Партактив

Лето 1986. Луганск.

Как и положено, по возрасту и званию – я избран председателем Комитета ВЛКСМ нашего родного командного пункта, и на меня возложена задача государственной важности по сбору комсомольских взносов с бойцов и, не вышедших по возрасту из комсомола, офицеров и прапорщиков. Голосование по моей кандидатуре прошло на редкость единогласно. Присутствующие на собрании так активно тянули руки вверх, что я опасался, как бы не треснули швы у них под мышками.
Мои вялые трепыхания о загруженности работой были выслушаны с присущим вниманием, после чего я был заверен в том, что мне будет оказана посильная помощь и тому подобное. Народ облегченно вздохнул, что избрали не их, а мне торжественно вручили кипу затертых журналов, почерканных ведомостей и списки активистов, на которых можно положиться во всех вопросах. Угу.
Едва я вышел перекурить историческое событие, меня позвали к телефону.
- Ну, что? Я тебя поздравляю!
- Чтоб ты сдох со своими поздравлениями…
Наш с Сорокиным стиль общения всегда предусматривал некую вольность в выражениях.
- Это не с твоей, случайно, подачи меня в комсомольские вожаки запулили?
- Ну-у-у, - Сашка, занимающий должность помощника начальника политотдела по комсомольской работе, на том конце провода решал, как помягче сформулировать ответ, - вообще-то со мной советовались…
- Блин, я так и знал!
- Да ладно тебе. Тут скоро конференция партактива в Днепропетровске. Я тебя уже и в списки подал. Вместе поедем.
- Просто круто! Меня еще не избрали никуда, а я уже в списках, - меня захлестнула волна праведного гнева.
- Да там у вас никаких вариантов и не было кроме тебя…
- А Вовка Сенченко!?
- Он раздолбай…
- А я не раздолбай!?
- Ты ответственный…
- Проще быть безответственным раздолбаем, - обреченно сказал я.
- Может быть… может быть… Ладно, вечером отпразднуем!
- Да иди ты…
За сбором взносов, неусыпным контролем за выпуском боевых листков и наглядной агитации, тупым переписыванием протоколов собраний и прочей творческой работой, незаметно прошло некоторое время, на протяжении которого меня то хвалили, что случалось крайне редко, то грозились расстрелять, исключить и привлечь, что постепенно стало привычным и вызывало выражение лица из анекдота: «Шо, опять в газовую камеру!?».
Наконец, плотная группа идейно подкованных офицеров, наделенных партийно-комсомольскими полномочиями, во главе с начальником политотдела погрузилась в поезд и направилась в Днепропетровск, где на базе корпуса ПВО, планировалось проведение конференции партактива.
Идеи идеями, но выпили мы в поезде крепко. Главный хранитель коммунистической идеологии нашего полка поначалу пытался призвать нас к порядку, перечисляя темы докладов, очередность выступления в прениях и регламент работы конференции, но потом махнул рукой, заперся с двумя майорами в своем купе, и к утру имел такой же «бодрый» вид, как и мы.
Огромный актовый зал областного Дома офицеров с трудом вместил всех прибывших. На входе мы предъявили новенькие красные мандаты участников конференции, после чего были допущены внутрь и усажены, «согласно купленным билетам». Поскольку размещение осуществлялось централизованно квадратно-гнездовым методом, сходить посмотреть город, а проще говоря – незаметно покинуть мероприятие, как мы с Сорокиным планировали, не представлялось возможным. Каждый отсутствующий делегат своим незанятым местом бросал тень на пославший его полк, а имя свое покрывал несмываемым позором, о чем нас подробно проинструктировали. Жутко хотелось спать. Выпитый в поезде утренний чай и съеденный, на скорую руку, пирожок в вестибюле Дома офицеров, конечно, перебивали сивушный выхлоп, но не до конца.
С докладом, который потом предстояло долго и живописно обсуждать, выступал член Военного Совета - генерал-майор авиации. На протяжении бесконечно долгих двух с половиной часов он сыпал цифрами и фактами, приводил потрясающие примеры идейной убежденности и основанной на ней работоспособности… Зал внимал его словам, вскидывая упадающие головы и страшно тараща в сторону трибуны, слипающиеся глаза.
Естественно, что нечаянно захрапевшие, тут же получали тычок под ребра, и утыкались ошалевшим взглядом в невероятное по зверской  выразительности лицо начальника родного политотдела.
Но, все, что имеет начало, имеет и свой конец. После доклада был объявлен перерыв, и принявшие форму кресел тела активистов, посыпались в вестибюль на перекур. Кто-то устремился к столам с пирожками и горячим чаем, а мы с Сорокиным задержались в курилке, отделенной от вестибюля тяжелыми фиолетовыми шторами, о которые, выходящие из туалета, украдкой вытирали руки, делая вид, что просто отодвигают их в сторону, освобождая проход. В соответствии с регламентом, предстояло выслушать в прениях огромное количество комсомольских и партийных вожаков, которые с горящими глазами будут наполнять пространство зала прописными истинами и лозунгами из передовиц «Правды».
Сквозь многоголосый гул, из-за шторы отчетливо донесся фрагмент  диалога:
- Знаешь, на что похожа комсомольская работа?
- ?
- На письку муравья!
- Ха-ха-ха…
- Все знают, что она есть, но никто ее не видел!
- Бу-га-га! Точно!
Мы с Сашкой так обрадовались наличию единомышленников, что, не сговариваясь, решили присоединиться к этому разговору.
Откинув в сторону полог шторы, мы с довольными рожами вынырнули из курилки и, практически уперлись в… члена Военного Совета, который мирно беседовал с начальником политотдела нашего корпуса.
С трудом стерев с лиц дурацкие улыбки, мы заняли очередь за пирожками, обмениваясь многозначительными взглядами.
Обогащенные знанием истинной цели этой конференции (в смысле поиска неизведанного и усилении имеющегося), выступления активистов по обсуждению доклада мы слушали очень внимательно, одновременно следя за выражением лица генерала авиации. Он сидел, как и положено, с прямой спиной и серьезным лицом, непрерывно помечая что-то в своем блокноте. Иногда он согласно кивал головой, иногда грозно хмурил брови.
Мне мучительно хотелось посмотреть в его блокнот. Наверняка там было нарисовано то, «чего еще никто не видел».