Развод по-американски

Вечера прощальные все такие. Мужество мужское золотом мерянное. Играючи ты смастерил нам встречу из случайности. А напоследок нежность засквозила, как прелюдия.
Старинно и безлюдно здесь, все средневековое и без ценности. Люстры, серебро и факела на стенах, а над камином свечи воском медовым захлебываются. Багровые сумерки в пунцовых драпировках. 

Мрак, сумрак и безмолвие. Юдоль под занавес брачного ложа, полог пастельный на твоих ресницах. И нежность в твоем голосе. Закричу – не сбегутся, криком изойду – не кинутся. А шелохнуться не под силу. В коленях тяжесть. Ладони судорога сводит, пальцы корчатся, холодом сочится позвонок. Под сердцем заныло тягостно, на плечи легла незыблемость. Тяжко вдохнуть, горько выдохнуть. Я молчу, извиваюсь болезненно, но невидимо. Перед взором твоим я каменная. А в голове набатом имя дитятка моего. Данечка, деточка, пелюсточек мой. Сапожки для верховой езды и батожок  пастуший  у пояса кожаного. Чернявый мой пастушок.  Деточка моя безвременная, как ветерок весенний, все вьюжит, все кружит листвой опавшей, яблоней белой, снегами ершистыми и метелями-стужами.  Чернявый мой пастушок. 

Ты развалился на подушках бархатных. Кивнул скучающе и вперил в меня глаза красивые. Все, чтоб на виду твоем происходило, все, чтоб засвидетельствовано было тобою и без сомнений осуществлено. Я осталась одна. Спина  оголенная, колье сапфировое в тон глаз. Ты подарил.

Появился третий. Тот, что подносы нам подносил. Холуй твой купленный.  Смотрит на меня из-под бровей, виртуозничает с бокалом хрустальным. Плещется в нем вино мадридское. И протягивает мне с поклоном. Взгляд способный свежевать. Твой взгляд. Я не двигаюсь. Я не желаю слез. Они сами выдают во мне женственность.

- Не надо, – говоришь  вдруг с досадой. – Просто выпей и простимся с тобой. Так надежнее будет. Перестану тревожиться за сына. Я мог бы тебя и живую где-то схоронить, но все же так надежнее.  Мне нелегко было выследить тебя. Кто мог подумать, что ты умчишься на другой континент? Но это уже не главное…Пей.

Третий ставит передо мной бокал. Уже не глядит из-под бровей. Поникла голова ниже плеч. Сгорбился весь. Хрусталь раненый. Вино, что кровь горячая.

Косточки виноградные на солнце. Вдруг вспоминается последнее. Прозрачность весенняя в прожилках радужных, кольца обручальные. Кричу неистово и неслышно. Кричу до крови, до радости заоблачной, до немоты. Звон монет золотых в ушах отдается. Скрипом скрипит этот звон. Ржавый по самые кости.

Поднимаю бокал обреченности. Пью до дна.
 
- Девочка моя…

Нежность отрешенная, предпоследняя. Дань последняя. Как церемония.

- Девочка моя…

Шепот еле слышный. В пунцовых драпировках схороненный. Дрогнуло золото клондайское. По самое горло набитое. Дрогнуло напоследок с соленым привкусом. С красивыми глазами. Любимыми.

И вино не горчит совсем. Просолилось все.

Сиреневый снег повалил гуще. Скатерть белоснежная подушкой видится.  На локти голову, в ладонях слабость. Спина лозой изгибается. Сон накатил несбыточный. Смежились веки, сгустились  сумерки багряные.

Свободен теперь ты.