Продажи растут

Здравствуйте, мои дорогие, здравствуйте. Даже и не знаю начать с чего. Бздюхин, конечно, сволочь – сволочь чистопородная, которая разрослась в нем до таких невероятных размеров, что места человеку в нем уже и не осталось, а если и осталось, то ему так там тесно и неуютно, и вообще дышать нечем, что человек – этот маленький, стесненный со всех сторон, жалкий и ничтожный субъект – сам добровольно соглашается присоединиться к давящей его сволочи и самому этой сволочью стать, никогда больше не вспоминая о том, что когда-то бог знает когда был человеком. И вот эта бздюхинская привычка быть сволочью всегда везде и со всеми и сыграла свою роковую роль. Хотя, по чести сказать, и не в одном Бздюхине дело-то. Может я тоже не сахар и такая же сволочь, только немного другой породы. Он в полосочку, а я – в клеточку. Ну это неважно все, наверное. Да и не с того я начал. Попробую рассказать все по порядку.
Работал я это, значит, в офисе. Штаны протирал, мордой торгуя. Продажи месяц от месяца росли и ширились, а в перспективе обозначалась карьерная лестница. Совсем немного, совсем чуть-чуть – и я там толкаюсь среди таких же мордоторговцев в серых пиджаках, белых рубашках и блестящих серебристых галстуках, делающих эту толкотню похожей на содержимое консервной банки с килькой в масле. Не люблю я кильку в масле. Впрочем, в томате тоже. Ну это я отвлекся малость.   
Короче говоря, прикупил я себе костюмчик, несколько белых рубашек, туфельки, ботиночки и сижу жду, значит, когда меня выдавит кадровым давлением на эту самую лестницу. А, главное чуть не забыл. Взял я , значит, в кредит однокомнатную квартиру на девятом этаже двенадцатиэтажного нового дома. Хорошая квартира, хотя и маленькая, конечно. Но мне много не надо. Костюм и рубашки много места не занимают. Да и я не кашалот какой-нибудь или слон индийский. Много места не занимаю ни в квартире, ни в офисе, где меня вообще можно не заметить. Зайдет человек в офис. Посмотрит – где такой-то? Нет такого? А я есть. Сижу, торгую, повышаю продажи.
Ну что тут говорить? В одно прекрасное утро прихожу, я это значит, на работу, а работы как бы и нет. То есть она вроде есть, но ее нет. Вернее офис на месте, но закрыт на замок и туда никто попасть не может, а хозяева неизвестно где или известно, но от этого ни холодно, ни жарко. Не я один такой, конечно. От этого на душе легче, но все равно как-то не очень. Чего-то там начинает шевелится и как-то нехорошо, но настойчиво скрестись. То ли печень, значит, ожила, то ли селезенка с легкими  - ничего я в анатомии не смыслю – и начали бродить туда-сюда и от этого движения внутри все как-то мутно и тяжело. Е-мое, думаю, это что же такое получается? Полное обрушение карьерной лестницы – фиг тебе, Вася,  а не лестница. Фиг работы, хрен зарплаты. От этой мысли печень моя разгулялась вообще не по-детски. То в пятки, то в макушку бьется.
А вокруг такие же, как я стоят, галдят и у них, похоже, тоже како-то гадкое брожение внутренностей внутрях происходит. Звонят туда, звонят сюда. Или никто трубку не берет, или не на связи, или ничего не знает, и совершенно ни грамма объяснить не может что происходит. Привет, приехали, думаю. И тут вспоминаю, что мне еще кредит за квартиру выплачивать. Е-мое! Тут я вообще чуть сознание не потерял. И мне на мгновение показалось, что все вот сейчас чуть не потеряли сознание и что им тоже кредиты выплачивать. Кому за что. Кому за машину, кому за мебель, а кто-то, может, и носки в кредит брал.
И от этого как-то легче, радостнее на душе. Не один я на этом белом свете. Нас таких много. Может даже больше, чем китайцев. Вобщем, передумал я терять сознание, преисполнился оптимизма и решил приступить к поискам новой работы. Но не долго мне было хорошо на этом свете. Вспомнил я, что денег у меня того, это самое, полное ничего, так сказать. Кинулся к другим: займите, братцы. Погибаю ни за что. А все только плечами пожимают, по карманам себя хлопают и ничего не дают. Оно и понятно – сегодня зарплату должны были дать, а вместо зарплаты вот – на тебе, подавись закрытыми дверями. Пригорюнился я, значит, по полной, голову буйну повесил и побрел домой. Внутри у меня будто пункт приема металлолома открыли. Хороший бизнес, кстати. Тяжело все как-то на душе. Тяжелее не бывает.
Беда никогда не приходит одна. Лифт ни хрена не работает: топай, Вася, по лестнице на девятый этаж. Подымаюсь, значит, по лестнице к себе в квартиру и тут встречаю соседа. Этот гад плешивый тоже к себе топает и покряхтывает. Видит, я иду, голову повесил. Что случилось? Умер кто? Интересуется, гад, значит, подробностями моей биографии. Я ему и говорю что да как. Без работы я отныне, как хвойная иголка на холодном снегу, отпавшая от сосны, купленной на Новый год. Сосна стоит себе в тепле, на ней конфеты и игрушки всякие висят, дождики-***ждики, звездочка на макушке, а ты, как дурак в снегу замерзаешь. Поэт!- воскликнул сосед и чему-то обрадовался. Аж расплылся весь, заулыбался, внутрях у него фейерверки забухали и шампанское полилось рекой. Чего это ты, обсос, говорю, моей беде радуешься? А он и отвечает: Ты, мол, не подумай чего. Я совсем про другое подумал. Костюмчик твой как раз на моего сына впору, а тебе деньги нужны. Так давай я у тебя этот костюмчик сейчас вот, не отходя от кассы, и куплю. И тут у меня в душе фейерверки зарокотали. Во, думаю, счастье-то привалило. Есть справедливость на этом белом свете. По рукам, говорю, и от расстройства чувств целоваться к нему лезу. Спасибо тебе, добрый человек, что не оставил ты соседа ближнего своего одного в его страшной беде. А он задергался весь и ручками так в меня упирается, будто я драться  к нему лезу. Не понимает, гад, человеческой радости и искренности чувств. Сухарь, думаю. Ну и черт с тобой. Давай свои деньги, бери костюм и вали дальше жить сухарем, а не человеком.
Но не все так просто. Жена соседа деньги из бюджета на костюм выделила, а про распилы и откаты она, значит, ничего не слыхала и не знала, да и пошла себе спокойно в ночную смену работать, пряники лепить. А сосед тут мне и говорит, что костюм хороший и человек, я значит, хороший, просто золото,  а не человек. Ну просто настолько замечательный, что говно в моем присутствии вонять перестает и источает лучшие ароматы Франции. Хорошая покупка плюс хороший человек равно… - говорит сосед и хитро эдак подмигивает, будто я девка какая. Чего это он хочет? – думаю. – Неужели эта старая плешивая пузатая скотина еще хочет чтобы я  с ним того… Да я ж не голубой какой. За кого это он меня принимает, гад? А сосед добавляет, что, мол, не грех обмыть такую покупку. Жена на работе пряники лепит, а мы вот можем спокойно, по-человечески посидеть. А вон оно что, говорю. Ну это конечно, как же без этого.
Взяли мы это, значит, по две литры водяры на каждое рыло и закуски хорошей – салатов, колбас и давай мой костюм поминать. Вернее, я его поминал, а он просто обмывал. Ну и дообмывались до положения риз. Водки еще стакан оставался – а мы на кухне сидели – а я уже не могу. Ничто во мне не шевелиться. Только мысль одна, что я, дурак, свой костюм пропил и еще задарма соседа напоил за свои же деньги. А жить-то на что? На что жить, спрашиваю? Вобщем пошел я спать, а сосед еще на кухне остался, допивать.
Утром я болты свои пьяные открываю и пытаюсь вспомнить куда сосед делся. Встаю, иду на кухню, а там… Короче говоря, этот гад облевал мне всю кухню и еще, кажется, обмочился, а потом встал на четвереньки и пополз домой, оставив мне за собой убирать. Грешным делом я подумал, что это меня ночью так расколбасило. Принюхался, значит, и думаю: нет, не мое. Звоню я этому гаду и говорю: ты что это, старый черт, наделал, я что убирать за тобой должен? Слышу в трубку – жена там чего-то орет и будто бьют по чему –то мягкому чем-то тяжелым. Сосед еле дышит и отвечает: да не я это, не блевал я, это ты вчера блеванул, не помнишь, чтоль? Врешь, гад, отвечаю, точно врешь. Не мой запах, чужой. Приди убери, гад. А то что же, я тебе в уборщицы нанялся? Тут в трубке что-то бухнуло, будто ударили чем-то железным по чему-то нежелезному, и эта скотина бросила трубку. Я ему снова звоню, а он трубку не берет. Иду тогда к нему под двери и туда звоню. Не открывает. Стучу ногами и руками. Не открывает. Тварь, думаю. Нагадил, а теперь и знать меня не хочет. Скот ползучий, а не человек.
Пришел домой. Убирать всю эту хрень противно, аж душу воротит. Взял я тогда скотч, закрыл двери на кухню и скотчем все щели залепил так что не войти туда не выйти. И правда что я должен за скотом этим убирать? Вот так я без кухни остался. Залепил, значит, понюхал – вроде не воняет. Подошел к зеркалу, а в глазах у меня такая тоска неземная, будто мне жалко все человечество за то, что оно голым родится, а не в шерсти, как собаки, или сразу в костюме. Совсем плохо, думаю. Очень плохо. Деньги почти все пропил, а осталось мало. Бодун потихоньку рассосался и пошел я бродить работу искать.
Прихожу я, значит, на одну фирмочку, а там проходная и охранник сидит, челюсть выдвинул и смотрит на меня, будто у меня в кармане бомба и я пришел эту фирмочку взорвать к чертям собачьим. Мне бы насчет работы узнать, говорю и по лестнице рвусь идти. А он меня так тихо отодвигает и говорит. Ты это не балуй, шкет вонючий. Ты вот что: резюме пиши, а я его начальнику по кадрам отдам. Он твое резюме прочитает и тебе позвонит. Может быть. Да пока он прочитает, ваш начальник хренов, я с голодухи подохну, отвечаю. Ну это твои проблемы, человече, говорит охранник, выдвигает челюсть еще дальше, берет меня за шиворот и выбрасывает за двери. Ну дела, думаю. Что ж делать-то? Так весь день я промаялся, бродя по городу и пересчитывая голубей. Хорошо вам, голуби, думаю. Вы не ткете, не прядете, вам старушки и дети семечки бросают и резюме от вас не требуют, да и костюма вам не надо. А мне что делать? И стало мне плохо на душе – хоть руки на себя накладывай.
Прихожу домой вечером. Дома, естественно, никого. Звонить некому, жаловаться некому. Беда, да и только. Хреново, хоть вой, а поговорить не с кем. И решил я с телевизором поговорить. Включаю и начинаю ему душу натурально всю излагать. Хреново, говорю, хоть вешайся. А он мне про наводнение в Китае что-то бормочет. Да пошел ты со своим Китаем, отвечаю. Тут душа человеческая ноет и погибает. Я ему: денег нет, работы нет. А он мне отдых на райском острове Бали предлагает. Тут меня совсем разобрало. Короче говоря, мы с ним не сошлись характерами. Расстроился я, что не выходит у нас с ним крепкой дружбы и понимания души, беру на шкафу молоток и давай его громить. Луплю по экрану и приговариваю: не товарищ ты мне, не товарищ. А он молчит, только стекло и пластик дребезжат и по комнате разлетаются. Даже умереть не смог по-человечески, по-товарищески, думаю. Скотина ты, а не телевизор. Смел я останки своего последнего друга в совок, собрал в ведерко и выбросил в мусоропровод без всякого сожаления. Так тебе и надо, железка бесчувственная.
И вот как-то сижу я в скверике, значит, тоскую в душе своей и думаю как я на себя руки наложу. Главное, чтоб красиво было. В ванну лечь и вены порезать – так кому это нужно,  спрашиваю? Буду там валяться, вонять, пока на запах соседи не сбегутся. Неинтересно. Нужно, чтоб в газетах написали или по ящику в новостях показали, а еще лучше кино про меня сняли. Как я красиво ушел из жизни. Эх, двери соседу подожгу, а потом с девятого своего этажа выпрыгну. Вот будет шороху. Ну и так далее в том же духе.
Тут вижу идет что-то знакомое. Двухметровое, согнувшееся, очки на носу несет и интеллигентом притворяется. Неужто Бздюхин? - подумал я и пригляделся. Точно Бздюхин. Шел он, значит, и о чем-то озабоченно думал. Наверное, о том, что он стопроцентная сволочь и что теперь ему с этим делать. Я встал со скамейки и побежал за ним. Здравствуй, Бздюхин, говорю. Сколько лет сколько зим? Как ты? Он вернулся из своей сволочной головы и посмотрел на меня своими мыльными глазами,  в которые хотелось плюнуть или двинуть в них ногой, но поскольку мы находились в разных весовых категориях, я всегда сдерживал себя от такого желания. Привет, говорит Бздюхин. Я вот недвижимостью занимаюсь, агентство у меня свое. То да се. А ты чего делаешь? Ничего не делаю, говорю. Вот красиво сдыхать собираюсь. Сижу без работы и без денег. Ну пошли ко мне в офис, чаю попьем, говорит.
Ну и пошли мы. Приходим, значит, он чай наливает и смотрит так на меня, как на врага народа и спрашивает. У тебя сахар есть? Да, конечно есть, отвечаю. У меня всегда в кармане немного денег, паспорт и два килограмма сахара. Чтоб я из дома без сахара вышел – так такого и быть просто не может. Паспорт забуду, деньги забуду, а сахар – никогда. Бздюхин, кажется, юмор понял, полез на полку за рафинадом и говорит. Ты когда в следующий раз придешь – ты сахар с собой бери. Спасибо, говорю, за гостеприимство. Ты настоящий друг.
Тут Бздюхин аж почернел весь и его наглые болты изобразили страшную скорбь, размазанную по всему лицу. Кинули меня, говорит. Кто кинул, спрашиваю. Неважно, отвечает Бздюхин. Главное, что кинули. Продали мне несколько земельных участков. Сказали – вот твое золотое дно, Бздюхин. Ныряй на него и доллары лови. И что? – спрашиваю. А ничего. Хлам мне продали, никому не нужный хлам. А я в этот хлам кучу бабла вложил. А эти продавцы хреновы потом исчезли. Такие вот дела, сказал Бздюхин и от тоски забарабанил своими жирными пальцами по столу, а мыльным взглядом в потолок уставился, мух считать и успокаивать тяжелораненую душу. Мне бы твои проблемы, буржуй неудавшийся, подумал я. Пузень из-под пиджака торчит и обозначает всем своим видом, как его владельцу на этом свете плохо живется. Судя по размерам пуза, жилось Бздюхину ну просто хоть вой. Не жизнь, а сплошное мучение.
И тут он у меня спрашивает. Ты случайно не извращенец? Тут я опешил. С чего такие вопросы? Это потому что я без сахара в кармане в гости хожу – от этого я извращенец? Ты чего?- спрашиваю. – Головой с утра об свою недвижимость стукнулся, что такие вопросы задаешь? Да я для дела, оправдывается Бздюхин. Мне идея в голову пришла. Нужно сказать, что Бздюхин – человек исключительно идейный. Не в том смысле, что он за партбилет маму родную задушит. Задушить-то задушит, но не за партбилет, а за деньги. Просто ему в его сволочную голову постоянно приходили какие-нибудь дурацкие идеи. То он собирался компьютеры из чугуна лить, то открыть агентство по найму киллеров, то небоскребы из прессованной соломы строить и на этом озолотиться. Вобщем ему в голову постоянно приходили обычные нормальные мысли ненормального человека.
Жаль, что ты не извращенец, мечтательно и грустно произнес Бздюхин. Извращенцы на рынке котируются. Много, знаешь ли, богатеньких дяденек извращенцев иметь желают и платить за их услуги. А тетенек ты любишь? – спросил Бздюхин и уставился на меня, будто я и есть тетенька. Люблю я тетенек, пробурчал я. Только чтоб румянее и посвежее. Подержанных тетенек я не люблю. Зря, говорит Бздюхин. Много потасканных жизнью тетенек, из которых еще не весь песок высыпался, любят свой песочек встряхнуть и молодость вспомнить. Да еще и денежку за это платят. На них хорошо заработать можно. И что же ты мне предлагаешь? – спрашиваю. Тебе деньги нужны, отвечает. И делать тебе все равно нечего. Давай я тебе тетенек буду искать, а ты в их песочке ковыряться. Чего, чего? – говорю и давлюсь бздюхинским чаем. Ты слушай и на ус мотай, оживляется Бздюхин. Тебе таких денег никто больше не предложит. Так вот ты будешь этим тетенькам еще мои эти участки продавать и процент с этого иметь хороший. Они разомлеют, ты им в доверие вотрешься и тут  - бац! -  говоришь: тетенька, хватит тут песком сыпать по дому, нужно делом заниматься, а у меня есть в запасе одно выгодное дело. Ну и втюхнешь им каждой по участку. Я не буду возражать, если продашь все оптом. И бздюхинское наглое буржуинское рыло просияло, как лицо трехлетнего ребенка, которому дали большую шоколадку.
Тут мне стало плохо. То ли от бздюхинского чая, то ли от бздюхинских идей. Мне еще тетенек в жизни не хватало. Да ты не бойся, говорит Бздюхин. Я тебе таблеток специальных дам. От них и на забор полезешь с предложениями руки и сердца, не то что на живую тетеньку. Нет уж, лучше на забор, подумал я. Я сидел и молчал, будто меня мочалкой накормили и у меня от этого несварение и полная парализация речевого аппарата. Ну ты подумай, а надумаешь – приходи, говорит Бздюхин и по плечу меня похлопывает, будто мы с ним в один детский садик ходили и ели манную кашу из одной тарелки. Да если бы не безденежье с безработьем я б эту сволочь обходил десятой дорогой. А так хоть какая-то надежда. А он мне тетенек сует, сутенер проклятый. Сволочь, да и только. Что с него возьмешь?
Прихожу я, значит, домой, а дома жрать натурально нечего. Не то что нечего, а нечего в квадрате. Чаю я себе со вторяков заварил и сижу думу думаю. Что делать? И что делать с этим что делать? И тут я, значит, беру ручку, бумагу и начинаю от нечего делать все что в голову взбредет записывать. Пишу это »Пройдя до середины свой жизненный путь, я попал в мрачный лес, где раздается топор дровосека. И тут мне навстречу мужик с лошадью и телегой прется, как мороз-воевода с дозором. А я стою и на мужика глядячи думаю. Вот бы мне пойти к дровосеку, взять топор и мужика того по кумполу по самой макушке огреть, а телегу с лошадью забрать. Злость кипит во мне, как маргарин на сковородке, а девать ее некуда. Да и вообще, тварь я дрожащая или кто?  Обдумываю это я как к топору дровосекиному добраться, а мужик с телегой все бредет и бредет. И вдруг в лесу где-то в глубине раздался победный крик могикан. Чунгачгука опять колбасит? Чего это он кричит? Медведя завалил или с дровосека скальп снял? Нужно срочно связаться с Центром и доложить обстановку. Чует мое сердце, что это не Чигачгук, а Мюллер переодетый по лесам шляется и меня выслеживает. А мужик с телегой, стало быть, загримированный Кательбруннер. Или Борман, который Мартин? А мужик этот подходит с телегой своей ко мне и бросает мне под ноги отрубленную голову. Я аж отскочил. Чего это ты мне бросаешь, спрашиваю. Так это ж дружок твой Хаджи-Мурат, али не признал, мужик отвечает и мне так подмигивает одним глазом. Живодеры, живорезы, звери поганые, кричу ему. А он отвечает: это еще что, я вот давеча третьего дни Чеширского кота телегой переехал; шуму-то было, шуму…»
Перечитал я, значит, и думаю. Во как складно вышло, остросюжетно, так сказать. Писателем что ли заделаться? К черту Бхдюхина, сволочь такую, с его тетеньками. Я аж подскочил от радости и повеселел всячески. Дай, думаю, позвоню этому буржую и скажу как есть. Пошел ты, значит, со своими тетеньками куда подальше. Звоню и говорю ему: так и так пшел ты далеко, я в писатели пойду. А эта сволочь смеется, аж заливается и спрашивает: ты что наркоман или сумасшедший? Ни то, ни другое, отвечаю. Вот-вот, Бздюхин говорит. А где ж ты вдохновение брать будешь? Все писатели и художники – либо наркоманы, либо сумасшедшие, ну или, по крайней мере, алкаши. Не выйдет из тебя писателя. Ты бы лучше над моим предложением подумал, чем фигней заниматься, писатель хренов. Это что же Пушкин тоже алкаш и наркоман был, спрашиваю. А Бздюхин высморкался в трубку и давай мне лекцию читать. Ты про Арину Родионовну слыхал? Ну, говорю, слыхал, конечно. Это няня Пушкина, с которой он пил с горя из кружки, а она ему за это сказки рассказывала. Э, говорит Бздюхин, так да не так. Это нам в школе лапшу на уши вешали, а потом в институтах и так далее. А на самом деле все не совсем так было-то. Ну подумай сам, как могла безграмотная старуха такие сказки Пушкину заливать, да еще стихами и так много. У нее б голова лопнула, как глиняный котелок, от такого количества информации. У няни перед русской литературой совсем другие заслуги, но о них не распространяются. У меня друг-филолог, так он по пьяни мне проговорился. Раскрыл, так сказать, профессиональную тайну. И че?- спрашиваю и так заинтриговано в трубку дышу, и ухо, кажется, к телефону аж приросло. Бздюхин опять высморкался и сплюнул.  А это все слушаю и думаю про себя: бедные, однако, филологи, что они с такими свиньями водку жрут и большие тайны выбалтывают. Тут Бздюхин издал какой-то общий телесный звук, исходящий из всех возможных отверстий и продолжил. Черта с два она сказки ему рассказывала. Тут другое замешано. И из этой тайны родилась вся русская литература. Да хватит предисловий, говорю. Что за привычка ходить вокруг да около. Ты конкретней говори. Говорю конкретней, Бздюхин отвечает. Она Пушкина с малолетства к мухоморам приучила. Знаешь что за гриб такой? Ну, отвечаю, знаю естественно. Ядовитый такой гриб. Ну это как употребить, отвечает Бздюхин. Так вот няня сама эти грибочки ела и ей вставляло, и маленького Сашу потом к ним приучила. А от грибочков от этих, глюки ой-е-ей. Представь, лежит маленький Пушкин еще без бакенбардов и писается под себя во сне, а ему под грибами кажется, что он царь Гвидон и по морю в бочке плывет. Вот так нажрется грибов и его прет, значит. То ему рыбка золотая, то тридцать три богатыря привидятся, то Дубровский с Машей. Такие вот дела. А Пушкин-то был человеком ответственным и умным. Знал, что без грибов литература загнется и передал эстафету Лермонтову и Гоголю, а те Достоевскому, Тургеневу и Толстому. Толстой подсадил на грибы Чехова и Горького. Горький – весь союз писателей. Ну, короче, с пушкинской Арины Родионовны все и пошло и поехало. Ты думаешь, чего это граф Толстой в лапти обулся и сидел, как сыч, в своей Ясной Поляне? Мог же ведь в столице жить. А ему так удобней было подальше от людских глаз. Лес под боком, а там мухоморчиков видимо-невидимо. Ходи, собирай, жуй и записывай. Ты думаешь, чего это он так много накатал-то? А оттого и накатал, что у него грибной рай был. Нажрется грибов, возьмет на руки деревенскую бабу и хрясь ее под поезд. А потом бежит домой и пишет »Анну Каренину». А Толстой был человек-то с коммерческой жилкой, так сказать. Он на грибах бизнес делал. Достоевскому целыми партиями спихивал. Все вот говорят, что Достоевский игрок был и много денег продувал. Черта с два. Врут и не краснеют. Это он все на грибы тратил, а Толстой цену ему ого-го назначал. Знал, собака, что тот в них остро нуждается, а ума в лес сходить не хватает. Ум-то у Федора Михалыча все в эмпиреях летал, а под ноги посмотреть и некогда было. Так Толстой этим и пользовался. Потом на эти деньги имений своим детям накупил. А че и сейчас это, как их, мухоморы жрут, спрашиваю. А то, Бздюхин говорит. Только сейчас, видать, меры не знают. Это при совдепии дефицит мухоморов был. Всем писателям в буфете дома союза писателей норму выдавали. Каждому по чуть чуть-чуть. Пожевал маленько и на тебе /»Как закалаялась сталь» или какой-нибудь /»Цемент». Один только Булгаков жрал грибы без меры. А чего это, спрашиваю. За что ему такой респект от советской власти? Да это не респект. У него просто роман с буфетчицей был, и она ему завсегда сверх нормы грибочков отсыпала. А как дефицит закончился, так все писатели на мухоморы и накинулись. Ты почитай чего они пишут-то. Тут без передоза не обошлось. Верно говорю. Так вот тебе и выход, говорю Бздюхину. Пойду в лес, нарву грибов, пожую и я – писатель. Дурак ты, а не писатель, отвечает телефон. Сушь на дворе, где ж ты грибы в такую погоду найдешь? И трубку бросил.
Тут я, значит, задумался и веселье мое как рукой сняло. Это что же получается? Чтобы сделаться наркоманом или алкашом у меня и денег-то нет. Да и так вроде бы я не сумасшедший. Не дал бог безумия. Обделил. Это чтоб писателем заделаться, нужно денежный вопрос решать. Будут деньги - будет водка и все такое. Вот тогда я буду настоящий творческий человек и буду вдохновение черпать где вздумается.
Думаю, значит, думаю, и тут мысль ко мне приходит: а что думать-то, деваться некуда, нужно с Бздюхиным бизнес делать. А как делать-то, если я ничего в этом не понимаю? Тут особый подход нужен. Нужно ж у кого-то опыт перенимать. Беру я это, значит, газету с объявлениями и давай искать у кого передовой опыт перенимать. Раскрыл, смотрю, а там, мать моя женщина, мужиков этих самых больше чем тех самых баб. И полный перечень услуг, о которых я и не слышал. Звоню я это по телефону одному и говорю »здравствуйте, коллега», а коллега молчит и только в трубку дышит, будто стесняется. Я ему и говорю: »Вы не стесняйтесь, коллега. Смелее опыт выкладывайте». А он и отвечает: «Я тебе щас так выложу, что всю оставшуюся жизнь в раскорячку ходить будешь, козел». Какой же это опыт, говорю. Это форменное хамство и сам послал этого коллегу куда подальше. Вот, думаю, первый корпоративный конфликт. Хорошо же моя профессиональная деятельность начинается. Тогда я подумал и решил тактику переменить. Звоню на другой номер и говорю: так и так теща моя без мужской ласки страдает, вот уж лет двадцать как вдова, и вот хочу я, значит, подарок ей ко дню рождения сделать, к восьмидесятилетию. А коллега этот так обрадовался, так обрадовался, что стал мне весь перечень услуг сразу выкладывать. Да так выложил, что я со стыда чуть под землю не провалился и трубку бросил. Не выдержала этого моя тонкая душа творческого человека. Надломилась по полной. А коллега этот давай мне на телефон наяривать. Наяривает и наяривает. Уж очень ему, видать, старушатинки захотелось. Надоел он мне очень. Беру трубку и говорю грустным голосом: померла теща-то. Как я ей все, что вы предлагали, передал, так она обрадовалась так, что у нее сердце не выдержало. Сижу вот плачу. Зато, говорю, счастливой померла и за это вам большое спасибо, и можете оставить свой адрес для посылки письменной благодарности. А тот испугался. Не надо благодарности, говорит и все – отстал от меня.
Тогда пошел я к Бздюхину и говорю: ты денег мне дай, сволочь, а то что же я в старых спортивных штанах по дамам бегать буду. Костюм продал, денег на новый нет, а как же без экипировки на работу ходить-то. Бздюхин скривился, будто я ему ежа в штаны кинул, или даже не ежа – дикобраза. Ну сейчас, думаю, начнет рассказывать какой он бедный и несчастный и все его кругом обманули. Сволочь ты, Бздюхин, весь сволочь и по периметру и по диагонали. И правда, это буржуйское существо начало жаловаться на жизнь и на дефицит финансов. Потом пошарило по карманам, протянуло мне несколько бумажек и промычало жалобно: последнее отдаю. Отдашь ты последнее, думаю. Вот отнять – это да. Но делать нечего. Беру я эту подачку и иду новый костюм покупать. В сэконд-хэнде, разумеется. Потом в этом тряпье возвращаюсь к Бздюхину и говорю: дай еще на галстук, на галстук денег не хватило. А он поднял страдальческие глазки в небо, будто от него маму родную продать требуют, и отвечает: мой возьми. Как другу доверяю, хороший галстук. Только ты это, не потеряй его. Он мне, как память, дорог. Мне его первая жена подарила. Я слушаю это все и думаю: какая ж ты мразь, однако. Какая к черту первая жена. Ты ж ее сам за дверь выставил и на чемоданы посадил, а теперь у тебя память о ней прорезалась. И говорю, значит: так мне твой галстук по колено будет. Ты ж, говорю, можешь без лестницы лампочки с уличных фонарей скручивать, а я тебе в пупок дышу. Ничего, говорит, это даже хорошо. Вроде как реклама. Намекает на достоинство, так сказать. Это ж обман, говорю. Не дала мне природа. И это ничего, отвечает. Ты думаешь, в рекламе правду говорят. Вон у меня на офисе висит, что это самое успешное агентство недвижимости в городе, а хрен там.
Ну потом он меня час инструктировал как мне участок тетенькам втюхивать. Половины того, что он говорил, я не понял. Честно говоря, у меня зародилось сомнение, что он сам понимал, что он говорит. И тут я спрашиваю: а какой мой процент с продажи? Тебе, как другу, три процента. И подбоченился весь так и надулся, как пузырь, будто великое одолжение мне сделал. А че так мало-то, спрашиваю. Добавь еще. Ну, отвечает, хорошо, как хорошему другу, три с половиной. Да ты что, издеваешься надо мной что ли? Сам на своих тетенек лезь, а я за такой процент работать отказываюсь. Ладно, отвечает, как наилучшему и самому близкому другу – четыре процента. Больше не могу уступить. Я весь в долгах и кредитах и вообще бизнес на ладан дышит. Короче говоря, я понял, что дальше торговаться с ним бесполезно и пополз домой ждать звонка от этой сволочи.
Через три дня звонит: объявилась тетенька, видеть тебя у себя желает в наилучшем, так сказать, виде. Зайдешь ко мне – получишь инструкции. Припираюсь я это, значит, за бздюхинскими инструкциями. Он на меня посмотрел и говорит: да ты как чучело в этом костюме, а галстук зачем в штаны заправил? Я ему и говорю: сколько инвестировал, столько дивидендов и получай. Да это не дивиденды, а издевательство сплошное,  говорит. Ну и кто в этом виноват, спрашиваю. До него, наконец, дошло и он изволил заткнуться. Протягивает мне две таблетки. Это, говорит, на всякий случай, если тетенька очень страшной окажется. И целует меня в лоб, будто на фронт провожает. Ты, чучело, говорит, хоть цветов ей купи для приличия и сует мне мелочь какую-то. Только в следующий раз за свои цветы будешь брать. Спасибо и на этом, говорю.
Пошел я с этими копейками, цветок купил и иду по адресу, а сам так себя чувствую, будто ведро помоев выпил. Костюм ношеный, галстук болтается ниже колена, да еще и цветок какой-то вяленький и кривой, как не знаю что. Куда только смотрел, когда брал? Да еще и тетенька, небось, ношеная почище моего костюма и страшнее моей кухни после пьянки с соседом. И тут я со страху две эти таблетки и выпил. Еле проглотил, но ничего – пошли. Даже ничего на вкус оказались.
Прихожу я это, значит, к тетенькиному дому и звоню, а сам весь внутри дрожу, как тряпка какая. Открывает. Смотрю, а она и в нормальном возрасте и на лицо не крокодил, а очень даже миловидная и тут мне даже легче от этого как-то стало. Фу, думаю, повезло, однако. Хоть не аллигатор какой-нибудь, а просто женщина. А она очень деловая оказалась. То ли магазины у нее, то ли еще что. Она мне все про них рассказывает и рассказывает. Давно разведена, дочка где-то учиться в другом городе. Одна тут вертится среди акул капитализма и не знает куда деть свою деловую душу. Ну я ей и говорю, как меня Бздюхин научил. Вот там-то и там-то рынок будет строиться. У меня есть страшно хороший друг, ну просто товарищ детства. С роддома дружим. Буржуй, говорю, зажравшийся. Купил рядом с тем местом, где рынок будет, кусок земли и хочет автостоянку платную делать. Я ему говорю: куда тебе еще автостоянка, тебя и так каждый день черной икрой рвет. Все тебе мало да мало. Лучше б людям отдал, которым бизнес нужно развивать и которых икрой еще не рвет. Хочешь, поговорю с ним, и он тебе продаст этот участок и будешь деловую копейку иметь. Да еще по знакомству со мной может цену скостит. Выгодное ведь дело. Она немного подумала да и говорит: а что, неплохая идея, давай мне координаты своего роддомовского товарища. Тут я обрадовался до невозможности, что легко так дело состряпал и от этой радости чего-то сердце так заколотилось, что мне дурно стало, а она испугалась и за таблетками каким-то побежала. Выпил я ее таблетки и мне полегчало. Вот, думаю, до чего человека радость может довести. Чуть инфаркт не получил.
Бздюхин, разумеется, тоже обрадовался, меня аж расцеловал и даже чаю налил без сахара. Сахар, говорит, вредно, а ты мне здоровый нужен. Это потому, что ты жмот, думаю, а другой причины не вижу. О здоровье он моем, видите ли, беспокоиться. А ничего, спрашиваю, что рынок в совсем другом конце города строить будут? Не обращай внимания, говорит. Ничего страшного. У меня на руках есть документы по строительству. Так я там адреса поменяю и представлю ей в самом наилучшем виде как доказательство. Ну не сволочь, а?
Со второй тетенькой все получилось сложнее. Не сказать, что она совсем крокодил, но и не совсем человек. Пришлось мне со страху три таблетки сразу проглотить. Она меня с ходу спрашивает: ты раб? Извините, я не понял, говорю. Подчиняться любишь? А куда ж мне деваться, отвечаю, всю жизнь, как раб, подчиняюсь. Хорошо, говорит, раздевайся, я сейчас приду и вышла. Разделся я, значит, и тут она входит вся в коже с металлическими нашлепками и с кнутом в руках. Плоская, как школьная доска, прямая, как линейка, да еще кнут держит. Ну просто символ среднего образования. Нос прямой и строгий какой-то, глаза близко посажены и смотрят на тебя, как будто сейчас зажарит и съест. Вы случайно не завучем работаете, спрашиваю. Ах ты мой двоечник, отвечает. А ну давай попку. Опять математику не учил? И как шлепнет меня по плечу кнутом так, что я за несколько секунд выучил всю карту звездного неба. Звезд в глазах показалось видимо-невидимо. Я как закричу: господи, что я такого сделал? Как что, спрашивает. А двойку в дневнике кто принес? И опять меня кнутом. Не выдержал я этого надругательства и с криком по комнате начал метаться. А она за мной с кнутом и лупит меня по спине, приговаривая: двоечник несчастный, сколько говорила тебе, учись, а ты что делаешь? Метался я эдак, метался пока сознание не потерял.
И вот будто сниться мне, что я голый под дождем стою посреди поля и укрыться негде. Потом сознание ко мне начало возвращаться. Открываю я один неподбитый глаз (по одному она мне кнутом звезданула) и вижу, что она держит меня, как ребенка, и плачет, а слезы мне на лицо капают. Э, думаю, эту рынок не заинтересует. Ей особенный подход нужен. Лежу, кумекаю чего ей сказать, и тут меня осенило. Мадам, говорю, у меня есть давний армейский товарищ. Мы с ним вместе с парашютом прыгали, и он раз ногу подвернул, а я ему вправил. С тех пор он меня за спасителя своей жизни считает. У него есть участок земли. Так вот там рядом скотобойню под открытым небом собираются открывать. Если вы на этом участке дом себе отгрохаете, то можете ежедневно с балкона забой скота наблюдать и много удовольствия от этого получать.
Ты что, говорит, совсем идиот. Я животных очень люблю. А за что людей так ненавидите, думаю, и за подбитый глаз держусь. А она все плачет и плачет да глаз мой поглаживает. Я тогда и говорю: мадам, есть и другой участок. На нем выставки кошечек и собачек устраивают. Да товарищ мой в последнее время пообтаскался денежно и стали ему кошечки с собачками в тягость. Так он хочет на этом самом месте пивнушку открыть, а животные без выставки скучать будут и дохнуть от этого. Нельзя допустить такого смертоубийства. Я и сам животных люблю. У меня дома семь кошек и три собаки и сам вот думаю, как они теперь без выставки будут существовать. Думал денег собрать, чтоб участок тот выкупить, да народ у нас жадный и животных не воспринимает - копейки подает. Такое дело, говорю, гибнет. Что-то нужно делать. Может, поможете, а? Ради скучающих собачек и моего подбитого глаза. Короче говоря, еще один участок мы с Бздюхиным спихнули.   
Третья тетенька оказалась с каким-то мистическим сдвигом по фазе. Но это еще ничего. Была она одноглазая и страшненькая. Не сказать, что вроде ведьмы какой, но что-то в этом роде. Я ее как увидел, так сразу в туалет попросился. Не то чтобы от страшного впечатления у меня физиология взыграла. Ничего подобного. Просто вместо двух бздюхинских таблеток, которые я выпил перед приходом, я решил еще две проглотить, а  в туалет попросился, чтоб она не видела, как я их орально употребляю. Выхожу я, значит, а она и говорит: садись на ковер в позу лотоса и музыку какую-то врубает. Прислушиваюсь, а это вроде и не музыка вовсе, а как пылесос работает или холодильник. Чего это, спрашиваю. Запись пылесоса? Какой пылесос, дурак. Это мантра. Во блин, думаю, цивильная тетенька, а материться, как сапожник. Сейчас мы будем медитировать, говорит, и ты почувствуешь как раскрываются твои чакры, а если повезет, то и третий глаз откроется. Тебе бы второй открыть, дура одноглазая. Это я подумал, конечно. И заржал. Она на меня глазом своим единственным вызверилась и спрашивает: чего ржешь, скотина? Да это, говорю, я почувствовал как третий глаз по организму из чакры в темечко подымается и внутренности ресницами щекочет, а я от щекотки всегда ржу.
Помедитировали, значит, сделали потом что надо, лежим, а она мне в уши дребедень всякую льет. Я, говорит, интересуюсь йети. Я и говорю: да мы йети только что сделали, сколько можно думать-то? Ну если хотите, можем сделать йети еще. Желание клиента – закон, а у нас фирма веников не вяжет. Можем йети  делать хоть круглосуточно. Да нет, говорит, это не то совсем. Это что-то вроде человека. Только он очень большой и волосатый и в горах живет. А, говорю, знаю такого. У нас даже в городе есть. Она аж подскочила: как в городе, почему я не видела и не знаю? Да и как это может быть? Может, говорю, еще как может. Могу даже познакомить. Его Ахмедом зовут, он шаурмой торгует на вокзале. Большой, волосатый и с гор. Только я не знал что он йети по национальности. Черт их разберет. Она аж плюнула с досады: да это не то совсем, дурак ты эдакий. И давай мне про всякие аномальные зоны втирать. Мол, пропадает там все загадочно. А, знаю такие, говорю. У нас рынок аномальная зона. В прошлом году у меня там кошелек пропал, а у соседа – машина. До сих пор не нашли. А она опять чего-то чертыхается и говорит: да какой к черту рынок, это как Бермудский треугольник. Послушайте, говорю, у меня в школе по геометрии три было, да  и то из жалости ставили. Давайте сменим тему. Ну а она давай мне заливать про инопланетян, как они людей похищают, вырезают им мозги, возвращают в таком виде на Землю, а они потом становятся менеджерами и ничего не помнят. И тут, как всегда, меня, наконец-то, осенила мысль, и сердце мое заколотилось, как бешенное. Лежу и сам думаю: чего это меня так инопланетяне впечатлили? Неужели меня тоже похищали, что все чувства так нервно на это реагируют?  Тут сердцебиение стало настолько сильным, что я начал задыхаться и выпучил глаза. Честно говоря, я даже испугался. Она тоже вскочила и побежала за водой. Приносит мне стакан и спрашивает: что это с тобой? Я выпил воды, отдышался и говорю: так и так, было дело, меня летающие тарелки похищали, но я все помню и наговорил ей всякой ерунды. Как у меня мочу из вены брали, кровь из носа и пытались печень вырезать да потом почему-то передумали и вернули обратно. Приземляются они ночью, говорю, каждый раз в одном и том же месте. Я это хорошо знаю. С тех пор, как они меня вернули, я за ними слежу. Два месяца назад они студентку похитили, и девственности ее лишили. Теперь, говорят, беременная ходит. Я пытался обо всем властям рассказать, да вы знаете, как они все в тайне держат. Стали меня по допросам таскать, а потом пригрозили, чтоб молчал. Но вы, я смотрю, человек заинтересованный и надежный и вместе с вами мы можем за ними наблюдение вести, а если хотите, так можно вас и на летающую тарелку отправить, чтоб и вам мозги вырезали. Только вот загвоздка есть одна серьезная. Один гад купил участок, куда инопланетяне завсегда прилетают, и хочет там построить кинотеатр или торговый центр. Я ходил к нему, умолял, говорил, что ж ты творишь, сволочь буржуйская, это ж какой кусок земли для науки пропадает. А он меня и слушать не стал, вышвырнул за дверь и еще смеется, гад. Выкупить тот участок я не могу – денег нет, а вот мы, наверное, смогли бы. И очень бы этим помогли для связей землян с космическим разумом. Если хотите, так я могу вам телефон дать этого буржуйского гада. Может с ним и сговорились бы как-нибудь, а?
После того, как мистическая тетенька купила загадочный участок, Бздюхин от радости даже канкан на столе станцевал. И со стола, разумеется, грохнулся. Лежит, башку свою сволочную чухает и улыбается, как полоумный. И говорит мне, значит. Вот ведь как все хорошо получилось. Не прогадал я, когда с тобой связался. Ну теперь один-единственный остался. Скажу честно, самый хреновый. У оврага на свалке. Тебе, друг, придется попотеть. Наверное, десяток тетенек придется потрясти, а то и больше. Ничего, говорю, справлюсь.  Фирма веников не вяжет.
Когда я увидел четвертую тетеньку, я подумал: господи, за что?  По ней земля скучает, а она тут ласки требует. Я посмотрел в ее глаза, уже задернутые какой-то мутноватой полустарческой поволокой, говорящей, что из человека ушло прежнее сияние и биение жизни, и вдруг почувствовал, что и сам будто выбился из сил и схожу со своей дистанции. Меня разобрала какая-то странная всепроникающая усталость, какую, быть может, чувствуют лишь глубокие старики. Это не усталость человека, всю ночь разгружавшего мешки с цементом, а усталость от всего и вся: от смены дня и ночи, от трещин на асфальте, от бессмысленного щебетания птиц и хаотичного шума улицы, который есть шум жизни, но слух твой отказывается его принимать и слушать дальше. Я по привычке попросился в туалет, где проглотил сразу горсть таблеток. Несмотря на весь свой некошерный и потасканный вид, бабуся оказалась крайне прыткой и возжелала меня натурально оседлать, так сказать. Весь тяжкий вес ее немалых годов надавил на меня и стал на мне прыгать, как на батуте. Чтобы не видеть этого издевательства, которое непозволительно даже с животными, я закрыл глаза. Чего это ты болты закрыл, спрашивает. Или я тебе не нравлюсь. Нравитесь, говорю. До умопомрачения нравитесь. Как вас увидел, так и понял, что лучше вас не видел. Это я от удовольствия закрыл. А, говорит. Вот оно как. И дальше прыгает. И тут у меня от ее прыжков сердце как-то заныло и заколотилось страшно, а в глазах появились круги, звезды, и даже кажется, летающие тарелки, прилетевшие от мистической тетеньки. Все в моем организме помутилось, как в луже, в которую бросили камень, поднявший всю муть и грязь со дна. Тяжко, плохо, хоть вой. Глаза открываю и что я вижу? Вижу страшную старую тетеньку и себя вижу со стороны. Тетенька на мне прыгает, а голова моя болтается, как котелок, из стороны в сторону. Что же это такое, спрашиваю. И все сжалось во мне от ужаса. Неужели я сдох? Черт, сдох, что ли? Ах ты старая сволочь, ах ты хренов Бздюхин! Это от твоих таблеток у меня сердце не выдержало! А ты чего, кошелка старая, кляча загнанная, чего прыгаешь, говорю?  А она будто и услышала. Остановилась и давай меня тормошить. Эй! Эй! Ты чего? Ты чего, говорю, уснул что ли? И давай меня по щекам хлестать. Дура, кричу. Пульс проверь. Она руку хвать и пульс щупает. А пульса-то нету. Она заорала, как кошка, которую за хвост тянут, спрыгнула с кровати и давай по комнате метаться. Идиотка, сука тупая, реанимируй меня скорее! Реанимируй! Пока не поздно! Массаж сердца или там рот в рот! Брезгуешь, что ли? Что ты мечешься? Что мечешься, говорю, дура. Человек погибает молодой в расцвете лет, а ты ничем по дурости своей и помочь не можешь! Старая тупая идиотина, дура, сука!  А она будто не слышит ничего, глаза выпучила и бегает из угла в угол. Будто этим человека воскресить можно. Ну все, думаю. Приехали. Пока эта дура мечется, время ушло. Теперь я и правда сдох весь до копейки. Наверное в рай попаду, а? Интересно какой он? Там тебе дают новый костюм. Абсолютно новый, не ношенный, хороший, ставят тебя на карьерную лестницу и ты растешь. И продажи твои растут. И начальство доброе. А может там и начальства-то нету? Зачем оно там? Там все себе начальники и директора. Попал в рай и бац! Ты сразу глава правления акционерного общества. При машине, при деньгах и вообще. Смотрю себе, а эта дура уже и реветь начала. Поздно реветь, говорю. Где ты раньше была, кошелка рваная? Она хвать мой телефон и набирает номер Бздюхина. Бздюхин берет трубку. Алло! Вася умер, говорит и ревет, сопли по лицу размазывает. Как умер? Натурально умер, отвечает. Полностью. Сначала он частично перестал функционировать, а потом гляжу - у него и пульса нет. Нет больше Васи. Что мне теперь делать, что?  Бздюхин важно прокашлял в трубку и говорит: мадам, это просто счастливая случайность, что вы попали как раз по тому адресу. Вася с роддома был мне близкий и дружеский человек. Я понимаю, мадам, что у вас проблемы могут быть с Васей… Вернее с трупом. Я вам помогу, но и вы сделайте Васе большое одолжение. Много раз, помню, он говорил мне. Вот Бздюхин то место, где я хотел бы упокоится на веки вечные.  Вот на этом самом месте и похоронишь меня, друг. И сам плачет, плачет, аж заливается. Видать, чуяло сердце. Так сделайте Васе большой подарок. Похоронить его надо на участке, который я вам укажу.  Стоит этот участок… Поверьте, он обойдется вам недорого….