Повезло

    Нам сегодня по-настоящему везло. Везло с самого начала... После двухнедельных морозов под сорок градусов начинающий день обещал быть теплым.
    Раненько поутру мы с другом Иваном отправились в субботу из общежития, где обитали, учась в ГПТУ, в Дом заезжих. Так называлась в Заречье перевалочная база нашего совхоза. Стояла необыкновенная тишина. Казалось воздух замер. Ни одна ветка на деревьях не колыхнется, даже воробьи, расслабившись от многодневного напряжения, сосредоточенно искали на проезжей части чем поживиться. Да и снег под валенками как-то необычно шуршал.
    В большой ограде Дома заезжих не было ни одного автомобиля. Значит надеяться бесполезно на попутную машину. Придется видно добираться до дома через райцентр, а это без малого полторы сотни километров, причем около четверти из них  по зимнему бездорожью.
    Не заходя на территорию базы, напрвились мы к Чуйскому тракту. Повезло сразу, как подошли к нему. На перекрестке стоял грузовой ГАЗик в нужную нам  сторону, а его водитель что-то высматривал под капотом машины. Именно высматривал, потому что никаких действий не производил. В кабине машины сидела женщина, видно попутчица. Это обстоятельство усложняло наше намерение.
    Подойдя к шоферу, мы очень вежливо поздоровались. Водитель аккуратно и неторопливо прихлопнул капот машины на место, осмотрел долгим взглядом свой автомобиль и, чуть повернув голову, с безразличием посмотрел на нас. Так умели смотреть только шоферы тех далеких 50-х -60-х годов: они были постоянно в поле внимания и этим вниманием избалованы. Для сельских жителей, в отличие о городских, шоферы были в силу их крайней малочисленности недосягаемыми звездами, пользовались большим авторитетом и популярностью. В соответствии  с устоявшимся этикетом по отношению к данной категории полубогов вежливо и в меру просительно мы поинтересовались направлением и временем начала движения ГАЗика. Окинув нас снисходительным взглядом, шофер небрежно бросил:
; До Сросток еду.
     Изобразив на лицах предел надежды на его великодушее, почти хором мы протянули-пропели:
; Возьмите, пожалуйста, нас.
     И вот мы в кузове машины, сидя на каких-то не то ящиках, ни то коробках
счастливые едем по Чуйскому тракту.
Правда зимой в кузове открытой машины сидеть в фуфайках не очень комфортно,  но сам факт движения, приближения, точнее быстрого сокращения расстояния до нашего желанного пункта, скрашивал это незначительное неудобство. Мы, прижавшись от холода поплотнее друг к другу, переглядывались и ликовали — везет же нам.
    Вот и Сростки. Шофер притормозил на обочине, выглянул из кабины  и строго-заботливо спросил:
; Как вы там, братва, живы? Тогда слезайте, приехали.
   Мы спрыгнули из кузова и, подскакивая и размахивая руками для «сугрева», протянули ему по полтиннику и рассыпались в благодарности. Машина, повернув в переулок, скрылась. Впереди был путь в сотню с небольшим километров. Но день только-только начинался.
    Бегом, чтобы побыстрее согреться, помчались до места постоянной остановки автомобилей. И опять нам повезло: у столовой на обочине дороги стояла пара грузовиков с какой-то сельхозтехникой в кузове, во всяком случае по виду предназначенной для села. Мы сразу же избрали проверенную и оправданную тактику ожидания: неспеша стали прохаживаться около машин.
    В распахнутых полушубках, на ходу прикуривая, явно довольные «перекусом» (поздним завтраком) к машинам направлялись мужики. Один из них пожилой, с седыми от никотина пожелтевшими усами, другой видно начинающий водитель. Он шел,  явно копируя своего старшего напарника, его манеру курить, сплевывая в сторону, с так же сдвинутой набекрень шапкой. Наше намерение они издали поняли, но  с непреступно-равнодушным видом (шоферская каста избранных прогрессом) они подошли к своим «ласточкам», попинали со значением колеса. Только после этих магических действий дали понять, что мы в их поле зрения. Робея от смущения и надежды,  подошли поближе, извинительно поздоровались и поинтересовались их пунктом назначения. Старый небрежно и коротко бросил:
; В Красногорск.
   У нас дух перехватило от волнения.
; Дядя, - обратился я к старшему, с усами, - пожалуйста, возьмите нас.
; Вы что красногорские? - спросил он.
; Нет. Мы в село Пильно.
; Аа! - неопределенно протянул он.
    Посмотрел на своего молодого напарника, который стоял с видом человека, недовольного надоедливыми приставаниями разных там  всяких. Старший чуть улыбнулся в усы, хлопнул по плечу паренька  и приказал:
; Садитесь, поехали.
    С прыгающими в радости сердцами от такого везения мы залезли  в кабины, м ой друг с ветераном, я с молодым, на год-два старше меня. Вот это везуха! На машинах, да еще в кабине, да еще и до самого районного центра!
    А солнце уже высоко поднялось, сияло так ярко, словно радовалось нашему везению. Проехали с десяток километров. Мой благодетель-шофер снова закурил, степенно сделал затяжку, выпустил табачный дым в приоткрытое стекло дверцы и  спросил:
; Учишься?
; Ага, - сказал я.
; А где?
; В ГПТУ №3, на механика.
; Ох, ты! Шоферами командовать будешь, -  усмехнулся парень.
; Да ну! - смущенно буркнул я.
; А че! Выучишься, попрактикуешься годика два шофером,  глядишь, и механиком поставят. Все-таки с образованием, не то что наш брат-шофер. А там и до завгара недалеко! Хорошее училище ты выбрал, - подытожил он, — а я вот семилетку закончил, да курсы шоферов, - не то с сожалением, не то с упреком в чей-то адрес сказал парень.
    Помолчали, думая каждый о своем.
; Меня Николаем звать, - повернулся шофер. — А тебя?
; Гошка. Я случайно попал в ГПТУ. После десятого класса поехал поступать в сельхозинститут в Барнауле, да сбежал после первого вступительного экзамена домой. Так за месяц истосковался по дому, по своей деревне, что плюнул на этот институт и деру.
; Ну и дурак ты, Гошка! - сделал вывод Николай. - Тебя бы ремнем за это родителям по ордному месту для науки.
; Так я у деда с бабушкой живу, а они рады-радехоньки, что я вернулся к ним. Сейчас вот учусь второй год в училише, они меня каждый раз провожают со слезами.
; Аа-а! Без родителей ты значит, -  с сочувствием сказал Николай и  снова закурил.
      Я, расслабленный теплом, глядел на бесконечную череду тополей, выстроившихся вдоль Чуйского тракта. От их мелькания и ровного жужжания мотора потянуло на дремоту. Начал клевать носом.
; Так, без родителей значит, - не то переспросил, не то подтвердил свои мысли шофер. - Бывает, - подытожил он  и выбросил очередную искуренную папиросу. - Я вот тоже с двумя сестренками у матери. Отец с фронта не вернулся. Без вести пропал, как написали в бумагах.
     Грузовик то притормаживал на неровностях дороги, то, довольно урча мотром, набирал скорость. Вот и свороток с Чуйского тракта на красногорскую дорогу. Скорость заметно снизилась, асфальтовый тракт остался позади, впереди ямы да кочки и подъемчики в горы будь здоров! Вобщем название района Красногорский  дорога оправдывала. На вершине перевала Кызырык остановились поразмяться, перекурить, да и просто полюбоваться одно удовольсьвие в такой ясный солнечный день на открывшиеся с перевала шири и дали. Снег блестел так ярко, что глаза невольно щурились. Иван с довольной улыбкой подошел ко мне. Видно было, что и у него разговор с пожилым водителем приятным был. Шоферы закурили. Предложили и нам. Стоя чуть поодаль, вполголоса стали перебирать возможные варианты дальнейшего везения. Казалось, что уж больно удачно складывался день. От райцентра до Пильно еще 30 километров. Машины зимой в ту сторону не ходят. Так что везением будет или случайно оказавшийся из нашего села трактор с санями, или приехавший на лошади в райцентр по неотложным делам земляк. Третий, самый реальный вариант — пеший, не единожды использовавшийся нами. Но это уже не везение. Что гадать, приедем — увидим.
   Остаток пути проехали как-то незаметно. Из окна кабины я смотрел на сменяющие друг-друга пейзажи, разглядывал многочисленные вдоль дороги заячьи и лисьи следы, размышлял, как зайду домой, как обрадуются мне тятя и мама-стара (так я звал своих дедушку и бабашку), как мама-стара непременно сварит пельмени. Вкус их  даже почувствовал во рту. Пельмени у мамы-старой по-особенному вкусные, нигде таких не поешь. Размечтался до обильного слюновыделения. Да и другая причина была — время-то уже обеденное.
   Вот и Красногорск. Расстались мы с Николаем как друзья давнишние. Он даже  денег с меня за проезд не взял. Сказал:
; Че я у тебя брать-то буду. Небось пенсии то у деда с бабкой не ахти какие. Давай, брат, заканчивай свое ПТУ, да к нам в гараж совхозный приезжай.
    Пожали на прощание руки, поблагодарили обоих шоферов и поспешили к центру села, где обычно ставили свой транспорт приезжавшие земляки. К нашему сожалению знакомых не было. Зашли в столовую, взяли по три порции хлеба и по тарелке щей без мяса. На большее денег не было. Но настойчивые запросы наших желудков были вполне удовлетворены.
    С надеждой пошли снова к остановке. Деревенских не было. Видно везение закончилось. Оставался пеший вариант. А солнце уже клонилось к закату, потянул нежданно ветерок, на горизонте замаячили тучки. Чуть поодаль у райбольницы стоял трактор с санями, на них сидели и стояли рядом с десяток человек. Мы подошли, поинтересовались без особой надежды, в какую сторону пойдет трактор. Молодой парень, глядя на нас, воскликнул:
; Я же вас знаю. Вы из Пильно. Учился я один год в вашей школе, из Кажи я.
    Разговорились. Вспомнили его и еще нескольких парней из села Кажи. Наша Пильненская школа была средней, а в Каже — семилетка, вот и приходилось выпускникам после окончания семи классов ходить в нашу школу продолжать учебу. Надо сказать, что заканчивать среднюю школу мальчишкам и девчонкам из более чем десяти окрестных деревень приходилось в селе Пильно. Приходилось в полном смысле этого слова: по субботам после уроков пешком по домам в родные села за многие километры  и даже десятки километров, в воскресенье с продуктами на неделю — в Пильно. Немногие выдерживали. А сколько трагических случаев было во время этих походов за знаниями. Особенно зимой. Аттестаты о среднем образовании получали единицы. Но это я так вспомнил, к слову.
   После оживленного разговора у трактора мы решили ехать в село Кажу: от него да нашего  10-12 километров. Это не тридцать все-таки.
   Тракторист, когда двинулись в путь, даже не поинтересовался чужаками. Трактор гусеничный, сами понимаете, не автомобиль, скорость движения чуть более пешеходной. Но лучше плохо ехать, чем хорошо идти, как говорится.
    Заезжали в Кажу по сумеркам. Сразу продолжить путь пешком до Пильно попутчики не советовали. Выяснилось, что дорогу-летник замело, а напрямую зимником не проторили еще.
Подумав,  предложил я Ивану дойти до хорошо знакомой мне семьи директора семилетки Василия Лаврентьевича, его сын три года квартировал у моих дедов, когда учился в восьмых- десятых классах, и попросить у него школьные лыжи. А на лыжах-то мы вмиг до своего села напрямки десять километров одолеем. Василий Лавреньтьевич принял нас радушно, несмотря на наши протесты и уверения, что мы сыты, накормил нас ужином, принес из школы две пары лыж на валенки. Пытался убедить остаться ночевать. Тем более снег пошел, крупный, лопушистый, но без ветра. После целого дня везения разве могли мы еще целую ночь ждать. Решительно заверили, что эти километры, отделяющие нас от дома, пройдем не дольше чем за полтора часа. И вправду, выросшие на лыжах, исходившие в зимние дни многие километры, знавшие все окрестные горы и лощины, не могли мы быть неуверенными в  своих возможностях. По нашим заверениям это был такой пустяк, что Василий Лавреньтьевич согласился и пожелал нам хорошего пути, а заодно передал привет моим старикам.
    Вышли за село. Лыжи конечно не совсем везение, но и не пеший ход. Они легко скользили по следу, оставленному и затвердевшему от транспортировки волоком стогов сена с поля. Дышалось легко. Половину пути по лощинке мы пробежали, как говорится, на одном дыхании. Еще рывок — и мы дома! Даже снег, поваливший сплошными хлопьями навстречу, нас не волновал. Кончилась накатанная дорога. То есть она не кончилась, а вела в другую от нашего села сторону. Не задумываясь, мы продолжили путь в гору. по цельному снегу. Через каждые 100-200 метров менялись  с Иваном местами: снег был глубоким, лыжи проваливались настолько, что впереди идущий быстро утомлялся. До Пильно оставалось по нашему предполоржению 3-4 километра. Пока шли в гору, немного подустали, вспотели. Подбадривала мысль: одолеем подъем, а там спуск, и мы дома. Но на вершине горы уже подувало серьезно. Снег, все усиливаающийся, на ветру буквально слепил глаза. Мы прибавили  ходу, подстегиваемые недобрым предчувствием. Поверх голов внезапно послышался звенящий гул: мы пересекли телефонную воздушную линию, соединяющую наше село с Кажой. Провода издавали на ревущем ветру воющие звуки. Ночь. Темнота. Разбушевавшийся буран. Проваливающийся под лыжами глубокий снег. Снег, леденящий душу, и тягучие, тошнотворные позывы подступающего страха. С трудом перекрикивая буран, договорились идти с этого, пока еще очень знакомого нам места, по самому короткому пути. Не прошли мы и двухсот метров, как оказались  в неистовом шквале ветра и снега. Друг друга мы могли видеть не более чем в трех-четырех шагах. Это был уже не буран, а неистовая буря, подобную которой я ни до ни после не видел. Колючий снег не дает дышать, забивает рот, проникает в рукава и под полы фуфаек. Смертельный страх пополз холодной змеей по спине. Сознание выдавало одну мысль — погибли. Присели на лыжи в отчаянии. По ветру от нас, тесно прижавшихся друг к другу, стал расти бугорок снега — сугроб. Застучало в голове — это наш гроб, гроб. И тут отчаяние выплеснуло надежду..
; Иван, - закричал я что есть мочи, - назад идем, к проводам. Там наше спасение.
    И мы стали сквозь снежный кошмар продираться обратно, туда, где пересекли гул проводов. Ориентиром был ветер: когда проходили под проводами, он дул с левой стороны, возвращались так, чтобы ветер дул только справа. А вот и знакомое завывание. В неистовом хороводе ветра, снега, свиста проводов чудился еще один, замораживающий волю торжествующий хохот и ликование какой-то неведомой силы. Но теперь мы обрели цель: идти навстречу ветру вдоль проводов, вернее звуков, ими издаваемых. От столба до столба. Это тридчать метров. Это отсчет борьбы со стихией за жизнь. От столба до столба — отдых. И снова до следующего столба.
   От своего деда я не раз слышал рассказы о погибших в бураны, в те времена часты были такие случаи.
; Главное, - говорил он, - не давать себе засыпать от усталости, держаться на ногах и не поддаваться страху.
    Иван был намного физически крепче меня, выше ростом, мускулистее, ловчее меня в играх. И поначалу держался молодцом. Но вот к ужасу своему я увидел, что Иван начал отставать, все чаще приседать на лыжи и на очередном переходе  лег на снег. Я стал его уговаривать, просить, умолять подняться и идти. В ответ слышал одно:
; Не могу. Полежу немного, отдохну вон в той копне соломы, - и показал рукой на сугроб, - тогда пойду.
    Время шло. Иван не вставал. Опять стал расти по ветру бугорок снега.
; Су-гроб! Су-гроб! Су-гроб! - стучало  в висках.
    Предприняв очередную безуспешную попытку поднять друга на ноги, я в ярости схватил лыжные палки и с криком:
; Я убью тебя, если ты не встанешь! Мы же погибнем, - начал лупить его по чему попало.
    Иван стонал, кричал, что ему больно, изворачивался, но я в бешенной злобе бил его и бил. Сломалась лыжная палка. Вторая сломалась. Я, обезумев, схватил вторую пару и….  Иван стал подниматься. Обхватив его за туловище рукой, наполовину взвалив на себя, глотая снег и слезы, я беззвучно кричал:
; Идем, Ваня! Идем, иначе до весны нас здесь не найдут.
    Падали, вставали и снова шли и шли. Время исчезло, остановилось, растворилось в кошмаре снега и ветра. Только не поддаться слабости, только идти, доползти до следующего столба. От столба  до столба! От столба до столба! Спустились в лощину. Ветер как будто начал утихать. Но впереди по нашей «столбовой дороге» возник подъем. Снег по пояс, выше пояса. Пять-шесть метров по снежной каше — передышка длительная. Четыре-пять метров — снова передышка. В голове от физического перенапряжения сплошной гул. Ноги ватные, еле  передвигаются. Сил нет! Сознание на грани провала. Только не сесть, только не лечь, только устоять на ногах.
   Ветер все заметнее утихал. Буран, бросив нас, умчался. Подъем тоже закончился. В небе, рваном от все еще несущихся туч, стали проблескивать звезды. И вдруг мы увидели под горой, ну от силы в полукилометре от нас, огоньки. Тупо и медленно рождалась мысль: «Мы выжили!».
  Осталось только скатиться на лыжах с горы, как это делали мальчишками сотни раз, и мы дома. Но только минут через 15-20  смогли подняться и продолжить движение к жизни. Не дойдя самую малость до дома Ивана (а стоял он на окраине села), я повалился на снег и уже не мог встать. Друг мой Иван! На сей раз ты меня дотащил до крылечка своего дома.
   На шум  и стук вышли его родители. Потом было все: удивление, расспросы, горячий чай, даже по стаканчику бражки, ахи и охи.
   Я все-таки часа через полтора пошел до своих стариков. На улице было тихо. Мерцали яркие звезды. Чувствовался усиливающийся морозец. Кошмар остался позади.
П О В Е З Л О !
   Утро следующего дня. Часов одиннадцать. Я сплю в теплой мягкой постели. Тятя с мамой-старой ходят по избе тенями: не разбудить бы. Но вот шумно вваливается Иван.
; Вставай, - кричит, - Посмотри, что ты сотворил вчера.
    И раздевается. Когда он снял рубаху и повернулся ко мне спиной, я замер: все тело — сплошное фиолетовое пятно. Это следы от палок, которыми я «умолял» друга не умирать,. следы  жестокости, в которой меня ни разу друг не упрекнул,  ибо эта жестокость была во спасение.
1963-2010