Острова блаженных или священные луга?

ОСТРОВА  БЛАЖЕННЫХ  ИЛИ  СВЯЩЕННЫЕ  ЛУГА ?

В  недавно вышедшей книге о старообрядчестве и липованах Румынии («Невеселые размышления русского-липованина», 2005 год),  Иван Евсеев говорит об архетипах этнографического сознания румынских липован. По его мнению, истоки этнопсихологии старообрядцев лежат в островной пси-хологии изолянтов. Их мир, Вселенная – остров, окруженный враждебной, непригодной для жизни средой, которая не подлежит преобразованию.
Во многом это отражает психологический настрой страрообрядцев. Но не совсем. Иначе как объяснить острое восприятие, например, бед и проблем далекой России? Или активное неприятие клеветы на неё. Остров, он и есть Остров. Какое дело островитянам до других земель и островов?  Остров – это психология самоизолянтов, никуда не стремящихся и никого не желающих подпустить к себе. Образ Острова характерен для морских народов, напри-мер, для греков, нормано-англо-саксов, североевропейцев. Мы, славяне, формировались в других геополитических условиях. Для нас больше харак-терен образ Священного луга в дебрях непроходимого леса или на его окраи-не, на границах Дикого Поля. Это скорее психология охотника-земледельца-воина, чем пастуха-рыбака-пирата. Остров – это символика далеких горизон-тов и далей с их параллелями горизонтов. Луг – это символика замкнутых линий и ограниченных пространств. На мифологическом уровне рай – это Остров Блаженных или Елисейские Луга? Индоевропейскому сознанию свойственна символика именно Священного Луга, сражения на Мосту Судь-бы, Суда последнего приговора, а не Острова Блаженных и платы за послед-нюю Переправу (древнегреческий Харон). Трехглавые Скорпионы или двух-главые псы-Церберы охраняют вход в преисподнюю?   Наши далекие предки были скорее луговыми жителями, одомашнивали скот на заливных лугах, изобретали орало, плуг и бани, учились находить черноземы на грибных местах или под луговыми ковылями, создавали солнечные календари и гени-альную континентальную мифологию…
Достаточно вспомнить сказочный и былинный славянский фольклор (где кроме новгородца-моряка Садко все остальные герои отправляются за добы-чей в Лес или в Дикое Поле), как все становится ясным. Это любопытно, что румынский автор пытается навязать иную, несвойственную континенталь-ным славянам, символику: Остров, Океан, морские бродяги… Так и видишь их уже морскими разбойниками, пиратами Вселенной, грабителями торго-вых караванов… Вечными бродягами дорог Духа…  Автор навязывает са-кральный образ христианина-рыбаря, ловца душ, но ведь в большинстве слу-чаев сам Христос говорил о себе как о ловце ягнят, агнцев Божих, хотя пер-вые его ученики (Петр, Андрей, Иоанн) все были рыбаками и рыбная симво-лика им была бы ближе. Значит, не видел он себя рыбаком на  Острове, шел по Миру, а не плыл по морю. Да, он завершил эру Овна, и с ним пришла эра Рыб, но не о холодной крови расчетливой и деловитой рыбы пишет и апо-стол Павел, говоря о Душе, а о горячей крови агнца, пасущегося на Лугах.
А рыбарем был тот, кто трижды от него отрекся, Петр – камень, на кото-ром «не взрастут семена». Рыбарём был тот, на ком, как на камне (не живом, а холодном, мертвом),  утвердилось католичество – религия морских ватаг, уничтоживших целые цивилизации (индейцев в Америке, аборигенов в Ав-стралии, прусов и полабов в Европе, в Африке, на островах в Тихом Океа-не)… Да и все эти достижения католико-протестантской цивилизации (ро-манский фашизм, германский национализм, англо-саксонский рассизм)  раз-ве расцвели не в самом просвещенном,  ХХ веке, кануне эры Водолея?
Ведь за что умирали, шли на муки предки староверов? За Святую Русь! За то, чтобы на русской земле все было устроено по ангельскому чину,  как в Граде Божьем, в Вертограде. Такая попытка устройства социума по ангель-скому чину предпринималась в Московской  Земской Руси, с её триадной  служилой, городской и тягловой иерархией. По исихатски устроенной Земли, как государство-монастырь, где каждый человек – воин-монах... Последую-щая поспешная перестройка Земской Руси на польско-шведский, а затем и на немецкий лад как раз и породила протестное движение ревнителей древлего благочестия.
Поэтому уместен вопрос: зачем нужна такая подмена символов и смы-слов румынскому автору, пишущему о старообрядцах? Наделить их опреде-ленными, новыми знаковыми реалиями, навязать читающим его измышле-ния староверам иное психологическое самоопределение. Или автор уже не видит их континентальными славянами, новороссами, русскими и потомка-ми русских? И не случайно автор не видит ничего плохого в том, что липо-ванами забывается русский язык. Мол, ничего страшного. Для молитвы есть старославянский, а для жизни и местного достаточно… И то, что их газеты уже на 2\3 пишутся на румынском (включая титульные и редакционные по-лосы) языке, уже и не считается ужасным.  Лишь бы ещё считали себя рус-скими. Но нет русского человека (и тем более старообрядца!) без русского языка. Это все иллюзия самоотчуждающегося от Истины рассудка. Подмена архетипов сознания, ментальное униатство настырного, рассудительного, деловитого, ищущего «новых материков и земель» Запада и наивного, ро-мантически доверчивого, по-пастушески  мистически-созерцательного Вос-тока…