Была ли Россия в шаге от победы. 1915 год

ЧАСТЬ 2


1915 год

В 1915 году нехватка оружия в русской армии резко усилилась.
Вот как описывает ситуацию историк А. Керсновский в своём труде «История Русской армии»:
«Расход винтовок во много раз превзошел все предположения. Оружие убитых и раненых оставлялось на поле сражения, где и пропадало, оружие пленных доставалось неприятелю. Можно сказать, что пропадало столько винтовок, сколько убывало из строя солдат. В частях войск уход за оружием был небрежен, что влекло за собой частую порчу и поломки. Испорченное оружие в первые месяцы войны бросалось с легким сердцем: полагали, что раз винтовка — вещь казенная, то взамен сломанной должны прислать новую.
Изготовление винтовок подвигалось вперед медленно и не могло возместить и третьей части всего расхода. В мобилизованной армии 1914 года каждый из 4 600 000 призванных (кадровых и запасных) имел по винтовке, но склады и цейхгаузы были опустошены без остатка. В дальнейшем можно было рассчитывать только на 30 000 винтовок в месяц вплоть до переоборудования заводов, когда эта норма должна была сперва удвоиться, а затем утроиться, и на закупки за границей — главным образом в Японии — партии старых ружей.
С августа 1914 года по декабрь 1915 года было призвано 6 290 000 человек. На них оказалось 1 547 000 винтовок — по одной винтовке на четыре человека. Брошенные в 1915 году на фронт массы безоружных пополнений лишь снизили боеспособность армии, безмерно увеличив кровавые ее потери и неприятельские трофеи.
Примерно третья часть людей не имела оружия. Инженерные войска и ополченцы еще в ноябре 1914 г. получали ружья Бердана, сдав 3-линейные винтовки в пехоту. Во многих частях по почину войсковых начальников началось перевооружение захваченными неприятельскими винтовками. Трофеи в начале войны, когда как раз их было больше всего, не берегли. В сентябре 1914 года в Галиции солдаты жгли гигантские костры из австрийских винтовок. Пополнения приходили без ружей и совершенно необученными. Формирование новых частей (намечено было развертывание стрелковых бригад в дивизии и формирование новых 25 дивизий) приходилось отложить…

Осенью 1915 года в тыловых частях одна винтовка приходилась на десять солдат, а на фронте — на двоих. Особенно плохо обстояло дело на Северном и Западном фронтах, как понесших наиболее тяжелые потери при отступлении. В IX армейском корпусе 3-й армии, например, винтовки имели только первые батальоны полков. В январе 1916 года, по сведениям Ставки, в армиях Западного фронта из 754 000 строевых 268 000 — свыше трети всех бойцов — были безоружны. Можно смело считать, что из общего числа 1 732 000 бойцов лишь около 1 200 000 были вооружены.
Всего в русской армии на второй год войны насчитывалось 35 различных систем ружей и карабинов. Были полки и даже роты, где на вооружении состояло два, три, а то и четыре различных образца».
Осенью 1915 года Янушкевич будет телеграфировать Сухомлинову: «Армия 3-я и 8-я растаяли… Кадры тают, а пополнения, получающие винтовки в день боя (!!!), наперебой сдаются… Нет винтовок, и 150 тысяч человек стоят без ружей. Час от часу не легче. Ждём от вас манны небесной. Главное, нельзя ли купить винтовок»…
А германская тяжелая артиллерия, не испытывая недостатка в снарядах, громила без устали безоружные массы мужиков, не имевшие не то что патронов, но, как видим, и самих винтовок…
«Всего было закуплено 635 000 6,5-миллиметровых винтовок Арисака образца 38. Под японский патрон, которым предполагалось перевооружить всю армию, был разработан автомат Федорова образца 1916 г.
С сентября месяца началось перевооружение пехоты Северного фронта японскими винтовками, затянувшееся до весны 1916 года (освобождавшиеся трехлинейные передавались Западному фронту). Наспех изданное наставление для стрельбы из японских винтовок допустило грубейшие погрешности, с исправлением которых Ставка ничуть не торопилась. Прицелы этих винтовок были нарезаны в японских мерах и японскими цифрами. Поправки к небрежному наставлению, своевременно составленные, были в Ставке положены «под сукно». Всю зиму 1915/16 годов наш Северный фронт стрелял в воздух, поверх голов неприятеля...
Как видим, многие РЕАЛЬНЫЕ события и беды русской армии в Первой мировой войне (ОДНА винтовка на ЧЕТВЕРЫХ, получение винтовок новобранцами ТОЛЬКО НА ПЕРЕДОВОЙ, уничтожение крепостей и укрепрайонов накануне войны и т.д.)впоследствии были экстраполированы некоторыми рассказчиками и историками на события Великой Отечественной войны.

Нехватка оружия и боеприпасов, огромные потери кадровых солдат и офицеров, дезорганизация тыла и снабжения армии уже  в первых сражениях 1914 года, вызвали деморализацию многих частей и соединений русской армии. Особенно это было заметно во второочередных полках и дивизиях. Это привело к росту шкурнических настроений в частях, оставлениям боевых позиций целыми частями без приказа  и стремление многих солдат добровольно сдаться в плен при первой возможности.
Вот малоизвестный приказ, подписанный  командующим восстановленной  2-й армией генералом от инфантерии  В.В. Смирновым.
 20 ноября 1914 года на Смирнова было возложено командование  восстановленной 2-й армией  (взамен погибшей в Восточной Пруссии армии Самсонова) и 5 декабря последовал официальный приказ об утверждении его в этой должности).
Из приказа генерала по 2-й армии от 19 декабря 1914 года:  «Предписываю подтвердить им , что все сдавшиеся в плен, какого бы они не были чина и звания , будут по окончании войны преданы суду , и с ними будет поступлено, как велит закон. (ст. 248 кн. XXII Св. воен. Постан.)
Требую сверх того, чтобы о всяком сдавшемся в плен было объявлено в приказе по части с изложением обстоятельств этого тяжкого преступления - это упростит впоследствии разбор их дела на суде. О сдавшихся в плен немедленно сообщать на родину, чтобы знали родные о позорном их поступке и чтобы выдача пособия семействам сдавшихся в плен была бы немедленно прекращена. Приказываю также: всякому начальнику, усмотревшему сдачу наших войск, не ожидая никаких указаний, НЕМЕДЛЕННО ОТКРЫВАТЬ ПО СДАЮЩИМСЯ ОГОНЬ ОРУДИЙНЫЙ, ПУЛЕМЕТНЫЙ И РУЖЕЙНЫЙ».
Как видим, царский генерал приказывал открывать по сдающимся пулемётный и даже орудийный (!!!) огонь без всякого предупреждения. И это – в конце 1914 года, ещё в  самом начале войны. Выходит, были причины для таких «драконовских» приказов в русской армии уже тогда, а ведь война ещё только начиналась…
Предусматривалась, также и ЛИШЕНИЕ ПОСОБИЙ для семей добровольно сдавшихся в плен, сообщение на родину добровольно сдавшихся об их позорном поступке.

А вот как воспринимали войну обычные русские офицеры.
Обратимся к  наблюдениям очень интересного человека, офицера, артиллериста Ф.А.Степуна. Федор Августович Степун (1884-1945) принадлежит к плеяде русских философов Серебряного века. С 1914 г. Степун в действующей армии. Он — прапорщик 5-й батареи 12-й Сибирской стрелково-артиллерийской бригады).
Он издал книгу «Из писем прапорщика-артиллериста», составленную на основе своих писем с фронта жене, матери и другим родственникам.
Вот что он писал жене о настроениях в русской Действующей армии 1915 года:

«…здесь над миллионами людей, поставленных в ряды защитников родины, отнюдь не созерцанием идеи, а принудительной  силой государственной власти ежедневно приводятся в исполнение неизвестно кем по какому праву вынесенные смертные приговоры. Они не узревают, что подавляющее большинство воюет только потому, что попытка избежать вероятной смерти в бою ведет прямым путем к неминуемой смерти по суду через повешение.

Это «эмпирия», с которой нельзя не считаться. Пребывая в постоянном созерцании ее, я не могу не видеть, что о свободном приятии нашими солдатами в свою жизнь наджизненной идеи войны и жертвы могут говорить только самые неисправимые, слепые фанатики, или самые отъявленные, лицемерные мерзавцы.

Нет, я решительно отказываюсь религиозно или философски оправдывать не идею войны, а ее современное воплощение, и отказываюсь потому, что воочию вижу, как нашим «христолюбивым» воинам спускают штаны и как их секут прутьями по голому телу, «дабы не повадно было». Впрочем, зачем же сразу говорить о порке? Разве недостаточно того, что всех наших солдат ежедневно ругают самою гадкою руганью и что их постоянно бьют по лицу? Ну как же это так? Людей, доразвившихся до внутренней необходимости жертвенного подвига, да под ранец, да первым попавшимся грязным словом, да по зубам, да розгами... И все это иной раз за час до того, как бивший пошлет битого умирать и смертию сотен битых добьется чина или Георгия.

И это священная война? Нет, пусть ко мне не подходят с такими словами. Ей Богу, убью и рук своих омыть не пожелаю».

Стоит подчеркнуть два важных момента:
- Степун прямо пишет, что УЖЕ ТОГДА БОЛЬШИНСТВО солдат воевало ТОЛЬКО потому, что боялись НЕМИНУЕМОЙ СМЕРТИ через повешение;
- Не могут не потрясти МЕТОДЫ воспитания нашего «христолюбивого» воинства: «секут прутьями, розгами, ставят «под ранец», про повседневную, обыденную  ругань и мордобой и говорить нечего.

Тут необходимо сделать  небольшой исторический экскурс в 1941 год.
Всё-таки, после революции, сознание людей сильно изменилось. Если ругань в Красной Армии сохранилась, то с мордобоем (со стороны начальников всех степеней) и в мирное, и в военное время боролись и их рукоприкладство было достаточно редким явлением, даже на войне. Это отнюдь не поощрялось и наказания за это, подчас, бывали нешуточными. (В отличие от царской армии, где зуботычины (по поводу и без повода) на войне были АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНЫМ ЯВЛЕНИЕМ.)

СОВЕРШЕННО ДРУГОЕ отношение было к этим фактам было в советское время.
И вот какой приказ ЛИЧНО отредактировал и подписал И.В. Сталин в отчаянно трудное время поражений и отступлений лета-осени 1941 года:
«ПРИКАЗ О ФАКТАХ ПОДМЕНЫ ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ
РЕПРЕССИЯМИ»
За последнее время наблюдаются частые случаи незаконных репрессий и грубейшего превышения власти* со стороны отдельных командиров и комиссаров по отношению к своим подчиненным.
Лейтенант 288 сп Комиссаров без всяких оснований выстрелом из нагана убил красноармейца Кубицу.
Бывший начальник 21 УР полковник Сущенко застрелил мл. сержанта Першикова за то, что он из-за болезни руки медленно слезал с машины.
Командир взвода мотострелковой роты 1026-го стрелкового полка лейтенант Микрюков застрелил своего помощника — младшего командира взвода Бабурина якобы за невыполнение приказания.
Военный комиссар 28-й танковой дивизии полковой комиссар Банквицер избил одного сержанта за то, что тот ночью закурил; он же избил майора Занозного за невыдержанный с ним разговор.
Начальник штаба 529-го стрелкового полка капитан Сакур без всяких оснований ударил два раза пистолетом ст. лейтенанта Сергеева.
Подобные нетерпимые в Красной Армии факты извращения дисциплинарной практики, превышения** предоставленных прав и власти, самосудов и рукоприкладства объясняются тем, что:
а) метод убеждения неправильно отодвинули на задний план, а метод репрессий в отношении к подчиненным занял первое место;
б) повседневная воспитательная работа в частях в ряде случаев подменяется руганью, репрессиями и рукоприкладством;
в) заброшен метод разъяснений и беседы командиров, комиссаров, политработников с красноармейцами, и разъяснение непонятных для красноармейцев вопросов зачастую подменяется окриком, бранью и грубостью;
г) отдельные командиры и политработники в сложных условиях боя теряются, впадают в панику и собственную растерянность прикрывают применением оружия без всяких на то оснований;
д) забыта истина, что применение репрессий является крайней мерой, допустимой лишь в случаях прямого неповиновения и открытого сопротивления в условиях боевой обстановки или в случаях злостного нарушения дисциплины и порядка лицами, сознательно идущими на срыв приказов командования.
Командиры, комиссары и политработники обязаны помнить, что без правильного сочетания метода убеждения с методом принуждения немыслимо насаждение советской воинской дисциплины и укрепление политико-морального состояния войск.
Суровая кара по отношению к злостным нарушителям воинской дисциплины, пособникам врага и явным врагам должна сочетаться с внимательным разбором всех случаев нарушения дисциплины, требующих подробного выяснения обстоятельств дела.
Необоснованные репрессии, незаконные расстрелы, самоуправство и рукоприкладство со стороны командиров и комиссаров являются проявлением безволия и безрукости, нередко ведут к обратным результатам, способствуют падению воинской дисциплины и политико-морального состояния войск и могут толкнуть нестойких бойцов к перебежкам на сторону противника.
Приказываю:
1. Восстановить в правах воспитательную работу, широко использовать метод убеждения, не подменять повседневную разъяснительную работу администрированием и репрессиями.
2. Всем командирам, политработникам и начальникам повседневно беседовать с красноармейцами, разъясняя им необходимость железной воинской дисциплины, честного выполнения своего воинского долга, военной присяги и приказов командира и начальника. В беседах разъяснять также, что над нашей Родиной нависла серьезная угроза, что для разгрома врага нужны величайшее самопожертвование, непоколебимая стойкость в бою, презрение к смерти и беспощадная борьба с трусами, дезертирами, членовредителями, провокаторами и изменниками Родины.
3. Широко разъяснять начальствующему составу, что самосуды, рукоприкладство и площадная брань, унижающая звание воина Красной Армии, ведут не к укреплению, а к подрыву дисциплины и авторитета командира и политработника.
4. Самым решительным образом, вплоть до предания виновных суду военного трибунала, бороться со всеми явлениями незаконных репрессий, рукоприкладства и самосудов.
Приказ объявить всему начальствующему составу действующей армии до командира и комиссара полка включительно*.
* Слова “превышения власти” написаны И. Сталиным вместо зачеркнутых слов “нарушения дисциплинарных прав”.
** Слово “превышения” вписано И. Сталиным вместо “нарушения”.
Народный комиссар обороны И. Сталин
Начальник  генштаба Б. Шапошников
ф. 4, оп. 11, д. 66, л. 149—152. Подлинник.
Частично опубл. в “Военно-историческом журнале”. 1988. № 9. С. 29—30.

Предлагаю поклонникам и сторонникам Николая Второго попробовать поискать хоть что-то подобное этому приказу среди документов, подписанных его августейшей рукой…

А вот какой «замечательный» командир полка был у другого фронтового прапорщика (Из книги: Леванид «Записки главноуговаривающего 293-го пех. Ижорского полка»):

«Командира полка солдаты ненавидели насмерть. Было за что. Был он угрюм, ругатель и мордобоец отчаянный. Когда проходил он по окопам, все замирало. Солдаты буквально расползались по щелям. Без малого каждому встреченному в окопе солдату считал полковник необходимым дать по физиономии - для поддержания порядка и дисциплины, конечно. И действительно в том полку дисциплина была жесткая. Учебную команду полка и на столичном смотру с успехом показать было можно.
На совести полковника три русских солдата числились, которых он в 1915 году собственноручно из нагана застрелил. И при свидетелях. Винтовок тогда не хватало. Был строжайший приказ отдан, чтобы легко раненые из бою винтовки выносили. Вот в разное время трех ослушников, отказавшихся итти назад под огонь искать брошенную винтовку, господин полковник "для поддержания дисциплины" и пристрелил.
Порешили солдаты между собой, как только полк на отдых в резерв отойдет, так командира полка обязательно на штыки поднять…».

И ведь наверняка подняли, когда пришло время, в Феврале 1917 года. Могла армия с таким отношением между солдатами и офицерами победить «железный» германский рейхсвер?! Вопрос риторический.
А вот  после революции самосознание у народа стало совсем ИНЫМ.
Помню прекрасную сцену из советского фильма о гражданской войне: кто-то из краскомов (чуть ли не Будённый) за какую-то серьёзную провинность замахнулся нагайкой на своего подчинённого командира. Тот вырвал нагайку из рук разбушевавшегося краскома: «Виноват – расстреливай!!! А бить себя не позволю!!!»
Другими стали люди и начальникам приходилось ПО ИНОМУ себя с ними вести даже в самой сложной военной обстановке. Ни о каких телесных наказаниях, розгах и выставлении «под ранец» и речи быть уже не могло…

Вернёмся к событиям 1915 года на Восточном фронте.
Некоторые суждения философа-артиллериста поражают своей наивностью. Вот как он, к примеру, представлял себе оптимальный способ ведения войны с Германией:
«Страшно трудно сказать, что нужно было делать России в ответ на объявление ей Германией войны. По существу возможен только один ответ. Поднять со всей Руси все святые и чудотворные иконы и без оружия выйти навстречу врагу. Как ни безумно звучат эти слова, серьезных возражений себе я не вижу. О том, что неприятие войны с религиозно-нравственной точки зрения много выше, чем самое честное и даже вдохновенное приятие ее, не может быть и речи. Претерпевать страдания неприемлющим пришлось бы такие же, что и приемлющим, но им не пришлось бы их никому причинять. Что же касается практической точки зрения, то, во-первых, решать вопросы нравственно, прежде всего и, значит, решать их независимо от практических результатов принимаемых решений, а во-вторых, не страшное ли то заблуждение, что банкиры устраиваются в жизни практичнее юродивых? Наконец, вольны ли мы вообще ставить все эти вопросы, раз они абсолютно решены во Христе. Нельзя же действительно быть христианами и во имя Христа убивать христиан! Исповедовать, что «в доме Отца моего обителей много», и взаимно теснить друг друга огнем и мечом».

Что тут скажешь… Философы частенько «витают в облаках» своих фантазий и миров…
Зато очень точно он описывает отношение наших солдат к тем юношам, кто ДОБРОВОЛЬЦАМИ отправились на фронт. Степун высмеивает газетные выдумки на это счёт:
«Читали мы тут тоже, как русские солдатики ухаживают за юными добровольцами, как берегут им лучшие порции, как покрывают их ночью всяким тряпьем, чтобы не мерзли хрупкие тельца. На самом же деле мы видели нечто совсем другое. В нашей же батарее было семь юных добровольцев (теперь ни одного не осталось, все «поутекали» обратно), что явились к нам с лозунгом «Или грудь в крестах, или голова в кустах».

Солдаты все, как один, относились к ним с решительным недоброжелательством, а подчас и с явным презреньем и ругали их самыми отборными словами. Я ни минуты не хочу сказать ничего скверного о наших солдатах. Прекрасные люди, нежные души. У меня с ними совершенно исключительно хорошие отношения. Но, прекрасные люди, они прежде всего настоящие реалисты, и им глубоко противно все зрящее и показное. Добровольцев они презирают потому, что добровольцы пришли в батарею «зря», потому что они ничего «настоящего» все равно делать не могут, потому что их привела в ряды защитников отечества не судьба, а фантазия, потому что для них театр военных действий в минуту отправления на него рисовался действительно всего только театром, потому, наконец, что добровольцы эти бежали от того глубоко чтимого солдатами священного, полезного и посильного им домашнего труда, который после их побега остался несвершенным на полях и в хозяйствах».

К слову сказать, по штатам военного времени в русской батарее полевой артиллерии имелось 6 офицеров, 155 солдат и 63 лошади. Так что число этих добровольцев у них было совсем небольшим, да и те – все «поутекали» с фронта домой».

Степун тоже участвовал в тяжелейшем отступлении русских войск, которое началось после Горлицкого прорыва германской армии Макензена в апреле 1915 года. Вот что он писал об этом:
«Недели три мы были в беспрерывных безумных боях. Пехота таяла как восковая свеча среди костров ада. В таких условиях и наша артиллерийская работа становилась невероятно тяжела. Мы занимали все время самые рискованные позиции. Все наблюдательные пункты были в самих пехотных окопах или впереди их. Все время мы имели дело с громадным количеством тяжелой и самой тяжелой артиллерии. Все время против нас были немцы (самым коренным образом отличающиеся от австрийцев)…

В самом начале этих тяжелых дней рядом с нами была разбита 48-я корниловская дивизия, защищавшаяся, говорят, с последнею отчаянностью и истинным героизмом. Во время одного из наших переходов прямо на нас сбоку из лесу выскочило несколько ездовых: перерубив постромки, они, очевидно, каким-то чудом спаслись из того горного ущелья, в котором немцы окружили и наголову разбили злосчастного Корнилова. Среди ездовых было два офицера, оба на неоседланных лошадях. Солдаты как угорелые проскакали мимо и скоро скрылись из вида; офицеры присоединились к нашей батарее. Я долго ехал рядом с ними. Они производили впечатление почти ненормальных людей. На первом плане в них чувствовалось ликующее «вырвались», и одна мечта «соснуть бы»; на втором кошмарное воспоминанье, очевидно, уже не боя, а бойни, и острый стыд за свою счастливую участь. Зато на болтливом языке все время вертелась какая-то сплошная истерическая ерунда. «Нет, ведь главное то, что все вещи пропали. А какой коньячишка: три звезды, первый сорт; а письма, письма... где ты, Маня, где ты, Таня... ай да тройка, снег пушистый... Ну, да все — все равно, важно дрыхнуть, да покрепче, суток на пять закатиться, а потом можно хоть опять на немца, хоть под суд»... Я ехал, и мне вспоминалась другая сцена...
Вспоминалась взятая нами в плен во время отступления партия немецких разведчиков с офицером во главе. Строгие, сосредоточенные и спокойные немцы, все с железными крестами, сидели на пнях у штаба полка. На мои вопросы они отвечали односложными «да» и «нет», впрочем, я не очень расспрашивал их; моему праздному любопытству они решительно противопоставляли свою глубокую скорбь. При этом ни на одном лице не дрожал ни один мускул. Казалось, что у этих людей есть души, но нет нервов, и вспомнились слова Гинденбурга о том, что победит тот, кто крепче нервами».
 
Не только Ф.А Степуну бросалась в глаза огромная разница между австрийской и германскими армиями в боях Первой мировой войны.
Интересно и его наблюдение о поведении взятых в плен немецких разведчиков. Безусловно, что армия, имевшая таких бойцов со стальными нервами, заслуживала глубочайшего уважения даже у своих противников.

«Часам к 11-ти мы встали за небольшими бугорками, наскоро вырыли кое-какие окопы и только что собрались отдохнуть, так как к раннему утру ожидались преследующие нас немцы с непременными тяжелыми орудиями в авангарде, как на фоне темного неба, на левом фланге батареи показался черный силуэт странного всадника в широкополой шляпе. Оказалось, что к нам в первый раз за все время войны с чего-то решил пожаловать батюшка одного из полков нашей дивизии. Собрав людей, он произнес речь, в которой сообщил, что по полученным в штабе сведениям бой будет к утру тяжелый, и что нет надежды, чтобы многие из нас остались живы. Сообщив затем, что он только обошел окопы своего полка, и что мы, батарейцы, для него не пасынки, но наравне со стрелками любимые чада, — он и нам предложил поисповедоваться и принять отпущение грехов...

Когда батя уехал, наше настроение сильно ухудшилось: это был первый случай коллективного соборования. Утра мы невольно ждали с суеверным страхом. Умываясь, наш новый офицер, храбрец и атеист, по прозванью Арапчо-нок, костил батюшку, на чем свет стоит».

Обратите внимание на то, что батюшка ВПЕРВЫЕ за всё время войны прибыл на позицию их батареи. И то, какое впечатление произвёл его визит и «коллективное соборование» на артиллеристов. Вместо подъёма духа перед боем, приезд батюшки, напротив, вызвал сильное ухудшение настроения и «суеверные страхи» у бойцов…
 
«А бой был под Яблоницей действительно жаркий. Иван Владимирович рассказывал мне потом, что картина, раскрывшаяся перед ним к рассвету с его прекрасного наблюдательного пункта, была истинно монументальной картиной современного боя. Немцы двигались как саранча, двигались лавинами, двигались каким-то бескрайним человеческим океаном. Впереди цепи одна за другой; за цепями в подкрепление им плотные колонны; под прикрытием тяжелых орудий во все стороны разъезжалась и по всем позициям устанавливалась разнообразная легкая и гаубичная артиллерия, к флангам скакала кавалерия; совсем в глубоком тылу продвигались обозы; в воздухе кружили и висели аэропланы.

А у нас — у нас решительно не было никакой возможности бороться со всею этою сокрушающею массой людей, пушек и изощренных технических средств, со всею этою подавляющею отчетливостью немецкой военной организации, с яростью германского натиска.

Не располагая ни воздушной разведкой, ни тяжелой артиллерией, с пехотой, растаявшей до четверти нормального состава дивизии, мы немощно посыпали немецкую мощь «сахарною пудрою» наших трехдюймовых снарядов, зная и чувствуя, что все зря, что все усилия тщетны, что дело безнадежно проиграно».

Лето и осень 1915 года были страшным испытанием для русской армии на Восточном фронте. Непрерывное отступление (а порой и бегство по 65-70 вёрст в сутки!!!), сотни тысяч пленных, тысячи брошенных орудий и пулемётов, позорнейшие капитуляции первоклассных крепостей (Новогеоргиевска, Варшавы, Гродны, Ковны, Брест –Литовска) практически без сопротивления…
Шкурничество и стремление во что бы то ни стало, любой ценой, спасти свою жизнь стало обыденным  явлением даже среди многих офицеров.
Посмотрите, какие горькие слова обращал к офицерам комендант крепости Ковна генерал от кавалерии В. Н. Григорьев своём приказе:

«По бывшим уже здесь в крепостной борьбе примерам можно утвердительно сказать, что вся сила заключается в начальниках-офицерах и командирах. Если в офицерах  погас долг перед присягой, царем и родиной, то кому такие нужны?  Кто  покажет пример нижним чинам? Кто ими будет руководить? Удирать с поля сражения подло, преступно.  Стыдно г-дам офицерам заботиться о своей шкуре, когда царь и родина видят в них оплот нашей богатырской армии. Подумайте об этом все, г-да офицеры и начальники, и докажите, что не в спасении нашей шкуры дело, а в том высоком и великом, что называется родиной».

Cам генерал В. Н. Григорьев, после оставления им крепости и её капитуляции, был предан суду.
Приговор Двинского военно-окружного суда  гласил:
        «По всем изложенным соображениям и на основании высшей меры… особое присутствие Двинского военно-окружного суда постановило: подсудимого, бывшего коменданта Ковенской крепости генерала от кавалерии В. Н. Григорьева, как признанного виновным в противозаконном бездействии власти, выразившемся в неучинении должных распоряжений к приведению крепости в оборонительное положение и в самовольном оставлении во время боя крепости, не вызывавшемся исполнением долга службы, при уменьшающих вину его обстоятельствах, по лишению воинского знания, чинов, орденов, знаков и медалей, дворянства и всех прав состояния исключить из военной службы и сослать в каторжные работы на 15 лет с последствиями».

На фото: "Брала русская пехота
          Галицийские поля..."

Продолжение:http://www.proza.ru/2011/03/16/346