Не заслоняя глаз от света 10

Оглушённый сильным снотворным, он заснул быстро и крепко, но среди ночи приключился ещё один инцидент, выбивший его из колеи едва ли не сильнее самой головной боли.
Я виню себя. Мне, по правде говоря, стоило бы приглядеть немного за ним, стоило бы помнить, что именно я ему ввёл и что я имею дело с Холмсом, а не с кем-то ещё, но я устал и сам тоже заснул, а проснулся от тихого стона. Холмс резко повернулся во сне, длинно застонал и, ещё не просыпаясь, обмочился. Это запоздало разбудило его. Вскрикнув, он резко подскочил на своём месте и сел. На лице сразу проступили красные пятна, растерянность и ужас.
- Боже... я... что же это... - немой крик о помощи в глазах.
- И чего? – неохотно спросонок проворчал я. – Я ввёл тебе лошадиную дозу снотворного и столько же мочегонного – чего ты другого хотел? Сбрось мокрое на пол, если мешает, и спи дальше.
- На голых досках спать? – огрызнулся он, немного приходя в себя – голос петушино сорвался.
- Матрас, пожалуй, оставь, - невозмутимо посоветовал я. - Просто ложись ближе ко мне, на сухое. Ложись-ложись, я подвинусь. Что голова, прошла? Легче тебе?
- Да, лучше... – неохотно признался он, снова неловко укладываясь рядом, но, когда при этом его плечо нечаянно коснулось меня, я почувствовал, что его сотрясает дрожь.
Это заставило меня окончательно проснуться.
- Ну, Холмс! Ну что такого страшного произошло? - расстроился я. - Просто непостижимо, отчего тебя так задевает подобная ерунда. Успокойся, ради бога. Это я виноват – я должен бы был тебя разбудить, но нечаянно сам заснул. Извини меня, пожалуйста. Извини, я тебя прошу. И послушай... снотворное ещё действует - тебе должно сейчас очень хотеться спать, правда? Сильно хочется, да? Ну, вот и спи. Спи, стеснительный гений, - добавил я с усмешкой и вдруг захлестнувшей меня нежностью. – Честное слово, ты – худший пациент в Лондоне... Ну, всё-всё, ничего не было, забудь... Спи.
Он прерывисто облегчённо вздохнул, повозился, устраиваясь удобнее, и уже через мгновение снова ровно и влажно задышал мне в висок – снотворного, действительно, было много.
Мелкий, малозначительный эпизод, связанный с внезапным и – слава богу – кратковременным ухудшением его состояния, тем не менее, сказался на Холмсе очень сильно. Я сразу не понял этого, потому что утром он был, в общем, такой, как всегда, только мокрое бельё воровато скомкал и сунул не в корзину, специально стоявшую для этой цели в ванной комнате, а сразу в мусорный бак у чёрного хода, тенью проскользнув туда и обратно по коридору.
Я благоразумно не стал вообще касаться событий прошлой ночи, только с обострённым вниманием следил за ним за завтраком, выискивая косвенные признаки, не болит ли голова.
- Сейчас не болит, только кружится - неохотно ответил он моим мыслям, привычно угадав их. – Но что это было, доктор? Что это такое было со мной?
- Думаю, у тебя внезапно повысилось внутричерепное давление.
- Внезапно? – переспросил он с еле сдерживаемой досадой. – И это всё, что может сказать ваша хвалёная медицина? Внезапно – значит, неизвестно, почему, значит, в любой миг может повториться снова...
- Почему, очень даже известно, - миролюбиво возразил я, намазывая маслом тост. – Потому что удары киркой по голове такого рода, как тебе нанесли меньше полугода назад, требуют для реабилитации немного больше времени, чем полгода. А что касается повторения... Скажи по совести, ты станешь регулярно принимать таблетки для предупреждения подобных приступов?
- Едва ли, - честно подумав, ответил он. – Такая предусмотрительность – не в моей натуре.
- Ну и... при чём тут тогда медицина? ...Хочешь ещё прилечь после завтрака? Ты плохо выглядишь.
- Не хочу, - буркнул он, выразительно покосившись на растерзанную кровать. – Лучше пройдусь.
- Снова один? Без меня?
- Почему? Пойдём, если хочешь.
- А вчера ты где был? – спросил я, одеваясь. – Я, признаться, слегка обиделся на тебя – не знал, что твоя резкость из-за нездоровья. Не то я бы и спросил ещё вчера. Впрочем, вчера тебе было уж точно не до разговоров. А не возвращался ты долго – что можно делать столько времени в незнакомом городе?
- Заводить полезные знакомства.
- Да? И что именно ты называешь «полезными знакомствами»?
- Я узнал, что Благов здесь не впервые, и всегда останавливается в этом самом отеле. Странно, правда?
- Правда, - не мог не согласиться я.
- Одна из горничных – досужая девушка, и по странному совпадению ей нравятся мужчины лет сорока, худые и длинные.
- Ба! – я с изумлением уставился на него.
Холмс улыбнулся хищно и мечтательно, обнажив два ряда крупных белых зубов – их почему-то не брал табачный дым – и вальяжно откинулся на спинку стула.
- Я её очаровал, - сказал он. – Несмотря на головную боль. Мы провели восхитительные полтора часа за ужином с шампанским – настоящий моветон. Никогда ещё я не падал так низко. Я сыпал комплиментами, как из рога изобилия, а она – голыми фактами. Восхитительно! Мы даже целовались. Поцелуи в полнолуние...
Я всё с большей тревогой смотрел на него. За нарочитой развязностью тона, за этой грубой бравадой угадывалась боль.
- Послушай. Если тебе это так претит, не нужно было... – начал я, но он махнул на меня рукой:
 – Да не в этом дело, - и сразу тон переменился, сделавшись горьким и очень серьёзным. – Оказывается, эта Благов знала Сони. Однажды встречалась с ней здесь. Вообще бывала в Англии очень часто, чуть не каждый год. По-английски говорит без акцента. Помнишь, я рассказывал о неприятной истории, будто бы она убила не то любовника, не то мужа?
- Помню.
- Он тоже был здешний. Какой-то мерзавец – не то сутенёр, не то аферист... - Холмс вдруг длинно, судорожно, как-то совершенно измученно зевнул, едва успев прикрыть рот тыльной стороной пальцев.
- Может, всё-таки поспишь? – безнадёжно спросил я. – Кажется, я немного ошибся с дозой.
- Сони их и свела, - сказал Холмс совсем тихо, не обращая внимания на мои слова. – Представила, как любовника. Это совсем недавно, оказывается, было. Как раз в тот период, когда мы поссорились и – помнишь – не встречались. Незадолго до её смерти...
- Откуда эта твоя горничная знает такие подробности? Может быть, она всё сочинила? Она что, назвала тебе Сони по имени и фамилии?
- Нет, только по имени, но очень точно описала. Ошибки быть не может. А разговор был фактически при ней – у неё, у моей возлюбленной, знаешь, есть полезная привычка греть уши у замочных скважин... – он немного помолчал и пожаловался:
- Что-то я, в самом деле, неважно себя чувствую, доктор? Может, кофе выпить?
- Нет уж, пожалуйста, не надо, если тебя, действительно, интересует мнение доктора.
- Твоё мнение, - уточнил он, сделав ударение на слове «твоё». – Да, как правило...
- Лучше бы тебе сейчас ещё поспать. Ну, не хочешь – не надо, пойдём на воздух. Только не кофе.
- Хорошо-хорошо, как скажешь. Он встал и принялся одеваться. При этом, я заметил, однажды так сильно пошатнулся, что вынужден был опереться о стену.
- Да ты совсем болен! – воскликнул я.
- Я же уже сказал, что у меня кружится голова, и ты был склонен расценивать это, как ошибку в дозировке снотворного. Не паникуй. Кстати, - тут он усмехнулся довольно весело. – Ты бы поосторожней с этими дозировками. В молодости у меня была просто мания ошибаться в знаках после запятой, когда я только начинал изучать фармакохимию на курсе Штерна. А Штерн, знаешь, просто обожал экспериментировать «in vivo». Так вот, он утверждал, что количество убиенных мною мышей и лягушек того гляди перерастёт в качество и не в мою пользу зачтётся мне на страшном суде. Должно быть, с тех пор я крайне болезненно отношусь к убийствам – опасаюсь страшного суда, очевидно. Даже если приходится... Предостерегаю тебя от этого гибельного пути.
- Ну, нет, - улыбнулся я. – До этого не дойдёт. И ты сам виноват – морфинисту, даже воздерживающемуся, рассчитать дозу снотворного очень сложно. Раух очень боялся – говорил, что это почти то же самое, что бить ножом в сердце в надежде, что повезёт.
- Но ведь повезло, - сказал Холмс.
- Если обойдётся без последствий, - заметил я и, толкнув дверь, чтобы выйти из номера, чуть не сбил с ног девушку, собиравшую у двери номера нечаянно оброненные на пол салфетки. Пискнув, она отскочила в сторону, я извинился, и мы с Холмсом направились к лестнице.
- Старый приём, - улыбнулся мой друг. – Я про салфетки. Моя обоже пользуется таким же, чтобы не поймали за подслушиванием. Видимо, здесь это распространено...
Со вчерашнего дня погода смягчилась, но промозглость заставляла вздрагивать. Дул мокрый ветер, где-то позванивали о наледь капли, уцелевший снег сделался похож на подтаявшую сахарную глазурь – такой же блестящий слюдяным блеском, только грязный.
- А куда мы идём? – спросил я, заметив, что Холмс не только целеустремлённо ведёт меня куда-то, но ещё и взглянул один раз на часы. – Ты словно боишься опоздать куда-то.
- В парк. С десяти часов госпожа Благов самолично прогуливает там свою новообретённую племянницу.
- Ты открыл за ней слежку?
- Мне любопытно послушать, о чём они говорят.
- А ты понимаешь по-русски? – удивился я.
- Представь себе, немного понимаю. Я трижды был в России – в Петербурге и в Одессе, а ещё – ты не поверишь – в самой дикой Сибири. Правда, был недолго и давно, но ты же знаешь, что я способен к языкам – надеюсь хоть что-то вспомнить.
- Думаешь, они будут при нас разговаривать о чём-то важном?
- А почему нет? Они-то уверены в том, что ни ты, ни я русского не знаем. Нужно только выбрать правильную дислокацию. О, вот и они! Смотри!
Действительно, мы как раз нагнали Снежную Королеву, катящую перед собой инвалидное кресло с девочкой. Она и это умудрялась проделывать по-королевски: прямая спина, царственная экономность движений... При этом она что-то со сдержанным раздражением говорила на ходу.
Я покосился на Холмса, понимает ли он, потому что слышать с такого расстояния он, в принципе, мог. Его лицо было сосредоточенным, брови сошлись над переносицей. Я тронул его за рукав и посмотрел вопросительно.
- По-моему, речь идёт об их лакее, - Холмс обладал счастливой способностью говорить очень тихо, но при этом совершенно внятно. – Кажется, он куда-то опоздал или не пришёл.
- Я беседовал с ним вчера, – пробормотал я. стараясь тоже говорить потише. – Он порядочно напился – не без моей помощи, каюсь. Может быть, в связи с этим...
- Тише, - попросил мой друг, морщась – очевидно, я мешал ему.
Между тем наши преследуемые свернули в парк, и кресло покатилось по заснеженной дорожке почти бесшумно. Холмс придержал шаг – мы отстали.
- Не стоит изображать из себя неумелых филёров, - сказал он мне. – Сейчас срежем путь и посмотрим, где они остановятся.
- Почему ты думаешь, что они остановятся? Может быть, так и будут гулять – погода не для сидения.
-Потому что у леди в руках свежая газета. Она купила её на лотке у дверей гостиницы, где специально продают газеты для иностранных гостей. Большим спросом русские издания не пользуются, и она с тем же успехом могла купить то, что нужно на обратном пути. Значит, собирается что-то вычитать во время прогулки, а на ходу, да ещё везя инвалидное кресло, это будет затруднительно.
- Верно, - вздохнул я.
Но расчет Холмса не оправдался. Снежная Королева поступила проще – вручила газету девочке, и та стала читать её вслух. Именно этим они и занимались, когда пройдя боковой аллеей, мы снова оказались в непосредственной близости. Между прочим, я уловил в незнакомой речи имя моего приятеля.
- Холмс, там, в газете, похоже, что-то о тебе, - кажется, я произнёс это слишком громко – обе дамы обернулись. Я увидел, как тонкие брови девочки удивлённо дрогнули – она, несомненно, меня узнала.
- Вы нас преследуете? – без обиняков спросила Благов – она, действительно, говорила по-английски довольно чисто.
- Вам это в новинку? – широко улыбнулся Холмс. – Неужели поклонники не осаждают вас на всех пяти континентах?
- Я не была на всех пяти континентах, - доброжелательно улыбнулась артистка. – Но мне, кажется, знакомо ваше лицо. Мы не могли видеться раньше?
Я ожидал, что в ответ на это Холмс поспешит представиться и представит меня, но он этого не сделал. Только сказал:
- Мы были вашими попутчиками в поезде и поселились в той же гостинице.
Девочка приоткрыла рот, словно собиралась о чём-то спросить, но не спросила, а только переводила взгляд с меня на Холмса, слегка хмурясь.
Госпожа Благов негромко и, кажется, укоризненно сказала ей несколько слов по-русски – я, правда, ничего не понял, но узнал грубую певучесть русского языка – и она тут же поспешно отвернулась.
Тогда и Холмс медленно, с затруднением, произнёс что-то всё на том же русском.
Серые глаза девочки вспыхнули. Она быстро протянула руку, словно хотела ухватить его, но Холмс, наклонившись, коснулся губами её худенького запястья и, покраснев, девочка руку отдёрнула.
- Это было опрометчиво с вашей стороны, мистер Холмс, - улыбнулась Благов. – Теперь она вас в покое не оставит.
- Не меня, а доктора, - ответно улыбнулся мой друг, положив мне руку на плечо.
Девочка снова возбуждённо заговорила, и я уловил вопросительную интонацию и странно прозвучавшую на чужом языке собственную фамилию.
- Да , - сказал Холмс и кивнул.
Серые глаза впились в моё лицо с таким пронзительным выражением. Что я чуть не заслонился рукой.
- Я... сожалеть... каштаны, - медленно проговорила девочка, отчаянно морща лоб от усилия подобрать малознакомые слова. – Очень сильно... – она хотела добавить ещё что-то, но скудного запаса английских слов не хватало, и она умоляюще посмотрела на Холмса, словно надеясь, что он лучше поймёт. Но Холмс только покачал головой, давая понять, что он – отнюдь не полиглот. Девочка, выражая досаду, всплеснула руками и уронила их на колени. Я успел заметить, что она вообще эмоционально-подвижна, а не будь инвалидом, вероятно. И физически оказалась бы непоседой.
- Приятно было познакомиться с вами, господа, - проговорила Благов с явной интонацией: «и оставьте нас, пожалуйста, в покое». – Однако, прохладно, и нам пора идти – девочка не слишком крепкого здоровья, как вы могли заметить. Я беспокоюсь, как бы она не простудилась. Всего вам доброго.
- До свиданья, - сказала девочка.
Мы поклонились, и Анастаси Благов величественно покатила кресло дальше, а мы с Холмсом вынужденно остались на месте.
 - Извини, – проговорил я, когда они отошли достаточно далеко. – Кажется, из-за моей несдержанности нарушились твои планы.
- А, - беззаботно отмахнулся он. – Не переживай. Никаких особенных планов у меня и не было.
- Я так понял, ты всё-таки представился им, как Шерлок Холмс?
Холмс удивлённо посмотрел на меня:
- Как странно ты говоришь! А как кто, по-твоему, я должен был им представиться?
- Мне показалось, ты вовсе хочешь сохранить инкогнито... – растерялся я.
- Записавшись в гостинице подлинным именем? Честное слово, ты мог бы придумать шутку получше.
- А ты опять раздражён, - сказал я немного обиженно.
К моему удивлению, он не промолчал и не отмахнулся нетерпеливо, а повернулся и виновато посмотрел мне в глаза.
 - Ты знаешь, почему-то да. Сам не пойму – может быть, это тоже какие-то отдалённые последствия травмы... Мне всё время неспокойно. То ли что-то гложет, то ли... Я испытывал похожие чувства, когда приходилось останавливаться после кокаиновых эксцессов: безотчётная тревога, удручённость и, в то же время, опустошение. А может быть, это из-за препарата, который мне вводил доктор Раух? Если бы это было так, по крайней мере, всё было бы просто и понятно, но я чувствую, что... Послушай, а ты? Я порой доверяю твоей интуиции больше, чем своей. Скажи, ты не чувствуешь никакой тревоги?
- Чувствую. Из-за тебя...
Холмс вздохнул и какое-то время молча брёл рядом со мной. Потом пнул носком ботинка ледышку и, снова вскинув голову, спросил:
- Что там у вас произошло с каштанами?
Я пожал плечами и рассказал, не умолчав и о «похотливом козле»:
- Не совсем понимаю, за что она извинялась. За жестокость по отношению к Бину? Я до сих пор так и не знаю, за что она ударила его по руке. Что такого он мог сказать, чтобы так вывести её из себя? Хотя, как сказал мне этот рыжий лакей, к своему отцу девочка питает, скорее, неприязнь, чем любовь.
- Тебя это удивляет? Думаешь, ты на её месте обрадовался бы отцу-олигофрену?
- Ей выбирать не приходится.
- Вот именно. Она – ребёнок, что уже само по себе – бесправие. К тому же, калека. Не знаю, что там у неё с ногами, но ходить она явно не может. Её держали взаперти, а теперь вдруг выдернули из привычной среды – конечно, ей неуютно. Она всё время ждёт удара. Страшно смущается. Боится сделать промах и злится на себя за это.
- Ты странно говоришь, - с необычной для себя проницательностью заметил я. – Словно тебе всё это очень знакомо.
Несколько мгновений он молчал. Наконец чуть усмехнулся:
- Я не был прикован к инвалидному креслу.
- А остальное?
- Что ж... Остальное – да, пожалуй. Я ведь рано остался без родителей – об этом ты знаешь. Мне пришлось жить в общежитии мужского колледжа, в одной комнате с ещё четырьмя мальчиками. Я был совершенно не способен жить в одной комнате с кем-нибудь ещё. Я боялся, что во сне, не контролируя себя, я... Ну, что произойдёт что-нибудь не то, и все станут потешаться. Меня мучили кошмары, связанные со смертью моих родителей. Именно в те дни у меня впервые стали появляться приступы бессонницы, которую ты теперь так хорошо знаешь. Это было мучение, и мне понадобилось больше десяти лет и пристрастие к кокаину, чтобы справиться с собой.
- Но ведь так не у всех. Холмс! Я тоже жил в общежитии, и у меня сохранились самые тёплые воспоминания о той поре.
- Дело не в общежитии. Дело в смене привычной среды. Замкнутого, молчаливого, немного слишком погруженного в себя мальчишку бросают в котёл школьных будней. Или девочку, видевшую всё время одни и те же лица, слышавшую одни и те же голоса, срывают с места и влекут куда-то в поездку с совершенно незнакомыми людьми, к которым она вынуждена обращаться по каждому поводу – ведь она беспомощна. По-моему, в этом есть что-то похожее, нет?
- Не знаю. Наверное, раз ты так близко принимаешь это к сердцу.
 Холмс мотнул головой, словно стараясь освободиться от наваждения, и повторил за мной отголоском эха:
- Не знаю. Между прочим, она – ярая поклонница твоих рассказов.
- Я догадался.
- Прочитала их все.
- Разве она читает по-английски?
- Нет, - озадаченно отозвался Холмс, которому, похоже, до сих пор не приходила в голову эта несообразность. - Но она так сказала, и не похоже, что это неправда.
- Я знаю, что есть французский перевод. Но не русский. Может быть, она знает и французский? Тогда мы вполне могли бы объясниться на этом языке.
- Перевод? – изумился Шерлок Холмс. – Ты переведён?
- Ну, да... Подожди... Ты не знал?
- Я как-то... пропустил.
Я закусил губу. Для меня перевод моих рассказов на иностранный язык стал существенным событием, многие знакомые поздравляли меня, и молчание по этому поводу самого близкого друга – Холмса – я оправдал тогда его обычной сдержанностью. А он, оказывается, и не знал об этом.
Очевидно, горькое разочарование и досада явственно проступили на моём лице, потому что в серых глазах Холмса отразилась виноватость.
- Уотсон! – воскликнул он, заступив мне дорогу. – За что только бог наградил меня, такого эгоистичного, невнимательного типа, тобой – таким терпеливым и снисходительным! Я, право же, недостоин, - в его голосе звучала шутливая мольба, но, несмотря на эту шутливость, я был по-настоящему тронут и, конечно же, тотчас перестал обижаться.
Ещё несколько мгновений Холмс пытливо смотрел мне в глаза, а потом, удовлетворённо вздохнув, отступил.
- У тебя говорящее лицо, - сказал он, улыбнувшись. – Пойдём, Уотсон, пойдём, друг мой – холодно.
Однако мы не успели и шагу шагнуть, как я почувствовал на плече чью-то крепкую и даже грубую руку.
Когда вот так на улице внезапно хватают за плечо, первый порыв человека отскочить и обороняться, особенно человека, не чувствующего себя в постоянной безопасности. Я почти так и поступил. Холмс поступил совсем так – он прянул от такой же руки вперёд и резко обернулся – сразу с ударом.
А это оказались полицейский – двое в штатском, сержант и рядовой констебль.
- Ага, сопротивление при задержании!  - обрадовался тот в штатском, что был помоложе – совсем мальчишка. – Косвенное признание вины.
У Холмса в глазах появилось тоскливое, как у раненого волка, выражение.
- Я не понял, что это было задержание, - проговорил он голосом, казавшимся усталым до изнеможения. – Вы не представились, не попытались определить наши личности – вы стали хватать нас, как уличные грабители. За уличных грабителей мы вас и приняли. Чему обязаны вниманием, джентльмены?
- Вы обвиняетесь в убийстве мистера Бартоломью Снаупа, - сказал другой в штатском, и голос у него, как у Холмса, был усталым. - Ваше право – хранить молчание, но если вы решитесь говорить, я вынужден предупредить вас, что всё, сказанное вами, может быть использовано обвинением.