Умирать страшно

Умирать первый раз страшно. Потом, конечно, тоже больно, но не страшно. Совсем не страшно. Только больнее и больнее.
Когда я умер первый раз, была зима. Красивая зима – именно такая, как я люблю. Много пушистого снега, холодно, звонко. Я помню, что жил тогда еще с родителями, и они вообще не заметили, что меня нет. Наверное, тогда были другие заботы, а, может быть, они думали, что я давно уже мертвый. Так или иначе, была зима. В комнате, как всегда, было недостаточно света, потому что мне всегда недостаточно света, независимо оттого, что ввинчены все лампочки, а счетчик усердно считает киловатты по муниципальному тарифу. Солнечного света всегда много, а электрического – сколько ни старайся, не хватает. Все получилось как-то безболезненно и быстро. Неопытный ум переключил свое внимание на поиски новостей и развлечений, и смерть подержала меня всего пару дней. Но, так или иначе, это был первый опыт.
Во второй раз было все по-настоящему. Гроб стоял в комнате около двух месяцев и к нему то и дело подходили соболезнующие и сочувствующие. Возле него произносились торжественные и серьезные речи о том, каким я был славным, и как всем меня будет не хватать. Семья горевала невероятно. Они исходили все церкви в округе, старались ни коим образом не ранить мое мертвое самолюбие и вообще позволяли мне не отвечать на любые вопросы. Их, разумеется, не устраивало мое горизонтальное положение, им было грустно, но они знали, что «так надо» и «так будет лучше». Благодаря тому, что к моему изголовью они регулярно ставили свежие цветы, приносили баранки и пряники, чтобы помянуть мою прежнюю жизнь, я родился опять. И в этот раз именно они меня и родили. Я думаю, это хорошо, когда человека рождает собственная семья. Гораздо хуже, если это делает чужая. Или вообще посторонние люди, цыгане какие-нибудь, например.
В третий раз все прошло как по маслу. Благодаря курсу психиатрической реабилитации, который случился у меня после второй смерти, я запасся мертвой и живой водой. Смерть в виде некрасивого животного отравила меня стаканом собственных принципов. И мне ничего не оставалось, кроме как проглотить все это, постепенно выблевав в течение полугода.
Кажется, сейчас я снова умираю. Очень не хочется. Я знаю, что после этого раза уеду в другой город и постараюсь сжечь и забыть все-все, что у меня есть. В 27, наверное, уже поздно. В 25, наверное, еще недостаточно мозга, чтобы перестать стучать в стену кулаками. Мне не удастся назвать это никак, кроме побега от самого себя, который, как мы знаем из книг и фильмов, а кто-то и из жизненного опыта, не имеет никакого смысла. Но зачем мне смысл, когда мне уже 27. Надо просто дожить оставшееся время, постаравшись никого не обидеть, и, может быть, что-нибудь понять.