Розовое и голубое

- Ну, напиши ты мою историю! – второй день настойчиво просит меня Петрович. - Пусть она прочитает! Пусть узнает!..- Петрович и мысли не допускает,  что его фея не обязана читать то, о чём я пишу.
 – Ты же писатель! – его волнует только одно: - Когда?..
-  Да мне бы хоть одним глазом взглянуть на твою фею, тотчас бы и приступил! – я, скорей, отшучиваюсь, чем даю ему обещание о чём-то написать.

Я себе и представить не мог, насколько Петрович был прав: я – напишу! Она – прочитает! Она ведь читала всё, о чём я писал…
Я увидел ЕЁ!..

Петрович - закоренелый холостяк.
Прошлым летом я познакомился с ним в Одессе. Мы оба надолго застряли в командировках, и, волею судеб, соседствовали  в одной комнате гостиницы.
Кончался месяц август. Поздними вечерами мы вместе пили  сухое  вино, а по утрам  наши тропы расходились: я, по большей части, и по полудни колдовал над рукописью дававшейся с трудом повести, а Петрович  "барражировал" по многолюдным пляжам в поисках "единственной". За очередным распитием "сухача" в один из вечеров Петрович и пригласил меня на следующее лето приехать к нему в гости.
 - Я мешать тебе не стану! – заявил он, а я, падкий на перемены мест, охотно согласился и пообещал ему, что обязательно воспользуюсь его гостеприимством.
Так и вышло. Петрович любезно мне предоставил отдельную комнату - на выбор! – в огромном пустующем особняке.

И вот уже третий день, как я   живу у Петровича. За это время я во второй раз еду вместе с ним на дачу. Собственно дачи, как таковой, у Петровича пока нет, есть участок с фундаментом под строительство.
Дачников на платформе, с которой мы с Петровичем должны влезать в поезд, состоящий из двух вагонов, я за первую поездку запомнил почти всех в лицо.
Эти люди всё друг о друге знают.
Если в один из дней кто-то на платформе не появляется, всем становится известно, что к нему из Сибири приехал родственник. Или, что к счастью случается не часто, вчера к нему домашние вызывали карету «Скорой помощи» - сочувствовали.
В общем, в неторопливом беге дней никто не остается не замеченным.

Наблюдательности меня учить не надо.
Местные женщины меня совершенно не интересуют.   "Резвых и заблуждающихся"  я научился отличать от "матрон" и"сортирую" их наравне с Петровичем с первой поездки к нему на дачу. Красящиеся женщины в шортах, под шляпками, в блузонах, в тёмных очках, с собачками на поводке – осознанно или неосознанно, так или иначе, - озабочены, и пребывают в вечном поиске так необходимого им мужского внимания к своей персоне. "Матроны", которые сгибаются от тяжести находящихся в руках плетёных корзинок, полных провизии, - все они многострадальные матери, привезшие порадовать дедушек и бабушек подрастающими наследниками, жаждут побыть дня три-четыре без мужей – уединиться!. На дольше их терпения не хватит: благие намерения и зов плоти - не равные соперники.
 Сам же я, стесняюсь признаться, отправляясь в поездку, пустился, фактически, в бега,   оставив жене адрес: "У Петровича, возможно, на даче…"
 Я сгораю от нетерпения поскорей закончить повесть, которую дома почему-то мне никак не удается одолеть. Еще меня мучит совесть: перед моим отъездом вечером жена уколола безымянный палец правой руки. Ранка была пустяковой, но палец покраснел. С женой мы договорились, что через три дня созвонимся.
  - В том городке живет моя институтская подруга! – поставила в известность на прощание меня жена. – Но адрес ее мне пока не известен! – пошутила.

Я поймал себя на мысли, что я поддаюсь влиянию Петровича, и это меня встревожило.
 С одной стороны, Петрович ко мне, когда я работаю, не навязывается и обещание своё выполняет – не отвлекает. С другой стороны, его разговоры прямо прилипают к моим мозгам, наслаиваются, давят на моё сознание, заставляют меня сворачивать с намеченного мной пути; зигзаги в мои планы не входят. Я понимаю, что Петровичу не достает мужского общения, и я решаю, что ничего страшного не случится, если я пожертвую ему  еще один из своих дней, совершив очередную с ним  поездку на дачу; она пойдет мне же во благо – развеюсь, чтоб сосредоточиться.
И вот утром мы с ним спешим к поезду на нашу платформу.
Петрович, уже в который раз повторяется, без умолку рассказывает мне о своей
"вчерашней" пассии:
- Блондинка! В розовом платье! Зачем она сошла на нашем полустанке? Зачем она вышагивала по тропинке впереди меня? Зачем она не свернула сразу направо или налево, как это сделали другие женщины? На нашей платформе она не садилась. Я бы сразу её заметил. И ты бы, Игнатьевич, непременно свой глаз на неё положил!
- А как поступили бы другие мужчины? – осторожно  интересуюсь я.
- Другие? – Петрович меняется на лице. – Да у тех, которых, к счастью, на платформе не оказалось, у всех потекли бы слюнки! Игнатьевич! Представляешь, как на неё засматривались те немногие женатики, будучи при жёнах!?
Я почему-то Петровичу верю. Должно быть, эта женщина и впрямь потрясающая, если Петрович так распалился:
- Я как увидел её, так сразу и обомлел: моя она, не поверишь, Игнатьевич, моя!
У меня появляется желание и себе увидеть эту блондинку в розовом платье.
- Петрович, извини, я готов с тобой три дня искать твоё розовое счастье, но больше, увы, не смогу!
- И на том спасибо! Ты её увидишь! Обязательно увидишь! Не сомневайся! – Петрович клянется, что сегодня покажет мне невиданное чудо.
 – Ты о ней напишешь!.. Я окончательно пленился ней, когда мы свернули на нашу дорожку. Она, стройная, -  высилась!  Да! Высилась! И это при среднем росте! Высилась над остальными! Эти белые волосы и оголённые плечи! Незнакомка! Что она сделала со мной? Сверни она налево или направо, и всё бы кончилось, так и не начавшись…
Согбенные женщины, шагавшие впереди меня, свернули в стороны, а она пошагала прямо. Зачем?! Сзади за мной никто не ступал. Мы остались с ней вдвоем на дорожке. Я ступал за нею в нескольких шагах, не прибавляя и не отставая.
 В полупрозрачном розовом платье впереди меня вышагивала фея! Нет, сам соблазн! Я видел её в платье и представлял … без платья!

Иволги пели для неё и для меня!..
Пёстрые бабочки порхали для нас!..

Слушая Петровича, я почему-то начинаю понимать насильников. Петрович к ним,  к счастью, не принадлежит. От зародившейся глупой мысли я  спешу отделаться:
- Петрович, не побывал ли ты в Раю? – начинаю я подтрунивать над ним. Петрович на мои слова не обращает никакого внимания. Он пребывает в эйфории:
- У одной из дач она остановилась перед зелёной калиткой, которая оказалась запертой. Мои ноги перестали слушаться меня, отяжелели, как свинцом налились – я зашаркал, как дряхлый старик. И тут я услышал её мелодичный голос. Она звала хозяйку дачи. Ещё она повернулась в пол-оборота в мою сторону. До чего же у неё премиленькое лицо! Оно озарялось улыбкой мадонны!
Слушая описание незнакомки Петровичем, я вдруг ловлю себя на том, что мой друг обрисовывает портрет уж очень знакомой мне…
- Нет! Этого не может быть! Не может, потому что не может! – успокаиваю я себя. – Хотя бы потому, что она – брюнетка, и к тому же, обожает голубое.
Петрович тем временем продолжает:
-  Едва поравнявшись с блондинкой, я, как последний глупец, ничего лучшего не нашёл, чтоб  с ней заговорить, выдавил сакраментальное «Здравствуйте!»   
Блондинка в упор окинула меня взглядом удивительных улыбающихся глаз и ответила дрогнувшим голосом:
- Здравствуйте! – как мне показалось, ей хотелось о чём-то меня спросить.   
 Какой же я был глупец!
 Я не остановился. Я потерял дар речи. Я превратился в мальчишку: заливаясь краской, пошагал мимо, волоча ноги.  Только и успел заметить, что и её лицо охватил румянец. Я чувствовал, что она смотрит мне вслед… - слова рассказчика мне снова напоминают о ком-то уже известном, но Петрович, тем временем, отвлекает меня от дальнейших предположений и продолжает:
 - Как же мне хотелось повернуться назад, шагнуть к ней! Я сошёл с ума от её розового платья. Плоть моя кричала: ты влюбился! Да! До сих пор я ненавидел, презирал розовые платья. Нет, я полюбил не розовое платье, я полюбил женщину – блондинку в розовом платье!
Я влюбился в женщину, о которой ничего не знаю!
Я решительно не хочу о ней ничего знать!
Я желаю её любить!..

 Странно слушать сбивчивую речь и  откровения Петровича.
К тому же, чувство неловкости я испытываю и по другой причине: Петрович разговаривает очень громко, размашисто жестикулирует, не обращает внимания на окружающих нас людей. Ему абсолютно безразлично, что о нём  думают ожидающие прихода поезда дачники. Люди ещё только подходят на платформу и сбиваются в стайки, спешат поделиться последними новостями за истекшую ночь. Громогласный   Петрович  заставляет их поворачивать головы в нашу сторону.
До прихода поезда остается не меньше четверти часа. Я предлагаю Петровичу пройтись на дальний конец платформы, выражая тем самым своё согласие выслушать до конца "исповедь не единожды стрелянного влюблённого воробья".
Петрович чувствует лимит времени и торопится излить душу:
- Необходимость, по которой я приехал на дачу, ничтожная: собрать огурцы и помидоры, поспевшие за последние три дня.  Я спешил собрать овощи. Мне из головы не шла блондинка в розовом платье. Мне мерещилось, что она находилась бок-о-бок со мной, что она наклонялась над каждым кустом помидор вместе со мной, и мы соприкасались головами…- Петрович покрывается юношеским румянцем.  - От её волос исходил такой аромат! Я понимал, что этого быть не могло: запах помидор острее, и он забивает даже запахи кориандра и укропа… Но моё воображение рисовало другие картины. Я пребывал в неземном состоянии…Через пол часа я возвращался с полным рюкзаком овощей на полустанок. Зелёная калитка была всё так же заперта на замок. Моей блондинки в розовом платье нигде не было видно. - Ну вот! Всё как всегда и закончилось! Может к счастью! – подумалось мне. Но через десять шагов я поймал себя на мысли, что спешу я только потому, что жажду и надеюсь увидеть её там, на полустанке.
На платформе в ожидании поезда толпились мужчины и женщины с рюкзаками, сумками, вёдрами, корзинами полными огурцов и помидор.
Каким же было моё разочарование - моей блондинки и на платформе не оказалось, и меня охватило чувство досады. Я сожалел, что приехал утренним поездом, что приехал во вторник. Такая чушь лезла мне в голову! – "По вторникам я влюбляюсь в блондинок! Блондинки – моя слабость!"
Вдруг с чистого неба начал идти дождь.
Вначале упали редкие большие капли, подняв фонтанчики пыли. Капли были холодными. Вскоре они стали падать чаще, и заставили дачников спрятаться под деревья, под кроной которых долгое время можно было не бояться промокнуть – редкие капли дождя не скоро могли пробить листву.
Асфальт на платформе стал парить, и пар поднимался пеленой. Дождь и на дождь-то был не похожий: просто продолжали падать с неба всё те же редкие крупные и холодные капли воды.
Но что это? Не видение ли? Не дева ли Мария спустилась с небес? Или я сам пребываю на небесах?
Я увидел шествие небесное. Я не видел, чтоб ступни её касались земли: та, которую я так жаждал увидеть, величественно плыла к дереву, под которым я вместе с другими дачниками укрывался от дождя из ниоткуда.
Её розовое платье не было мокрым. На её лице светилась радужная улыбка. Незнакомка радовалась дождю, как могут радоваться дети и святые.
Вмиг я забыл, что идёт, пусть никакой, но дождь, и светит солнце, что вокруг переговариваются люди. Мои мысли становились…розовыми. Мне хотелось слагать стихи.
Моя блондинка искала кого-то взглядом среди дачников.
Она остановилась от меня так близко, что мне не составило бы труда дотронуться до неё рукой.
"С шеей Нефертити!" - открылось мне в ней новое достоинство. И когда она левой ладонью дотронулась до своих белых волос, я заметил лёгкое белое с золотистым отливом свечение вокруг её чела.
Она – богиня! - мелькнуло в моей голове. – Она – неземная!
И ещё я заметил на безымянном пальчике её левой руки обручальное колечко.
Я глядел на мою богиню и не мог оторвать взгляда. Других женщин я перестал замечать. Мир вокруг меня состоял отныне из неё одной, такой близкой и несбыточно желанной.
И когда, наконец, наши взгляды встретились, я понял: она увидела того, кого хотела увидеть…
Редкие холодные капли дождя продолжали падать на щедро дарившую тепло землю, а мы покидали мир изобилия помидоров и огурцов и уносились в мир неземной –  в мир всепоглощающей любви. Мы это чувствовали и пребывали в растерянности. Всё нам открылось так внезапно. Мы не успели и словом обмолвиться, как подошёл наш поезд, и толпа, захватив нас, хлынула набиваться в вагоны. Толпа дачников нас разделила и оттеснила к ступенькам разных вагонов.
Тамбурный переход из вагона в вагон оказался запертым с обеих сторон на ключ. Тщетно я уговаривал, умолял проводницу отпереть замки. Моя фея!..
- Теперь ты меня понимаешь? – закончил свой рассказ Петрович.
- Понимаю! – по-другому я ответить ему не имел права, хотя реальность от иллюзии в рассказе Петровича отличить не мог: с Петровичем могло приключиться всё что угодно, даже то, что он чувственно сейчас мне наплёл.

К платформе подходил поезд.
- Такие женщины, как твоя фея, не должны носить на безымянном пальчике левой руки обручальных колец! А ты, извини, – лопух! – всё, что я успеваю сказать Петровичу, прежде чем поезд остановился. – Ты упустил свой шанс! Хотя,  - я цепенею, - и в этот раз его у тебя не было…. Уединение и одиночество – не одно и то же!..
- Не упустил! –   обижается, возражает Петрович. – Вон же она! Гляди, машет мне из тамбура рукой! Только она сегодня…- Петрович почти в отчаянии произносит: - В голубом!? - и смотрит растерянно на меня.
- И думать не надо, кому из нас она машет! – радуюсь я. - Прости, друг Петрович! Можешь не сомневаться: она - прочитает!.. Тесен мир!.. - в блондинке в голубом я узнаю…мою жену, ещё три дня тому назад -  жгучую брюнетку. – Вот молодец!  Всё-таки разыскала!..      

Петрович поднял и опустил правую руку: во взмахе чувственности присутствовало больше, чем в его рассказе…