Спасибо за память - повесть

1.
Красивое осеннее утро, на редкость тихое, вызывало непонятную щемящую грусть, хотя поводов для радости в душе тренера было предостаточно.

Иван, его самый способный ученик, занял первое место на первенстве Союза. “Ну, уж теперь-то его обязательно возьмут в сборную, и поедем мы с Иваном на мировое первенство в Мадрид… А вот интересно, в Мадриде такая же осень, как у нас на Алтае?.. – размышлял Анатолий Киширский, - Нет, наверно, не такая же… вон даже тут, в Волгограде, и то совершенно не такая, как на Алтае… у нас и краски посочнее, а воздух настолько прозрачен, что “Белуху”, самую высокую вершину Алтайских гор, видать за четыреста с небольшим километров. А погода, идет листопад – одно загляденье; листочки разноцветные кружатся, кружатся, словно танцуют медленный вальс, и со звоном ложатся на пожухлую траву, которая и сама при этом издает звенящий шелест… Что-то понесло меня! – встрепенулся Киширский, - наверное, старею?.. – произнес последние слова вслух крепкий сорокачетырехлетний мужчина, прохаживающийся по аллее скверика рядом с гостиницей “Колос” на берегу Волги, - и опять углубился в размышления, - Надо же, в какой город ни приедешь, везде нас поселяют в гостиницы под названием “Колос”, наверно, потому, что мы из хлебного Алтая?..”

После легкой зарядки Киширский стал медленно подниматься на третий этаж. Теперь он все делал не спеша, плавно без резких движений, как и советовал доктор, сокрушаясь: “Ничего не поделаешь, “прострел” на сердце хоть и прошел успешно, а все равно чувствуется тяжесть какая-то, а еще год назад свободно взбегал на восьмой этаж в спорткомитет… а… сейчас приходится остерегаться… надо же, обнаружили какую-то аритмию… уже как год не пропустил ни одной рюмки, даже по праздникам сижу как исусик… а вчера позволил пятьдесят грамм коньяка, чистого армянского, и чувствую себя отвратительно, разбитость какая-то, будто после литра. Интересно, Иван как на этот раз, вчера я не позволил ему на банкете ни капельки спиртного, пил одну минералку, а морщился, будто самогонку семидесятиградусную…”

Комната Ивана была заперта. Анатолий спустился к администратору, спросил ключ от триста первого номера. Вновь, еще медленнее, предчувствуя неладное, поднялся на третий этаж, открыл одноместный люкс… постель была идеально заправлена.

Ивана после банкета, поздравляли не только тренер и члены команды, но и обкомовское начальство Волгограда.

А представитель волгоградского спорткомитета так и сказал: “Иван Николаевич, мы уверены, что из Мадрида вы привезете золотую медаль  чемпиона мира, - закончил словами, - давайте, друзья, выпьем за будущего чемпиона мира, - а когда Иван поднял бокал с минералкой, представитель спорткомитета запротестовал, - нет, нет, налейте чемпиону Советского Союза и будущему чемпиону мира настоящего, мужского напитка, достойного этого звания!”

Киширский хотел было воспротивиться, но на него налегли друзья, заслуженные тренеры, убеждая, что от одной рюмки его Иван формы не потеряет, а еще лучше будет бороться.

Друзьям-то откуда было знать, что Ивану ни грамма нельзя давать, а то он начинает после спиртного выступать и, обычно, ругает на чем свет советскую власть за то, что она его род кумадинцев разорила. Иванов дед, тоже Иван Николаевич, так как у них в роду было принято первенца мальчика называть по имени деда, вот и чередовались в роду Фланковых Иваны Николаевичи с Николаями Ивановичами.

На этот раз Киширский, воспользовавшись паузой, увел Ивана, когда представитель спорткомитета распорядился включить видеозапись поединка тяжеловесов. Все, как по команде, повернулись и уставились посоловелыми глазами в экран японского телевизора, привезенного организаторами соревнований, знающими слабость шефа к просмотрам порнографических фильмов.

Анатолий уложил Ивана в постель и, закрыв двери снаружи на ключ, унес его администратору, сказав:
- Никому, кроме меня ключ от триста первого номера не выдавайте, пожалуйста.
- Хорошо.

Оглядывая номер, Киширский заметил, что окно не закрыто на шпингалеты. Открыл створку, высунулся по пояс из окна, держась снизу за подоконник. Ничего и никого не обнаружив, сел в кресло и уставился в одну точку, размышляя: “Как же он смог сбежать с третьего этажа-то? Вот ведь, - беззлобно думал Анатолий, - как ни стереги, а найдет способ, уж коли заглотит хоть каплю спиртного, улизнуть.

Киширский не стал позволять Ивану присутствовать на банкетах, но когда привозил Ивана домой, объявлял: “Иван, неделю ты свободен, погуляй, а в следующий понедельник изволь явиться в борцовский зал на тренировку, впереди ответственный турнир…”

В номер постучали.
- Входите, не заперто! – громко произнес Анатолий.
- Вот, вас вызывают в местное КэГэБэ, - протягивая бумажку с коричневатым оттенком, произнесла администратор, украшенная высоким начесом, словно волокна льна возвышались волосы над узким лбом.

Анатолий, стараясь сохранить спокойствие, поднялся и медленно направился на выход.
- Полюбуйтесь, товарищ тренер, мало того, что он в кустиках на Мамаевом кургане туалет устроил, так он еще и, взобравшись на руку “Родины Матери”, демонстративно мочился, при этом, что есть мочи ругал советскую власть и ее направляющую силу коммунистическую партию за то, что они, оказывается, обворовали их род.
Анатолий, обратившись к капитану, который и задержал Фланкова, сказал:
- Извините, недоглядел, но я вам обещаю, что больше ничего подобного не случится.
- Нет, придется отвечать по всей строгости закона.
- Товарищ капитан, он же совсем молодой, а вчера выиграл первенство Союза по классической борьбе.
- Что-о! Он чемпион Советского Союза?!
- Да, вчера впервые борец с Алтая, за всю историю борьбы в крае, стал чемпионом Союза.
- Товарищ тренер, я вас очень прошу, увозите его поскорее из Волгограда.
- Спасибо, товарищ капитан, мы с ним сегодня же улетим в Барнаул.
- Но я должен вас предупредить, что обязан доложить руководству о случившемся, так как мочился он прямо на головы возлагавших цветы к подножью монумента. Они позвонили к нам в комитет. А когда я прибыл с группой захвата, он все еще выступал с речью, и в адрес советской власти сыпались обвинения в ограблении его рода то на русском языке, то на непонятно каком.
- На кумадинском, - словно ничего не произошло, вставил Иван, сидевший за решеткой под стражей двух автоматчиков.
- На каком еще командирском?
- Да он у нас представитель малочисленного народа кумадинцев.
- Его советская власть вон чемпионом Союза сделала, а он что вытворяет, неблагодарен.

Капитан еще долго выговаривал Киширскому, а Иван сидел все это время под дулами автоматов и у него в голове складывалась интересная картинка. Оказывается, после принятого стакана водки Иван, покорно проследовавший с тренером в тристапервый номер, улегся спать и уже, как ему показалось, заснул, далее шел в памяти провал… Затем он вроде как оказался в родной кумадинской деревне в предгорьях Алтая, купил бутылку водки и залпом осушил ее. И, погуляв, полюбовавшись на заросли квадратных кустов, подумал: “ Опять допился, кусты уже квадратными кажутся”. Ничего и никого не замечая, справил нужду, как спокон веков делали в его деревне, как ему показалось, вышел на поляну с огромной бабой с мечом в руке. У них в деревне тоже стояли огромные каменные идолы, с которых часто мочились подвыпившие уполномоченные советской власти, приговаривая: “Вот видите, ничего не случается, а вы покарае, покарает”. Мало по-малу Иван стал вспоминать, что он угощал мужиков, увешанных медалями, приняв их за спортсменов, все удивляясь, почему они такие дряхлые.

Иван завидовал Зашорину Паше: “Детина под сто килограммов, литр выпивает и хоть бы в одном глазу, а я со своими сорокавосьмью со ста граммов балдею, а если стакан пропущу, все, отключаюся, начинаю путать настоящее с прошлым”.

Самолет взлетел точно по расписанию и взял курс на Барнаул. В наборе высоты Анатолий увидел в иллюминаторе статую “Родина мать”, подумал: “Тоже мне, сделали, содрали со статуи “Свобода”, только вместо факела, символизирующего домашний очаг, в руку вложили меч, как были милитаристами большевики, так и продолжают ими оставаться”.

Анатолий, наклонившись к самому уху задремавшего Ивана, спросил:
- Скажи, Ваня, как ты с третьего этажа-то сиганул?
- По водосточной трубе, - не открывая раскосых глаз, ответил Иван.
- А как ты почти на двадцатиметровый пьедестал-то взобрался.
- Очень просто, по выступам с тыльной стороны… я в горах на двухсотметровые отвесные скалы взбирался быстрее всех пацанов.
- Ты, Иван, понимаешь, что натворил?
- Тебе хорошо, Анатолий Адамович, рассуждать, если бы твой род так же раззорили, тогда бы ты по другому к этой советской власти относился.

Не стал Киширский рассказывать Ивану, что отца его Адама Адамовича, поляка по национальности, из Белорусии репрессировали.

Иван, пока летели, поведал Киширскому, что воспитывался он в многодетной семье, в которой все было пронизано патологической ненавистью к советской власти, разрушившей родовые связи испокон проживающих на Алтае.

По прилету в Барнаул их встретил старший инспектор спорткомитета по борьбе. Анатолий отметил: “В прошлом году, когда Иван занял первое место на России уже третий раз подряд. встречало их все начальство спорткомитета и третий секретарь крайкома КаПээСэС, который, не дав опомниться, усадил в свою черную “Волгу” и в сопровождении автомобилей ГАИ увез, чтобы представить первому секретарю трижды чемпиона России… Наверно, сообщили о выходке Ивана?” – последние слова Анатолий сказал вслух.

Представитель спорткомитета, сухо поздоровавшись, произнес: “Анатолий Адамович, сегодня в четырнадцать вас вызывает председатель спорткомитета края”.

“Началось…” – чуть не вырвалось у Анатолия.

Председатель спорткомитета принял Киширского не сразу, пришлось ожидать около часа. Приходившие в приемную сотрудники комитета сухо поздравляли с успехом. И только Приваков извечный соперник по ковру, обнял Анатолия и, глядя прямо в глаза, заговорил, слегка пришепелявливая: “Толя, ты молодец, из такого оторви да выбрось, я с ним в свое время помучился, как выпьет грамм пятьдесят и давай колбасить. А ты молодец, нашел к нему подход, смотри, он у тебя и три России подряд выиграл и вот чемпионом Союза стал. Это я тебе точно говорю, тебе в настоящее время нет равных тренеров на Алтае. Я вот, к примеру, и мастер спорта, и призер первенства России, а не смог подобрать ключик к Фланкову. Ты знаешь, когда он на первенстве края вышел на ковер поддатый, я ему сказал все, Иван, я больше тебе отсрочку не смогу сделать. И, между нами, попросил, чтобы его подальше отправили служить. А ты молодец, перевел служить его в Барнаульское летное училище. Толя, я от души тебя поздравляю с огромным успехом! Ты единственный тренер на Алтае, подготовивший чемпиона Союза. Я видел по телеку последнюю схватку Фланкова, ну это молния, что ни секунда, то прием. Ему надо было давать победу после первого броска, он же тушировал соперника, нет, не засчитали. Чистая победа в финале, это здорово!” – монолог Захара Валентиновича прервала секретарша своим скрипучим голосом: “Анатолий Адамович, заходите, пожалуйста, Борис Петрович ждет вас”.

Председатель не встал из-за стола, как он обычно делал, когда к нему входил Киширский, а долго еще не обращал внимания на Анатолия, поздоровавшегося и стоящего у порога, не решаясь пройти без приглашения.

Наконец председатель, отодвинув бумаги, поднял свои водянистые глаза на Киширского и жестом показал на стул справа от стола.

Анатолий сел на стул, не проронив ни звука: “Зачем дразнить гусей, пусть разговор сам начинает”, - промелькнуло у него.

Председатель, встретившись с твердым взором коричневатых глаз, отвел взгляд и произнес:
- Ну, рассказывай, что вы там натворили, что даже комитет меня предупредил о проведении с тобой воспитательной работы.
- Фланков завоевал звание чемпиона Союза.
- Нет, ты мне расскажи, что вы после этого натворили?

Анатолий почти дословно повторил разговор с капитаном Волгоградского КГБ.
- Та-ак, отличились! Я объявил тебе строгий выговор, распишешься у секретаря и получишь копию приказа. Вместо того чтобы показывать образец морального поведения, ты с одним подопечным не справился. Если так дело пойдет, я буду вынужден тебя от директорства в школе высшего спортивного мастерства отстранить.

“Вот и хорошо, - подумал Анатолий, - я и сам давно уже хочу заняться только тренерской работой. Наберу молодых парней и с нуля начну все, как после института”.
- Так, - продолжал председатель, - Фланкова из сборной Алтая исключить.
- Но он же в сборной Союза!
- Я уже послал телеграмму во Всесоюзный спорткомитет, что мы приняли решение не выставлять Фланкова на первенство мира.
- Борис Петрович, а это называется “подножкой”! – багровея, выдохнул Киширский.
- А ты что думал, за антисоветские выступления тебя по головке погладят?
- Да я знаю, что бывает за это, не понаслышке.
- Откуда ты знаешь?!
- Из радио, вон, к примеру, Щаранский или Буковский, да тот же Солженицын, - перевел разговор, снимая с себя председательское подозрение, - Борис Петрович, Фланкову же равных нет в мире, это точно золотая медаль и первый чемпион мира по классической борьбе в крае.
- Нет, я на это не пойду.
- На что, на это?
- Не буду менять своего решения. Жили без чемпионов мира и еще поживем… а если он там сбежит к капиталистам, ты представляешь, где мы с тобой окажемся?
- Я отвечаю за Фланкова, побузить он может, но чтобы со своей родины за границу убежать, да никогда. Его род испокон веков живет в Сибири, и лучшей земли для него нет.
- Нет, я сказал! Пока я тут председатель, ни за что не пойду на то, чтобы “антисоветчик” выступал на чемпионате мира.
- Какой он “антисоветчик”?
- Какой, какой? В телеграмме так и сказано: “замечен в выпадах против советской власти”.
- Борис Петрович…
- Все, Киширский, разговор окончен, ты свободен, мне работать надо.

Анатолий зашел в школу, зачем-то собрал свои грамоты и фотографии и, сложив все в кожаную папку, отправился домой. Только Анатолий вышел на Ленинский проспект, как ему встретился его ученик, чемпион Союза по первой возрастной группе, маленький, юркий Прямошеин. “Вот этот, пожалуй, скоро Фланкова и заменит в сборной края”, - промелькнуло у Киширского. Они тепло поздоровались. Около мединститута навстречу им появился Зашорин, он шагал не спеша, поглядывая на всех с двухметрового роста, поигрывая мышцами, проступающими и через одежду.

К дому Киширский подошел почти со всей сборной Алтая по борьбе, воспитанники поздравляли с победой, и каждый спрашивал:
- А где Фланков?
- Обещался подойти.

В окнах не видно было света, хотя на улице уже зажглись фонари. Так тренер с командой прошлись до Октябрьской площади, развернулись и вновь, не спеша, дошли до дома Киширского, еще поговорили около получаса и увидели, в кухонном окне вспыхнула лампочка.
“Ну, вот, мужики, хозяйка пришла, и мы пойдемте в дом”, - обронил Киширский и направился к угловому подъезду.

Галина Васильевна, еще не переодетая, встретила мужа в прихожей, бросившись к нему с поцелуями. Киширский, слегка смущенный, заговорил:
- Галя, вот и первый чемпион Союза по борьбе появился на Алтае!
- А где он сам?
- Да вон за Зашориным стоит.
Галина Васильевна, взяв Зошорина за руку и, словно младенца, не умеющего еще ходить, отвела в сторонку, и обратилась к Фланкову:
- Ваничка, поздравляю! Молодец-то ты наш какой! Ваничка, проходи, проходи, герой ты наш! – искренне радуясь успеху Ивана и мужа, завосклицала жена, - Я вам сейчас тортик приготовлю, пока вы тут раздеваетесь, я скоренько.
Как только мать отошла от отца, на шее повисли сын с дочерью, расцеловав обоих, отец сказал:
- Помогите матери с тортом, а мы пока обсудим наши борцовские дела.

Через полчаса на столе стоял огромный торт, на котором было написано: “Ванечке – чемпиону Союза!”

Чаепитие с тортом продлилось далеко за полночь.

Киширский проводил всех, кто пожелал уйти домой, а остальных уложил по углам спать. Уединившись в кабинете, Анатолий Адамович поговорил с сыном и дочерью, отправил их спать, извиняющимся тоном произнес:
- Поздно уже, а вам завтра в школу, в субботу с ночевкой поедем на рыбалку.
- Все вместе? – поинтересовался сын.
- Обязательно все и обязательно вместе.

Дети с неохотой ушли по своим комнатам. Сын долго еще смотрел на полоску света, выбивающуюся из-под двери отцовского кабинета, рисуя в воображении, как они всей семьей поедут в субботу на моторной лодке на рыбалку.

2.
Оставшись один, непроизвольно для себя Анатолий начал вспоминать свое детство.
- Мама, а где папка?
- Сынок, никогда не задавай никому таких вопросов.
- Почему?
- Как тебе объяснить?.. Этим вопросом ты можешь навредить не только себе, но и старшему брату.

Анатолий усвоил материн урок и даже себе не задавал этого вопроса. Учился Анатолий не плохо, но часто приходил домой то с разбитым носом, то с рассеченной губой. На вопрос матери:
- Толя, кто тебя так?
- Это им за “врага народа”.
“Надо же, и в город долетели слухи, это точно Дорохеев, он все в сельсовете ошивался во Власихе-то, а тут я его видела, из НКВД выходил, радостный такой, точно он, больше некому”, - подумала Софья Михайловна, а вслух спросила:
- Толя, кто-то тебя так назвал?
- Какой-то долговязый, белобрысый такой, ну я ему тоже наподдавал.
- Толя, милый сыночек, я прошу тебя, не реагируй на всякую болтовню, твой папа самый лучший в мире, ты знаешь, как он тебя любил. Сынок, ты лучше подумай, куда пойдешь учиться после окончания школы?
- Мама, я еще в пятом классе решил, пойду учиться в военно-морское училище, - твердо ответил Анатолий.

Мать поняла, что сын основательно размышлял над этим выбором, и зная его настойчивый характер, решилась только на то, чтобы предупредить его:
- Сынок, обязательно перед поступлением заставят писать автобиографию, так ты об отце напиши “воспитывался без отца” и в основном делай упор на то, что твой старший брат, закончив техникум советской торговли в сорок первом году, пошел добровольцем на фронт, имеет правительственные награды: Орден Отечественной войны первой степени, Орден славы первой степени и пять медалей за взятие Минска, Киева, за освобождение Варшавы, за взятие Берлина и за освобождение Праги.
- Ладно, мама, я на тренировку.
- Мама, некогда, я и так уже опаздываю, а Семен Михайлович не любит, когда кто-нибудь опаздывает.
- Сынок, запиши.
- Мама, я и так все запомнил, - и Анатолий дословно повторил все, что ему сказала мать, перечислив в той же последовательности все награды старшего брата, так и оставшегося после госпиталя жить в Севастополе. “Вот ведь как бывает, получил ранение после окончания войны, 11 мая 1945 года в освобожденной Праге”, - закрывая плотно за собой двери, подумал Анатолий.

С Валерианом Анатолий встречался несколько раз до войны, и все время удивлялся тому обстоятельству, что фамилии у них были разные, Объяснялось все довольно просто, отец настоял на том, чтобы ему не менять фамилию, когда они с Софьей решили взять на воспитание оставшегося без отца и матери в один день соседского мальчишку, живя еще в Белоруссии. Его родителей расстреляли на глазах у всей деревни, так как они наотрез отказались вступать в колхоз, при этом оба в один голос проклинали советскую власть.

В училище Анатолий поступил без сучка и задоринки, и проучился три месяца, пройдя курс молодого бойца. как его вдруг прямо с занятий вызвали в 1-й отдел.

Майор со множеством наградных колодок сурово спросил:
- Киширский, ты, почему скрыл от командования училища, что твой отец был уличен в шпионаже?
- Я воспитывался без отца! – выкрикнул Анатолий.
- Не кипятись, рядовой Киширский, в командном морском училище с таким отцом тебе учиться нельзя, но можешь продолжить учебу в училище, если откажешься от отца.
- Как?
- Что как?
- Как это откажешься от отца?
- Очень просто, напишешь официальное заявление: я, такой-то, отказываюсь от отца, изобличенного органами государственной безопасности, как польского шпиона.
- Нет.
- Тогда можешь написать рапорт, чтобы тебя перевели в училище береговой охраны, такая же морская форма, только ленточки на бескозырке полосатые.
- Нет, я хочу быть командиром корабля военно-морского флота и защищать морские рубежи Советского Союза! – по-юношески с пафосом ответил Анатолий.
- Идите! – с недовольством в голосе бросил майор.

После занятий Киширского вызвали в каптерку, где старшина роты выдал ему проездные документы до Барнаула и выдал хранившиеся гражданские вещи, полуботинки, плащ и спортивный костюм со словами:
- Ты отчислен из училища и, чтоб в двадцать четыре часа тебя не было в этом городе! Понял?
- Понял.
- Иди, переодевайся, форму сдашь мне.
- Может, бушлат останется у меня.
- Я сказал, всю форму сдашь мне.
- Так уже холодно, товарищ старшина роты.
- Ничего, не замерзнешь.

Но когда Киширский принес все вещи, старшина подал ему зеленого цвета армеский бушлат без одной пуговицы, при этом произнес:
- Не держи зла, Анатолий, но по другому не могу, сам понимаешь, если отчисляют в связи с… - замолчал старшина, словно осекся.
- Да я понимаю, товарищ старшина, и на том спасибо.
- Мой тебе совет, не испытывай судьбу, не стремись в армию, а иди в спорт, тем более, что у тебя уже первый юношеский разряд по борьбе, в спорте не так придирчиво копаются в прошлом, если есть достижения.
Потом часто Анатолий Адамович вспоминал старшину добрым словом.
Домой Анатолий приехал ранним утром. Барнаул, еще полусонный, встретил его ясной с морозцем погодой.
Мать, обняв сына, заплакала, Анатолий начал утешать:
- Мама, ничего же не произошло, подумаешь, отчислили из училища, я не очень-то и хотел! – как можно бесшабашнее произнес сын.
- За что, сынок?
- Отца они и мертвого боятся… - помолчав, добавил, - за сокрытие того, что отец был изобличен в шпионаже.
- Сынок, не бери в голову, отец твой был прекрасный лекарь.
- Мама, а почему ты меня не научила польскому языку? – неожиданно перевел разговор Анатолий.
- Сынок, потому и не научила, что отца твоего за то и расстреляли, что они со Станиславом Францевичем Стрыжишевским позволяли себе разговаривать на родном польском языке, - пряча в платок лицо с навернувшимися слезами на глазах, сдерживая себя, чтобы не расплакаться, закончила мать.
- Ничего, мама, я чемпионом города стал и чемпионом Алтайского края стану, - стараясь хоть как-то успокоить мать, бодро проговорил Анатолий.
- Сынок, спорт не профессия. Ты, давай, иди в медицинское училище, как твой отец и дед, будешь медработником, там, глядишь, и доктором станешь.
- Нет, мама, - помня совет старшины, начал Анатолий, - я пойду работать и стану заниматься борьбой, у меня же получается.
- Ладно, сынок, будь по твоему.

Работая электриком, Киширский не пропустил ни одного занятия по борьбе. Тренер Савелий Федорович Валенков радовался успехам подопечного. Киширский во второй раз стал чемпионом города в полусреднем весе, был включен в сборную Барнаула и легко выиграл первенство Алтайского края среди взрослых.

На только что открывшийся факультет по классической борьбе в омском пединституте физкультуры пригласили работать Савелия Федоровича. Устроив свои дела в Омске, Валенков вернулся в Барнаул и увез с собой Анатолия Киширского, Вохина, Ухтарова и Яринцева, самых перспективных борцов. Так они вчетвером первыми на Алтае стали дипломированными тренерами с высшим педагогическим образованием.

Вернулся Анатолий повзрослевшим со сложившимся характером, устремленным на результат, правда, как он посетовал матери:
- Не всегда от тебя зависит высокий результат.
- Как это не от тебя? – не поняв впервые сына, переспросила мать.
- Да очень просто, мама. Вот я выигрывая по баллам на первенстве Омской области у мастера спорта, чемпиона Союза, провел бросок через грудь, слегка провалился и провел прием через низкий мост, а судья на ковре мой низкий мост принял за туше, хотя все боковые судьи не зафиксировали туше.
- Ну и что, что не зафиксировали туше, - мать, всегда посещавшая все соревнования, которые проходили в Барнауле с участием сына, довольно профессионально начала разбираться во всех борцовских приемах и терминах, - кроме судьи на ковре и боковых есть же еще и главный судья.
- В том-то и все дело, что главный судья был еще и тренером моего соперника, и он утвердил решение судьи на ковре.
- А тренер твой что?
- Мама, Савелий Федорович внес протест, но все осталось так, как решил главный судья и судья на ковре, в результате я занял второе место.
- Второе место тоже не плохой результат.
- Мама, я же выигрывал эту схватку по очкам, и мастер уже смирился с поражением, просто толкался, а я не привык так, если вышел на ковер, надо бороться, проводить приемы, а не толкаться. Вот я и провел прием, как только появилась малейшая возможность, и провел, и тушировал, только судья на ковре зафиксировал и у меня касание ковра лопатками.
- И все равно, сынок, не расстраивайся, ты же серебряным призером стал, тоже успех.
- Мама, если бы присудили мне победу, то я бы стал мастером спорта.
- Ничего, сынок, ты еще молодой, успеешь, станешь мастером.
- Да нет, мама, для активного спорта я уже стар, а потом на Алтае такого уровня соревнований, где бы по составу участников можно было выполнить норму мастера спорта, не проводится.

В спорткомитет они пришли вчетвером. Обрадованный инструктор отдела по классической борьбе воскликнул: “Наконец-то, дождались дипломированных тренеров, - вынул из стола эмблемы “Буревестника”, “Спартака”, “Урожая” и “Трудовых резервов”, - значит так, Ухтаров со “Спартака” уходил, вот и поднимай уровень мастерства в нем. А кто из вас пойдет в “Трудовые резервы?”.

Стоявший рядом со столом Вохин схватил эмблему “Буревестник” со словами: “Я буду тренировать студентов”. Яренцов посмотрел на спокойно стоящего Киширского и взял “Урожай”.
- Вам, товарищ Киширский, выпало тренировать “Трудовые резервы”, хочу предупредить, что базы там борцовской никакой.
- Ничего, что-нибудь придумаем, - рассудительно ответил Анатолий.
Придя домой, Анатолий взялся писать план работы на новый учебный год. Первым пунктом значилось: “Занять первое место на краевом первенстве”.

Как только начались занятия, Анатолий обошел все ФЗУ и по только ему ведомым признакам набрал тройной состав команды. Самое трудное было подобрать “мухачей” и “тяжей”.

Киширский взял за правило никого никогда не отчислять из секции борьбы, вел он ее один раз в неделю в единственном оборудованном борцовском зале в городе, который располагался в “Спартаке”. После революции церковь приспособили под цирк, позднее отдали это здание спортсменам города и назвали “Спартак”.

Махмуд Галимзанович Ухтаров на сетования Анатолия, что ни в одном ФЗУ нет подходящего зала для занятий борьбой, сказал:
- Толя, у нас в Спартаке не такой как в Омске, но довольно приличный борцовский зал, так что, давай, проводи занятия со своими “трудрезервистами” у нас. Тебе какой день выделить, а, собственно, он один и свободен – вторник с четырнадцати ноль, ноль, до шестнадцати, а потом в нем боксеры занимаются.
- Ну, хоть один день в неделю буду выводить борцов на ковер.

Придя домой, Анатолий записал в рабочую тетрадь: “Подыскать приемлемое помещение для борцов”.

С директором индустриально-педагогического техникума Анатолий встретился на краевых соревнованиях. Директор, еще до войны занимавшийся классической борьбой, на сетования Анатолия, что нет места для занятий, сказал:
- Мы строим спортзал, так что приходи и обустрой место для борьбы. Я думаю из двухсотпятидесяти квадратов что-нибудь да подберешь для занятий борьбой.

Окрыленный Анатолий на следующий же день выбрал место под занятия борьбой, но оказалось спорт зал-то не строили, а переоборудовали мастерские, в которых во время войны ремонтировали вагоны. А так как эта территория до войны принадлежала техникуму, то ее вернули со всеми постройками.

Здание было построено на скорую руку, но довольно сносно, со множеством различных помещений, как их называли участков.

Теперь, когда все побелено и полы покрашены, оставалось только добыть борцовский ковер.

Киширский попробовал использовать старые матрацы, но после того как содрал лоб перспективный мухач, угодив головой между матрацами и долго ходил с коростой, словно кокардой на лбу, от этого отказался.

И опять Киширского выручил Ухтаров. После того как на первенстве края “Спартак” занял первое командное место, руководство спартаковского общества раскошелилось на новый борцовский ковер, а старый Махмуд Галимзанович настоял, чтобы его передали в “Трудовые резервы”.

3.
Зимнюю дорогу, пробитую лесовозами с далекого кордона до Ини, где была школа, Виктор преодолевал за час. Рослый мальчуган с первого по седьмой класс в любую погоду ходил в школу пешком, не пропуская ни дня занятий.

Семья Замузенко считалась на кордоне коренными жителями. Ни отец, прошедший войну с первого выстрела до салюта в честь взятия Берлина, ни мать, воспитывавшая во время войны пятерых мал, мала меньше, никогда не говорила, что семья их из разорившихся белорусских помещиков. Когда-то довольно зажиточные, только что поженившиеся, откликнулись на призыв Петра Столыпина, приехали в Сибирь, где получили приличный земельный надел, по площади который превосходил все их родовое именье до распродажи. Кроме того они получили 3 лошади, как было записано “по едокам мужецкого полу” и 2 коровы “по едокам женского полу”.

Так и прижились они на Алтае. Никита родился у них за четыре года до наступления двадцатого века.

На долю, Никиты Замузенко выпало поучаствовать в трех войнах. В гражданскую он – отпрыск помещичьего рода, сражался на стороне красных и после разгрома Колчаковцев вернулся без единой царапины.

На высокого статного парня сразу же обратила внимание Мария Ивановна из семьи раскулаченных.

У Никиты с Марией, поженившихся сразу после окончания гражданской войны, родилось пятеро детей. А в 1939 году Никита вновь покинул кордон, его одного со всего кордона забрали в армию на финскую компанию.

С этой странной войны Никита прибыл с легким ранением в заднее место.

Над ним по этому поводу в компании пошутил свояк, сказав:
- Никита, тебя подстрелили свои?
- Как свои? – удивился Никита.
- Ну, тогда, когда вы драпали.
- Михаил, ты что буровишь?! – испуганно воскликнул Замузенко.

После этого разговора Михаила никто уже на кордоне не видел, а появился он в конце 1942 года.

Когда Михаил раздевался, чтобы искупаться в тихой прозрачной речушке Иня, на его теле не было живого места. Все тело было покрыто красноватыми шрамами, словно его только что отстегали бичом.

В конце своей жизни Михаил все же поведал своему крестнику Виктору, что шрамы он в основном получил на допросах в НКВД. Били его плетью, свитой из стальной проволоки, да с оттяжкой. От истязаний, как это звучит ни парадоксально, спасла война с фашистами. Пытки прекратились, а через месяц после начала войны из молодых сибиряков сформировали несколько полков и стали кормить, словно на убой. И молодое крепкое тело у Михаила зарубцевалось.

Москву сибиряки отстояли, Михаила тяжело ранило, ему ампутировали ногу. И прибыл он на костылях в родной кордон с медалью “За отвагу”.

Никита Севастьянович Замузенко вернулся после ранения в 41 году на недельку и вновь уехал на фронт. А через девять месяцев ему на фронт пришел треугольник с малюсенькой фотографией голенького карапуза.

Вернулся отец Замузенко с трофейным патефоном и двумя пластинками к нему. Никитка признал отца сразу, хоть ни разу его в своей четырехлетней жизни еще не видел. Старший сын Виктор уже учился в третьем классе.

Время неосязаемое но видимое по движению солнца летит незаметно для живущих в заботах да в работах.

Никита Севастьянович стал управляющим на кордоне, вскоре его перевели в центральную контору, находившуюся на Ине. К этому времени Виктор уже закончил семь классов и отец настоял на том, чтобы сын пошел учиться в лесотехнический техникум и отправил его в Бийск. Секретарь приемной комиссии, женщина из бывших, настоятельно посоветовала закончить десять классов и поступать в институт.

Совет этой совершенно незнакомой женщины, словно программа к действию на ближайшие восемь лет, засела в голове Виктора.

Отец, услышав от сына, что тот хочет обязательно закончить десять классов и институт, только и произнес:
- Былую стать рода решил восстановить?! Что ж, дело благое, мы с матерью тебе поперек становиться не будем.
- Папа, не род восстанавливать я собираюсь, а хочется мне стать инженером.
- Я и говорю, ну да ладно…

И сколько потом Виктор ни расспрашивал отца о предках, тот расплывчато отвечал: “Были, были да все сплыли”.

Дорога по лесу всегда петляет, словно человек по жизни. Зимой расстояние от Шелаболихи до Ини Виктор на лыжах преодолевал меньше чем за час. Он приходил домой вечером в субботу, а ранним утром в понедельник, надев лыжи, в мгновенье ока скрывался в морозной дымке, а мать еще долго стояла на крыльце и все крестила пространство, в котором так быстро исчезал ее сын.

После окончания десяти классов Виктор с младшим братом Никиткой заготовил дров на зиму и уехал на вступительные экзамены в институт, как он говорил: “Учиться на инженера”.

Студенческие годы - самое насыщенное время, тем более, когда студент кроме учебы занимается спортом и достигает в этом успехов.

Спортивный рост Виктора происходил до того стремительно, что за год занятий классической борьбой он стал чемпионом города, края и зоны Сибири и Дальнего востока.

Побеждал Виктор соперников на ковре вначале благодаря своей выносливости, он даже в конце схватки выглядел таким же свежим, как и в начале.

Походы на лыжах домой да и участия в лыжных соревнованиях, которые устраивал физрук интерната в Шелаболихе с полной боевой выкладкой, приговаривая: “Я из вас сделаю настоящих солдат мировой революции, вам любой поход будет не в тягость”, общефизически подготовили Виктора.

Ему не пришлось служить в армии по простой причине, в хрущевское время армию сократили на миллион двести тысяч и студентов не призывали на действительную службу. А на офицерских сборах хоть и погоняли их сверхсрочники, но по времени-то всего три месяца. Но Виктор за это время успел стать и чемпионом Сибирского военного округа. Так что он, собственно, не военной подготовкой занимался, а то был на армейских сборах по классической борьбе, затем на соревнованиях, после соревнований всем присвоили звания младших лейтенантов, а о нем генерал сказал: “Негоже чемпиону Сибво быть микромайором, будет – лейтенантом”.

Генерал лично побеседовал с Замозенко и предложил:
- Занимай должность начальника борцовского зала и через год ты уже старший лейтенант с соответствующим должностным окладом на ступень выше.
- Нет, товарищ генерал, я инженер, и поэтому меня ждет производство.
- Не забывай, через двадцать лет службы в армии ты имеешь право на льготную пенсию по выслуге лет, а не как на производстве по достижению шестидесяти лет.
- Товарищ генерал, я на пенсию не собираюсь, я хочу работать инженером.

Барнаул Виктора встретил ярким солнечным днем.

Ему вскоре позвонил Киширский и сказал:
- В Новосибирске все как-то сумбурно получилось, ты спешил на построение, так что еще раз поздравляю с чемпионским титулом Сибво.
- Спасибо, но это, Анатолий Адамович, так, между делом получилось.
- А еще я тебя, Виктор Никитович, поздравляю с присвоением звания “Мастер спорта эСэСэСэР”.
- Когда?
- Да вот пришли на тебя документы ко мне в школу высшего спортивного мастерства.
- Спасибо, Александр Адамович, а кто меня представил?
- Я и представил после твоей победы на Сибво.
- Надо бы обмыть, только я сейчас занят, по горло работы, меня сразу старшим мастером поставили в сборочном цехе, а это же самый последний этап, и все недоделки видны как на ладони, после обкатки всплывают в нашем цехе, вот и приходится крутиться, как белка в колесе.
- Так ты, давай, переходи на тренерскую работу ко мне в школу, мне такие борцы нужны позарез. Крутиться будешь на ковре, а денег вдвое больше.
- Нет, Анатолий Адамович, я же инженер, больше привык работать с железом, и потом я чувствую, что тренера из меня не получится.

Виктор Никитович восемь раз подряд становился чемпионом Алтайского края в тяжелом и полутяжелом весе.

А когда Виктор женился и подал заявление на получение квартиры, надоело заготавливать уголь с дровами на зиму, да и младшего брата надо было ставить на ноги.

А тут еще и отец умер от заражения крови. Ветеран трех войн похоронен был скромно.

Виктор забрал мать и младшего братика в Барнаул, сняв половину частного дома. Платить стал почти половину того, что зарабатывал, и вспомнил он о предложении Киширского поработать тренером у него.

Анатолий Адамович после разговора с Виктором Замозенко тут же написал приказ, и стал Виктор в свободное от работы на Моторном заводе время еще и тренировать детей.

Больших результатов в тренерской работе он не достиг, но чемпиона края среди юниоров все же воспитал, им стал родной брат Виктора Никита Замузенко.

Родные братья, а с разными фамилиями, нет, не по матери и отцу, а еще проще.

Секретарь сельсовета, выписывавший метрики в глубочайшем алкогольном опьянении, просто не смог написать букву “у”, а кое-как вывел “о”. Никто не проверил, что в метрике-то написано, и учился Виктор до получения паспорта под фамилией Замузенко, а после получения паспорта стал везде значиться Замозенко. Когда он было завозмущался в паспортном столе, что его фамилия Замузенко, пожилая женщина отвела Виктора в сторонку и тихо, чтобы никто не слышал, сказала:
- Молодой человек, пусть остается, как есть, если вы не хотите иметь неприятностей в столь юном возрасте.
- Но я же…
- Ничего, молодой человек, оставайтесь тем, кто вы есть, а то не избежать вам казенного дома.
- За что? – по-юношески горячась, спросил Виктор.
- За то, что до сих пор скрывали свою настоящую фамилию.
- Так мама говорит, они пьяные были…
- Кто?!
- Секретарь сельсовета с председателем.
- А это уже поклеп на советскую власть и можете загреметь лет на пятнадцать.

Не то чтобы смалодушничал, но последовал совету повидавшей все женщины. И не стал Виктор больше настаивать, так и получилось все в семье Замузенко, и только он – Замозенко.

Младшего брата вначале Виктор взялся тренировать сам, но, видя, что тот, пользуясь узами братства, начинает сачковать, передал его Киширскому. Ровно через год в полутяжелом весе появился новый чемпион Алтайского края Замузенко Никита, как две капли воды похожий на старшего брата.

Братья встречались только на тренировках, но всегда избегали встреч на официальных соревнованиях. Если Никиту заявляли в тяжелом весе, Виктор сгонял около десяти килограмм и выступал в полутяжелом.

Никита, начавший заниматься борьбой в более раннем возрасте, чем брат, добился более высоких результатов. А будучи на сборах при подготовке к первенству Союза в Тарусе, где снимался фильм о войне с Германией, был приглашен на маленькую роль.

В съемочной группе ежедневно вставал один и тот же вопрос: “Кто исполнит эту малюсенькую, но весомую роль?”

Режиссер фильма все откладывал съемку эпизода, когда врываются советские солдаты и освобождают из-под стражи группу патриотов, попавших в лапы СС.

Скольких кандидатов на роль помреж ни показывал режиссеру, по сценарию рослого двухметрового детину оберлейтенанта, тот, глянув, бросал:
- Ты кого мне предлагаешь, этого пузана? Запомни, в эСэС подбирались рослые, но не как этот с животом, словно у слона.

Оператор, когда-то сам занимавшийся борьбой, присоветовал:
- А пусть помреж сходит в гостиницу “Колос”, там с Алтая рослый парень есть.
- Не хватало мне еще в эСэСовцы алтайца.
- Да он русский.
И когда Никита предстал перед очами режиссера, тот скомандовал:
- Немедленно надеваем форму и снимать эпизод с обрлейтенантом.
Через минуту помреж докладывала:
- У нас нет на него такого размера ни формы, ни сапог. - Потом помреж рассказывала: “Прикинула униформу, вроде, в аккурат… одевает, – трещит по швам”.
- У нас нет, так сшейте в доме мод! – повысив голос, произнес режиссер.

Пошитая по специальному заказу форма сидела на молодом, играющем мышцами, теле, словно влитая, повторяя упругие формы плечевых и грудных мышц.

Помреж, довольная, что так быстро все получилось, от заказа до изготовления прошло всего-то два с половиной часа, повела Никиту через весь город в эсэсовской форме на съемочную площадку во дворе дома, приготовленного к сносу, напоминавшего развалины после бомбежки.

На Никиту глядели со всех сторон, кто с любопытством, а у людей старшего поколения пробегал по лицу испуг.

На первом же регулируемом перекрестке Никиту задержали два милиционера, а через пару минут к ним подехали сразу две машины автоматчиков.

Никита с закатанными рукавами и с повязкой красного цвета со свастикой возвышался над малорослыми милиционерами, улыбаясь неповторимо добродушной улыбкой.

Помреж, показывая свое удостоверение полковнику на коротких ножках с оплывшим лицом, все повторяла: “Это артист, а не эсэсэвец, вы что не видите, что он молодой?!” Долго еще помреж объясняла, наконец, полковник сообразил, в чем дело, громко произнес:
- Нас надо в известность ставить, а то нам в райотдел посыпались звонки, что в городе эсэсовцы разгуливают. А кто постарше, те прямо в райотдел посыпали и вполне обоснованно требуют: “Задержать и расстрелять на месте, как они поступали с нами”.

Наделав такой переполох Никита с блеском сыграл свою роль.

А когда он, заняв второе место на Союзе, вернулся в Барнаул, его встречал сам Киширский и в первую очередь поздравил не за второе место, а за то, что он снялся в кино; замявшись на полуслове, продолжил:
- Что, Никита Никитович, теперь ты уедешь из Барнаула?
- Никуда я не поеду, мне же надо институт закончить.
- Как не уедешь, когда тебе вот пришло приглашение на сдачу экзаменов во ВГИК?
- Никуда я не поеду, пока не закончу институт.

Неизвестно, как бы сложилась судьба Никиты, если бы он уехал в Москву, быть может, стал бы большим актером. Но он решил, как решил. Закончив выступать на соревнованиях, он работал в ШВСМ у Киширского тренером. После смерти Анатолия Адамовича он ушел работать на завод, где по первому списку заработал пенсию и ушел на заслуженный отдых.

А когда все денежные запасы девальвировались, пришлось Никите Никитовичу подрабатывать на базаре, перепродавая различную рухлядь, так необходимую в хозяйстве. В девяностые годы, когда начался передел собственности, к нему подходили авторитеты и приглашали на роль “быка”, но Никита остался верен себе.

“В кино сыграть озверелого СС-овца одно, - говорит он, - а в жизни совсем другое”.

Виктор со старшего мастера сборочного цеха сразу стал его начальником. Предшественник, получивший повышение, и в парткоме настоял, чтобы на его место был поставлен Виктор Никитович Замозенко.

В первый же месяц работы в должности начальника цеха Виктору пришлось принимать высоких гостей из министерства сельхозмашиностроения.

Министр и его заместитель с сопровождающими их первым секретарем крайкома КПСС и горкома партии вошли в кабинет начальника цеха и выслушал его доклад:
- Товарищ министр, сборочный цех освоил конвейерную сборку и план июня месяца выполнил на двести процентов.
- Молодец! А что-нибудь вам мешает в работе?
- Мешает излишняя опека со стороны парткома.
- Как это мешает?! – почти выкрикнул первый секретарь.
- Что получается, - спокойно продолжил Замозенко, - если все идет хорошо, то это заслуга парткома, а как только какой сбой, так в этом виноват начальник цеха.
- А вы хотите, чтобы они были виноваты? – показав рукой на партийных боссов, спросил министр.
- Нет, но раз они вмешиваются, то и успехи, и провалы надо делить поровну.

Внимательно слушавший заместитель министра, довольно преклонных лет мужчина, а это был период, обозванный политологами “застоем”, когда в политбюро КПСС и в правительстве пятидесятилетних считали молодыми, вынул пачку “Казбека” и небрежно бросил на стол начальника цеха, на что Виктор тут же среагировал:
- Товарищи, в кабинете начальника цеха не курят.

Пачка “Казбека” моментально перекочевала в карман зам. министра, а через минуту вся группа проследовала в кабинет директора.

Уходя, министр попридержал первого секретаря крайкома и сказал так, чтобы слышал Виктор:
- Ты последи за этим молодым начальником, он мне нравится.

Не проработав и года в должности начальника цеха, Виктор был назначен главным технологом завода.

Спорт потихоньку отходил на второй план, и настало время, когда надо было выбирать: либо спорт, либо работа. Виктор Никитович выбрал работу и углубился в технологический процесс. Так завязал в единое производство от чертежа до готовой продукции, что до сих пор называют: “Замозенковская технология производства тракторов”.

Веянья времени и технического перевооружения производства иногда приводили к казусам. После очередной поездки генсека за рубеж поступило указание роботизировать производство, и закипела работа. Вскорости заводские конструктора создали механическую руку, но где, на какой операции ее использовать, никак не могли решить. Все начальники цехов отказывались от новинки, рассуждая, зачем лишняя головная боль. План хоть и с потугами, но выполняем, а с новшеством, его если не увеличат, то расценки снизят. И каждая планерка во всех цехах начиналась с одного вопроса:
- Как найти из этой ситуации выход?
- Выход, конечно же, есть, - сказал технолог, - надо поставить “механическую руку” на операцию по обкатке электродвигателей.

“Руку” поставили за неделю, отладили, заработала и стала выдавать за смену четыре нормы. Как полагается, отрапортовали, что на заводе началась роботизация. Но через два дня работы начала “рука” фокусничать, то не донесет двигатель, и с двухметровой высоты грохнет его о цементный пол так, что от двигателя остаются только запчасти и то покореженные, то, того хуже, так врежет двигателем по стенду, что тот вот уже неделю исправляют.

Вроде наладят, включают, пару двигателей подаст и опять заартачится.
У “механической руки” толкутся от мастера до секретаря парткома завода с правами райкома.

Ведь прозвенели в краевой газете, что завод успешно роботизирует производство, и на тебе, ничего не ладится. Из-за “механической руки” не выполняется план. И вновь поставили на стенд бригаду из четырех человек, и снова Никита стал зарабатывать больше директора, пока показатели не сравнялись с плановыми. Хотели уже повысить норму выработки, но Никита на полгода уехал на сборы в Подольск, и опять стали кое-как натягивать план за счет работ в субботние и воскресные дни.

Завоевав первенство России, Никита вернулся в декабре, и за оставшиеся двадцать дней подтянул годовой план до 101,8%, заработав при этом в два раза больше директора.

Замозенко вызвал к себе в кабинет секретарь парткома завода и довольно резко сказал:
- Виктор Никитович, ты этого Замузенко куда-нибудь на другой завод определи.
- Зачем?
- Ну, как ты не понимаешь, он же дискредитирует нашу систему.
- Чем?
- Чем, чем? Вырос бугай, даже производительнее “механической руки” работает.
- По стахановски.
- Нам не надо таких работников! В общем, директор недоволен твоим подбором кадров.
Не стал Виктор спорить с секретарем, а брату посоветовал: “Никита, тебе надо с завода уволиться, вон иди на ЗСВ, новое строящееся производство, там твоя сила сгодится”.

Учитывая напористость и работоспособность, Виктора Никитовича назначают заместителем директора по кадровым вопросам. И в этом, казалось бы, рутинном бумаготворческом процессе Виктор определил главное звено, опередив время.

Когда об этом узнали в крайкоме, то решили, что он подсиживает их, они сразу поняли, что внедрив его метод работы с кадрами непосредственно на производстве, теряют необходимость в партийном контроле.

Прекрасно понимали, что внедрение метода Замозенко заставит весь крайкомовский аппарату заняться своим непосредственным делом, определять общую идеологию развития, а не тунеядствовать на производствах.

Второй секретарь крайкома, курировавший производственный сектор края, когда встал вопрос, кого же послать в ЦКа для отчета о проделанной работе по улучшению управляемости производств, рассуждая, предложил:
- Кого? Не будем же мы подставлять нашего человека – директора завода, вот пусть Замозенко, раз такой грамотный, и едет.
- Но он же лишь заместитель, - бросил реплику заведующий общим отделом.
- Ничего, оформляем директора в отпуск с лечением, а Замозенко ставим И.О. и отправляем в ЦэКа, - подытожил первый секретарь крайкома.

В Центральном Комитете КПСС Виктора Никитовича встретил помощник секретаря по сельхозмашиностроению. Около двух часов ждал Виктор, пока ему выпишут пропуска на территорию, а второй в здание ЦК с указанием времени пребывания – 40 минут.

Секретарь, сухо поздоровавшись с Виктором, тихо, себе под нос, буркнул:
- Ну, докладывайте.

Замозенко начал подробно рассказывать все, о чем он размышлял на протяжении всей своей работы на заводе, как сделать так, чтобы росла производительность труда, а себестоимость продукции снижалась.

Вначале секретарь, казалось, вовсе не слушал Виктора, ожидая, что тот, как и все, отделается общими ничего не значащими фразами, после которых, обычно секретарь обрывал докладчика, и, как правило, он уже возвращался на завод рядовым инженером. Секретарь с первых же слов отметил неординарность докладчика, говорил тот без раболепской дрожи в голосе, отметил про себя: “Быстро и гладко читает…” Но глянув на говорившего так складно, оторвался от бумаг и стал внимательно слушать человека, который впервые за его десятилетие секретарства так просто и доходчиво говорил о производственных делах, да еще и с обоснованием своих утверждений.

Постепенно взгляд секретаря теплел, а потом и промелькнули в глазах уважительность и восхищение.

Оглядывая крепкую фигуру посетителя, его взгляд остановился на колодочке “Мастера спорта СССР”, сказал:
- Я полагаю все, что вы мне сейчас излагали, у вас записано?
- Да, вот в этой папке все доводы и утверждения с обоснованием причин того, что надо менять в производственных отношениях.
- Ну, я надеюсь, на устои государства вы не покушаетесь?
- Если укрепление производственной дисциплины это поку…
- Не надо только, молодой человек, возражать в ЦеКа, здесь не привыкли к этому, у нас независимость расценивается, как выпад.

Дальше разговор у них пошел на спортивную тему. И узнал Виктор, что секретарь когда-то выступал на одном ковре с Иваном Поддубным, правда, больших результатов не добился, но до последнего времени поддерживает связь со спортивным миром.

Прощались они не как высокопоставленное лицо и исполнитель его воли из глубинки, а как равные партнеры, только что отборовшиеся на ковре и, казалось, что секретарь, проигравший поединок, радуется победе соперника и так искренне, что помощник уже дважды продлевал пропуск по сорок минут пребывания. В приемной сидел в ожидании такой же представитель глубинки, помощнику пришлось и ему дважды продлить пребывание в здании ЦК. Помощник, глядя на заканчивающих разговор, подумал: “Наверно, они родственники, нет, уж больно не похожи они друг на друга, секретарь маленький коренастый, а этот мастер богатырского телосложения, значит, точно, давно знакомые”.

На аэродроме в Барнауле Виктора встречал второй секретарь крайкома КПСС, который, вместо приветствия сказал:
- И зачем вы так, Виктор Никитович, записку-то исказили?
- Ничего я не исказил, я просто отчитывался за свою работу, а в вашей записке этого не отражено.
- Ну, все равно, надо было хотя бы с нами посоветоваться, прежде чем все выкладывать в ЦеКа КПСС, - последние аббревиатуры секретарь произнес с придыханием.
- Но вы же меня ни о чем не спрашивали, а только через партком завода устраивали выволочку, когда начались сбои в системе управления производством, эпоха производственных отношений, построенных на мате, закончилась после войны. Напрочь забыли о человеке, его нуждах, его интересах.
- Как это забыли?
- Очень просто, провозгласили, что к девяностому году будет решен продовольственный вопрос, так сразу стало это самое продовольствие исчезать с прилавков магазинов, посмотрите, остается всего-то три года, а в государственных магазинах ни масла, ни мясопрдуктов, зато в кооперативных изобилие.
- Какая разница? Есть же.
- А цены? Заработную плату то и дело обрезают рабочим. Какой стимул к работе, если, предположим, вместо ста двести деталей обработаешь?
- Как какой? Получишь вдвое больше.
- Правильно, один месяц, а дальше-то, что творится, сразу срезают расценки и к тому же повышают норму выработки.
- Это все, Виктор Никитович, ваши домыслы, без конкретных примеров – одни слова.
- Да примеров у меня вагон и маленькая тележка, вот что происходило с моим родным братом: устроил я брата на обкатку электродвигателей.
- И что?
- Он не как все стал работать, а с производительностью в четыре раза большей, чем его сменщики. Тут же снизили вдвое расценки, не помогло, замахнулись увеличить норму выработки вдвое, кое-как я их убедил, что этого делать нельзя. Вы на меня посмотрите, так вот, мой брат выше меня на голову и сантиметров на двадцать пошире в плечах, а кисть у него четыре ваших будет. Он работал не как все, берут двигатель в охапку и несут мелкими шажками к стенду.
- Ну, шли бы крупными шагами, повышая производительность труда.
- Они не могут, хоть и мужики кряжистые, силенок у них на порядок меньше, чем у брата. А Никита одной рукой берет обкатанный двигатель, а другой тот, что надо ставить на обкатку и меняет их местами одним движением, не сходя с места. Он с электродвигателями, как с мячом волейбольным управлялся. А потом рабочая солидарность, сменщики уговорили Никиту не гнать выработку, положено за смену обкатать двадцать двигателей, нечего по восемьдесят обкатывать. Но тогда Никите три четверти смены нечего делать. А он привык работать в полную силу. До чего дошло, чтобы не простаивать, Никита обкатанные сверх нормы двигатели  делил на всю бригаду.
- Вот и правильно, мы же коммунистическое общество строим, где общественное превыше всего.
- Но тут-то как раз и наступает тот самый парадокс, даже в бригаде из четырех человек появляется сачок, живущий за счет остальных.
- Так, а вы, Виктор Никитович, что предлагаете?
- Я предлагаю простую вещь, сколько человек заработал, столько ему и платить.
- Но тогда ваш брат получал бы больше, чем директор завода.
- А кто директору завода мешает встать на обкатку двигателей?
- Виктор Никитович, вы так же и с секретарем ЦеКа разговаривали?
- Да, только он примеров не просил привести.

Так за разговорами они незаметно подкатили к крайкому КПСС, где их приветствовал самый маленький в городе Ленин, стоящий боком к партийному зданию. Поднялись на второй этаж в приемную кабинета первого, им навстречу встал человек с широко поставленными глазами и маслянистой блуждающей полуулыбочкой, приглушенно заговорил:
- Вас ждет первый, заходите.

Пришлось Виктору Никитовичу вновь излагать свое виденье решения проблемы, когда система управления производством на глазах разваливалась. Искренне веря, что можно ее подлатать, и она заработает по-прежнему. Он не учел одного факта, что выстроенная система работала, когда в обществе витал страх, что в любое время человек может быть репрессирован, а как только эта составляющая исчезла, система сама собой рухнула.

Происшедшее в августе 1991 года Виктор Никитович встретил с надеждой, что наконец-то все изменится. Изменилось. Предприятия, предоставленные сами себе, начали резко сокращать производство, оказалось, такого количества моторов для России много, начались массовые увольнения. Замозенко тоже сократили.

А когда пришло время установления жесткой вертикали, подобной сталинской, о Замозенко вспомнили и пригласили на должность заместителя генерального директора по кадровым вопросам, и все, что он сообщил секретарю ЦК КПСС, малость, модернизировав, он успешно претворяет в жизнь.

4.
На хуторе у председателя колхоза, год назад демобилизовавшегося после окончания войны Семена Алексеевича Махеева, родился сын. Председатель колхоза, дождавшись, пока жена разродилась сыном, вручил ей букет полевых цветов. В районном магазине купил по этому случаю ящик водки и к утру приехал в родной хутор. Водку он поставил прямо на стол в правлении колхоза. Никто, ему казалось, не видел, как он въехал в хутор, ни с кем не говорил, но спозаранку потянулись в контору мужички. Первым, как всегда, пришел Гамузов Филофий, видно было, что страдает человек похмельем.

Семен, поздоровавшись, налил полный граненый стакан водки и протянул со словами:
- Филоша, выпей за моего послевоенного сынка, на пять кило и двести граммов потянул.
- Богатырь! – только и произнес Филофий, принимая дрожащей рукой стакан, но как только он его взял, стакан словно замер, рука приобрела твердость, и опасения Семена, что зря налил до краев, - “раплескает ведь”, - оказались напрасными.

Филофий выпил стакан одним глотком. Деревенские-то знали способность Филофия пить не глотая, а словно переливая водку из стакана в другую посуду и, что самое странное, он не производил никаких глотательных движений, а раскрывал рот и вливал в него все содержимое стакана, а то и всей бутылки, но делал он такое только по спору, так как после такого питья он неделю не мог смотреть на водку.

Следующим вошел бригадир полеводческой бригады, в которой, в основном, были женщины. Протянутый стакан бригадир взял из рук председателя и, оттопырив мизинец, поднял на уровень глаз, словно проверяя содержимое на прозрачность, произнес:
- Дай бог не последнего.
- Не последнюю, - поправил Семен.
- Нет, Семен Ляксеич, ты меня не сбивай с понталыку, я правильно выражаюсь, дай бог не последнего, чтоб сынка-то тебе.

Председатель заулыбался.

К вечеру в на хутор Ульяновский прибыл инструктор райкома с братом первого секретаря райкома, его первый вопрос к председателю прозвучал резко:
- Ты чо себе позволяешь, товарищ Махеев?! Устроил пьянку, понимаешь, перед посевной, вот сдашь все дела Климентию Ефремовичу.
- Меня собрание колхозников избрало, так что извините.
- Ох! ты, его собрание избрало. А кто тебя рекомендовал? Вот то-то и оно! Андрей Клементьевич тебя рекомендовал, а теперь он тебя рекомендует на должность старшего бригадира колхоза “Прогресс”.

Вскоре грянула кампания по укрупнению колхозов, Клементия Ефремовича поставили главным инженером укрупненного колхоза, центральная усадьба которого была в районе, а Семен так и остался бригадирить в Ульяновском, собственно, как и прежде, на тех же землях.

Володьша рос, как и все деревенские мальчишки, предоставленный сам себе.

Крепыш, он уже в четырехлетнем возрасте запросто побарывал первокласников и дядя его, что был старше-то всего на пять лет, всегда подбадривал: “Володька, ты не дрейфь, вон какой ты у нас сильный!”

А Владимир и старался, и все у него получалось. Семья у Махеевых прибывала ежегодно и, когда пришло время идти старшему в школу, в семье уже было шестеро детей погодков.

Четыре класса Владимир закончил на хуторе Ульяновском, а в пятый класс он уже пошел в деревне Озеро-Махеево, куда отца перевели на должность заместителя директора Махеевского совхоза. Когда-то эту деревню основал прадед Владимира. Вначале на озере Махеев Спиридон Иванович поставил, что-то в виде теплого шалаша, в котором можно было летом укрыться от дождя, а зимой от метели. Затем Махеевы срубили на озере пятистенный добротный дом. И стали прибывающие на Алтай переселенцы из европейской части Российской империи селиться у облюбованного Спиридоном Ивановичем озера, называя между собой это место – Озеро-Махеево, да так и закрепилось это название за селом.

Закончив семь классов, Владимир работал на конной сенокосилке. Он с первого класса каждое лето работал на сенокосе. Вначале возил копны на Нэльке, прихрамывающей колхозной кобыленке, а с четвертого класса он уже работал на конных граблях, сгребая душистое сено в валки. С шестого класса Владимир умело справлялся с довольно сложным механизмом – конной сенокосилкой.

Владимир с нетерпением ждал летних каникул и с первого же дня он уезжал на сенокосный стан и чувствовал себя равным среди взрослых. Ему нравилось кормить лошадь с руки хлебушком. Мягкие теплые губы нежно касались его ладони, на которой оставались крошки и лошадь съедала все до единой крошечки.

Вот и сегодня после непродолжительного отдыха пошел на десятый прокос, но увидев приближающуюся мать, остановил лошадей. И, привязав поводья за металлическое с отверстиями сиденье, пошел навстречу матери.
- Сынок, я чо к тебе так рано, давай собирайся и в Тягун, там набирают в профтехучилище, вот адрес, - и мать протянула сыну сложенную вчетверо и перегнутую пополам районную газету.
- Мама, вот докошу делянку и тогда поеду.
- Сынок, автобус-то не будет ждать, ты же знаешь, он только один раз ходит, а в училище завтра прекращается набор.

В училище Владаимир впервые вышел на настоящий борцовский ковер и сразу же стал чемпионом училища, поборов второразрядника чемпиона района, год как закончившего училище.

Плотников Григорий Васильевич все удивлялся, радуясь успехам подопечного, понимая, что Владимиру надо и дальше заниматься борьбой. Он включил его в сборную района и на первом же чемпионате Алтайского края по классической борьбе добровольного спортивного общества “Трудовые резервы” крепко сложенный паренек занял первое место.

На этих соревнованиях восемь раз Владимир выходил на ковер и во всех схватках одержал чистые победы над соперниками. В финале, не имеющий даже третьего разряда, Владимир тушировал кандидата в мастера, да так, что тот долго лежал на лопатках, наверное, было стыдно, что так проиграл новичку.

При вручении медали чемпиона Алтайского края по “Трудовым резервам”, а вручал ему сам главный судья Киширский Анатолий Адамович, он и сказал:
- Вам, Владимир Семенович, надо перебираться в Барнаул.
- Я учусь в Тягуне.
- Вот мой адрес и телефон, закончишь и сразу ко мне. Договорились?
- Договорились, - только и ответил Владимир.
В своем дневнике Махеев записал: “Сегодня я разговаривал с самим Киширским Анатолием Адамовичем!”

Закончил училище Владимир успешно и в этот же день приехал в Барнаул. Легко нашел дом на углу Ленинского проспекта и Молодежной, поднявшись на пятый этаж, робко позвонил в сорок первую квартиру.

Дверь открыл сам Киширский.

Владимир при виде мужчины в плавках с выпирающими мышцами и поигрывающего бицепсами, опешил.

Киширский открыто улыбнулся и, словно они были давнишними друзьями, широко распахивая двери, произнес:
- Володя! Проходи, ну смелее, здесь все свои.
- Толя, кто там? – послышался красивый сильный женский голос.
- Галя, да помнишь, я тебе говорил о самородке из Тягуна.
- Это тот, который всех твоих средневесов на лопатки раскладывал зимой?
- Он самый.

Улыбающаяся женщина в строгом сероватым с синеватым отливом костюме взяла под локоть Владимира и увлекла его, не решающегося переступить порог в прихожую с огромным зеркалом почти во всю стену.

Владимир, увидев идеальную чистоту и порядок, инстинктивно сбросил ботинки, и в носках прошел за Галиной Васильевной.

В кабинете мужа она усадила Владимира в удобное кресло, напротив которого на стене висела фотография улыбающейся Галины Васильевны с развевающимися волосами. А на боковых стенах висело множество застекленных рамок с фотографиями борцов. Разглядывая их, Владимир узнавал некоторых из них, припоминая, что видел их в киножурналах. Особенно ему понравилась фотография, на которой Манеев – чемпион Олимпийских игр - был заснят в борцовском трико с лентой чемпиона со всеми наградами.

Через некоторое время в кабинет вошел подтянутый в отглаженном коричневатом костюме в ослепительно белой рубашке с галстуком “селедочка” Киширский со словами:
- Володя, располагайся, будь как дома, Галина Васильевна сейчас тебя накормит, а мне надо в восемь быть в крайспорткомитете, решаем вопрос о создании школы высшего спортивного мастерства.

Поев, Владимир, видя, что Галина Васильевна тоже собирается уходить, тоже засобирался, но наткнулся на недовольный взгляд хозяйки, словно ее обидели.
- Володя, вот тебе ключ, располагайся, в угловой комнате я приготовила тебе постель, отдыхай после дороги.
- Нет, нет, я пойду!..
- Куда? – строго спросила Киширская.
- Да, вот тут…
- Родные у тебя есть в Барнауле?
- Не-ет, - протянул Владимир.
- Володя, ты не стесняйся, поживешь у нас, а Толя с жильем все уладит.

Вечером Владимир уже знал, что зачислен на первый курс индустриально-педагогического техникума. Но пока в общежитии техникума идет ремонт, а дочка с сыном Киширских отдыхают на спортивной базе в Бобровке, он будет жить у них, и как сказал Анатолий Адамович: “Других вариантов рассматривать не будем!”

Через день Владимир уже посещал занятия борьбой в Спартаке.

Правда, они пока не боролись, а занимались под руководством Киширского общей спортивной подготовкой, в основном, кроссы и работа со штангой.

Владимир с нетерпением ждал момента, когда же он выйдет на ковер.

Время невидимое и неосязаемое, но летит, словно птица. И вот уже настало время сдавать государственные экзамены в техникуме.

У Киширских Владимир жил почти три месяца с перерывом на неделю, съездил домой.

Отец выбор сына одобрил, а матери пришлось соглашаться с мужчинами.

Тренер для Владимира стал вторым отцом, и он ловил себя на мысли, что не может понять, а кто же из них более ему отец. Тот, кто его родил и вырастил, или тот, кто повел его по жизни, связав ее с классической борьбой.

Став чемпионом Союза по “Трудовым резервам”, Владимир получил звание Мастера спорта СССР.

Под руководством Киширского сложилась команда Алтайского края и вскоре зазвенели новые имена.

Как ни тяжело, но приходится расставаться со спортсменами. Вот и Владимир Семенович Махеев поступил в пединститут и выбыл из “Трудовых резервов”, но, входя в сборную края, дважды стал чемпионом России и уже сам стал тренером, оборудовав борцовский зал в одной и барнаульских школ на Сулиме.
“Трудовые резервы” пополнили молодые борцы, среди них выделялся Прямошеин.

5.
- Слушай, Саша, как бы тебе помягче сказать?
- Чо, помягче, как есть, так и говори.
- Да вон опять нашим накостыляли.
- Кто?
- Кто? Кто? Славка “Князенок”.
- Чо, всем троим накостылял, один?
- Мне вон губу порвал, а Сереге ухо в кровь.
- А Лехе?
- Леха убежал.
- Значит так, завтра я свободен от тренировок, приходите к школе на Осипенко, там разберемся.

“Князенок” с коротенькими ножками и такими же ручками стоял на возвышении и посматривал в сторону магазина, откуда должна была появиться Васькина троица.

Сашка остановил воинственно настроенных троих и сказал:
- Щас я с ним поговорю, а вы никто не лезьте!
- Здорова, Сашка!
- Привет, “Князенок”.
- Будешь этих защищать? Они втроем на меня набросились.
- Нет, не буду, только давай договоримся, ты моих не трогаешь, а я твоих не буду.
- А мои сами кому хошь наподдают!
- Ну это мы еще посмотрим.
- А чего смотреть, вон видишь на стреме стоит Колька, он хоть и не чимпион как ты, а тоже ходит на борьбу, попробуй с ним.

Колька на знак “Князенка” не торопясь подошел и недовольно спросил:
- Зачем звал?
- Поборись вот с чемпионом.
- Зачем?
- Я сказал, что ты поборешь его.
- Вот на ковре встретимся и поборемся.
- На ковре каждый дурак сможет, а ты так, на земле побори, - подзадоривал Славка - “Князенок”.
- Нет, это не по спортивному, я не буду.
- Славка, чо к нему привязался, я чо, за этим пришел? – вступился за Николая Сашка.
- Тоже мне чемпион! С новичком струсил!

Последние слова “Князенка”, словно порох, вспыхнули обидой в душе Сашки и он, не раздумывая, влепил по уху Славке. Тот потряс головой, набычившись, нанес ответный удар головой в живот Сашке. Сашка опрокинувшись на спину, тут же сделал подъем прогибом и нанес удар в левую челюсть Славки. Тот обмяк и, словно ввинчиваясь, присел и повалился на землю. Но моментально подскочил и еще раз нанес удар головой в живот Сашке. Правда, на сей раз Сашка в последнее мгновение среагировал и отвел корпус в сторону так, что удар пришелся со скользом.

На упавшего Славку набросились Васька с Лехой, но их остановил Сашка окриком:
- Лежачего не бьют! – но Васька с Лехой волтузили “Князенка”, - Я чо сказал!? – подошел и отодрал вцепившихся в Славкину одежду пацанов, - охолонитесь, - сами разберемся.

Колька, меланхолично наблюдавший за происходившим, спросил у “Князенка”:
- Помочь?
- Не надо! Когда двое дерутся, третий не лезь, - назидательно произнес Славка и еще раз попытался нанести удар головой, но Сашка, отскочив в сторону, подставил ножку и “Князенок” проехав на животе метра два, закричал:
- Ты, классик, зачем подножки-то ставишь?!
- А ты чо, как бык, норовишь на рога поддеть?
Они, разгоряченные, затихая, тяжело дыша, встали друг против друга, наконец Сашка сказал:
- Ну, хватит бодаться, приходи в спортзал, поборемся.

Как это часто бывает, особенно, в детстве, подравшиеся раз становятся закадычными друзьями, готовыми постоять друг за друга в любых жизненных обстоятельствах.

Так оно и случилось с Вячеславом Михайловичем Молотовым и Александром Петровичем Прямошеиным.
- Саша, ты почему так провалился? И результат – проигрыш.
- Не знаю, Анатолий Адамович, наверно, выдохся под конец.
- Ты же мог легко первое место занять. Взял и проиграл перворазряднику. У всех мастеров спорта вчистую выиграл, а этому проиграл. Вот, довольствуйся вторым местом.
- Анатолий Адамович, а какое для меня имеет значение первое, второе место, я же выступал в личном зачете.
- Саша, речь идет о борьбе. Вышел на ковер, значит надо побеждать.
- Ну, не смог одолеть…
- А, может, ты специально отдал ему победу?
- Специально, не специально, а проиграл и все.
- Саша, запомни, борьба всегда должна быть честной, - догадываясь обо всем, напутствовал Киширский.

После этого душевного разговора с тренером Александр Прямошеин никогда не шел на сделку, хотя предлагали порой кругленькие суммы.

А случилось все до обидного просто. К Саше перед схваткой подошел тренер соперника и, умоляюще глядя в глаза, произнес:
- Саша, Игорю нужна одна победа над мастером спорта.
- Ну и чо, пусть побеждает.
- Если он на этих соревнованиях не одержит победу, то опять все на год отодвинется.
- А я-то тут причем?
- Как причем, у вас сейчас с ним схватка…
- Ну вот, и пусть выигрывает.
- А ты подыграй ему.
- Чо, в поддавки, что ли, сыграть?
- Ну да, но чтобы ни один судья не заподозрил подставу.
- И чо?
- Что, что?
- Чо буду иметь за проигрыш?
- Четвертную.
- Не-е, мастер дороже стоит.
- Сколько?
- Ну, хотя бы сотенную.
- Договорились, - поспешно ответил тренер.

С первых секунд Александр повел схватку агрессивно, один прием следовал за другим. И как бы он ни старался поддаться, перворазрядник так проводил прием, что если не сделать контрприем, то все увидят, что это подстава.

И решил Саша уж было выигрывать, мысленно прощаясь с сотенной, но вдруг осенило: дай-ка я проведу бросок и завалюсь. Начав проводить прием с большой дистанции, он специально в момент броска не подбил противника, и вместе с ним рухнул на спину. Судья на ковре, видимо, тоже каким-то образом заинтересованный в Сашином проигрыше, обрадованно воскликнул: “Туше!”, - и развел руки в стороны, оглушительно засвистев в судейский свисток.

Александр до сих пор не может вспоминать об этой схватке без стыда, но как он сам говорит: “Что было, то было…”

Да и Киширский обо всем догадывался. И когда Александр все-таки рассказал ему о той схватке, сознавшись и в получении за нее ста рублей, Анатолий Адамович, по отечески глядя на Александра, сказал: “Саша, я же сразу догадался, что ты продал ту схватку, и все время думаю: “Когда я тебя на такое сподвигнул? И не могу припомнить...”

Увидев удрученное выражение на лице изрядно постаревшего Заслуженного тренера России, Александр, и сам уже тренер смутился. От стыда залился краской, произнес: “Анатолий Адамович, вы уж меня извините за столь легкомысленное поведение в юности”.
- Саша, ты и сам уже воспитал не одного Мастера спорта, но если это делать таким образом, то что это за мастера будут, так, пустое место, - по лицу Киширского было видно, что он, словно вынимает занозу, сидевшую столько лет в сердце.

Прямошеин, чтобы как-то успокоить своего любимого тренера, открывшего ему дверь в большой спорт, произнес:
- Анатолий Адамович, я ни до, ни после этого случая больше ни разу не продавал, ни своих, ни схваток подопечных. Я тогда после той схватки тоже понял, что вы обо всем догадались.

В этот вечер они с Киширским долго ходили по Ленинскому проспекту, поглядывая на кухонное окно в квартире Киширского. И как только окно вспыхнуло оранжево-серебристым светом, Анатолий Адамович изрек:
- Галина Васильевна приглашает на ужин, пойдем, посидим.

Разговор у них затянулся почти до утра. Киширский рассказывал своему воспитаннику, а теперь молодому коллеге о своих планах:
- Саша, было бы хорошо, если бы мы организовали престижный турнир в Алтайском крае, чтобы к нам приезжали команды со всего Союза. И совсем было бы хорошо, чтобы на этот турнир приезжали борцы со всего мира, другими словами, чтобы был он международным, - мечтательно произнес Киширский, и продолжил, - сколько я ни доказывал чинодралам от спорта, стена… железобетонное непонимание, а помельче чиновники и вовсе называют это “маниловщиной”, а того не понимают, что борца высокого класса на одном местничковом ковре не воспитаешь, он должен бороться на многих коврах. Без схваток с борцами международного уровня добиться успехов могут только самородки, такие как Фланков, ты, Прамцов, Зашорин, Махеев, Шаклин. Благодаря вам я стал Заслуженным тренером России.

Александр еще долго разговаривал, вернее, слушал своего тренера, потом засобирался уходить, но его задержала Галина Васильевна:
- Саша, куда ты на ночь-то глядя, вон места у нас сколько, я тебе вот тут на диванчике и постелю.
- Нет, я пойду домой.
- Тебя что, семеро по лавкам ждут?
- Нет!
- Ну, вот и ночуй, никуда не отпущу.
- Саша, оставайся, - вступил Киширский, - еще поговорим о жизни спортивной.
- Нет, я пойду домой, а то мама беспокоится, всегда меня ждет, не ложится спать.
- А как же, когда ты на соревнованиях в других городах бываешь?
- Я тоже у нее спрашивал, мама говорит: “Так это совсем другое дело. Я знаю, что за тобой там всегда присмотрит Анатолий Адамович, он с вами тут-то, как с малыми детьми нянчится, а на выезде и вовсе и вовремя накормит, и вовремя спать уложит, когда ты на соревнованиях в другом городе, я спокойна”.

6.
Зашорин появился в Барнауле на краевом первенстве ДСО “Урожай”. В первом же круге привлек внимание Киширского.

Анатолий Адамович расспрашивал:
- Давно ли занимаетесь борьбой? Кто ваши родители? Где учитесь?, - вопросы сыпались один за другим.

Петр отвечал односложно:
- Да. Крестьяне. Механизатор.
- А как насчет того, чтобы в Барнауле остаться?
- Мне тут жить негде.
- Эту проблему мы решим, пока в общежитии поживете, а там, глядишь, и квартиру отхлопочем у властей.

Киширский, как только увидел богатырского телосложения Зашорина, неуклюже боровшегося на ковре, загорелся: “Неуклюжесть, но какая сила, только направлена она не на победу, а на то, чтобы сломать противника, сила силой, но в борьбе и хитрость нужна. Из этого точно получится классный мастер!”

Зашорин, выбыв из соревнований в первом же круге, потерпев сокрушительное поражение на первой же минуте, решил, что больше ни разу не выйдет на ковер. Но к нему подошел Киширский и, словно он стал чемпионом, сказал: “Поздравляю с крещением, - перейдя на ты, продолжил, - давай сделаем так, сейчас съезди домой, собери все документы, вот список и через неделю приезжай в Барнаул, а тут мы с тобой что-нибудь придумаем”.

Петр ни через неделю, ни через две не приехал. До занятий в техникуме оставалось всего десять дней, притом комиссия приемная заканчивала принимать документы уже завтра.

Киширский сел на автобус и уехал в Баево. В поселковом совете ему сказали, что Зашориных уних тут пол Баево:
- Какого из них вам надо?
- Борца мне надо.
- Вот, так вот сразу бы и говорили, такой из Зашориных один по улице Советской восемь живет.
Встретили Киширского настороженно, но Петра позвали.
- Не-е, я не поеду, я новый трактор получил.
- Петр Иванович, а как же мне тогда быть? Я договорился, что одно место в индустриально-педагогическом техникуме зарезервируют за тобой, и место в общежитии.
- Не-е, на каво я брошу трактор?
- На меня! – выскочила девушка, такая же крупная как и брат.
- Таська, иди домой, тут мужской разговор, - и девчонку как языком корова слизала, она тут же юркнула, не смотря на свою грузность, в дверь.

А Петр в тельняшке, мужик огромного роста, стоял на вымытом и отшерканном до желтизны крыльце, словно на пьедестале почета.

В калитку, распахнутую настежь, ввалился в полсажени в плечах еще довольно моложавый мужчина, но с огромным животом и забасил:
- Петька, ты чего это ерепенишься перед тренером-то?! Приглашают его в город, а он на всю улицу: “На каво я трактор кину?!” Таська за твоим трактором присмотрит, у нее не хуже чем у тебя получается, я бы сказал, даже лучше на тракторе-то она, проворнее тебя справляется.

Петр нырнул во входную дверь и через полторы минуты появился в спортивном шерстяном костюме со спортивной сумкой через плечо, со словами: “Пошли, а то автобус не будет нас ждать”.

И, действительно, они еле успели на автобус, который, как только они вошли, тронулся и быстро набирая скорость запылил по проселочной дороге на тракт.

С автовокзала, куда приехали в половине четвертого, они сели на “четверку” и через двадцать минут Петр сдавал все припасенные документы для поступления в техникум.

Секретарь приемной комиссии слегка поворчала на Киширского, но достала из упаковки журнал и записала в него данные Зашорина.

В комнате с четырьмя койками, стоявшими по две вдоль стен, Киширский показал на заправленную по воинскому уставу кровать, при этом произнес:
- Это, Петр Иванович, ваша кровать. Ну, а с соседями, я надеюсь, познакомишься сам.

За полгода тренировок у Киширского Зашорин выполнил норму первого разряды и стал чемпионом края. Затем последовали всесоюзные соревнования “Трудовых резервов”, на них Зашорин занял первое место, ему было присвоено звание Мастера спорта СССР.

А через год Зашорин взошел на высшую ступень пьедестала первенства России, он был включен в сборную Советского Союза.

После сборов Петр женился на баевской красавице, посаженным отцом был Киширский, который преподнес молодоженам ордер на комнату в малосемейке.

Вызов пришел Киширскому на школу, в котором было сказано: “на сборы и участие во всесоюзном турнире по классической борьбе приглашается Зашорин П.И.”.
- Петр Иванович, вот тебя на сборы в Москву приглашают.
- Не-е, не поеду я.
- Петр, почему?
- Потому что у меня жена на сносях, вот-вот родит. А как она тут одна?
- Петр Иванович, не расстраивайся, езжай спокойно, а Валентина поживет у нас.
- Не-е, Анатолий Адамович, не могу я ее бросить в таком положении.
- А кто тебе говорит, что ее надо бросать? – стараясь перевести на шутку, начал Киширский, - я тебе обещаю, что все будет по высшему разряду.

Долго Киширский уговаривал Зашорина. Тот все выдвигал новые и новые причины, то ремонт, видите ли, затеял в малосемейке, то экзамены в “Индуске” надо сдать, а то придумал, мол, приближается заготовка сена, надо помочь колхозу.

Наконец, Петр выдвинул условие:
- Вот, если вы, Анатолий Адамович, поедете со мной, тогда я согласен.
- Петр Иванович, я не могу поехать с тобой, во-первых, потому что назначен главным судьей первенства края, - видя, что не убедил Петра, добавил, - во-вторых, кто же будет принимать сына твоего?

Стокилограммовый Зашорин при последних словах заулыбался, словно ребенок.

Киширский данное Петру слово сдержал, сам лично увез Валентину в роддом. А когда она родила, пришел с огромным букетом роскошных роз, его весь персонал роддома поздравил с рождением сына, в ответ получили ящик шоколадок.

Валентина и после роддома жила у Киширских. В телеграмме Петру Анатолий написал: “Петр, поздравляем с рождением сына!!! Валентина, Киширские”.

На вопрос:
- Что, так все и писать?
- Да! – ответил Киширский.
- И три восклицательных знака ставить?
- Да!
- Ну, как знаете, дело хозяйское.

Зашорин стал вторым на первенстве Союза, а когда приехал в Барнаул, его ожидал второй сюрприз.

Киширский выбил, как тогда говорили, квартиру серебряному призеру первенства СССР по классической борьбе.

Помог Киширский и в переезде на новую квартиру в девятиэтажном, только что сданном в эксплуатацию доме по Павловскому тракту.

Киширский по-отечески заботился о своих подопечных, помогая им преодолевать жизненные неурядицы.

Квартиру в полном смысле пришлось выбивать. В спорткомитете председатель, после длительного разговора, все же, подписал, а вот райисполкоме, где выдают ордера, уперлись и ни в какую. Вначале накрашенная “мамзель” – так назвал ее для себя Киширский, потребовала справку, что Зашорин действительно живет в Барнауле, хотя в представлении спорткомитета все было сказано.

Потом эта же “мамзель” потребовала от Киширского состав семьи, тот не задумываясь, ответил:
- Три человека.
- А почему это вы требуете трехкомнатную квартиру?! Им и двухкомнатной заглаза! – на повышенных тонах исторгла сорванным голосом, “мамзель”.
- Да потому, что таких людей в Барнауле раз, два и обчелся.
- В Барнауле я не знаю сколько, а у нас в районе, если хотите знать, из двадцати семи тысяч семей двадцать две тысячи как раз и состоят из трех человек.
- Ну и кто же из двадцати двух тысяч чемпион России, член сборной Союза и серебряный призер эСэСэСэР? – произнес по буквам последнее слово Киширский.
- Вот и пусть, раз он чемпион России, и выделяет квартиру ему Москва, а нам бы чемпионам Алтайского края хоть найти квартиры…
- Уважаемая, Зашорин уже трижды чемпион Алтайского края, - увлеченный чиновничьей полемикой, всегда абсурдной, проронил Киширский.
- Так подтвердите это.
- Вот тут черным по белому написано “трехкратный чемпион Алтайского края”, вот видите, - Киширский стал водить обратным концом авторучки по представлению из спорткомитета, - “трехкратный чемпион...”
- Не морочьте мне голову, а подтвердите справкой, что он трижды чемпион Алтайского края, тогда и приходите.

Киширский растерянно смотрел на накрашенную “мамзель” и не знал, как все это понимать? Наконец, он понял, да она просто издевается над ним, распрощавшись, Анатолий направился прямо к председателю горисполкома.

Председатель Киширского принял тут же и отработанным жестом пригласил сесть в кресло, начав первым разговор:
- Анатолий Адамович, рассказывай, какая тебя посетила идея? Школу высшего спортивного мастерства создали… Еще что будем создавать?
- Иван Васильевич, создавать еще много чего надо…
- Например?
- Да хотя бы борцовскую базу в индустриально-педагогическом техникуме.
- Какую еще базу?
- А чтобы там было все: и борцовский зал, и зал гиревиков, душевая с парилкой.
- Да где же я тебе возьму средств?!
- Я, Иван Васильевич, пришел по другому вопросу.
- Выкладывай.
- От спорткомитета есть ходатайство о выделении квартиры Зашорину.
- Кстати, как он выступил на первенстве Союза?
- Стал серебряным призером в тяжелом весе.
- Так в чем проблема?
- Меня бытовики райисполкома заставляют представить, как бы помягче выразиться?
- А ты не смягчай, говори так, как есть.

И Киширский поведал о своих похождениях в райисполком. Председатель, не дав закончить, нажал кнопку с надписью “секретарь” и произнес:
- Светлана, соедини с председателем Индустриального райисполкома.
- Его на месте нет.
- Как нет?
- Он в дороге к вам.
- Ах, да, я же его вызвал, - и, обращаясь к Киширскому, продолжил, - Подождешь? Он с минуты на минуту бу… а вот он и сам, легок на помине, проходи, проходи, - вместо приветствия сказал председатель, - вот, объясни, Василий Геннадьевич, почему чемпиону России, члену сборной Союза, серебряному призеру до сих пор не выделена квартира?
- Хорошо, Иван Васильевич, я разберусь.
- Что же тут хорошего? Человеку, поднявшемуся на вторую ступеньку Всесоюзного пьедестала почета, негде жить, а он “хорошо”, нет, Василий Геннадьевич, ты прямо сейчас и разберись, - взяв красный телефонный аппарат прямой связи с райиспокомами развернул его к Василию Геннадьевичу со словами: - вот аппарат.

Встретила “мамзель” Киширского еще суше, недовольно буркнув: “И чего по пустякам город беспокоить? Как будто мы сами тут не можем разобраться? - порывшись в папке, вынув из нее бумажку желтоватого цвета, с миной, словно отрывает бумажку от себя вместе с кожей, процедила: - Вот ваш ордер на трехкомнатную квартиру, только на седьмом этаже, третьего не было, - ехидно сузив и без того заплывшие глазки, закончила “мамзель”.

Киширский, расписавшись за ордер, открыл дверь и произнес: “Володя, заноси!”

Машин, под два метра мужчина с густой шевелюрой и с доверчиво открытым лицом, внес ящик шампанского и поставил его на стол.
“Мамзель” отшатнулась, но стала говорить намного мягче, слегка заливаясь румянцем:
- А это еще зачем?
- Чтобы будущему чемпиону Союза по классической борьбе спокойно и в достатке жилось в новом доме.

Домой Киширский пришел довольный, улыбающийся. Таким давно уже не видела мужа Галина Васильевна, поинтересовалась:
- Что, Петр первое место занял?
- Нет, я ему квартиру выбил. А где Валентина?
- Что-то ее долго нет, погулять пошла и все нет и нет, сходи, Толя, посмотри, она, обычно, в скверике гуляет, у фонтана.
Обнаружил Киширский Валентину сидящей с опущенной на руки головой, опиравшейся на спинку деревянной скамейки.
- Валя, тебе плохо? – трогая за плечо, спросил Анатолий.
- Да, Анатолий Адамович, не могу подняться.
- Потерпи, Валя, я сечас.

Через минуту Кширский руководил уже подъездом “Волги” к скамейке. Широко распахнув дверцу, помог Валентине сесть на заднее сиденье и, повторяя: “Потерпи, потерпи… - обратившись к водителю, скомандовал: - Давай, друг, в роддом!”

Как только машина тронулась с места, у Валентины начались схватки, но она, как могла, сдерживала столь естественный в таких случаях крик.

В роддоме, юркая, небольшого роста женщина средних лет с светящимися добротой глазами, заговорила: “Ты, моя дорогая мамочка. Сейчас, сейчас мы с тобой поработаем”.

Услышав ласковый, напомнивший ей мамин голос акушерки, Валентина успокоилась, боли поубавились, и ей даже стало как-то не по себе, что вот разволновалась раньше времени. Она довольно резво, под ручку с акушеркой, проследовала в приемный покой.

Анатолий вынул червонец и протянул его водителю, тот замахал руками: “Нет, нет, зачем? Роженицу доставить в роддом – святое дело, а за святое дело грех брать деньги!”

Киширский, постояв, глядя на удаляющуюся машину, упрекнул себя: “Человек доброе дело сделал, а я даже не спросил его имени… ничего, по номеру найду”. Затем направился в регистратуру роддома, чтобы узнать в какую палату определили Валентину.

Миловидная седовласая женщина в очках с толстыми стеклами переспросила:
- Как, говорите, фамилия?
- Зашорина.
- Поздравляю, сын у вас! Сейчас его обмеряют и взвешивают.
- Так, и получаса не прошло… - глядя на часы, произнес Анатолий.
- А вы что, думаете человек на свет появляется сутками? Первенец, наверно, папаша?!
- Нет, третий! – выпалил Анатолий, спохватившись, хотел пояснить, что это не его ребенок, но передумал: “Пока Петя борется, не должен же его сын, только что появившись на свет, быть без отца”.

Киширский ежедневно появлялся в роддоме вплоть до выписки и непременно с фруктами и букетом цветов. Весь персонал роддома был уверен, что это заботливый любящий муж молодой роженицы.

Иногда благоухающий мужчина появлялся с женщиной, которую медперсонал принимал за его сестру. А когда акушерка, принимавшая роды у Валентины, передавала сверток с шестикилограммовым младенцем, произнесла содержательную речь:
- Папаша, мы вас поздравляем с рождением богатыря, давно я такого крупного ребеночка не принимала.

Анатолий не стал разубеждать медперсонал, что не он отец, а с достоинством и переполняющей его гордостью принял младенца на руки, вручил каждой из медперсонала, принимавшей участие в процедуре вручения младенца отцу, по коробке шоколадных конфет. Валентине вручил огромный букет с полным комплектом для младенца, при этом поблагодарил всех, обратившись к Валентине, многозначительно закончил: “Остальные подарки дома…”

Машина, на которой Анатолий привез все подарки, почему-то поехала не на Поток, где была комната Зашориных, и не на Ленинский проспект в квартиру Киширских, а прямо по Павловскому тракту.

Валентина уже подумала, что Анатолий Адамович решил увезти ее с ребенком к родителям Петра в Баево. Но машина, даже не доехав до КПП, повернула вправо во двор новенькой девятиэтажки.

Киширский с младенцем на руках вошел в квартиру, в которой Галина Васильевна хозяйничала и распоряжалась, куда какой шкаф поставить, протянул младенца, начавшего уже похныкивать, Валентине.

Та, приняв младенца, ничего не понимая, начала поздравлять Галину Васильевну и Анатолия Адамовича с получением новой квартиры. На что Галина Васильевна, обратившись к мужу, спросила:
- Толя, ты что, ничего Вале не сказал?
- А чего говорить? Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
- Валечка, - глядя в шутливо осуждающей манере на мужа, начала Киширская, - это ваша квартира! Вот последние штрихи навожу, а Ванечку-то ты не держи на руках, вон его детская и кроватка.

Только сейчас стала понимать Валентина, что имел ввиду Анатолий Адамович, говоря: “Остальные подарки дома”.

Валентина прошла в светлую просторную комнату с детской кроваткой у кровати для взрослого и бережно опустила свое сокровище в сверкающую белизной постельку.

У Киширского с годами была выработана привычка, как бы он ни был занят, а прибывающих с соревнований воспитанников он всегда встречал на вокзале, независимо от результата выступления.

Петр сошел с трапа самолета первым с неизменной огромной спортивной сумкой, увидел Киширского и на лице его появилась по-детски непосредственная улыбка, выражавшая радость от встречи с самым дорогим человеком на свете.
- Петр, поздравляю! Я рад за тебя! – тиская в объятьях стокилограммового детину, не скрывая радости, почти выкрикивал между объятьями Киширский. – Пошли на выход, твоих на поле не пропустили.
- А вы как прошли?
- Меня знакомый летчик, когда-то у меня тренировался, провел.

Валентина, передав сына Галине Васильевне, бросилась на шею улыбающемуся Петру и осыпала его градом поцелуев. Затем она с выражением женской гордости на лице, подвела Петра к Галине Васильевне и сказала:
- Петя, вот и твой наследник!

Потрогав за курносый носик выглядывавшего из пеленок сына, Зашорин не без гордости заметил:
- Весь в меня, такой же курносый… здравствуйте, Галина Васильевна, дайте подержать.
- Здравствуй, Петя, на, держи свое сокровище, с двойной победой тебя.
- Да я только второе место занял.
- Но это же на Союзе! Кому проиграл?
- Да, Назаренко два очка, вначале вел четыре балла, а потом сорвался, накрыл он меня два раза.
- Олимпийскому чемпиону и дважды чемпиону мира проиграть по баллам, это равносильно победе! – словно подвела итог Галина.

Было странно смотреть на человека богатырского телосложения с конвертом на огромных ладонях, в котором посапывал младенец Зашорин. А по лицу гиганта гуляла радость смешанная с детской растерянностью, в то же время с мужской гордостью, что родился сын.

Когда машина вдруг с Павловского тракта повернула в новенький микрорайон из нескольких девятиэтажек, Петр спросил:
- Куда это мы?
- Приедем, узнаешь, - ответил Киширский.
Войдя в квартиру, Зашорин растерялся.
- Смелее, смелее, серебряный призер первенства Союза, это ты заработал.
- Анатолий Адамович, что, это моя квартира?
- Да, Петр.
- А обстановка… все эти стенки, кресла, шифоньеры?
- Тоже твое.
- Но это же огромных денег стоит?
- Стоит.
- Но у меня таких нет.
- Считай, что взял в кредит, разбогатеешь, рассчитаешься.

Когда Киширские приехали домой, Галина Васильевна поинтересовалась:
- Значит, плакала наша машина?!
- Галя, ну что машина? У меня же служебная есть, зачем еще и свою машину?
- Вот всегда так, что-нибудь захочу…
Закрыв ладонью рот жене, Киширский начал:
- Жили без машины и еще поживем, зато человеку приятное сделали.
- Вот всегда так у тебя, Киширский, живешь только для других! Копили, копили, а ты фукнул на мебель и как всегда не себе, а своим борцам, - вырвавшись из полуобьятий мужа, выпалила жена.
- Галюнчик, да брось ты переживать, вернутся эти деньги. Он же, смотри, какой мужик, заработает и отдаст.
- Ох, и жук же ты, Киширский, то Галина Васильевна все Галина Васильевна, а тут сразу Галюнчик, - вскипев было от выходки мужа, примирительно закончила жена, - ну и ладно, действительно, зачем нам своя машина, пусть люди сразу по-людски живут, а не то, что мы с тобой, вместо стола тумбочка, и та сделанная в долг, вместо стульев чемоданы…

Деньги Зашорин вернул частями за три месяца, спустя год и Киширский взял только что появившийся в продаже “Жигуленок” первой модели, тут же прозванный в народе “Копейкой”.

Машину директорский шофер загнал в гараж, и так она простояла около полугода.

Галина Васильевна, прочитавшая в журнале “За рулем”, что машина не находящаяся в эксплуатации, быстро стареет, поступила на курсы шоферов любителей и успешно их закончила.

Как-то вечером Киширский рамечтался:
- Вот бы съездить в Горный Алтай на озеро “Манжерок”…
- Так в чем дело, ты в отпуске, я тоже еще две недели буду в отпуске, дети на каникулах, поехали.
- Ты же знаешь, я шофера тоже отпустил, а то он уже три года зимой в отпуска ходит, вызывать из отпуска не хочется.
- Ну и пусть отдыхает, у нас же своя машина есть.
- Машина есть, да я все на права никак не соберусь сдать.
- Ты не соберешься, а я сдала.
- Когда успела?
- Когда на полставки устраивалась.
- Так ты меня, выходит, надула?!
- Зато ты имеешь двух личных шоферов. Завтра и поедем.
С тех пор Киширский и не помышлял о шоферских правах.

7.
Очередного заседания президиума фонда “Киширского” Прямошеин ждал с нетерпением, ему очень уж хотелось посмотреть на реакцию членов президиума. Идея создания и строительства памятника первому Заслуженному тренеру России по классической борьбе пришла к нему ранним утром, его словно осенило: - Фонд - это хорошо, но, что с ним будет, когда нас не будет? Наверняка распадется. Молодые, которые не то что не помнят, а просто родились после смерти Анатолия Адамовича, конечно же, не так дорожат фондом, как мы – воспитанники Киширского и кто его знал при жизни. Сколько ни рассказывай, какой он был хороший человек, все равно в них не проснется того чувства, что у нас. Мы при жизни его называли папа Киш, да и сейчас в неформальной обстановке так же зовем. Он, действительно, был больше чем наставник и тренер, он о нас заботился как родной отец… И у него такая была добрая душа, что диву даешься, как его хватало на всех?..

Папа Киш никогда не удалял с занятий борьбой, хотя с первого же знакомства интуитивно знал, кто будет чемпионом, а кто и на третий разряд не потянет. И самое удивительное, папа Киш в общении со всеми был ровен, независимо от способностей, - размышляя так, Прямошеин вдруг поймал себя на том, что все время называет Киширского “папа Киш”. И неожиданно для себя он, словно наяву увидел памятник, - папа Киш стоит с доброжелательной полуулыбкой и наблюдает за спаррингом его с Еклеиным Николаем; встряхнув головой, он промолвил: “Надо же… а чо, побей с детства тебя об ковер головой и тебе начнут всякие видения показываться… и все равно интересно… а ведь, если посмотреть на тренерский состав того времени, да и нынешнего, то равной ему фигуры нет; как мог папа Киш направить ход поединка, особенно в турнирных схватках, казалось, в проигрышной ситуации, только откуда брались силы, и мы одерживали победы. А как он заботился о нашем будущем, почти все его подопечные получили высшее образование и значительная часть прошла через “Индуску”… Нет, что ни говори, а равной Киширскому фигуры я не вижу. А потом этот памятник будет всем спортсменам Алтая, в крае же нет ни одного значительного памятника конкретно жившему человеку, сделавшему прорыв в спортивной работе края. При Киширском в основном были прекрасные успехи, как командные, так и личные. Да больше его никто не сумел подготовить Мастеров спорта и тем более Мастеров международного класса”.

Заседание президиума “Фонда Киширского” открыл президент, на котором присутствовал Сепаненнко – президент федерации греко-римской борьбы.

Прямошеин с нетерпением ждал, когда закончатся формальности по открытию заседания президиума и, как только началось заседание, он встал и сообщил:
-Друзья, у меня есть предложение.
- Подожди ты, Санек, со своими предложениями, на носу круглая дата – Анатолию Адамовичу Киширскому исполняется в этом году семьдесят лет.

Слушая Николая Еклеина, Прямошеин отметил: “Молодец, хоть и не тренировался у него, а говорит, как о живом”, - вслух сказал:
- А у меня как раз по этому.
- Ну, давай… от тебя не отвяжешься, - пробурчал Еклеин.
- А, чо, давайте папе Кишу поставим памятник, - сделав паузу и понаблюдав, как у присутствующих вытягиваются лица и округляются глаза, добавил, - и обязательно бронзовый.

В кабинете, где только что стоял сплошной гвалт, воцарилась гробовая тишина, слышно было, как бьются сердца собравшихся. Из них каждый воспринял это так, будто и сам давно хотел предложить то же самое, и со всех сторон посыпалось:
- А что, конечно, надо поставить памятник нашему “папе”! – первым воскликнул молодой тренер, недавно получивший звание Заслуженного.
- Правильно, давно пора поставить памятник классику, тренеру с большой буквы, - пробасил мастер международного класса.
- Да он, действительно, всей своей жизнью заслужил бронзового воплощения, - степенно высказался преподаватель физкультуры из средней школы, расположенной на окраине Барнаула.

За строительство памятника высказались все кроме тренера из университета, а когда его спросили, он ответил вопросом:
- А по каким критериям вы определяете, что именно Киширскому надо ставить памятник?
- По всем папа Киш достоин бронзового памятника! – выпалил Прямошеин.

Молчавший до сих пор, давно уже находящийся на пенсии Заслуженный тренер России, пребывавший в вечном соперничестве с Киширским, словно подводя черту, сказал:
- И это будет самое правильное решение, по справедливости Киш должен оставаться на этом свете в бронзе. Он был одновременно локомотивом, тянущим состав в гору и тормозом, когда мы начинали скатываться с горы, он находил слова и способ, чтобы примирить нас – амбициозных тренеров, так и рвавших из его рук пальму первенства, он с легкостью ее отдавал. А когда, такой как я, ухватившись за эту самую пальму, падал вниз и увлекал за собой остальных, вновь выручал всех. И снова алтайские борцы классического стиля, правда, борьбу эту теперь называют и, наверно, по справедливости, “греко-римской” борьбой, мне больше по душе, когда ее называют “классической”, выходили на всесоюзный уровень. И мы начинали уважительнее относиться друг к другу. После смерти Киша и совсем провалились в пропасть, и опять нас спас Киш. Фонд имени Киширского первым в России организовал и проводит турниры международного класса. Так что, друзья, нечего тут рассуждать и думать, а надо возводить памятник Киширскому, - словно исповедь произнес Прямоков, и вновь погрузился в молчание.

За Прямоковым поднялся во весь свой двухметровый рост двенадцатикратный чемпион Алтая Виктор Замозенко, теперь занимающий должность заместителя генерального директора ОАО “Алтаймотор” и, словно подводя итог всему, что было сказано, произнес:
- Мы хоть и были, как говорится, “на ножах”, но первым из тренеров Алтая Заслуженного-то получил Киш, а мы уж потом за ним по проторенной дорожке.
- Хоть наши спортивные общества и были, как говорится, “на ножах”, но в те годы, да и сейчас, равной фигуры в классической борьбе, да и во всем спорте на Алтае, Киширскому не было и нет. Он своими успехами в борьбе способствовал и общему развитию спорта на Алтае, тем более в его школе высшего спортивного мастерства работали, слава Богу, не только борцы, но и боксеры, гимнасты, легкоатлеты, штангисты, в общем все, кроме футболистов, - добавил Захар Прямоков.

Президиум единогласно принял решение: строить памятник Киширскому. Даже тренер из университета проголосовал “за”.

На открытии памятника было народу столько, что казалось, весь Барнаул бросил работу и пришел на открытие. А когда стали представлять слова, то оказалось, делегации приехали со всего бывшего Союза и со стран бывшего Варшавского договора.

Первым к микрофону подошел представитель Польши Адамовский, он поблагодарил Российское правительство за то, что воздвигнут монумент поляку по национальности, гражданину России, урожденному на Алтае. Следом выступили представители Киргизии, Казахстана, Литвы, Эстонии, Болгарии.

Представитель Москвы, тяжеловес, герой России, депутат Государственной Думы, девятикратный чемпион мира и двукратный чемпион Олимпийских игр, подошел к микрофону последним и проникновенно сказал:
- Я благодарен Анатолию Адамовичу Киширскому за то, что он и после смерти своим именем работает на благо нашей родины. Благодаря его имени присутствующие здесь его ученики и последователи организовали и регулярно проводят международный турнир моего имени, - и далее он говорил все больше о себе, но закончил, словно одумавшись, словами о Киширском.

После каждого выступления над проспектом взрывался гром аплодисментов.

Открытие памятника по праву было предоставлено дочке Киширского, специально приехавшей на эту церемонию из Италии, где она живет уже последние почти двадцать лет, и сыну – медику по образованию, ушедшему в бизнес. Рядом с братом и сестрой стояли их дети, а руководила ими их мать и бабушка – вдова Киширского.

Понимая всю ответственность торжественного момента, лица у всех были строгими, словно они никогда в жизни не улыбались.

После приведения в движение, полотнище стало медленно сползать, обнажая красивую фигуру Заслуженного тренера Киширского, и в самом конце пред взорами собравшихся появились юные борцы, один из которых проводил бросок через грудь. Присутствующие в юных борцах узнали раздобревших президента и вице-президента фонда имени Киширского.

А когда группа молодых борцов помогла полностью снять огромное полотнище, прикрывавшее скульптурную группу, над городом пронеслось многоголосое: “Урра!!!” И в вечернее небо взлетели ракеты, взрываясь, они освещали скульптурную группу, и лицо Киширского казалось живым, и, казалось, вот-вот юные борцы начнут двигаться. По периметру фрагмента борцовского зала, вдоль стенки, все узнали и Захара Прямокова, и братьев Замозенко и Замузенко, Ухтарова с Вохиным и Яренцева, с кем Киширский сотрудничал в свое время. А за ними, во втором ряду наблюдали за поединком в бронзе и Фланков, и Махеев, и Шаклин, и Зашорин, и Машин вместе с сыном Киширского. Постепенно шум и гром поутих, и все смотрели на явившееся чудо, не шелохнувшись.

Первым вышел из состояния оцепенения Прямошеин. Он подошел к устроителям действа по открытию скульптурной группы и что-то сказал. Воцарившуюся тишину нарушил спокойный голос Сергея Маркова – диктора, ветерана алтайского телевиденья: “Сейчас перед вами со словом выступит автор этой гениальной скульптурной группы и памятника Пушкину Михаил Кульгачев”,

На подобие трибуны взошел коренастый, с орлиным профилем, седовласый мужчина и произнес: “Спасибо за память!” И больше не проронив ни слова, он скромно встал на прежнее место. А присутствующие взорвались аплодисментами и криками: “Бис, браво!!!”

8.
Когда уже была написана заключительная глава, я наткнулся на архивный материал, в котором фигурировала фамилия главного героя этой повести, оказалось, это был его отец.

Теплый легкий весенний ветерок еле слышно шелестел молодой, только что распустившейся листвой, не потерявшей еще первозданного блеска.

Адам шел к брату в гости, рассуждая: “Вот ведь как повернулась эта жизнь. Жили себе не тужили в одном государстве и на тебе, революция, разделили волость пополам. Теперь в гости к родному брату хожу крадучись…”

На обратном пути Адама встретил пограничный разъезд. Усатый на вороном жеребце, знаменитый пьяница и дебошир на всю деревню, стал отъявленным командиром Красной Армии, а теперь вот дослужился до начальника пограничной заставы, преградил путь Адаму, с которым вместе росли.

А тут, словно они незнакомы, спросил:
- Фамилия?
- Ты что, Сашка, забыл, что ли мою фамилию?
- Не Сашка, а начальник погранразъезда!
- Когда тебя начальник погранразъезда спрашивает, отвечай на поставленный вопрос! – прикрикнул плюгавенький красноармеец, угрожающе взявшись за эфес шашки.
- Киширский, - ответил Адам.
- Гражданин Киширский, вы откуда и куда следуете? – довольно миролюбиво спросил Сашка.
- От брата, домой.
- Я тебя спрашиваю ни от кого, а откуда.
- Из соседней деревни, брат захворал, лечил его.
- Не из соседней деревни, а из Польши.

Киширского всем разъездом доставили на заставу и получил Адам Адамович по постановлению Особого Совещания О.Г.П.У. в 1926 году 3 года концентрационных лагерей, и был выслан на поселение в Сибирь в село Власиха.

Семье, его жене с приемным сыном, тоже пришлось покинуть родные места.

На новом месте Адам Адамович с Софьей Михайловной построили добротный дом. Адам Адамович, чтобы не беспокоить по ночам, когда к нему приходили больные, построил дом из двух половин с отдельными входами.

Развернувшаяся после гражданской войны кампания по борьбе с контрреволюционерами не утихала с годами, а все больше набирала обороты. Киширский в разговоре с женой так и говорил: “Сейчас пересажают всех красных полководцев – героев гражданской войны, а потом и за судимых возьмутся”. Когда родившемуся на Алтае сыну Толе исполнилось три годика, между Киширскими состоялся разговор:
- Соня, чтобы вас не взяли, за мной-то все равно нагрянут…
- Да брось ты, Адам, с чего взял?
- Как с чего, вон Скрыжишевского уже взяли, а он тоже был судим, за то, что не заявил на своего отца – полковника царской армии, когда тот к нему из Польши приходил попрощаться.
- Соня, давай сделаем так, я буду жить в малой половине дома, а ты с ребятишками в большой. Днем мы рассорившиеся супруги и знать друг друга не хотим.

Софья Михайловна свою роль жены, выгнавшей мужа, сыграла блестяще. Вся Власиха, особенно ее женская половина, тем и занималась, что обсуждала деревенскую новость, что Софья Киширская выгнала Адама, тот ютится в малюсенькой комнатке, где больных по ночам принимает.

Адам Адамович подливал масла в огонь. Когда больные его спрашивали:
- Это правда, Адам Адамович, что вы с женой рассорились, и она вас выгнала?
- Да, вот приходится ютиться, - уклончиво отвечал Киширский.
Эта деревенская новость обрастала, как снежный ком, сплетнями, что вот, мол, Киширский бросил детей и жену, а сам запил.
И эти слухи Адам старался не развеивать, кто спрашивал:
- Ты, чо, правда, Адам Адамович, запил?
- С такой женой, гляди, запьешь, - отвечал он.

Ну раз с женой не живет, к нему стал наведываться власихинский пьяница Семенов Кузьма, всякий раз выклянчивая спирту на опохмелку.

Видя, как мучается Кузьма с глубочайшего похмелья, Адам Адамович со словами: “Пьянство, конечно, не болезнь, но добровольное сумасшествие”, - наливал грамм пятьдесят спирта и разбавлял водой до полного стакана. По крепости эта смесь соответствовала 30-градусной “Рыковке”, которой, правда, уже не было в продаже. Она исчезла с прилавков, как только расстреляли Рыкова, по чьему распоряжению в целях борьбы с пьянством и производили водку с пониженным градусом. А когда Кузьма начал требовать и совершенно трезвый, Адам Адамович не стал ему наливать совсем.

Долго Кузьма кумекал, как же проучить фельдшера Киширского: “С бабой не живет, так я тоже со своей, можно сказать, не живу, один теперь живет, ну и что?” И тут он вспомнил, что когда к Киширскому приезжал с проверкой главврач, они подолгу, не обращая внимания на него, выжидавшего, когда уйдет начальник, чтобы попросить на опохмелку, говорили на каком-то нерусском языке: “Вроде, некоторые слова понятны, а все равно не по-русски”, крутилось у Кузьмы в голове.

Писал Семенов донос с каким-то злорадством, приговаривая: “Жалко ему сто грамм спирту, а сам в нем купается, льет на раны-то, смотри, прямо из пузырька, а то вон палит спиртовку, как будто над печкой нельзя нагреть инструмент”.

Пришли за Киширским в ту же ночь.


***
Вся промышленность и сельское хозяйство Советского Союза работало на создание военного потенциала. Все понимали, что рано или поздно два диктаторских режима из друзей превратятся во врагов. Все знали, что война между ними будет, только не знали, кто на кого нападет первым, Сталин на Гитлера, или наоборот. Да это и не столь важно, гибнуть-то будут рядовые люди, загнанные в армии, готовящиеся к нападению.

Для того, чтобы Москва могла управлять всеми, даже мелкими населенными пунктами, куда садили преданных Сталину людей, разделили Советский Союз на множество областей и краев, образовали автономии, хотя ни о какой самостоятельности и речи не шло.

Строилось государство по типу воровского сообщества. Все денежные поступления стекались в общак к Сталину, а он уж распределял по своему усмотрению.

В новых образованиях создавались управления НКВД, вот и во вновь созданном Алтайском крае такое управление возглавил человек, лично преданный Сталину, готовый выполнить любую директиву.

При фарсе выборов в Алтайском крае появилась листовка с надписью в правом верхнем углу: “Вывесить на видном месте” с портретом и призывом: “Отдадим все голоса лучшему сыну трудового народа, чистейшему большевику. В Верховный Совет СССР пошлем того, кто беспощадно борется с врагами народа, кто беспредельно предан великому Сталину!” В биографической справке этого человека есть такой пассаж: “В 1918 году он* вступает в ряды ленинского комсомола и в этот же год с группой товарищей уходит на работу в губернскую чрезвычайную комиссию на оперативную работу. В 1919 году , до наступления на Воронеж белых банд генерала Мамонтова, он командирован в Москву на работу в ВЧК. В этом же году, как только Воронеж был отбит войсками красных, он откомандировывается обратно в Воронеж на оперативную работу в Губ.ЧК”. Он с 1904 года рождения, значит, в ЧК пришел четырнадцатилетним мальчишкой, а в пятнадцать лет его, не дай Бог, чтобы не убили ценного работника, отзывают в Москву, аж в ВЧК. Так из мальчишек Сталин готовил палачей для тридцать седьмого года. И далее его работа в основном связана с ОГПУ и НКВД. И новый пассаж той листовки: “Работа в органах НКВД показывает его как чистейшего большевика, беспощадно корчующего и разоблачающего врагов народа, какой бы маской враг ни прикрывался.

За беспощадную борьбу с контрреволюцией он в 1933 году Коллегией ОГПУ награждается знаком почетного чекиста, а в июле 1937 года правительством награждается орденом Ленина”. И самый последний с высочайшей нелепостью пассаж: “12 декабря – день выборов. Единодушным голосованием изберем в депутаты Верховного Совета СССР орденоносца, чья кандидатура выставлена на 34 предвыборных собраниях колхозников нашего района”. Остается только удивляться, а что в Солтоне не нашлось своего кандидата? А чему удивляться, когда строится вертикаль, так необходимая Сталину, для сохранения своей власти еще на 16 лет нужны были до фанатизма преданные люди, готовые исполнить любое указание вождя.

А когда последовала команда развернуть работу по выявлению контрреволюционных организаций, он показал себя не только исполнительным, но и инициативным работником, что впоследствии и сгубило самого. При диктаторских режимах любая инициатива, исходящая пусть даже от преданного работника, каралась по законам беспредела.

Капитан госбезопасности напутствовал своих работников, заявляя на совещаниях: “У вас тут тишь да благодать, ни одного ареста за тридцать шестой год, в то время когда обостряется классовая борьба, вы знайте, я не люблю тишины, мне надо, чтобы все гремело и громыхало в управлении НКВД!”
- Мы бы рады, - подал голос только что принятый на работу по комсомольской путевке младший лейтенант, - но вот мне негде жить.
- Ему негде жить, я сам с семьей в однокомнатной квартире обретаюсь.
- Так, может, товарищ капитан госбезопасности, мы, того, этих зажравшихся врачей потесним, а то вон у Скрыжишевского аж шесть комнат, а живут они с женой да двое детей, и то приемные.
- Вот ты и подготовь списки на уплотнение.
Младший лейтенант достал вчетверо сложенный листок и, развернув его, положил на стол перед капитаном.
- Сделаем так, на разработку этих врагов народа я вам даю неделю.
- Но это сверх того, что нам спущено из Москвы, - вставил заместитель начальника управления НКВД по Алтайскому краю.
- Запросите у Москвы еще на три тысячи человек, - приказал секретарю капитан.

Разрешение пришло в этот же день с подписями генерального комиссара госбезопасности Ежова и прокурора СССР Вышинского.
“Вооружившись конторскими счетами, начали указанную цифру развертывать порайонно вместе с Преминовым. 2200 распределили, а оставшиеся 800 человек Преминов, обращаясь к капитану, сказал: “Товарищ капитан, это количество нужно оставить на всякий случай в резерв, возможно какой-нибудь район запросит дополнительно санкции, это с одной стороны, с другой стороны, из этой цифры будем производить аресты по г. Барнаулу”, - через полгода напишет секретарь управления, проходя как свидетель по делу своего начальника, а потом и как контрреволюционера.

На следующий день после развертывания списка пришла шифрограмма, славгородский начальник горотдела НКВД просил санкцию на дополнительный арест 300 человек. Капитан госбезопасности похвалил славгородского начальника отдела НКВД, сказав: “Молодчина, умеет работать, надо, товарищ старший лейтенант госбезопасности, посмотреть, как мы можем его использовать в аппарате”.

Молох уничтожения людей был запущен, и никто его уже не мог остановить, кроме войны с внешним врагом.

Аресты начали производить по новому списку в эту же ночь. Скрыжишевского взяли прямо от операционного стола. Главврача вызвали на операцию, так как уж больно сложная она была.
- Почему посторонние в операционной?! – подставив лоб, чтобы ассистирующая медсестра убрала пот, строго спросил Скрыжишевский.
- Мы не посторонние, мы санитары, давай собирайся, поедешь с нами.

Врач, даже не повернувшись в сторону ввалившихся троих в форме НКВД молодых парней, продолжал оперировать больного.

Младший лейтенант подошел к Скрыжишевскому и вырвал из рук скальпель, покрутил им перед лицом врача, приговаривая:
- Собирайся, поедешь с нами, а то я тебя сейчас распишу так, что мама родная не узнает!
- Дооперирую, и я к вашим услугам, каждая секунда дорога, а то больной на операционном столе умрет.
- А кто это?
- Больной, - спокойно ответил Скрыжишевский.
- Я вижу, ты мне фамилию и должность назови.
- Это Степан Федорович Адамов наш главный фармаколог.
- Сержант, допиши в санкции на арест и фармаколога, давно мы уже за ним гоняемся, а он вот замаскировался под больного.
- Это же варварство, ни от кого он не скрывается, просто у него запущенный перитонит.
- Ты мне еще поговори, контра! – прикрикнул младший лейтенант, и головой подал знак сержанту, тот подтолкнул вперед рядового.

Рядовой НКВД взял Скрыжишевского за руку и, заломив ее за спину повел из операционной в хлебовозку.

Младший лейтенант, наклонившись сержанту на ухо, сказал так, чтобы все слышали:
- Приведи приговор в исполнение.
- Да он и сам окочурится, врач же сказал.
- Исполняй, что я тебе сказал.

Сержант вынул наган, подойдя к операционному столу, повернул голову больного на бок и выстрелил в затылок.

Повидавшая на своем веку операционная сестра упала в обморок.

Сержант, как ни в чем не бывало, спрятал наган и спросил:
- Товарищ лейтенант, а с бабами-то, что делать будем?
- Допиши в санкцию на арест.

Прямо в белом халате и в операционных перчатках доставили Скрыжишевского в управление НКВД.

Младший лейтенант доложил начальнику управления:
- Товарищ капитан государственной безопасности, мной произведен арест контрдиверсионной группы в составе четырех человек, которые во главе с Скрыжишевским хотели скрыться от карающей руки пролетариата, устроили спектакль с операцией якобы больного, группа пыталась оказать сопротивление, пришлось применить табельное оружие. Один враг народа убит при попытке к бегству, среди личного состава вверенных мне сотрудников НКВД потерь нет.
- Молодцом.
- Служу Советскому Союзу! – бодро ответил младший летенант.

При докладе на утренней планерке в аппарате управления НКВД, которую проводили в ленинской комнате, начальник тюрьмы пожаловался на то, что в тюрьме скопилось до 1500 человек, в камерах сидят по 40 и более человек, капитан грубо оборвал:
- Вы, что же, собираетесь арестованных садить, создавать им привилегированное положение?! Их нужно не садить, а втискивать коленкой, а почему не приводите в исполнение приговоры?!
- Но мы не успеваем, хотя приводим в исполнение по сто приговоров в день, - встав по стойке смирно, оправдываясь, сказал начальник тюрьмы.
- Так проводите по двести, а если требует обстановка, то и по триста.
- У нас не хватает людей.
- Набирайте
- Нет квартир.
- Товарищ старший лейтенант госбезопасности, - обратившись к своему заместителю, тот вскочил, капитан спросил, - в аппарате все обеспечены квартирами?
- Да.
- Реквизируйте и передайте тюрьме столько, сколько им надо.
- Но, товарищ капитан госбезопасности, у нас все квартиры забирает крайком.
- Семуныхин, что ли?
- Да, у них тоже напряженка с квартирами.
- Скажи ему, пока не обеспечим работников тюрьмы, ни одной квартиры он не получит.
- Есть, товарищ капитан гос…
- Не есть, а звони немедленно! - оборвал заместителя капитан, на вот ключи от моего кабинета, по прямому проводу.
- Есть, товарищ капитан госбезопасности!

Через три минуты, заместитель докладывал:
- Товарищ капитан госбезопасности, Семуныхин не отдает квартиры.
- А ты сказал, что это мое распоряжение?
- Так точно.
- Младший лейтенант, бери своих орлов с кем группу диверсионно-контрреволюционную группу Стрижа…
- Скрыжишевского, - подсказал младший лейтенант.
- Вот именно, придумают фамилию, черт язык сломает, и этот враг народа, который встал на пути социалистического строительства, чтоб через полчаса давал правдивые показания.
- Есть, товарищ капитан госбезопасности, разрешите выполнять?
- Он еще спрашивает, я непонятно что-то сказал?!

Младший лейтенант с сержантом и рядовой НКВД на цыпочках вышли из ленинской комнаты, сзади доносилось:
- Имейте ввиду, я сам посещу тюрьму и найду место, куда садить арестованных, а попутно для вас! Вы свободны, наводите порядок.
Капитан, обратившись к лейтенанту из Славгорода, сказал:
- Молодец, лейтенант, умеешь работать по большевистски, не то, что эти военспецы.
- Служу Советскому Союзу! – рявкнул лейтенант.
- А что, товарищ старший лейтенант, если мы его бросим на тюрьму? – наклонившись к заместителю, спросил капитан.
- Но он же опытный, еще при царском режиме был надсмотрщиком.
- Какой опытный?! – побагровев, закричал капитан, - вот именно надсмотрщик, а нам нужен беспощадный большевик… он, видите ли, не может по триста приговоров привести в исполнение.
- А что с теперешним начальником тюрьмы делать?
- Арестовать и, как саботажника развернувшейся под руководством великого Сталина борьбы с врагами народа, к стенке.

Киширского арестовали как знакомого Скрыжишевского. На первом же допросе ему, в довольно вежливой форме, предложили написать заявление на имя начальника УНКВД по Алтайскому краю.
- Вот лист, вот ручка, вот чернильница, - приговаривал сержант, кладя поочередно их на стол, покрытый красным сукном.
- Какое заявление? О чем?
- О том, что ты стал на путь чистосердечного раскаянья.
- Мне не в чем раскаиваться.
- Как это не в чем? Ты же Скрыжишевского знал?
- А как не знать, если он был моим прямым начальником.
- Вот, все и опиши, где, когда познакомился. Но сначала напиши заявление.
- Ничего я писать не буду…
- Будешь, как миленький, не такие как ты, вон военный комиссар, во время гражданской комдив, уж как артачился а все написал и все сделал, как надо, а ты по сравнению с ним моль поганая, фельдшеришко паршивый, - после этих слов последовал удар под дых.

Отдышавшись, Киширский сел на стул. Он по опыту трехлетнего пребывания в концентрационном лагере знал, раз начались побои, то их не прекратят, пока не добьются своего или не убьют. В лагере его пытали комиссары ОГПУ, а сейчас следователи УНКВД при званиях.

Киширский сидел на стуле, не шелохнувшись, слева последовал удар мокрой ладошкой по щеке:
- Пиши, сволочь! – раздался истерический крик сержанта.
- Ничего писать не буду, - ответил Киширский, удивившись своему спокойствию.
- Что, по-русски писать не умеешь? – задал вопрос, сидевший за столом младший лейтенант.
- Да! – твердо сказал Киширский, понимая, что этим словом он еще больше усугубляет свое положение.
- Евдоким, - обратился сержант к рядовому НКВД, - он падла по-русски ничего не может писать, он падла не знает, чо об этом пролетарский певец революции поэт Маяковский написал.
- Почему не знаю? Знаю!

Последние произнесенные Киширским дерзко с вызовом слова вывели из себя и без того взбудораженного сержанта, и он опять нанес удар открытой мокрой ладонью по правой щеке так, что она налилась пунцовой краской.
- Рассказывай! – закричал сержант.
- Да будь я и негром преклонных годов, и то
Без унынья и лени
Я русский бы выучил только за то,
Что им разговаривал Ленин.
Процитировал Адам Адамович.
- Смотри, - чуть смягчившись, начал сержант, - знает нашего пролетарского поэта наизусть, ну, а раз знаешь и не умеешь писать по-русски, то вот тебе готовое заявление.

И сержант, выдвинув внутренний ящик стола, вынул лист, на котором каллиграфическим почерком было написано в правом верхнем углу: “Начальнику УКГБ по Алтайскому краю капитану Государственной безопасности от гражданина Киширского Адама Адамовича”. Ниже посредине листа прописными буквами было выведено: “ЗАЯВЛЕНИЕ” и еще ниже все тем же каллиграфическим почерком: “Я, гражданин Киширский Адам Адамович, став на путь чистосердечного раскаянья, желаю дать показания о своей враждебной деятельности”, - прочитав, Адам Адамович, сказал:
- Но я никакой враждебной деятельности не вел.
- Тогда почему ты у меня на допросе?
- Я не знаю, а вы мне ни когда арестовывали, ни теперь, на допросе, ничего не объясняете.
- Ты вот это заявление подпиши, тогда тебе все объяснят, - опять вмешался младший лейтенант.

Заглянувший секретарь начальника УНКВД поинтересовался:
- Он по делу врачей?
- Да, - не вставая, ответил младший лейтенант.
- Как идет следствие?
- Да вот, товарищ секретарь начальника управления НКВД, не умеет, говорит, писать по-русски.
- Так научите. Впервой разве нам?
- Даже написанное вами, товарищ лейтенант государственной безопасности, подписывать не желает.
- А ты, товарищ младший лейтенант, поставь его на выстойку.
- Встать! – заорал сержант.

Киширский сидел. Последовал, профессионально поставленный удар, как называли его в школе НКВД, помогающий допрашиваемому понять, что он находится в серьезном заведении, обеспечивающем государственную безопасность в стране.
- Встать! – еще громче рявкнул сержант.

Киширский встал, подумав: “Это сержант перед секретарем выслуживается, показывает свое служебное рвение…” Позже Адам Адамович убедился, что по сравнению с НКВД ОГПУ выглядело безобидным младенцем.

Все в советских учреждениях с секретарями были особо внимательными и предупредительными, как правило, на эти должности подбирались люди преданные прямому начальнику, для того, чтобы следить за непосредственным начальником. Они были по-собачьи преданными начальнику своего начальника и всегда секретными сотрудниками ОГПУ, а затем и НКВД.

Как только закрылась дверь за секретарем, Киширский стал садиться, но услышал срывающийся голос сержанта: “Стоять!”

Сколько так простоял, Киширский уже не мог сообразить. Менялись лица следователей и настал день, когда в кабинет вошел первый его мучитель, сержант госбезопасности, по-деловому поинтересовался:
- Подписал?
- Где там, стоит как телеграфный столб.
Все происходящее с ним Киширский воспринимал как кошмарный сон, он уже не чувствовал собственных ног, они, опухшие, словно вросли в пол. Адам Адамович, потеряв сознание, рухнул, последовал удар кованым сапогом в живот. До затухающего сознания Киширского донесся пронзительно ненавистный голос сержанта:
- Встать! Я кому сказал, встать!

Ежедневно обходивший кабинеты следователей секретарь, услышав, что из 28-го кабинета доносится срывающийся голос сержанта, решил с него и начать свой обход.
- Что, товарищ сержант, случилось? – по отечески тепло спросил секретарь.
- Да вот, товарищ секретарь начальника управления эНКэВэДэ, рухнул, стоял, стоял и рухнул.
- А сколько он на выстойке-то у вас?
- Сегодня четвертый день.
- Ничего, больше пяти дней никто не выдерживает, становятся податливыми.
- Так, а мне чо с ним делать? Завалился и не встает…
- Секретарь подошел к Киширскому, ногой повернул его на спину и сказал:
- Ты, товарищ сержант, подними ему ноги вверх и подержи с минуту, он и очухается.
- Понял, товарищ лейтенант государственной безопасности, - словно ученик, услышавший подсказку, выпалил сержант.

И действительно, подержал Киширского с поднятыми ногами вверх минут пять, тот открыл глаза и попросил воды.
- Какой воды? Ты же отказываешься давать показания, не подписываешь заявление.
- Какое заявление?
- А вот это, - сержант приказал рядовому держать ноги Киширского, а сам, вынув из внутреннего ящика стола лист с написанным на нем заявлением, стал размахивать, словно веером, перед глазами Киширского, и тот стал постепенно приходить в себя, ему показалось, что он опять такой же сильный, как и до ареста, и вновь твердо сказал:
- Ничего подписывать не буду.
- Встать! А ну, Евдоким, помоги-ка ему.

Рядовой, обладавший незаурядной силой, пришел в НКВД из цирка, который в Барнауле был открыт в церкви на площади Спартака. По преданию напротив была усадьба Ползунова. После революции “Спартак” был дороже местным большевикам, чем Ползунов. А когда Сталин увидел, что цирковые артисты позволяют себе вольности, высмеивая систему истребления классов, отдал рапоряжение во всех цирках разместить спортивные снаряды для оздоровления народа. И Евдоким, поднимавший тяжести, оказался не у дел. А тут его друг пригласил работать в НКВД.

Когда Евдокима богатырского телосложения увидел секретарь, он тут же доложил капитану, тот вышел из кабинета в приемную и спросил:
- Ты хочешь служить делу борьбы с контрреволюцией?
- Да, - решительно ответил Евдоким.
- Оформляй в следственный отдел, - бросил капитан и нырнул в кабинет.

Евдоким легко, словно ребенка, поднял Киширского на ноги. Тот, широко раставив ноги, вновь стоял не шелохнувшись.

Адам Адамович, измученный жаждой, голодом и нудным беспрерывным стоянием в конце пятых суток, словно пребывая летаргическом сне, соображал: “А может, хватит испытывать судьбу? Подписать все, что они требуют, и пусть будет, что будет… - но тут же возражал себе, - Нет, ничего подписывать не буду!” – после этих мыслей Киширский, падая, сделал шаг, сзади послышался окрик: “Стоять!!!”

Адам Адамович, собрав всю волю в кулак, устоял на ногах. Понимая, что стоянием ничего не докажешь, решил подписать “заявление”, надеясь, что хоть разрешат ему сесть, простонал:
- Давайте, подпишу.
- Давно бы так! – радостно воскликнул сержант.

В камере Киширский долго не мог снять с распухших ног чесанки.

Кто-то присоветовал: “А ты разрежь голяшки-то”.

Избавившись от валенок, которые пришлось разрезать до самого носка, только после этого он увидел посиневшие, распухшие ноги, на которые без содрогания нельзя было смотреть, к тому же он их совсем не чувствовал.

На допросы теперь его водили только в калошах, которые снял с изувеченных валенок, да и в калоши ноги входили с трудом, до такой степени распухли.

На каждом допросе ему давали уже заполненный все тем же секретарским каллиграфическим почерком, протокол. Адам Адамович, не читая, подписывал, и его тут же уводили в камеру. чтобы ночью опять привести на допрос.

Странно, но между допросами Адаму Адамовичу вспоминались годы, проведенные в концентрационном лагере, и он поймал себя на мысли, что вспоминает о них, как о неизбежном явлении послереволюционных лет.

Друга Киширского убили за попытку к бегству. Все произошло на плацу, где всех заключенных строили и заставляли петь Интернационал. Адам Адамович и после стольких лет вспоминал происшедшее тогда с содроганием: - Нам с Алексеем по тридцать лет было. Чекист, который вывел нас на плац, объявил: “Ну, недорезанная белая сволочь, будем приобщаться к пролетарской культуре”. После этих слов он всем раздал по бумажке с напечатанным на ней Интернационалом. Скомандовал: “Запевай!” Мы молчали, запели только охранники, вытянувшись по стойке смирно, взяв винтовки “на краул”.

Чекист оборвал пение: “Молча-ать!” – закричал он, словно кабан под ножом. Охранники замолчали.

Среди нас дружно запели эсеры. Чекист ходил перед строем и дирижировал наганом, при этом в конце музыкальной фразы он стрелял в воздух. Подойдя к левому флангу, где мы стояли, чекист, уставившись на Алексея, спросил: “Почему не поешь? – тот стоял и, глядя прямо в глаза чекисту, молчал, - Заключенный номер шестьдесят шесть, почему не поете?!” – срываясь на фальцет, заорал чекист. Алексей продолжал молчать, последовала команда: “Все молчат, шестьдесят шестой поет!” Но и по этой команде Алексей молчал, тогда чекист скомандовал: “Шестьдесят шестой, выйди со строю!”

Алексей вышел. Охранники тут же встали слева и справа от него, готовые выполнить любую команду чекиста. Тот, умерив пыл, сказал: “Помогите”.

Били Алексея минут десять поочередно, один держит, другой бьет. И вновь последовала команда чекиста: “Шестьдесят шестой, запевай!” Алексей с расквашенным носом и разбитыми губами молчал.

“Применить вторую степень!” – раздраженно рявкнул чекист.

Алексея повалили с ног и били уже коваными сапогами, пока тело не перестало реагировать на удары.

Чекист, явно довольный собой, стараясь не кричать, что у него выходило с трудом, сказал: “Если не будете петь, с каждым будет то же самое, что с этим… бунтовщики, - словно размышляя, продолжил чекист, - их в светлое будущее большевистская партия ведет, а они гимн партии не хотят исполнять”.

Алексея, избитого до полусмерти, Адам Адамович вдвоем с Казимиром донесли до нар.

Алексей в конце дня неожиданно для всех пришел в себя и, подозвав Адама, отчетливо сказал: “Они и Анну теперь не оставят в покое, я прошу тебя как друга, не бросай моего сына, только фамилию измени на русский манер”.

Отвернувшись к стене, Алексей пару раз глубоко вздохнул и затих навеки.

Анну, действительно, вскоре тоже взяли, и она уже из концентрационного лагеря не вышла.

Так и остался в семье Киширских Валериан Алексеевич, превратившись из Велиричевского в Велиричева.

Ноги у Адама Адамовича постепенно стали приходить в норму, хотя болели неимоверно, особенно, когда наступали вечерние сумерки, тут же переходящие в долгие зимние ночи.

В одну из таких ночей, когда у него появилась надежда на то, что начнет поправляться, так как он впервые снял галоши и надел ботинки, оставшиеся от заключенного, которого вчера ночью повели на допрос босиком. Сняв ботинки, он их отдал Киширскому со словами: “Мне они больше не понадобятся, а тебе все теплее будет”. После этого Адам Адамович больше не видел своего соседа по нарам, на которых сидел уже другой обреченный.

А через день, когда Киширский начал одевать ботинки, Евдоким гаркнул:
- Сними ботинки! Они тебе ни к чему.

Идя босиком по цементному полу, а потом по снегу, Адам не чувствовал ни холода, ни ног.

Войдя в подвальное помещение, Киширский хотел было сесть на прикрученную к полу табуретку, но сержант окрикнул:
- Приговор слушают стоя!

Через мгновение в подвальном помещении, скорее похожим на тир, появился секретарь с лощеным листком и пафосно, словно диктор на радио, зачитал: “Протокол номер пятьдесят пять… от шестнадцатого декабря тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Присутствовали: первое – Нарком внутренних дел эССэСээР генеральный комиссар государственной безопасности Ежов. Второе - Прокурор эССэСээР Вышинский. Слушали: Материалы на обвиняемых, представленных управлением эНКэВэДэ по Алтайскому краю номер ноль, ноль четыреста восемьдесятпять от одиннадцатого октября тысяча девятьсот тридцатьседьмого года. Постановили… - далее шло перечисление совершенно незнакомых фамилий, кроме Скрыжишевского и среди них прозвучала фамилия, - Киширского Адама Адамовича тысяча восемьсот восемьдесят шестого года рождения, урожденного деревни Суковичи Сокольского уезда (Польша) – расстрелять!”

И за спиной выстроенных в одну шеренгу лицом к стене раздались выстрелы.

Адам Адамович, раненый в плечо, развернулся и пошел на шеренгу курсантов московской школы НКВД, прибывших для прохождения практики в Барнаул. Киширский шел прямо на отдававшего команды сержанта, в него стали стрелять все двадцать курсантов (по числу расстреливаемых). Киширский изрешеченный пулевыми пробоинами, из которых струйками брызгала кровь, безжизненно повалился назад, неестественно, поочередно вскидывая руки в такт попадавших в него пуль.

На докладе у капитана секретарь, зачитывавший протокол и контролировавший приведение приговора в исполнение, доложил: “Курсант, которому на инструктаже сказано было стрелять в заключенного пятнадцать с первого выстрела легко ранил его, но остальные курсанты не растерялись и исправили промах своего сокурсника, дружно, не ожидая команды, открыли огонь по номеру пятнадцать, и заключенный номер тысяча двести два понес заслуженную кару, как враг народа, приговор был приведен в исполнение”.
- Так, курсанта промахнувшегося во врага народа, отдать под суд, как пособника контрреволюционной диверсионно-шпионской организации в пользу Германии и Польши. Не растерявшимся курсантам при приведении приговора в исполнение объявить благодарность.

И послышалось дружное: “Служим Советскому Союзу!”

Курсанта, не убившего Киширского с первого выстрела, через три дня, как гласил приговор: “за пособничество врагам народа” расстреляли. Приводил приговор в исполнение сам капитан НКВД в присутствии всего личного состава УНКВД. Стрелял в курсанта начальник из автомата, он очередью перерезал пополам юное тело курсанта так, что грудь с головой упали раньше, а нижняя половина тела простояла с секунду, прежде чем рухнула на пол, залитый кровью. Всем присутствующим эта секунда показалась огромным промежутком времени.

Капитан НКВД, повернувшись к присутствующим, объявил: “Вот так, товарищи бойцы невидимого фронта, надо избавляться от врагов народа и их пособников, - и тут же продолжил, - все на праздничный обед в честь успешно проведенной операции по выявлению врагов народа и шпионско-диверсионных организаций и недобитых троцкистско-зиновьевцев!”

На банкете в столовой НКВД после пропущенного первого стакана капитан сказал: “Товарищи соратники мои и боевые друзья, да, боевые, потому что мы ведем бой за чистоту нашего государства. Очищаем его от этой нечисти и уничтожили в этом году всех, кого предписывали нам сверху, а еще мы выполнили встречный план, очистили наш край дополнительно от трех тысяч тех, кто пытался помешать нам строить социализм в отдельно взятой стране, как учит нас великий наш вождь и учитель Иосиф Виссарионович Сталин!” – после этих слов все встали и вытянулись по стойке смирно, со всех сторон неслось: “Урра!”

“В будущем году, я думаю, мы не три тысячи попросим для встречного плана, а все пять, - пропустив второй стакан водки, капитан закончил, - я правильно говорю, товарищи?!”
- Да! Конечно! Очистим наш край от пособников капитализма! – неслось со всех сторон.

Анатолий Адамович Киширский только за три года до смерти решился на то, чтобы запросить и написал “Заявление”. На этом заявлении появилась запись: “Заявителю 30/IV.71г. устно объявлено о судьбе отца (расстрелян) и его реабилитацию. Договорились в части фамилии, мы возбудим ходатайство о том, чтобы отец был реабилитирован не как Кишифский, а как Киширский.

Анатолий своими хождениями по кабинетам КГБ поделился только с женой, предупредив ее, чтобы она ничего не говорила детям.

Галина Васильевна хранила семейную трагическую тайну до 1991 год, и только после подавления путча решила рассказать об услышанном от мужа дочке и сыну, надеясь, что в демократической свободе, наступившей в России после 23 августа, знать о своем репрессированном родном деде уже не навредит им.

Не удовлетворившись рассказами матери Адам Анатольевич пишет заявление: Начальнику УКГБ по Алтайскому краю от Киширского А.А. Мой дед Киширский Адам, отчества не знаю, год рождения приблизительно 1880-1890г. Родился в Гродно, затем проживал в Москве с сестрой, осужден был там же, по какой статье не знаю. Умер в г. Барнауле в тюрьме, которая находилась на горе. Реабилитирован в 1957 году.

Прошу сообщить все, что известно о судьбе моего деда, адреса родственников, если они есть в деле, а также, может быть в деле есть какие-то фотографии, то, если это, возможно, вышлите фотографии.
С уважением А.А. Киштрский.

Через три месяца пришел-таки ответ, за которым Киширского пригласили в управление КГБ и за плотно закрытыми дверями дали прочитать приготовленный ответ на его заявление. Адам Анатольевич, до сих пор удивляясь, говорит: “Я никогда не замечал за собой такой способности запоминать текст с одного прочтения. А вот ответ на мое заявление я помню дословно и даже все знаки препинания в нем: “Уважаемый Адам Анатольевич! – меня поразило обращение ко мне, да еще с восклицательным знаком, словно мне хотят сообщить радостную весть. Это каким надо обладать кощунством, чтобы так начинать письмо, в котором далее сообщались трагические вещи, - Киширский (Кишифский), - и опять удивление с недоумением, что при аресте у моего деда не оказалось документа, удостоверяющего личность, как-то мне в это не верится, - 1886 года рождения д. Суковичи, Белорусской ССР, по национальности белорус, - Какой белорус? Когда даже у меня в паспорте записано, что я поляк и отец мой поляк, а, значит, и дед мой тоже поляк, - арестован 19.10.1937года барнаульским Г.О. НКВД, обвинялся в том, что он, якобы, принадлежал к контрреволюционной эссеровско-монархической организации, что было предусмотрено ст. 58 – 2 – 11 УК РСФСР, - слово “якобы” в этом контексте надо понимать, что дед ни в чем не был виноват, а называние статьи, надо полагать, что все было сделано в соответствии с законом, насколько известно по истории, эсеры выступали против монархии, это же их боевики убивали августейших особ, а советская власть эсеров примирила с монархистами, выходит, - осужден Особым Совещанием при НКВД СССР 15.XII. 1937 года к высшей мере наказания – расстрелу. – Только учитывая опыт нашей страны – расстреливали ни в чем не повинных людей, надо требовать конституционного запрещения расстрелов, - Приговор приведен в исполнение 15.XII. 1937года в г. Барнауле, - возникает уверенность в том, что в 1937 году не рассматривались апелляции, не принято тогда было. Государство занималось не установлением истинности, а выполняло план по уничтожению собственных граждан, чтобы чужие боялись, а, собственно, и сейчас в нашей стране происходит то же самое, только иными методами, - Место захоронения сообщить, к сожалению, не представляется возможным, - вот в это я никогда и никому не поверю. Раз расстреливали, значит, есть то место, где вершилось убийство, следовательно, имеется захоронение. Но оно наверняка такое, что если его указать, то начнется на этом месте столпотворение, ведь уничтожали тысячами тысяч. И какое далее идет в ответе беспомощное объяснение, явно рассчитанное на то, что в нас на генетическом уровне сидит страх, и мы не будем добиваться истины, только вдумайтесь в следующие слова, - так как дела осужденных за давностью лет не сохранились… - Как же так? Применялась высшая мера наказания, а дела не сохранились, значит, сам собой напрашивается вывод, что не суд вершился, а шло планомерное истребление людей, другими словами геноцид собственного народа. Но и другое имеется этому объяснение, ведь если признать геноцид, то и вершители его должны предстать перед судом, а им, истреблявшим народ, все их деяния за давностью лет прощены. – Определением Верховного Суда РСФСР от 23.05.59г. решение Особого Совещания при НКВД СССР от 15.XII. 1937года отменено, уголовное дело в отношении Киширского прекращено за отсутствием состава преступления сам он реабилитирован. – А это уже верх кощунства, что же получается? Мой дед с 1918 по 1922 год был в Красной Армии полковым лекарем, лечил, выхаживал тех, кто, удержав захваченную в 1917 году власть, стали планомерно уничтожать своих добродетелей. Это верх моего непонимания того, что происходит с человеком, когда он попадает во власть, или наделяется ею, для него уже нет отдельно взятого человека, и совсем уж верхом цинизма на этом фоне выглядит присказака, так часто повторяемая Сталиным, и подхваченная его окружением: “Лес рубят, щепки летят”. Огромный лес был вырублен, а щепок при этом несчетное количество разлетелось, - Справку о реабилитации Киширского А.А. вы получите из Верховного Суда РСФСР, куда нами сделан запрос. Свидетельство о смерти, - какой смерти? Тут должно быть употреблено слово из приговора о “расстреле”, в крайнем случае об “убийстве”, - вам направит краевой отдел ЗАГС г. Барнаул на основании нашего запроса. – Так ничего и не пришло, да ладно, бог с ними, но в ответе нет даже намека на покаяние властей. Власть, это видно из письма, не только не мучает совесть, а ответ указывает на полное отсутствие таковой.

На вопрос жены, когда все сроки прошли:
- Адам, ты справку получил? – он ответил:
- Какую справку? Смотри, какая перетрубация идет, где это УКГБ и ихняя направляющая и организующая рука КаПээСэС?..
- Все равно, что-то же будет вместо КаГэБэ.
- Да уж появилось эФэСБэ.
- Ну, вот, видишь, надо побеспокоить.

Все аресты производились по разнарядке из Москвы. Старался вождь мирового пролетариата изо всех сил, чтобы надолго запомнили его. Но когда Хрущев малость очухался и дал команду реабилитировать репрессированных в 30-е годы, то вновь заработала та же машина и опять, словно под копирку, заполнялись протоколы допросов свидетелей, знавших расстрелянного.

Получив в УКГБ задание о проведении допросов лично знавших Киширского, Старший лейтенант Акошкин отправился во Власиху.

Первым делом он зашел в сельсовет.

На приветствие вошедшего в серо-синеватом точно подогнанном по фигуре костюме, секретарь ответил по военному:
- Здравия желаю.

А когда вошедший предъявил кровавого цвета корочки, где значилось “старший лейтенант КГБ”, Мякушев похвалил себя: “Глаз-то наметанный, сразу определил, что за птица пожаловала, от меня не скроешься и под цивильным костюмом”.
- Мне нужны люди, которые знали Киширского.
- Так он у нас не живет.
- А где он? – специально задал вопрос старший лейтенант, чтобы проверить, держат ли в секрете дела 30-х годов.
- Не знаю и припомнить не могу.
- А вы постарайтесь, Алексей Иванович, надо припомнить.
- Ну если надо, товарищ старший лейтенант, то припоминаю, был у нас такой житель в селе, но его того…

Не того, Алексей Иванович, а куда-то в тридцать седьмом году уехал из села и больше не возвращался.
- Я работаю в должности секретаря сельсовета с тысяча девятьсот двадцать девятого года, как закончил семилетку, вот с тех пор и работаю, но что-то не припомню, хотя нет, когда у него на квартире производили обыск, я присутствовал. Вещей у него изъяли множество, правда, не в его комнате все находилось, а там, во второй половине дома, где жила его бывшая жена с детьми.
- И что же изъяли?
- Граммофон с пластинками, единственный на всю деревню, пианино, два дивана на пружинах и две кровати на панцирных сетках, а посуды не сосчитать сколько, две коровы, двух поросят, а птицы той целую стайку, - видя, что Александр Иванович внимательно слушает его, продолжил, - когда составили список изъятых вещей, то указали, до сих пор помню, это мое первое участие было в таком мероприятии, врезалось в памяти крепко: “При обыске присутствовал секретарь эСэС…”
- Как, как вы сказали?
- Ну, это сокращенно, как записано было, а сейчас, после войны-то с фашистами, это, я понимаю, звучит… ухо режет, хотя это всего-навсего сельский совет, выходит: “присутствовал секретарь сельсовета Мякушев”, - и первым делом заставили расписаться на пустом бланке, а потом уж заполнили.
- И вы подписались.
- Да.
- И что потом заполнили?
- “Изъято при обыске: разных документов на листах – 16, фотокарточки штук – 14, набор заграничных снимков – 35, разной переписки на листах – 200”, - я точно помню, тогда еще поинтересовался: “А скотина?”
- Возьмешь себе, - ответил уполномоченный НКВД. - Всю мебель погрузили на грузовик, а Киширского втолкнули в автофургон с надписью “Хлеб”… И увезли нашего доктора.
- А что со скотиной? В колхоз сдали?
- Какой колхоз, мне уполномоченный наказал кормить скотину как следует. Председатель колхоза сам всегда придет, поинтересуется, мол, сенцо, фураж не закончился. Скажу на исходе, тут же пришлет две подводы, одну с сенцом, другую с зерном. Хорошо у меня в тридцать седьмом, да и в тридцать восьмом было, количество голов крупного рогатого скота росло. У врагов народа обычно хорошие были коровы, бычки, поросюшки, мне даже тогда председатель выделил скотника, который ухаживал за разросшимся стадом.
- И куда мяско-то шло?
- Да все туда, бывало, нагрянут компанией человек десять, сразу: “Режь самую хорошую живность”, и гужуются до полночи, а потом еще и с собой мяска прихватывают.
- Алексей Иванович, мне надо трех свидетелей.

Мякушев дал список из трех человек, которые жили в 37 году во Власихе.
- Только вот хорошо они Киширского не знают, - посетовал секретарь.
- А у вас директива Верховного Совета есть в части помощи органам в проведении реабилитационных мероприятий?
- Да, да, товарищ старший лейтенант, - словно спохватившись, заверил секретарь.
- Значит, вас не надо предупреждать, что все должно происходить незаметно для населения.
- Да разве ж я не понимаю, что это государственное дело, а раз государственное, значит, само собой, секретное.
- Не секретное, но и болтать об этом не надо! – назидательно изрек Акошкин, - И свидетели должны быть людьми, преданными советской власти.
- Да, да, товарищ старший лейтенант, - поспешил вновь заверить секретарь.
- Не старший лейтенант, а Александр Иванович, и запомните, для населения я инструктор райкома партии, прибыл с проверкой подготовки хозяйства к посевной.
- Да, да това… Александр Иванович. Значит, мне надо идти прямо к Дорохееву, Дуриглазову и к Гурасимову? - глядя в список уточнил старший лейтенант, - Проверенные люди?
- Да, да, настоящие бойцы, наши революционеры.
- Главное, чтоб неболтливые были.
- Само собой, Александр Иванович, мы с ними в одной связке, а начинали с комитета бедноты.

Дорохеев с окладистой бородой, бодрый мужчина 56-ти лет, прочитав протокол допроса со своей фамилией, поинтересовался:
- Надо подписать?
- Да.
- А нельзя ли добавить?
- Что?
- А что, как фельдшер, он во Власихе пользовался большим авторитетом. В любое время дня и ночи никому не отказывал в оказании медицинской помощи. Короче говоря, к своим обязанностям он относился очень добросовестно.
- Конечно, Виктор Кузьмич, конечно же, можно, - старший лейтенант аккуратно дописал нужную фразу и передал протокол Дорохееву.

Тот еще раз прочитал и вывел свою подпись в протоколе.

Старший лейтенант, подписав все три протокола за каких-то неполных два часа на работе появился только через неделю и отдал подписанные протоколы заместителю начальника управления КГБ по Алтайскому краю.
Тот спросил его:
- И это все, за неделю?
- Так точно, товарищ полковник.
- Да-а… это не тридцать седьмой год, когда мы работали, я в один день как минимум по двадцать врагов народа изобличал. У нас какой порядок завел капитан госбезопасности, чтобы мы впятером не менее ста врагов народа изобличали, соответственно, по сотне в день приводили в исполнение приговоры… вот то была работа.
- Товарищ полковник, но надо же, как вы сами инструктировали, с каждым досконально разобраться.
- Если по три будем реабилитировать в неделю, то нам хватит этой работы лет на сто.
- А что я сделаю, товарищ полковник, свидетелей-то почти не осталось.
- Как не осталось? Ах, да мы же после первого круга борьбы с врагами народа шли по второму и всех свидетелей убирали, а потом новых свидетелей за связь с врагами народа убирали, работы было невпроворот, - с какой-то даже радостью и отеческим сочувствием к старшему лейтенанту в голосе произнес полковник.
- Товарищ полковник, никто не помнит тех событий, - ляпнул Акошкин.
- Как это не помнит? Кто не помнит, надо напомнить… а осведомители на что?
- Так они у нас молодые.
- Что, и старожилов не осталось?
- Почему, есть, но они в один голос заявляют, что не помнят, никого не знают.
- Жили в то время, обязаны помнить. Не помнят, привлекать как укрывающих сведения от органов.
- Товарищ полковник, но они действительно не помнят, - продолжал оправдываться старший лейтенант, - в то время столько исчезало бесследно людей…
- Да-а… потрудились мы на славу, зато вам досталось чистое государство, ни одного врага народа, правда, антисоветчики появились, но это не страшно, их теперь немного, мы воспитали народ в духе патриотизма. А один, два десятка на город сыщется, так мы их в психушку упрячем. Ну какой здравомыслящий человек начнет поносить социалистическое государство с самым справедливым строем на земле?
- Я думаю, товарищ полковник, только сумасшедший.
- Правильно мыслишь, старший лейтенант, а раз сумасшедший, значит, место ему в психушке вместе с “наполеонами” и “кардиналами Ришелье”. Но темпы реабилитации, старший лейтенант, надо повышать. Как говорил начальник УэНКэВэДэ капитан государственной безопасности: “Надо чтобы в управлении все гремело, грохотало, не люблю я тишины!” Настоящий был чекист. И у высшего начальства был на счету и для нас, молоденьких офицеров госбезопасности, был как отец родной, заботился, чтобы мы все квартиры имели. Ну, мы и старались. Я скоро уйду на заслуженный отдых, а вам вести бой со всякой нечистью, покушающейся на завоевания Великого Октября. Вот я и хочу, чтобы ты, старший лейтенант Акошкин, был достойным продолжателем дела, которому мы служили верой и правдой.
- А как же с культом личности?
- Не спеши. Пройдет эта реабилитационная кампания, и снова вспомнят и по-прежнему будут уважать товарища Сталина, это же он одержал победу над Гитлером. Что-то мы с тобой заговорились Акошкин, как хоть зовут-то тебя?
- Сашка-а.
- А по батюшке?
- Александр Иванович…
- Я надеюсь на тебя, Александр Иванович, и ты не по одному в неделю будешь реабилитировать, а хотя бы по десять, так, чтобы к новому году мы смогли отрапортовать о досрочном выполнении плана по реабилитации вра… незаконно репрессированных в тридцатые годы. Нет, все-таки веселые были те годы, мы чувствовали себя на передовой фронта борьбы с врагами народа… зря Никита Сергеевич замахнулся на вождя мирового пролетариата. Разве это советская власть, так, подобие какое-то. Вот в наше время настоящая была советская власть, попробуй только пикни против, - сразу приговор и нет проблем.

На следующий день старший лейтенант уже сопровождал полковника в психбольницу.