Два слова от автора.
Адресованы они, в основном, тем, кто уже читал мои рассказы, размешенные на этом сервере. Перед вами я хочу извиниться за то, что некоторые главы этого романа вам, безусловно покажутся знакомы. Дело в том, что часть рассказов изначально и задумывалась как главы одной книги. Вот только довести все это до ума долгое время не удавалось. Надеюсь повтор прочитанного вас не сильно разочарует. В крайнем случае, что-то можно и пропустить.
Вместо предисловия.
Вы знаете, когда спит женщина?
Нет - я не сумасшедший. Хотя…. Шёл дождь, и была дорога.
Они для меня неразделимы. В ночь, когда я появился на свет, смыло целый город. Пришла такая гроза, что воздуха не осталось, и люди превратились в рыб. Запоздалые прохожие плыли по тёмным улицам и если бы не корявые вспышки гигантских молний, ни за что не находили берега домов. Говорят, что в ту ночь богомольная старушка, наша соседка по лестничной клетке, решила, что наступил конец света. Ошиблась она не сильно.
Я того вселенского разгула стихии, конечно, не помню. Что могло отложиться в сознании человек нескольких минут от роду? Да и было ли оно тогда у меня - это сознание? Разве, что подсознание. Наверно именно оно, теперь, много лет спустя, во время особенно сильных гроз не дает усидеть на месте. Я знаю — это своего рода помешательство, но лечиться мне не хочется. Зачем? Из поколения в поколение люди ищут смысл жизни, а мне он был дан при рождении.
За, что такая честь не знаю. Только боюсь, что в какой-то тягучий и липкий миг стану её недостоин. Услышу, как тщетно ломают ветровое стекло упрямые дождевые капли, посмотрю на выныривающую из черного молока, ночную дорогу, и ничего кроме усталости не почувствую. Это будет мой конец. Нет - я, конечно, не застрелюсь, не попытаюсь засунуть голову под разболтанный трамвай, но не сделаю это только потому, что меня уже не будет. А сейчас, пока я есть и есть мой дождь, я еду. Куда? Не знаю. Не буду об этом думать до тех пор, пока не перестанут расплескиваться по капоту скоротечные жизни маленьких капелек.
Заканчиваются вторые сутки, а спать я не хочу. Потом, когда небо перестанет рыдать дождем, усну и я. Прямо здесь, прямо в машине, на том месте, где потеряю дождь. Сон будет глубоким и быстрым одновременно. Подпрыгивая и проваливаясь, но, не вдаваясь в подробности, повторит он то, что произойдёт сейчас. Покажет то, что я уже предчувствую, очертания чего надвигаются, заставляют вдавливать проклятую железяку в самый пол. Так бывает всегда и так надо. Для этого я живу.
Дождь.
Придорожная шашлычная за его широкой, мокрой спиной почти не видна. Гневно скрипят заблокированные колёса, машина идёт юзом и как только её скошенный клюв указывает на неширокий отворот, бросаю тормоз, опять вдавливаю газ. От возмущения движок на секунду замирает, давится гневом, потом дико вопит и выкидывает к промокшим разбухшим дверям. Именно в них надо войти. Я знаю, что там семь грязных пластмассовых столов и одна барная стойка, заспанный бармен и густой запах спаленных шашлыков с водкой. Ещё обязательный попрошайка кот и ряд грязных пивных кружек.
Но не только это.
Женщина сидит за крайним столом. За соседним два усталых дальнобойщика обречёно двигают челюстями над тарелками со сгоревшим мясом, а она просто сидит. Длинный плащ из хорошей кожи и молочная белизна ног. Шикарные вечерние туфли и тонкие ухоженные пальцы. Правильные черты лица и изящная дамская сумочка, небрежно брошенная на заеденные доски.
Одна прозрачная капелька, сбежав с моего лица, падает на её колени.
- Ты меня намочил, - говорит она. – Я тебя так ждала, а ты приехал и меня намочил.
- Прости, - сказал я. - Дождь.
- Он не причём. Это всё ты. Я здесь устала, поедем?
- Конечно, - соглашаюсь я.
Больше говорить не о чем. Я ехал именно за ней, и она меня ждала. Для нас это правильно и логично? Пора ехать. Нас ждут.
Опять косая мокрая штриховка и серая лента. Нервный клин моих фар и быстрые всполохи встречных. Теперь они и её тоже. Теперь приходиться делиться, и я этому рад. Она сидит справа и ничего не спрашивает. Сигарета в её длинных пальцах живёт своей отдельной короткой жизнью. Маленькая душистая палочка, - она счастлива. Её касаются, мягкие, нежные губы и от каждого прикосновения глупенькая вспыхивает довольным рубиновым огоньком. Ради таких прикосновений она создана и не знает насколько, они гибельны. В этом мы с ней похожи. Разница лишь в том, что я знать не хочу.
Когда шли к машине, я понял, что под плащом у Женщины ничего нет, только белая, прохладная кожа и плавные изгибы тела. Я не спросил почему. А еще мне не интересно, почему она была на обочине и почему ждала именно меня. Сегодня мой дождь, а услышав ответ можно потерять всё, что он хотел дать. Определённость резка и губительна. Её точные рамки обрезают самое главное. Терять я не хочу. Не могу отпустить даже эту ночь, исчезающую в первом утреннем свете. Очень жаль, что ей моё «не могу» до лампочки….
Вместе с утром пришёл город. Может быть знакомый, но этого я помнить тоже не желаю. Сегодня третий день дождя и, как каждый предыдущий, он неповторим. В нём всё ново и незнакомо.
- Я хочу есть, - говорит женщина.
- Хорошо, - отвечаю я, - но завтракать мы будем в лучшем ресторане, а там придётся снять плащ.
Она задумывается.
- Ты меня стесняешься.
- Вовсе нет. Но у людей много предрассудков.
- Ты прав, - соглашается она. – Так, что же будем делать?
- Выход есть, - говорю я….
Нам слегка удивляются, но достаточное количество зелёных бумажек делают своё дело и уже через пятнадцать минут в магазине, в дополнение к сторожу, возникает заспанный менеджер. Половина его лица улыбается дежурной улыбкой, а другая, ещё не проснувшаяся, никак не может понять - где находиться. Менеджер её старательно прячет и полу придушенные матюги почти не слышны.
Человек борется со своим лицом. Это комично и жалостливо. Вне зависимости от исхода он всё равно проиграет, и чтобы как-то компенсировать проигрыш я предлагаю:
- Загадайте желание.
- Какое?
- Любое.
- Вы, что волшебник? - спрашивает он и обводит глазами торговый зал.
Плечики, тремпеля, плечики. Ряды блузочек, кофточек, юбочек. Нагромождение витрин, витриночек и ценников. Все они ещё спят. Безвольно поникшие рукава и опавшие кружавчики – последний предутренний сон в белой пене. Только за ближайшей ширмочкой колдует моя женщина и несколько разбуженных платьицев, прислушивается к её кокетливому бурчанию.
- А, чтоб шефа кондрашка хватила, - неожиданно выпаливает менеджер и просыпается.
- Хорошо, - говорю я и протягиваю ему не начатую пачку зелёных и сотенных. – Не знаю кто ваш шеф, но, судя по заведению, этого должно хватить.
- На что? - понимает он и отшатывается.
- Чтобы кондрашка хватила…. Или, во всяком случае, её эквивалент.
- Уберите, уберите, - машет менеджер руками, и мне кажется, что ещё чуть-чуть, и он убежит на склад, зароется в огромную гору залежавшихся нарядов.
- Никогда не просите того, что в действительности не хотите, - говорю я и, отщипнув от пачки четвертушку, протягиваю ему. – Это всё равно возьмите. За тот сон, что вы не увидели. Сны, конечно, стоят гораздо больше, но в следующий раз думайте, что попросить….
- Милый, я тебе нравлюсь?
Я оборачиваюсь и понимаю, что пропустил нечто важное.
Одевать женщину это искусство и наслаждение. Раздеваться она должна сама, а вот одевать…. Тщательно подбирать платье, застёгивать высокую молнию - немножко дополнять то совершенство, что тебе доверили……этому нужно долго учиться, но, постигнув, можно получить больше чем удовольствие.
В этот раз женщина оделась сама. Безупречно подчеркнула высоким лифом красивую грудь, правильно усмирила узкой юбкой полноватые бёдра, точно отмерила её длину, и я немного огорчаюсь. Всё это она сделала без моего участия.
- Я уже люблю тебя, милая. Пошли, - говорю я женщине и подаю руку.
Дождь на улице подрос ещё немного.
Наверно он хочет компенсировать моё огорчение, и я останавливаюсь в двух шагах от машины. Стараюсь лучше почувствовать эти влажные руки, а еще узнать, что скажет женщина.
Она не говорит ни слова, не пугается за своё новое платье, за потёкшую туш, не просит побыстрей спрятать ее от дождя. Она знает, что важно….
Ресторанов, «уже открытых» в такую рань, в этом городе нет, и мы довольствуемся «ещё не закрытым». Он гордо называется клубом, но походит на помесь доперестроечной кафешки с бильярдной. Даже две рулетки и вполне приличный бар положение не спасают. Прошлое, как правило, очень въедливо. Можно облагородить фасад, поменять интерьер, поднять полы и налепить на стены дорогие панели, но избавиться от лет нельзя.
Один мой приятель открыл заведение, подобное этому, в подвальном помещении старого тира. Он переделал там всё и жаловался, на неистребимый запах палёного пороха, но то, что нет, нет, да кто-нибудь из его посетителей вздрагивал, как от неожиданного выстрела, начинал непонимающе обводить глазами помещение, прислушиваться. Заштукатурить прошлое у моего приятеля не получилось, и в том «клубе», куда входим мы с Женщиной, это тоже сделать не смогли.
- Мы сядем вон там, - говорит она и указывает на маленькую полутёмную кабинку.
Стол в ней ещё не остыл от предыдущих посетителей. Он уже чистый с перестеленной скатертью и обновлённой свечой, но тепло прошлых людей еще не выветрилось. Это не очень приятно – всё равно, что ложиться в чужую постель, но я не спорю. Быть первым удаётся не часто, и не всегда это интересно.
Официант появляется быстро и удивлённо. Нас он не ждал и уже успел прикорнуть в подсобке. На его правой щеке алеет оттиск ладони и золотой печатки, что красуется на безымянном пальце. Протягивая меню, бедолага, силился сдержать зевоту и у него почти получается.
Женщина выбирает фруктовый салат в белом вине, а я мясо. Я всегда беру именно его и никогда не запоминаю названия того, что ел. Наверно какой-то мой пращур был великим охотником и для меня, как для него, не существует гастрономических ухищрений, лживо-красивеньких названий. Есть только плоть убитого зверя и радость победы, превосходства. Конечно, в отличие от предка я знаю, что это неприлично, нецивилизованно, просто «фи», но пошло оно всё к чёрту.
Ещё мы берём две бутылки шампанского и нервные блики свечи, ожившей при нашем появлении, перебирают его легкомысленные пузырьки. Пить капельки света, растворённые в лёгком напитке, невыносимо приятно, а ещё приятней смотреть, как это делает Женщина. Шампанское вообще нельзя пить в одиночку или в мужской копании. Это напиток желания, плоти, а однополость делает его газированным компотом.
- Я хочу рассказать тебе о себе. О том, что было, - говорит Женщина.
- Ты думаешь, мне это нужно? - спрашиваю я.
- Это нужно мне, - возражает она.
- Тогда говори.
- Но я не знаю, что сказать. Я почти всегда ничего не помню. Очень редко я вспоминаю всё и от этого становиться неприятно.
- Зачем тогда ты опять хочешь вспомнить?
- Я не хочу, но если расскажу именно тебе, то неприятно уже не будет никогда.
- Ты ошибаешься. Я такой, как все и ничего не случиться. Ты выскажешься — я выслушаю, а завтра опять всё вернётся. Ты нашла не того слушателя.
- Неправда, неправда, не ври…, - она чуть не плачет. – Я поехала с тобой только за этим. Зачем ты так со мной?
- Прости, я не хотел тебя обидеть, но иллюзии страшная вещь.
- Нет. Мои иллюзии не могут быть для меня страшными. Они мои и, значит, есть, только пока есть я. Как же они могут навредить сами себе? Мы с ними друзья и друг другу помогаем.
- Ну что ж, тогда говори. Я даже поверю всему, что ты скажешь.
Хорошо я скажу. И даже можешь не верить. Это неважно. Я просто расскажу тебе об одной маленькой девочке, которая долгое время не знала, что она девочка. Я не буду говорить о том, была ли она счастлива. Понятие счастья слишком абстрактно и в мире, где жила крошка, места ему не находилось. Там правили разум и логичность. Это был правильный мир. Мир, который самоорганизовался, самодисциплинировался, разложился по полочкам, самоограничился и нашёл место среди себе подобных. Только так он мог выжить и девочка, наверно, должна была быть довольна. Благодаря этим «само», она выросла и…. – Женщина, смотрит на тонкий фужер, касается губами его края и продолжает. – Но она не смогла быть благодарной. Появился человек, который презирал этот мир. Он был не самодисциплинированный, не самоорганизованный, не….. Одним словом - кругом одни «не». Но он сказал девочке, что она девочка. Он рассказал ей, кем она может стать. Конечно, он её обманул. Та, кем она могла стать, была ему не нужна.
Дурочка поверила. Человек говорил очень красиво. Он добился чего хотел. В один день, в один час и в одну минуту она всё бросила и ушла в его сказку. В глупую и жестокую небыль. Что было дальше догадаться нетрудно….
Женщина замолкает, выуживает из салата кусочек ананаса и, повертев его на серебряной вилке, бросает обратно.
- Да, действительно, нетрудно, - соглашаюсь я. – То, что небыль глупая и жестокая девочка догадалась не сразу. В первые дни всё было красиво и ярко. Потом чуть более тускло, позже чуть более жестоко и под конец закончилось совсем. Её просто выбросили. Попользовали и, когда гарантийный срок вышел, отправили в утиль. Она обижалась, плакала, просилась обратно, но поняла, что в сказку дороги нет. Тогда она попыталась вернуться в свой серый, скучный мир. «Пусть там не так празднично, - думала она, - но, по крайней мере, тепло и сухо».
- Да, именно так она думала, - кивает женщина.
- Но тот мир её тоже не пустил. Такая она была ему не нужна.
- Не нужна, - Женщина снова выуживает кусочек ананаса. – Очень долго она была не нужна нигде, а потом….
- Потом вспомнила, что она Женщина, - перебиваю я. – И это очень много.
- Нет, это очень мало, - не соглашается она.
- Много, - настаиваю я. – Не заставляй меня в тебе разочаровываться.
- Спасибо, - она улыбается и кладёт в рот янтарный, сладкий кусочек.
- Не за что. Я же обещал, что поверю всему. Правда, твоя сказка неоригинальна и я немного расстроился. Но это ничего. Ты не настаивала на конкретике и я сам могу что-нибудь домыслить.
- Например, что, - женщина обижается.
- Скажем так…. Тот мир, в котором ты жила был прекрасен и удивителен. Он был интересен, красочен и увлекателен, а человек, которого ты встретила – уродлив, скучен и ворчлив. Он тебя бил и унижал с самого начала, но ты бросила прекрасную сказку и ушла к нему, на обочину. Пусть будет так.
- Нет. Так не будет. Ты все переставил с ног на голову и думаешь, что это оригинально. Это просто глупо. Так не бывает, и ничего оригинального здесь нет.
- Да, так, действительно, не бывает. И, наверно, это не оригинально. Но на большее у меня не хватает фантазии. Я же говорил, что ты опять встретила серую посредственность.
- Так зачем ты пытаешься сделать то, что не можешь?
- Потому, что мне это нравиться. Я же делаю это для себя и никому не навязываю. Ты придумала свою сказку, я свою. Я поверил в твою, а в свою верить не прошу. И знаешь что…. Давай пить шампанское. У нас обоих это получается намного лучше….
- Молодые люди, вы ведь старика не прогоните.
Голос не старый, но треснутый. Он принадлежит мужчине, что стоит у порога нашей кабинке. Его широкий пиджак занимает весь проход, а самого человека под этой одеждой совсем мало. Зачем такой балахон - Женщина не понимает.
- Зачем вы это надели, - спрашивает она и мило улыбается.
- Я всегда его сюда одеваю, - отвечает гость и садится за столик. – Это пиджак моего отца и, когда иду играть, всегда его одеваю.
- Он приносит Вам удачу, - понимает женщина.
- Да ни черта он не приносит, - кривится мужчина, - Но это пиджак моего отца.
В то, что у этого субъекта был отец, я не верю. Слишком старым он не выглядит – от силы лет пятьдесят, но родителей у подобного типа не может быть в принципе. Нет, он мне не понравился.
- Я, кажется, понял, - говорю я. – Вы делаете это назло.
- Вот именно. Как вы догадались? Вы же не наши. Это для этих я, - мужчина обводит широким жестом абсолютно пустой зал и зло смотрит на двух усталых крупье, - местная достопримечательность. Это они меня, как облупленного. А вы откуда знаете?
- Просто догадался. Не знаю почему.
- Нет, - вы знаете. Такие как вы всё знают. Только….
Мужчина виновато хмурится.
- Простите. Я не хотел…. Честное слово, не хотел портить вам вечер. Или утро. Да какая разница. Я смотрел на вас и думал: «Как хорошо, что они приехали в наш город». Глупо, да? Но вы мне понравились. Я хотел с вами поговорить, посидеть…. Только я сегодня опять выиграл.
Мужчина горестно вздыхает, почти всхлипывает и достаёт из глубины своего необъятного пиджака бутылку «Бордо» семьдесят восьмого года.
- Давайте выпьем.
- С удовольствием, - соглашаюсь я и хочу позвать официанта с чистыми бокалами.
- Нет, - обрывает мужчина мой жест. – Давайте выпьем так, из горла. Помните, как сопливыми мальчишками в подворотне «Агдам». Боже, какой он был замечательный!
- Давайте, но только потом Вы обязательно расскажете, почему ваши выигрыши Вас так огорчают.
- Идёт, - соглашается мужчина и профессиональным хлопком по дну бутылки выбивает пробку.
Мы выпиваем, и он говорит.
Всё дело в том, будь оно не ладно, что мне катастрофически везёт. Понимаете, во всём. Я никогда не был чем-то особенным. Просто пацан, обыкновенных родителей. В четырнадцать начал курить, в пятнадцать заниматься боксом, в шестнадцать…. Всё как все. Учился, женился – обычный совковый инженер. А потом совок закончился, и я стал зарабатывать деньги. Нет - не так. Я не пытался их зарабатывать – они сами ко мне липли. Человек не может совсем ничего не делать. Но я делаю самую малость, а получаю максимум. Всё, что случается обязательно приносит мне деньги. Институт, в котором работал благополучно сдох – открыл ЧП. Ничем особенным в нём не занимался, а через два года СП. Начал работать ещё меньше и в результате банк. Что бы в стране не происходило – путчи, дефолты, какая угодно мутота – я непременно на этом зарабатываю. Я так больше не могу. Я разогнал всю охрану, хожу во все злачные места, лезу в любые авантюры и зарабатываю, зарабатываю, зарабатываю. Этот кошмар меня доконает.
- Но почему? - не понимает Женщина.
- Я боюсь, я смертельно боюсь, - говорит мужчина и пускает бутылку по второму кругу.
- Чего? - опять не понимает женщина. Из горла она в этот раз не пьёт. Одним большим глотком освобождает от шампанского фужер и наливает в него вино.
Дождь на улице, кажется, утихает.
Деточка, разве ты не понимаешь? – мужчина удивляется. – Ну ладно, давайте расскажу вам одну местную легенду. Здесь недалеко, сразу за окружной, на холмах стоит старый замок. Точнее то, что он него осталось. Так обваливающаяся башня и груда камней. А когда-то это было да! Собственно весь город с этого замка начался.
Принадлежал он графу - фавориту короля. Говорят, что не было в те времена более удачливого и красивого человека. Он родился в старой дворянской семье и с колыбели был обречён на успех. В год граф стал генералом, в четыре сел на коня, а в пятнадцать был представлен ко двору. В своём замке он практически не жил, но слыл среди местных, чем - то вроде живой легенды. «Наш граф обедал у короля», «наш граф покорил герцогиню такую-то, да виконтессу такую-то», «наш граф выиграл сражения там-то, да наголову разбил того-то». Его любили все. Редкий и уникальный случай. В его жизни не было ни одной неудачи. Среди недели он соблазнял красавиц, а по выходным отправлялся на войну.
В тридцать этот счастливец женился на самой красивой женщине страны, а в тридцать три неожиданно приехал в своё родовое гнездо. Его сопровождали две телеги с непонятными бочонками. Один из них немного прохудился, и на дорогу сыпался странный серый порошок. Порох в те времена только-только изобрели и крестьяне долго гадали, что это за причуда хозяина, что за странный песок, который потребовался ему в таком количестве.
А ночью прогремел чудовищный взрыв. За одну секунду замка не стало. Над тем, что осталось, над дымящимися развалинами возвышалась лишь одна покорёженная башня. Торчала она, как старый гнилой зуб больной старухи и на самом краю, держась за горячие камни, стоял граф. Он был по-прежнему красив, удачлив и плакал.
Внизу начал распространяться пожар.
Посмотрев на его острые языки, граф бросился в пламя.
Вот так-то девочка. А ты говоришь «чего»!
Мужчина перевернул опустевшую бутылку горлышком вниз, посмотрел на задумчивую каплю, задержавшуюся на краешке стекла, и достал из бездонного пиджака новую «тару». Опять «Бордо» и опять того же года.
Мы снова пьём «вкруговую» и женщина говорит:
- Я всё-таки не понимаю.
- А ты? - спрашивает мужчина у меня.
- Наверно.
- Не ври. Ты понимаешь, - сердито говорит он и встаёт из-за стола.
С нами мужчина не прощается и, когда идёт к выходу, его безразмерный, ужасный пиджак укоризненно раскачивается из стороны в сторону. На столе остаётся полупустая бутылка дорого вина, и я с грустью думаю о том, что никогда больше не смогу пить эту марку из бокалов.
Дождь на улице почти закончился.
- Поехали, - говорю я женщине. – Нам надо успеть.
- Куда? И почему успеть? - спрашивает она.
Я не отвечаю.
Мужчина не обманул. Башня действительно похожа на гнилой зуб. Земля вокруг неё превратилась в серую больную десну, а хмурое небо обдаёт несвежим, старческим дыханием. Камни затянул налёт тёмно-зелёного мха и лишь на самой верхушке, на той площадке, откуда, наверное, спрыгнул граф, их поверхность отполирована до зеркального блеска. «Зуб» ещё живёт, ещё что-то перемалывает своей рабочей частью. Вот только что? Сейчас узнаем.
Женщина подходит к самому краю и смотрит вниз.
- Отсюда он бросился?
- Да. Ты разве не чувствуешь?
- Что?
- Его тоску и страх.
Она пожимает плечами.
- Не знаю. Нет. Я его не понимаю.
Я обнимаю её сзади. Разворачиваю к себе. Прижимаю к холодным камням и рывком задираю юбку. Вхожу.
- Что ты чувствуешь?
- Тебя. Во мне. Хорошо. Я ждала этого.
- Нет, что ты чувствуешь?
- Не говори…. Я не могу говорить…. Не спрашивай…. Я давно этого ждала. Не надо много говорить…. Не надо сейчас говорить.
- Что ты чувствуешь?!!!
- Ну, хватит! Камни холодные! Поехали в гостиницу. Не обижайся, ладно.
Дождь закончился.
Опять серая лента шоссе, но светло и нет дождя. В этот раз он ушёл слишком быстро и не вовремя. Иногда это с ним происходит. Наверное, я что-то сделал не так, но он не захотел сказать мне, что именно.
Я его не виню.
В машине по-прежнему кто-то есть, но направо смотреть не хочется. Оттуда ползёт синий сигаретный дым и доносится голос. Что он говорит - не разобрать. Кажется, там живут испуг и маленькая надежда, извинения и обещания. Большая ошибка.
Свой шанс я опять упустил, и Женщина уснула до следующего дождя. Совсем она не ушла, а значит, есть надежда, которую нельзя потерять, без которой я стану тем, кем есть на самом деле – старым, усталым, злым и эгоистичным удачником. Этого я ещё не хочу.
Сейчас мы приедем в гостиницу, и я скажу спутнице что-нибудь ободряющее, улыбнусь, отправлю в душ, а потом, воспользовавшись моментом, уйду. Я оставлю ей на столике немного денег, оплачу номер за неделю вперёд и поеду в ту сторону, куда ушёл дождь.
Удивительно, но самое главное для меня - ни разу не посмотреть ей в глаза. Тогда Женщина, что уснула не уйдёт окончательно. Она останется спать в этой гостинице и не будет никакой «плечевой», что подобрал в придорожном гадюшнике богатый дядя, не появится на месте грустного банкира опустившийся бомж, изливающий остатки души первым встреченным в третьеразрядной забегаловке, и не состоится неудачный секс на загаженных развалинах кирпичного завода среди физиологических следов человеческой жизнедеятельности. Всё останется, так как я хочу и так как мне это надо.
Глава первая. Художник.
Почему так жарко? Еще утро и жарко быть не может, не должно. Кто так натопил в палате? Да еще летом! Это дед. Я знаю. Его заморочки. Кости у него мерзнут! Это в середине июля то!!!
Нет. Дед не мог. Дед еще вчера умер. А кто тогда? Нет, ну почему так жарко!!! Все!!! Сестра!!! Сестра....
Сейчас ночь? Темно — значит ночь. А если просто задернули занавески? А зачем их задернули? Не могут быть занавески такими плотными. Да и кто бы их задергивал? Кому они нужны? Да и я вместе с ними? Значит ночь. Это хорошо. Не люблю солнце. А почему? Ведь когда-то любил. Почему перестал? Не помню. Давно это было. Что я вообще помню? Себя-то хоть помню? Не помню. Даже как зовут. А оно мне надо? Наверно нет. Главное, что ее помню. Это важнее. А где она? Почему ее нет? Я сделал, что-то нехорошее и она обиделась? Наверно.... Я вечно делаю что-то нехорошее. Как я мог ее обидеть!!! Дебил, идиот, кретин — так мне и надо. Ну почему я такой кривой. Один раз! Один раз за всю жизнь и.... Придурок!!! Господи, как больно то!!! За, что я такой, Господи? Какая боль! Я знаю - это от солнца. Оно пришло за мной даже посреди ночи. Дня ему мало! Больно!!! Нет!
Этот парк я помню. Конечно, помню. Почему помню? Я же здесь в первый раз. Сейчас Валерка придет. Новый барыга у него там какой-то. Семена, говорит, высший класс. И не дорого. Посмотрим, посмотрим.
Давай уже честно - раньше смотреть надо было. Когда первый раз ширнулся. Теперь-то уж что. Теперь хоть стрихнин в баян заливай. Теперь уж все равно. Хорошие, плохие — лишь бы в долг дала. Денег и на стакан самогона не хватит, не то, что на пакет. Это раньше перебирал. Пока еще писать мог. Какой мы белый после последней выставки взяли!!! Спонсор подсуетился. Не знаю, как он и, что он, но белый у него был! Сдохнуть бы ему ****ине побыстрей.... Со всеми остальными вместе.
Ну вот и Валерка.
Ты, что так долго? Час уже здесь маячу!
И еще два маячить будешь. Рот закрой животное. Я тебя «в садик» то быстро налажу, вякать будешь.
Да, ладно, Валер. Не ворчит. Договорились же вчера.
А ты бабки принес, как обещал?
Да, блин, там, короче....
Ладно — не мычи. Я за сто метров уже понял, что ты пустой.
Валер, брат, мне бы только чуть подлечиться.
Сиди уж. Сейчас приду.
Что же так тошно то, а?! И от себя, а еще больше от окружающих. И от Валерки, будь он неладен, и от всех остальных. Вон тот, например, идет — папочкой помахивает. Все то у него хорошо. В конторке, какой занюханной день отсидел, второй отсидит, на корпоративчеке бокальчик за шефа поднимет, хвостиком, где надо подвильнет и вся его жизнь в этом. Блин. Интересно — его самого по утрам в зеркало смотреть не тошнит? А вот этого?
Как там раньше говорили — руки в масле, жопа в мыле — мы работаем на ЗиЛе. Нет уже ЗиЛа, милок. Только масло и мыло остались. И водка по вечерам, под футбол и нытье благоверной. Хотя, что тебе-то еще нужно? Тошно. Слушай, а это вон не твоя драгоценная и обожаемая у хлебного ларька стоит? Вон та, что среднего рода, посреди очереди? Нет, да? Что у нас в городе есть еще один такой, что из женщины может вот это бесполое создание сотворить? Никогда бы не подумал!
Господи, и зачем ты весь этот зоопарк соорудил!? И меня в том числе.
Подожди, а это кто? Она то, как здесь оказалась? Может просто померещилось? Не могла она из этих тонированных ворота выйти. Понастроили стеклянных иголок с воротами вместо дверей. Думают красиво. А то, что люди в них тоже стеклянными становятся на это наплевать. Нет — не могла она из этого стеклянного гроба появиться. Все равно, что котенок из старого ржавого компрессора выбрался. Не бывает такого. Да и нет ее уже. На всей улице нет. Точно померещилось. Видно совсем болею. И где же этот Валерка?
Слава Богу — идет. Кажется не пустой. Сейчас подваримся.
Ну, что попрошайка? Пошли, что ли - взял.
Валерочка, я же знал. Я же знал. Одни ты братишка. Куда, пойдем?
К тебе, конечно. Куда еще? Хоть какая-то от тебя польза будет.
Пойдем, Валерочка, пойдем.
Когда-то это было квартирой. Здесь жили люди. И я здесь тоже жил. Теперь люди ушли, а я остался. Не захотели они со мной. Не смогли. И Людка не смогла. И сын. Да и я с собой уже не могу. Так по привычке. Не квартира это больше. Все, что от квартиры осталось — та дальняя запертая комната. Нарочно ключ от нее потерял. Нельзя туда все это пускать. И самому входить нельзя.
Ну, ты и скотина! У тебя же в прошлый раз диван еще был?!
Был, Валерочка, был. Мне и без него хорошо. Зачем мне диван. Я же сплю только под лекарством. А под ним сам знаешь - диван не нужен. Оно и так пойдет. Главное тепло. А диван мне не нужен.
Стол то хоть не продал?
Не, стол - не. И табуретка там еще есть.... Одна. Валерочка, ты варить сам будешь?
Вот, еще! Я тут бегал ему, копытил, так еще и сварить!? На вот - держи. Не дай Бог, что накосячишь. Ту же и похороню. Под табуреткой.
Ща я, Валерочка. Ща все в лучшем виде. Вот почти, все. Все — готово. Давай ты первый.
Вот и славненько. Теперь я.
Черт венка совсем ушла. Последняя, родная, ну где же ты!? Ну, пожалуйста. Иголочка совсем махонькая. Ну, ну..., ну... спасибо... ухххх....
И чего меня опять в этот сквер принесло. Тут с утра копытить надо, а я дурью маюсь. Если к обеду не разломаюсь, совсем худо станет. Валерка сегодня уже не подогреет. Говорят, сластали вчера Валерку то. Как от меня ушел, так и сластали. Вроде, там, что-то со вчерашним барыгой нехорошее. Может и ко мне теперь придут. Господи, хоть бы пронесло то, Господи.
Нет — что я тут забыл? Не было ее, не было. Померещилось. Сам же вчера так решил. А даже если и была? Тебе то что? Ты же к ней и за версту не подойдешь. Нельзя тебе. Раньше было можно, а сейчас нельзя. Раньше мне все было можно, а сейчас все нельзя. Да и не зачем. Вот скажи — зачем тебе этот день? А этот парк? А солнце и лавочки? Воздух то тебе зачем? Раньше ты знал, что с ними нужно делать. Помнишь, как ты рано-рано выходил на улицу и ждал первую поливалку? Ту дурацкую машину с водяными усами, что мыла тротуары твоего детства. Тебе казалось, что на похожа на старого сома, который вылез из-под сгнившей коряги и полощет в протоке улицы свои усы. Ты даже нарисовал эту огромную рыбину и, кажется, ни кто не понял, что, на самом деле, это всего лишь утренняя поливалка.
А помнишь, как ты нарисовал аллею городского парка и ту лавочку у фонтана? Ведь ни кто кроме тебя так и не узнал, что, на самом деле, было на той картине. Ни кто, ни кто не увидел ту девочку, что сидела на этой лавочке. Тогда тебе было еще совсем мало лет. Ты еще стеснялся и был рад тому, что все видят только лавочку. Девочка осталась твоей тайной, и ты подсмеивался над теми, кто восхищался твоей картиной. Они не видели самого главного и это было смешно.
А цветы? Ты, помнишь те цветы? Твою дипломную работу? Ведь это был просто запах, который каждый день залетал в твое окно вместе со стуком маленьких каблучков. Ты так и не увидел ту, что приносила этот запах. Ты просто боялся подойти к окну и обнаружить за ним что-то неправильное. Что-то такое, что уничтожило бы запах. Ты не хотел его терять, и потому просто нарисовал цветы. Работа была принята на ура и долго висела в фойе академии.
Где она сейчас? В запертой комнате? Ты же ее не продал? С тех пор, как жизнь закончилась, ты не продал ни одну из своих картин. Вынес из дома всю мебель, но ни одно полотно не тронул. Все они там — в запертой комнате. Вместе с мольбертом, кистями и красками. Ты их запер и специально потерял ключ. Может что-то человеческое в тебе, все же, осталось? Может я еще смогу?....
Что смогу? Завязать? Зачем? Ничего кроме лекарства у меня не осталось. Ели бы смог писать — тогда да. Не так, как в последние годы. Как в последние — уж лучше колоться. Как когда-то давно. Если бы я только смог опять нарисовать лавочку и цветы. И поливалку. Не те — другие. А еще свой старый дом. Если бы я только смог! Тогда конечно стоило. Только не будет этого. Никогда. В одну реку дважды не входят.
Что-то народа сегодня на улице особенно много. Движение, движение. Куда они все так торопятся, несутся. Весь обзор мне загородили. Пропущу ее. Выйдет, а я проморгаю из-за этих вот. Да кто выйдет?! Нет ее! Вышла!!!
Теперь только бы не упустить. Только бы не упустить. Черт — и откуда вас тут столько! Дорогу не перейдешь. Да подожди ты — хорош сигналить. Успеешь, куда там тебе надо!
Вот она. Не упустил. А дальше то что? Не знаю. Да ничего. Что тут может быть? Буду вот так идти и все. Как школьник, право слово. Да и черт с ним. Главное чтобы она подольше просто шла и не оглядывалась. Оно и так хорошо. Боже, как хорошо то!
Так, а эти двое? Они с ней или как? Сразу не разберешь. Незаметные какие-то. А если уж совсем честно то и «замечать» их совсем не хочется.
Кажется с ней. Но идут, вроде как, в стороне. Нет — точно с ней. Да какая разница! Пусть себе идут. Нашел на кого смотреть.
Странно, почему я раньше не знал, что в этот городе живет такая женщина? Как я мог ходить по улицам и не подозревать о ее существовании? Столько времени потеряно напрасно. Считай, всю жизнь проворонил. Я бы просто ходил, сидел, был где-то неподалеку и писал картины. И все бы у меня сложилось. Как же это несправедливо. Нет, нет — прости Боже. Я же ее увидел, а значит все справедливо, все правильно. Теперь я смогу сидеть в том сквере и смотреть, как она выходит из этих чудовищных стеклянных ворот. Не важно, что она делает в этой ужасной «иголке» - главное, что она из нее иногда выходит.
Интересно, эти? Те, что вокруг нее? Они, что совсем не замечают, какое счастье живет рядом? Ходит с ними по одним улицам, может даже иногда случайно и мимолетно касается их краем одежды? Они не видят, как светиться вокруг нее воздух? Они не чувствуют того запаха весны, что сейчас сводит меня с ума? Они, что все слепы?
Да нет — не может быть. Наверняка у нее кто-то есть. Наверняка он бережет свое сокровище, как самую великую драгоценность мира. Ну и пусть. Я то... Мне то много не надо. Я буду просто ходить, вот так — чуть в стороне, и мне этого достаточно. Никогда не подойду слишком близко. Не потому, что там кто есть, а потому, что мне нельзя. Уже нельзя.
Ой!!! Вот это удар!!! Один из тех двоих. Как он оказался сзади меня? И как умеет бить! Всего один удар, а в глазах уже темно. Ноги ватный и кажется весь кислород на планете внезапно оторвался от земли и улетел куда-то в космос.
А вот и второй. Куда они меня тащат! Как умело. Со стороны, наверно, кажется, что двое друзей ведут под руки третьего, подвыпившего. Это тебе не менты. Но кто? И, что им от меня нужно.
Ты кто, овечело? Что за нами толчешься?
Еще удар!
Я тебе спрашиваю! Что мычишь?
Опять удар!
Да погоди, Володь, дай ему дух перевести. Он же так ничего сказать не сможет.
Ладно, все. Я тебя больше бить не буду. Говори, какого хрена за нами целый час плетешься. Что тебе нужно? От кого ты?
Вот сейчас будут бить по-настоящему. Кто же мне поверит, если скажу, что мне в действительности нужно? Интересно — выживу?
Мне нужна Весна.
Блин, блин, блин.... Больно-то как! Быстрей бы потухнуть! Я так долго не протяну. Быстрей….
И нахрена мне сейчас это сознание? Зачем оно вернулось. Как хорошо было там, в темноте.
Что теперь? Эти двое еще не ушли. Вот их ботинки — перед самым носом. Но почему они тоже пахнут весной!!! Нет — конечно же, это не они. Она здесь! Пришла. Я ее не вижу, но она точно здесь. Как жаль, что я ее не вижу. Даже не слышу. Кажется, по ушам хорошо врезали — только звон и больше ничего. Нет, нет — уже немного слышу. Как через вату, но слышу.
Володь, кто это? Опять они?
Нет, Нелли Владимировна, не думаю. Просто какой-то нарк.
Что ему нужно?
Не знаю. Несет какой-то бред. Похоже усаженный.
Ну так, что вы тут с ним копаетесь? Через час встреча, а еще не все документы собраны. Придется в банк возвращаться. Оставьте его в покое и пошли.
Я слышал ее голос! Как мне сегодня повезло! Я самый везучий человек на свете! Я жив и я слышал ее голос. Я бы отдал намного больше за то чтоб его услышать. Подумаешь — пару ребер сломали. Хрен с ним. Раньше, что ли, никогда не ломали? Можете и еще парочку сломать. Только пусть она говорит. Все что угодно говорит. Вы бейте, бейте на здоровье. Ушли — жалко.
Надо как-то встать. Ноги совсем не держат. Очень хочется спать. Где-то слышал, что если хочется спать, значит, сотрясение. Ничего отлежусь. Главное до дому добраться, а там отлежусь. Вот все — встал. Теперь проще — теперь дойду.
Прав был Валерка — зря я диван продал. Плохо сейчас на полу. Когда здоровый — ладно. Когда лекарство есть - тоже ладно. А больному плохо. Больно. Все болит. Больше всего голова. Как же она у меня болит! Одно хорошо — из-за этой боли, вроде, не очень и ломает. Не чувствую. Не пойму. А ведь уже два дня без лекарства. Сейчас как раз самое плохое время. Еще бы пару дней перетерпеть, потом чуток полегче станет. Вот только поесть что-то нужно. Не хочется, а нужно. Нужно, а нету. Это плохо. Сил может и не хватить. Надо к Вальке спуститься. Хоть хлеба, а даст. Она добрая. Другие уже даже хлеба не дают. Валька даст. Интересно — время то сколько сейчас? С работы пришла или нет? Полседьмого. Конечно, пришла. Пойду.
Что же, у нее звонок такой громкий. Как по мозгам лупит то, а!
Валечка, здравствуй, солнышко. Ты прости меня дурака непутевого, но очень, очень кушать хочется....
Господи!!! Ты откуда такой! Да ты же.... Заходи, давай. Что с тобой случилось?!
Да я ничего Валек. Ты не беспокойся. Мне бы только хлебушка. А?
Блин, и почему, так голова кружиться. Вот, как грохнусь сейчас, Вальку перепугаю. Кажись, уже перепугал. Неужели, так плохо выгляжу?
Я сказала - заходи. И без разговоров. В ванную иди, помойся. Сам сможешь? Сейчас супа тебе налью. Ой!!!
Все-таки вырубился. Но как хорошо под одеялом! А простыня! А кровать! Это, что — Валька меня у себя уложила? Вот святая женщина! Я бы сам себя на порог не пустил, а она....
Сколько я уже здесь? Не может быть, чтобы очень долго? Или может? Похоже, все же может. Есть очень хочется. Уже хочется, а это значит почти перекумарил. А это в свою очередь значит, что я тут как минимум три дня. Есть только на пятый день хочется. Пять, минус два дома, получается три. Три!!! Не может быть. Ничего не помню.
Валентина то хоть дома? На кухне. Точно. Готовит что-то.
Валечка, Валечка, Солнышко.
Очнулся, горе мое.
Какая-то она сегодня домашняя. Никогда ее такой не видел. Она же красивая женщина. Нет — уютная женщина. Так точнее. Такая вся мягкая и ласковая. Как я этого раньше не замечал?
Валечка, долго я тут у тебя?
Пятый день уже. Ты, что совсем ничего не помнишь? Ты же иногда в себя приходил. Как врач приходил, помнишь?
Не, совсем ничего. Прости меня, ладно. Я сейчас. Вот только оденусь и до дому. Пора и честь знать. Столько у тебя хлопот из-за меня.
Лежи, уж. Куда ты пойдешь? Врач вообще сказал, что тебя срочно в больницу надо. Побили тебя сильно. Кто это был то? Дружки? Милиция?
Да нет. В этот раз нет. Так - случайно получилось. Может потом, как-то, расскажу. Хотя и не интересно это совсем.
Ну, как заешь. Не интересно, так не интересно. Я в твои дела не лезу. Сейчас вот каша доварится, и кушать будем. Пойду, посмотрю, как там она.
Каша. Я уже и забыл, что это такое. Это какой-то синоним слову детство. Каша и детство. Почему я их забыл? Ведь это так просто — приготовить себе кашу. Наверно потому, что кашу тебе должен готовить кто-то другой. Сварить, налить в тарелки прийти, дать одну тарелку тебе, взять другую себе, сесть рядом на кровать и есть кашу. Так всегда делала мама.
Ну вот и готово. Тарелка тебе, тарелка мне. Ты не возражаешь, если я к тебе на краешек присяду?
Она, что мысли подслушала? Опасная у меня соседка. А какая теплая! Присела на самый краешек дивана, а меня как будто в пуховую перину окунули. Никогда на перине не лежал, но теперь знаю, как это. И есть с ней вместе так тепло, так вкусно и просто. Жалко, что это все скоро закончится. Уходить надо. Вот сейчас поем..., нет еще немножко посплю и пойду. Спасибо ей за все. Очень, очень спасибо, но мне нужно будет уйти. Не нужен я ей. Так — жалость. Не хочу, чтобы она меня жалела. Капелька прежнего меня во мне еще осталась. Пусть маленькая, но есть. Вот сейчас отдам ей тарелку, засну, а когда проснусь, пойду в свою нору. Хорошо бы ее в это время дома не было. Трусость конечно, но что делать. Я и есть трус. Кстати, поэтому тоже нужно уйти.
Валечка, спасибо тебе большое. Каша просто замечательная. Можно я еще посплю капельку?
Нора. Это не квартира и не жилище. Это нора. Может спалить ее нафиг? Был бы частный дом, точно спалил. Разве это кухня? Разве это место где люди готовят еду, собираются по вечерам и разговаривают о политике? Разве это то место, где русский человек проводит половину своей жизни? Даже страшно подумать, что в этой гадости вообще можно находиться. И дышать этим воздухом тоже нельзя. Он ядовит. Пахнет, как в малярном цеху автомобильной мастерской. Нет - хуже. Один этот воздух может убить.
А стены? Наверно в тюрьме такие же. На них уже нет обоев — только серая бугристая штукатурка. Но не она главное. Главное, что они видели. Ведь это только кажется, что стенам все равно. Они все впитывают. Все, все. Что впитали эти? Боль, страх, подлость смерть и опять боль.
Да, да — видели они и смерть. Страшную смерть. Не старика от тяжелой болезни, а молодой девушки — почти ребенка. Как-то плохо я ее уже помню. С кем она тогда пришла? Вот черт.... Да, не важно. Пришла, постояла у окна, укололась и села в уголок. Тот миг, когда ее не стало, мы просто пропустили. Только Серега.... Да, да — с ним она и пришла. Только Серега, часа через два, спохватился. Попробовал ее поднять, а уже все. Такого синего лица я не видел больше никогда. Ни у живых, ни у мертвых.
Стены видели, как она умирала. Она сидела вот здесь и значит вот эта стена в прихожей чувствовала, как постепенно холодеет ее тело. Может даже перед самым концом она вздрогнула и стена запомнила то последнее движение уходящей жизни.
Надо эти стены снести. Слишком ядовиты.
Те, что в комнате тоже ядовиты. В моей, не в той, - запертой. Смерть они не видели, но унижений предостаточно. Неизвестно, что хуже - когда человека убивают или, когда его унижают. Когда он сам позволяет себя унижать. Убивая, разрушают плоть, а унижая, уничтожают человека. Ненавижу эту комнату, это постоянное напоминание о том, что я уже мертв.
Единственное, что в ней есть — это ключ. Да, хватит врать! Давно ты его потерял! Нет, не потерял. Он там — у окна за плинтусом. Ты всегда знал, где он лежит. Сам его туда положил и не смог забыть место. Очень старался, но так и ничего и не вышло. Этот ключ, от той - второй комнаты. Сколько раз он тебе снился? Сколько раз ты заставлял себя не видеть эти сны, говорил себе, что простой железкой старую жизнь не откроешь? А может попробовать? Если есть хоть маленький шанс, то он есть именно сейчас. Ты это чувствуешь и знаешь, что потом его уже не будет никогда. Решайся. Но ради Бога, не впусти туда все то, что сейчас стоит у тебя за спиной.
Не думал, что будет так больно сюда зайти. Они тут все прежние. Шкаф и книги. Маленькая тахта и мольберт. Стол и скрипучий бабушкин стул. А вон в том ящике краски. Наверно они все высохли. Не может же время полностью остановиться. Нет, не высохли. И сам ящик поскрипывает точно так же, как когда ты закрывал его в последний раз.
Что-то мне нехорошо. Надо присесть. Не на стул. И не на тахту. Просто на пол. Вот так. Воздуха маловато. Или наоборот слишком много. Или он здесь, просто, другой. Такой, как раньше. Совсем не похожий на то, к чему я привык за последние годы. Надо с ним поаккуратней.... по чуть-чуть.
Самое главное сразу не отдергивать ту занавеску у дальней стены. За ней главное. Сразу я его не вынесу. За ней моя прошлая жизнь. Там и цветы, и лавочка, и дом и.... Как же много всего этой занавеской! Сначала нужно немножко посидеть, отдохнуть, а потом уж здороваться.
Ну, здравствуйте мои дорогие. Я вернулся. Я думают, я очень хочу, чтобы я вернулся.
Странно, как меняется улица в зависимости от того, что у нас в руках. Опять тот же сквер, опять же тот же людской поток и опять те же стеклянные ворота. Все тоже, но в руках у меня кисти и улица стала другой. Она звучит по-другому, она пахнет по-другому, она живет по-другому. Это, как в сказке. Все знакомо, привычно и обманчиво. Лягушка на самом деле принцесса, а чудище — принц. Почему я раньше не знал, что это бывает и в жизни? Или знал, но забыл?
Я здесь уже два дня. Уже два дня я пишу. Этого не могло случиться, но кто-то смилостивился, и сказка пришла на улицу. Надолго ли?
Весну за эти два дня я видел всего один раз. Но это не важно. Достаточно того мига, в который она промелькнула в стеклянных воротах. Она была точно такая, как в первый день. Как тень, как фантазия. Настолько чудесная и нереальная, что у меня опять захватило дух. Кажется, даже прохожие улыбались ей на встречу.
Обязательно напишу и их улыбки тоже. Я напишу ее быстрые движения, ее походку, ее настроение и эти улыбки. Напишу ее такой, какой она есть, а потом подарю ее ей.
Пока не знаю, как это сделать. После того, что случилось подойти к ней у меня, конечно, не получиться. Теперь дело даже не во мне. Те двое не подпустят. Сегодня я их не видел, но они точно где-то рядом. Их не может не быть. Работа у них такая.
Да, вон же они! Вышли из ворот и стоят, как два столбика. Жду. Чего? Или кого? Неужели, ее? Неужели, я ее сегодня опять увижу!
Она. Вышла и стоит чуть позади столбиков. Наконец я смогу рассмотреть лицо. Мне очень нужно его рассмотреть. В нем ее настроение, ее жизнь, ее чувства. Какое у нее лицо!
Высокие скулы и черные, глубокие глаза. Их взгляд нельзя забыть. В нем сила и нежность. И еще что-то. Ожидание? Да. Она кого-то ждет. Кого-то, очень для себя важного. Именно его она вышла встречать.
Вот он. Подъехал. Странно — машина хорошая, но вся в грязи. Понял. Номера другой области, значит ехал издалека. Я даже не знаю, что это за регион. Странно — сам за рулем. Да и одет как-то непонятно. Не дешево, но как-то по-мальчишечьи, что ли. Кто он? Хотя, какая мне разница. Сейчас она заберет его за стеклянные ворота и больше я его никогда не увижу. Слава Богу, не увижу. Неприятно.
Не забрала. Машину куда-то отогнал один из столбиков, а они идут сюда. Зачем? Не надо. Пожалуйста, не надо. Не приводи его в этот сквер. Я не могу тебя ни о чем простить, но пожалуйста, не приводи. Ну что же — ладно.
Только бы она меня не узнала. Вряд ли конечно. Разве можно запомнить какого-то нарка, которого раздавили твои столбики? Да и за мольбертом меня не очень видно. Только бы не подошли посмотреть.
Раньше мне нравилось, когда люди смотрели, как я работаю. Наверно я был тщеславен. Они мне даже помогали. Настроение создавали. Я прямо кожей его чувствовал, и руки сами двигаться начинали. Лучше с ним писалось. Сейчас — дело другое. Только бы она не подошла. Пусть, лучше, как сейчас — сидит на лавочке и разговаривает с этим. Мне их даже слышно немножко.
Когда ты сам гонять перестанешь? Ведь бился уже. Если выходила. Забыл.
Как я могу это забыть? Но знаешь..., наверно никогда. Не могу я без этого. Ты же тоже это знаешь.
Как мальчик, право слово. Адреналина не хватает? Мало тебе армии было?
Мало милая, мало.
Чего задержался? Я тебя вчера ждала?
Так - небольшое приключение. Остановился на ночь в одном маленьком городишке, услышал интересную местную легенду. А может и не услышал, а сам себе придумал. Странный я последнее время стал.
Расскажешь?
Как-нибудь - обязательно. Не сейчас.
Последнее время.... Последнее время ты всегда со мной так - «Как-нибудь». Что произошло, милый? Что с тобой случилось? Или дело во мне. Ты скажи, я пойму. Ты же знаешь — я все пойму. Я сильная.
Даже не знаю, что тебе сказать. Пока не знаю. Наверно, дело все же во мне. Как сам пойму — обязательно скажу. Обещаю. А может и говорить ничего не надо будет.
Как он может так с ней разговаривать? Он, что не понимает кто перед ним? Глупец! Нет, я не могу этого вынести. Сейчас встану и разобью ему рожу.
Не встану и не разобью. Кого я обманываю? Раньше да. Раньше я бы уже здесь не сидел. И не важно, что он намного сильнее меня. Не важно, что где-то здесь околачиваются ее столбики. Раньше все это для меня не имело бы никакого значения. Сейчас по-другому. Хорошо, что они встали с лавочки. Хорошо, что закончил разговор и направляются к ее стеклянным воротам.
Какое же я, все-таки, ничтожество! Думал, снова взял кисть и сразу все вернул? Нет дорогой. Не обольщайся. Вот завтра допишу, подарю ее полотно и все — никогда больше ее не увижу. Этот мир уже не для меня. Вернусь в свою квартирку, сяду....
У меня же теперь есть квартира! Не нора, а почти жилище. Спасибо Валентине. Каждый день приходит, добрая теплая женщина. Все отмыла, отчистила. Еду готовит. Даже этот запах из стен почти выгнала. Как у нее только получилось? Конечно, на дом еще похоже мало — так голые стены, но это пока не важно. В них уже тепло, а остальное будет. Кроме того у нас с ней есть та вторая комната. Она теперь не заперта. Она теперь наша. Моя и ее. С ней приятно делиться.
Валентина. Как она вчера на тахте уснула! С эскизами завозился, потом смотрю и она уже спит. Свернулась так калачиком и спит. Не думал, что она такая маленькая и хрупкая. Прямо, как котенок. Почему раньше она мне все время большой казалась? Неправильное у меня зрение, постоянно обманывает. Как я вообще умудряюсь писать с таким-то зрением.
Сегодня утром я вспомнил важное. Одно чувство, которое давно забыл. Первый раз за много последних лет мне не хотелось быстрей вскочить с кровати и убежать из дома. Дело даже не в том, что спал не один. В том, что просто спал и мне было просто хорошо. Тепло, тепло. Как это много когда рядом кто-то теплый. Не просто тело, температурой тридцать шесть и шесть десятых градуса, а именно теплый. Кажется, так хорошо мне не было даже в юности, когда все случилось в первый раз и когда я был так безнадежно счастлив. Сегодня произошло что-то другое. Такое хорошее. Когда-нибудь я, наверно, это нарисую. А может и нет. Пока не знаю. Как-то это все хорошо, но как-то не для холста. Все-таки нет в этом чего-то, такого.... Крыльев, что ли....
А как она готовила завтрак! Это же просто надо было видеть! На этой кухне никогда раньше не было такого солнца! Оно текло по ее рукам — по-другому не скажешь. Даже обычные макароны у нее получилось какие-то солнечные. Вроде как лучиков в тарелку положила. Соседка Валентина.... Удивительная, все-таки, штука — жизнь. И день сегодня удивительный.
Я, наконец-то, написал Весну. Я закончил. Это мой последний день в этом сквере. Странное чувство. Раньше, когда клал последний мазок, чувствовал усталость и истому. Такую приятную-приятную. Вроде, как потянулся после доброго сна. Иногда даже старался быстрее дописать, чтобы скорей ее почувствовать. Сейчас по-другому. Пока не знаю лучше или хуже, но ощущение совершенно необычное. Не могу придумать ему название. Самое главное, что оно усиливается с каждым мазком. Раньше сразу возникало и через некоторое время мгновенно пропадало. Сейчас по-другому.
Все, - знаю, как оно называется. Ожидание. Точно ожидание. Оно не такое, как у нее вчера, когда она ждала этого - своего. Оно из моего детства. Я его помню.
Каждый год, пока был совсем мал, родители уезжали в отпуск без меня, а мне так хотелось поехать с ними! Сколько же мне тогда было....? Лет десять наверно. Да, как раз только исполнилось десять лет, когда я случайно подслушал их разговор. Говорила мать, и отец с ней соглашался. Выходило, что я уже достаточно взрослый и в этом году они возьмут меня с собой.
Это случилось зимой и с этого момента месяцы потекли для меня мучительно медленно. Январь, февраль.... Они тянулись и тянулись, как размякшая ириска. Потом была не менее липкая весна. Когда же, наконец, наступило лето, в самом начале июля, появилось это чувство. Точно такое, как сейчас. Как сейчас с каждым завершающим мазком, с каждым прошедшим днем оно усиливалось все больше и больше. Интересно, почему прошлое когда-нибудь к нам обязательно возвращается?
Я закончил. Сейчас еще немного посижу и пойду. Жалко, что сегодня она так и не вышла. Наверно с этим там - со своим. Ну и ладно. По идеи мне сейчас должно быть грустно. От того, что не вышла, от того, что завтра сюда уже не приду. Должно, не грустно. Не знаю почему. Немножко тревожно, но это от того, что до сих пор не знаю как отдать ей ее полотно, но грусти нет. Да и тревога эта - всего лишь моя трусливая душонка. Та, какой ее сделали за эти последние годы. Я ее уговорю, уломаю не бояться.
Теперь я точно знаю, что пройдет. Завтра приду к тем дурацким стеклянным воротам, встану и буду ждать. Как выйдет, подойду и скажу: «Простите, но Вы самая прекрасная женщина на свете. Вы, сами того не зная, Вы наверно этого и не хотели, но спасли мою жизнь. Возьмите — это Вам». Скажу и плевать мне на ее столбики. Плевать, даже на этого приезжего. Все равно он ее недостоин. Да и, что они мне могут сделать? Главное я успею ей сказать, отдать холст, а там будь, что будет. Не убьют же, в конце концов. Хотя могут, конечно. Бить они умеют. Да и фиг с ним.
Все - собираюсь, ухожу. До завтра, родная.
Какое здесь, все-таки, движение. Не перейдешь. Ты еще. Прямо перед носом затормозил. Не видишь, что здесь пешеходный переход. Привила не....
Гражданин, садитесь в машину.
Подождите, руку отпустите, вы кто?
Уголовный розыск. Садись, тебе говорят.
Подождите, подождите, я же просто рисовал. Вот мольберт у меня. Куда же я его. Я же сюда с ним не помещусь.
Поместишься. Тебе сейчас вообще не о своей мазне думать надо. Проблемы у тебя.
Да, что случилось, хоть, скажите.
Сейчас приедем и все узнаешь.
Господи, только бы они холст не смяли. Господи, только бы не испортили. Зажали, как уголовника, какого. Что им надо. За что? И летят, как на пожар.
Все - приехали, выходи.
Слав, давай его к нам в отдел, а я пойду, оформлюсь.
Вот это кабинет. Тут же стены, как в моей бывшей квартире. Точнее такие, как они были в ней две недели назад. Нет, они конечно чистые, но такие же больные. Если даже не более больные. Здесь они уже не очистятся никогда. То, что в них даже Валентине не по силам.
Садись и рассказывай.
Простите, что?
Ты не слышал? Тебе слух поправить? Так я дантист.
Дантист - это зубы. Я вас конечно слышал. Просто я не знаю, что мне рассказывать. Что вы хотите от меня услышать?
Умный да? Хорош прикидываться! Ты, что решил, что в сказку попал? Рассказывай, как с гражданином Валерием Титовым убили гражданку Самохину.
Постойте, постойте, здесь какая-то ошибка. Ни Самохину, ни Титова.... Подождите.... Титов, это Валерка что ли?
Вот видишь — признание смягчает наказание. Давай не останавливайся.
Да, я же ничего не сказал. Валерку, то есть гражданина Титова я знаю, но ни о какой Самохиной ни слухом ни духом. Поверьте - это правда.
Ну вот. Так хорошо начал, а теперь в отказ. Хорошо, я тебе напомню.
Четырнадцатого июля этого года вы с Титовым пришли к дому Самохиной, с целью хищения у нее наркосодержащего средства, в вашей среде именуемого «семечки». Ты остался на улице, в сквере, рядом с которым мы тебя задержали, на стреме, а Титов зашел в квартиру. В ходе его преступных действий, Самохина оказала Титову сопротивление, и он дважды ударил ее ножом, который взял со стола на кухне. От полученных ран Самохина скончалась. Вот видишь — мы все и так знаем. Сам Титов нам и рассказал. У нас даже его письменные показания есть.
Да нет же, нет! Все не так было!
Как мне их убедить? Ни как. Я знаю, что ни как. Слышал. И знаю, что сейчас будет. Только ничего у них не выйдет. Надоело. Не могу я больше вот так, падалью. Не смогу тогда ей свою работу отдать. Закончили с этим.
Извините, но вы ошибаетесь. Да - с Титовым мы тогда встречались. Да - я действительно ждал его в сквере. Но, ни о какой Самохиной я слыхом не слыхивал. К кому он ходил я не знал. И о том, что у него там что-то получилось, услышал только от знакомых, когда его уже арестовали.
У ты, как заговорил! Нарк занюханный! Ты тут ничего не попутал? На, лови для начала!
Столбики били больнее. Профессиональней что ли. Эти еще молодые и неопытные. Уже полчаса вдвоем пыхтят, а я еще в сознании. Больно конечно, но терпеть можно. Думал, хуже будет. Выдержу. Только бы пальцы не переломали. А хоть и переломают! Зубами писать буду.
Слав, давай на лом его. Надоело. Руки болят.
А вот это уже по-настоящему больно. Аж в глазах темнеет. Да и понятно — это не они придумали. Старый трюк. Еще НКВД его практиковало. Дед рассказывал. Он это проходил. А если он проходил, то и я выдержу. Ничего, ничего - выдержу.
Ну, что он там? Четыре часа уже болтается. Мне домой пора. Танюха ждет. Всю трубу оборвала. Давай его сюда. Продолжим наш разговор.
Дурачки, я же уже ничего не чувствую. Я же даже уже не слышу, о чем вы меня спрашиваете. Зря стараетесь нелюди. Только стены больше загаживаете. Не жалко вам их. Вы же в них каждый день сидите. Не давят они вам? Придурки. Вот вам....
Главврач маленькой районной больнице устало посмотрел в окно. Листья парка начинали окрашиваться мягкими вечерними тонами и пора, пора было собираться.
Домой идти не хотелось. В больнице, впрочем, оставаться тоже не хотелось, и доктор знал, куда он направится через минут пятнадцать. По совести говоря, именно туда ему идти было совсем не нужно, но перебороть себя он не мог. Это место, эта женщина были для него, как наркотик и долго не видеть ее рыжую пушистую гриву непослушных волос он не мог.
В дверь несмело поскреблись. На пороге появилась молоденькая сестричка, одна из тех двух, что пришли на работу на прошлой неделе.
Андрей Владимирович, там к Вам какая-то женщина.
Что ей нужно?
Точно не знаю. Она как-то путано объясняет. Вроде, как родственника разыскивает. Художника. Вот я и подумала — может это тот, которого позавчера привезли. У него же вроде краски там были и это, как его, ну доска на которой рисуют.
Доска.... Чему вас только в школе учат?! Мольберт эта доска называется. Зови.
Как только посетительница вошла в кабинет, доктора охватило странное чувство. Он был уверен, что где-то уже видел эту женщину. Нет - не знает, а именно видел. Может мимолетно сталкивались в супермаркете, может где-то еще. Попытавшись вспомнить, он на секунду задумался. Потом решил, что вот таких, совсем обычных, не красивых и не страшных, одетых не богато и не бедно, мелькает в его жизни не один десяток, оставил свои попытки и поздоровался.
Здравствуйте. Сестра сказала, что вы ищите своего родственника и, что он художник?
Да, - женщина виновато улыбнулась и доктор в очередной раз удивился. Простоватое лицо женщины было настолько выразительно, что ненужно было быть профессором психологии, чтобы понять, как дорог ей тот, кого она разыскивает и, как боится она услышать беду.
Да, вы не волнуйтесь. Есть у нас один больной. Его привезли позавчера с довольно неприятной черепно-мозговой травмой. Кроме нее там еще целы букет всяческих ушибов и синяков, но они никакой угрозы для жизни не представляют. Вот с головой дело серьезное. Не хочу сказать, что плачевное, но серьезное.
Впрочем, что я вам все это рассказываю. Возможно это и не Ваш родственник. Подобрали его тут поблизости от городской черты, в посадке. Никаких документов у него с собой не было. Сам он нам тоже ничего вразумительного о себе не рассказал. Амнезия, видите ли. При таких травмах случается. Одним словом - если хотите, пойдемте я Вам его покажу, а там уж видно будет. Только сразу предупреждаю — он в сознание приходит лишь эпизодически, и утомлять его ни в коем случае нельзя. Так что, если что, Вы уж держите себя в руках. Пойдемте.
Подойдя к палате, доктор приоткрыл дверь, заглянул вовнутрь и чуть отстранившись, дал возможность женщине увидеть больного. Голова пострадавшего полностью утонула в бинтах, лица видно практически не было, но женщина его узнала сразу. Ее и без того большие глаза стали еще больше, еще глубже, а их синий цвет приобрел оттенок июньского неба. Они как бы впитали в себя всю боль того, кто лежал в палате и одновременно, избавившись от груза неизвестности, сделались немного теплее.
Женщина заплакала. Молча, не всхлипывая, она растирала по щекам дождинки слез и доктор не мог понять от чего она плачет — от горя и боли за своего любимого, или от радости, что наконец-то его нашла.
Простите, - рядом с доктором стояла та самая новенькая сестричка. В руках у нее было что-то свернутое в рулон. - Это ведь Ваше.
Сестричка протянула рулон женщине, та не глядя и неудачно взяла лишь за верхний край. С тихим шелестящим звуком рулон развернулся.
Эта была картина. Та самая, которую привезли вместе с пациентом. Именно ее он, находясь практически без сознания, ничего не понимая, прижимал к груди и никак не хотел отдавать принимающей бригаде.
Доктор присутствовал при этой сцене, но тогда ему было некогда. Состояние поступившего было крайне тяжелое и время интересоваться живописью у него не было. Он только подумал, что картина, кажется, ценная, и приказал закрыть ее в сейф старшей сестры. Увидев же ее сейчас, в более спокойной для себя обстановке, Андрей Владимирович сразу понял, почему ему знакома та женщина, что сейчас плакала у дверей палаты.
Глава вторая. Муж.
Какой самый скучный в мире запах? Это запах больницы. Здесь люди тоскуют. Кто-то борется за свою жизнь, кто-то просто ничего не делает, но и то, и другое одинаково скучно. А еще это самый въедливый запах в мире. Тоска, она штука такая — неприятная и привязчивая. Даже одежда ей пропиталась. Даже эта улица. Пока не сверну за угол так, и будет выползать из каждой подворотни. Я бы законодательно установил мыть шампунем улицы, на которых стоят больницы. Каждый день. Или, лучше утром и вечером. Да и то бы, кажется, не помогло.
Может я не прав? Может просто работа надоела? Кризис среднего возраста, так сказать. Говорят, он всех накрывает. Чуть раньше чуть позже, но обязательно приходит и тебя не спрашивает. Человек начинает жалеть себя, мечтать о том кем мог бы стать, но не стал, что мог бы сделать, но не сделал. Противная, говорят, штука и, кажись, все симптомы на лицо. Недовольство собой, работой, женой, квартирой, да всей этой говеной планетой, в конце концов. Полный набор. Да остановите ее, что ли, кто-нибудь, дайте сойти!
Все — хватит. Это просто последняя посетительница так повлияла. Чуть не сказал — пациентка? Интересно почему? Она же не пациентка. Это он — ее художник, пациент. Да и больной она совсем не выглядела. Даже более того — очень здоровая, симпатичная женщина. Как доктор сам себе говорю. И все у них хорошо. Стоп — он же наркоман, а это не есть хорошо. Вот она болезнь. И его и ее. Потому и пожалел. Или еще почему-то? Скорей всего, есть еще что-то. Ладно — мне бы сегодня в себе разобраться. Пациентки, посетительницы, наркоманы, токсикоманы и прочие «маны» - да идите вы все к черту, в конце концов. Нет меня сегодня. Нет! Я сегодня опять туда, куда не надо.
Почему дома не красят в желтый цвет? Раньше красили, а сейчас перестали. Какая-то металлическая архитектура пошла. Все серо-стальное и сталисто-серое. И стеклянное, конечно. Интересно, я, что похож на рыбку архивариуса, чтобы в аквариуме жить? А вы похожи?
Слава Богу, что ее дом еще до коммунистов строили. Хорошо, что он памятник архитектуры. Как был до революции желтеньким, так навсегда и останется. Под цвет ее волос.
Как же, однако, обманчива бывает внешность. Это я уже не про дом. Про нее. Когда первый раз увидел, сразу Чехова вспомнил. Особо, правда, его не читал, но посмотрел на женщину, сидящую на скамейке в сквере, и вспомнил, что был такой русский писатель. Длинное закрытое платья, широкополая шляпа и рыжий водопад пушистых волос. Да. Волосы, правда, с остальным не очень вязались, но и полностью картину не разрушали. А как она сидела! Сейчас так уже не сидят. Развалятся ногу на ногу, что бы трусы видно было. А она прямо, нарочито ровно держа спину, сложив ручки на коленях. Такая строгая, правильная, старорежимная.
Правда на этом весь Чехов и закончился. Дальше начался рыжий водопад.
Это ж она тогда со мной познакомилась. Не я с ней. Мне то оно зачем было? Просто проходил мимо, а она: «Тебе нравиться моя шляпка?». Вот так - сразу на «ты». Конечно, я сказал «нравится». Что еще можно ответить, но подобный вопрос незнакомой женщины? Потом, кажется, еще что-то сказал. Не помню. Какую-то глупость очевидно. Хорошо, что она меня тогда, не особо слушала - встала и произнесла.
- У меня сегодня такое настроение. Давай я возьму тебя под руку. Мы просто погуляем. Да? Наверно по этой аллеи. Туда - сюда, туда — сюда.
Мы и гуляли. Туда — сюда, туда — сюда. Она что-то говорила. Теперь уже я ее плохо слушал. Что она говорила? Кажется, что-то про компьютеры и про горы. Она постоянно про них говорит. Все время.
Как одно с другим сочетается, до сих пор не понимаю. Для ее они - две основные составляющие жизни. Вроде, как синонимы полной свободы. Это она так говорит. А я не понимаю. Для меня это — совершенно несовместимые вещи. Сколько раз она пыталась объяснить и все без толку. Вроде и там и там она может сама себе создать свой мир. Не знаю. Как-то она даже пыталась меня туда пригласить — в этот своей мир. Вроде я даже что-то начал понимать. Только все быстро закончилось. Удивительная женщина. И далекая. В горах с ней никогда не был, а как за компьютером работает, наблюдал много раз. Сидел в глубоком кожаном кресле, смотрел на совершенно незнакомое лицо и понимал, что где-то она далеко, далеко.
Потому и в горы с ней никогда не ходил. И хочется и страшно. Еще в детстве завидовал альпинистам, но с ней не пойду. Вдруг тоже самое чужое лицо? Это будет уже слишком. И так не понимаю, что я для нее и зачем, а если еще и там, то все — труба.
Вот и ее дверь.
Здравствуй, Солнышко, мое рыжее.
Привет, Айболит.
Не люблю когда она меня так называет. Очень не люблю. И она это знает.
Что-то случилось, ты сегодня не в духе?
Нет, все ок.
Тогда не называй меня Айболитом. Я же просил.
Ты прав, прости. Случилось. Послезавтра мы идем на Памир. Пик Конгур. Прости, я просто не знала, как тебе это сказать и.... вот так.
Ты понимаешь, что когда-нибудь это плохо закончится?
Почему обязательно плохо? Сколько людей ходят в горы и живут до ста лет. Знаешь, как трудно было получить разрешение?! Мы так туда хотели. Так старались. Наконец-то нам дали маршрут. Пойми, пожалуйста.
Я все понимаю, Рыжая, но мне очень не хочется, чтобы ты туда шла. Это слишком опасно.
Вот, - теперь ты сердишься. Я так и знала. Ну как мне тебя убедить. Пойдем со мной. Ну, пойдем. Тогда ты поймешь, как это прекрасно. Правда. Без этого же нельзя жить! Нет, ну, правда. Тебе же самому хочется. Я по глазам вижу. Почему ты упрямишься? На маршрут тебя, конечно, не пустят, но я что-нибудь придумаю. Пойдем. Ну, пойдем, миленький мой, хорошенький Андрюшечка. Я больше никогда, никогда не буду называть тебя Айболитом.
Нет, прости, - как бы мне хотелось пойти. Как бы хотелось пересилить свой страх. Не получится. Я знаю, что не получиться, - И я не хочу, чтобы ты ходила. Хватит уже собой рисковать.
Ты не понял. Сколько мы с тобой? Год, больше? И ты не понял....
Да, я не понял. Я не понимаю, как можно так бесцельно рисковать своей жизнью. Как можно.... Обо мне ты хоть раз подумала? Когда ты там ты обо мне хоть раз подумала? Тебе не кажется, что у нас вообще какие-то странные отношения? Ты со мной и не где-то далеко. Причем далеко чаще, чем со мной. Мне это непонятно. Зачем вообще тебе все это? Кто я для тебя? Нет, ты скажи, покажи, где мне тут присесть между твоих компьютеров и походов!?
Уходи.
Что?
Дверь вон там. Уходи.
Хорошо, до завтра.
Ты не понял — совсем уходи.
Действительно, не понял....
….
Почему она каждое утро готовит эту чертову яичницу? Мы женаты уже десять лет и каждое утро одно и тоже. Причем сама. Ладно, я понимаю в начале. Нищие студенты на съемной квартире. Там она за счастье. А теперь? В своем громадном доме? Нет, вот, как можно лежать в комнате, размером со стадион, на кровати от французского дизайнера и вдыхать этот отвратительный запах. Им же уже весь дом провонял! Даром, что чуть меньше Букингемского дворца. Она, что сама не чувствует? Хоть бы Светке перепоручила. Тогда эту гадость хоть есть можно было бы. Удивительный у нее, у Светки, талант. Любую, самую простую еду, может приготовить так, что пальчики оближешь. Домработница — именно ее профессия.
В чем, в чем моей не откажешь, так это в умении подбирать людей. На том и выехала. На хороших работника, да на хороших знакомствах. Я то больницу благодаря кому получил? Если уж так — положа руку на сердце? Только благодаря ее знакомым. Если б не это и сейчас тривиальным терапевтом, в какой-нибудь дыре. Как это не прискорбно осознавать.... Но яичницу готовить один черт не умеет.
Пойду давиться. Умываться не буду — надоело.
Андрей, ты почему не ешь?
Почему? Ем.
Ты сегодня какой-то не такой. Что-то на работе?
Да нет. На работе все в норме.
Действительно — что со мной? Хорошее утро, хороший дом, хорошая жена. Богатая. Банкирша. С яичницей. Да, Господи — что я к этой яичнице прицепился!!! Знаю — вспомнил. Как же забыл то. Солнышко. Ее нет у меня уже целую неделю. Кажется, теперь это действительно навсегда. Да нет. Разве мы раньше не ругались? В том то и дело, что раньше именно ругались, а теперь она меня просто выгнала, забыла и ушла в свои горы. И постриглась.
Там на вокзале, когда они уезжали.... Я и подойти к ним не решился и не сразу ее узнал. Мое пушистое солнышко пропало. Посреди группы довольно миловидных женщин с необычайно большими альпинистскими рюкзаками суетился какой-то рыжий, коротко стриженый пацан. Да, - она ушла. Наверно она никогда со мной и не была по-настоящему. Но зачем? Да и хрен с ней! Подумаешь!
Нель, ты сегодня сильно занята? Можешь на работу не пойти?
Вот это да! С чего бы это? У тебя все-таки что-то произошло. Поделишься?
Да нет, просто подумал.... Помнишь, как мы в институте с лекций сбегали? На четвертом курсе? Ведь так мы с тобой встречаться и начали. Помнишь? А ту нашу аудиторию? Четыреста десятую? Постоянно пустую. Как мы с тобой на последнем ряду целовались? Ты все время боялась, что кто-нибудь зайдет, а я бессовестно лез тебе под юбку. Ты отбивалась, а я понимал, что это так — не всерьез, игра. Меня это заводило. А еще щекотало то, что действительно кто-то мог войти. Честно говоря, я даже не знаю — боялся ли я, что нас застукают. Может наоборот - хотел, чтобы застукали. А ты? Скажи вот сейчас по-честному — ты боялась или хотела?
Конечно, хотела. Ты, что до сих пор не знаешь на ком женился, дурачок? Кого я там могла бояться? Препов? Не смеши. Сокурсников? Тем более смешно. Ты у нас «первым парнем на деревне» слыл. Красавчик, да еще с машиной. Все бы только завидовали. Это же не то, что сейчас - 90% процентов студентов чуть не на Хамерах ездят. Тогда у тебя у одного была. Так что - конечно хотела.
Да, уж — та моя «копейка» - песня отдельная. По сути — ведро с гайками, но сколько счастья и гордости в те-то времена.
А помнишь наш первый год после того, как втихаря расписались и сюда — сорвались. Оба недоучившиеся студенты, на обоих родители злые, ни денег, ни помощи. Вот хапнули мы тогда. Но ты у меня молодец. Как же я боялся, что не выдержишь и бросишь. А ты умничка. Никогда не забуду, как ты тот гнилой хлеб ела. Помнишь ту корку, что на балконе голубям оставляли? Она уже зеленая совсем, а у нас есть совсем нечего и ты ее в воде размочила и грызла. Как же мне тогда стыдно было. Я же после этого и пошел на рынок грузчиком. На тот ночной. Помнишь?
А как снова учиться пошли? Как перевелись, помнишь? Как я потом на лекциях спал, а ты мне дома все, что было пересказывала. Тяжело нам тогда было. И хорошо. Как же тогда было хорошо! А когда после ординатуры работать пошли? Жалко, что в разные больницы распределили. Зря ты потом практику бросила. Честное слово зря.
Что «зря»? Чего тебе жалко? «Жалко» у пчелки. Хочешь до сих пор корки грызть? Хоть кто-то в семье зарабатывать должен или нет? А может ты решил, что я всю жизнь на копейке ездить согласная? Все — утро воспоминаний закончено. Володя машину подогнал. До вечера.
Вот так всегда.... «До вечера». Нет, — конечно, так было не всегда. Когда же началось? Как-то пропустил я этот момент. Виноват. Жили жили, любили любили, а теперь — «пока до вечера». Неужели по-другому не бывает?
Нет, ты то! Тоже хорош! Нашел, что женщине напомнить! Как она гнилую корку глодала! Придурок. Лучше бы вашу первую вашу ночь вспомнил — ту, что на институтской турбазе.
Как тогда река пахла! Сказка! А ее волосы пахли рекой. Она ныряла в воду прямо с моторки — совсем по-мальчишечьи. Ни кто из девчонок так не решался - на полном ходу Казанки под Вихрем. Даже ты побаивался. А она ныряла. Для того ты тогда Казанку у дяди Саши и выпросил. Посмотреть, как она ныряет.
Сначала пока, мотор еще не проснулся, он, протестуя против побудки, только приглушенно фырчал. Вы уходили от берега, пробирались через огромное поле кувшинок и, перевесившись через борт, она, на ходу, рвала желтые водяные цветы. Потом кувшинки закончились, пошла чистая вода, Вихрь начал просыпаться, заговорил деловитым баском и у скул лодки появились быстрые бурунки. Она выпрямилась, стала собирать непослушные волосы тугой резинкой и ты уже тогда не мог ей налюбоваться.
На выходе из протоки ветер уже бил вам в лицо, Казанка касалась воды только половиной корпуса и движок пел в полную силу. Сделав большой круг, ты вывел лодку на глубокое место и до отказа вывернул ручку газа. Окончательно проснувшийся Вихрь глухо взревел, перешел на высокий тон и одним сильным толчком выкинул лодку на поверхность. Теперь она уже не плыла, не шла, а летела над черным зеркалом воды, и его разбитые осколки рассыпались далеко кормой.
Она выскользнула из короткого сарафанчика, быстро встала на борт, толкнулась и на какое-то мгновение в воздухе застыла гибкая парящая тень. Тебе даже показалось, что Казанку догнала какая-то ночная птица, а потом короткий всплеск и загорелое, строе тело смешалось с разбегающимися волнами.
Бурун, разбитый ее полетом, мгновенно остался позади, а ты сбросил газ, резко вывернул вправо и пустил Вихрь на холостой ход. Волны, поднятые Казанкой, дошли до берега и шумно умирали на темном ночном песке. Зеркало реки постепенно восстанавливало свою идеальную поверхность, а она все не выныривала.
Ты уже начал волноваться, когда у самой лодки, совсем без звука, без всплеска появилась ее головка. Резинка, сдерживающая непослушные пряди, очевидно, слетела в тот момент, когда она входила в воду и теперь мокрые волосы облепили высокий лоб. На длинных ресницах дрожали маленькие лунные капельки и ты задохнулся от того насколько она красива.
Ее дыхание, напротив, было абсолютно ровно, и, проигнорировав твою протянутую руку, она ухватилась руками за борт лодки, подтянулась и чуть выгнувшись, одним движением оказалась на носу Казанки. Ты присел рядом.
Сколько вы так тогда сидели? Пять минут? Десять? Полчаса? Ты обнимал мокрые шелковые плечи, ощущал живое тепло, струящееся под ее кожей, и не мог сказать ни слова. Серебряная лунная дорожка начиналась прямо от ваших ног и, казалось, стоит только оттолкнуться от шероховатого металла лодки, встать на ноги и пойдешь по ней куда-то в волшебную ночную сказку.
«Поплыли на остров» - произнесла она так, как будто не сказала ничего особенного, и у тебя совсем остановилось дыхание.
Этот остров знали все студенты. Он находился на равном расстоянии от обеих берегов и, если о парне с девушкой говорили «они плавали на остров», то все понимали, о чем идет речь. Сколько раз ты сам хотел произнести то, что сейчас сказала она, но всегда, в последнюю минуту, останавливался.
По берегам остров зарос густым высоким кустарником, и пока ты привязывал лодку, она скрылась за его темной стеной. На ощупь, десять раз уколовшись о какие-то ветки, ты пробрался по еле заметной тропинке и оказался на небольшой круглой поляне. Невысокая, но густая трава приятно холодила ноги предрассветной росой, и ты чуть растеряно оглянулся.
Она должна была быть здесь, но ее не было. Неуверенно ступая, ты прошел на самый центр поляны и только остановился, как почувствовал, что сзади на твои плечи легли еще влажные руки. Они еще пахли рекой и заставили тебя застыть на месте. Потом к твоей голой спине прижилось обнаженное женское тело, и ты понял, что она успела избавиться от купальника. Ее грудь более не скрываемая даже тонкой материей лифчика жгла твои лопатки, а руки опустились к ремню джинсов.
Она заставила тебя лечь на холодящую чистую росу и мягко опустилась рядом. Ее губы коснулись твоих и все, что было дальше, слилось в один быстрый и сладкий миг.
Раньше ты никогда не был с женщиной, но то, что она уже женщина понял сразу. Почему-то тебя это не обидело. Наверно тогда ты временно потерял способность думать, а обида — единственное чувство порождаемое размышлениями. Тебе было просто очень хорошо и этого было достаточно.
Когда над горизонтом показался тонкий ободок алого света, ее тело начало двигаться быстрее. Запах реки оно уже потеряло и его место начал заполнять аромат травы и солнца. Более горячий и страстный, он заставлял ее сливаться с тобой в одно целое, делиться полыхающим внутри огнем. Необыкновенная сила появилась в ее руках, в обнимающих тебя бедрах. Этой силе ты не мог, и не хотел сопротивляться. Тебе стало немножко страшно, ты слегка растерялся, но вырваться из той бездны, в которую она тебя увлекала, уже не мог. А, если честно, и не хотел.
В какой-то момент ее тело напряглось, натянулось, как готовая лопнуть струна, а затем стало мягким и податливым, как разнежившаяся кошка. Ее голова уткнулась в твою грудь, а руки, мгновенно ставшие добрыми и ласковыми, так и остались лежать на твоих исцарапанных плечах.
Когда половина солнечного диска показалась над горизонтом, вы начали собираться домой. Не произнеся ни слова, добрались до турбазы, сдали лодку дяде Саше, молча разошлись по своим домиками. Зачем было что-то говорить? Вы оба понимали, что все уже решено и вечером вы оба опять придете на эту пристань.
Права она. Какое-то утро воспоминаний. Хватит. Пора на работу. А черт с ней - с работой. Не пойду. Надоело. Праздник хочу. Имею право. Вот возьму сейчас машину и поеду за праздником.
Какой праздник ей купить? Нет — так не пойдет. Купить она сама все, что хочешь, сможет. Тогда по-другому. Что она не может себе купить?
Кажется это здесь. Как там у них в рекламе? «Незабываемый отдых на лоне дикой природы. Лес, река, необитаемый пиратский остров. Костюмированное представление с похищением». Представление конечно лишнее. Пиратов мы уберем, а вот остров.... Вовремя я журнальчик пролистал.
Так, теперь направо, еще пять километров по лесу и приехали. Да — места здесь действительно нетронутые. Как только сохранились? Не иначе бывший заповедник. Или нынешний. Сейчас они все умудряются.
Плохо, что как-то уж слишком чисто. Ни поваленных стволов, ни спутанных зарослей орешника. Больше на парк похоже. У нас было лучше. Впрочем, сойдет. Только бы остров не подвел.
Вот и ворота. Странные. Не к месту они здесь. Посреди леса белокаменный забор и автоматические ворота. Да и охранник неправильный. Сразу видно, что из города вывезли. Тоже, как говориться, «из джунглей», но из других «бетонных». Я бы, на их месте, его в егеря переодел.
День добрый. Я вам звонил два часа назад, по поводу заказа.
Да, все правильно, мне сообщили номер Вашей машины. Проезжайте. Тут дорога только одна — не заблудитесь. Прямо в здание администрации и упретесь.
Спасибо.
«Не заблудитесь»! Нет бы сказал - «Смотрите не заблудитесь».
Да хватит тебе бурчать! Сам себе надоел уже.
А вот здание администрация уже лучше. Правильней. Чем-то на охотничий домик смахивает. На тот в Альпах, в котором в прошлом году отдыхали. И менеджер, это ведь менеджер встречает, одет более соответствующе. Маскхалат «Береза» и крепкие бутсы. И лицо не такое городское, как у этого, на воротах. Жесткое, прямо скажем, лицо.
Андрей? Здравствуйте, меня зовут Александр, Вы со мной разговаривали. Проходите, пожалуйста.
День добрый, еще раз. В офис, я думаю, мы еще успеем. Сначала я бы хотел посмотреть на остров и реку. Это важно.
Что же, — нам сюда, по тропинке. В принципе можно и на машине спуститься — левее есть вполне сносная дорога, но, мне кажется, вы предпочтете прогуляться.
Вы правы — пойдемте пешком. Хорошо у вас тут. Только чисто очень. Я бы хоть веток, каких в лесу накидал, что ли.
Сначала так и было. Первоначально мы старались полностью воспроизвести девственный лес, но некоторым клиентам, особенно их женам, это не нравилось. Человек странное животное — ему и первобытные инстинкты подавай и чтоб на каблуках можно было. Только не обижайтесь на «животное». В этом ведь нет ничего обидного.
Да, вы правы — все мы животные. Только некоторые из нас очень хорошо маскируются. Это я вам, как доктор говорю.
Вот и хорошо, что я в Вас не ошибся. Простите, но вы мне симпатичны. И знаете почему? Потому что от костюмированного представления отказались. Ненавижу этих клоунов. Хотя сам эту услугу и придумал, но ненавижу. А заодно и тех, кто ее заказывает.
Вот наша река. Остров там дальше по течению. Сейчас мы возьмем катер, и я Вам его покажу.
Замечательно. Катер, насколько я понимаю, это вон тот зверь?
Именно он. Нравиться?
Да, машина, безусловно, хорошая, но нет ли у вас чего-нибудь попроще. Мне бы хотелось, чтобы вечером у нас была посудина подемкратичнее. В идеале Казанка с Вихрем.
По чистой случайности есть такая. Правда, не совсем у нас. У нашего сторожа. Это его личная, но, думаю, мы с ним сговоримся. Управляться с ней, надеюсь, умеете?
Был опыт. Собственно потому я и здесь. В этом весь смысл.
Кажется, я Вас понимаю. Будет у вас Казанка. А пока воспользуемся катером.
Да, - остров на много лучше чем лес. Конечно, он не такой как тот - наш, но тоже хорош. Те же заросли кустарника, те же уединенные полянки в прогалах и та же густая трава. Даже ощущение парка пропало. Замечательно. Вот этого она не купит ни за какие деньги.
Замечательно. Возвращаемый, подписываем договор и я сразу же оплачу.
Вот и все. Вечером заберу ее из банка и, не заезжая, домой сюда. Возможно, это глупо, возможно вернуть уже ничего нельзя. Пусть так, но попытаться стоит. В любом случае у меня будет еще одна наша ночь. Или хотя бы ее имитация. Как бы хотелось, чтобы и для нее это тоже что-то значило.
Какое странное чувство. Вроде радоваться должен, а в душе, как заноза. С чего бы это? Когда она появилось? Не с утра - это точно. За завтраком настроение было паршивое, но этого чувства не было. Когда? По дорогое сюда? Нет. На острове? Да, нет! Там вообще петь хотелось. Понял. В офисе. А из-за чего? Менеджер Саша вроде понравился. Даже немножко ему позавидовал. Всегда хотелось быть вот таким..., таким..., хрен его знает каким, но таким. Может это зависть? Нет. Тогда что. Стоп, стоп, стоп — кажется, понял. Парень. Тот, что отозвал Сашу, когда кофе принесли. Кажется, я его уже где-то видел. Причем встреча была не из приятных. Да, точно - я его знаю. Что он тогда Саше говорил? Что-то вроде «Должен ехать.... для меня это очень важно... все равно работать не смогу....». Да-да. Он еще на меня так посмотрел, как будто тоже узнал.
Почему я никак не могу вспомнить, где мы встречались? Может это, как с той женщиной на картине? Нет, - тут что-то совсем другое. Такое ощущение, что это как-то связанно с Солнышком. Нет. Этого просто не может быть. Никого из ее друзей я не знаю. Абсолютно точно, не знаю. Разве, что тот странный случай. Но это же миф, воображение! Даже игра в воображение — не более того. Неудавшаяся игра в воображения и встретить ее в жизни просто не реально. Ладно, — потом разберемся. Наверно.
Во сколько она заканчивает? Черт — муж не знает, во сколько у жены заканчивается рабочий день! Да, пойди тут разберись, если она каждый день по-разному возвращается. Хозяйка! Придется тут, у банка, в машине куковать, пока не выйдет. И не позвонишь, ведь - весь сюрприз испортить можно. Начнет расспрашивать что, как, да почему. Ненавидит неопределенности. Ладно - будем ждать.
Неужели уже? Уже вышла? Так рано? Нет, кажется, не одна. Наверно опять какая-то встреча. А, что это за мужик с ней? Я его раньше здесь не видел. А кого я тут, собственно, видел? Но этот мне явно не нравиться. Какой-то он.... И не скажешь, что внешность отталкивающая, но.... Хотя женщинам именно такие, кажется, и нравятся.
Интересно, куда они поедут? И на чем? Если Володя повезет, то может потом сразу домой вернутся. Придется за ними ехать. А если на его, то еще в банк заскочит. Можно тут подождать. Нет - почему обязательно в банк? Позвонит Володе, если что. В крайнем случае, этот ее до дому довезет. Придется таки за ними тащиться. Только бы не заметила. Выйдет вроде, как я слежу за ней. Хорошенький сюрприз получится. Представляю, что она мне скажет.
Ага — машина его. И он точно не из банка. Номера не местные. Куда же они направляются? И куда он так гонит? С места стартанул, аж маршрутка в сторону шарахнулась. Шумахер блин. Конечно, - на таком аппарате каждый сможет. Не потерять бы теперь.
Похоже, у меня де-жавю. Или мне только кажется, что я только что этой дорогой сюда ехал? Что бы это значило? Точно. Если сейчас свернет на право, то скорей всего на выезд из города. Именно на ту трассу... Свернул. Это уже совсем интересно!
Кто там еще звонит. Она.
Привет, Нель. Что-то случилось?
Андрюш, ты меня сегодня не жди. Через полчаса должна быть в аэропорту, а ночью Страсбурге. Завтра к вечеру постараюсь вернуться. Максимум послезавтра. Ок?
Да, ок. Хорошо долететь.
У тебя все нормально. У тебя голос какой-то. Ты где сейчас?
Все нормально. Еду с работы. Скоро буду дома.
Точно, нормально?
Точно, точно.
Хорошо, до завтра.
До завтра.
И, что мне теперь? Какой же я осел!!! Как она могла!? Сука! Блин, блин, блин!!! Страсбург! В определенных кругах это теперь, оказывается, так называется! Как часто она, интересно, туда летает, птичка хренова!? Дай Бог памяти. В этом месяце уже раза три, не меньше, подобную сказочку слышал. Идиот! Так мне и надо. Утро воспоминаний! Ночь любви! Ага — любви. Только тут уж без тебя, придурка, обошлись. Неужели они в тот же комплекс едут? Вот насмешка, так насмешка. Да, Боже, - чувство юмора у тебя отменное!
Точно — тот же поворот. Только последние пять километров я за вами не поеду. Увидеть себя не дам. Рано пока. Не потому, что этого боюсь. Рано. Езжайте милые, езжайте. Я к вам позже присоединюсь, как стемнеет.
Давно я ночью в лесу не был. Уже и забыл, как это. А ведь в юности любил. И ночь любил и лес. Потом ушло. Взрослее что ли стал, осмотрительней. Слово нехорошее. «Осмотрительней». Как оглядываюсь постоянно, осматриваюсь. А что, - так оно и есть. Себе то чего врать. Может потому она так и поступила. «Ты так и не понял, с кем прожил столько лет». Осматривался, осматривался, но так и не понял. Прости. Только вот это не повод. Совсем не повод.
Ну вот — начинаю ее оправдывать. В том вся моя беда. Постоянно виноватым себя чувствую. Во всем. Нельзя так. Этот то..., тот, что сейчас с ней.... Он то, на моем месте, просто голову бы ей оторвал. В самом прямо смысле этого слова. Вот так - взял голыми руками и открутил. По нему видно. Потому он и на своем месте, а я вот тут, по кустам продираюсь. Таких, как он бабы и любят. Таким не изменяют. Почему?
Вот и стена. Где-то правее должны быть ворота и охранник. Его бояться не чего. Сидит, небось, городской мальчик, в своей конуре и леса точно так же, как я боится. Разница в том, что у меня есть повод свой страх пересилить, а у него нет. Так, что он не страшный.
А вот с Сашей, я бы сейчас встретиться не хотел. Кстати, они чем-то с этим — с ее, немного похожи. Только сейчас понял. Тоже, если что, голову ближнему отвертит и не поморщиться. Как он мне понравиться мог? Интересно, где он сейчас? Будем надеяться, что роль охранники ему по рангу не подходит. Будем надеяться.
Что же они, гады, такую стену высокую поставили. Еле перебрался. Или постарел уже? А шуму-то сколько было! Как бы тот городской щенок не всполошился. Глядишь, еще и не таким трусливым окажется — пойдет посмотреть, кто тут кусты ломает. Надо быстрей к «охотничьему домику» пробираться. Там, если что, скажу: «Ваш клиент. Опоздал малость». А машина? Да, что я обязан сюда только на своей машине приезжать? Не их собачье дело.
А где я их там искать буду? Тут же не один гектар. Ладно — на месте разберемся.
Вот и хорошо. Даже разбираться не пришлось. Это же его машина прямо перед «охотничьим домиком» стоит. Жалко, что их в ней нет, но далеко не ушли однозначно. Конечно если у них тут не, что-то вроде стоянки. Будем надеяться, что это не так. Подождем, подождем.
Единственный вопрос - чего ты собственно ждать собираешься? Хочешь то чего? Убедиться в очевидном? Сидишь тут за кустами, как таракан за печкой и себя жалеешь. Что тебе надо? Морду ему набить? Так не сможешь. Сам знаешь, что не сможешь. От того и злишься. Да даже духу выйти - в рожу ему плюнуть у тебя не хватит. Жалкий ты человечешко. Прям, как у классика. Жалкий. Обидно? А что делать? Правда, она всегда обидная. Свойство у нее такое. Или это не у нее, а у тебя «свойство»?
Почему так трясет то, а? Ночь теплая, а ты, как в лихорадке. Нервы, нервы, батенька. Ладно — не уходи от темы. Кого ты, все же, хочешь дождаться и зачем? Его? Признайся честно — с ним ты встречаться не хочешь. Ее? И с ней, пожалуй, тоже. Во всяком случае, не сейчас, когда он рядом. Он же обязательно будет рядом. Так может, ползи до дому?
Нет, - поздно. Легок на помине. Вышел с «домика». Да не один — с Сашей. О чем-то говорят. Что он здесь делал? Тоже договор оформлял? Не похож он на клиента. Это же, видно когда у людей материально-товарные отношения, а когда что-то большее. Не клиент он — точно.
Закурили. Попрощались. Не за руку. И не, как друзья. Тут что-то большее. Ладно, — нашел, о чем думать. Смотри, куда он теперь направится.
Влево пошел. Не по той тропинке, что к реке. Давай как за ним. Только тихо, ты, - не шуми. Встречаться тебе совсем расхотелось и это правильно. А вот разобраться нужно обязательно.
Понятно где они. Тут целый кемпинг оказывается. Симпатичные такие домики. Замечательно устроились. Вон в том, в крайнем они. Хорошо, хоть на остров не поплыли. И хорошо, что в крайнем. Сразу за ним заросли непонятно чего, и окно открыто. Сейчас все проясниться.
Жалкий ты все же человечишко!
Не скучала?
Не успела. Ты не долго. С Сашей поговорил?
Да, все нормально. Теперь твоя проблема — его проблема. Он специалист именно по таким случаям. Можешь быть спокойна. Если Саша сказал, что сделает, значит — сделает. У него осечек не бывает. Я ему, как себе верю. Служили вместе. Больше об этом не думай. Можно отдыхать.
Как-то не получается у нас с тобой теперь отдыхать. Не находишь?
Возможно. Я же тебе сказал. Как разберусь — тебе первой доложу. Если будет, что. Впрочем.... Сама, что думаешь по этому поводу? Скажи.
Думаю. В последнее время я только и делаю, что думаю. Разобраться пытаюсь. Помнишь, как мы познакомились? Тебя привезли к нам после той аварии всего переломанного. Ни кто и не надеялся, что выживешь. А ты встал. Через три дня встал и пошел. Взял у соседа костыли и шкондылял по коридору. Я просто обалдела. Даже не от того, что ты встал, когда помирать должен, а от того, как ты шел. Точнее от того, как другие уступали тебе дорогу. Это понятно, что когда идет человек на костылях любой посторониться, но тогда было другое. От тебя от больного, можно сказать почти умирающего, шла такая сила, что люди не замечали твоих костылей. Они жались к стенкам потому, что инстинктивно понимали — у тебя на дороге лучше не стоять. И при всем при этом они тебя не боялись. Трудно объяснить, но сила, которая от тебя исходила, была справедливая, что ли. Да, - неверно именно так. Эта сила могла наказать того, кто не уступит дорогу человеку на костылях, но если бы навстречу попался тот, кому еще хуже, ты бы первый отошел в сторону. Понимаешь?
Кажется да. Правда, я никогда об этом не задумывался. Ну а сейчас? Так понимаю, я изменился?
Да. Ты помнишь, как ты смотрел на меня? Там в больнице? Я каждый день приходила на обход в вашу палату и просто кожей чувствовала твой взгляд. Я даже с назначениями тогда путалась. Одному парню вместо антисептика чуть чисто женский препарат не выписала. Сейчас вспоминать смешно, а тогда я впервые в жизни встретила сильного мужчину, которого можно было не бояться. До тебя у меня такого никогда не было. Все с кем раньше жила, спала, были или тряпки, или восторженные юнцы или делали мене больно при первой возможности.
С тобой не так. Я знала, что ты волк. Еще и в биографию твою не вникала, но чувствовала, что при необходимости ты способен убить. В тоже время, знала - если я буду с тобой, ты станешь грызться за меня пока самого не порвут. Пока дышать сможешь. А, что еще женщине надо? Я же, по сути, слабая женщина. Чтобы там обо мне не говорили. Я сильная только по необходимости и эта необходимость надоела мне, когда еще была девчонкой.
Ты помнишь, как ты взял меня первый раз? Еще и не выздоровел толком. Вошел в мой кабинет и даже не закрыл дверь на задвижку. Она ведь там была, и я не поверю, что ты ее не видел. Ты просто знал, что ни кто не войдет. И я тоже знала. За столом сидела, а ты подошел, погладил мои волосы и сказал: «Ты будешь моей. Сейчас». Помнишь? А ты помнишь, что я ответила? Правильно — ничего. Я просто не могла говорить. Только повиноваться. Отдаваться.
Ты меня взял и был первым мужчиной в моей жизни. Понимаешь о чем я? Не о сексе. Не только о нем. Трахаться можно и с резиновым членом. Подобных у меня было много. Но разве может женщина отдаться фалоимитатору? Смешно, да? А мне в то время было уже грустно. И вдруг ты. Ты даже не представляешь, что я тогда чувствовала, как боялась это потерять. В первый раз в жизнь я понимала, что я женщина и все это только благодаря тебе.
Ты несколько увлеклась. Все это для меня, конечно, очень лестно, но мы говорим не о том, что было. О том, что происходит сейчас. Почему сейчас ты перестала быть женщиной? Или это я перестал быть мужчиной?
Нет, не так. Ты сейчас мужчина больше чем тогда. И это плохо. Крайности никогда не бывают хороши. Помнишь, я сказала, что увидела в тебе волка. Сейчас ты уже не волк. Прости. Очень прости за то, что скажу. Ты стал зверем. Настоящим зверем — на много более страшным и опасным чем волк. Чем целая волчья стая. Я тебя боюсь. Та справедливая сила, что была в тебе, теперь только сила. Наверно на много большая чем была раньше, но и на много более страшная. Ты разучился прощать, и, теперь, если придется, будешь драться, и умрешь уже не за меня, за меня — твою собственность. Я ведь права? Скажи честно. Ты же никогда не врешь.
Действительно не люблю врать. Не скажу, что никогда этого не делаю, но не люблю. Вранье признак слабости и, каждый раз, когда приходиться, сам себя презираю. Точно также как и всех остальных - слабых. Не потому, что они слабы. Потому, что слабы сейчас. Сильным не рождается ни кто. Точно так же, как нет на свете человека, который не испытывал бы чувство страха. И то и другое — физиологический инстинкт. Только вот некоторые свою слабость из себя каленым железом выжигают. Кислотой вытравливают. Они бояться, но заставляют себя забыть, что бояться. Они очень хотят простить, но не могут, просто потому, что некоторые вещи прощать нельзя. Да — это больно и очень неприятно. Только другого пути нет. Тот, кто со своей слабостью сжился, кто свой страх лелеет и бережет, для меня просто не существует. Как вон тот комар, что сейчас кружит за этим окном. Я не хочу и не буду иметь с ними ничего общего. Знаешь почему? В основе всей подлости, низости и предательства, что существуют в мире, всего того, что прощения не имеет, лежат слабость и страх. Потому-то я до сих пор вытравливают из себя остатки своей слабости и своего страха. Этот процесс нельзя прекращать. Если остановиться хоть на мгновение, дать себе поблажку, очень быстро вернешься к началу. Таков закон.
Ты сказала, я из волка превратился в зверя. Возможно. Только ты ошибаешься, думая, что, сравнивая с волком, мне льстишь. Этот зверь труслив и, как ты правильно заметила, живет в стае. Я же стаю не люблю. Кроме того, человеку, изначально, предназначено быть зверем на много большим чем любой волк. Так что, может быть, я просто стал тем, кем следовало изначально?
Впрочем, все это лирика. Ты не сказала самого главного. Жаль.
Неужели, он знал, что я там сижу? Да нет — не может быть. Про комара это просто фигуральное выражение. Фигуральное. Только совсем не просто. Именно про тебя. Ты же видел, как он ухмыльнулся. Да и смотрел он прямо на тебя. А потом..., когда Саша пришел и его из дома на крыльцо вызвал.... Он же нарочно прямо не тебя смотрел! Как приглашал. Шанс он тебе давал.
Что он тогда Саше сказал? «Подтверждаю, делай»? Что бы это значило? Почему-то даже думать на эту тему не хочется. Неужели обо мне? Как Саша за его взглядом проследил и тоже ухмыльнулся. Точно также, как этот подонок. Просто близнецы, братья.
Точно знал. Саша тоже знал. Сволочи. Стрелять вас надо! Только, кто стрелять будет? Ты что ли? Не смешите мои тапочки, как говориться. До сих пор вон руки от пота мокрые и в глазах темно. Как ты еще машину вести умудряешься? Надо отвлечься. Надо срочно отвлечься! Музыку, музыку включи. Что-нибудь веселое. Да не трясись ты так — по кнопкам не попадаешь. Хоть капля-то мужика в тебе осталась?! Правильно она сказала — фалоимитатор. Фалоимитатор ты и есть. Не человек, чистая подделка.
Что это? Новости? «Только, что на лентах информационных агентств появилось сообщение о том, что в горах Памира, недалеко от пика Конгур, лавиной накрыло Российскую женскую экспедицию. Несчастье произошло около суток назад, но спасательные работы в полном объеме до сих пор не начаты. В настоящее время погодные условия не позволяют подняться вертолетам, а наземные партии из-за сильного ветра и снегопада застряли далеко от места происшествия. Правительство Китайской Народной Республики заверяет....». Почему для меня это сейчас так важно? Ведь точно важно! Солнышко! Это же ее экспедиция! Ну и что? Да и черт с ней. У меня сейчас своих проблем хватает. Кроме того, все они сучки одинаковы. Да сдохни ты там, в своих горах, побыстрей!!!
Глава третья. Хакер.
Ночью город бывает странный. Не замечали? Точно. Он пахнет по-особенному. Он дышит по-особенному. Даже если закрыть глаза, только прислушаться, можно понять, что вокруг ночь. Но надо слушать именно дыхание. Не пытаться угадать по изменившемуся гулу машин, смолкшему дневному шуму – всё это обманчиво, лживо. И вообще - ночью в городе происходят странные вещи.
Случилось это в октябре. Знаете, когда листья уже опали, но дворники-могильщики их ещё не похоронили. Не сгребли, на радость детворе в огромные, жёлто-коричневые курганы, и не подпали, к великому горю той же детворы, промокшими и промёрзшими спичками. Запах «лиственных» куч всегда тоскливый, наполненный предчувствием смерти и настроение в это время года, как правило, соответственное. Хочется залезть на крышу и завыть на луну. Хотя чем именно она так насолила непонятно. Висит себе и висит. Но не о ней речь – о том, что в ту ночь всё было по-другому.
У Саши, в его странном кемпинге, я тогда еще не работал. Сидел дома и писал на заказ разные прикольные и не совсем законные программки. Денег, что платили люди, которых я ни разу в жизни не видел, хватало не только на пиво с колбасой и чувствовал я себя очень даже не плохо. Кроме того «сова» по праву рождения, я очень ценил возможность работать исключительно по ночам и, если бы не эта склонность к ночному образу жизни, возможно, ничего бы и не случилось.
Как-то под утро, закончив очередной заказ и вполне довольный собой, я нарисовал в Аське замечательной девочке Лене последнюю улыбочку, я выключил комп. Пора было идти на боковую, но не получилось. Слишком мила была виртуальная беседа, а сон странная штука. Когда тебе плохо, когда всё не получается, сбегает он в самые дальние уголки комнаты и там же ховается, когда слишком хорошо. Чтит он, подлец, золотую середину и любит людей уравновешенных, солидных, благопристойных…. Никак не тех идиотов, что умудряются влюбляться посредством умной железяки.
Одним словом, попытки найти со сном общий язык закончились тем, что ровно в четыре часа ночи, или утра — не знаю, как правильнее сказать, я обосновался, на пару с бутылкой пива, случайной найденной в загашнике, в премиленьком палисаднике, расположенном ровнёхонько под окном моей квартиры. Компанию мне составляли проржавевшие металлические слоники и полусгнившие скамейки. На одной из них и удалось пристроить самую умную часть собственной персоны. Ту, что в простонародье называют «пятой точкой».
По причине отсутствия в районе нормального освещения, уродство железных компаньонов в глаза не бросалось, а вот исправить положение с пивом не могло уже ничто на свете. Оказалось, что доходило оно в загашнике, по крайне мере, неделю и если годилось в употребление, то только в июле и в Сахаре….
Придя к такому выводу, я героически отхлебнул помесь бражки с кефирной закваской и задумался. Хотя задумался, это слишком сильно сказано. Думать можно только одну мысль. В голове же их крутилось с десяток, а это уже не размышления — винегрет какой-то. Наверно хоть раз в жизни такое бывает у каждого. Толкается на «чердаке» невесть что, цепляется одно за другое, а в результате ничего путного.
Пиво оказалось со странным «фифектом». После третьего глотка отвратительным оно уже не казалось. В голове же стало шуметь, как-то очень по-особенному — странно и довольно приятно.
Да…. Ночью в городе, действительно, происходят странные вещи.
Металлические соседи-слоны, неожиданно ожили, пододвинулись поближе и разговорились. Сначала шёпотом, а потом всё громче и громче. Подслушивать их проблемы не хотелось, но разговор лез в уши совершенно самостоятельно. «Чем в замочную скважину подглядывать, лучше пойти познакомиться. Когда ещё такой случай представиться – в друзья металлических слонов заиметь» решил я и, встав, сделал первый шаг. Больше, для того, чтобы понять, как лоханулся, не потребовалось. Слоники, к тому времени, подобрались почти вплотную, и прямо за первым обнаружилась вторая лавочка. А на лавочке парочка. Это оказывается я их, а не слонов слушал. Облом! Обидно. Так я им и сказал. Тем двоим. Они не обиделись. Девушка застеснялась и говорит:
- Дай пива.
- Нет, пива, - я его и вправду к тому времени его уже допил.
- Не свисти.
Теперь уже сам хотел обидеться, но почему-то не получилось. Потом посмотрел, а бутылка то наполовину полная! Ничего не понял, но поделился.
Она хлебнула, встала и говорит: «пошли что ли». Мне говорит. Не своему. Хотя он тоже за нами увязался.
К выходу из палисадника мы продвигались цепочкой. Как волки. Она впереди, я следом, а он сзади. Его я почти не видел - только дыхание слышал. Сап – как у заезженной лошади.
Друг другу они совсем не подходили. Девчонка рыжая, невесомая и воздушная. Он - перезрелый боров. Или боров перезрелым не бывает? Может старый? Нет - не старый. Разница между перезрелым и старым, как между тухлым и выдержанным? Старый - это мудрый, а перезрелый – почти гнилой. Значит все же перезрелый. Даже дыхание у него с червинкой было.
Пришли мы в странное место. Я это не сразу понял. Вроде дом, как дом – обычная, панельная пятиэтажка. И квартира – так, ничего особенного. Двухкомнатная хрущёба, в меру загаженная, с вполне приемлемым количеством пустых бутылок на заплёванном полу, но компания в ней собралась очень интересная. Самое прикольное, что я так и не понял, сколько же народу в конуру набилось. Сказать, много? Очень много? Неправильно. Квартирка небольшая, столпотворения нет, а каждые две минуты новое лицо.
Сначала даже показалось, что на проходной двор попал. Есть такие хаты. Одни приходят, другие уходят – круговорот непонятно чего, непонятно где. У меня самого, одно время такой проходняк образовался. Долго его вытерпеть не получилось. Раздражало очень.
Здесь - дело другое. Наоборот - было интересно. Входная дверь, после нашего появления, ни разу не открывалась и получалось, что весь это табор либо здесь обитается, либо попадает в помещение исключительно через окно. В последнее, с учетом четвёртого этажа, верилось слабо. Так я Леночке и сказал.
В какой момент и кто мне сообщил, что провожатую зовут Леночка, выяснить не удалось. Она мне этого не говорила, абсолютно точно. Да и знакомить нас, вроде, ни кто не знакомил. Как дотопали, перезрелый куда-то растворился. Только что маячил, и пропал. Потом его гниловатое дыхание откуда-то ещё доносилось, но самого видно не было.
Леночка меня в комнату завела. Это помещение я бы обычным тоже не назвал. Мебель, как в тривиальной, среднестатистической квартире – стенка, с советским телевизором, мягкий уголок и ковёр на стене, но всё какое-то неправильное. Стенка – из трёх разных и разноцветных гарнитуров. Телевизор – гроб гробом, но изображение…. Знаете, как на хорошем мониторе с плохой видеокарточкой? Цвета, контрастность – изумительные, а картинка дёрганая, рваная. Но самым неправильным диван оказался. С виду мягкий, удобный, а не усидишь. Твоя же пятая точка тебя не слушается - норовит из-под всего остального выскользнуть. Независимости – куда там бывшей СНГовии!
В довершении всего – ковёр. Описать словами, что на нём выткали невозможно. Автор, похоже, был сильно пьян. То, что он там изобразил, то бежало, то ползло, то летело, то булькало, то показывало острые шестигранные зубы. А чаще – всё одновременно. Смотреть на него было абсолютно невозможно. Голова кругом и очень неприятное чувство первобытного ужаса. Последнее, впрочем, странным образом притягивало.
- Чья это хата? – спросил я Леночку и чуть не катапультировался, стараниями не в меру независимой задницы, прямо в хищный ковёр.
- А тебе не всё равно?
- Да как сказать. Интересно.
- Любопытный, какой…. Этого никто не знает.
- Как так?
- Ну, говорят, когда-то вначале хозяин был, но давно не показывается. Из нынешних его никто не видел. Многие, конечно, ждут, надеются, байки травят – мол, вот придёт и всё поменяется.
- Да, это уж как пить дать – такой…., - точного определения не нашлось, - кому нужен! Один лоскут чего стоит, - я опасливо покосился на ковер, а он мстительно показал мне длинный зеленый язык.
- Да, чтоб ты понимал! Резюк!!! Это единственное, что от него осталось. Только его и не…. Даже Моню, - кивнула Леночка на неправильный телевизор, - испохабили. Привели вот такого, а он к нему с паялом. Напугал до смерти. Резюк, мать его. Как вот теперь, если Моня чуть, что встаёт и уходит. Как, я тебя спрашиваю. У, Гаврики!!! Я бы их. И тебя тоже. Зачем припёрся. Кто тебя звал?
Сказать, что я удивился нельзя. Телевизор-Моня - душа, конечно, нежная ранимая, при первой возможности обижается и удаляется – это понятно. Но и мне обидно. Сама моё пиво пила, сама пригласила, а теперь незнакомыми словами ругается! Да ещё «кто звал»! Пришлось оскорбиться и последовать примеру гордого телевизора - уйти…. Попробовать уйти.
Диван не пустил. Только, он, гад, в солидарности с задницей меня же выпихивал, а тут взял и к той же заднице приклеился. В самом прямом смысле слова.
Впрочем, не ушел я не из-за него. Подумаешь мебель, какая-то. Пусть и с чрезмерно наглая. Любопытство — вот настоящая причина. Ужасное, огромное и свербящее. Жить с таким невозможно.
- Ладно, - сказал я рассерженной Леночке, окончательно отчаявшись отделиться от дивана, - пока всё не объяснишь, я отсюда ни ногой.
- Что тебе объяснять? – задала она совершенно дурацкий вопрос.
- Ты за кого меня держишь? Ты куда меня привела, что тут у вас твориться? Это вы с ума посходили, или я?!
- Последнее - вопрос риторический, - сказала Леночка. Её личико, скрытое с самого начала нашего знакомства пушистыми рыжими волосами, неожиданно приоткрылось. Кто-то сильно дунул на роскошную шевелюру, она разлетелась, как головка одуванчика и я обалдел. Этого просто не могло быть.
Когда-то, немереное количество лет назад, когда я учился в десятом классе, в апреле месяце к нам пришла очередная практикантка. Учитель русского языка и литературы в проекте. Какой из неё в дальнейшем получился педагог - не знаю, но девочка была отпадная. Влюбились в неё все и сразу. И наш класс, точнее его мужская половина, и параллельный. А я - больше всех остальных вместе взятых. То, что со мной происходило, походило на помесь белой горячки с шизофренией. Во рту сохло, голова горела, и периодически посещали глюки. Вполне приятные, но с неудобными физиологическими последствиями в виде подмокших плавок. Скорей всего просто разгулялись гормоны, но я этого тогда не понимал.
Однажды, задержавшись вечером после уроков, я подкараулил свой предмет в учительской. Строгие классные дамы уже разошлись по домам, и помешать нам ни кто не мог.
Честно сказать — намерения мои были самые чистые. Всего-то и предполагалось пылкое объяснение в любви прекрасной даме сердца, но закончилось всё тем, что дверь в учительскую оказалась заперта, и в течение полутора часов там кого-то почти насиловали. Причём однозначно не даму.
На следующий день её практика закончилась и больше мы не встречались….
Зачем всё это рассказал? Дело в том, что когда личико Леночки соизволило на секунду приоткрыться, я готов был поклясться, что это та самая практикантка. Длилось видение одну быструю секунду. Потом «одуванчик» волшебным образом вернулся в свое исходное состояние и, одновременно, стала очевидна вся абсурдность моего предположения.
Слав Богу, что дурацкие мысли, полуприятные воспоминания, промелькнули перед глазами очень быстро, и Леночка ничего не заметила. Зажав виски тонкими ручками, она согнулась в три погибели и говорила сквозь зубы:
- Какая разница, кто сошёл с ума. Всё зависит от того, по какую ты сторону. Не задавай глупых вопросов. Здесь этого не любят.
- Да, где здесь? Может, пояснишь, глупенькому.
- Ты и вправду глупенький. Первый раз такого вижу.
Это сказала не Леночка - телевизор…. Моня. Или как там его. Подобрался он к дивану со сноровкой старого партизана и от неожиданности я чуть не подавился. Тупо уставившись на ящик, висящий в полуметре над полом, я не знал, что сказать, а тот невозмутимо продолжал, обращаясь уже к девушке:
- Где ты его откопала?
- Сам напросился.
Подобной наглости я не снёс:
- А, кто пиво просил? А кто…, - договорить не удалось.
- Да, подавись ты своим пивом, жлобяра…. – не зло перебила Леночка, и попросила ящик, - может, ты ему объяснишь?
- Ну вот, опять…. Начинается…..
Перспектива общаться со мной, обалдуем, Моню не вдохновляла.
- Ладно. Но это в последний раз, и за последствия я не отвечаю. Слушай сюда, - это уже мне. – Здесь мы живём. Это всё наше. Правила здесь тоже мы устанавливаем. Кому не нравиться может гулять дальше. Не держим. Впрочем, и не приглашаем. Кто хочет - приходит, кто хочет – остаётся. Самое главное - много не думать. Тогда всем хорошо. А если много спрашивать….. Такого мы не любим. Нет - спросить можно, но если поинтересовался – будь добр, поверить всему, что услышишь. Только так. По-другому мы не любим.
- Стоп, стоп, - от подобных объяснений каши в голове значительно прибавлялось. – Кто мы? Где здесь? Почему не спрашивать?
- Вот настырный, - ящик укоризненно качнулся в воздухе, от возмущения взмыл на полметра выше, и я испугался, что, обидевшись, он улетит совсем.
Не обиделся. Нависнув надо мной, как всевидящее око, агрегат продолжил.
- Ты слушать умеешь? У нас самое главное – слушать. Всё остальное - фуфло. Кто не слушает, того Тор забирает. Глотает и выплёвывает, - чёртов прибор качнулся в сторону ковра, а тот полностью подтвердил его слова. Рисунок на нём забегал, забулькал ещё быстрее, и ужасно захотелось нырнуть в него головой вперёд.
- Отставить, - бросил Моня и ковёр успокоился.
Разобравшись с троглодитом, телевизор снова принялся за меня.
- Ладно, раз уж ты такой настырный - слушай. Сюда приходят по-разному. Кого-то, как тебя, приводят, но чаще сами. Обязательно только одно условие – каждый входящий должен быть немножко не в себе. Как ты, как она, - Моня скосил экран на Леночку, - как Лика с Викой. Прибор плавно скользнул вправо, перестал загораживать дверь в смежную комнату и через проём я увидел на таком же точно диване, милую парочку.
Две девушки, одна высокая, жгучая брюнетка, другая маленькая пухленькая блондинка, нежно целовались в засос. Своё увлекательное занятие они на секунду прервали, оторвались друг от друга, и у блондинки обнаружились тонкие гусарские усики. Причём смолянисто - чёрного цвета. После всего случившегося за последний час, удивляться было глупо, но мои глаза этого не знали и непроизвольно округлились.
- Вот, видишь, ты ещё не наш, - посовестил меня Моня. – Тебе же сказали Лика, Ликаааа. А глазам верить не надо. Но это ничего. Поначалу многие путаются. Привыкнешь.
- Зачем, - спросил я, и сам удивился, насколько умный получился вопрос.
- А зачем ты сюда пришёл? - парировал телевизор.
- Не знаю, - отвечать пришлось честно.
- А я знаю, - не унимался несносный ящик, - она знает. Да Ленок? А хочешь, ещё у кого-нибудь спросим. Они тоже знают. Ну, давай. Ради эксперимента.
- Уговорил, - не очень охотно согласился я, и, включив громкость на полную, Моня заорал. – Эй, там, кто знает, зачем он к нам пришёл.
Голосов отозвалось, немерено. Казалось, что даже из-под дивана кто-то настойчиво и пронзительно пищит: «Я, я, знаю». В какой-то, момент какофония смолкла и где-то рядом ощутилось новое присутствие. Скосив глаза, я увидел коротко стриженого амбала и царевну Клеопатру. Последний сидел на коленях у первой. Ничего более комичного в жизни не встречал.
- Опять неправильно, - перебил Моня мою ухмылочку. - Осуждать у нас тоже нельзя. Мы этого не любим.
- Хорошо, как скажешь, - согласился я уже вполне смиренно.
- Вот так уже лучше, - похвалил ящик. – Здесь всех надо принимать такими, какие они не есть. Потому что здесь они именно такие. Ну ладно – мы отвлеклись. Клео, скажи нашему новому другу, зачем он сюда пришёл, - просьба относилась к Египетской царевне, и, не удосужившись обидеться на фамильярность, царственная особа, стряхнув с коленок бычка, перебралась на мои.
Что же - ничего против не имею, но с того боку, где остался брошенный кавалер, повеяло неприятным холодком.
- Понимаешь, милый, - великая Клео на нездоровые эмоции бывшего спутника внимание не обратила, - тебе надоело быть собой. Нам всем это надоело. Что может быть скучнее!? Там ты только один, только ты, а здесь это совершенно не обязательно. Сегодня – ты, завтра – я, через неделю вообще ушёл, а через две — вернулся. Полная свобода. И никто не обидится. У нас этого нельзя. Обиженные по части Тора. Вот смотри.
Не успел я сообразить, куда надо смотреть, как из ковра выплеснул длинный отросток чего-то, рванулся в нашу сторону. Пришлось срочно зажмуриться.
Ничего страшного не случилось. Раздался негромкий щелчок и шаловливый смех царицы. Я осторожно приоткрыл один глаз. Братка с его холодком рядом больше не было. Остальное осталось по-прежнему. Разве что, Леночка, отодвинувшаяся от меня при появлении Клеопатры, оказалась почти под боком. Её рука легла на мою шею поверх руки Клео, а второй она эротично играла с царственной шевелюрой. Картинка была замечательная и приятная. Должна была быть приятная, но я почему-то ничего не чувствовал. То есть прикосновения ощущались…, но не более того.
- Не пугайся, дурачок, - в один голос сказали Леночка и Клео. Вовчика он просто выкинул. Давно мальчик нарывался. А здесь этого не любят.
- Девочки, по-моему, вы что-то напутали, - от пресных прикосновений хотелось сказать гадость. – То у вас полная свобода – хочу я, хочу – не я, хочу - бабушка моя, то через слово «У нас этого не любят». Вы уж определитесь.
- Опять неправильно, - вмешался Моня. – Ты ни как не можешь уловить направления. Абсолютной свободы не бывает. Максимум - это абсолютная свобода в одном направлении. Поверь - это не так уж мало. Потому ты сюда и пришёл.
- Да ничего я про вашу свободу не знаю! Сто лет она мне не упала. Жил без неё и не кашлял!
- Так, что же ты сидишь? Иди, дверь открыта, - проворковала Леночка, и я задумался.
Действительно, что я здесь делаю? Ладно – зашёл сдуру, но более идиотского, и неприятного места в жизни не встречал. Так ведь? Конечно. А уйти не могу. Никогда и никто не выставлял меня таким дурнем, но даже обидеться не могу.
Кстати, очень даже интересно, почему я ни как не могу обидеться. Ведь не из страха же перед этой тряпкой на стене! Еще пять минут назад об ее предназначении я не ведал, а обиды все равно не было. Хотя поводов - хоть отбавляй. Всегда считал себя человеком отходчивым, но крайне импульсивным, а здесь.... Начинаю, обижаться, злиться, психовать, но не по-настоящему, пресно. Да именно пресно. Нашёл слово - «пресно». Всё здесь пресное. Что я тут забыл? Что со мной происходит-то? Наверно – всего лишь любопытство. А если так – морочить себе голову больше не дам.
- Никуда я не пойду. Хрен с вами – объяснить не можете, так хоть покажите, что у вас тут.
- А ты нахал, братец, - искренне удивился Моня. – Что девочки, покажем?
- Покажем, - дружно согласились девочки, и ни одна с моих коленок не слезла. Знали, что делали. Диван под нами задвигался, приподнялся над полом и плавно закачался на мелкой волне. Моня, подобно профессиональному гиду, двинулся вперёд, призывно помахивая шнуром со штепселем на конце.
Гордой парой мы проплыли в ту комнату, где сидели Лика с Викой. Целоваться они уже закончили и перешли к следующей фазе. На нас подружки внимания не обратили, как, впрочем, и мои спутники на розовый разврат.
Сделав над комнатой полный круг, мы обнаружили в дальнем углу ещё одну парочку. Опять же, на диване расположились два молодых человека. Ничем предрассудительным они не занимались. Склонив головы над огромной книгой, юнцы усиленно стукались лбами, упорно этого не замечали, и что-то друг другу доказывали.
Мой диван повисел над ними недолго, а когда отлетел прочь, стало очевидно, что один из молодых людей имеет продолжение. Стекая на пол, его спина удалялась в приоткрытую дверь, и мы проследовали за ней.
Сначала я хотел возразить. Квартира, как помниться, была двухкомнатная и, следовательно, следуя за спиной, мы должны были оказаться там, откуда начали. Возражения быстро потухли. В голову пришло, что если уж какая-то часть тела научилась просачиваться под дверь, то, что за ней, за этой дверью может обнаружиться никому не известно. Действительно – двигаясь в направлении, указанном странным проводником, мы очутились в совершенно новом помещении. Очень похожем на два предыдущие, но другом.
Оставить без внимания странный факт возможным не представлялось и пришлось обратиться за разъяснениями.
- Кто-нибудь скажет, сколько здесь комнат?
- Ну, настоящий мужчина, - кокетливо улыбнулась Клео.
- А тебе не всё равно, - фыркнула Леночка.
- Этого никто не знает, - подытожил Моня.
- Спасибо – объяснили, - вздохнул я.
Спина меж тем забралась на один из трёх диванчиков, что стояли в этой новой комнате, и материализовалась в благообразного дедушку. Старичок тоже имел продолжение, а эта его ипостась увлечённо резалась в шахматы с мальцом лет двенадцати.
Наблюдать за подобным безобразием желания не было, и я подумал, что неплохо было бы побеседовать с вон той парой у следующих дверей. Почему именно с ними, до сих пор не знаю. Однако выбор был очевиден и верен. Не успел я подумать, как Моня присоседился к той самой паре.
- Привет, - сказал он им. – Как ваше ничего? Знакомьтесь – новенький. А это Сеня и Верочка, Верочка и Сеня, - подмигнул он непонятно кому.
- Привет, - сказали Верочка и Сеня в один голос. – Ты кто? Безнадёга или просто погулять вышел?
- Не понял? – переспросил я, забыв поздороваться.
- А, что тут понимать? Здесь только два типа. Безнадёги и все остальные. Ты кто?
- Простите, я всё равно не понимаю.
- Ну, как тебе объяснить. Вот я - безнадёга. Я есть только здесь. Точнее «там» я тоже есть, но наполовину. Если бы «здесь» не существовало, я бы умер совсем. «Там» умер. Для меня «это» не менее важно чем «то». А может даже больше. Для большинства «это» - что-то вроде забавы. Захотел - пришёл, захотел — ушёл. Правила игры не нарушай и все будет ок. А для меня «это» - жизнь. Я без него не могу. Потому и безнадёга. От безнадёги потому что.
Сеня и Верочка продолжали говорить в один голос, и употребляли местоимение «я», а не «мы». Сначала значения этому я не предал, но потом как током прошибло.
Подтвердить догадку могла только Леночка. Повернувшись к ней, я хотел задать один последний вопрос, но после того, что увидел, спрашивать стало бессмысленно.
Лицо Девочки пушистые прядки уже не скрывали, и я его опять знал. На этот раз воплощало оно не развратную практикантку, а мою одногрупницу с первого курса. Тот роман продолжался чуть дольше – целых три недели и периодически реанимировался на протяжении четырёх лет. В нём было всё – и бурный секс в лифтах-подворотнях и романтические ночи в шикарной гостинице, и кухонно-склочные выяснения отношения, и признания в вечной любви. Не было, пожалуй, только самой любви, и от этого, в конце концов, надоело.
- Не надо. Убери этот фейс, - попросил я Леночку.
- Не могу. Не я его напяливала, - фыркнула та.
- А кто же?
- Ну, не разочаровывай меня.
- Ах – ну да.
Я отвёл взгляд от Девочки, посмотрел по сторонам и снова вернулся к ней глазами. На этот раз передо мной сидела младший бухгалтер отцовской фирмы. Молодая, длинноногая, с кукольным личиком и полным отсутствием мозгов. У меня с ней нечего не было – это прерогатива отца, но на пьяных папиных корпоративчиках, где я иногда присутствовал, чего только не нафантазируешь.
- Фи, как вульгарно, - напомнила о себе Клео. В её глазах я, по всей видимости, сильно упал. Ну и чёрт с ним. Ещё не то увидит, если ещё полчасика полетаем.
- Смотрю – у нас прогресс, - Моня одобрительно заплёл свой шнур-хвост в косичку. – Едем дальше?
- Я всё понял…, но теперь совсем ничего не понимаю.
- Что ты не понимаешь?
- Зачем вы? Всё это - ущербное, урезанное отражение. Зачем это нужно?
- Знаешь, я бы мог сказать, что поскольку всё, что видишь - специально не создавалось, – значит, зачем-то, нужно. Но так говорить не буду. Скажу по-другому. Ты знаешь, что у слепых абсолютный слух?
- Да, ну и что?
- Дело в том, что если что-то забрать, то на его место неизбежно придёт другое. А если исчезает комплекс чего-то, то возникает другой комплекс. Отличный от исходного и иногда более интересный. Потеряв немного, мы приобрели безграничную свободу и считаем эту замену равноценной.
- Да о какой свободе речь? Вон у неё даже своего лица нет, - кивнул я на Леночку.
- Ошибаешься. У неё много лиц. И одно одновременно. Не забывай, что ты её видишь так, и для тебя она такая, а она себя видит по-другому и это тоже истина. А для Клео она, может, и вообще не существует.
- Но это же не свобода? Это просто, просто… поголовный обман, и самообман в том числе!
- А, что в этом плохого? Наша главная заповедь – не навреди. Если придерживаться определённых правил, то все останутся довольны. Потому так много «нам не нравится». За всё нужно платить. Хочешь получить полную свободу - будь готов дать её другим.
Возразить умному Моне очень хотелось, но не получилось. Пришла на ум только всеобщая пресность, но этот аргумент чёртов ящик отмёл сходу:
- Ты ещё не привык, и многое к тебе не пришло. Поживёшь – научишься. А пока поехали дальше.
Сказав Сене-Верочке вежливое до свидания, мы перебрались в другую комнату. Народу там было, на удивление, много. Вместо нескольких отдельных диванчиков обнаружился один огромный аэродром, на котором все и перемешались. Гвалт стоял ужасный. Каждый говорил о чём-то своём и других совершенно не слушал.
Впрочем, так только казалось. Беседа, на самом деле, была общая, но несколько односложная. «Ну», «Ага», «Поехали», «Отпад» и ещё что-то в этом роде. Сидящих на диване, подобный стиль общения устраивал.
- Тачики, - презрительно бросил Моня и поспешил в следующую комнату.
Летел он теперь неровно, рывками, то взмывал к потолку, то стлался по полу. Настроение у него упало, и даже хвост-шнур недовольно повис.
Следующую комнату Моня проскочил не останавливаясь, и я успел заметить, только то, что пресловутая спина добралась и сюда. Хотя, может, это была уже другая спина. Кто его знает с таким раскладом.
Экскурсия тоже начала надоедать. Мелькание диванов и лиц, переплетение различных, бесконечных спин и отрывки умных разговоров, разбавленные смачными, плотскими звуками, вызвали аллергию. Тело чесалось и зудело, хотелось выкинуть что-нибудь непотребное, кому-нибудь нахамить.
- Зачем ты это сделала, - спросил я Девочку. – Только не говори, что из-за пива.
- Я хотела тебя полюбить. Мне казалось, что получиться, - ответила она и уткнулась личиком в ладошки.
- Подожди, ты ничего не путаешь? Как можно хотеть полюбить. Либо ты любишь, либо нет.
- Ты всё упрощаешь. Не забывай, где находишься.
- Так в чём вопрос? Зачем было тащить меня сюда? Не проще дать номер телефона?
- Я не могу. Это единственная возможность…, - пушистая головка совсем скрылась в узеньких ладошках, и раздался приглушённый всхлип. Беззащитный и горький, как не произнесённая просьба, он был оглушительно тих, и я не выдержал:
- Да кто ты на самом деле?! Хватит! Сколько можно!? Тоже мне - дурачка нашла!
- Кто, я?! – Леночка распрямилась, откинула руками волосы.
Этого лица я никогда раньше не видел и хотел увидеть всю жизнь. Неправильные черты, чуть большеватый, с горбинкой нос, огромные раскосые глаза и пухлые губы – именно так выглядит желание. Не сексуальность, не красота, а огромное желание, противиться которому невозможно. То, в чём хочется утонуть и умереть. То, отказаться от чего невозможно и невозможно забыть.
- Кто, я? – ещё раз переспросила Леночка и обхватила меня за шею.
Её глаза оказались совсем рядом, мягкие губы завладели мои ртом, и стало понятно, что если «это» закончиться, жить я больше не захочу. Стану безнадёгой и буду разговаривать сам с собой, как Сеня-Верочка. Я этого очень боялся, но знал, что то, что со мной происходило сейчас, было как воздух, который раз вдыхаешь при рождении и больше без него не можешь.
«Странно – почему поцелуй не пресный» - закралась в голову гибельная мысль, и раздался негромкий щелчок. Всё потухло….
Я открыл глаза. За окном светало. Запаха ночи уже не было. На семнадцати дюймах монитора висело приглашение ввести логин и пароль.
Поднявшись из-за стола, я протопал к холодильнику. Страшно хотелось чего-нибудь укусить, но в дребезжащих внутренностях ничего кроме бутылки пива не обнаружилось. Как выяснилось, пить это перебродившее пойло можно было только в июле и в Сахаре. Вылив бурду в раковину, я вернулся к компу. Вошёл в систему. Из автозагрузки выскочила АСКа. Самой главной записи в контакт листе почему-то не было. Щёлкнув на «Белые страницы» я ввёл «Lenochka_Leenok», попросил искать. Через десять секунд глупая машина выдала «Пользователя с таким именем не существует»….
Сначала я даже не понял, что произошло и насколько это для меня важно. Пожав плечам, отправился спать, а проснувшись, даже не осознавая, что делаю, с полузакрытыми глазами уселся к монитору и первым делом полез в Аску. Не знаю почему, но был уверен, что она меня уже ждет и когда сеть опять сказала, что такого пользователя не существует, чуть не разбил глупую железяку.
Это походило на помешательство. Иногда буйное и тогда, используя весь свое «боезапас» я ломился на все известные мне сервера. Слава Богу, навыков хватало и первым пал сервер самого сервиса ICQ, затем моего провайдера, затем AOL, затем.... Всего за месяц я «наработал» столько сколько раньше не удавалось и за год.
К сожалению, мои трудовые подвиги ни к чему не приводили. Единственной строчки в логах, единственного IP адреса, ради которого все это делалось, найти не удавалось. Неудачи переводили меня в «тихую» стадию безумия и я принимался тупо и бессмысленно смотреть в окно, пить пиво и с большим трудом вспоминал, как вообще включается компьютер. Весь мир, вся эта долбанная вселенная, без рыжей пушистой гривы ее волос казались мне глупейшей ошибкой, досадным аппаратным сбоем и я тихо грустил. Потом жалеть себя надоедало и все повторялось сначала.
Наконец-то пришел Новый Год. Это единственный праздник, который я жду и только он смог хоть как-то прервать бесконечный цикл моего помешательства.
Числа двадцатого декабря у меня появился Сашка. С ним мы были одногодки и, хотя учились в разных ВУЗах, но одно время очень дружили, даже выступали за одну команду на общероссийских соревнованиях. Потом Сашка спорт забросил, завербовался в какую-то горячую точку и я долго ничего о нем не слышал.
В том декабре он свалился мне как снег на голову. Точнее пришел с вместе с ним — со снегом. На улице свирепствовала настоящая пурга и, когда в дверь позвонили, я даже удивился — кто в такую погоду высунул нос из дома. В то время у меня как раз благополучно проистекала меланхолическая фаза моего безумия, и дверь открывать не хотелось. Кто пришел, меня абсолютно не интересовало и, слушая переливчатые трели дверного звонка, я продолжал лежать на диване, равнодушно потягивая пиво. Если бы знал, что это Сашка, конечно, встал бы сразу, и даже не потому, что долго не виделись — второго такого настырного просто не найдешь.
Не десятой минуте перезвонов у меня кончилось пиво и пришлось идти за следующей бутылкой. Поскольку путь не кухню лежал через коридор и, мимо входной двери было не миновать, я мимоходом сдвинул собачку замка. Отпер и, даже не посмотрев кто там за дверью, направился к холодильнику. Открыв, дверцу задумался.
Допустим, ко мне пришел Вадим. Он пиво не любит. А если это не Вадим, а Леха с первого этажа. Этот гад любит. Даже очень любит. Так брать вторую бутылку или не брать? Брать или не брать?
Поскольку моя хандра была в самом разгаре, долго думать мне не хотелось. Приняв соломоново решение — если что выпью сам, я зацепил две и поплелся в комнату.
«Нет - Дед Мороз пиво не будет. Но что-то рановато он в этом году» - было первой мыслью, когда туда добрался. На моем любимом кресле сидел какой-то сугроб и, даже не соизволив снять ботинок, постепенно таял. Сашку я не узнал.
Что вылупился? Я не привидение, - констатировал он очевидный факт, и все сразу стало на свои места. Голос у него не изменился совсем.
Вот это ни хрена себе! Ты откуда взялся, наемник? - от мгновенного шока моя хандра начала улетучиваться, и я обрел способность удивляться.
Не оттуда, откуда ты думаешь. Уже год как на гражданке. Пиво то мне принес, хозяин?
На. И где ты сейчас?
Да так у одного сослуживца работаю. Собственно по этому поводу.... Слушай, может ты, все же, сядешь?
А, может ты, все же разуешься? Весь пол мне тут затопил. Казарма блин.
На «казарму» Сашка не обиделся. Его вообще трудно обидеть. Правда, если уж получиться, то последствия могут быть самые неожиданные. Как тогда, когда он бросил учебу, команду и сорвался служить по контракту. Тогда причин его бегства ни кто, кроме меня, не понял. Точнее ни кто кроме меня и не знал.
Классно, что он вернулся живой.
Ладно, можешь не снимать. Тебе сегодня можно. Как служил-то, расскажи. Где был, что видел.
Как, как — кверху каком. Вовк, не интересно это, честное слово. Служил. Под конец чуть не сдох, но, слава Богу, обошлось. Теперь вот тебе работу пришел. Предлагать. Ту уж не обижайся, я тут предварительно пробил за тебя. Говорят, институт тебя ничему не научил, зато в своем хобби ты преуспел. Лучший спец по всякой компьютерной нечисти. Так?
Ну, лучший не лучший.... Как-то не скромно так о себе, но кое-какие успехи есть.
Скромно.... Я тебя не в Смольный на посиделки приглашаю. Скромность тут не причем. Работа у нас не пыльная, зарплата хорошая, а самое главное сможешь использовать свое дарование на полную катушку и для благого дела. Правда, придется к нам перебраться, поближе так сказать к столице, но, я думаю, ты возражать не будешь. Жильем мы тебя обеспечим. Очень даже неплохим жильем. Поверь мне на слово. Да и, что тоже не маловажно, в случае чего мы тебя прикроем. В одиночку долго ты все равно не протянешь. Знаешь ты это или нет, но некоторые товарищи на тебя уже сильно серчают.
Что за товарищи?
От последних Сашкиных слов под ложечкой стало прохладно и очень неприятно. В то, что он не просто пытается меня запугать, я поверил сразу. Что мои милые шалости, рано или поздно, кому-то не понравятся было очевидно с самого начала. До определенного момента просто не хотелось верить, что час икс уже настал.
А ты повспоминай у кого твои последние произведения трудятся. Причем без их ведома.
Да хрен его знает. Ты думаешь, мне интересно, кто за тем или иным IP-шником сидит. Мне заказывают — я делаю.
Вот и зря, что не интересно. Ладно, сейчас это уже наши проблемы. Этих людей мы знаем и к тебе вопросов не будет. Если, конечно, я тебя правильно понял и ты согласен работать исключительно на нас.
Конечно, он меня понял правильно. От таких предложений не отказываются. Я же не зеленый панк и капля мозгов и меня все же осталась. Мифы про крутых хакеров одиночек годятся только для того, чтобы запудрить мозги девятикласснику после его первого хака. Да и то очень быстро раскусит, что к чему. Опять же — если не полный дурак. В противном случае у него только два. Первый — тюрьма, второй безвестная «могилка» на одной из обширнейших городских свалок. Поскольку же я, в силу исключительной самонадеянности, рассчитывал прожить долгую и счастливую жизнь, мне просто несказанно повезло, что такое предложение поступило от бывшего друга.
Впрочем, поломаться, набить цену никогда не мешает.
Сань, теоретически я не против, но хоть расскажи, чем ваша контора занимается, кто хозяин и сколько убитых енотов вы можете выложить за такого специалиста, как я.
Володь, ты прям как институтка. Ты, что меня первый день знаешь? Я когда-нибудь друзей подставлял? Нет, я понимаю, конечно, что мы давно не виделись, но, поверь, - ничего не изменилось. По поводу оплаты — заработаешь на много больше чем сейчас. Это я тебе гарантирую. Твои нынешние доходы мне известны. Хозяин, как я тебе говорил, мой бывший сослуживец, точнее — командир. Мужик правильный. Это все, что я тебе могу сказать и по поводу него и по поводу конторы. Официально та структура, в которой ты будешь трудиться - такой себе развлекательный комплекс для богатых. Находится он недалеко от города. Большего тебе знать не надо. Вся остальная информация — как сейчас. Тебе назначают сроки и цели, ты - выполняешь и получаешь деньги. Хорошие деньги. Ну что согласен?
Ок, давай попробуем.
Вот и ладненько, - Саня хлопнул ладонями по коленям, и начал вставать.
За все время нашего разговора он не удосужился ни раздеться, ни разуться. Так и сидел — прихлебывал пиво и совращал меня на работу. Как-то он за эти годы, все же, изменился. Жестче, что ли стал, конкретнее. И глаза. Почему-то я теперь абсолютно не могу смотреть ему в глаза. От его прямого взгляда виски ломить начинает и хочется куда-нибудь спрятаться. А ведь когда-то мы были друзьями.
Поставив пустую бутылку на стол, мой бывший друг произнес.
Ну, а поскольку ты теперь фактически член команды, прими приглашение на Новогодний корпоративчик. Вот тебе билет и на поезд и на сам праздник. Начинаем тридцать первого, в полшестого вечера. Место сбора — тот самый развлекательный комплекс. Кстати мы его «турбаза» величаем. Придешь, отдохнешь, развеешься. Заодно и с народом познакомишься. Да у нас с тобой время пообщаться побольше будет. Пока извини - пора мне. Дел выше крыши.
Хлопнув меня по плечу, Санька направился к входной двери, уже взявшись за ручку, неожиданно остановился, обернулся и я понял, что смущаться он еще не разучился.
Ты, вот что.... Хотел сказать.... Там, на корпоративчике будет одна наша общая знакомая.... Ну, ты понял кто, да? Она у нас не работает. Она с шефом. Так вот.... Как друга прошу, - сделай вид, что ты ее не знаешь. Она тебя, думаю, тоже «не узнает».
Не говоря больше ни слова, Санька хлопнул дверью, а я остался стоять с открытым ртом.
Конечно, я понял о ком меня предупреждал бывший друг. Общих знакомых у нас было хоть отбавляй, но каким-то шестым чувством я дошел — это она, та, из-за которой, он когда-то бросил институт и сбежал. Как же это так? Я бы наверно понял, если бы они все-таки были вместе. Но они не вместе. Иначе он бы не просил меня ее не узнавать, не предупреждал, что она меня тоже «не узнает». Если она не узнает меня, значит и его она тоже «не знает». Откуда же она тогда вообще возьмется на это «корпотативчике». Ах да — хозяин. Она с ним. Но как? Просто совпадение? Вот это да! Ладно - поживем, увидим.
Посмотреть, надо сказать, было на что. С трудом отыскав «турбазу», с еще большим трудом убедив охранника на подъездных воротах в том, что пришли свои, я попал на праздник вместо половины шестого почти в десять. Основные торжества проходили в огромном холле административного здания и такое сборище самой разношерстной публики я до того видел только одни раз. Да и то кажется не наяву.
Вокруг внушительной елки увешанной блестящими стразами были накрыты богатые столы. Присутствующим они, только мешали и по прямому назначению стоящие на них блюда ни кто не использовал. Народу было много и почему-то казалось, что далеко не все здесь знакомы друг с другом. Если судить по одежде, слишком уж различным представлялся их социальный статус, да и кучковались они исключительно по ботинкам. Не помню, кто и когда это сказал, что лучше всего человека характеризует его обувь, но замечание всегда казалось мне верным, и здесь выпал повод еще раз убедиться в его справедливости.
Сашу я заметил не сразу. Пестрота присутствующей публики забила глаза и несколько минут я, как последний дурак, стоя у входа, пялился на происходящее. Наверно простоял бы довольно долго, но почувствовал, как кто крепко сжал мой локоть.
Молодец, что пришел. Я уж думал, тебя не будет. Думал расстроиться за друга.
Да, нет. Ты же сам знаешь — я не мог отказаться. Просто, искал долго. Да и на воротах у вас какой-то кретин. Паспорт ему подавай. Я, что на прием к президенту записался?
Саша, рассмеялся.
Ну, к президенту, не президенту, а охрана у нас конечно строгая.
Даже через чур, я бы сказал. Слушай, а кто все эти люди? Вы их, что специально так подбирали — каждой твари по паре?
Саша, опять улыбнулся.
Можно сказать, что специально. Но поверь — случайных здесь нет.
Да, я, почему-то, так и подумал. Непонятно другое — что мне здесь с ними делать.
А тебе с ними делать ничего и не надо. Мы сейчас с тобой вообще в другое место пойдем. Здесь только те, кого посчитали нужным пригласить, а мы с тобой поднимемся туда, где действительно все свои. Да, и.... помнишь мою просьбу? Она здесь.
Я имел удовольствие лицезреть редкое зрелище — смущенного Сашу.
Помещение, в которое он меня привел, было полной противоположностью тому «вокзалу», что мы только что покинули. Небольшая комната, обставленная довольно простой, но удобной мебелью. В центре два низких стеклянных столика, а вокруг них что-то тоже низкое и мягкое. Не уверен, но, кажется, это второе называется оттоманками. Елки в комнате не было вообще, но развешенные по стенам, свежесрезанные еловые лапы заполняли помещение удивительным запахом праздника.
Народу в комнате было не много. Во-первых, она. Несмотря на контраст между симпатичной студеной из провинции и дорогой деловой женщиной, ее я узнал сразу. Не знаю, выдала ли моя физиономия охватившие меня чувства. Надеюсь, что нет. Прочесть что-либо по ее лицу было просто невозможно. Саша оказался прав — скользнув по мне равнодушно-вежливым взглядом, она безразлично потянулась к столу за бокалом.
Второй женщиной в комнате была симпатичная и незнакомая мне девушка. Молоденькая, стройненькая и вся такая... секретарша. Смотреть на нее было приятно и, как оказалось впоследствии, в отношении ее профессии я не ошибся.
Мужчин, не считая нас с Сашей, тоже было двое. Первый лет под пятьдесят, с десятком лишних килограмм, задумчиво чистил апельсин и был одет в дорогой серый костюм. Второй, более молодой и подтянутый, задумчиво вертел в руке бутылку какого-то дорого вина и словно удивлялся сам себе. Одет этот второй был в самые тривиальные джинсы и вязаную кофту со стоячим воротником. Кто здесь хозяин - гадать не приходилось.
Проходи, Володь, присаживайся. Чего задержался? - переложив бутылку из правой руки в левую, хозяин протянут мне освободившуюся конечность.
Его охрана пускать не хотела, - вместо меня ответил Саша.
Вот охламоны, - улыбнулся хозяин.
Его улыбка мне не понравилась. Почему-то сразу стало жалко того, слишком ретивого охранника на воротах и одновременно подумалось, что не дай Бог это человек, когда-нибудь вот так улыбнется в отношении меня. При этом нельзя сказать, что он сам мне не понравился. Скорей напротив — сразу, особо ничего не сделав, он заставил себя уважать. Общее впечатление, крепкое мужское рукопожатие — все говорило в его пользу. Как деловой партнер он меня вполне устраивал. Даже более — в то, что он решит все мои проблемы, я поверил сразу.
Вот, Володь, знакомься. Это наша Леночка — самый незаменимый человек в офисе. Это Станислав Сергеевич. Он, как и ты, гений по своей части. По очень денежной части, - хозяин опять усмехнулся, но в этот раз по-другому. Станислава Сергеевича, который в это время уже жал мою руку пожалеть не захотелось. - А это Неля — моя хорошая знакомая, да и просто друг всех здесь присутствующих. - На мою бывшую-будущую знакомую хозяин при этом не смотрел, и я тоже глянуть не решился. Артист из меня все же никудышный, - Ну, а Саню ты, конечно, знаешь. Вас представлять не надо.
Надеюсь, Володь, твой друг уже посвятил тебя в суть того, что нам от тебя нужно. Я же добавлю одно - то, что тебе предлагается не просто работа. Приняв наше предложение, ты становишься частью команды, а команда у нас это совсем не то, что в большинстве нынешних конторок. Для нас это не пустой звук. Для каждого здесь присутствующего это, во-первых, большая ответственность перед остальными, а уже, во-вторых, — большие возможности. В том числе и возможность пользоваться нашей защитой и безоговорочной поддержкой в любой ситуации. Последнее, поверь — очень немало. Так же поверь, что желающих войти в эту команду более чем достаточно, но подавляющее большинство из них этой чести никогда не удостоятся. Ты здесь только потому, что за тебя поручился Саня, а ему я верю, как себе.
А теперь давай те выпьем, и хватит о делах. Сегодня праздник. Два дня выходных. Всем отдыхать, пить и веселиться. Давайте покажем нашему новому другу, как мы умеем отдыхать. Только за бутылкой хорошего вина человек полностью раскрывается, показывает, кто он есть не самом деле. Пусть, Володя посмотрит на нас настоящих. Так у него будет больше шансов все еще раз обдумать и принять правильное решение. - Еще раз подкинув на руке бутылку, хозяин сильным ударом по донышку выбил пробку. Сам налил всем кроме себя.
Тоста ни кто не произнес. Все просто взяли бокалы, чокнулись и выпили. Хозяин пил прямо из горла.
Глава четвертая. Рыжая.
Конечно же, я «все еще раз обдумал» и, конечно же, сказал «да». Несмотря на его, временами, старшновастенькую улыбочку, этот человек мне понравился. Захотелось заслужить его ответное уважение, чего со мной обычно не бывает. Как следствие, уже третьего января я перебрался на новое место жительства и вовсю занимался оборудованием своего будущего рабочего места.
Денег на технику мне выделили не мало. Точнее Саня сказал: «Просто приноси мне счета. Все будет оплачено» и я приносил, старался. Познакомиться с хорошими «железячниками», при таком подходе к делу, достаточно просто и очень скоро мои новые знакомые сбились с ног заказывая для меня самый последний эксклюзивный hard. То, что долго было только голубой мечтой в одночасье стало реальностью. Что и говори — чувствовать себя крезом довольно приятно и захватывающе.
На какое-то время я даже почти забыл о своем недавнем и необычном приключении, о девушке Лене, которая, как я понимал, то ли не существовала вообще, то ли, вполне возможно, была совсем не Леной. Однако «почти» не значит «совсем» и «навсегда».
Сразу после рождества я с удивлением обнаружил, что покупать уже больше нечего. Все самое лучшее и самое новое и так имелось в наличии, а значит пришло время отрабатывать вложенные в меня деньги.
С некоторой опаской я отправился к Саше за первым заданием. Как выяснилось почти сразу после моего поступления на фирму, моим непосредственным начальником оказался именно он. Хозяин на «турбазе» не жил, да и видели мы его достаточно редко. Где он, когда приедет и где вообще его дом, спрашивать было не принято. Как-то за чашкой водки Саша лишь проговорился, что он не местный, да и «турбаза» далеко не основное его предприятие.
Собственно и не предприятие это было в стандартном понимании. Никакой прибыли от кемпинга и, изредка появляющихся в нем, богатых бездельников, ни кто не ожидал. Основное назначение этой «вывески» было служить вывеской — ширмой для довольно мощного аналитического центра, расположенного в самом дальнем и самом большом бунгало кемпинга. С виду от всех остальных оно отличалось разве что размерами, но ни одной жилой комнаты в нем не было. Всю полезную площадь занимали кабинеты, в которые каждое утро из города доставляли целую бригаду аналитиков. Какие именно прогнозы и для кого они составляли, точно не знаю, но исходный материал для их работы поставлял, в том числе, и я. Причем именно мой материал в силу своей специфики наиболее ценен. Еще совсем недавно «бригада» работала исключительно с открытыми источниками информации и, как рассказывал Саша, ученые мужи частенько жаловались на их скудность и однобокость. Только поэтому и возникла идея привлечь к работе специалиста моего профиля.
Заказывали «вумные» аналитики иногда совершеннейшую лабуду, ценность которой и область применения я, как ни старался, понять не мог, а иногда, действительно, довольно конфиденциальные сведения. Раздобыть последние порой бывало очень не просто, но ни одного срыва, ни одной не выполненной заявки за все время работы я не допустил.
Но все это было потом. Самое первое задание, которым осчастливил меня бывший друг, оказалось из разряда «лабуды». Особенных умственных напряжений для его выполнения от меня не требовалось, а вот нашей, вновь приобретенной чудо техники пришлось потрудиться. В ходе работы анализировалось бешеное количество самых различных логов и, пока новейшие процессоры проходили тест на выносливость, я сидел тупо пялился в мониторы и млел от счастья по поводу своего нового жилья.
Сказать переезд сильно улучшил мои жилищные условия — значит не сказать ничего. Поменять тесную клетушку в бетонном муравейнике, на собственный, пусть и небольшой, но супер современны домик посреди леса — даже мечтать об этом, совсем недавно, я еще не мог. Кроме того немаловажное преимущество нового жилья то, что аналогичное бунгало справа принадлежит Саше, а то, что слева Лене. Они оба мне действительно нравятся, оба мои настоящие друзья.
Где-то в середине февраля, под вечер, когда бот притаринил очередную партию логов, пошел сильный снег. Его было так много, что казалось, будто там наверху кто-то очень сердитый потрошит гигантскую подушку, выпускает на волю её пушистое содержимое и хочет завалить нас мягкими, нежными хлопьями.
Год назад, против такой постановки вопроса я бы не возражал и лишь пытался вообразить, как это будет. Как снег покроет тротуары, доберется до нижних веток деревьев, до карнизов первого этажа. Как белая пушистая стена вырастит до нашего окна и отгородит меня с мои старичком Васей от скучных девятиэтажек, от стандартных улиц. Теперь же такое количество небесного пуха казалось явно излишним и ассоциировалось с большой лопатой, которой завтра придется разгребать тропинку к своему бунгало.
Еще раз вздохнув по поводу совершенно неуместной, на мой взгляд, завтрашней утренней гимнастики, я взглянул на часы и понял, что гимнастика предстоит не завтра, а уже сегодня. Пока я любовался небесной ватой, да пялился на быстро бегущие по монитору строчки логов, стрелки на больших офисных часах перевалили далеко за полночь и дружно подбирались к цифре два. Третий час ночи. Пора было что-то решать. Либо идти домой, либо прикорнуть прямо здесь, на маленьком неудобном диванчике. Выбор предстоял не легкий. Прежде чем решиться на такой титанический труд я решил, что неплохо-бы прочистить мозги чашечкой кофе. За последним пришлось топать на нашу корпоративную кухню через все здание.
Удивительно, как ночью меняется дом. Он вроде тот и совсем другой. Знакомое и обыденное при солнечном свете, становиться таинственным и загадочным. Идешь по темному коридору и, умом понимая, что знаешь здесь каждый сантиметр, что ничего более безопасного, чем пустой офисный коридор в мире не существует, вздрагиваешь от каждого неожиданного звука. Безмерно опасным кажется и скрип твоих собственных шагов, и легкое естественное потрескивание стен, и черт знает, что еще, на, что днем просто не обратил бы никакого внимания. Как сильно нас пугает пустота и одиночество!
Добравшись до кухни, я зажег свет и быстренько клацнул тумблером чайника. Не прошло и минуты, как он сначала тихо, потом все сильнее и сильнее зафырчал, и под конец, с недовольным щелчком вернул свой драгоценный выключатель на прежнее место. Растворив в кипятке коричневый порошок, я подошел к окну.
Тот злой дядька на верху, кажется, наконец-то устал или у него закончились подушки. Снег уже не валил, а просто падал отдельными редкими хлопьями, как остатки пуха из последней вытряхнутой наволочки. Они кружились в ярком свете прожекторов, которыми по ночам освещают территорию «турбазы» и ни как не хотели окончательно упасть на белую землю.
Именно в этот момент, стоя у окна, далеко от монитора я и почувствовал этот неправильный запах. Каждый из месяцев года пахнет по-особому. Октябрь - это пряный аромат опадающей листвы, январь – чистота, рождение и снег, май – пьянящая свежесть юности, июль – зной высокого солнца и страсти. Именно воздух июля мне нравится больше всего, но что он делает сейчас и здесь на этой корпоративной кухни с заснеженным окном? Его здесь просто не могло быть! Разве, что Ленка принесла какой-то особенно ароматный сорт кофе. Или, вариант номер два, — мне, все же, нужно срочно поспать. Не важно где — дома на удобной кровати или на неудобном диванчике в серверной, но поспать нужно срочно.
Остановившись на последнем варианте, я вернулся в свою конуру и, как только переступил ее порог, сразу понял насколько был неправ. Здесь, удививший меня запах ощущался особенно сильно и шел он, как это ни странно, от монитора одной из рабочих машин. Более того прямо — его эпицентром было дружелюбное окошечко месенджера, которого я на эту машину еще не ставил, но которое, вопреки логике, висело прямо посреди рабочего стола. В заголовке окошка, там, где должно быть имя пользователя, горел лишь зелененький цветочек, а в поле приходящих сообщений светились пять слов «Я приглашаю тебя на свидание». Лена. Так которую я столько месяцев безуспешно разыскивал по сети, опять пришла сама и опять неожиданно.
«Куда пойдём?» - это было самое нелепое, самое дурацкое из того, что я мог сказать, после стольких дней ожидания.
Ты когда-нибудь был у Алисы?
Нет, - ещё одна глупость. – Да был, конечно, был! В зазеркалье? Да! Мы идём к ней? Но почему тебя так долго не было?
Нет, к ней не стоит. Во-первых, у меня интересней, а во-вторых, что это за свидание втроём, в третьих, «так долго» и «не было» предполагает, что когда то я у тебя уже была. Неверно тебя кто-то обманул — мы не знакомы.
Вот это да! Как это незнакомы? Ты специально меня дразнишь? Это такая игра?
Нет. Я никогда никого не дразню. Это не честно. Я всегда говорю только правду.
Как же? Тебя зовут Лена. В прошлый раз мы ходили к твоему другу телевизору Моне. А потом.... Ну ты сама знаешь....
Меня зовут Джулии и, как это пошло с твоей стороны — предположить, что у меня в друзьях может быть какой-то телевизор. Наверно я не туда зашла. Прости. Я пойду.
Подожди, подожди. Я столько тебя ждал..... Ладно, ладно — не ждал. Ждал, но не тебя. Опять не так. Просто не уходи, пожалуйста. Давай пойдем, куда ты хочешь. Не хочешь к Алисе — пойдем к Белому Кролику.
Нет.... К нему тоже не хочу. В последнее время он стал таким занудой. Да к тому же не настоящий. Мы пойдём ко мне, и не спорь.
Нет, - это точно она. Я знаю. Так говорить могла только та, которую я искал. Лена, Джулия — какая разница! В каком-то смысле она права. Сегодня она уже не она. Она не может быть та же самая и именно поэтому я искал именно ее.
Так ты идёшь?
Конечно, иду. Бог с ним с кроликом. Он мне никогда по-настоящему и не нравился. – Подумаешь кролик какой-то – два килограмма чего-то там.
Почему я не могу вспомнить два килограмма чего именно. Это же так просто. Это же знают все. Это просто от усталости тупею. Но откуда этот звук? Так шуршит вечернее платье. Женское платье. Длинное, обволакивающее стройную фигурку, как утренний туман и вечерние сумерки. Откуда оно в моей серверной. Сейчас его здесь быть не может. Днем, вечером, когда у нас праздники и много нужных людей — вполне реально. Но сейчас, когда во всем здании никого и только пустота бродит по комнатам? Нет - не может оно здесь находиться. Я в этом абсолютно уверен. Как, впрочем, и в том, что огромной залы прямо за дверями серверной, тоже раньше не было. Там внизу на первом этаже есть довольно приличный по размерам холл, но даже он, по сравнению с этой паркетной бесконечностью, лишь жалкое подобие тюремной одиночки. А бронзовые канделябры и витые восковые свечи?! Не дорогая электрическая подделка - такую шеф теоретически купить мог, а настоящие, живые, отбрасывающие ровненькие кружочки жёлтого света? Откуда всё это?
Впрочем, о чём это я!? Разве забыл, как это было в прошлый раз? Разве это главное? Она снова пришла и теперь стоит посреди залы в белом бальном платье. Узкий корсет и высокий лиф подчеркивают стройность фигуры, а широкий, воздушный подол чуть колышется от ее движений, шуршит по полу. Она ждет меня и от нетерпения чуть пританцовывает на месте.
Что же я стою как истукан!
Зала пропала.
Нет больше паркета. Нет окон. Нет девушки. Только полумрак и женщина. Подобрав под себя ноги, она сидит на низенькой тахте и кутается в высокое горло пушистого свитера. Длинные чёрные волосы отсвечивают в слабом свете ночника и огромные немного детские глаза приглашают присесть рядом. Сажусь и чувствую себя виноватым.
Ты долго раздумывал. Слишком долго вспоминал. Зачем? Я даже на минуту подумала, что ошиблась.
Прости. Было слишком неожиданно. Я так долго....
Молчи. Не спорь. Пойдём. Зима мне надоела.
Она встаёт. Касается моих плеч руками, слегка отталкивается и оказывается на пушистом персидском ковре. Женщина идет по ковру и ее ножки ласкает длинная мягкая ворса.
Странно – она босая. Только, что существовали пушистые домашние тапочки, а теперь её почти детские, голые ступни приминают высокую траву. Траву…?
Голову стало припекать. Потолка больше нет. Вокруг огромный пустырь и окраина большого незнакомого города. Впереди свечки многоэтажек, слева, кажется, городская свалка, а сзади широкое шоссе и этот жаркий июльский полдень. Что дальше?
Босые ноги, потёртые джинсы и растянутая майка. Теперь она одета, как пацан-хулиган и все это маячат немного праве последней девятиэтажки, на вершине невысокого пригорка. Оттуда, из-за этой кочки мусорного происхождения, доносится рёв мотоциклетных движков и непонятный гвалт. Что там? Рокеры.
Вытоптанный, выезженный гектар земли и броуновское перемещение частиц – мотоциклов. Полный хаос движения, а посередине один излишне волосатый и излишне худой юнец заставляет свой агрегат – Харлей далеко не первой свежести, танцевать на заднем колесе.
Не жалко ему над дедушкой издеваться?! Кажется, нет. Поднял на дыбы и прёт прямо на группу из трёх несчастненьких Яв. Те сердито рыкнули движками и в рассыпную, только высокий гнутый руль Харлея плывёт над поляной.
Что-то это мне напоминает. Понял – точь-в-точь ветвистые рога оленя самца. Самоуверенного и немного глупого животного.
Фыркнув в последний раз, рога исчезают. С дальнего конца поляны доноситься низкий рокот мощного движка. Звук стелется над землёй, сообщает присутствующим о прибытии настоящего хозяина. Следом за звуком на центр токовища выкатывается нечто приземистое и зализанное. Наездник на этом «нечто» почти лежит и представляется металлическим продолжением своего мотоцикла. Вместо принятых здесь кожаных штанов и жилеток, на нём яркий плотно облегающий комбинезон. Голову закрывает профессиональный шлем, сильно сужающийся в задней части. Немного помедлив, вновь прибывший резко выворачивает руль, даёт газу и одним большим прыжком оказывается у основания той кучи, на которой сидим мы с Джулией. Как я тут оказался не совсем понятно.
Моя новая знакомая поднимается. Прибывший выпрямляется и снимает шлем.
Непослушная копна длинных русых волос и курносый носик. Смеющиеся голубые глаза и упрямая стрелка губ. На звероподобном зализанном монстре сидит девчонка лет девятнадцати. Потерев лоб маленькой ручкой, облаченной в огромную мотоциклетную перчатку, она спрашивает:
Привет Джи. Где пропадала? С ним?
Нет. Его я только подцепила. Дела были, - голос Джулии я не узнаю. В нём капелька пренебрежения и он плещется по поляне, как разболтанная морская волна. Этот ее голос мене не нравиться. Как и имя «Джи».
Сбежав с пригорка, Джи плюхается за спину девицы и, не посмотрев в мою сторону, исчезает в облаке рокота и дорожной пыли.
Вот чего-чего, а этого я не ожидал. Я ее столько ждал, а она подцепила. И исчезла. Твою мать! И надо же… Тоже хорош. Лох. Сам виноват. И куда собственно она с этой? А мне что? Опять следующий три месяца будешь из себя влюбленного придурка изображать? Ещё раз встречу убью! Да где же я её встречу?! Приходит когда хочет, уходит, когда не надо. Где я на этот раз? Бред.
Мысли в голове окончательно перемешались и запутались. Сижу на виртуальном пригорке и смотрю на несуществующий пейзаж. Кажется, мне действительно надо меньше работать. И особенно обращать внимание на собственные фантазии. Всё - завтра пойду и напьюсь. А потом к этой, к Леночке. К нашей милой очаровательной Леночке. Она примет. Я ей нравлюсь. По глазам видел. И Санька возражать не будет. У него с ней ничего. Напьюсь… Если отсюда выберусь. Идиотизм какой-то. Дурацкое положение. Не спустишься же к этим, не скажешь: «Эй, вы, вас всех нет, дайте телефончик в скорую позвонить, пусть приедут - из собственного бреда вытащат». Почему я такой идиот! Отпусти меня отсюда! Слышишь! Отпусти!
Нет. Не отпущу. Ты мой, - по плечам бегут горячи мурашки. – Ни за что не отпущу и не отдам тебя никакой Ленке, - сзади шею, кусают горячие губы. – Не за что не отпущу, - Джулия… Вернулась!
Прости, - слова щекочут живым теплом и мурашки на плечах, кажется, начинают бесстыдно размножаться. – Ты прости, что уехала. Прости, что сказала. Это Танюха. Она иначе бы не поняла. Дурочка. Я её столько не видела! Прости. Простишь, да? Простишь? Я буду хорошей. Я умею. Честно.
Разве я могу на тебя сердиться? – слова даются с трудом, но более искренне, пожалуй, никогда в жизни я не говорил.
Я так и знала! Я знала, что ты поймёшь! Я не ошиблась, – мурашек с плеч, как ветром сдуло, слова перестали щекотать ухо и спине внезапно стало холодно. – Пойдём скорее. Нас ждут!
И всё-таки я дурак. Не хочу на это смотреть и глаза закрою….
Господа, при формировании структуры нашей новой компании мы опирались на матричный принцип построения…, - нет, это всё-таки надо видеть.
Длинный стол совещания в ещё более длинном и ещё более строгом зале. Ряды дорогих кресел и ещё более дорогих пиджаков. Белые сорочки и консервативные галстуки. Она меня доконает. Это то ей зачем?
А теперь, господа послушаем нашего уважаемого консультанта. Госпожа Джулия Марчеано, прошу Вас.
Домой хочу!!! Пустите!!! Я даже снег почищу!
Господа, вынуждена констатировать, что руководством компании совершенно несколько грубейших ошибок, которые едва не привели к трагическим последствиям. Во-первых….
Во-первых, я её всё-таки убью. Разве можно так над человеком издеваться? Во-вторых, это просто свинство. Сама уже в строгом деловом, - в классическом пиджаке, короткой юбке, с брюликами на шее, а я как был в джинсах, таки и остался. Ну, а в третьих….
Никогда не думал, что влюблюсь вот так. Непонятно, как и в неизвестно во что. В призрак. В слова. А почему не думал? В кого ты еще мог влюбиться, компьютерный червь. Скажи спасибо, что не в бота собственного производства!
Какой-то умный дядя сказал, что женщина любит ушами, а мужчина глазами. Не прав он был. Не прав. Когда выдвигал свои сентенции, даже не мог он предположить, что наш мир разделится. Рядом со старым, привычным появится ещё одно измерение и многие уйдут из привычного в иллюзию. Что именно там станет возможным осуществление мечты и каждый сможет стать тем, кем хочет. Даже больше — сможет сделать сам мир таким, каким нужно только ему. А глаза? Всё зависит от того, как смотреть. Главное не боятся обмануться. Ложь останется правдой, до тех пор пора измерения не пресекутся и это единственно, что угрожает новому миру.
…. И так господа, резюмируя всё выше сказанное, могу утверждать, что придерживаясь существующей стратегии, в самом скором времени вы получите уменьшение общего объёма продаж, приблизительно на тридцать процентов и это по самым оптимистическим прогнозам. Советую задуматься.
В этой папке я приготовила для вас некоторые документы. Здесь же мои соображения по поводу преодоления существующих трудностей. Надеюсь, вы с ними внимательно ознакомитесь, и при следующей нашей встрече появиться возможность вести более предметный разговор.
Спасибо за сотрудничество. Сейчас я вынуждена вас оставить.
Реальность, виртуальность – когда такая женщина говорит такие слова, и ты знаешь ради кого она их произносит, это приятно. За это можно простить даже «подцепила». Сейчас, она подойдет, и я ей это скажу.
Милый, я хочу есть. Пойдём куда-нибудь.
Пойдём. Только я не знаю куда. Ты здесь хозяйка.
Она смеётся. Как она смеётся! Она подошла близко-близко, и я забыл, что хотел сказать. Сейчас, наверняка, произойдёт ещё одно превращение, но я уже не буду удивляться. Пора бы уже привыкнуть и понять кто со мной. Куда она поведёт меня на этот раз, уже неважно. Главное, что поведет она.
Эй, там на кухне! Два с кровью и картошка!
Наверно я мог бы и догадаться. Не очень чистая забегаловка и, кажется, другая страна. За окнами осень, дождь и большие грузовики. Грустные струйки сбегают по большим окнам и лужи подмаргивают нам расходящимися кругами упавших капель.
Официантка, что приняла у нас заказ, похожа на добрую старую корову, но лет ей не больше чем Джулии. Наверно она нас осуждает. Наверное, за то, что мы такие счастливые. А может за то, что сказали ей сегодня с утра её родственники. А может и за дождь за окном. Осуждение написано на её вытянутом лице и мы с Джулией смеёмся.
От строгой, деловой госпожи Марчеано не осталось и следа. Дорогую косметику смыл дождь, а костюм уступил место джинсовой куртке и свободным брюкам. В них она вновь похожа на мальчишку. Во всяком случае, будет похожа пока не выпустит свою рыжую гриву из-под тинейджеровской бейсболки и не перестанет вытирать остатки дождя, слишком длинным рукавом куртки.
Почему ты так на меня смотришь? – она произносит слова с набитым ртом, и я не совсем уверен - это ли она у меня спросила.
Пытаюсь представить какой я.
Почему тогда смотришь на меня?
Хочу понять какой я. Каким ты меня видишь. Для этого надо смотреть на тебя. Понять тебя. Не ту, которую вижу я, а тебя. Какая ты? Расскажи.
Думаешь, я могу сказать больше, чем ты видишь. Чем то, что ты видел до этого? Ты хочешь определённости?
Никогда не думал, что захочу, но, кажется, ошибся. Расскажи.
Не настаивай, - она утыкается в тарелку, и дождь начинает сильнее стучать в стекло.
Я тоже молчу. Что можно сказать? Это бывает почти всегда. Наступает момент, когда новизна уходит, и начинаешь мучительно искать слова. В том, в реальном мире это случается тоже, но, как правило, намного позже. Здесь всё более скоротечно и никогда я ещё так болезненно не искал эти проклятые слова. Сейчас от того придут ли они вовремя зависит всё. Они найдутся и пустота, которая уже подобралась вплотную исчезнет, задержатся хоть на миг и сорвешься, будешь долго-долго падать, захлёбываясь ощущением безвозвратной потери.
Я не хочу тебя терять, - говорю я и отталкиваю от себя тарелку.
Ты будешь есть? – спрашивает она и коситься на мою нетронутую порцию. – Прости, когда волнуюсь, просыпается зверский аппетит.
Нет. Бери.
Я тоже не хочу тебя терять. Я нашла тебя случайно. Тогда. Ты помнишь. Мы даже толком не поговорили, но со мной что-то произошло. Не здесь. Там. Ты этого не видишь, а я не могу объяснить. Все это время я жалела, что нашла тебя, но отпустить не могла. Я просто не могу.
И, что же мы будем делать?
И, что же мы будем делать?
Опять за наш стол садится дождь. Той мучительной паузы уже нет. Она в прошлом и наш синхрон только маленькая отсрочка перед очевидным решением. Слишком трудно переступить запретную черту, нарушить основной закон и превратить сказку в обыденность.
Но ты понимаешь, что если этого не сделать, то ещё месяц, два и станет скучно? – я спрашиваю только затем, чтобы спросить. Конечно, она всё понимает и без меня. Здесь всё происходит слишком быстро. Это цена абсолютной свободы, но теперь я не готов её заплатить.
Если сделать, то потом тоже станет скучно. Только чуть позже. Они все это поймут. Мы сами их всех оттолкнем. Моню. Танюху. Дождь. Так бывает у всех. Глупо надеяться, что мы особенные, - она так и не притронулась, ко второй тарелке. Козырёк бейсболки почти касается стола и маленькая фигурка похожа на обиженного мокренького воробушка. – Я хочу тебя. Сейчас.
Это будет обман, а потом ты снова уйдешь.
Да.... Так будет лучше. Сейчас!!!
Воздуха мне не хватает…. Зачем он мне!? Я буду дышать этим телом, этими губами, этими руками. Мир вокруг меня плавный и податливый. Он струится холодным бархатом и согревает живым огнём. У него женское лицо, женские плечи, женская грудь. Он это она и я хочу почувствовать её всю. Хочу взять и отдать, узнать вкус её губ, её кожи, её тела. Я хочу быть в ней и над ней. Я хочу и я не могу. Виртуальность….
Снег за окном совсем перестал. Теперь он лежит на земле и никуда не летит. Ему надоело. Почему он такой розовый? Наверно из-за заспанного зимнего солнце, что нерешительно выбирается на темную кромку леса. Сегодня будет холодно. Это знаю я и знает солнце. Знает даже та железяка, что подарила мне еще одну ночь жизни. На его приветливом дисплее нет больше быстрых бегущих строчек чужих логов. Там светиться только окно проги – интернет пейджера название, которого состоит только из трёх букв ICQ. Это сленг. Говорят, его придумали три израильских студента — создателя ICQ. В неточном переводе фраза означает «I seek you» - «Я ищу тебя».
Что же – меня снова нашли. Только почему-то хочется выть. Открыть окно и сказать этому миру, как он несправедлив. А еще, что я знаю ответ на тот последний вопрос, который сейчас светиться в окошке АСКи. Уходя она спросила «Ты умеешь ждать?». Да умею. Умею и буду ждать ее всегда. Не хочу, но буду!
Прошедшие полгода были самым холодным временем моей жизни. В марте я сходил с ума, в мае думал, что уже сошел, а в начале июля впал в состояние тихой вселенской грусти. Исправно выполняя свою работу, я больше не видел в ней ничего интересного. Мои самые удачные хаки приходятся как раз на это время, но для меня самого они прошли, как-то тихо и незаметно. Не взбодрило даже то, что после одного из них меня искало чуть не пол страны и, даже, несмотря на покровительство хозяина, была реальная возможность оказаться в каком-нибудь очень неприятном месте.
Саша, в те дни мотался как угорелый, по десять раз на дню забегал ко мне предупредить, чтобы носа с «турбазы» не высовывал, а я слушал его взволнованную речь абсолютно равнодушно и думал, что мне на все наплевать. Не то чтобы моя дальнейшая судьба была мне самому абсолютно безразлично, но чувства притупились, в ушах застряла какая-то грязная вата и все происходящее я воспринимал, как под наркозом.
Слаба Богу, или может Саше с хозяином, шумиха постепенно улеглась и меня простили. Или забыли. Что по сути одно и то же.
Следующий повод взбодриться появился у меня, как раз в начале июля. Как-то в середине дня в мою конуру зашел Саша и плотно прикрыл за собой дверь.
Вован, есть работа, - эти обычные слова, предшествующие очередному заданию, на этот раз, он произнес как-то по-особенному.
Да, Сань. Ты ж знаешь — я по сути своей пионер, на подвиг, как на работу. Говори, что там у тебя.
Саня протянул сложенную вдвое бумажку.
Здесь название банка. Это наш банк. Интересуют все операции по его корр. счетам за последний год.
Я, не глядя, бросил бумажку себе на стол и так на всякий случай поинтересовался.
Не понял? Если это наш банк, то просто пошли кого-нибудь, пусть возьмут бухгалтерию да проверят. Я то зачем?
Саня немного помедлили.
Понимаешь, друг, по бухгалтерии там все чисто. Проверялось не один раз. Только вот у хозяина нюх на брехню. Сам удивляюсь, как у него получается, но он каким-то шестым чувством ощущает, когда его за лоха держат. Похоже, это, как раз, тот случай. Задача лично от него.
Да..., бумажку так не кидай. Есть ее конечно не обязательно, но прочти, порви и выкинь.
И последнее. Просто чтобы ты не удивлялся..... Рулит этим банком Неля. Так, что смотри, аккуратно.
Я и не удивлялся. Если бы разговор произошел полгода назад - вполне возможно, а тогда просто не мог. Неля, еще кто — мне было абсолютно по шарабану. Приняв во внимание предостережение об аккуратности, я честно выполнил свою работу. Ничего сложного в ней не было. Уже через пять дней я отдал Саше флешку со всей бухгалтерией банка. Со всей реальной бухгалтерией.
Вернувшись к себе, я опять тупо уставился в окно и принялся лениво рассуждать на тему, почему люди предают друг друга. В бухгалтерии никогда ничего не понимал и не понимаю, но в некоторых ситуациях это и не нужно. По объему информации, которую удалось вытащить из «не публичных» закромов, да по теме суммам, что иногда мелькали перед глазами, догадаться о происходящем было не трудно.
Подобные размышления оптимизма мне не прибавили, и я уже собирался впасть в свой анабиоз, как совершенно неожиданно в серверную влетела Леночка.
Володенька, там тебе по-городскому из какого-то посольства звонят, - ее слова так и сочились неприкрытым секретарским любопытством. Несмотря на апатию мне тоже стало интересно.
Посольства? Стар, наверно стал, склероз одолел — ни одного знакомого посла припомнить не могу. Ладно. Спасибо Лен. Сейчас спущусь.
Голос в трубке был отменно вежлив и приятен.
Владимир Незванов?
Да, слушаю вас.
Вас беспокоят из посольства Народной республики Китай в Российской Федерации. К нашему великому сожалению вынуждены Вам сообщить, что вчера около тринадцати часов по местному времени, во время восхождения на пик Конгур, пропала Российская женская экспедиция. В настоящее время правительством Китайской народ республики делается все возможное для спасения членов экспедиции, но, к сожалению, поиски сильно затруднены сложными погодными условиями. Если Вы хотите лично прибыть к месту трагедии наш представитель будет ожидать Вас в аэропорту города Урумчи в любое указанное Вами время. Все въездные процедуры для Вас буду сведены к минимуму. Любую информацию о ходе поисков Вы можете получить, позвонив по любому телефону нашего посольства. По ним же Вы можете предупредить нас о времени Вашего прибытия в город Урумчи.
Еще раз примите наши самые искренние соболезнования.
Вежливый голос хотел дать отбой, но я успел ему помешать.
Одну минуточку. Я не совсем понял. Я, конечно, очень переживаю за своих соотечественниц, но с чего вы взяли, что я поеду в какой-то Урумчи? Вы что каждому гражданину России это предлагаете?
Еще раз простите, - голос в трубку несколько смутился. - Вы - Владимир Незванов?
Да это я. Но какое отношение я имею к экспедиции в упор не пойму.
Дело в том, что одна из участниц партии, а именно Евгения Джарго назвала Вас в качестве своего единственного родственника, которого следует уведомить, в случае ее гибели. Она же оставила нам этот телефон. Надеюсь, здесь нет никакой путаницы?
Евгения. Женя. Ее зовут Женя. Не Лена, не Джулия, а просто Женя. Как я понял, что это она — не знаю. Рубашка на спине сразу прилипла к телу и в мокрой ладони стало трудно удерживать трубку телефона.
Нет.... Путаницы нет. Спасибо.... Когда ближайший рейс в этот ваш Урумчи?
Ближайший через четыре часа. Вы успеете?
Да.
Вас встречать?
Да.
Конечно, сам бы я никуда не успел. В тот момент я даже не помнил где лежит мой Российский паспорт и невзирая на «сильно упрощенную процедуру» меня просто не пустили бы самолет. Помог Саша.
Его я нашел в соседней комнате. Он, как раз, разговаривал с каким-то очередным клиентом, сильно смахивающим на перезревшего борова. В какой-то момент мне даже показалось, что я этого борова знаю, но быстро решив, что среди мои друзей такой животины быть просто не может, сразу о нем забыл. Не до знакомых мне было. Мысли путались. Голова горела, как в горячке и даже язык казался каким-то немым. Как только Саша понял мой лепет! Я бы сам себя не понял ни за что.
Моментально, но вежливо выпроводил борова, Саня куда-то два раза позвонил, запихнул меня в служебный мерс и коротко бросил водиле «только быстро».
Да — все происходило очень быстро. Мгновенно промелькнула дорога до аэропорта. В зале вылета неприметный гражданин быстро сунул мне в руку пачку уже проштампованных документов, быстрая проводница, чуть не бегом провела меня по длинной кишке навесного перехода, быстро усадила в самолет и вот теперь его турбины быстро набирают обороты.
Странно после такой гонки просто сидеть и нечего не делать. Еще более странно ничего не делать когда она.... Как там сказал этот вежливый голос? «В случае гибели»? Нет — этого не может быть. Не может быть, чтобы так все закончилось. Не логично, а наш мир, при всем его уродстве, очень логичная штука.
Глава пятая. Болото.
Хороший парень Вовка, незлобливый. Когда-то и я таким был. Честно говоря, не понял в кого он там влюбился. С его слов какая-то помесь компьютера, программы и его юношеской мечты. Да не важно. Нужно человеку в Китай — значит нужно. А то, что действительно нужно я понял сразу. Ему и говорить ничего не надо было. Такой рожи я у него отродясь не видел. Дай Бог, там все хорошо будет.
А у нас уже, кажется, хорошо точно не будет. Не знаю, понял Володька или нет, что он мне на той флешке притащил, но лучше бы ее не было. Сейчас аналитики полный отчет дадут, но и на быстрый глаз видно, что ничего там хорошего нет. Даже мне — финансовому дауну.
Эх, Неля, Неля! Как же ты так лоханулась! Такая умная девочка и не поняла, что за человек с тобой. Непростительно. Что теперь будет, даже я предположить не могу. Командир прощать не умеет. Думала как со мной можно? Не — тут тебе не здесь....
До сих пор помню, как ты мне ту бумажку протягивала — свидетельство о разводе. Я тогда только после госпиталя. Дурной еще. Приехал вещи кинул и сразу к тебе. Что хотел даже и не знаю. Наверно просто увидеть. В дверь позвонил и стою, думаю, как поздороваться.
Долго ты не открывала. Наверно в глазок меня увидела и подготовиться решила. Подготовилась. Только дверь открыла и сразу: «Саш это тебе». Что-то еще там говорила — я даже и не помню. Не слышал уже ничего. Стою и на этот бланк смотрю. Наверху «Свидетельство о расторжении брака», а внизу число. Ты даже и не знаешь, что это за число. Для тебя оно так — обычный день, не более. А для меня в нем вся жизнь уместилась. До сих пор он у меня перед глазами стоит. Нет, нет да те же самые мысли в голове крутиться начинают, те же глюки навешают. Бежала я тогда по чужому нехорошему лесу и думал - видел я этот лес, видел я эту страну, видел такую службу! Видел их всех! Именно там видел! Не могу больше. Ещё пару метров - и лёгкие выплюну. Какая тогда разница? Если и догонять - уже никакой. Без лёгких плохо – не проживёшь без них.
И, что за гений такую винтовку соорудил. Сюда его. Сюда, господин Драгунов! Посмотреть, как ты с этим поленом побежит. Ох, он у меня бы и побегал! От души. Пока язык на плечо. Пока чёртики в глазах. Пока воздух в колючий песок.
Нет, всё, - больше не могу, сейчас упаду. Плевать, что догоняют. Лучше уж, как Витёк – хрустко, мокро хлюпнет, и не почувствуешь. Дыра в груди с тенистый мяч и всё. Жалко. Но так лучше. Какая разница – всё равно ещё пару метров и упаду. А упаду – возьмут и подыхать долго придётся. Я не Павлик Морозов – молчать не буду, но подыхать долго придётся. Больно. Нет, - плевать - не могу больше бежать. Край.
Говорят - земля в лицо только с перепою бросается. Врут. Не пил я. Только перед «выходом» стопарик. Так это уже три дня как. А земля хорошая, мягкая, прохладная. А как листья пахнут! Горьковато, гниловато, но как! Это потому, что осень, ноябрь. Не люблю осень, но как листья пахнут! И мягко. Не встану. Главное чтобы Серёга подальше отбежал. Чтоб обернулся, - а меня нет. Тогда не вернётся, поднимать не будет. Не хочу я вставать. Плевать мне на всё. На этот лес, на эту службу, на тех, что сейчас догонят.
Серёге хорошо, - СВДешки нет, бежать удобно. Хотя нет, - рация. Вот тоже гроб! А я расплакался! С тем чемоданом не бежать – идти невозможно. Встану. В падлу, - он бежит, а я. А земля мягкая. Но встану. Вот так. Ещё чуть-чуть. Вот и встал. Теперь шаг, ещё шаг. Хорошо. А теперь быстрее. И ещё быстрее. Сейчас Серёгу догоню. Обязательно. Куда ему со своим чемоданом. Догоню.
Куда он к чертям делся. Ведь бегу же! Давно бегу. Хорошо бегу. А его всё нет. Сейчас болото будет. Вон оно. А его всё нет. Не утонул же. Или…, а чёрт!
Нет, - рогатый не причём. Не живёт он в этих камышах и осоке. Замёрз и сбежал. Выбрался из гнилой, стоячей воды, попрыгал по высоким кочкам, послал к себе же вязкую грязь и сбежал. Оставил замерзать в ледяной воде заснувших головастиков и моего громкого «плюха», не слышал. Лишь «лягушки в проекте» от него проснулись, дёрнули будущими лапками, переждали прокатившуюся волну, и снова застыли, «впаялись» в стоячую воду.
- Ты что? Ты где телился?
Это Серёга. Это он, а не рогатый за ногу меня поймал да в гнилую тину нырнуть заставил. Он. Не может быть у нечисти такого приглушённого шёпота. Да и такого взгляда, вклочь порванного бегом и страхом тоже не бывает. А зеленая Серегина каска на его рога, точно не налезет. Это он - Серега, а не черт, сидит по уши в ледяной воде, посреди сушёной ноябрём осоки.
- Где, где в…. - Раз не чёрт – можно и не церемониться. - Ты какого сюда залез – холодно же, околеем.
- Зато не найдут. Собаки у них. Слышал? Тут не найдут.
- Один хрен. Не найдут, - сами подохнем. Долго не выдержим. Пока наши вертушку отправят – часа четыре.
- Не отправят.
- Как не отправят!?
- Молча. Кто бы их вызывал.
- Так ты что?!!!!
- Когда?
- Да хоть сейчас!
- Ты рацию видишь?
- Утопил!!!
- Нет, - простирнуть решил.
- Твою ж….., ……. Приплыли.
Именно приплыли. И пузыри пускаем. Болотные. Как вон те. Поднимаются они с самого дна и лопаются где-то под правым глазом. Это от нервов. Дыхание перехватывает, руки сводит судорога. Это от холода. Странно – именно холода, как такового не чувствую, только голову над водой держать трудно. Шея закаменела окончательно. А самое отвратительное, что и говорить не хочется. О чём говорить? Все ясно и выбора никакого.
Говорят, он всегда есть. Только вот сегодня, что-то, хреновый. Замёрзнуть или под пулю. Хотя - если бы только под пулю. Резать долго будут. С наслаждением. Со знанием дела. Как Вадюху. И не возразишь ничего. Кто мы? Зачем мы? В «гости» нас ни кто не завал, да и отстреливать себя они не просили. Вроде, как и нет нас здесь, а они ложатся. Так, что сиди в болоте и не дёргайся.
Но, как засекли то? Там же шесть соток было. Мы в лесу - они на дороге. А БТР крупняком сразу накрыл. Как будто заранее пристреливался. Витёк только привстать и успел. Гады. Я то хоть попал? Блин – и не понял даже. Наверняка попал. В такого кабана, да ещё стоячего! Точно завалил.
Чего, дебил, радуешься? Сиди вот теперь, размокай. Он же у них…. Теперь не вылезешь. Лучше сразу здесь прописываться. С головастиками. А, что – к весне оттаю, заквакаю. Точно дебил. Полный.
- Серёга, ты как там, отмокаешь?
- Да п-п-пошёл ты.
- Чего, чего. Ещё раз и по-русски, пожалуйста. ….. Да не молчи. Обиделся?
Обиделся Серёга, обиделся. А чего? Можно подумать я зубами не клацаю. Не только зубами – кости стучат. Никогда бы не подумал, что человека так трясти может. Аж волны идут. И какого я сюда залез? Вот вообще – какого я сюда залез?!
- Серёга, а ты зачем?
- Что?
- Какого ты здесь забыл?
- Так не найдут – же?
- Чтобы не нашли дома сидеть надо было. Там тепло, сухо и даже пиявок нет. А здесь есть. Наверное. Тебя там ни кто снизу кушать не начинает?
- Нет.
- Что-то они задерживаются. Ну не переживай - уже скоро. Пока тёпленький. Через пол часика кому ты мороженый нужен будешь. И лягушка не позарица. Не царевна заметь.
- Да пошёл ты!
- А, знаешь – с превеликим удовольствием. Куда только. Ты там сидишь, ничего не слышишь?
- Нет.
- Да, что заладил-то – нет, да нет. Собак не слышишь?
- Нет, вроде.
- Зря. Глухой ты, Серёга, как тетерев. Сейчас покажутся.
Потянув носом, овчарка остановилась. Нерешительно попробовала мощной лапой напитанную водой кочку и брезгливо отступила назад. Вонючая влага, выступившая на поверхность, красивому зверю не понравилась и, издав вопросительное, ворчание он обернулся к человеку. На фоне осенних зарослей, серо-жёлтый комбинезон практически не различим, но не длинный ствол АКМа внимательно прощупывает болото. Человек молчит, смотрит и ждёт. Не дождётся. Дышать я практически перестал. Перестал даже дрожать, хотя и не понял, как это получилось.
Странно. Так близко «цель» я ещё не видел. Говорят, это хорошо. Говорят: «Класс, мастерство». Когда только приехал, Олежка - инструктор поучал: «Ближе чем за сто метров от цели ты находиться не должен, ни при каких обстоятельствах. Если они к тебе ближе подошли – грош цена такому снайперу. Не снайпер это - потенциальный покойник». Всё правильно. Я и есть покойник. Одно утешение, что пока «потенциальный».
АКМ отвернулся. Пнув зверя, комбинезон вернулся в орешник. Его тяжелые шаги ломают сухие сучья, бьют по нервам и долго не умолкают. Бродит, чёртов «юг» кругами и не даёт нам вылезти из клятого болота.
А овчарка осталась. Что-то она, зараза, подозревает! Да вали же ты отсюда, – дай замёрзнуть по-человечески! Тебе-то мы ничего плохого не сделали.
А «юг» ещё и разговаривает. Странно. С кем? Только этого не хватало. Нашли место побеседовать. Нет бы - пойти, пройтись, воздухом подышать. Да их там уже трое! Или больше? Кажется больше. Костёр запалили. Вот это всё – полный и окончательный.
Смешно. Разобьют теперь лес на квадраты и, начиная от этих кустов, искать будут. Мы под носом, а они ищут. Обхохочешься. Летом. В июле. Когда тепло. А сейчас холодно и мерзко. Боже, - как же холодно! И мокро! Или нет, мокро это в детстве, в пелёнках, а сейчас просто вода. Всё вода. Кожа - вода, кости – вода. Хотя кости не вода. Они твёрже. Значит желе. Хошь не хошь, а пропорция остаётся. Она важна, пропорция эта. Для кого только? Для меня нет. Мне холодно и троллейбуса нет.
А причём здесь он. Что-то я заговариваюсь. Мысленно. Какой-то я не такой. И Серёга.
- Серёга, ты, почему не такой? Слышь что ли. Ты не молчи. Давай поговорим. Ладно - молчи, если хочешь. Голову только подними. Хорошо? Вода, она не вкусная. Не надо её хлебать. Плохая ту вода. Мёртвая. А ты мне живой нужен. Не хочу я один. Слышь, Серёга. Ну и рожа у тебя. Прям как флаг – бело-красно-синяя. Ты её повыше держи. Неужели у меня такая же?
Ну и такая, ну и пусть. Какая собственно разница. Главное, что троллейбус не идёт. Господи, опять этот троллейбус. Да что он привязался! Ну откуда в болоте на войне общественный транспорт?! Чушь. А в каком болоте? Причём здесь болото. Ничего о нём не знаю. Вовка минут двадцать, как позвонил и ничего о нём не сказал. «Приходи, у меня такие девочки сидят» – это слышал, да. Больше ничего.
А троллейбус я дождусь. Все они сговорились, но с остановки не уйду. Курточка для января, конечно, не приспособлена, но сколько, в конце концов, можно. Университет, тренировка, квартира; квартира, университет, тренировка. Свихнутся можно. Утонуть. Почему утонуть? Странно, - мысли какие-то непонятные. Не правильно это.
А дамы то, дамы! Вот эта особенно. Блондинка. Ноги от самого места, от которого надо! А глаза! Глубокие и чуть с поволокой. Никогда моря не видел, но в туман оно такое. Тёплое, молочными клубами прижатое, под ними успокоившееся и обещающее. Как я в него хочу! Там хорошо и бархатно. Там нет сырости, а есть голос.
- Привет, я Неля. – Низкий, слегка вибрирующий, глубокий голос. Он как ликёр, что в литровой, пузатой бутылке. Кроваво-красный, густой и сладкий напиток.
Пить его нужно маленькими коньячными рюмками, но на столе высокие фужеры. Всё Вовка перепутал и сделал правильно. Никогда бы в маленькой стопочке голос не растворился, не составил нужную пропорцию, утратил обволакивающий жар и не привёл нас в заиндевевший дачный домик.
Домик, домик, домик. Что за домик? Как мы сюда попали? А Володька с той, второй, где? Чехарда какая-то. Да неважно, наверно. Главное, что стены дома прогреваются, что белье громадной постели теряет слежалый запах, что жар камина заполняет комнату и, смешиваясь с ликером, бьет нам в головы. Именно жар горящий сосны в данный момент самый главный. Именно он сделал воздух сладким и дурманящим. Он настойчиво обнимает её колени, забирается под короткую шубку и никакую юбочку? Как она от его ласк раскраснелась!
В бутылке еще осталось немного ликера. Она протягивает ручку и говорит «Дай». Теперь ее голос немного другой. Всё такой же низкий, но чуть хрипловатый, шершавый. Прокатываясь по позвоночнику волшебным массажем, он расслабляет и одновременно подстегивает сладкой дрожью.
Бутылку она почти выхватывает, золотую крышечку сворачивает одни быстрым движением и припадает к горлышку пухлыми мягкими губами. Потом медленно ставит и делает ко мне один быстрый шаг.
Поцелуй. Сначала ее губы плотно сжатые, потом расслаблены и одновременно, с вернувшейся к ним мягкостью ко мне в рот проникает вкус красного, сладкого ликёра. Подогретый её жаром он обрёл совершенно новый аромат, превратился в чистое желание. Властное и неотступное. Накатывающее и не отпускающее. Когда первая волна спала, и резкость сорокаградусного напитка ушла, желание только усилилось. Пробежав по губам, ее язычок коснулся моего и сделал желание большим словно мир.
Сжав влажную от снега шубку, я почувствовал, как струиться, и выгибается под пушистым мехом её спина. Услышал негромкий стон. Пить этот стон было сладостно, и, не разжимая рук, я шагнул к кровати….
Утром нам захотелось есть. Что пришло утро, мы не знали, – солнце из своей берлоги выбираться ещё не думало, но камин начал гаснуть. Жара в нём почти не осталось, и лишь быстрые маленькие огоньки доживали своей скоротечный век. Пробегая по почерневшим останкам дерева, иногда, ненадолго вспыхивая, они робко вздыхали и тут же умирали.
- Я отсюда никуда не уйду. Это твой дом? Можно мы будем здесь жить? – Почти не спросила Неля и закопалась под одеяло. На поверхности остался лишь аккуратненький носик и, обращаясь к нему, я ответил.
- Не мой, но жить будем. Только мне сегодня в город надо, а вечером вернёмся.
- Нет. Не вернёмся. Я тебя здесь буду ждать, - Сказал носик и спрятался.
Говорить с одеялом неудобно и, достав из погреба заготовленную хозяевами тушёнку, уворовав оттуда же литровую баку домашнего вина, я оставил припасы у кровати.
Прогуливать в этот день было нельзя, – через неделю предстоял отборочный тур на чемпионат России, но толку от моих усердий оказалось немного. Руки тряслись, и клятую мишень я практически не видел. Приблизительно минут через сорок Петрович меня из тира выставил, и пожелал при этом так много всего хорошего, что столько, пожалуй, и не надо.
Слегка помёрзнув на остановке, поразмышляв над смыслом жизни и подавив в себе горячее желание, тут же вернуться на дачу, я поплёлся в университет. Учиться, конечно, не собирался. Надежда была лишь на очень нужную галочку посещения, да молодой здоровый сон во время сдвоенной пары. Надежды оправдались, и, труся лёгким аллюром в девятом часу вечера по заснеженному лесу, я чувствовал себя бодрым и счастливым. Совсем, как тот дом, к которому шёл.
Встретил он меня огнями и музыкой. Опасения, что моя беспомощная любимая за день замёрзнет да изголодается, оказались беспочвенны и, переступив порог, я испугался прямо противоположного.
На пламени, бушующем в камине, можно было зажарить хорошенько подросшего телёнка. Как она не спалила дом – тайна за семью печатями. Винными. Кроме той литровочки, что оставалась сутра рядом с нашей постелью, опорожнёнными оказались ещё штуки четыре.
- Наконец-то ты пришёл. Я тебя ждала, ждала, замёрзла и ждала, а потом решила согреться. Знаешь у них замечательное вино. И камин замечательный. Только он загораться не хотел. Такой упрямый. Я туда чего-то налила, там, в погребе было, и он как, как….
Договорить у неё не вышло. Если хотела побеседовать, зачем надевала прозрачный хозяйский пеньюар? Зачем сначала обняла меня, а затем быстро отступила и, выгнувшись, замерла прямо напротив огня? Зачем позволила красному полыхающему свету сделать прозрачную материю невидимой? Не надо было так поступать, если хотела просто поговорить.
Ночью нам стало жарко. Спалить дом мы уже не пытался. Огонь уже был в нас и этого нам было достаточно. Разлившись по телу, он сделались прикосновения жгучими и ненасытными. Иногда казалось, что ещё чуть-чуть и наша кожа пойдёт волдырями, расплавится от невозможного, не умещающегося внутри желания. Вина мы пили много, но это только подстегивало, и настал момент когда, сильно толкнув меня в грудь, она вскочила с кровати, как есть, прикрытая лишь рассыпавшейся белой гривой, вылетела за входную дверь. Приняв её обнаженное тело, мороз заглянул в комнату, дохнул маленькими белыми снежниками и пригласил меня поучаствовать.
Прямо перед порогом снега было достаточно. Она утонула в нём по колено, и ледяной воздух, касаясь ее горячей кожи, моментально превращался в пар. Белый свет луны, преломляясь в клубившихся вокруг нее волнах, становился расплавленным серебром и, закинув руки за голову, она купалась в этом струящемся металле.
- Иди ко мне.
Почти неслышно позвала она, и, я шагнул в ледяной сугроб. Холода не было. Проваливаясь в пушистый лёд, я коснулся грудью её спины и замер. Руки она опустила. Потом отвела чуть назад, прижала ладони к моим бёдрам. Откинула голову и прошептала:
- Возьми меня. Сейчас. Здесь….
Через месяц мы расписались.
Народу на свадьбы было неожиданно много, и почти никого я не знал. Мои родаки не пришли, из друзей подвалил только Володька. Зато от каких-то непонятных дядек и теток в глазах просто рябило.
- Кто это? – спросил я жену, когда очередной небритый субъект в костюме и кедах заорал «Горько».
- Это дядя Боря. Брат мамы. – Сказала она, одетая в длинное и пышное платье.
- А остальные?
- Ты хочешь, чтоб я всех по порядку перечислила?
Нет, этого я не хотел.
- А откуда они взялись?
- Из Синявки приехали.
- Откуда, откуда!?
- Там мои родители живут. Это двести километров от города.
- Подожди, а ты где живёшь?
- Здесь у подруги.
- А что же ты раньше не говорила?
- Ты не спрашивал?
Действительно не спрашивал. Странно. Как-то мы за этот месяц даже не поговорили. Не важным казалось. Но может быть так правильно? Разве могут быть слова важней того, что было? Слова и те ночи. Слова и жар камина. Слова и снег, подтаявший под нашими босыми ногами. Вещи не сопоставимые. Какая к чёрту Синявка! Напиться что ли?
Мысль была плохая. Следовать ей не стоило, но понял я это слишком поздно. Дня через три. Ровно в тот момент, когда проснулся в пять утра с набатом в голове и помойкой во рту. Жена посапывала под боком. Чтобы добраться до кухни, до вожделенного чайника, предстояло через неё перебраться. В полном успехе мероприятия уверенности не было, и минут …надцать я ее — уверенность, искал. Когда окончательно выяснилось, что на потолке она не прижилась, пришлось решиться. Помойка во рту намерялась превратиться прямо таки во вселенскую свалку.
Воды в чайнике не было. Откопав бедолагу из-под залежей грязной посуды, я грустно посмотрел на его сухие как Сахара внутренности. Следующим источником живительной влаги мог стать холодильник. Здесь меня так же ждало горькое разочарование. Пришлось заставить себя одеться и решиться на поход к ближайшему киоску. Не шуметь во время процедуры одевания я уже не старался, но жена так и не проснулась.
Шагать до ближайшего ночного ларька пришлось пол квартала. Когда до вожделенной цели оставались последние полметра, я неожиданно вспомнил, что напрочь забыл про деньги. Наглая витрина издевательски, на до мной смеялась, но я показал ей язык и домой решил не возвращаться. До Володькиной хаты получалось ближе.
Открывать он, зараза, мне не хотел. Я настаивал. Очень громко настаивал. Нагло, можно сказать, настаивал. Минут через пятнадцать друг сдался и в качестве вознаграждения за старания, я имел возможность лицезреть его семейные трусы.
- Ты что совсем офонарел. – Мило полюбопытствовал он, зябко подпрыгивая на холодном паркете прихожей. – Молодожён чёртов. К жене иди. Сколько время знаешь?
- У тебя пиво есть? – спорить я с ним не стал.
- В холодильнике, - сказал он и продолжал возмущаться уже на кухне.
Дав человеку спокойно выговориться, а заодно и проснуться, я спросил:
- Слушай, а кто моя жена?
Как-то не очень удачно спросил. Пиво из Володьки полезло наружу. Хорошенько прокашлявшись, он изрёк.
- Ну, ты даёшь!
- Нет, не даю, - сказал я и вопросительно на него уставился.
- Да, понимаешь, из деревни она, в общем. В прошлом году поступать в мед. приехала. На дневной пролетела, – пошла на вечерний. Работает…. Даже и не знаю, где работает. – Начал Володька, упрямо изучать пол. - Меня с ней Вика познакомила. Помнишь та, чёрненькая.
- Не помню, но не важно.
- Слушай, а что ты на ней женился то?
- Ты не отвлекайся, не отвлекайся, давай. Потом спрашивать будешь.
- Да что не отвлекайся! Что тебе рассказать?
- Всё.
- Всё? Ну, хорошо – всё так всё. Девочка умная. Пойдёт далеко. В ту дыру, откуда выбралась, возвращаться не хочет. Цепляется руками, ногами, и ещё там чем. Когда на дневное пролетела и с общагой облом, прижилась у одного мужика. Ты его знаешь. Сергеев. Баскетболист наш. Олимпийская надежда. Спившаяся. Только, недолго они прокантовались - месяца три. Теперь вот ты подвернулся. Это услышать хотел.
Володька злился, и я его понимал. Пиво у меня в бутылки было горькое и несвежее. Подсунул мне друган старьё с истёкшим сроком годности. Поднявшись, я вылил пиво в раковину. Потом открыл холодную воду и засунул голову под тугую струю. Кожа на затылке онемела. Прокисший вкус во рту остался.
Вернувшись к столу, я не сказал ничего. Володька тоже молчал. Лишь его старенький холодильник сердито и надоедливо ворчал в углу. Слушая как он бубнит, я смотрел в окно и, когда оно стало светло серого цвета друган сообщил:
- Слушай, тут вот на тренировку дядька приходил. Подзаработать предлагал. Снайпером по контракту в горячей точке. Романтика. Вроде, как всё законно, через военкомат. Платить обещают. Много. У меня его визитка осталась. Сам не знаю, зачем взял. Наши все отказались.
Поднявшись, он ушёл в комнату, вернулся полностью одетый и положил на белый пластик стола маленький невзрачный прямоугольник. Кроме имени, фамилии и телефона нет на нем ничего.
Смотреть на строгие буквы и цифры тревожно и больно. Они резкие и угловатые. Бьют по глазам и, остаются в голове, отвратительными коричневыми пузырями заевшей киноплёнки. Холодильник в углу сходит с ума, набирает обороты, начинает стучать мне в виски миллионами молоточков.
Саш, Саш, Сашенька, ты меня слышишь? - это Леночка. Вот это меня накрыло сегодня. Не вовремя, блин.
Да, Лен, заходи. Что у тебя?
Тут новый отчет от аналитиков. Говорят очень срочно. Вот.
Спасибо. Спасибо милая ты наша Леночка. На стол кинь. И вот что — через часок Олег Вячеславович подтянется. Ты там коньяку нам наверху сооруди, ладно? И закусить по минимуму. Ну, ты знаешь. Нам пообщаться нужно будет.
Да, Саш, конечно, все сделаю. Я вам нужна?
Нет. Наверно нет. Если, что сами справимся. Все подготовишь и можешь до дому.
Спасибо.
Глава шестая. Эгоист.
Вот и все. Приплыли. Цифры перед глазами начинают расплываться и затылку становиться горячо. Хреновое ощущение. Сейчас в левый висок какой-то гад вобьет гвоздь и такого я сам себя боюсь. Почему сейчас не лето? Почему нет грозы? Дурацкий вопрос. Она бы мне помогла. Она всегда мне помогает. Плохо, что сейчас зима.
Все люди когда-то совершают ошибки. В этом нет ничего страшного. Почему же тогда я так не люблю свои? Потому, что ошибки нужно исправлять, а это зачастую неприятно. Иногда, даже очень больно. Как сейчас. Ладно — ни кто, в конце концов, и не говорил, что жизнь это сказка? Так, значит так. Только я хочу понять.
Сань, ты это читал?
Так — просмотрел одни глазом.
Понял?
Олег, ну как ты думаешь? Я конечно не Лука Пачоли, но не понять тут трудно. Во всяком случае, основные моменты.
Ладно, не прибедняйся. Девяносто процентов твоих соотечественников понятие не имеют кто такой Лука Пачоли. Спалился, ты, боец. Налей, давай выпьем.
Да, я, в общем-то, и не маскировался, командир.
Коньяк расплескивается по стаканам. Света в комнате не много, коньяк хороший и, падая на дно стакана, в первый момент темная жидкость напоминает густую венозную кровь.
Молодец Лена — поставила не стопки и стаканы. Интересно откуда у нее такое чутье? Всегда делается именно так, как надо. Удивительный человек. Почему другим это не дано?
Сань, ты мне друг? Знаю, что друг. Больше у меня друзей не осталось. Кого положили, кто сам сдох. Ты понимаешь. Скажи мне Сань, почему мир такое продажное говно? Что это за базар вообще? Почему люди видят только бабки?
Командир.....
Да, ладно боец, - на этот вопрос отвечать не нужно. Сам знаю. Не сдержался.
Коман.... Олег, послушай меня.
Нет, ты послушай! Ты думаешь, я не знаю, что ты мне хочешь сказать? Сань! Да знаю я, что она твоя бывшая! С самого начала знаю. Как ты мог предположить, что прежде чем взять тебя к себе, я не пробил всю твою подноготную? Кстати, и с ней тоже самое было. Но знаешь, Сань, именно за это я тебя еще больше уважал. Я же видел, что тебе трудно. Ты мужик, Сань. За все время ни одного лишнего слова, даже намека на слово... на взгляд. За тобой же первый год даже топтались. Я приставил — каюсь. Проверяли тебя. Ты уж прости — думал, а вдруг кровь забурлит, с чувствами не совладаешь, она ведь такая женщина! Ты друг Сань. Ты настоящий друг.
Да, Олег, - честно говоря, не думал, что ты знаешь. Может тогда знаешь и почему я в армии оказался?
Конечно, знаю. Это выяснить было несколько труднее, но тоже ничего сверхъестественного.
Тогда, я тебя просто не понимаю.
Что ты не понимаешь? Почему я ее к себе подпустил, если знал, что она может просто использовать?
Да.
Хорошо. Послушай.
Случилось это когда ты, после своего драгоценного болота, в госпитале почки долечивал. Когда вас из него вытаскивал, как раз мой последний выход был. Можно сказать уже подписанный рапорт в кармане имел. Так вот - получается, ушли мы вместе. Ты в госпиталь, а я просто на гражданку. Ты потом полгода на койке валялся — лечился, а я все это поднимал. Малость деньжат было. Сам знаешь - за службу нам платили нормально, и крутиться было с чего. Однако помотаться пришлось не мало.
Где я только тогда не побывал. И по России и по всему нашему голубому шарику. Однако чаще всего ездил в Калининград. Так уж срослось, что и основные интересы там были, да и сам город мне очень нравился. Полторы тысячи километров и такой маленький российский городишко в конце пути. Или он уже тогда не российский был? Скорее немецкий. Да наверно всегда он таким был – невысоким, узким, с мощёными булыжником улочками и черепичными красными крышами.
«Совки» его, конечно, подправили, протянули один широкий и бестолковый проспект, построили одну многоэтажную свечку, но Калининградом Кенигсберг не стал. До сих пор гуляет по тому проспекту холодный ветер с залива, проваливается в катакомбы так и не заселённая «свечка» городской администрации. А Кенигсберг живёт. Спрятался в свои низенькие кривоватые улочки, притаился в бесчисленных ночных барах и порыкивает, из знаменитого на всю Европу зоопарка, голодным басом некормленого тигра. Живёт он и в старой крепости, окружённой довоенными двухэтажками. Особенно в округлых, коридорах-залах музея янтаря, что под ней.
Именно в музее Кенигсберга больше всего. Застыв в прозрачных кусочках смолы, обволакивает он посетителей праздником. Замирает в них пенным гребнем Балтики, да соснами, склонившимися под штормовым ветром. Даже запах там, Сань, особенный. Совсем не подвальный, а свежий, солёный, и немного «дурной» запах праздника. Этот праздник пьянил меня сильнее любого коньяка, и напиться им было невозможно.
Так я думал, когда первый раз попал в этот город и точно также, когда ехал туда последний раз. Наверное, потому и ехал, что не мог отпустить тот свой праздник. Не спавши почти сутки, отсидев в опостылевшей конторе двадцать часов и подписав кучу «нужных» договоров, я утапливал в пол мягкую педаль газа.
Ты знаешь, я люблю мощные машины. Грешен, нравиться подгонять упрятанное под капот невообразимое количество красавцев-жеребцов, удерживать их на блестящем зеркале декабрьской дороги и чувствовать, как они тебя слушаются - тихонько шелестят под ногой и норов не показывают. Это такой адреналин! Почти, как там — на службе.
Все произошло 29 декабря в 11 часов вечера. Именно, тогда я выехал в Калининград последний раз. Шел снег. Что он хотел мне сказать? Что-то, несомненно, хотел. Появляясь там, где обрывается синеватый свет фар, он сначала медлил, а потом делал шаг, еще потом разгонялся и несся, еле удерживает слова, спрятанные внутри его круговерти. Жаль, что снег был робок. В последний момент он отступал. Перед самым лобовым стеклом менял решение и, промолчав, круто уйдя вверх, оставлял меня в неведении.
На снег я тогда не сердился. Из-за его не проходящей нерешительности было плохо видно, но это важно не было. Мне даже казалось - хорошо, что «плохо». Тогда мне не хотелось видеть ни дорогу, ни черный край обочины, ни изредка пролетающих встречных. Я хотел видеть только ее. Всего два часа назад я ее слышал, а теперь хотел видеть. Полутора суток пути и полторы тысячи оставшихся километров было для меня слишком много. Я хотел немедленно.
«Не-мед-лен-но»! Какое замечательное слово. Когда оно возникло, я сказал «буду у тебя без пяти минут Новый год», бросил телефонную трубку на рычаг и пошёл к машине. Именно тогда я понял всю прелесть этого слова и никуда его от себя отпускать не хотел. Как жалко мне было тогда, что раньше оно пряталось за целой кучей ненужных, нерешительных звуков, каких-то «надо подумать», «возможно», «скорей всего». Как много я из-за них потерял из-за этих звуков. Чуть не потерял даже ее. Месяц назад в пустом московском аэропорту.
Там действительно было пусто. Сразу за стойкой контроля шуршала толпа пассажиров; на три шага позади, у убегающего на первый этаж эскалатора, жалась стайка студентов, но везде было очень пусто. Даже меня там не было. Лишь, прижавшись к дорогому мужскому пальто, плакала девушка. Хрупкая и почти высокая, теребила она мягкий чёрный воротник и просила:
- Я не могу уехать. Я не могу. Я туда больше не могу. Возьми меня с собой.
Она плакала, а я…. Меня там просто не было. Там были «возможно» и «надо подумать». Невидимые и неслышимые, они всё испортили и, придерживая бьющиеся под руками плечики, я сказал:
- Так нельзя. Тебя будут искать. Брат, муж. Они даже не знают, что ты здесь. Надо немного подождать. Съезди домой, объясни. Потом созвонимся. Я за тобой приеду.
Зачем я так сказал? Зачем говорил, что-то ещё? Почему не удержал когда, безвольно уронив руки, она шагнула к турникету? Почему оттолкнул, когда, сделав пару шагов, резко развернулась и опять спрятала личико у меня на груди? Почему? Я устал от этих «почему».
Кстати, об усталости. Тогда я, конечно, понимал, что могу просто заснуть за рулем. Усталость брала свое, а ничего более убаюкивающего, чем этот молчаливый снег, чем эта скользкая лента под колёсами, на свете не существует. Надежда была только на крепкий кофе, который я, конечно же, забыл и потому очень ждал хоть какой-то придорожной кафешки. Очень, очень долго ничего не попадалось. Дорога убаюкивала все сильнее, и я стал ждать уже хоть чего-нибудь, хоть какой-то прошуршавшей мимо фуры. А еще лучше фуры попутной.
Наконец мне повезло. Она ползла, как длинный белый червяк и путалась под ногами. Перед глазами начал мотыляется заляпанный снежный борт, и затылок стало щипать раздражение. Сон от его острых иголочек на время капитулировал, и я знал - пока не обгоню, пока снова не заелозит под колёсами пустой чёрный лёд, точно не засну, а это должно было случиться не скоро. Впереди показалась ломкая дрожащая змейка встречных фар. Их яркие кругляшки давали мне отсрочку и можно было покурить. Затянувшись очередной сигаретой, я подумал о том, сколько их уже было за последние два часа. Судя по горькому привкусу и тому, как дым царапал горло, шла вторая пачка.
Встречные вылетали из-за фуры, как сердитые светящиеся жуки. На какое-то время, попав в «мёртвую» зону, они пропадали, переставали слепить глаза белыми потоками фар, а затем, вынырнув перед самым носом, заливали глаза режущими иголочками. Я начал развлекаться, играя в «угадайку» - пытался распознать, кто прошуршал мимо. Как правило, ничего не получалось. Мелькнет мимо тебя решетка радиатора, да кургузый ошмёток морды — попробуй тут угадать. Лишь воздух. Туго бьющий в лобовое стекло, только он немного выдавал встречного. Утрамбованный в огромный плотный ком, содержащий в себе много разных оттенков, отзвуков, у фур он был более басовитый, рабочий, а у легковушек — лихой с подсвистом.
Обогнать «червяка» не удалось. Отказавшись от борьбы, он сам нырнул на боковой проселок. Впереди, освободившись от его широкой спины, замаячила близкая развилка и подсвеченный будка ГАИ. Это было хорошо. Этот пост я знал. Он большой и за самой будкой Гаишников пряталось маленькое кафе. Ничего особенного – пара грязных столиков, стандартный набор за стойкой и помятый зевающий бармен. Но кроме не выспавшегося хозяина, там всегда был хороший кофе. Даже удивительно, откуда в такой забегаловке настоящий не растворимый кофе. Как раз то, что мне было нужно.
Чашка кофе и опять дорога. И опять в конце небольшой российский…. Или я это уже говори? Но я не о том. Тогда первый раз тоже была дорога. Только другая. Железная. Ее я почти не видел. Сидел в плацкарте и рассматривал попутчиков. Ехать не в купе казалось непривычно, но билеты брал в последний момент, и было даже интересно. Наверное, именно из-за соседей.
Старика и девушки. Сначала они мне не понравились. Не люблю, когда только присев на вагонную полку, начинают выуживать из сумок мятые колеты-конфеты и начатые бутылки. Есть в этом что-то судорожное, усталое и фальшивое. Словно пытаются убедить всех и себя в том, что это и есть их дом. Вроде, как никуда они не едут, не исчезнут спустя день или два, - останутся здесь надолго, возможно на всю жизнь.
Таким был старик. С отсутствующим выражением нерусского лица, он разложил на промасленной бумаге жирную колбасу, синеватую курицу, и разлил в бумажные стаканчики «Амарето». Кто ему сказал, что потребно закусывать сладкий ликёр спортивными ляжками благостно почившей птицы, даже представляю. Не осилив такого натюрморта, я решил выйти покурить.
Попытка не удалась. Спрыгнув со своей второй полки, я замешкался и услышал:
- Выпейте с нами.
Девушка. Она сама меня пригласила. Два простых слова, но какую волшебную силу они имели. Даже сочетание синей птицы с фальшивым ликёром перестало быть таким отвратительным, и я выпил. Присел рядом с ней на картонную вагонную постель и выпил. Закусил. Потом выпили ещё. А ещё потом мы гуляли по какому-то перрону, на не помню какого города, и я узнал, что её зовут Лиля. Вот так – нежно, плавно и очень хрупко.
Когда день, вместе с третьей бутылкой «Амаретто», закончился, а вагонное окно превратилось в чёрный экран выключенного телевизора, она уснула. Металлические круги колёс опять завели под полом своё монотонное бу-бу-бу, а я сидел у неё в ногах и слушал рассказ старика, такой же ровный, как поездной перестук.
Ей он приходился не дедушкой, а отцом. Да ещё и казахом. В силу последнего, наверное, и казался мне таким старым. Его глаза во время рассказа, как будто склеенные ликёром, исчезли совсем, и в морщинах, пробороздивших лицо, угадывалось недовольство. На, что отец обижался, я не понимал. То ли на свою неудавшуюся жизнь, то ли на неожиданно пришедшую в его республику войну. Нет, – кажется на то, что обе дочки выскочили замуж за неизвестно кого, и живут теперь в непонятном городе с то ли русским, то ли немецким названием. Именно это обижало отца больше всего, а я сидел и думал: «У неё есть муж». Никогда раньше на подобные мелочи внимания не обращал, а вот теперь….
Когда старик задремал, я забрался на «верхотуру» и попытался хоть что-нибудь понять. Почему, например, так подходит черноволосой девушке, одетой в мешковатые джинсы и свободную рубашку имя Лиля. Почему постоянно вижу не её, а белый цветок, плавно покачивающийся на длинном стебле в спокойной воде. Почему неприятно мне знать, что у неё есть муж?!
Понять ничего не получилось, но, в конце пути, ловя мотор у крытого Калининградского вокзала, я был счастлив. Уже перед самым прибытием просил Лилю показать мне город, и она не отказалась. Даже недовольное лицо администратора местной гостиницы настроение мне в тот день не испортило. Плевать мне было на её фейс, точно так, как не имела никакого значения скользкая нудная дорога, в ночь, когда я ехал в Калининград в последний раз.
Перед самым рассветом меня занесло. Мутное, грязное солнце уже начало выползать из-за горизонта, и именно это время суток я ненавижу. Конечно, только зимой. Летом, когда нет голых скелетов деревьев, когда нет промозглой сырости, и когда само солнце рождается намного раньше, всё по-другому. Тогда утро я люблю! Тогда не приходит вместе с ним тупая головная боль и бешеное желание превратится во что-то неподвижное и беспомощное, как эмбрион. Тогда, даже если и не спал целую ночь, чувствуешь, что родился заново. Но так бывает только летом. Или, в крайнем случае, поздней весной. А тогда, в то зимнее утро, единственным плюсом было, что ещё пару часов и перестанут слипаться глаза. Правда больше станет и машин. Ночью они помогали, – не давили заснуть, но скоро начнут мешать - вытянутся в длинные тихоходные очереди, и скорость придётся сбросить. Это плохо. Моё «немедленно» стало за последние часы очень большим и никакого промедления мне прощать не хотело.
Задумавшись, я пропустил тот быстрый миг, когда мой табун вышел из-под контроля. Кресло под пятой точной вдруг поплыло, его начало крутить и, несмотря на мои судорожные усилия, все закончилось только в громадном придорожном сугробе.
Надо было выбираться. Рычаг на четвёрку – рывок, резко вперёд на R – рывок назад. Коробка, выла как ненормальная. Или это может выла не она, а я? Просто от ярости, от осознания того, что могу застрять надолго и не выполнить данное обещание? Наверно именно так и было. Автоматы вроде не воют. Особенно у таких машин.
Не знаю, что, в конце концов, помогло но «немец» испытания выдержал. По чуть-чуть, по миллиметру он выбрался из снежного плена, напоследок еще раз недовольно фыркнул и рванул наверстывать упущенные минуты.
Кажется, это Ремарк писал, что машина, как женщина. В принципе бред, но иногда согласен. Шаг вперёд, шаг назад. Два вперёд, полтора назад – игра. Увлекательно. Уже на «втором туре» знаешь все ходы, но увлекательно страшно. Почему? Наверно потому, что знаешь только в общих чертах и чем больше «отступлений» тем интересней. Нет - не поэтому. Но почему? Кто бы подсказал. А если подскажет, станет неинтересно. Тьфу, чёрт, – совсем запутался. Тогда запутался и до сих пор ничего понять не могу.
После сугроба усталость растворилась. Либо осталась на той обочине, либо в организме сработал какой-то защитный механизм, и некоторые чувства меня покинули. Вместе с ними ушло и утро. Оно просто растворилось в дне, забрав для компании и всю прошлую ночь. Совсем как, в Калининграде, в мой второй приезд.
Летел я тогда уже только к ней. Ничего, собственно, у нас ещё и не было. Подумаешь, - погуляли разок по ночному городу, сходили в музей янтаря, - стандартная «культурная» программа! Но летел я именно к ней. Целых три недели орал в офисе на всех, кто под руку попался, а потом плюнул, взял билет на прямой рейс и через два часа был на месте, - в аэропорту замечательного города Калининграда.
Где она живет, я тогда еще не знал. Первый раз проводить себя она не позволила. Лишь, как-то в разговоре случайно упомянула семейное общежитие военных где-то на окраине. Ориентир дохлый, но найти получилось быстро. А вот позвать. Вдруг муж дома? Полчаса под окнами бродил. Потом придумал, – поймал мальчишку, сунул червонец, попросил передать записку. Через пять минут пацан вернулся, протянул скомканную бумажку. Кроме места и времени в ней ничего не было.
«В восемь у зоопарка». Именно там и тогда я понял, почему она Лиля. Лилия.
Белый брючный костюм и чёрная волна волос. Капризный, чувственный рот и плывущая походка манекенщицы. Если бы белый цветок русалок мог ходить, это бы было бы именно так. Подхватив меня под руку, она спросила:
- Что, опять в музей янтаря?
В насмешливых глазах бегали озорные искорки, и я стушевался, как мальчишка.
- Давай, сначала, поужинаем. Есть хочу, – выдавил сипло, почти грубо, и сам на себя рассердился. Она засмеялась. Незаметно и не обидно. Длинные пальчики поуютней устроились на сгибе моего локтя и потянули вперёд по улице.
Ресторан оказался в паре шагов, и началась игра. Шаг вперёд – шаг назад. Взгляд – обещание, жест – расстояние. Искусство. Мастерство постепенности. Чуть подойти – отдалиться. Улыбнуться – нахмуриться. Вплести себя в дрожащий огонёк свечи на столике. Остаться на границе её света и интимной темноты бара.
Как она это умела! Стекло бокала в её руке растворялось, и казалось, что продолговатый конус вина висит прямо воздухе. Такой раздетый и доступный. Потом хрусталь появлялся вновь, делался почти матовым и непрозрачным.
Когда мы вышли, на улице всё изменилось. Балтика не Красное море. В три часа ночи дыхание её не ласковое, - шумное, сердитое и холодное. Спустившись по трём мраморным ступенькам, она зябко повела плечами и вновь забрала мой локоть в свои ладошки. Держась за него двумя руками, она шла, чуть развернувшись, прижавшись ко мне высокой грудью. Так было тепло. Даже слишком тепло. Приблизительно, как если прислониться к горячей русской печке. Только жар был живой…, животный. Обжигая руку, он забирался по плечу в грудь, поднимался в голову, туманил сознание.
О чём мы тогда говорили - не помню. Может, и не говорили вовсе – какая собственно разница? Главное, что рядом со мной шла Женщина и, что Кенигсберг - это город праздника. Именно тогда понял я это окончательно.
Потом снова было купе. Прошло ровно три недели, и опять бубнили под ногами железные диски вагонных колёс. Что она соврала мужу, улетая в Москву, я не знал. Встречал её в аэропорту и не спрашивал. Я снова ехал в город праздника, ехал к Женщине и какое мне было дело до всего остального? Важным казалось только то, что купе, на этот раз, двухместное, что есть этот маленький, изолированный ото всех кусочек жизни. Жизни моей и её.
Дожидаясь меня на вокзале, она простудилась. Сейчас даже странно, но почему-то всегда получалось, что она меня где-нибудь ждала, а я всегда опаздывал. Везде и всюду появляюсь вовремя, а к ней постоянно опаздывал. Очень спешил и не мог успеть. Странно.
Она, конечно, сердилась. Превращалась из лилии в рассерженную кошку, больно царапалась словами и фыркала взглядом. Но коготки внезапно прятались, смешинками искрились глаза, и ее руки неожиданно оказывались на моей шее. Так было всегда… потом. А тогда, в купе, она сжалась на застланное потели, как маленький обиженный зверёк, и грелась стаканом «казённого» чая. Не очень горячего и похожего неизвестно на что. Злилась она и на бутылку шампанского «Мартини», что я поторопился водрузить на откидной столик. Злилась и посматривала не меня, как на врага народа.
Мысли в моей голове бродили совершенно дурные. Неизвестно зачем я принялся скручивать шампанскому «голову». Крутил пробку зло и неправильно. Шампанское на меня то же разозлилось и вырвалось из бутылки пенящейся, высокой струёй. Поднялось почти до самого потолка и обвалилось на Лилию, разбавило желтоватый, тёплый напиток в её стакане, заблестело на лице. От неожиданности я слегка онемел, почувствовал себя неловким кретином, и о том, что сейчас последует, боялся даже подумать.
Она поставила стакан, медленно взяла у меня бутылку. Держа её одной рукой, провела другой по лбу, волосам. Потом протянула кисть вперёд и опустила пальцы вниз. Этот жест купе восприняло правильно — срочно превратилось в бальный зал Питергофа. По паркету закружились воздушные пары, а в воздухе разлилась музыка Штрауса. Пролетая в новомодном вальсе, пары переливались интимными посверками брильянтов, шуршали изысканными комплиментами. Восседая во главе зала, императрица протягивала руку для поцелуя. Совсем так - вытянув кисть вперёд и чуть приопустив пальцы.
Внимательно рассмотрев янтарную капельку вина, собравшуюся на кончике наманикюренного ногтя, Лиля улыбнулась. Мой столбняк ещё не прошёл, и, встряхнув бутылку, она зажала пальчиком горлышко. Шампанское вновь возмутилось. Жертвой его гнева на этот раз, оказался я. Сопротивляться было бессмысленно и оставалось только зажмуриться.
Когда не видишь, а только слышишь и чувствуешь это…. Что-то вокруг тебя происходит, но ты не знаешь, что. Догадываться об этом «что-то» по шороху, по скользящему прикосновению воздуха, убегающего от чьего-то движения. Есть тут нечто, от чего бегут по спине мурашки. Это, как в детстве, когда сидишь ночью в тёмной комнате и слушаешь тихий скрип старой мебели, непонятные щелчки в стене. Тогда все становиться «не таким», не понятным. Будто попал в совсем другой мир, подсмотрел в замочную скважину таинственную и не предназначенную тебе сказку. Именно из-за запретности сказка кажется самой интересно, самой волшебной, и хочется, чтобы она никогда не прекращалась.
Шампанское текло у меня по лицу, невероятно некрасиво (хоть я того и не видел) капало с носа, забираясь под рубашку, пощипывало холодком спину. На губах оно оставляло сладкий, пряный аромат и казалось невероятно вкусным. Очень хотелось облизнуться, но я не решался.
Поезд неожиданно дёрнулся, начал притормаживать, и воздуха в купе стало мало. Его заменило прильнувшее ко мне женское тело, а губы…. Вкуса шампанского на моих губах уже не было. Свое место он уступил аромату её дыхания. Жаркому и пряному.
Глухо ударившись о мягкое покрытие пола, бутылка покатилась в дальний угол купе. Я открыл глаза. Опираясь на мои плечи, она пыталась встать, но поезд продолжал тормозить, а когда сила инерции иссякла, было уже поздно. Ее спину, выгнувшуюся под моей рукой, я не отпустил и через секунду она сдалась. Стальная пружинка противления ослабла, а пелена истомы погасила сердитые искорки в её глазах. Меня снова обожгло горячее прерывистое дыхание, и не поддаться ему я не мог.
В губах напряжение ещё жило. Раскрываться они ещё не хотели, но упрямая полосочка постепенно набухла, сделалась мягкой и податливой. Стала через секунду влажной и глубокой. Времени исчезло. Остались губы…, глаза…, плечи….
Тонкая ткань ее кофточки исчезла под моими руками. Оборвав поцелуй, Лиля выпрямилась, обхватила руками мою голову, прижала её к своей обнажённой груди. Вкус её губ не ушёл и, смешавшись с мягким запахом тела, закружил меня в бешеном, нежном водовороте. Мир стал текучим и плавным, шёлковым и упругим, округлым как её грудь.
Скользнув вдоль ее спины мои руки справились с её юбкой. Почти в тот же момент ремень на брюках ослаб, расстегнулся. Не сам. Чуть постанывая, она торопилась. Что-то затрещало, порвалось, и нам обоим стало горячо. Сжигающая нас волна поднималась от живота, продвигалась в такт бешенным ненасытным толчкам, и даже равномерное покачивание вагона пыталось нам помочь. Быстрые всхлипы и прикушенные стоны смешались в удивительную музыку, а тело под моими руками струилось и текло, напрягалось и опадало в пришедшем блаженстве. Ничего кроме охвативших меня ног, кроме бешеной мелодии движения для меня просто не существовало и хотелось, чтобы никогда это не заканчивалась.
До Калининграда мы еле доехали. Спрыгнув на перрон, я подумал, что если бы шёл всю дорогу пешком, устал бы, наверное, меньше.
- Всё, я спать, – сказала моя женщина, и казалось, что она уснёт прямо здесь и сейчас. Вот так – стоя посреди, деловитой толпы, просто положив голову мне на плечо.
- Только до вечера, – сказал я и сам себе удивился. Казалось, что меньше суток ни за что не просплю. Так только казалось.
Никогда бы раньше не поверил, что человек может не спать целую неделю, но мы действительно не спали. Во всяком случае, я. Днём - в контору, к компаньонам – изображать бурную деятельность, а ночь…. Ночь - только её. Вечером, после ресторана, мы заходили в маленький магазинчик при гостинице, набирали фруктов, каких-то непонятных деликатесов, еще пару бутылок шампанского или вина, и забирались ко мне в номер. Иногда часа в четыре вино заканчивалось и, выбравшись из постели, она недовольно морщила носик. Подойдя к открытому окну, совершенно обнажённая, закидывала руки за голову и говорила.
- Хочу шампанского.
Я любовался её точёной фигуркой и молчал. Молочный свет луны на её смуглой коже превращался в старое серебро и казалось, что у окна стоит драгоценная статуя.
- Ну, я хочу шампанского, – опять говорила она, и в ее голосе звучал каприз избалованного ребёнка. А я опять молчал.
- Я сейчас сама пойду. – Говорила она, и только тут я отвечал:
- Иди.
- Ах, ты, - задыхалась она от возмущения. - Я так пойду.
У самой двери её, обнажённую, я перехватывал, поднимал на руки, осторожно относил на кровать. Нагнувшись, чтобы положить, уже знал, что ничего не получится, но несколько секунду стоял и ждал. Она рывком валила меня на себя, и мы занимались любовью. Лихорадочно, жадно, как-будто в первый раз. Потом я вставал, одевался и шёл за шампанским.
Такой была наша игра. Наш спектакль с заранее расписанными ролями, и каждый раз новый.
За бутылкой приходилось ехать к вокзалу, но «частники» дежурили у гостиницы круглосуточно, и получалось быстро. Кроме шампанского я покупал розы. Много и обязательно алые. Ей они удивительно шли. Она постоянно кололась шипами и очень их любила.
Часов в шесть я сажал её в такси, а сам отправлялся в первый открывшийся бар пить кофе. В голове шумело, руки, ноги были как из ваты, но после двух трёх чашек жизнь начиналась заново. Сначала какая-то вялая, к концу дня, она вместе с разрастающимся нетерпением, наполнялась красками и к вечеру, когда всё начиналось сначала, про затянувшуюся бессонницу я уже не помнил.
Так прошли семь дней и ночей. Семь суток. Сидя в самолёте, любуясь с высоты взлета нарисованным далеко внизу берегом Балтики, я уже скучал. Ещё стояла перед глазами её фигурка, одиноко застывшая на балконе аэропорта, но уже тоскливо и одиноко ныло в груди.
Через месяц я вернулся. Восемь суток полетели, как один день. Потом я приехал опять. Уезжать каждый раз становилось всё труднее и это пугало. Слишком, болезненно. Я не хотел отпускать её ни на секунду, и именно это было самое страшное. Давно, наверное, ещё в детстве я понял, что праздник не может длиться вечно. Он, как вино — от передежки превращается в уксус. Этого я не хотел, ни при каких обстоятельствах. Только представлю, как утром она провожает меня на работу, как готовит на кухне глазастую яичницу и сразу в горле неприятный тошнотворный ком. Все равно, что отказаться от наших бессонных ночей, от шампанского из горла на лавочке спящего зоопарка, в три часа ночи. Я этого не мог и не знал, как быть. Похоронить праздник? Убить в ней Женщину и получить взамен жену? Нет – невозможно! А совместить…. Это категории взаимоисключающие. Так я тогда думал.
Однажды, совсем запутавшись, я сдал уже купленный билет и никуда не полетел. «Если нельзя распутать, надо рубить». Это правило мне всегда помогало и, закрывшись в собственной квартире с десятью бутылками водки, я отключил телефон. Алкоголь в таких количествах переношу плохо, и опьянение было, как красноватый, душный туман. Клубилось оно по комнате ядовитыми густыми испарениями и абсолютно не помогал. Сквозь мутноватую, бордовую завесу я видел только её, и не мог понять отчего выворачивает желудок – от водки или от себя самого.
К вечеру четвёртого дня из десяти поллитровок осталось только три. Утром пятого мой запой прервали. Минут пятнадцать, не переставая, жужжал звонок входной двери, и когда мерзкий звук достал окончательно, Светочка (это моя секретарша в главном офисе, она до сих пор работает) чуть не упала в обморок. В таком состоянии она меня ни до, ни после больше никогда не видела.
- Шеф, на кого ты похож? – она, как всегда, тараторила и, как всегда, абсолютно не признавая моего начальственного авторитета – Ты, что отравился? Врача вызывал? Тебе из Калининграда какая-то девушка через каждый час звонит. Мы сказали - ты там, а она – нету. У нас волнуются.
- Да, отравился, – прервал я её «пулемётную» очередь.
- Чем?
- Водкой, - сказал и подумал совсем другое. – Иди, я скоро буду.
На следующий день я уже встречал Лилю в Домодедово. Естественно, опять опоздал и, купил у бабки целое ведро роз. Больше у неё просто не было. Рассыпавшись по заднему сиденью, маленькие алые бутоны казались, на тёмно-синем бархате, свежими капельками крови.
До гостинцы мы ехали молча. Она, как всегда дулась, но, переступив порог номера, залила меня слезами и поцелуями. Торопливо срывая с меня рубашку, что-то захлёбываясь бормотала, и так жалко никого и никогда в жизни мне еще не было.
Вечером мы сидели в ресторане. В городе Москва, гостинице Москва и ресторане Москва. Огромные, идеально прозрачные окна выходили прямо на Кремль, а рубиновая звезда на его башне казалась алой розой на тёмно-синем бархате неба. Ансамбль, состоящий из двух скрипок и гитары, выплёскивал на столики зажигательную молдавскую мелодию, и, потрясывая грудями да бубнами, по узким проходам двигались три фальшивые цыганки. Остановившись у нашего столика, одна из них начала изображать какой-то невозможный танец. Я, не глядя, протянул бумажку-денежку. Так - чтобы отстала.
Цыганка ушла. Я налил водки. Вкус у неё был необычный горький, но шампанское пить не хотелось. Не хотелось и говорить. Что я мог сказать? «Я люблю тебя такую, какая есть, и поэтому не приехал». Глупость. Если произнести вслух. А если вот так – глазами. Кажется, она меня поняла. Потому тоже молчала. Это правильно. Тем, кто любит говорить не нужно. Слишком часто слова получаются не такие и ломают. Важно только понять, что именно сейчас наступил момент, после которого о некоторых вещах лучше молчать. Если не дойдёшь до него всего один шаг, вместе с тишиной, возникнет непонимание, а с ним и грусть. Как тогда в городе Москва, гостинице Москва, ресторане Москва.
Грусть эта будет еле заметной и совершенно лишней. Поселится она в глазах твоей любимой, окутает вас обоих вязким одеялом, и всё станет еще более глухо. Почти так, как раньше, но не так. Чуть-чуть, чего-то вам не хватит и Вы сделаете ошибку. Как я в том пустом московском аэропорту.
Ни в коем случае нельзя мне было произносить тех проклятых слов. Я не имел право её отпускать, но узнал об этом слишком поздно. Только когда свернул с МКД на Каширку, когда прикурил четвёртую горькую сигарету я понял, как пусто и неуютно сделалось вокруг. Холодно, скользко и одиноко.
«Ладно, как только позвонит, сразу поеду и заберу. Плевать мне на все эти «праздники». Подумаешь, – поэт выискался. Мне нужна она. Она любая!» - утешал я себя.
Прошла неделя, а звонка не было. Не позвонила она и через месяц. Я не звонил тоже. Почему? Не знаю. Наверное, ещё сильны были во мне «может быть» и «надо подумать». Постепенно я их возненавидел, но сам похоронить не мог. Для этого нужен был всего лишь один телефонный звонок, но его долго не было. Аж до самого 29 декабря. Вечером женщины в конторе уже накрывали праздничный стол, а я поднял трубку и услышал:
Ты меня помнишь?
Она спросила, а я почти невежливо сказал я «Да». Что ещё можно было сказать - «Конечно, я тебя помню дорогая»? Звучит, как насмешка.
- Кто я? – спросила она, и я опять ответил одним словом – Лиля.
- Ты меня помнишь? – опять спросила она, и именно тогда родилось это слово «Немедленно».
Я буду у тебя без пяти минут Новый год, – сказал я и повесил трубку.
В одни миг для меня стали не важны и отсутствие билетов в авиакассах и полторы тысячи километров скользкой зимней дорого. Я оделся, вышел, сел в машину и поехал. Так было нужно.
Последнее, что я помню из того длинного дня это, как машину опять занесло, как весь мой табун не просто взбунтовался, а взбесился и выкинул меня прямо на бетонный телеграфный столб. Потом удар и долгая темнота.
Когда открыл глаза, первое что увидел — полная противоположность той, к которой ехал. Возможно, если подходить формально, то на лилию Неля похожа даже больше — природная блондинка, правильное лицо. А тогда она, как любой врач еще и была одета в белый халат. Да, что я тебе говорю, Сань — разве ты ее не видел!
То, что она совершенно другая я понял сразу. Все мы — ты, я, любой, кто был с нами, в первую очередь смотрим в глаза. Они не соврут. Она стояла рядом с моей койкой и, знаешь, читала какую-то газету. Потом увидела, что я очнулся, положила ее мне на тумбочку и сказала: «Если будете вести себя хорошо, то в дальнейшем сможете подать на них в суд». Сказала, ушла, а я продолжал видеть перед собой ее глаза. Потом, минут через пять, кое-как дотянулся до тумбочки, взял газету и прочитал то, что она там подчеркнула ногтем.
«Из сводки Центра общественных связей при УВД области.
Вчера 30 декабря на шестидесятом километре шоссе А95 в семь часов тридцать две минуты автомобиль марки BMW750i на скорости более двухсот километров час вылетел на обочину дороги и врезался в опору линии электропередач. Водитель при столкновении погиб».
Понимаешь, я погиб. Меня уже не было.
Нет, все понятно — глупая ошибка газетчика, но для меня она стала, как знак. Я ехал похоронить Праздник, убить Женщину и кто-то меня остановил. Не просто всего переломал, а сказал: «Смотри, ты мертв. Ты не имеешь на это права».
Принять это было не просто. Ты знаешь, Сань, - я человек на сильно покладистый и характер у меня не подарок — не люблю, когда мной командуют. От того и из армии ушел. Но тут смирился. Может быть, я совершил ошибку. До сих пор не знаю. Сейчас особенно не знаю. Тогда казалось, что поступаю правильно.
Я, кажется, отвлекся. Ты прости, Сань, - никогда и ни с кем об этом не говорил. Старею наверно. Болтливость напала. Так, вот - насчет того с чего начали. Неля.
Она совсем другая. Не знаю, какой ее видел ты, а для меня она не женщина. Блин — глупость сморозил. Конечно же, она женщина! Может быть, на все сто женщина. Но не только.
Сань, ты помнишь, как вас к нам доставляли. Молодых зеленых, только с учебок. Помнишь? Вас тогда группами привозили и, как правило, половина сразу же отправлялась обратно. Знаешь почему? Я отправлял. Я же с вами тогда первый беседовал. Помнишь. Чутье у меня. Похоже, теперь уже только было, чутье на людей. Смотрел на вас и видел, кто сможет, а кто нет. Кого лучше сразу домой, чтобы потом проблем не было. В ком есть стержень, а в ком так — кисель.
Вот и с ней. Смотрел я тогда на нее в палате и видел — есть. Она сможет. И спину если, что прикроет, и поддержит, и не сломается, и ради своего на все пойдет. Она не женщина. Вот блин — да, что это меня заклинило!!! Женщина, женщина, конечно женщина. Но и друг.
Жена мне не нужна — рассуждал я тогда, - с настоящей женщиной, тоже ничего не вышло, значит, пусть рядом будет хороший друг. Только вот спать, Сань, с другом не интересно. Да и не правильно. Не сразу я это конечно понял, но довольно быстро. Жаль, что не настолько быстро, чтобы вовремя остановиться. Она уже стала моей женщиной. Ты понимаешь меня, Сань?
Хоть бы он понял. Хоть бы понял. Сань, это самое важное из всего того, что я сейчас говорил!
- Мало-помалу я вытянул ее из этой ее больницы, ввел в дело. Со временем передал банк. Иногда мы встречаемся, проводим время. А перед глазами до сих пор Лиля. Я даже искал такую, как она. Все время ищу, но такой больше нет.
Так, а зачем искать было? Почему просто не съездить в Калининград, объяснить.
Сань, я ездил. Только поздно. Ее больше нет. Я опять к ней опоздал. Теперь уже навсегда.
Ладно, - мы сейчас о другой. Ты знаешь — друзей я не бросаю, ни при каких обстоятельствах. Другу я могу простить все, кроме предательства. Ему прощение нет и наказание, ты это тоже знаешь, может быть только одно.
Знаю, командир.
Сань, когда я предлагал тебе работать у меня, мы оговаривали, что каждую задачу вместе с тобой обсуждаем, и я обосновываю, за что и почему. Надеюсь, в данном случае я полностью все обосновал.
Безусловно. Как ты говоришь «в данном случае» хватило бы и того отчета, что представили наши умные дяди.
Значит, с этой стороны все тип-топ. Но мы с тобой также говорили о том, что при наличии исключительных обстоятельств, ты имеешь право отказаться, без какого либо объяснений со своей стороны. Считаю, что в данном случае имеем именно такие обстоятельства. Более того — мне вообще крайне неприятно просить тебя, но надеюсь, ты понимаешь, что никому другому я это поручить тоже не могу.
Чего он медлит? Неужели не понял. Саня, Саня. Ты же не мог не понять! Да нет там уже коньяка в этой бутылке. Выпили мы его. И за окном никого нет. Сань, зима там. Пусто и холодно. Очень холодно и очень пусто. Может это и не честно с моей стороны, но ты же меня понял, друг. Прости. Пожалуйста, очень тебя прошу, просто скажи: «Командир, в это раз я пас». Сан, мне же больше ничего не надо. Пожалуйста.
Ок, командир. Сделаю.
Глава седьмая. Музыка.
Почему-то все аэропорта похожи друг на друга. Во всяком случае, со стороны взлетной полосы. Когда только приземлились в Урумчи показалось, что вернулись туда откуда вылетели десять часов назад. Те же ровные лини взлетных полос, то же здание аэропорта в отдалении. Даже внутри зона прилета оказалась очень похожа на наш терминал «F». За исключением, может быть, подчеркнутой вежливости персонала. У нас, не смотря на весь наш «рынок», этому так и не научились. Очевидно, тут нужно нечто большее — вековые традиции, например.
Как и обещали в посольстве, прямо в аэропорту меня встречал их представитель — симпатичная девушка, Ван Мэн. Ее лучезарное личико я бы наверно заметил и без огромного плаката с моей фамилией, который держала подставка в синей форме шофера. Как и полагается подставке, она не выражала никаких эмоций и даже не разговаривала.
Ван Мэн, напротив, трещала почти без умолку, причем, на чистейшем русском языке и при этом постоянно улыбалась. Она улыбалась, когда приносила мне официальные соболезнования, тарахтела и улыбалась, когда мы шли к машине, когда ехали к гостинце и, когда она заводила меня в мой номер.
Гостиница оказалась «Шератон». Располагалась она всего минутах в двадцати от аэропорта и номер был оплачен китайским правительством. Так, во всяком случае, мне сообщила Ван Мэн. Честно говоря, подобного приема я не ожидал. Никогда раньше в Китае не был, но садясь в самолет, почему-то думал, что направляюсь в какое-то подобие нашего коммунистического прошлого. Его, «подобия», я почти не застал, но имел о нем далеко не самые лестные представления. Действительность оказалась, на много более приятной.
Занеся в номер мою легкую спортивную сумку, подставка удалилась, а Ван Мен, все так же в ускоренном темпе принялась знакомить меня с основными моментами дальнейшей культурной программы. Слушая ее, я абсолютно не понимал о чем идет речь и у меня начало складываться впечатление, что меня с кем-то перепутали. Какие-то посещения выставок, культурных центров города, еще какая-то лабуда. Дважды я безуспешно пытался вклиниться в этот поток несуразностей и только на третий раз попытка оказалась успешной.
Девушка, дорогая, простите, как Вас там...., Ван Мэн. Я к вам немного по другому поводу. В ваших чертовых горах пропал самый дорогой мне человек. Какие к.... выставки!? Когда мы сможем отправиться поближе к этому вашему — пику Конгур. Я правильно говорю?
Да, вы все правильно говорите, уважаемый Володя, но, видите ли, дело в том, что туда вам ехать совершенно не нужно. Посудите сами — в горы вас все равно не пустят. Вы не альпинист, помочь там ни чем не сможете. Какой смысл туда ехать? Здесь вы будете получать точно такую же информацию о ходе поисков, как и там. Я пробуду с Вами все время пока Вы у нас гостить. Снабжать Вас самой полной, самой последней информацией - моя прямая обязанность. Я же ее получаю через моих руководителей непосредственно от начальника поисковой партии. Какой смысл ехать. Что здесь, что там Вы, к нашему великому сожалению, ближе к ней не будете и ничего помочь не сможете. А здесь.....
Все сразу встало на свои места. Встреча в аэропорту, гостинца «Шератон», более чем симпатичная сопровождающая. «Уважаемое китайское правительство» продемонстрировало свою полную открытость, безмерное сочувствие и готовность помочь бедным родственникам пропавших русских альпинистов, только пускать их в горы не собиралось ни при каких обстоятельствах.
Возможно, это даже правильно. Что там от нас толку. Чем я реально могу помочь? Безусловно, ничем. А вот под ногами мешаться точно буду. Обязательно буду. Несмотря на все старания хорошенькой Ван Мэн. Только надо придумать, как это сделать.
Послушайте, уважаемая Ван Мэн, я сейчас немного устал. Давай те мы вернемся к этому разговору через пару часов. Раз уж это Ваша прямая обязанность, Вы мне пока расскажите, что там произошло и как обстоят дела сейчас. Потом я немного отдохну, и мы обсудим мое место пребывания. Идет?
Конечно, конечно, уважаемый Володя. Несчастье случилось приблизительно двадцать часов назад. Экспедиция в это время находилась в районе пятого промежуточного лагеря. Это на высоте приблизительно пять тысяч триста метров. Погода резко ухудшилась и базовый лагерь у поселка Шан Гез потерял связь партией. Местные говорят, что в районе пика сошло несколько лавин. Связь с партией больше не восстанавливалась. Приблизительно в пятнадцать часов наше правительство уже знало о случившемся и было принято решение в случае необходимости выслать поисковую партию. Как видите, уже через два часа....
Да, да — я безмерно благодарен вашему правительству за такую оперативность. Правда я не совсем понял, что означает: «В случае необходимости»? Что такой необходимости сейчас нет?
Нет, нет — ну что Вы, уважаемый Володя, спасатели уже давно работают. К подножию Конгура они были доставлены около 18 часов. Тогда же сотрудники нашего посольства в России сообщили Вам о случившемся. Согласитесь — нам нужно было некоторое время для того чтобы разобраться в ситуации. Нельзя же поднимать панику только из-за того что пропала радиосвязь.
Хорошо, соглашусь. А, что сделано за те двенадцать или сколько там часов, которые спасатели провели в горах? Сейчас об экспедиции что-то известно?
К сожалению, никакими новыми данными мы не располагаем. В горах сейчас сильный ветер и наши сотрудники работают с большим риском для жизни. Как только будет хоть, что-то известно мне обязательно сообщат и я тут же передам Вам.
Понятно, что ничего не понятно. Хорошо. Дайте мне два часа на отдых, а потом жду Вас здесь и себя. Я же правильно понял — вы тут пока при мне, да?
Да, да уважаемый Володя. Я на эти дни в полном Вашем распоряжении. Пожалуйста, отдыхайте, а я через два часа вновь Вас навещу. Надеюсь, к этому времени я уже смогу сообщить Вам что-то более определенное.
Ага, как же, сейчас — сообщит она. Я прям такой наивный и всему поверил. Хорошая ты девушка Ван Мэн, но, пожалуй, здесь наши дороги разойдутся. Не приснился мне ваш Шератон ни в каком сне. Так, что ты уж лучше иди себе. И дверь за собой прикрой. Вот так.
Где у них тут телефонный справочник? Очевидно, недалеко от телефона. Ну конечно — где он еще может быть. Плохо конечно, что я по-китайски ни в зуб ногой, но хорошо, что в английском свободно. Такси, таки. Вот оно.
Урумчи. Красивый, однако, город. Из окна такси многого не увидишь, но впечатления очень даже очень. Многоэтажки, проспекты, улицы, дома — все довольно гармонично. Нет такого бардака, как в большинстве наших провинциальных городов — блестящий небоскреб, а рядом, сто лет не ремонтированная, пятиэтажка. Думаю, что старый город здесь тоже присутствует и далеко не все дома на его улицах такие парадные, но явного диссонанса не наблюдается. Как-то они смогли совместить одно с другим. Может спрятать одно за другое. Не знаю. Но в любом случае — город приятный. Полная противоположность таксисту.
Что-то тарахтит всю дорогу и все на китайском. А может не на китайском. Вроде, временами английские слова проскакивают. Но если это английской, то я тогда точно китаец. Неужели он не понял, что я в его тарабарщине ни в зуб ногой. Полчаса на английском, русском и языке немых пытался объяснить, что мне нужен железнодорожный вокзал, еле преуспел, а он теперь уже минут тридцать, что-то не своем родном рассказывает. Может это он сам с собою? Наверно все таксисты такие. Во всем мире. Что-то вроде профессионального заболевания или какой-то глобальной эпидемии, поражающей только водителей желтых машин с шашечками. Так, что я на больного злюсь? Лишь бы баранку крутить не забывал. Соображу пока куда мне собственно ехать. Слава Богу, в номере карта Китая оказалась. Довольно неплохая.... и путеводитель неплохой. На английском.
Приехали. Наконец-то. Теперь билет до Кашгара, а там видно будет. Черт, а она то здесь откуда!!!
Володя, Вы меня не дождались. Мне очень от того грустно. Я не думала, что русские мужчины такой необязательный.
Кажется, действительно сильно расстроилась. Даже небольшой акцент появился.
Простите меня, дорогая Ван Мэн. Поймите, пожалуйста. Не могу я там в Вашем Шератоне сидеть. Ну, поймите. Вы очень хорошая девушка. Я знаю - Вы сможете меня понять. Хорошо — я был не прав. Давайте вернемся в гостиницу и я Вам все расскажу. Вы сами решите, могу я тут сейчас сидеть или нет. Хорошо?
Хорошо, Володя, но вы обещаете меня больше не оставлять?
Да, Ван Мэн, обещаю. Я без вас больше ни шагу.
Конечно я пообещаю. Вроде от того что-то изменится. Я же вижу, что она здесь не одна. Вон те две подставки у нее за спиной — они уже не для того, чтобы сумочку донести. Серьезные такие подставки. Да и девушка Ван Мэн, кажется, не такая простая.
Хорошо, Володя, я Вам верю.
Подставки куда-то испарились. Быстро и незаметно. Они, что тут все по-русски понимают?
Тогда поехали, Ван Мэн. Где Ваша машина? Мой таксист куда-то исчез. Случаем не Вас испугался? Или у вас тут все таксисты такие — красивых девушек, как огня боятся?
Володя, Вы делаете мне комплимент?!
Кажется он довольно сомнительного свойства. Вам не кажется?
Я Вас не совсем понимаю. Наверно мой русский недостаточно хорош. Смысл некоторых оборотов от меня еще ускользает.
Да все ты понимаешь милая. И русский твой ничуть не хуже моего. Кстати интересно, где ты его так освоила. При случае обязательно спрошу.
Ван Мэн, у меня к Вам просьба. Давай те все же не будем возвращаться в гостиницу. Посидим в каком-нибудь кафе по вашему выбору. Хорошо? Что-то меня сегодня стены давят. Даже такие шикарные, как в отеле Шератон.
Ну, что же ты засмущалась? Инструкций на этот счет не было? И подставочки уже испарились. А вдруг это какой подвох.
Хорошо, Володя. Вам после перелета, безусловно, нужно поесть. Недалеко от Вашей гостиницы есть очень хороший ресторан. Там хорошая кухня. К сожалению не китайская — итальянская. Или вы хотите попробовать наши национальные блюда.
Ван Мен, милая, да все равно мне какая там кухня! Есть я не хочу совершенно. Мне просто нужно с тобой поговорить. Рассказать. Убедить.
Думаю, вашу национальную кухню мы еще успеем попробовать. Пока сойдет и итальянская.
Ресторан действительно хороший. Еда, только, совершенно безвкусная. Вроде итальянцы должны готовить острые блюда, а я вкуса совершенно не чувствовал. Что-то стоит на столе, а я говорю, говорю, говорю. Как я говорю. Отвратительно говорю!
Я уже рассказал ей все. И про телевизор Моню, и про египетскую царевну, и про хищный ковер, и про девочку на мотоцикле, и про изумительную госпожу Марчеано, и про хулиганистого пацана в растянутой футболке. Постепенно этого всего стало слишком много. Перемешалось и перепуталось, как макароны в моей тарелке. Пора заглохнуть.
Какое-то время над столиком висит тишина. Потом Ван Мэн встает и спрашивает:
Так, вы ее никогда не видели?
Да.
А она Вас?
Тоже нет. Понимаешь, не видели в этом реальном мире, но....
Я сам-то понимаю, что говорю? И так уже все испортил. Она, конечно, поняла, что, по сути, я никакой не родственник, и незачем со мной возиться. Сейчас возьмет трубку позвонит этому своему «уважаемому китайскому правительству» и меня просто выкинут из страны. Так и есть — уже звонит.
Незнакомая речь кажется враждебной. Я не понимаю ни слова, но вот эти неожиданные прищелкивания, резкие подъема тона — не могут они означать для меня ничего хорошего. Надо быстро, что-то думать.
Володя, у меня есть один хороший друг. Я ему сейчас позвонила. Я попросила сделать мне личное одолжение. Думаю, он сможет Вам помочь. Вы же хотели ехать в Кашгар? Думаю, Вы там будете. Но только не сегодня. Возможно и не завтра. Моему другу нужно некоторое время. Поверьте — для вас это самый лучший вариант. Других просто нет.
Ван Мэн...., блин.... как же... Вы самая замечательная девушка Китая. Я даже не знаю, как вас благодарить. Я сделаю все, как вы скажете. Куда мне? В гостиницу? Я прям сейчас. В тюрьму? Да ради Бога! Только, пожалуйста — пусть твой друг поможет мне оказаться на этой чертовой горе. Пожалуйста.
Володя, в тюрьму у нас не надо. Это очень плохое место. Лучше в гостиницу. Мой друг обязательно постарается Вам помочь. Если он сказал, значит сделает.
Кажется, она действительно умеет улыбаться. Не натягивать на свое хорошенькое личику ту дежурную улыбку, которой встретила меня в аэропорту, а выражать эмоции. Я не совсем понял какие, но то, как она улыбнулась, когда услышала про тюрьму, точно не было просто вежливостью.
Она действительно красивая девушка. Маленькая, стройненькая и похожая на добрую лисичку. Почему в наших сказках все лисички хитрые плутовки? Может это только русские лисички такие? Та, что сейчас сидит передо мной не русская и совсем не хитрая. Она добрая — маленький добрый зверек, которого хочется пожалеть. Странно — по логике вещей жалеть надо меня. Главная здесь она. Это я от нее завишу. Значит, жалеть надо меня, а хочется ее. Почему? Может быть, из-за этой ее первой натуральной улыбки? Было в ней, что-то такое, немного обиженное, чего я, честно говоря, не совсем понимаю. Может быть, она мне объяснит.
Ван Мэн, простите, можно дурацкий вопрос?
Да, Володя, конечно спрашивайте. Это же моя служебная обязанность отвечать на все Ваши вопросы.
Нет, нет, Ван Мэн, - так не пойдет. То, что я Вас спрошу к Вашей службе отношения не имеет. Если не хотите, можете не отвечать. Почему Вы решили мне помочь?
Опять эта улыбка. Теперь пожалеть ее хочется еще больше. И саму улыбку и девушку, которая так улыбается. Она замечательная девушка. Я в этом уверен.
Действительно, немого странный вопрос, Володя. Я на него отвечу. Если вы разрешите немного позже. Раз я обещала, значит отвечу. Только давайте вы сейчас поедете в гостиницу, а завтра с утра я приду и все Вам расскажу. Если вы позволите, я не буду Вас провожать. Мне необходимо съездить в одно место. Вы меня извините?
Она не только красивая, но и умная девушка. Как она поняла, что теперь я точно дождусь ее в гостинице? Даже не потому, что мне интересно, что она расскажет.
Володя, я обещала Вам рассказать.
Лисичка сегодня другая. Дело даже не в том, что одета она по-другому. Вчерашнюю короткую юбочку, белую кофту и что-то вроде мужской жилетки без рукавов, сменил более европейский брючный костюм, но дело не в этом. Случилось, что-то, что заставило вчерашнюю бесхитростную лисичку немного приблизиться к русскому варианту.
Мы сидим в моем номере, за невысоким круглым столиком на резных деревянных ножках. Перед нами две чашки заказанного ей кофе. От них по номеру распространяемся крепкий густой аромат, но меня он совершенно не бодрит. Только в голове крутиться дурацкая мысль, что вчера бы она, скорей всего, заказала чай.
Эту ночь я практически не спал и выгляжу сейчас не лучшим образом. В те короткие промежутки, когда удавалось вздремнуть на знаменитой шератоновской кровати, перед глазами плыли какие-то смутные образы. Что-то очень белое, такое, что резало глаза и не давало рассмотреть всю картинку целиком. Как будто я смотрел на снимок, сделанный против солнца. Свет обхватил фигуру, смазал контуры, оставил только силуэт, до которого я очень хотел, но никак не мог дотянуться рукой.
От беспомощности я начинал злиться. Силуэт пропадал, а я оказывался в каком-то очень холодном коконе. Пошевелить даже пальцем не было никакой возможности и, кажется, мои глаза были закрыты. Видеть, я ничего не видел, только чувствовал, что мне очень не хватает воздуха. Не то, что его не было совсем, но очень мало. Любая попытка вздохнуть поглубже оборачивалась резкой болью в груди и я старался дышать только поверхностным дыханием. Моим единственным спасением была тоненькая струйка свежего морозного воздуха, которая изредка касалась моего лица, и я очень боялся, что в какой-то момент она совсем иссякнет.
Из кокона меня выдернул Санькин звонок. Не знаю, сколько времени показывали его часы, а мои половину шестого утра.
Вован, привет, как долетел? - его всегда бодрый голос, был немного подернут необычной грустинкой.
Нормально. Ты меня разбудил. Впрочем, хорошо, что разбудил. Какая-то муть снилась.
Какие там у тебя дела? Мечту нашел?
Кого, кого, — я даже не понял о чем он говорит.
Ну, эту свою, существующую-несуществующую скалолазку нашел?
Пока нет. Только завтра, надеюсь, буду в горах.
Это плохо, Вовчик, это плохо. Прости, брат, но ты нам здесь очень нужен.
Внутри у меня все оборвалось. Конечно, я бы никуда отсюда не уехал, но подводить Саньку очень не хотелось. Может быть можно как-то по-другому?
А что случилось то? В чем проблема?
Санька немного помедлили, видно решал, стоит или нет говорить по телефону, потом все же решился.
Помнишь свою работу по банку? Ту последнюю.
Помню, конечно. Я что-то упустил?
Да, не, Вов, ты молодец. Просто нужно сделать так, чтобы в эту пятницу во второй половине дня ни один платеж из банка не ушел. Сможешь? До обеда на счета поступит очень солидная сумма, а после обеда ее часть или всю целиком ее попытаются перевести в оффшор. Крайне важно, что бы этого не случилось.
Мне сразу полегчало.
Сань, да какие проблемы, конечно смогу! Для этого мне совершенно не обязательно ехать домой. Вы сможете переслать мне сюда мой «бук»? Теоретически мог бы попробовать все сделать и так, но с ним будет быстрее. Там есть все необходимые приблуды. Без них тоже конечно возможно, но придется ручками ковыряться.
И все? Тебе нужен только твой «бук», - в Санькином голосе сквозило недоверие.
Да не переживай, брат! Раз сказал, значит сделаю. Бук и хороший канал в сеть.
Ок, Вов. Бук к вечеру будет у тебя, а интернет в Шератоне, думаю, есть, - даже через столько верст расстояния было слышно, как он усмехнулся. - На всяк случай, если что, подойдешь к любому администратору, назовешься и у тебя такой канал будет — сам в него пролезть сможешь. Со всеми потрохами.
Мы еще немного поболтали, потом Санька пожелал мне удачи в горах и отключился. Больше я до прихода Ван Мэн не уснул. Тупо бродил по номеру, старательно обходя вся имеющиеся зеркала. Смотреть на свою измятую физиономию желания не было никакого.
Я Вам расскажу, Володя. Только рассказ будет долгим. В нашей стране принято слушаться старших. Куда поступить учиться, на какую работу устроиться — все это решают родители. Наши молодые люди очень редко принимают участие в своей судьбе.
Я хорошая дочь. Мой отец, большой начальник, может мной гордиться. Я училась в школе, которую он для меня выбрал, поступила в институт, который он указал, пошла работать туда, куда он захотел — в учреждение его давнего друга. В какое не спрашивайте, - все равно сказать я этого не могу. Главное, что мне не нравиться моя работа, не нравился институт, где я училась и очень не нравиться папин друг. Мне нравиться рисовать.
Свой первый рисунок я нарисовала, когда еще толком не умела ходить. Мама случайно уставила у моей кроватки ручку и лист бумаги, а когда вернулась, он был весь изрисован. Конечно, это были детские каракули, но потом стоило мне только заплакать, мне давали карандаш, лист бумаги и я сразу же затихала. Когда пошла в первый класс, мои рисунки заметили учителя и я стала принимать участие в выставках. Тогда же родители купили мне настоящий мольберт и краски.
В то время мой папа еще не был большим начальником и мы жили в обычной, длинной, скучной девятиэтажке в рабочем районе. Гулять на улицу меня почти не выпускали. Папа всегда говорил, что если его дочь будет общаться непонятно с какими детьми, это может плохо отразиться на его карьере. Из школы я сразу шла домой, делала задания и садилась рисовать.
С конца весны и до середины осени, пока было тепло, я рисовала на балконе. Вид города, распускающихся и опадающих деревьев, огни ночных фар на дороге, птицы, летящие в июньском небе — все казалось мне прекрасными и всех их я хотела нарисовать.
Когда мне было двенадцать лет, в квартиру за стеной переехали новые соседи. Подъезды у нас были разные, но балконы примыкали один к другому. Мы слышали, как они затаскивают мебель, как обустраивают свое новое жилье. Папа даже пошел познакомиться с новыми жильцами, но вернулся мрачнее тучи и строго настрого запретил мне общаться с кем-либо из той квартиры.
Я всегда была хорошей дочерью, но запрет интересен и по вечерам, уже лежа в своей кровати, я прислушивалась к тому, что делается за стеной. Как я поняла, там тоже жили молодые муж с женой и с ними сын, где-то моего возраста. Я с ними никогда не разговаривала и не могу сказать, что это были за люди, но постепенно меня поразило, что в их доме никогда не было слышно недовольных голосов. Они никогда не ругались, никогда друг друга ни в чем не обвиняли и, по-моему, ни один из них, ни разу не сказал раздраженного слова. Тогда я не понимала, почему отцу они не нравятся гораздо больше всех остальных соседей, но о причинах спросить боялась.
Однажды, где-то через неделю после того, как они переехали в наш дом, из их квартиры донесся звук рояля. Играл мальчик. Его родители были на работе, мои тоже и я, сидя на балконе за мольбертом, слушала, как он играет.
Не знаю, где он учился, но его игра меня завораживала. Он играл вашу — европейскую музыку. Сначала это было, что-то патетической и очень серьезное. Оно быстро ему надоело и как-то стразу, без какой либо паузы сосед перешел к воздушной весенней мелодии. Ее я слушала довольно долго. Потом с соседнего балкона стали долетать звуки удивительного вальса. В музыке я не очень разбираюсь, но то, что теперь он играет вальс, поняла сразу. Не могу передать чувства, которые меня охватили. Казалось, что это я танцую на сказочно красивом балу императора и мои руки сами принялись, что-то рисовать на холсте.
Когда мелодия закончилась, я услышала, как сосед закрыл крышку рояля, встал, подошел к двери своего балкона. Чего я испугалась, не знаю. Может отца. Может просто того, что он поймет, что я слышала его игру. Вскочив, я оставила холст на балконе и забежала в квартиру, забилась в самый дальний уголок.
Кажется, он меня даже звал. Я не уверена, но с балкона доносился его голос. Потом голос смолк и через некоторое время я услышала, как закрылась дверь его балкона. Нужно было вернуться забрать холст и краски, но я долго не решалась даже войти в свою комнату. Потом все-таки собралась с духом выскочила на балкон, схватила все, что там забыла и бегом в комнату. Дверь на его балконе больше не хлопала.
Немного успокоившись, я посмотрела на то, что рисовала, пока он играл. На зеленой поляне, среди ярких алых цветов, очень похожая на меня девочка, одетая в шикарное бальное платье, танцевала вальс.
На следующий день, утром он снова заиграл. Дома опять никого не было, но выйти на балкон я долго не решалась.
На этот раз он начал со вчерашнего вальса. Потом, постепенно перешел на какую-то плавную мелодию, струящуюся, как лесной ручей. Я не выдержала, взяла мольберт, вышла на балкон и стала рисовать.
В отличие от первого раза, теперь я рисовала осознанно. Слушала его музыку и пыталась перенести ее на холст. Когда он закончил играть, то не сразу встал из-за рояля. Вышел лишь, когда я шумно закрыла за собой балконную дверь. Конечно, я оставила мольберт на балконе, но на этот раз из комнаты не убегала. Стояла на пороге и ждала.
Смотрел он долго, а потом вернулся к роялю и быстро взял несколько восторженных аккордов.
Наша игра продолжалась почти год. Он играл мне мелодию, а я ее рисовала. Как-то один раз он заболел и не играл целых два дня. Мне было скучно. Я сама нарисовала еще не сыгранную им мелодию и оставила ее на балконе. Выздоровев, он первым делом вышел на свой балкон. Через пять минут я услышала, как из его квартиры полилась новая, но очень знакомая мне музыка. Он сыграл то, что я нарисовала. Сыграл все до последней нотки, именно так, как я это чувствовала, когда писала картину.
Это был самый счастливый год моей жизни. Я так ни разу его и не увидела, но вместе мы создали только наш удивительный мир. Мы были еще детьми, но в нем было все - и счастье, и красота, и любовь. Не было толь подлости и предательства.
Через год, папу назначили на ответственную должность, и мы сменили квартиру. Пережали мы очень быстро — буквально за один день, но я успела нарисовать разлуку. Ее я специально «забыла» на нашем старом балконе. Ее и ту, самую первую картину, где я танцевала на лугу. Больше оставить было нельзя. Если бы заметили, отец очень рассердился, а так я могла сказать, что случайно забыла.
Десять лет о своем соседе я ничего не слышала. Его музыки со мной больше не было, но я развесила по стенам своей новой комнаты те картины, что нарисовала за последний год и наш мир меня не оставил. Конечно, я его не забыла. Это было просто невозможно. Вы, Володя, должны это понимать. За это время я закончила школу и институт, поступила на работу. Все мои подруги влюблялись в мальчиков, знакомились, встречались. Некоторые даже вышли замуж. Правда, не за тех с кем встречались, но так уж у нас заведено. Я не знакомилась ни с кем. Сокурсницы надо мной подсмеивались, но я никому не рассказывала о том мире, который наполняет мою комнату и который я бы не променяла, ни на что и ни на кого.
Однажды, я тогда училась на третьем курсе, отец сказал: «Помнишь наших соседей за стенкой? На той старой квартире? Посадили его». Внутри у меня все оборвалось. Почему-то я подумала, что посадили сына. С трудом скрыв волнение, я спросила: «За что?». «За антиправительственную пропаганду» - ответил отец и продолжил - «Жалко, что жена с сыном успела скрыться. Отпрыск, по всей видимости, в отца пошел. Я, как чувствовал тогда». Отец говорил, что-то еще, но я его уже не слышала. Как это не печально, но меня переполняла радость, что посадили не его — не того кто смог сыграть для меня целый мир. Мне, конечно, было стыдно — у него в семье произошло несчастье, но я радовалась, что оно произошло не с ним.
Потом от него пришло письмо. Я тогда уже закончила институт и поступила на работу к отцовскому другу. Однажды, проверяя свой электронный почтовый ящик, я обнаружила сообщение с прикрепленной фотографией. Это была та самая разлука, что я оставила на балконе нашей старой квартиры. К тому же письму был прикреплен и файл с мелодией. Он опять сыграл мою картину. Только не полностью. Начало было моей разлукой, а потом образ менялся. Грусть в нем все равно звучала, но и надежда тоже. Я поняла, что не зря ждала десять лет.
Мы снова стали переписываться. Это были странные письма. Послания без слов. Я рисовала, он — играл. Он играл, я рисовала. Все, как тогда - в детстве. Только теперь мы оба были взрослыми и наш мир от этого только обогатился.
Не знаю, стал ли он при этом лучше. Кроме детского счастья и радости в нем поселились, и печаль расстояния, и надежда на встречу, и боль невозможности коснуться любимого. По-прежнему не было только подлости и предательства.
Сначала я дала себе слово не пытаться узнать, где он находится, но потом не выдержала. В нашей организации есть целый отдел, который занимается именно компьютерными вопросами. Вычислить место положения отправителя электронной корреспонденции для них не проблема. Я придумала, какой-то предлог и попросила. Оказалось, что в другой стране, очень, очень далеко от меня.
В первое мгновение, когда принесли отчет, было такое ощущение, что весь мой мир разрушился, сложился, как карточный домик. Я никогда не смогу выехать из Китая. Меня просто не выпустят. Он, по всей видимости, никогда не сможет приехать на родину. Я даже нарисовала этот карточный домик. Долго думала, отсылать ему или нет, но так и не послала.
Мою боль, он почувствовал и без рисунка. Сначала его музыка спрашивала меня, что случилось, потом вместе со мной грустила, потом стала меня успокаивать и в ней появилась надежда. Своей надеждой он заразил и меня. Постепенно по одной мелодии, по одному рисунку наш мир стал восстанавливаться, но кто мы такие, чтобы спорить с судьбой? Зачем мы вообще надеемся? Это глупое и вредное чувство.
Полгода назад папин друг попросил у отца моей руки. Он еще не очень старый мужчина и у него давно умерла жена. Он мне не нравиться, но что я могу поделать?! Отказать я не могу. Папа уже обещал. Он тоже не мог ему отказать. Выхода нет. Так распорядилась судьба и нам остается только смириться. Тот, для кого я рисовала, этого еще не знает. Сказать я ему не могу, а нарисовать такое невозможно.
Я тянула, сколько позволяли приличия, но вчера назначила день нашей помолвки. Это лучшее, что я могла сделать. И я, и Вы, Володя, - мы оба построили свой карточный домик, создали свой мир. Мой, к сожалению, рухнул. Что же, - пусть маленьким утешение будет то, что рухнул он не напрасно — помог сохранить Ваш. Ваш карточный домик, Володя. Пожалуйста, найдите ее — ту свою девушку. Теперь это очень важно и для меня.
Милая, милая Ван Мэн. Ты замечательная девушка. Вчера я слушал твою историю и даже немного не верилось, что такое может быть. Я знаю, что ты говорила чистую правду. На твоем лице почти не отражалось никаких эмоций, но я понял, каких усилий тебе это стоило. Отзвуки того что кипело у тебя в душе, пробегали по твоему чистому лбу и придумать ты их не могла.
Ван Мэн, я обязательно найду Женю. Теперь я в этом уверен даже больше чем раньше. Когда просит такой человек, как ты, просьбы нельзя не выполнить. Я найду ее и ради нас и ради тебя. Прости, что ничего больше я для тебя сделать не могу.
Но сначала, мне нужно выполнить еще одну просьбу. Сашину. Вчера вечером, уже почти ночью, в дверь номера постучал очень вежливый китаец в форме отеля. Я открыл, и он вручил мне мой ноутбук. Было такое впечатление, что он просто сходил в соседнюю комнату, взял его со стола и принес мне.
Этот же китаец, на ужасном русском произнес.
Если Гаспадэн не может WI-FI в номере, к его услуга быстрая канала служебная помещеня. Гаспадэн должен позвянить эта номер.
Вместе с буком он протянул мне карточку с внутренним номером и удалился.
К счастью звонить мне не нужно. Скорости, которую может обеспечить их WI-FI, вполне достаточно, а и видеть кого-то постороннего мне сейчас не хочется. Да и совершенно лишнее, чтобы посторонние видели, как я работаю.
Войти на сервер банка для меня не просто, а очень просто. Недавно я здесь уже был и уже тогда не понял, чем вообще занимается целый отдел электронной безопасности, которому платят довольно приличную зарплату. Удаляясь, я, естественно, оставил для себя «черный ход» и теперь им просто нужно воспользоваться. Два поворота ключа — две строчки несложного кода и я внутри. Теперь спрячем, среди сотен тысяч файлов одно маленького троянчика и запишем его же код в один из файлов системы. Все — дело сделано. В нужное время он проснется, закодирует несколько важных библиотек, перепишет несколько конфигов, перенаправит маршруты в пустоту в /dev/null и ни одна копейка не уйдет со счета. Даже если у местных администраторов, по какому-то недоразумению, хватит мозгов понять, что случилось, на восстановление системы потребуется несколько часов. Ровно столько, сколько просил Саша. Если же чуда не случится, то опять же, спустя положенное время, мой умный троянчик сам вернет все на свои места и работоспособность будет восстановлена.
Все — пора уходить. Сейчас позвонит Ван Мэн и мы поедем в город, в который я один раз уже не попал. Об этом меня вчера тоже предупредил косноязычный китаец.
Глава восьмая. Американец.
«Пол, приезжай, ты мне срочно нужен» - так она по телефону со мной еще не здоровалась. Не думал, что ей вообще кто-то может быть срочно нужен, но даже сюда в Нью-Йорк, через много, много миль, через целый океан, долетает ее волнение. Похоже, начались проблемы. Их просто не может не быть, когда имеешь дело с этими русскими. Говорил мне папа - «Не путай бизнес с удовольствием». Нет, не послушался, не удержался. Впрочем, разве он сам устоял бы против такой женщины? Хорошо ему рассуждать — в его время таких просто не было.
До сих пор не могу забыть, как мы познакомились. Зачем меня тогда занесло на пятую авеню, не помню. Помню, притормозил у Empire State Building и так и застыл с открытым ртом, как последний тинэйджер. Она как раз выходила из его дверей и я подумал, что сплю. В жизни такой женщины существовать просто не могло.
То, что она не турист, возвращающийся с одной из смотровых площадок, я понял сразу. Эту праздную публику с их глупыми лицами не люблю и узнаю сразу. Ничего общего она с ними не имела. Строгая и вместе с тем развратная она шла в направлении моей машины, а я не мог оторвать глаз от этих ног, от этих бедер, от этой груди. В ее походке сквозила уверенность и грация, сила и хрупкость.
То, что она не американка я тоже понял сразу. Такого выражения лица у наших женщин не бывает. Они либо слишком деловые и тогда становятся похожи на мужчин, либо слушком суматошны. Есть еще обыкновенные скучающие куклы, но их я вообще не замечаю. Разве можно всерьез обратить внимание на красивого манекена в витрине «Tommy Hilfiger»? Только на одежду, которую он рекламирует. Не заметить же эту женщину было просто невозможно. Она не торопилась, не суетилась, просто шла на какую-то важную встречу и при этом оставалась женщиной — была уверена, что, если надо, ее будут ждать хоть целую вечность.
К тому моменту, как она перешла на другую сторону авеню, за мной образовалась целая пробка. Какой-то назойливый таксист принялся надоедливо сигналить прямо у заднего бампера. Как бы мне не хотелось бросить машину, догнать уходящую мечту, пришлось срочно трогаться. К тому времени, как удалось найти парковку, женщина уже исчезла.
Всю следующую неделю я не находил себе места. Ходил, говорил, с кем-то встречался, работал, а перед глазами постоянно стояла только она. Попасть на пятую все семь дней случая не представлялось. Да, и чтобы я там делал? Шанс, что опять встречу ее у выхода из Empire был ничтожно мал.
К концу недели я дошел до того, что начал путать даты с котировками и понял, что так дальше продолжаться не может. Я просто обязан был ее найти, во что бы то ни стало.
Первой мыслью было обратиться к частному детективу, но какое задание я бы ему дал? Кого попросил искать? Великолепную блондинку, которая переходила дорогу перед капотом моего автомобиля семь дней назад. Смешно. Боюсь, что даже объективно описать ее я бы не смог. Кроме моих восторгов и абсолютно субъективных оценок детектив ничего бы не получил, а блондинок в городе не один миллион. Конечно, я был уверен, что она иностранка и это сужало круг поисков, но чем либо подтвердить свою уверенность я не мог.
Здраво поразмыслив, от варианта с частным розыском я отказался.
Следующей в голову пришла идея обратиться к брату. Сразу тревожить его я не решился, но чем дальше, тем больше эта мысль мне нравилась. В конце концов, с его весом он вполне мог неофициально попросить начальника полиции о мелкой личной услуге и ничего бы это ему не стоило. Тот же, в свою очередь, мог задействовать такие средства, которые наверняка решат мою проблему. Спустя день я убедил себя, что это лучший выход из положения и, выбрав время, когда брат не был на заседаниях конгресса, заскочил к нему в кабинет.
К моему удивлению Ник откликнулся сразу, попросил дать ему два дня и спустя этот срок, где-то в полдень, ко мне зашел мужчина в штатском. Вежливо поинтересовавшийся моим именем, он представился офицером полиции и передал мне запечатанный конверт. Какое-то время вскрыть его я не решался, потом, когда мой посетитель уже вежливо попрощался и ушел, аккуратно разрезал толстую бумагу обертки, судорожно схватил выпавшие фотографии.
Это была она. Никакого сомнения.
К фотографиям прилагалась маленькая статистическая справка. Зовут — Неля Смирнова, гражданство — Россиянка. В Нью-Йорке по приглашение уважаемой риэлтерской компании. В России имеет свой бизнес, является председателем директоров банка. Остановилась в Lowell Hotel на Манхеттене. Виза истекает через две недели.
Я в ней не ошибся. Такая женщина! Даже не страшно, что русская. Остается только придумать повод для знакомства. Впрочем, что тут думать.
Администратор Lowell Hotel вежливо принял мою визитку. Фамилию он, конечно, узнал, но, как подобает вышколенному слуге, вида не показал.
Я, немедленно передам Вашу просьбу госпоже Смирновой. Где Вам будет удобнее с ней встретиться. У нас есть великолепные комнаты для переговоров.
Да, пожалуй, это будет удобно. Проводите меня.
Ждать пришлось именно столько сколько положено в такой ситуации. Ни секундой больше и ни секундой меньше. Даже в такой мелочи она подтвердила класс и, когда, наконец, вошла в комнату, у меня опять перехватило дыхание. Оказаться с ней в одном небольшом замкнутом помещении — для меня это было, как исполнение самой заветной мечты. Потеряв рассудок от переполняющего счастья, я чуть не допустил бестактность — встал навстречу только когда она уже почти подошла к консервативному деловому столу посреди комнаты.
Опять надо отдать ей должное — мое состояние она уловила сразу, но ничем этого не выдала. Присаживаться на поданный мной стул, поздоровалась ровным деловым тоном.
Добрый день, господин Пол. Вы хотели меня видеть?
Добрый день госпожа Смирнова, - я опять чуть не совершил ошибку и, как последний студент не пустился в объяснения, как сильно хотел ее видеть. Удержавшись в последнюю секунду, сказал — Дело в том, что я представляю одну из самых старых американских компаний, оказывающих помощь иностранным бизнесменам у нас в стране. Как нам стало известно, Вы заинтересованы в сотрудничестве, с американскими компаниями и тут мы могли бы оказать вам неоценимые услуги, - подготовиться к нашей встрече на должном уровне я не успел и теперь просто импровизировал. Какие у нее интересы в Америке я тогда еще не знал и выстрелил наугад. Как и почти любой выстрел наугад, мой прошел мимо цели.
Господин Пол, Вас очевидно неверно информировали. В настоящее время я здесь с частным визитом, и никакого отношения к компании, в которой я работаю, он не имеет.
Над столом повисла неудобная пауза и нужно было, как можно быстрее, спасать положение. К сожалению, ничего путного в голову не приходил. Оставалось только признать свое поражение в этом раунде, встать и уйти.
Неожиданно она спросила:
Господин Пол, простите за любопытство, у вас есть брат по имени Ник?
Похоже, она, в отличие от меня к нашей встрече подготовилась. Успела за какие-то пятнадцать минут, что я ждал ее в этой комнате! Не люблю чувствовать чье бы то ни было превосходство, но тогда смог лишь еще раз восхититься.
Да, Вы правы госпожа Смирнова. У меня есть брат Ник, и мы с ним очень дружны.
Что же, тогда, возможно, мы сможем быть полезны друг другу. Предлагаю обсудить это вечером за ужином. Ресторан этого отеля Вас устроит?
Вынужден сказать, что с ней бы меня устроила и грязная забегаловка в последней из трущоб и она это, конечно, понимала. Только из вежливости дождавшись моего «Да конечно, как Вам будет угодно», она сказала: «Тогда ровно в семь жду Вас в баре», поднялась и, вежливо улыбнувшись, вышла из комнаты.
До вечера я не знал, куда себя девать. В офис больше не вернулся. Даже сама мысль о работе была противна, и до шести вечера я бесцельно прохаживался в Central Park. Никогда бы раньше не подумал, что смогу уподобиться этим бесцельно слоняющимся личностям, но вот пришлось.
Перед семью часами заехал домой, переоделся и за десять минут до назначенного срока был в баре Lowell Hotel.
Проявить себя джентльменом не удалось. Она уже ждала. Сидя на высоком стуле у стойки, потягивала «Мартики драй» и, как всегда, была неотразима. До этого я ее видел только в деловом костюме, который хоть и казался на ней сексуальней иных вечерних нарядов, но с тем, что было надето сейчас, он ни в какое сравнение не шел. Я даже не могу назвать это платьем. Что-то такое узкое, длинное и, вместе с тем, открытое до последней степени. Оно обтягивало ее, как змеиная кожа, а глубокие вырезы на бедре и груди сушили горло лучше любой пустыни.
Господин Пол, еще раз здравствуйте, Вы вовремя, - она грациозно поставила недопитый коктейль на стойку, соскользнула со стула и взяла меня под руку, - Вы позволите?
Ее рука лежала на моем локте, вьющиеся белые волосы касались плеча и последний вопрос был, как минимум, лишний.
Пойдемте. Я взяла на себя смелость заказать нам ужин из номера. Надеюсь, вы не брезгуете своей национальной кухней? Все эти итальянцы, китайцы, французы и тому подобные «специалисты», на мой взгляд, в еде ничего смыслят. У них все как-то однобоко. Сплошная рыба или сплошные макароны. Хуже того лягушки. У вас же все намного разнообразней и интересней. Такой синтез культур и продуктов, которые я больше нигде встречала. Разве, что дома в России.
Я бы, пожалуй, рискнула угостить Вас русскими блюдами, но боюсь, что здесь их нам если и подадут, то на поверку окажется, что ничего общего с первоисточником они не имеют. Мне вообще кажется, что в каждой стране, нужно предпочитать национальную кухню. У нас есть такая пословица «Не езди в Тулу со своим самоваром». На мой взгляд, очень правильно. Вы со мной согласны?
Понятие не имею где эта Тула, плохо представляю, что такое «самовар», но разве мог я с ней не согласиться?! Я даже говорить тогда не мог. Только повиноваться.
Мягко направляя, она провела меня в ресторан, подвела к сервированному столу. Только присев на стул, я, наконец, вернул себе способность внятно изъясняться.
Да, Вы, безусловно, правы госпожа, Смирнова. Подделки всегда вредны. Я бы даже сказал, что они опасны. Всегда предпочитаю только натуральные продукты из первоисточников.
Пол, давайте больше без этих «госпожа», «господин». Если мы предполагаем тесное сотрудничество они, наверно, лишние. Для бизнеса главное доверие, а полное доверие может быть только между друзьями. Идет?
Она так обворожительно улыбнулась, что даже если бы я хотел сказать «нет» я бы сказал «да». Впрочем, я и не хотел.
Где-то читал, что давным-давно в России, еще при царе, существовали целые институты, в которых молодых девушек не учили ни чему кроме хороших манер. Одной из дисциплин этих учебных заведений было умение поддерживать беседу. Не знаю, есть ли такие сейчас и училась ли в них Неля, но ее умению вести разговор мог позавидовать любой преподаватель, читающий в Гарварде курс делового этикета. Одним-двумя словами она направляла наше общение в нужное русло, короткой репликой задавала новую тему, милой улыбкой загораживала путь неловкостям.
Да, признаю — в тот вечер главной за столом была она. Самое интересное, что мне это было приятно. Даже ее лесть, вульгарной не выглядела и ничего против я не имел.
К концу вечера, и опять именно тогда когда нужно, она подняла бокал и сказала.
Пол, а сейчас давайте выпьем за наше будущее плодотворное сотрудничество. Мне оно уже приносит неплохие дивиденды. Именно оно стало поводом к такому прекрасному вечеру, к нашей милой беседе и уже потому достойно глотка вина.
Мы пригубили бокалы и она продолжила.
Видишь ли, Пол, сегодня утром я немного покривила душой, сказав, что мое посещение Америки ничего общего с бизнесом не имеет. На самом деле это исключительно деловая поездка. Вот к компании, в которой я работаю, это действительно отношения не имеет. Тут я сказала чистую правду. Это нужно только мне и, надеюсь, ты мне сможешь помочь.
Все, что в моих силах. Все что в моих силах.
Дело в том, что я не собираюсь всю жизнь жить в России. Мне не очень нравиться эта страна. Если быть точным — то, что сейчас в ней твориться. Все это не для меня. Слишком утомляет. Я хочу перебраться к вам, в Америку. Я уже прикупила тут, в Нью-Йорке, кое какую недвижимость и останавливаться на этом не собираюсь. Некоторые сбережения у меня уже есть и в скором времени будет еще больше. Все, что удастся собрать, я намереваюсь вложить здесь. Как следствие, уже сейчас очень остро стоит вопрос с гражданством. Я хочу стать гражданкой Америки.
Она опять улыбнулась своей неотразимой улыбкой, и я поспешил заверить.
Это вообще не проблема. Думаю, только по этому поводу ты бы ко мне не обращалась. У тебя есть еще что-то, в чем тебе действительно нужна помощь? Я готов, говори.
Да, Пол, ты прав. Во-первых, по ряду причин, я сейчас не могу слишком часто здесь бывать. Даже как-то афишировать свои поездки в вашу страну, для меня, в настоящий момент, крайне нежелательно. Поэтому, мне нужна надежная компания, которая присмотрит за моими инвестициями, до тех пор, пока я окончательно сюда не переберусь. Даже не просто присмотрит за тем, что есть, а поможет выгодно разместить то, что будет. Это первый этап. Второй начнется, когда я окончательно переберусь в Нью-Йорк. Как бы это получше объяснить. Пол, ты ради Бога не обижайся, но в нашей стране люди сейчас живут совсем не так, как у вас. Вы более цивилизованы и многое из того, что для нас самая очевидная реальность, покажется тебе просто диким. Так вот — когда я переберусь сюда, вполне возможно, в России найдется человек, который захочет мне отомстить. Поверь — ничего плохого я делать не собираюсь, но такое развитие событий вполне возможно. Так вот — мне здесь нужен будет человек, который сможет меня защитить. Понимаешь о чем я? Пол, прости, ты мне очень понравился. Сразу. Я не обманываю. Я буду очень рада, если этим человеком окажешься ты.
Суть ее предложения до мня дошла не сразу. Это самая непредсказуемая женщина, которую я встречал в своей жизни и только она способна выбить меня из колеи. Нет, я, конечно, не испугался какого-то там русского, который, возможно, что-то там против нее имеет. Плевать мне и на него и на то, что он там имеет. Мы не в России, туда я не собираюсь, а здесь он, даже теоретически, ничего мне сделать не может. Не тот уровень. Кем бы он там у себя не был, все равно не тот. Ошарашило другое. Она собирается переезжать в Америку и просит моего покровительства! Что это означает понять не сложно. Такого поворота я даже представить себе не мог.
Что уж тут, что врать самому себе — я не молодой человек, а семьи до сих пор нет. Все, кого встречал до нее, интересовали лишь в первые пять минут. Максимум до первого, совместного утра. С ней все будет не так. Я это понял еще тогда, в машине, на пятой. Конечно, она не предложила взять ее в жены. Это было бы просто пошло. Она сказала....
Неля, ты просто не представляешь, насколько я буду счастлив, оказаться в роли такого человека, - чтобы сформулировать и произнеси эту простую фразу мне потребовалась целая минута.
Пол, мне тоже очень приятно, что мы поняли друг друга. А сейчас ты не мог бы проводить меня до лифта? Я немного устала. Завтра, надеюсь, мы снова встретимся.
Те тринадцать дней, что оставались до истечения ее визы, мы провели вместе. К одиннадцати утра я заезжал в Lowell Hotel и ждал ее в холле. Она спускалась, и мы просто бездельничали. Я показывал ей город, в котором ей предстояло жить. Мы побывали и в музее Гуггенхайма и в Публичной библиотеке. Мы гуляли в Вашингтон-сквере и обедали в «Per Se». Очень быстро я понял одну удивительную вещь – она не любит шопинг. У нее исключительный вкус в одежде, он всегда покупает только то, что ей безоговорочно идет, но делает это как-то по-мужски. Заходит в магазин, указывает на то, что ей нужно, берет практически без примерки, а потом, через некоторое время, это одевает и оказывается, что лучшего выбора просто не было.
На третий день нашего знакомства, после обеда, мы прогуливались по Мэдисон и зашли в Yves St. Laurent. Вечером мы собирались в Radio City Music Hall, и она хотела одеть что-то свежее. Я тогда об ее уникальном даре еще не знал и приготовился к долгим примеркам, во время которых обычно ужасно скучаю. Лет пять назад была у меня одна знакомая – очень славная девушка, единственным недостатком которой была болезненная любовь к всевозможным магазинам и магазинчикам. Она часами могла сидеть в примерочных, довела до нервного срыва не один десяток менеджеров и, ко всему прочему, почему-то решила, что мне доставляет удовольствие смотреть, как она меряет по десятку платьев за раз. Собственно из-за этого мы и расстались. Воспоминания о десятках потерянных часов до сих мне неприятны и у входа в бутик где-то в мозгу зашевелилась острая иголочка. Ровно через две минут я избавился от нее не всегда. Столько — не больше, не меньше, потребовалось Неле, чтобы дойти до середины зала, подойти к вешалке, указать менеджеру на изумительный комплект и сказать: «Я это возьму».
Вечером перед концертом я не удержался и спросил: «Прости, ты раньше уже была в Yves St. Laurent? Ты сегодня так быстро выбрала и тебе так идет. И платье, и этот жакет». Она опять подарила мне свою чудесную улыбку и сказала:
Нет, Пол. Сегодня я была там первый раз. Просто я всегда знаю, что мне надо. Знаю, где это есть и как это взять. Считай, что у меня такой дар.
Гуляя мы много разговаривали. Точнее она много говорила, а я рассказывал. В этом есть разница. Я рассказал ей и о своей семье, о своем старике отце, которому мы с братом обязаны всем, что имеем. О матери, которую потерял всего два года назад. Своем детстве в штате Огайо. О том, как с братом поступили в Ohio State University. Он на отделение политических наук, а я на юриспруденцию. Рассказал и о наших фамильных фермах, принадлежащих семье еще со времен первых переселенцев.
Больше всего мы говорил, конечно же, о Пите — гордости нашей семьи. Такой выдающийся человек не может быть не интересен, и я хорошо понимал ее вежливое любопытство.
О себе она говорила тоже много, но наверно я не внимательно ее слушал. Ее прошлое было для меня абсолютно неважно. Оно относилось к совершенно другой стране, которую я, честно сказать, не понимаю. Существенными для меня казались лишь те минуты, что мы проводили вместе. Перед остальным стояла стена, проникать за которую не хотелось. Лишь на тринадцатый день, провожая ее в международном аэропорту Kennedy, я поймал себя на мысли, что, по сути, до сих пор ничего о ней не знаю. Самая существенная информация содержалась в том полицейском отчете, да паре слов, сказанных в конце нашего первого вечера.
За все время, что мы провели вместе, я даже ни разу не поднялся в ее номер. Мы всегда расставались в холле отеля, и я не имел возможности видеть, как она живет. Конечно, гостиничный номер это не дом, но настоящая женщина так устроена, что даже во временное жилище вкладывает частичку себя. Всего лишь один раз, побывав в месте где она спит, причесывается, одевается, остается наедине с собой, я могу много о ней узнать. Может даже больше, чем она сама хотела бы о себе сказать.
Такой возможности у меня не было и, смотря, как она уходит от меня к посадочному терминалу, я ощутил легкий укол беспокойства. Это длилось какое-то мгновение, а потом она обернулась, улыбнулась, помахала рукой и все мои тревоги мгновенно рассеялись.
Следующий наша встреча состоялась ровно через три месяца. День в день. Все это время мы периодически перезванивались и после каждого ее звонка меня ждала бессонная ночь. Почти сразу после ее отлета в души поселился неприятный червячок сомнения. Ее рядом не было, и ко мне вернулась способность мыслить логически.
Логика штука крайне полезная, но, иногда, очень неудобная. Лезет со своими правильными советами в самый неподходящий момент. Не спорю — не слушать их крайне опасно, но так хочется иногда сделать все наперекор. Хорошо, что еще в детстве отец научил меня не поддаваться этому «хочется». «Пол, наш мир довольно неприятная штука. В нем нет места слюнтяям и слабакам, которые принимают решение на основании всяких охов и вздохов. Они либо вымерли сами, либо им помогли. Смотри, чтобы не помогли тебе. Поступая, так или иначе, ты должен точно знать причину своего поступка. Более того — эта причина должна быть очень весома и иметь под собой железную аргументацию. Только так ты сможешь чего-то добиться в этом мире» - вот доподлинно его слова.
Когда Неля уехала, я немного пришел в себя и начал анализировать ситуацию. Ничего хорошего анализ не выявил. Все мои поступки отдавали откровенным кретинизмом. Я вел себя, как последний влюбленный мальчишка и не замечал очевидных фактов. Как я мог так поступать, самому было непонятно. Я ругал себя последними словами, но только до той минуты пока на телефоне не высвечивался ее номер. После первых же слов вся логика шла к чертям, и я снова был готов для нее на все.
За эти три месяца она перевала на счета моей компании довольно приличную сумму денег. Часть из них я потратил на приобретения для ее симпатичного домика в штате Мэриленд. Остальное вложил в кое-какие акции на ее имя. Комиссионные от этих сделок, в конце концов, помогли обуздать не в меру расшалившуюся логику и, встречая ее через три месяца в том же самом аэропорту Kennedy, я был на седьмом небе от безмерного ни чем не омрачаемого счастья.
В Нью-Йорке на этот раз мы задерживаться не планировали и уже вечером летели в Коламбус. В аэропорту нас встречал лимузин отца и через два часа он сам приветствовал нас на пороге нашего старого дома. Рядом с отцом стоял Пит. Последнее стало для меня приятной неожиданностью.
За неделю до приезда Нелли, когда мы с ней уже решили, что все дни, на которые она сможет вырваться из своей России, мы проведем у меня на Родине, я позвонил отцу и сказал, что хочу познакомить его со своей будущей женой. Вышло это несколько неожиданно. Когда набирал номер, хотел сказать, что привезу на weekend очень важного делового партнера, но язык сам за меня все решил. О Пите, мы тогда даже не говорили. Зная его напряженный график, на приезд брата, я надеяться не мог и рассчитывал познакомить его с Нелей чуть позже, в Нью-Йорке.
Отец с Питом похожи. Я пошел больше в мать, а он в папу. Когда они стоят рядом, понимаешь, каким мой брат будет лет через двадцать. Аналогичное сходство наблюдается и в характерах. Их фамильная черта — упертость. Я в этом отношении тоже больше пошел в мать. При желании, меня переубедить можно, но их практически никогда. Только железная логика и абсолютно достоверные аргументы могу заставить их изменить свое мнение. Если же это случается, если кому-то удается сбить их с позиций, то такого человека они тут же признают равным себе и их уважение к нему непоколебима как скала. Разница между отцом и Питом лишь в том, что брат, иногда, в угоду обстоятельствам, может свою упертость слегка замаскировать, а отец считает ниже своего достоинства.
Как они похожи! - шепнула Неля, когда я, помогая выбраться из машины, подал ей руку, - Ты не говорил, что он тоже будет. Хотел сделать мне сюрприз? Мне очень приятно. Спасибо.
Ее слова меня немного царапнули, но потом я понял, что она просто рада познакомиться сразу со всей моей семьей.
Здравствуй, сын, - мы подошли к крыльцу, и отец протянул мне руку. До объятий он не снисходит никогда, как бы долго мы не виделись, - ну, познакомь, познакомь нас....
Тут я неожиданно сообразил, что оповестив отца о том, что в скором времени собираюсь жениться, саму невесту, о знаменательном событии ее жизни, в известность не поставил. Как результат, сейчас могла создаться очень неприятная ситуация. Если он обратиться к ней, как своей будущей невестке, она, конечно, удивиться, отец, в свою очередь.... К счастью пронесло. Немного помедлив, папа сказал «с нашей приятной гостьей». Как он сообразил, до сих пор понять не могу.
Знакомьтесь, это Неля — мой надежный деловой партнер и очень хороший друг, - произнес я ничего не значащую фразу и пожал протянутую руку Пита.
Нам всем очень приятно, что у моего брата появился такой обворожительный друг. Он у нас, знаете ли, женщин немного побаивается, - произнес Пит свою дежурную шутку и они с отцом пожали Неле руку. Отец при этом как-то загадочно с ней переглянулся, и они улыбнулись друг другу.
После официальной процедуры знакомства, по настоянию отца, Нелю, уставшую после двух перелетов, отправили отдыхать в отведенную ей комнату, а мы втроем обосновались в гостиной. Четвертым в нашей компании был «Tullamore Dew».
Последние Нью-Йоркские новости отцу уже, по всей видимости, рассказал Пит и о чем сейчас пойдет речь, я догадывался. Не знал, только, как отец начнет разговор.
Сидя в своем любимо кресле у окна он долго молчал, а потом неожиданно сказал.
Пол, то, что она русская ты без сомнения знаешь. А вот знаешь ли ты, что она замужем?
К такому я готов не был. В голове за одно мгновение побывала тысяча и одна мысль. «Она замужем?», «она мне этого не говорила», «а почему должна была сказать?», «откуда узнал отец?», «он, что наводил о ней справки?», «не может быть, я даже имени ему не говорил», «Пит, точно он», «я тогда просил ее найти», «но это было три месяца назад!», «сообразительный черт!».
Повернувшись к брату, я спросил:
Как ты догадался, что я привезу именно ее?
Это было нетрудно, братишка. Во уже три месяца ты влюблен словно мальчишка. Не заметить это невозможно. Посылка номер два - три месяца назад ты просил меня навести справки об одной особе. Сам понимаешь, еще раз обратиться к нашему общему другу, попросить собрать дополнительную информацию, было не очень сложно.
Это я понимаю. Почему ты мне не сказал?
Что именно Пол? То, что выглядишь, как последний умалишенный? А ты бы мне поверил?
Наверно нет.
Вот видишь.
Да не переживай ты так. На тебя прямо лица нет. Ничего такого я не узнал. Отец, конечно, не одобрят, что твой выбор остановился на замужней женщине, но мы-то с тобой понимаем, что в наше время это не препятствие. Там есть другие, более существенные моменты.
Я быстро глянул на отца. Он сосредоточенно рассматривал напиток в своем стакане и по выражение его лицо я понял, что беды не случилась. Потом в голову пришла мысль, что если бы информация, полученная Питом, была совсем нехорошего свойства, то нас бы здесь просто не было. То, что отец пустил ее в свой дом, означало почти одобрение. Немного успокоившись, я вновь обратился к брату.
И что же тебе удалось узнать?
Довольно много. Если будет желание, потом дам тебе почитать отчет, который мне предоставили. Если же в двух словах то так.... Она русская, замужем, детей нет, мужа, по всей видимости, не любит. Состоит в совете директоров банка и фактически им руководит. Однако банк нее ее. Владелец - какая-то темная личность. Вроде бывший военный, подавшийся в бизнес. Кажется, довольно опасный человек. С твоей избранницей его одно время связывали довольно пылкие отношения, но в последнее время чувства, кажется, иссякли. Во всяком случае, они уже не проводят вместе так много времени, как это было в начале. Так, что на сердечном фронте путь тебе открыт.
Настораживает другое. Есть основания полагать, что своего бывшего любовника она обманывает в финансовом отношении. Не то чтобы меня сильно трогала моральная сторона вопроса. В конце концов, сейчас в России нет ни одного кристально честного человека с деньгами. У них сейчас тот самый период, который мы прошли лет двести назад и ни кто не виноват, что эти люди, в том числе и твоя будущая жена, родились именно в этом месте и в это время. Плохо другое. Тот человек, которого она обманывает, действительно очень опасен.
Пит замолчал, глотнул из своего бокала и, видя, что я не намереваюсь, как-то комментировать его слова, продолжил:
К счастью для тебя, к счастью для нас, Пол, он опасен только в своей стране. Здесь мы тебя прикроем. Ты знаешь — мы семья. Если она станет членом нашей семьи, то прикроем и ее. Но не раньше. Это не только мое решение, но и отца тоже.
Пит, посмотрел на папу, я проследил за его взглядом и понял, сколько брату стоило трудов переубедить отца. Скорей всего решающим аргументом стали те вложения, которые Неля сделала за последний месяц, через мою компанию. То, что отец с братом осведомлены и об этом, я не сомневался.
Отец, я правильно понял — вы с Питом обещаете ей поддержку с момента, как она станет моей женой.
Да, Пол, ты понял совершенно правильно, - отец, наконец-то перестал интересоваться цветом своего виски и поднял на меня глаза. - Однако, если ты думаешь, что я принял решение, руководствуясь финансовой стороной вопроса, ты сильно заблуждаешься. Позволь тебе объяснить. Эта женщина не только красива и умна, это заметить не трудно, она еще смела и решительна. К сожалению, в нашей стране таких уже не встретишь. Мы..., вы, стали слишком мягки. В вас уже нет той крепости, что была присуща нашим отцам. В ней она есть. Возможно, будет и в ваших детях. Только поэтому я согласился с Питом. Однако, сейчас тебе говорю, - прежде чем принять окончательное решение, хорошенько подумай, справишься ли ты.
Пит, в своем конце гостиной, согласно кивнул и добавил.
И вот еще что — не вздумай поехать за ней в Россию. Там мы тебя прикрыть не сможем. Там его территория.
На этом наш разговор закончился и больше к теме мы не возвращались. Еще одна характерная и общая черта моего брата и моего отца — раз, что-то обсудив, придя к какому-то решению, слов больше они не тратят.
Не могу сказать, что все услышанное не произвело на меня никакого впечатления. Произвело и еще какое. Правда, в отличие от Пита, меня, как не странно, больше волновало то, что она замужем. Ее отношение с компаньоном, хозяином, или кем он там был, меня не трогали совершенно. Хотя весь наш семейный совет, в большей мере, оказался посвящен этому человеку и, как я понял, именно он вызывал у моих наибольшее опасения, меня лично эта сторона ее жизни совершенно не задела. А вот муж. Безусловно, я понимал, что официальный брак это последнее, что может остановить такую женщину, как Неля, но все равно было не очень приятно.
На следующий день, с самого утра, у нас было запланировано посещения нашего семейного ранчо. Отец ехать отказался и в прогулке принимали участие я, Неля и Пит. Оделись, как подобает случаю, в джинсы и фланелевые рубашки с длинным рукавом. Абсолютно мужской, не женственный наряд, но даже в нем Неля выглядела неотразимо. Когда она вышла из дома, мы с Питом уже ждали ее у машины и, увидев, как она спускается по ступенькам крыльца, брат повернулся ко мне, незаметно подмигнул, поднял вверх большой палец.
На ранчо, не зная, какая она наездница, я предложил Неле нашу смирную кобылу Brandus. Потрепав ее по холке добрейшее животное, она решительно отвернулась и направилась к стойлу жеребца по кличке Fire Wind. Этого черного, как смоль трехлетку отец приобрел совсем недавно и конюхи говорили, что такого бешеного животного у нас еще не было.
Когда Неля приблизилась к яслям, жеребец фыркнул и, часто перебирая копытами, отошел в дальний угол. Женщина решительно открыла дверь и, прежде чем мы с Питом успели ее остановить, вошла вовнутрь. Даже наши опытные конюхи, после того, как Ветер одному из них ударом копыта сломал бедро, поодиночке на такое не решались. Срывая со стен плети, мы с братом бросились спасать нашу даму и, немного не добежав до открытых дверей стойла, застыли с глупейшими лицами. Бешеный жеребец, положил свою красивую голову на плечо женщины, казалось, пребывал в состоянии тихого блаженства, а она, обняв одной рукой его сильную шею, другой гладила по атласной шкуре.
Повернувшись ко мне, Неля засмеялась и сказала:
Все хорошо, мальчики. Я же потомственная казачка. Меня все кони за свою признают. Даже если они американцы. Можно я на нем?
Такого голоса я у нее еще не слышал. Ее глубокое контральто стало минимум на два тембра выше и звенело, как майский луг. Из под шикарной женщины проступила шаловливая девчонка и я погиб окончательно. Даже, Пит был настолько поражен, что на ближайшие два часа потеря свое обычное красноречие и во время нашей дальнейшей прогулке не сказал и двух слов.
Большой круг к дальнему озеру мы делать не стали. Когда лошадей оседлали, прошлись по малому, до старого дуба и вернулись к конюшне. Пит, все время отставал, плелся на три-четыре корпуса позади нас и я этому был только рад. Вчера, после разговора с отцом, остаться наедине с Нелей мне так и не удалось, и проклятый вопрос разъедал язык хуже любой кислоты. Сегодня, после сцены с Ветром, он стал еще ядовитее и, как только брат отстал в первый раз, вырвался наружу. Получилось все иначе, чем я планировал и очень невежливо
Нель, скажи, ты замужем? - вот так без предисловия, ляпнул я и, кажется, покраснел. Последнего со мной не случалось никогда в жизни.
Она, не удивилась. Мне даже показалось, что она давно ждала этого вопроса. Ее спина чуть-чуть напряглась, лицо стало совершенно серьезным и, повернувшись ко мне, она скала?
Да, замужем. Для тебя это имеет какое-то значение?
Да, то есть, нет. Понимаешь, - нужно было объяснить, что мне плевать на ее мужа, на то, что у них было, но мне важно какие отношения их связывают сейчас. Почему-то такой простой вещи сделать не получалось.
Она все поняла и без моих слов.
Пол, не говори. Я замужем, но это для меня не имеет никакого значения. Все давно кончено. Остались только формальности, которые легко уладить. Ты это хотел узнать?
Я опять помедлил с ответом, а она неожиданно поднялась на стременах, дотянулась одной рукой до моей шеи, обняла, перевесившись с седла, приблизилась и нежно поцеловала в губы. Потом звонко рассмеялась, дала Ветру, шенкелей и умчалась вперед.
Это был наш первый поцелуй.
Наша вторая неделя опять пролетела, как один миг. Все дни, каждую минуту, мы проводили вместе. Гуляли по нашему семейному парку, купались в реке, разговаривали. Про будущее супружество мы не говорили. Зачем? Тот поцелуй все расставил на свои места, а обсуждать подробности было рано и неуместно. Мы оба знали, что это случиться, а как и когда - было не особенно важно.
Где-то не третий день мы, всей семьей отправились на кроликов. Охота — любимая забава отца и мы с братом не могли не доставить ему такого удовольствия.
В доме папа держит замечательную коллекция охотничьего оружия. Мы с Питом выбрали по классическому «Holland & Holland», а для Нелли нашлось более легкое испанское «Lady Plus». Из последнего за все время охоты не было сделано ни одного выстрела.
Загонщиков мы в этот раз не использовали. Охотились с подхода. Отцу больше импонирует первое, но с учетом того, что с нами женщина он решил остановиться на втором. Этот вид охоты больше похож на спорт и меньше напоминает убийство.
Первой подняла кролика именно Неля. Зверек взметнулся практически из под ее ног, но оружия она даже не вскинула. Я, от неожиданности, растерялся и момент тоже упустил. Правее хлопнуло ружье отца. Высокого подпрыгнув, кролик перевернулся в воздухе и упал в траву.
Все вместе мы подошли к первому трофею. Выстрел был слишком удачный. От тушки мало, что осталось, а земля вокруг места его падения была обильно забрызгана кровью и внутренностями.
Вы, боитесь крови? - спросил отец у Нелли. - Мне показалось, что стрелять Вы не собирались.
Она спокойно нагнулась, взяла разорванную в клочья тушку, подняла, внимательно рассмотрела со всем сторон.
Кажется, есть здесь уже нечего, - ее задумчивый и спокойный голос подействовал на нас сильнее раската грома — Вам это нужно? - повернулась она к отцу и, не дождавшись ответа, продолжила, - По образованию я врач. Хирург. По жизни я правнучка казачьего атамана и россиянка. Вы полагаете, я боюсь крови? Не люблю бесполезное убийство. Все должно иметь какую-то цель.
Редко я видел на лице отца такое выражение. Это было даже не восхищение — что-то большее. Во всяком случае, на меня он так никогда не смотрел.
Все оставшееся время, что мы провели в поле, отец был какой-то рассеянный и много мазал. Такого с ним не случалось очень давно. Казалось, что сама охота его совершенно перестала интересовать и, сразу по возвращение домой, он поднялся в свою комнату.
На следующий день Неля уезжала. В Россию на этот раз она летела через Атланту, а я возвращался к себе в Нью-Йорк. В аэропорт Колумбуса нас провожал отец. Для него это тоже было крайне не типично. За всю свою жизнь не помню ни одного такого случая. Даже в детстве, когда маме случалось куда-то отправиться без него, максимум до чего он снисходил — открыть ей дверцу машины у порога нашего дома. Кажется, за эти семь дней для отца вообще много было впервые и, сидя между нами на заднем сиденье своего лимузина, он выглядел настороженным. Я даже стал опасаться, как бы он не изменил своего решения в отношении Нелли, но потом понял, что на такое папа просто неспособен. Хотя бы в силу своего твердокаменного упрямства.
Неля улетала первой и, прощаясь с ней, отец неожиданно сказал.
Прилетая, дочка. Мы будем ждать. Не обмани нас.
Он опять меня крайне удивил и мое собственное прощание с будущей женой вышло каким-то скомканным.
Когда самолет Нелли был уже в воздухе, а лимузин отца на дороге к дому (ждать моего отлета он не стал), в кармане ожил мобильник. Звонил мой Нью-Йоркский помощник.
Босс, ты там долго еще прохлаждаться будешь? Тут очень интересное предложение. Помнишь «Schering-Plough»? У них проблемы и они прямо тепленькими лезут к нам сам знаешь куда. Думаю, что твоей русской клиентке это будет интересно.
«И когда только он научиться соблюдать хоть видимость субординации. Если бы не уникальная деловая хватка, давно бы уволил» - подумал я и, коротко бросив в трубку «Уже в самолете, встречай», отключился.
Предложение и, правда, было интересное. Фактически, на продажу выставлялась крупная производственная, фармацевтическая компания. Мы давно следили за ситуацией, которая складывается вокруг этого предприятия и знали, что рано или поздно подобный исход неминуем. Нынешних хозяев подвел, с одной стороны, бездарный менеджмент, а с другой отсутствие покровительства в высших эшелонах власти. Тот человек, который с ними сотрудничал ранее, на прошлых выборах потерпел поражение, а работать с другим они, либо не захотели, либо понадеялись на свои собственные силы. Этой ошибкой немедленно воспользовались их ближайшие конкуренты «Merck&Co». Последний пинок утопающему последовал со стороны покровителей именно этой компании.
Еще пол года назад, когда ситуация была в самом зародыше, я долго прикидывал, стоит ли ввязываться в игру. С одной стороны, если бы я решился приобрести «Schering-Plough» предстояло выдержать битву с «Merck&Co» и людьми которые стоят за ними. Тут мне мог помочь Пит. С другой - для того чтобы в дальнейшем компания стала рентабельной, нужен был жесткий управляющий, которой бы смог навести там порядок. С этим, как раз, имелись определенные трудности. Несмотря на обилие top-менеджеров, только и мечтающих о такой работе, ни кому, из известных мне, доверия не было. Кроме того, уже тогда я понимал, что суммы, которую запросят за «Schering-Plough», у меня, конечно же, не окажется и даже на кредит такого размера я рассчитывать не смогу.
Взвесив все за и против, я тогда не принял никакого решения и просто дал Майку задание следить за дальнейшим развитием ситуации. Как теперь понятно — это было самое правильное, что я мог сделать. Яблочко дозрело очень вовремя. Неля. Именно она тот самый жесткий менеджер, который мне был нужен. Если уж это ее качество оценил отец, то сомневаться в этом не приходилось. Он в таких вещах не ошибается. Кроме того, она сама искала куда бы вложить деньги. Лучшего варианта размещения средств придумать нельзя. Поскольку же мы, в любом случае, поженимся «Schering-Plough» будет фактически принадлежать нашей семье. Все складывается, как нельзя лучше. Единственный открытый вопрос — хватит ли у нее денег на покупку? Какую именно сумму она собирается инвестировать в свое американское будущее — этот вопрос мы с ней не обсуждали. Честно говоря, очень сомнительно, чтобы она осилила «Schering-Plough». Что же — даже если будет только часть — уже легче. Возможно, мы станем еще и совладельцами.
Прямо в аэропорту Майк вручил мне папку с предложением фармацевтов. После недолгого изучения я поручил ему связаться с ними и назначить дату первоначальных переговоров. О поступившем предложении Неле я пока решил не говорить. Нужно было самому окончательно определиться в цифрах.
Созванивались мы теперь каждый день и наши беседы становились все более продолжительные. На одни только переговоры я угрохал целое состояние, но после той неделе, что мы провели в доме моего отца, она стала для меня чем-то вроде наркотика. Всего день без ее голоса и я начинал болеть. Меня это немного беспокоило, но в остальном все было просто замечательно.
Практически сразу по приезду домой она перевела на свой субсчет очень приличную сумму. Конечно, даже с учетом того, что у ней уже здесь было, это не составляло и десяти процентов, которую запросили за «Schering-Plough», но тенденция просматривалась очень обнадеживающая. Кроме того, мы с Майком провели колоссальную работу, задействовали все возможные механизмы и шанс, что конечная цена компании окажется значительно ниже, был очень велик. Когда это стало ясно окончательно я, наконец-то решился намекнуть Неле на открывающиеся перспективы. Во время очередного разговора, выбрав подходящий момент, я сказал.
Дорогая, - уже пару дней, как мы отказались от имен и называли друг друга «дорогая», «дорогой», - я хочу тебе немного похвастаться своими успехами. Пока ты далеко, я здесь готовлю наше будущее. Если у меня все получиться, а пока все к тому идет, у тебя есть шанс стать одной из самых богатых женщин Америки.
Она все сразу поняла.
Милый, Пол, я никогда в тебе не сомневалась! Я очень, очень хочу, чтобы у тебя все получилось. Чтобы у нас все получилось. Наверно не стоит обсуждать это по телефону. На следующей неделе я уже буду у тебя и ты мне все расскажешь.
На это раз к ее приезду я подготовился намного лучше, чем в прошлый. Во-первых, оплатил номер в ее любимом Lowell Hotel отеле. Во-вторых, предупредил представителей «Schering-Plough», что приезжает человек, заинтересованный в приобретении их компании и назначил дату переговоров. В третьих, позвонил в Санта-Крус в доки, человеку у которого стоит моя яхта. Вот уже три года, как я на ней не ходил, но теперь это будет очень уместно. Сразу после переговоров мы отправимся отдохнуть на замечательных водах залива Монтерей, а на обратно пути завернем к отцу. Не навестить его было бы просто неприлично, особенно с учетом того впечатления которое на него произвела Неля в прошлый приезд. Отцу я тоже позвонил и предупредил о нашем посещении.
Кроме всех перечисленных дел был занят сбором кое-каких, дополнительных данные по «Schering-Plough» и неделя, что оставалась до приезда Нелли, пролетела очень быстро.
Сразу из аэропорта мы направились в отель. Я по привычке хотел проводить ее только до холла, но, получив карточку, она подхватила меня под руку и увлекла к себе в номер. Когда портье занес в комнату ее легкий чемодан и, получив на чай, удалился, она устало откинулась в кресле, потом быстро выпрямилась и сказала:
Пол, ты меня простишь, я быстро в душ — приведу себя в порядок, а потом ты мне все расскажешь. Не терпится узнать все в подробностях. Ты пока присядь, закажи нам что-нибудь поесть.
В том, что она захочет побыстрей все узнать, я не сомневался. Все документы у меня были с собой. Неожиданным оказалось только то, что она пригласит меня в номер и пока из ванной доносился шум льющейся воды, по моему телу прокатывались жаркие волны. Воображение разыгралось и перед глазами плыли картины одна интереснее другой. Горячие струи воды, обнаженное женское тело, белая пена на ее коже. Было от чего потерять равновесие. Как я усидел в том кресле, до сих пор не представляю.
О ее просьбе заказать поесть я чуть не забыл. Спохватился только, когда вода в ванной сначала стала литься медленней, а потом ее звук совсем стих. Огорченный своей оплошностью, я схватился за телефон и последние слова заказа совпали с моментом, когда она вошла в комнату.
Прости, я чуть не забыл сделать заказ, - я виновато потупился и чтобы быстрей загладить свое оплошность, поторопился протянуть ей папку с документами по «Schering-Plough». - Вот то, над чем я работал. Можешь посмотреть, пока повар будет исправлять мои ошибки.
Чтобы взять папку, она подошла ко мне очень близко и те самые картинки, что заставили меня забыть о еде, опять поплыли перед глазами. Кроме фирменного халата отеля на ней, по-видимому ничего не было, и запах хорошего мыла смешивался с изумительный ароматом чистой женской кожи. Хорошо, что взяв папку, она быстро отошла к столу.
Теперь меня ждало несколько иное, но не менее захватывающее зрелище. Больше раздетая, чем одетая, с распушенными, еще влажными волосами, она просматривала, оценивала документы стоимостью в миллиарды долларов, и было в этом, что-то завораживающее. Пробегая глазами ровные ряды строчек она, что-то отмечала в своем блокноте, а я откровенно любовался тем, как работает эта замечательная женщина.
Дойдя до итоговых цифр, она с сожалением вздохнула и сказала.
Пол, все это безумно интересно и я тебе очень благодарна тебе за проделанную работу, но сумма для меня совершенно неподъемная. Очень, очень жаль.
К этим словам я был готов и попытался ее успокоить.
Дело в том, что нет необходимости вносить все сразу. Если ты сможешь собрать хотя бы десять процентов, то остальное мы возьмем в банке в виде кредита. Условия будут самые льготные. Это я тебе обещаю. Кроме того есть вариант, что я войди с тобой в долю. Если ты конечно не возражаешь.
Она на секунду задумалась, потом спросила:
Какую сумму мне необходимо собрать?
Что-то порядка трех с половиной миллиардов, в том случае если ты решишь платить сама. Если мы объединяемся, то я смогу дать порядка девятисот миллионов.
Она опять задумалась. На этот раз надолго. Еще раз просмотрела некоторые бумаги, сложила их аккуратной стопочкой, провела пальчиком по корешку папки, встала, прошлась по комнате, остановилась у моего кресла и наконец, сказала:
Что же, возможно я что-нибудь и придумаю. Кажется, есть один вариант. В ближайшее время, с участием нашего банка будет оформляться одна очень крупная сделка, возможно..., впрочем, не важно....
В дверь номера постучали, и я пошел открывать. На пороге стоял официант с моим заказом. Подписав счет и дав на чай, я выставил его за дверь. Сам вкатил столик в комнату.
Неля, все такая же задумчивая и соблазнительная сидела в оставленном мной кресле. Подкатив столик к ее ногам, я взял стул и сел напротив. Есть нам обоим уже не хотелось. Задумчиво теребя пояс халата, она смотрела куда-то поверх меня. Я понял, что сегодня ей нужно побыть в одиночестве и, посидев для приличия, несколько минут, начал прощаться
Я, пожалуй, пойду, милая. Тебе сегодня нужно отдохнуть. Завтра у нас трудный день. Ровно в полдень встречаемся с представителями «Schering-Plough». Если я буду у тебя в половине двенадцатого?
Пол, ты такой хороший. Ты очень внимательный человек. Спасибо тебе за все. Завтра я буду ждать тебя в холле в половине двенадцатого.
Встреча с «Schering-Plough» прошла, как я и ожидал. Неля их просто сделала. С первых же минут, обманувшись ее красотой и женственностью, они расслабились и пропустили момент, когда она начала атаковать. Сначала ее прессинг был почти не ощутим, но постепенно становился все настойчивей и противник дюйм за дюймом сдавал свои позиции. При этом она и не оставляла противнику шанса встать и уйти. Постоянно держала его на грани фола и ни разу не перешла границу. Ее аргументы были логичны и настолько очевидны, что у меня невольно возникала мысль «и почему это я сам этого раньше не понял». Как результат - цена упала еще почти на два процента. Иными словами, за какие-то полтора часа она заработала сумму, почти равную тому взносу, что я ей предлагал со своей стороны. Даже наш великий переговорщик Майкл, тоже участвовавший во встрече, и с самого начала отодвинутый на второй план, по ее окончанию, когда гости уже отбыли, восхищенно посмотрел на Нелю и, сделав жест над своей головой, произнес - «Снимаю шляпу мадам, мое Вам искренне почтение». Неля ему мило улыбнулась и, подхватив меня под локоть, прижалась к нему таким изумительным движением, что сразу превратилась из беспощадного делового монстра в очаровательную кошечку. Теперь ни кто бы и не поверил, что еще минуту назад она зубами вырвала у своего противника целое состояние.
Через три часа мы уже были в самолете, а через восемь поднимались на борт моего «Wallypower 118».
Сам с этим зверем я управляться не решаюсь и на время прогулок, обычно нанимаю Самуэля. Он отличный лоцман из местных и залив знает, как свои пять пальцев. Кроме того, нет на свете человека, который бы так быстро находил общий язык с любой яхтой и, когда он стоит за штурвалом, я абсолютно спокоен.
Как и полагается настоящему капитану Сем встретил нас у трапа. К восторженным взглядам, которыми мужчины награждали Нелю, я уже привык и на этот раз только улыбнулся. Такое внимание, оказываемое твоей женщине очень приятно.
Отдать швартовные, - шутливо приказал я Сему и вслед за Нелей отправился переодеваться в свою каюту.
Когда, минут через пятнадцать, я поднялся на верхнюю, открытую палубу она уже стояла у поручней и задумчиво смотрела на несущиеся мимо воды залива. В каюте хода не ощущалось, но теперь я понял, что Самуэля решил показать гостье все возможности Wallypower-а и сейчас мы делаем ни, как не меньше шестидесяти узлов.
Наблюдая за Нелей с некоторого отдаления, я опять открывал для себя что-то новое, живущее в этой удивительной женщине. Оделась она опять именно так, как это было нужно. Весь верх состоял из одного лифчика, а от талии вниз струилась широкая легкая юбка с глубоким вырезом. Бешеный ветер движения рвал ее белые волосы, закидывал за спину подол юбку и мне казалось, что на палубу присела какая-то океанская птица. Еще не остыв от полета, она взмахивает крылом, немного волнуется и решает не подняться ли ей опять в более привычную стихию.
Я подошел ближе.
Ты о чем-то задумалась, дорогая.
Да так, вспомнила один момент юности. Знаешь, когда мы были молодые, то на полном ходу прыгали вводу с моторных лодок. Конечно, скорости были не такие бешеные, но вполне достаточные, чтобы сломать себе шею. Кроме того, это была не океан, а река с ее множеством подводных коряг и имелся реальный шанс напороться на одну из них. Это меня и заводило. Стоишь на борту лодки, смотришь на летящую воду и не знаешь, что тебя ждет через секунду. Кровь так и бурлит. Это почти как секс. А может даже и лучше. Давно я так не прыгала. Интересно, смогу теперь или, может, постарела, поумнела. Что же — посмотрим.
На какое-то мгновение мне показалось, что сейчас она прыгнет. Просто взлетит с палубы Wallypower-а, и раствориться в бешеных водах залива.
Она не прыгнула. Повернулась ко мне, обняла, сильным толчком повалила на спину и превратилась в ветер. Я не привык, чтобы женщины так со мной обходились, но сопротивляться не мог и не хотел. Мне было даже наплевать, что Сем из своей рубки, конечно, видит чем мы занимаемся. Тем более было плевать на это Неле. Бешеная, неукротимая сила урагана жила в каждой ее клеточке и передавалась мне. Она кружила меня в своем вихре и неожиданно бросала в глубокие подземелья. Потом поднимала вновь и возносила туда, где я еще никогда не бывал.
Сколько это продолжалось — не знаю. Не помню. Неожиданно ураган стих и наступил полный штиль. Даже природный ветер за бортом Wallypower, кажется, стих несмотря на то, что яхта продолжала нестись с прежней скоростью. Неля лежала рядом со мной на досках палубы и тихонько смеялась.
Дорогая, ты что?
Прости. Ничего. Мне просто хорошо. Давай купаться. Попроси своего капитана остановить эту посудину.
Четыре дня мы купались, загорали и любили друг друга. Публичных выступлений она больше не устраивала, но то, что происходило в нашей каюте не может сравниться ни с одни порно фильмом. Каждый раз после «наших» часов я чувствовал себя как выжатый лимон и некоторое время передвигался по яхте, как пьяный. Такой женщины в мире больше не существует.
На пятый день мы улетели к отцу. Все так же, у трапа, как полагается настоящему капитану, нас провожал Сэм. Неля сошла первой, я немного замешкался, и он шепнул: «Шеф, я Вам завидую. Поверьте, я не часто произношу эти слова».
У отца мы пробыли меньше суток и все это время он больше общался с ней, чем со мной. Я опять ощутил совершенно неуместный укол ревности и опять он сам лично провожал нас в аэропорт. Пока ждали регистрацию, говорили о каких-то незначительных мелочах. Вдруг ни с того ни с сего отец повернулся к Неле и сказал:
Вижу, ты приняла какое-то важное решение. Риск большой?
Она чуть помедлила и ответила:
Очень.
Но ты все же его приняла, - в глазах отца промелькнуло уважение и опасение одновременно. - Что же - значит, так тому и быть. Удачи тебе дочка.
Он уже второй раз он назвал ее дочкой, и я понял, что если теперь ей понадобиться помощь отца, она может рассчитывать на нее в любом случае.
Тогда, я не совсем понимал, о каком важном решении они говорили. Вариантов было множество, и уточнять я не стал. Зря. Тогда бы не были так неожиданны ее слова, которые услышал в трубке через неделю после ее отлета. Мы опять созванивались почти каждый день, ни один разговор не предвещал беды и вдруг «Пол, приезжай, ты мне срочно нужен. Прости, я не могу долго говорить, пожалуйста, приезжай, забери меня отсюда».
Конечно, я приеду. Пусть Пит думает, что хочет, но я поеду в эту чертову страну. Конечно, жалко, что на помощь брата рассчитывать не приходиться. Или, может.... Тот разговор в аэропорту. Дай ка я наберу отцу.
Папа, здравствуй. Прости, что сразу без предисловий — у Нелли проблемы мы нужно лететь в Россию.
В трубке долгая тишина, потом ровный сухой голос:
Питу звонил?
Нет.
Будь в офисе, он тебе перезвонит.
У меня же есть моб....
В трубке короткие гудки. Значит жду.
Алло, Пол?
Да брат.
Билет тебе заказан. В аэропорту тебе передадут американский паспорт на ее имя. В Москве тебя будет встречать машина нашего посольства. По всем вопросам, слышишь, по любым вопросам можешь обращаться к водителю. От него ни на шаг. Он твоя тень. Ты меня понял?
Да, брат.
Хорошо.... И вот еще, что.... Удачи тебе младшой, вытащи ее из этой страны.
Глава девятая. Китайский веер.
Международный Tianyuan отель в Кашгаре это, конечно, не Шератон в Урумчи, но тоже очень даже на уровне. Номер выдержан в светло бежевых тонах и приятно расслабляет. Над громадным сексодромом две строчки иероглифов в деревянной рамке. Жалко, что не размеры кровати, не изречения древнего китайского мудреца, меня в настоящее время не интересуют.
Номер опять оплатило «уважаемое правительство Китайской Народной Республики». Правда, на этот раз ему пришлось раскошелиться на целых два. Мой и тот, что рядом. Его занимает удивительная девушка Ван Мэн. Похоже ее знакомый-начальник-жених действительно «большой человек». Чтоб ему пусто было, вместо спасибо.
Вчера, как только приехали, моя провожатая ушла в свой номер и долго не показывалась. Теперь она уже не старается так плотно опекать своего подопечного. Я бы даже сказал, что она меня избегает, но это, наверно, будет неправильно. Может быть, она просто стала больше мне доверять, а может быть, нас немного разделила ее тайна.
Так бывает довольно часто. Делиться самым сокровенным можно только с тем, кого никогда больше не увидишь. Иначе потом начинаешь жалеть и твое отношение к человеку немного меняется. Не то, что ты начинаешь хуже к нему относиться, но между вами пролегает маленькая полоса отчуждения. Отчуждения твоей тайны. Впрочем, наверно я не прав и Ван Мэн просто занята.
Вчера она сказала, что нужно найти какого-то китайца Сашу. У него, конечно, есть и другое, родное, китайское имя. Сашей его называют участники русских горных экспедиций, которые он встречает, обеспечивает всем необходимым и провожает до первого базового лагеря. Это его работа.
Экспедицию, с которой ушла Женя, тоже встречал и провожал в горы именно он. Вряд ли он что-либо знает об обстоятельствах трагедии, но зато начальник поисковой партии его друг. Да и просто пообщаться с человеком, который хорошо знает местные маршруты будет, безусловно, полезно. Сегодня Ван Мэн должна привести его к нам в гостиницу.
Кстати, вот это, кажется, и они.
Здравствуйте, Володя, знакомьтесь — тот о ком я вам говорила — уважаемый Джан Хонг.
Здравствуйте Джан.
День добрый Володя. Называйте меня, пожалуйста, Сашей. И Вам будет привычней и мне, честно сказать, тоже.
Договорились. Проходите, пожалуйста, в номер. Что вы будете пить. Чай? Кофе?
Если можно кофе. Если конечно я вас этим не разочарую.
Ну, что вы.
Ван Мэн, на правах хозяйка, звонит администратору, заказывает кофе, а я пытаюсь понять, что представляет из себя сидящий передо мной человек. Может я плохой физиономист, но понять ничего не получается. Он совершенно спокоен и бесстрастен. Разговор поддержать особо не пытается. Кажется, просто ждет вопросов.
Наконец появляется официант с кофе и Ван Мэн открывает ему дверь. Мы все пробуем горячий, вкусный напиток и я спрашиваю.
Саша, скажите, это ведь Вы провожали Женину экспедицию?
Да, уважаемый Володя, я. Так уж получилось, что здесь этим занимаются всего два человека. Я и Миша.
Догадываюсь, что Миша, на самом деле тоже не Миша.
Вы, правы. Он.... Впрочем, это не важно, - Саша не «Саша» улыбается и мне кажется, что маленькая капелька его беспристрастности растворилась в этой улыбке. - Партию, в которой была Ваша знакомая, провожал я. Дошел с ними до поселка Гез. Дальше их повели местные проводники из киргизов.
Саша, простите мое невежество, но я абсолютно не представляю, где этот поселок Гез и тем более как в Китае оказались «местные киргизы». Еще раз простите, если я этим вас обижаю, но мне всегда казалось, что в Китае живут китайцы, а киргизы это одна из национальность бывшего Советского Союза.
Кажется, он не обиделся. Опять немного улыбнулся моему смущению, глянул на Ван Мэн, поставил чашку на стол и поудобнее разместился в кресле.
Володя, мне не за что Вас извинять. Как я понимаю, Вы далеко не востоковед и к нам попали совершенно случайно. Киргизы в Китае довольно распространенная национальность. Особенно на северо-западе. Кроме того есть в истории Вашей страны одна страница, о которой официальные власти не любят особенно распространяться. Дело в том, что в тридцатых годах прошлого века в Советской Республике Киргизия был страшный голод. Люди вымирали целыми семьями и многие из них перебрались в Китай, в нашу провинцию Синьцзян. Она как, вы знаете, граничит с Киргизией. Правительство Советского Союза пыталось этому помешать, но особенно не преуспело. Некоторые из киргизских семей, впоследствии, вернулось на Родину, но многие так и остались в Китае.
Насколько, я понял со слов уважаемой Ван Мэн, Вы намереваетесь неприменимо побывать в районе дислоцированный экспедиции? Если это так, то там Вы, несомненно, сможете убедиться в справедливости моих слов. Киргизов тех местах более чем предостаточно.
Ну, что Вы, Саша, - я и сейчас нисколько не сомневаюсь в Ваших словах. Всего лишь праздное любопытство. Пожалуйста, расскажите мне об этой партии.
Что именно Вас интересует?
Действительно — что меня интересует? Какое у них было снаряжение? Как они добрались до этого Геза? Да плевать мне на все это, если честно. Все равно ничего не понимаю. Как получилось, что она пропала! Кто в этом виноват и что теперь делать. Где и как мне ее найти? Вот что меня интересует. Только ты, уважаемый Саша, на этот вопрос, скорей всего, не ответишь. Хотя последнее может быть и по твоей части.
Саша, буду с Вами откровенен. Мне не очень интересны подробности того, что было. И я не особенно хочу знать причин произошедшего. Может быт когда-нибудь потом. В настоящее время меня больше всего волнует вопрос, как мне быстрее найти мою... знакомую. Вы в курсе, как сейчас идут поиски? Нам с Ван Мэн особенно ничего не сообщают. «Ищем, делаем все возможное».
С кресла, где сидит Ван Мэн, доноситься беспокойство. Прости, прости милая девушка, я знаю - это не твоя вина. Ты делаешь много больше, чем должна и несоизмеримо больше чем то на, что я мог рассчитывать.
Ван Мэн мне очень помогает, но, к сожалению, ее возможности тоже не безграничны. Может быть, Вы нам что-то посоветуете, подскажите, что нам сейчас стоит предпринять.
Уважаемый, Володя, я очень ценю Вашу тактичность, но, к сожалению, лично помочь не в состоянии. Пожалуй, мне известно не больше вашего. Несчастье, по всей видимости, случилось в районе не далеко от вершины. Скорей всего их накрыло лавиной. Погода была крайне неблагоприятная. Собственно в районе поисков она и сейчас оставляет желать много лучшего. Пока поисковой партии не удалось никого найти. На восхождении были шесть человек, и все они исчезли практически бесследно. Единственное утешение состоит в том, что по прогнозам синоптиков через пару дней погода должна наладиться и тогда спасателям будет значительно легче.
Саша, скажите — если предположить, что они живы, это вообще реально, чтобы человек продержался в горах целых шесть дней?
Не буду Вас обманывать — шансов очень немного. Все зависит от того в каком состоянии они оказались после схода лавины. Были ли травмированы, что из снаряжения им удалось сохранить. Если предположить, что особых травм не было, то, вполне возможно, они и продержаться до прихода спасателей. Правда, в этом случае, не совсем понятно, почему они сами не спустились к своему последнему высотному лагерю. Скорей всего какие-то травмы все же были, а это резко сокращает их шансы на выживание. Конечно, если они вообще еще живы в настоящий момент.
Володя, Вы простите, что я говорю так прямо, но мне кажется Вы мужчина, а мужчина принимает правду какой бы она не была.
Спасибо за столь лестную оценку, но как Вы бы посоветовали мне поступить? Понимаю, что как-то помочь спасателям я просто не в состоянии. Для этого у меня нет соответствующей подготовки и я, наверно, буду только мешать. Однако и сидеть здесь я не в состоянии. С тем же успехом можно было остаться в России.
Володя, я понимаю Ваши чувства и с учетом просьбы Ван Мэн возьмусь проводить Вас не только до поселка Гез, куда доставил партию, но и чуть дальше — до небольшого киргизского селения у подножия Конгура. Там была их основная база и, по-моему, даже остался кто-то из друзей вашей знакомой. В восхождении участвовали не все. Кроме того, именно в этом селении сейчас находиться штаб поисковиков и я познакомлю Вас с их начальником. Так получилось, что мы давно друга знает и, думаю, он не откажет мне в личной просьбе — позволит Вам и, уважаемой Ван Мэн, пожить в их лагере. Конечно, если вы обещаете держать себя в руках и не мешать их работе.
Уважаемый Саша, я же сейчас пообещаю все, что угодно — только бы оказаться, как можно ближе к Жене, к тому месту, где она может быть. Основной лагерь поисковой партии — это же предел мечтаний. Я за него сейчас и душу продам. Неужели, вы это не понимаете? Или все же понимаете?
Гора впечатляет. Гора Конгур. Если произнести эти слова одно за другим, то кажется, что одно вытекает из другого. А если смотреть на Конгур отсюда — от подножия, сразу понимаешь насколько ты мал. Местные говорят, что само слово «конгур» означает «веришна», «пик». Лучшее название придумать трудно. Внизу у основания он зеленый, дальше светло коричневый, а шапка ослепительно белая. В общем и целом картина довольно приятная, можно сказать даже завораживающая, но сейчас все ахи и охи во мне забивает самая элементарная злость.
Понимаю, что гора здесь не причем. Стоит она на этом месте миллионы лет и кто там по ней лазает ей совершенно параллельно. Не причем здесь и киргизы, которые сейчас суетятся вокруг наших верблюдов. Им и мы и все, вместе взятые экспедиции, приблизительно, как той горе. И уж точно, совершенно не причем начальник поисковой партии, с которым я сейчас разговаривают. Ему пропавшая Женина экспедиция, как раз, далеко не безразлична. Все это я понимаю, но нелогичная злость поднимается из середины желудка и туманит рассудок.
Уважаемый, Ли Дачжао, так вы говорите, что сейчас Ваши люди с горы ушли?
Именно так. В настоящее время нам там просто нечего делать. Очень сильный ветер и постоянные сходы лавин. Я бы напрасно рисковал своими людьми, разрешив им продолжить поиски.
В отличие от почти всех с кем мне здесь приходилось сталкиваться, по-русски Ли не говорит и нашу «милую» беседу переводит Ван Мэн. За мои эмоции ей немного стыдно и я не уверен насколько точно она передаст мои следующие слова.
То есть, уважаемый Ли, хочет с казать, что сейчас на горе так опасно, что там могут находиться только русские девушки, а китайским мужчинам стало страшно им помочь?
Ван Мэн, немного медлит с переводом, но, в конце концов, по лицу начальника я вижу, что мою фразу она передала если не слово в слово, то достаточно близко к оригиналу. Не говоря ни слова, он разворачивается и уходит.
Как бы нас теперь отсюда не попросили.
Володя, зачем Вы так? - Ван Мэн тоже меня осуждает. - Начальник. Ли очень смелый человек. Я про него очень много слышала. Если он говорит, что сейчас поиски невозможны, значит действительно нет никакой, даже малейшей возможности выйти в горы. Иначе его бы здесь не было.
Простите, Ван Мэн. Я просто не в себе. Пожалуйста, извинитесь за меня перед начальником. Скажите, что я тронулся умом от горя, придумайте что-нибудь. Вы очень хорошая Ван Мэн. Помогите мне еще раз.
Она уходит догонять начальника, а я направляюсь к большой палатке пропавшей экспедиции. Ее нам показал незаслуженно обиженной мной начальник и там я смогу найти свою соотечественницу — единственную Женину подругу, которая не пошла с ними к вершине.
Девушку зовут Катерина. Ни стройненькой, ни худенькой ее не назовешь. Полной, впрочем, тоже. Ей лет двадцать пять и она просто крепкая. Катерина сидит за обычным деревянным столом и не совсем понятно, как он сюда попал. Тащить его на себя из Кашгара просто глупо, а у местных, насколько я уже смог понять, такой мебели нет.
Добрый день. Меня зовут Владимир, я знакомый Жени.
Она поднимает на меня глаза и молчит.
Глаза у нее красивые. Выразительные.
Она про меня ничего не говорила?
Наверно.
Не понял. Как это «наверно»?
Она говорила, но я не знаю про кого. Может быть и про Вас.
Хорошо, тогда пойдем с другого края. Я — Владимир и я приехал за Женей. Мне сообщили, что с ней случилось несчастье.
Красивые глаза Катерины наполняются слезами и она отворачивается. Теперь моя резкость мне же кажется постыдной, и я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу, смотрю, как беззвучно содрогаются ее большие плечи. Лицо она от меня спрятала и тихо плачет в ладони.
Простите, если что-то не то сказал, - я подхожу, сажусь на свободную табуретку и беру ее руку. - Я понимаю, что она Ваша подруга, но и мне она слишком небезразлична. Расскажите мне о ней.
Наверно это действительно Вы. Раз вы просите о ней рассказать, значит это действительно Вы. Она говорила — просила, что если с ней что, чтобы я Вам рассказала.
Руку она не отнимает. Вытирает другой глаза и смотрит на меня очень внимательно, как будто пытается, или узнать, или запомнить.
Женька удивительный человек. Многие ее не понимают, считают сумасбродкой, чуть ли не помешанной, но она не такая. Она просто другая и очень, очень хорошая.
Мы познакомились с ней на первом курсе прикладной математики. Она гениальный математик. Вы не знали? Для нее цифры это не просто цифры, формулы, выкладки. Это ее страна, в которой она живет и, которую каждый день переделывает в соответствии со своим настроением. Говорят, что математика наука строгая. Ничего подобного. Для нее это просто игра. Ее личное Зазеркалье, в котором ей более комфортно, чем в этом нашем мире. На первом курсе она уже вытворяла такое, от чего наши преподаватели сначала хватались за голову, а затем, все десять раз перепроверив, приходили в немой восторг. Ей прочили всемирную славу, но ей это было скучно. На четвертом курсе она увлеклась компьютерным моделированием виртуальной реальности и это оказалось тем, что ей было необходимо.
Многие аспекты ее работы были непонятны даже нашим препам, а у нее все получалось как бы между прочим. Она могла целый день носиться с друзьями на мотоцикле, а вечером воссоздать свой день в цифре. Причем это был не точный слепок произошедшего, а саморазвивающийся и само совершенствующийся каркас. Можно было бы сказать, что к пятому курсу она написала искусственный интеллект, но ее работа была намного шире.
Кроме того, она же волшебница. В самом деле. Сейчас таких, как она называют «медиумы», «экстрасенсы», но она не любила этих слов. Вы наверно тоже не знаете, но ее бабка была по национальности киргизка из этих мест. О ее способностях здесь до сих пор ходят легенды. Честно сказать не очень хорошие. Я точно всего не знаю. Тут есть один дедушка, я вас потом с ним познакомлю. Он Женину бабку еще помнит и все Вам расскажет. Тогда вы поймете, чего Женя так боялась. Кажется в ней эти бабкины способности проявились. Они, говорят, через поколение передаются.
Она действительно сама себя опасалась. Ни кто этого не знает, да и я только в последнее время догадываться начала. Она боялась быть с людьми, которые ей нравились. Дурость, но она часто связывалась с теми, кто был ей неприятен. Так сказать из чувства противоречия. Чтобы если уж что, то не очень жалко было. А, вот с Вами. Вас она действительно любила. Конечно, она всего мне не рассказывала, но, насколько я поняла, у вас были какие-то странные отношения и в основном по ее вине.
Не знаю. Возможно, их и можно назвать странными, но мне больше нравиться определение «удивительные». Однако я все равно не совсем понимаю, чего она боялась.
Она боялась себя. Ничего в этом мире не дается просто так. За все проходиться платить. Избитая истина, но она это чувствовала, как ни кто другой. Те способности, которые ей были даны — вроде была у них и другая сторона. Трудно все это объяснить. Сама она мне ничего не рассказывала, но вот то, что этих своих способностей боялась - это точно. Единственное, что она мне как-то сказала — с тем, кто с ней обязательно происходит несчастье и причиной тому она.
Понимаете! Это при том, что она просто патологический не выносила одиночества! Мне кажется - запри ее в пустой квартире на неделю и она погибнет. Сколько раз она меня просила пожить у ней, только потому, что не могла надолго оставаться одна. Сначала просил, а потом выгоняла. Говорила — нельзя «попортишся».
Она же даже в монастырь уйти пыталась. Говорила — там народу много и люди святые. Я им не поврежу. Не вышло. Полгода в послушницах прожила, а потом толи сама ушла, толи получилось там что. Единственное место, где она, по ее же словам «очищалась» были горы. Все это как-то с ее бабкой связанно. Вроде именно в горах ее способности становились исключительно добрыми. В этих горах особенно.
Глаза Катерины опять затопили слезы и, теперь уже не сдерживаясь, всхлипывая, она произнесла.
Говорила Женька. Сама мне говорила - «когда-нибудь именно здесь все и закончится».
Женька, Женька, почему ты мне сама этого всего не рассказала? Думаешь, я бы испугался? Какой-то твоей бабки испугался?! Плохо ты меня знаешь! Теперь то что? Даже Катерина говорит о тебе в прошедшем времени. Только хрен им всем!
Кать, Вы, как сможете, все же познакомьте меня с тем стариком. Хорошо?
Мокрый кивок и всхлип. Пора идти.
Старик и, правда, колоритный. Современную мебель он, кажется, не признает. Впрочем, как и дома. Его юрта чуть на отшибе от остальных и как вошел сразу вспомнил Яна с его «Чингиз-ханом».
Что старик пьет из своей пиалы тоже непонятно. Что-то белое с довольно резким запахом. Я бы это пойло попробовать, пожалуй, не решился. Даже если бы он мне и предложил. Хорошо, что не предлагает. Прихлебывает в одно рыло и посматривает на нас с Катериной старческими бесцветными глазами.
Интересно, он по-русски разговаривает или Катерине придется переводить.
Здравствуйте, уважаемый, Айбаш, мы Вам не помешали — со стариком она говорит подчеркнуто вежливо. Кажется, еще немного и поклониться ему до земли. - Это мой соотечественник Владимир. Он жених Жени. Он приехал ее найти и хочет с Вами поговорить.
Старик по-прежнему молчит, но поговорить, кажется, согласен. Катерина кивает мне на цветастые и не очень чистые подушки, разложенные по какой-то тряпке на полу. Тысячу лет назад эта тряпка, возможно, именовалась ковром. Ладно — присядем, рискнем.
Уважаемый... Айбаш, - почему-то сразу произнести его не удается. - Катерина немножко приукрасила. Строго говоря, с Женей мы еще не помолвлены, но я очень ее люблю. Когда произошло несчастье, я был далеко и теперь не знаю, как я могу ей помочь. Мне очень нужен совет умного человека и потому я здесь.
Не знаю, подействовала ли на старика моя лесть. По его лицу ничего не видно. Что можно понять по сморщенному грецкому ореху? Который, к тому же, упорно продолжает молчать.
Тишину мы ловим достаточно долго. Я уже начинаю думать, что пора попрощаться. Только невозмутимость Катерины, которая продолжает спокойно сидеть на подушке справа от меня, не дает встать и уйти.
Наконец старик, ставит пиалу, вытирает рукавом рот и начинает говорить на чистейшем русском языке. Его слова обращены непонятно к кому. Вполне возможно к той циновке, что закрывает вход в юрту и, сначала, я не понимаю, о чем идет речь. Не перебивают, опять, же только благодаря Катерине, продолжающей хранить вежливое молчание.
Рассматривая свою условную дверь, старик говорит:
Давно это было. Очень давно. Дед, моего прадеда был еще ребенком, а этому преданию уже тысяча лет исполнилась. От женщины к женщине она в нашем коше передавалось. От бабки к внучке, от внучке к дочке.
Рассказывали, что жили здесь в страну два брата. Хорошие охотники были. Облюбовали они небольшое ущелье, в котором тек быстрый ручей, да стали каждое лето над пропастью жерди класть. В каждую жердь с двух сторон по деревянному колышку вбивали, чтоб не упала. Бегают ласки да лисы по жердям, шныряют, с горы на гору. Хорошим - прыгать не надо.
А как выпадет иней, шерсть у лис и ласок отрастет, привяжут братья к каждому колышку по ловушке, да еще камешек снизу пристроят. Зверь пойдет, в ловушку попадет, в воду упадет и захлебнется. Братья шкурки продадут и живут безбедно.
Однажды в тридцатый день двенадцатой луны повалил густой снег. Все горы укрыл. На равнине лежит в три чи толщиной. Взял старший брат сани, да в селение поехал. Привез вина немного, мяса. Наделали они пельменей, приготовились Новый год на славу встретить.
Пельмени налепили, а время варить не подошло. Вот и подумал старший брат прогуляться, в чужой шалаш за десять ли отправился. Младший его дома ждать остался. Ждал, ждал, а старший брат все не возвращается.
Налетел тут ветер, подхватил меньшого брата, завертел, закрутил, ну, ровно свиток бумажный, неведомо куда отнес. Открыл юноша глаза, смотрит - перед ним пещера горная. В пещере кан широкий, на кане девушка сидит. Не ведает юноша, куда его занесло, хотел прочь пойти, а девушка его и спрашивает:
- Ты куда идешь?
Отвечает юноша:
- Домой, к своему шалашу.
Опять спрашивает девушка, спокойно так:
- А дойдешь?
Рассердился юноша и говорит:
- Отчего же не дойти?
Сказал он так, к двери подошел, хотел бежать, да не тут-то было. Вниз глянул - обомлел. Пещера та, оказывается, на осыпи каменной по самой середине горы расположена. Вверх посмотришь - вершины не видать, вниз поглядишь - дна не рассмотришь. Ни назад дороги нет, ни вперед. Затревожился меньшой брат, не знает, как и быть. Заплакал горько и говорит:
- Сестрица, а сестрица, хоть каплю доброты яви, помоги мне отсюда выбраться!
Слезла девица с кана, подошла к юноше, платочек вытащила, слезы ему вытерла, засмеялась весело и говорит:
- Уж раз пришел - не суетись. Поживи здесь немного!
Не слушает меньшой брат девушку, пуще прежнего плачет, свое твердит:
- Я домой хочу! Все едино ворочусь!
Говорит девушка:
- Куда же ты пойдешь? Ведь последний день старого года нынче. Вот встретим с тобой вместе Новый год, а после потолкуем.
Сказала так девушка, на каменный стол рукой указала, а там и рыба, и мясо, и вино, и рис - чего только нет! Поглядел юноша на стол, еще сильнее загрустил. Топнул ногой и говорит:
- Я домой хочу! Все едино ворочусь!
Еще ласковее говорит ему девушка:
- Ты погляди, какой снег! Придешь в свой шалаш, что делать будешь? Поживи лучше здесь!
Смотрит юноша: постель вся шелком да атласом убрана, еще пуще слезами заливается. Как ни уговаривает его девушка - все напрасно. Вытащила она тогда тихонько веер маленький, три раза за спиной у него махнула. Вмиг юноша успокоился, не плачет больше. Вытерла ему девушка слезы, сели они вместе, есть да пить стали, мужем и женой сделались.
Живет юноша в пещере пятнадцать дней, пятнадцать ночей, о доме родном и думать забыл, о старшем брате и подавно. Вот и пятнадцатый день нового года наступил. Он днем юаньсяо зовется. Поужинали юноша с девушкой, дала она ему одежду новую и говорит:
- Много дней прожил ты здесь, сердце, небось, тоска гложет. Нынче праздник Середины первого месяца. Давай на равнину сходим, повеселимся, на праздничные фонари поглядим.
Обрадовался юноша. Родился он в глухих горах, отродясь праздника фонарей не видел. Зажмурил глаза, как девушка ему велела, чует, будто ветер по ногам дунул, кто-то в воздух его поднял и вмиг на землю опустил.
Открыл меньшой брат глаза: что за веселье вокруг! Харчевни, винные лавки, торговцы круглыми блинами - люду разного и не счесть. Одни из хлопушек стреляют, другие возле лотков стоят торгуют, третьи на ходулях ходят. А уж до чего нарядно одеты, так и не расскажешь: платья всех цветов да фасонов, на любой вкус. Фонари, что по улицам носят, каких только нет! О семи звездах, о восьми углах, с девятью сыновьями, с восемью бессмертными, с птицами разными, с мячами вышитыми, со львами, с аистами… А один фонарь - дракон светящийся, его целая толпа на палках несла. Маленьких цветных фонариков видимо-невидимо.
Глядит на них меньшой брат, будто завороженный, чуть не кричит от радости. А девушка его за руку крепко держит — ни с кем разговаривать не велит и от себя не отпускает. Как нагляделись она на фонарики она ему и говорит:
- Закусить бы надо!
И повела юношу в большую винную лавку, отдала ему веер, наказала пуще ока его беречь, чтоб не потерялся.
В винной лавке шум, гам, кто в трубу дует, кто на струнах бренчит, кто плектрой по струнам бьет, кто поет, кто на пальцах загадывает, кто арии исполняет. Кругом яркие фонари да свечи восковые горят - так и сверкают огнями. От шума этого, от суматохи уши у меньшого брата не слышат, глаза не видят. Как за еду принялись, он по забывчивости веер на стол положил. Тут откуда ни возьмись парень чернолицый мимо промчался - хвать веер!
Увидала это девушка, аж в лице изменилась. Помчалась наверх, давай с тем парнем драться. И так отнимает, и эдак отбирает, никак отнять не может. Сбежала она вниз и вдруг пропала — только струйка дыма легкая и нет ее.
Поднялся тут меньшой брат. Тоже стал с тем парнем драться. Гоняются друг за дружкой, все столы в лавке вверх ногами перевернули, пол рисом да закусками испачкали. Вокруг народ собрался — смотрит. Вскорости обоих в ямынь отвели.
Слуга из лавки, тот, что вино разносит, показал, что веер и впрямь меньшому брату принадлежит. Взял судья веер, юноше отдал. А чернолицый не унимается, кричит во все горло, что его это веер - и баста! Рассердился судья, ударил колотушкой деревянной по столу, как закричит:
- Ясно мне, что ты в винной лавке грабеж учинил, и свидетели это подтвердили, и доказательства налицо. Как же ты смеешь перечить да отпираться?
Говорит чернолицый:
- Коли это и впрямь его веер, пусть скажет господину, что на том веере нарисовано. Скажет - тотчас вину свою признаю.
Стал чиновник меньшого брата спрашивать, а тот и не знает. Пришлось юноше все, как есть, чиновнику рассказать. Обернулся тогда судья к чернолицему, спрашивает:
- Ну, а ты знаешь, что на веере нарисовано?
- Я, ничтожный, могу сказать. Гора нарисована, высокий утес каменный да пещера, которая в воздухе висит. В той пещере огромный корень вырос!
Развернул чиновник веер - и впрямь все так и есть, как сказал чернолицый.
Спрашивает судья:
- Ну, а польза, какая от этого веера?
Отвечает чернолицый:
- По рисунку этому корень отыскать можно. Это старый женьшень, тысяча лет ему, он уже оборотнем сделался. Я, как увидал в лавке ту девицу, сразу понял, что она оборотень.
Прозрел тут чиновник и говорит:
- По-моему, веер этот теперь больше не нужен. Идите-ка вы в горы женьшень искать. Нынче пятнадцатое число, праздник. Вечером и так дел много, некогда с вами разбираться.
Тут что-то на пол упало - это чиновник веер бросил. Забил барабан, и чиновник покинул ямынь.
В первом месяце все горы снегом да льдом облепило. Где теперь тот женьшень искать?
Так и не отобрал меньшой брат у чернолицего веер и решил обратно в горы податься. Много дней шел он, много ночей, десять гор больших одолел, еще на одну поднялся, пока шалаш свой отыскал и старшего брата увидел. Рассказал меньшой брат про все, что с ним приключилось. Понял старший, что меньшого жэньшэнь-оборотень опутал. Велел он брату в горах охотиться, а про девушку ту больше не вспоминать.
А девушка домой добралась, вечера дождалась, послала ветер за меньшим братом. Опять принес ветер меньшого брата в каменную пещеру. Увидал юноша девушку, спрашивает:
- Ты зачем опять меня к себе затащила?
Отвечает девушка:
- Мне с тобой поговорить надобно.
Спрашивает юноша:
- Это правда, что ты женьшень-оборотень?
Отвечает девушка:
- Правда.
Говорит ей юноша:
- Слыхал я, будто все живое и неживое, что в оборотня превращается, зло человеку приносит.
Спрашивает девушка:
- Да разве я хоть какое-то зло тебе причинила?
Говорит юноша:
- Ну, а в тот раз ты зачем меня искала?
Отвечает девушка:
- Потому, как судьба нам вместе быть.
Говорит юноша:
- А коли судьба, пойдем ко мне домой жить.
Отвечает девушка:
- Нельзя! Как пропал веер, так связь наша навеки разрушилась! Должна я уйти отсюда!
Сказала так девушка, стала слезы утирать.
Глянул на нее юноша, запечалился и спрашивает:
- Куда же ты теперь пойдешь?
- В горах места много, где захочу, там и буду жить.
Спрашивает юноша:
- А увидимся мы когда-нибудь?
Отвечает девушка:
- Запомни крепко: горы зеленые, речка текучая, налево осыпь, направо ущелье, посредине трава да деревья - там и будет мой дом.
Ночь прошла, утро настало. Проводила девушка меньшого брата. Запечалился он и говорит:
- Должны мы с братом весною домой воротиться.
А девица тоже грустно так ему отвечает:
- Как пойдете, с этой осыпи каменной вниз спускайтесь, я кой-что подарю вам, чтоб нужды не знали да меня не забывали.
Прошла зима. Растопился в старом, дремучем лесу лед, растаял снег, почки на деревьях раскрылись, птицы запели, друг с дружкой состязаются. Собрали братья шкурки, в долину отправились. Идут через утес каменный, смотрят - на утесе чисто белые цветы женьшеня распустились. Накопали братья корней больших и малых, несколько десятков с собой домой унесли. А девушку младший брат искать не пошел. Старший его отговорил.
Только чернолицый парень приходил. Людей привел. Копать начали. Долго копали только не нашли ничего. Глупый он был и жадный.
С тех пор в этих местах в селения иногда приходит красивая девушка и живет среди людей. Откуда приходит ни кто не знает. Куда потом пропадает тоже. Только всегда с ее соседями несчастья приключаются. Это женщина-женьщень по младшему брату тоскует. Мил он ей. Только в этот раз он ее найти должен. Иначе она так оборотнем и останется. А если найдет да веер ее вернет, сразу целебным корнем станет. Большая сила в ней и людям она нужна.
К нам она тоже приходила. Я тогда еще мальчишкой был. В тот год много народу к нам пришло. Их поля опустели и голод в дорогу выгнал. Мы никому не отказывали.
Пришла с ними и женщина. Очень красивая была. Много наших парней на нее заглядывались. В конце-концов свадьбу сыграли. Одной то тяжело. Девочка у них родилась. Только не долго прожили. Парень хороший был. Я его знал. Да видать не тот. Не любила она его. Как-то пошел на гору и пропал. Искали, искали да все без толку. Долго искали. Потом в коше несчастья начались. Земля родить перестала. Болезни пришли. Много еще чего нехорошего случилось.
Потом женщина ушла. Замотала девочку в одеяло и ушла к горе. Больше мы ее не видели. А с ней и беда наша ушла.
С тех пор долго о ней ничего не слышал. Думал, пропала в горах. Оказалось, нет. Года два назад ее внучка к нам наведалась. На бабку очень похоже. Ни о чем я ее не спрашивал, но испугался, что беда вернется. Хорошо она в горы сразу ушла, а как спустилась, уехала. Видно не нашел ее тогда младший брат. Потом она еще не раз приезжала и всегда в горы ходила. Без толку видно. А вот теперь ушла и не вернулась. Плохо это. Очень плохо.
Старик опять берет в руки пиалу, делает большой глоток и замолкает. Я сижу, как пришибленный. Народная сказка. Поверье. Понятно. Вопрос в том верю ли я в сказки. Женя. Женьшень.
Старик замолчал окончательно. Потягивает свой кумыс и на нас с Катериной не смотрит. Время позднее. Пора.
Встаю и иду к выходу. За мной поднимается Катерина. Старик как будто встрепенулся, что-то сказала на своем непонятно каком наречии. Катерина его поняла. Подошла и наклонилась. Что он ей протягивает?
На улице уже темно. Странно теперь смотреть на эту гору. Я уже не чувствую себя таким маленьким. Меньше она, конечно, не стала, но теперь не давит. Может это просто темнота? Замаскироваться решила?
Володя, это Вам. Айбаш передал. Сказал, что всегда в его семье хранилось, а теперь должно быть у Вас, - Катерина протягивает, что-то завернутое в серую тонкую материю. Беру. Разворачиваю. Веер. Тонкие бамбуковые палочки, а на них гора. Та самая, что сейчас пытается спрятаться от меня за чернотой ночи. С левой сторон пещера, как черный раскрытый в крике рот. С левой силуэт девушки. Его я знаю. Вопросов больше нет. Теперь я однозначно должен идти. Не важно как. Не возьмет этот, как его там — начальник Ли, значит пойду сам. Таких совпадений просто не бывает.
Глава десятая. Стрелок.
После обеда на улицу неожиданно пришел дождь. На соседнюю улицу он пришел тоже, а весь остальной город посетить не захотел. Сильный дождь — настоящая гроза, шел только на двух улицах города и это было странно. Резкие, косые струи резали зеркальные окна банка, стены нескольких соседних домов, даже недостроенную свечку нового торгового центра на другом конце улицы, но через два квартала резко обрывались, отгораживались от сухого воздуха разноцветной границей радуги.
Женщина подошла к окну. Ее кабинет располагался на последнем этаже высокого здания банка и видом из своего окна она всегда гордилась. Сейчас его немного смазывали обильные слезы грозы, и женщина расстроилась. Она уезжала, уезжала навсегда и хотела попрощаться со своим городом именно отсюда — из окна своего кабинета. Дождь ей мешал. Надо же ему было прийти именно на эту улицу!
«Он всегда говори, что любит грозу, что она его понимает и помогает» подумала женщина и усмехнулась. Ни во, что такое она не верила. Она вообще не верила ни во, что кроме своих сил. Еще будучи девчонкой, она поняла, что в этом мире одна и надеяться можно только на себя, на свои силы, на свой ум, на свою внешность. Только они ее никогда не подведут, а все остальные лишь ждут удобного повода. Не дождутся. Такой радости она не доставит никому.
С самого утра у женщины было приподнятое настроение. Все складывалось очень удачно. Еще по дороге к банку ей позвонил Пол и сообщил, что он уже здесь, что у него ее новый паспорт, что в назначенный час он будет ждать ее в машине у банка, что его пилот уже подписал лист вылета и через двенадцать часов они будут по другую сторону океана. Потом он отвезет ее в приобретенный на ее имя дом и все у нее будет хорошо. Она это заслужила. Не хочет она больше видеть не эту страну, ни этих людей, ни вообще ничего. Она просто устала.
Отделаться от Пола, сразу, конечно, не удастся. Сначала нужно дождаться окончания сделки с фармацевтами, а уже потом ставить все точки над i. Наверно это будет нелегко, но она что-нибудь придумает. В крайнем случае, переведет отношения в чисто деловое русло. Он, конечно, будет против, но деньги решат все. Уж его то она раскусила с первого взгляда. Видела таких не один десяток.
Конечно, немного жалко старика отца, но что теперь? Если бы Пол был, хоть чуть-чуть на него похож все могло бы быть совсем по-другому. Жаль, что Пол, как он сам говорил, пошел в мать. Очень жаль, но эта каша в штанах ей уже надоела. Теперь она может позволить себе обходиться и без нее.
Кстати.... Что-то там говорили о какой-то задержке с переводом? Каком-то компьютерном сбое? Ладно. Не важно. Починять. Больше двух трех часов эта задержка длиться не может, а впереди выходные. Два дня кроме тех. отдела ни кто работать не будет, а значит, в банке ее не хватятся, что произошло, не поймут, и деньги благополучно уйдут по назначению.
Дождь на улице закончился так же быстро, как и появился. Женщина усмехнулась «Милый, ты меня проводил, да?». Подхватив со стола элегантный кожаный портфель, она пошла к выходу. В приемной кивнула скучающему охраннику.
Володь, сегодня меня везти не надо. Я тут по магазинам, а потом сама домой. Наши проблемы решены и теперь я могу обойтись без вашего милого общества.
Хорошо, Инна Владимировна, - кивнул охранник и равнодушно вернулся в свое кресло. Как только дверь приемной закрылась и он остался один, охранник вытащил мобильный телефон, набрал номер и, сказав всего два слова, повесил трубки. «Она вышла», - сообщил охранник своему абоненту и, зачем-то, посмотрел на часы.
Стрелок пододвинул стол поближе к грязному? заляпанному краской окну. Отошел чуть назад, наклонился над длинным футляром, достал и собрал винтовку. Повертел в руках глушитель и убрал его обратно в футляр. Самая обычная и самая заслуженная в мире винтовка легла на выщербленную клеенку стола в своем первозданном, боевом виде. Все эти городские «тихие» штучки сегодня были не нужны.
Стрелок чуть наклонился и выглянул наружу через отбитый краешек окна. На улице шел дождь. Это делало задачу чуть труднее, чем предполагалось в начале, но в себе он был уверен. До цели, как он знал, будет порядка шестисот метров, а на таком расстоянии из СВД он не промахивается в любую погоду. Конечно, если не торопиться и нормально подготовить выстрел.
Стрелок не торопился. Время у него было достаточно. Цель должна была показаться минут через пять, а этого было даже слишком много. Да и в любом случае, за пару минуту до ее выхода его предупредят. Рядом с винтовкой он положил простенький мобильный телефон. Чуть помедлив, стрелок присел на табуретку, еще раз оценил угол обстрела уже из этой позиции.
Он так и не понял, почему я согласился. Может даже подумал, что до меня не дошел смысл его слов. Дошел, Олег, дошел. Только ты многого не знаешь. Ты сам сказал — другу можно простить все кроме предательства. А его нельзя прощать никому. Даже себе. Так, что извини — не мог я по-другому. Придется уж тебе дальше одному. Все-таки хорошо, что ты не понял, что не узнаешь, как я предал тебя той осенью.
Осень - она нежная и мягкая. Иногда капризная. Совсем как женщина. Настоящая женщина не может быть не капризной и осень иногда ни с того ни с сего плачет дождём, беспричинно смеётся солнышком. Не помню, кто мне сказал, что осенью рождаются самые женственные женщины и самые большие романтики, но теперь я знаю, что это правда.
Да - та осень была особенно женственной. Почему, я о ней сказать не могу. Дело даже не в присутствии существа противоположного пола. Как раз с этим у меня тогда наметились большие проблемы. Та, с которой жил последний год после дембеля, превратилась из мягкой осени в суровую зиму и под от её ледяным взглядом я только мёрз. Почему так получилось, не знаю. Наверно меня подвели цветы и слова. Влюбляясь, мы считаем их своими союзниками, рассчитываем на их поддержку. Но любовь туманит голову и мы забываем, что вечных союзников не бывает, а с теми, что есть надо обращаться очень осторожно. Проходит совсем немного времени и не вовремя подаренный букет становиться просто веником, а слова «я тебя люблю» оказываются вежливыми и ничего не значащими. От чрезмерности, от поспешности, от неаккуратности вчерашние союзники превращаются в предателей, замораживают взгляды и винить их в этом, конечно же, нельзя.
Именно так, по собственной глупости меня предали прошлой осенью, и сначала я думал, что отныне это время года возненавижу. Мокрыми октябрьскими вечерами сидел у холодного окна, смотрел на плачущие улицы и грустил.
Потом у меня наконец-то появилась постоянная работа. Ты сам меня нашел и предложил делать, как раз то, что у меня всегда получалось лучше всего. Не скажу, что совсем никаких сомнений у меня не было, но колебался я не долго. Уже через три дня был на твоей турбазе и в первый же день ты вручил мне своей старый мобильник. «Пользуйся и всегда будь на связи», сказал ты и своем подарке, наверно, тут же забыл. Плохо, что свою старую симку ты из него тоже вынуть забыл. Или не посчитал нужным. Не знаю.
Не скажу, что приобретению я чрезмерно обрадовался, но, в общем, было приятно. Вечером, укладываясь спать в том коттедже, в который ты меня поселил, я положил эту черную продолговатую коробочку рядом с постелью, на тумбочку. Если бы я только знал тогда, что за «чёртик» из неё «выпрыгнет».
Шёл первый час ночи, мечтать о небесных кренделях мне уже надоело, и рука потянулась выключить свет. Не успел я щелкнуть выключателем, как мобила неожиданно ожила. Её номер из посторонних ещё ни кто не знал и сначала я подумал, что это ты. Потом глянул — на маленьком дисплейчике светились совершенно незнакомы цифры. Сначала хотел сбросить, но потом передумал и поднял трубку: «Алло, я вас слушаю». На том конце чуть помедлили, потом далёкий женский голос неуверенно спросил: «Олег, это ты?».
Олег, тебе когда-нибудь случалось обижаться без причины? Когда на обиду нет никакого права? Понимаешь о чём я? Как бы это получше объяснить? Если очень приблизительно – у соседа красивая жена, дорогая машина, хорошая работа, и тебе обидно смотреть на собственную половину, одетую в застиранный халат, обидно садится в прогнившую «шестёрку», вместо зарплаты получать крохотную подачку, которой едва хватает на хлеб и молоко. Ты соседу не завидуешь, совсем нет. Тебе просто обидно.
Именно так обидно стало мне тогда. В голосе девушки столько всего намешалось, что многое бы я отдал, чтобы стать тобой, Олег. В нём жила даже не любовь, точнее не только любовь – нечто, что заставляет мужчину чувствовать себя единственно нужным, и без чего, в конце концов, становиться очень тоскливо.
Возможно, если бы в тот день с утра, когда ты принимал меня на работу, с тобой рядом не сидела Неля, я бы отреагировал по-другому. Но она сидела, и я видела какие у вас отношения. Наверно она специально постаралась мне это показать. Нет, - конечно, она меня «не узнала». Скользнула взглядом и отвела глаза, как от чужого. Не знаю, говорил ли ты ей обо мне, но, кажется, к моему появлению она была готова, а вот я себя чуть не выдал. Обида, ненависть, еще куча самых разных чувств — даже не знаю, как сдержался. Весь день они потом во мне колобродили, а ночью вылились в сухое - «Нет, вы ошиблись номером». Его я сказал той девушке и сразу повесил трубку.
Через пять она позвонила опять.
Алло, Олега можно?
Теперь слова были встревоженные и немого требовательные.
Девушка, я же вам сказал – здесь нет никакого Олега, - моя обида на тебя была слишком глубока и раздражение улетучиваться не хотело.
Это номер…, - она назвала семь цифр которые раньше были твоими, а с того дня стали моим опознавательным номером в огромном море несчастных рабов телефонных компаний.
Да, верно.
Тогда позовите, пожалуйста, Олега! Он мне очень, очень нужен! Пожалуйста! - голос в трубке сорвался, утонул в какой-то медленной восточной мелодии. Почему-то эта музыка была в тот момент очень важна, но почему именно я тогда понять не мог.
Так вы позовёте его или нет! Вы, что меня не слышите!? – теперь она уже требовала и удивлялась моей непонятливости. Ей нужен был её Олег, и ничего, никого другого она не хотела.
Я молча положил трубку.
Как объяснить человеку собственную подлость. А, как объяснить ему, что его бросили? Ведь ты же ее бросил, Олег. С тобой была Неля, и ты отдал мне этот номер. Ты намеренно сменил цифры. Так ведь? Даже не предупредил меня, что кто-то может позвонить, а значит слышать ее не хотел. Как я мог сказать ей, что мой командир, мужчина которого она любила, оказался трусом и даже не отважился сказать ей "прощай"? В такие вещи просто нельзя верить! В голове, в груди от них, как в старом заброшенном подвале – сыро холодно и безъисходно. Да и почему я должен был ей говорить, то, что не захотел, или не смог сказать ты?
Секунды начали тикать в моей голове. Я по-прежнему лежал и смотрел на окно, на заплаканные дождем стекла и не мог понять, откуда берётся этот звук. Может так стучались в окно дождевые капли? Может, их надо было впустить? Бред! Даже если бы я открыл окно дождь всё равно не вошел. Остановился бы на пороге, у края подоконника и только забрызгал паркет своими слезами. Интересно, с чего это я сейчас пожалел паркет в твоем доме?
Телефон снова зазвонил. Я схватил «трубу» и, как назло, запутался в этих чертовых клавишах. Пока копался, вызов прервался. Слава Богу, догадался зайти в «последние вызовы» и перенабрать. Длинные гудки наложились на секунды в моей голове. Попав с ними в резонанс, вплетаясь в дождевые капли, они усилились и заполнили комнату. Потом гудки пропали. На том конце линии снова заиграла восточная мелодия. Не дожидаясь "Алло" я стал поспешно извиняться, попытался, что-то объяснить, сказать, что жизнь, не смотря ни на что, не такая уж скверная штука. Не помню, сколько я говорил, но, в конце концов, мелодия сменилась тишиной. Так и не сказав ни слова, она отключилась. Наверно я тогда не сказал самого главного.
Следующий день был серым и недовольным. Ты подъехал какой-то скучный, то и дело заглядывал ко мне в кабинет, смотрел, как я принимаю официальную должность. От твоей рожи мне становилось еще тоскливее, и я злился. Это был плохой день, неправильный. Полегчало только вечером, когда все его неприятности оказались прикрыты полотенцем первых сумерек.
Зайдя в свое новое жилище, я опять положил телефон на тумбочку, взял из холодильника пиво, сел и стал ждать. Конечно, это было неправильно, как и весь прошедший день. Нельзя без причины ждать чего-то хорошего и даже не представлять чего именно и откуда. Начинаешь походить на маленькую, блохастую шавку, что трётся у дверей магазина и вымаливает у сердобольной старушки половину сладкой булки, купленной на жалкие остатки нищенской пенсии. Нельзя попрошайничать. Пенсия она всегда маленькая.
Свою «булку» я в тот вечер все же выпросил. Часа через полтора ожил мобильник. Конвульсивная дрожь виброзвонка передалась телу, и я понял чего, так ждал целый вечер. В ответ на мое поспешное: «Да я вас слушаю», далекий голос опять спросил: «Олега можно?».
Вчерашнего нашего разговора как будто и не было. Она его просто вычеркнула и я не знал, что сейчас ответить. Уж во всяком случае, не «Здесь такого больше нет».
Секунды бежали чересчур быстро, мое молчание становилось неприличным и тишина трубки начинала давить на ухо. Я почти физически ощущал её тяжесть и, чтобы освободиться от липкой паутины безмолвия, буркнул совсем не к месту первое, что пришло в голову.
Как тебя зовут, - спросил я и более дурацкого ответа на поставленный вопрос придумать было трудно. Наверно.
Лиля. Я Лиля, а…
Подожди, подожди, - снова услышать "Олега.." я не хотел, - я его найду… его сейчас здесь нет, но я тебе его обязательно найду. Только давай договоримся – сначала ты мне о нём расскажешь, а потом я тебе его обязательно найду.
Зачем я это тогда сказал – не знаю. Зачем попросил рассказать о тебе? Сейчас даже не уверен, собирался ли я в тот момент выполнять данное обещание. Подглядывать в замочную скважину, выпытывать об умерших чувствах я точно не хотел. Так получилось, что ты сам все рассказал, но на много позже. Наверно, я просто хотел, чтобы наш разговор не прерывался. Хотел слышать ее голос. Он был мне уже нужен. Ты прав — она удивительная женщина. Как ты мог ее променять на эту?
Хорошо, я расскажу, - то ли мне показалось, толи моему предложению она действительно не удивилась. – Он хороший, нежный, заботливый и сильный. Сегодня исполняется три года, как мы познакомились. Он был у нас. Приезжал в командировку. Вы знаете, таких больше нет…, - она замолчала и я, боясь спугнуть, молчал тоже.
Прошло не меньше пятнадцати секунд, пока из трубки снова полились слова и я, с облегчением понял, что теперь она уже не остановится. Минута бежала, за минутой, давно миновал «час быка», а я все слушал, слушал, слушал.
Она рассказала мне то, что позавчера я услышал от тебя. Даже удивительно насколько совпали ваши истории. Никогда, ни при каких обстоятельствах не могут два разных человека одинаково воспринимать одно и то же событие, но слушая вчера твой рассказ, я почти все время слышал ее голос. Я уже знал и о музее янтаря в Калининграде и о вашей первой ночи в СВ-шном купе. Ты не обижайся, что она все это мне рассказала. Ты ведь сделал то же самое. Разница лишь в том, что она тебя не бросала. Ты, а не она, запутался в каких выдуманных, надуманных словах и сбежал, как последний трус. Она была смелее тебя, Олег. Честнее.
- … Знаешь, а потом мы поехали к нему в гостиницу, - как-то незаметно, она перешла на ты и мне от этого стало тепло. Глупость несусветная – она рассказывала о тебе о своем любовнике, а я, уже зная, что хочу её, радовался какому-то «ты». Она, ни сколько, не смущаясь, говорила о том, как хорошо вам было в скрипучей перекрахмаленной гостиничной койке, а я, за сотни километров от неё, сидел и улыбался, как последний идиот. Наверно я тогда временно сошёл с ума.
Неожиданно она пропала и трубка наполнилась чёрной тишиной. Какое-то время я ещё надеялся, потом медленно оторвал мобилу от уха, попробовал перезвонить. «Абонент временно недоступен». Наверно, что-то случилось на линии подумал я и, с сожалением постарался уснуть.
На следующий день я хотел все тебе рассказать. Честно. Было ужасно стыдно перед другом, каким бы гадом он не был.
На турбазе ты не появился.
У меня особых дел тоже не было, слоняться из угла в угол быстро надоело, и я поехал в город. Что там забыл — понятия не имею. Хотелось хоть какого-то движения, хотя бы иллюзии действия.
Для начала я обосновался на какой-то открытой площадке маленькой кафешки небольшого парка. Взял пива и начал думать. Какое дурацкое выражение! Как будто человек может ни о чем не думать, а потом взять вот так и начать.
Но я все же начал. Постарался загнать эмоции куда-нибудь в пятки и трезво взвесить ситуацию. Совсем, как ты нас когда-то учил.
Во-первых, думал я, разговаривать ты с ней однозначно не хотел. Иначе, отдавая телефон, ты бы меня предупредил. Кроме того, у нее наверняка был и твой рабочий номер. Но по нему она не звонила. Точнее, конечно же звонила, но тебя, судя по всему, ей не приглашали. А это могло быть только с твоего прямого указания. Значит, если я скажу, что меня достает какая-то твоя знакомая, ты просто посоветуешь купить другую симку и никаких последствий более не последует. Зачем тогда вообще начинать этот разговор?
Конечно, всеми этими дурацкими мыслями я только пытался найти себе оправдание, но получалось довольно убедительно. Маленький червячок сомнений еще оставался и знаешь, что его доконало? Точнее кто? Пара, присевшая за соседний столик.
Тогда обо всех твоих душевных щипаниях, о застиранных халатах и глазастых яичницах я даже не подозревал. Она о них, конечно, не рассказывала и сама вряд ли знала. Но просто глядя на ту пару, я все больше и больше понимал, насколько ты неправ. Вот так — без всякой логической связи. На одним эмоциях.
Лет им было уже не много, а очень много. Такой себе благообразный старичок и аналогичная бабушка. То, что они вместе было видно сразу. Причем не сегодня, не вчера — всю жизнь. Такое очень редко можно встретить, но если уж встречаешь, то сразу понимаешь кто эти люди друг другу.
Так вот. Присели они за соседний столик, взяли по чашечке чая, и он стал читать ей стихи. Читал не из томика, не из газеты или журнала — с обычных тетрадных листов заполненных мелким почерком. Он читал ей свои стихи! Понимаешь — свои! В таком возрасте. Это были замечательные стихи. Я же рядом сидел и все слышал.
Я, безусловно, не критик и в поэзии мало, что соображаю, но больше всего знаешь, что поразило? Если закрыть глаза, то я бы ни в жизнь не поверил, что эти строчки написаны столетним стариком и посвящены не менее древней бабке!
Вот ты мне тут распинался про праздник, про халат. Да она для него всю жизнь женщиной была и женщиной осталась. Не знаю, был ли у нее тот халат. Может и был. Только он его не видел! На другое он смотрел. Даже не на ее молодость. Эх, командир, командир.
Повторюсь наверно — всех твоих «аргументов» я тогда, не знал, но посмотрел на этих двух и решил — хрен тебе, ничего не скажу. Оставалось, только придумать, как ей об этом сообщить. А вот это было самое трудное.
Иногда ты точно не уверен - виноват или нет. Вроде поступил, как нужно, а вроде и нет. Толкаешь себя в одну сторону и тут же останавливаешь. Отвратительное состояние. Ненавижу.
В наш с Лилей третий вечер я ненавидел и себя, и тебя. Она вчера больше часа рассказывала мне, абсолютно чужому человеку, то о чём обычно стесняют сказать самому себе, а я не смог выполнить элементарной просьбы. Не сделал, то, что обещал. Что могло быть проще — подойти к тебе и сказать: «Командир, да будь ты мужиком! Тебя ждут. Перезвони!». Или самому быть мужиком и сказать ей: «Он тебя забыл. Ему больше не звони». Не смог я ни того ни другого.
Разговор она начала так же, как вчера и, как позавчера.
Алло, Олега, можно?
Его ещё нет, - эти слова оцарапали гортань, а трубка у уха раскалилась и обожгла.
Но он сегодня будет?
… Нет. Прости, сегодня его не будет.
Ты меня обманул? Это не справедливо. – Теперь на том конце провода, в какой-то далёкой квартире, в незнакомом городе сидел маленький обиженный ребенок, и вынести его горе было невозможно.
Нет. Поверь. Я тебя не обманывал. Я обязательно приведу твоего Олега. Я не смог сегодня, но он обязательно с тобой поговорит. Поверь мне, пожалуйста. Это не так просто но, я сделаю.
Трубка немного помолчала, а потом недоверчиво спросила:
Ты, наверно, всё-таки меня обманываешь. Говоришь так, как будто он не хочет со мной разговаривать. Этого не может быть. Скажи – этого же не может быть?! Ты не это имел в виду!?
Конечно, нет! Просто мне сегодня не удалось застать его на работе, но вот завтра…. И всё у вас будет хорошо.
Сказав это, я наконец-то понял, почему врал. В правду она бы просто не поверила. Трудно смотреть, как мелкими брызгами стекла разлетается по полу твоё счастье. Трудно при этом не порезаться, и она не спрашивала меня, бросил ли ты её. Она хотела оправдать тебя за мой счёт. Переложить на меня твою ответственность. А гадом быть очень неприятно.
Но завтра ты его точно приведёшь? – голос в трубки уже требовал.
Да, конечно.
Хорошо, я ещё подожду. Пока.
Она отключилась, а я подошёл к окну и настежь распахнул створки.
По улице гулял ветер. Срывая с деревьев последние листья, он гнал их по дорожкам нашей «турбазы», разносил по домикам, грустный запах осени. Коттеджи, заборы, катера у причала пили этот запах, как старый вермут, запоминали последние вздохи умершего лета.
Ветер был холодный, и его суровые руки коснулись моего лица, похлопали по спине. Он меня не одобрял, но, казалось, понимал и что-то хотел сказать. Может быть, надо было внимательней его слушать? Не знаю. Разве можно спрашивать совет у того кто никогда не любил. Кто родился среди льдов и пришёл к нам, чтобы похоронить листья? А может быть, как раз у него и нужно было спрашивать. По крайней мере, тогда бы я знал, что на следующий день сказать далёкой девушке Лиле.
Она позвонила, как всегда.
Алло, Олега можно?
Прости, прости, пожалуйста, - я торопился и боялся, что она скажет, что-то такое от чего моя решимость опять сожмется в маленький невзрачный комочек, не позволит мне сказать то, что нужно, - Я действительно тебя вчера обманул. И позавчера тоже. Я знаю Олега. Очень давно знаю и очень хорошо. Я не буду его звать к трубке. Даже если он будет рядом, все равно не буду. Он такой человек. Он просто не подойдет. Или он позвонит тебе сам, или звать его просто бесполезно. Я не знаю почему, он так с тобой поступил. Если можешь прости. И его прости и меня. Мне правда очень хочется тебе помочь, но я не знаю как — позвать его не получиться. Поверь мне. Я говорю правду.
Когда она отключилась, я не понял. Так торопился все это сказать, что пропустил момент, когда тишина в трубке превратилась в пустоту.
Две недели в нашем городе шёл дождь. По вечерам он плакал за окном коттеджа, утром провожал меня на работу, а в обед не давал посидеть на лавочке перед зданием конторы. Грустный и нудный, он, казалось, никогда не кончится и его слезами пропиталось всё вокруг. Сигареты сочились влагой, одежда липла к телу, а постель по ночам сотрясала холодной сырой дрожью. Я уже думал, что к нам пришёл вечный дождь, но на пятнадцатый день, в пол первого ночи, снова зазвонил мобильник.
Алло….. можно…..
Свою обычную фразу она не закончила, а я, испугавшись возвращения дождя, чуть не закричал в трубку:
Скажи, скажи, где ты?!!!! Пожалуйста, скажи, ну пожалуйста……
Я не знал, как её убедить, как вымолить, название улицы, номер дома, и как дурак повторял это «ну пожалуйста!». Я почти не верил, что она ответит, но через минуту услышал и, накинув пальто, схватив все деньги, что у меня были, вылетел из квартиры.
Ты помнишь, как я тогда, в самом начале пропал на неделю. По возвращению, ты еще очень странно на меня посмотрел, но ничего спрашивать не стал. Да я бы тебе ничего и не сказал. Тогда мне казалось, что короткого «Буду через неделю», которое я бросил Лене, постучав в час ночи в ее окно, вполне достаточно. Даже более чем достаточно, особенно для тебя.
Наверно «крыша» у меня тогда съехала окончательно. Одетый непонятно как, чуть не в домашних тапочках, я ехал на вокзал и считал себя счастливейшим из смертных. Мне было абсолютно наплевать на прохожих, которые подозрительно косились мне в след, на потёртые старенькие джинсы, выглядывающие из-под дорогого итальянского пальто, на застиранный ворот фланелевой рубахи, что совершенно неприлично скомкался на шее. Никогда раньше я не спешил на встречу с девушкой в таком затрапезном виде и никогда раньше я так не боялся опоздать на эту встречу.
Ночь я просидел на вокзале. Поезд до моего…. до её города Калининграда был только утром и, взяв билет, пришлось забиться в самый дальний угол зала ожидания.
Народ на вокзале особенный. Дорога, колёса, неустроенность вмиг делают из самого спокойного семьянина бесшабашного бродягу и мне казалось, что своими нечаянными прикосновениями, даже просто пройдя мимо, они могут всё сломать.
Ближе к утру, напротив присела молодая женщина, с маленьким сыном. Сорванец лет шести, в отличие от мамы, совершенно не смущённый ранним подъёмом, держал в руках огромного бумажного журавля. Женщина откровенно зевала, а он увлечённо беседовал со своим птенцом. “Вот сейчас приедем на дачу, и там полетаешь. Только далеко не улетай. Там знаешь какой ветер. Как дует, как дует. Совсем тебя задует. Я плакать буду. Как тогда, когда с горки упал. Я не хочу, но буду. Потому, что тебя папа сделал. Так, что ты лучше не улетай”.
Журавлик, с малым соглашался. Во всяком случае, он понимающе качал своими бумажными крыльями и мне, под моим пальто, выстывшим, набравшимся за ночь вокзальной неустроенности, становилось тепло.
Дядя, а у тебя есть журавлик?
Наверно я совсем согрелся и не заметил, как малой оказался на соседнем кресле. Он смотрел на меня чересчур внимательно и вопрос, от того, казался не по детски серьёзным. Отмахнуться от него простыми словами было невозможно, и я задумался.
Есть ли у меня “журавлик”? Наверно нет. Никого я сейчас не могу отпустить полетать и ни по ком не “заплачу” если не вернётся. Упустил я тот момент, когда это было ещё возможно. Потому и сижу сейчас на вокзале.
Дядь, так есть журавлик или нет? - малой настойчиво теребил рукав моего пальто.
Знаешь, друг, кажется именно сейчас я за ним и еду.
Последнее слово утонуло в грохочущем голосе дежурной, объявившей долгожданный поезд.
Калининград встретил меня всё тем же сереньким дождём. Казалось, что плаксивые капли приехали со мной в одном вагоне и твёрдо решили сопровождать до порога ее комнаты. Забираясь за шиворот, они вцеплялись в плечи неожиданно твёрдыми холодными пальчиками и распускали по телу неприятную трясучку. Наверное, они уже тогда всё знали.
Общежитие я нашёл без труда. Даже не смотрел на номера, а просто сел в подошедший автобус, вышел на знакомой остановки, вошёл в подъезд, поднялся на этаж. Просто вернулся к себе домой и постучал в дверь. Потом постучал ещё раз. Потом ещё. Потом барабанил в эту клятую дверь руками и ногами. В голову даже не приходило, что она элементарно могла выйти в магазин. Дождь, задержавшись у подъезда, шепнул мне то, что я не захотел услышать, во что не мог поверить. Я просто обязан был достучаться.
Минут через пятнадцать из комнаты напротив выглянуло сердитое старушечье лицо. Седые завитые кудри тряслись от возмущения, а по длинному коридору общаги растекся слащавый запах дешёвых духов.
Ну, что ломиться-то, что ломиться. Уж две недели как, а всё ходят и ходят. Ее нет, а он здесь больше не живет. Все в части, да в части. Тьфу ты Господи, прости душу грешную.
Я медленно повернулся, хлебнул тягучий аромат консервированной сирени, кивнул на мою комнату и спросил.
Где она?
А то вот не знаешь! Все знают, а ты нет! И ходят, и ходят. Померла. Две недели как.
Нахальный дождь пробрался даже в подъезд. Усмехнувшись мне в глаза, он придавил затылок холодной мокрой льдиной, толкнул на стену, заставил съехать по ней на грязный, но почему-то тёплый и родной пол....
Когда мокрая тяжесть оставила в покое мою несчастную голову, коридора уже не было. Запах сирени сильно сгустился и, скосив глаза, я понял, что лежу не диване в комнате той самой седой, завитой старушки, на ее кожаном, доисторическом диване. Комната тоже была доисторическая.... старая.
Старость поселилась здесь очень давно. Наверняка ещё тогда, когда хозяйка была молода. Именно она принесла с собой те кактусы, что сейчас умирали на окнах, расставила в шкафу и запретила читать пыльные тома классиков. Она же теперь и завивала кудри своей хозяйки, смачивая электрические щипцы в "сиреневых" духах.
Старость подошла к дивану, на котором я лежал, и сказала:
Ну что же ты слабенький такой оказался. И не пьяный вроде – я понюхала. Чего сомлел-то?
На этот вопрос я отвечать не стал. Старость, говорят, нужно уважать. Потому просто попросил:
Расскажите, пожалуйста, о вашей соседке.
Да что говорить то. Шалава она и есть шалава. Только муж на службу, она тут же шасть к любовнику.
Я промолчал, и удивлённая старость, после двухминутной паузы, наверно, что-то почувствовав, неохотно продолжила.
Ну, где работала, не знаю, врать не буду. Толи в фирме какой-то. Но мужик к ней точно ездил. Даже сюда его как-то раз приводила. Как муж на службу. Бессовестная. Музыку они заводили. И хоть стучи в стенку хоть не стучи! Непутёвая, одним словом. Да и померла не пойми как, - старость заговорщицки наклонилась к дивану. - Не где-нибудь, а прям в ресторане за столиком. Даже участковый тут ходил, выспрашивал. А чего ходил если сам же и сказал – естественная смерть, сердце остановилось? Короче – как жила непутёво, так и померла, - старость неожиданно скривила, без того сморщенные губы, прижала к глазам, непонятно откуда взявшийся платок и мелко затрясла плечами.
Я аккуратно встал с дивана, положил руку на искусственные кудри и подумал о том, что наверно был не прав. Потом шагнул к порогу и спросил:
Как тот ресторан-то назывался?
Из-под платка донеслось: "Египет, чи как.... Он тут, прямо за углом. Не ошибёшься".
Конечно, я не мог ошибиться. Если сразу пришёл туда где она жила, то разве мог не найти место, где умерла? Ошиблась старость.
Это был не ресторан. Небольшой ночной клуб. Назывался он не "Египет", а "Гробница". Для старости это одно и тоже. Я уверенно толкнул тяжёлые двери, стилизованные под массивные мраморные плиты.
Кому пришло в голову давать заведению подобное название? Что тот человек хотел этим сказать? Может что-то, а может ничего. Не знаю, что лучше. Намеренно или нет, но высокий потолок давил на плечи, а от танц-пола несло холодом и высокомерием. Конечно это только ощущение, но пока я шёл через длинный узковатый зал, всё время думал о том, что саркофаг-стойка, наверно, стоит на этом самом месте, еще с тех времен, когда в помине не было, ни города, ни страны, и лишь полуголые рабы тащили здесь издалека неподъёмные каменные блоки.
Нет, - я всё знаю - никогда не было в этой точки географии ни блоков, ни рабов, но одна мумия за странным баром всё же "прижилась". Высокий худой парень, или девушка. Мумиям пола не полагается. С ног до головы замотанный в пожелтевшие бинты, он (она, оно?) выстраивало на плоском животе саркофага шеренгу маленьких серебряных стопок.
Застывшая маска фараона смотрела на это с некоторым удивлением, и явным не одобрением. Фараона мне стало жалко.
По, что животинку тиранишь? - спросил я мумию-бармена.
Она не поняла. Лица под бинтами видно не было, но в глазах поселился вопрос и испуг. Кажется, чего может боятся тот кто умер много веков назад? Во всяком случае, не потерять работу. Однако мумия испугалась.
Ладно, шучу. Я не из рыбнадзора, - сжалился я над “покойницей”. - Соточку “Хенеси” налей. Скоро у вас тут начнётся?
Что начнётся?
Да, действительно, что тут может начаться? Разве что... Ну ладно...
Не закусывая, я опрокинул стопку. Отвратительный коньяк прокатился к пищеводу, а во рту запахло самогоном, мышами да ещё чем-то очень неприятным. Подождав пока вонючая мерзость доберётся до желудка, я поставил стопку на стойку и героически попросил: "Еще сто". Пока тонкая струйка несмело бежала в не очень чистую рюмку, мысли собрались в маленькую злую кучку и, повторно опрокинув в себя мышиный запах, я спросил:
А скажи дорогая мумия – правда, что у вас тут недавно, прямо в зале девчонка померла?
Правда, - ответила “мумия” и я наконец-то смог определить её половую принадлежность.
Передо мной в искуственно-жёлтых бинтах стояла девушка. Наверно даже симпатичная. Как я это понял? Да потому, что та, которая умерла, та, которая просто не могла мне звонить была ей не безразлична. Нет - голос мумии не дрогнул, ответила она почти равнодушным тоном, но под бинтами вдруг ожили бесцветные, до того, глаза. В них не блеснули слёзы, но это были глаза женщины, которой сделали очень больно. Я больше не имел права её ни о чём спрашивать, но остановиться не смог.
Так ты её знала?
Да.
Хорошо знала?
Очень!.... Что ещё интересует?
В какой-то миг показалось, что бутылка, которую “мумия” продолжала держать в руках, сейчас разобьётся о мою голову, и остатки дешевой подделки потекут по моему лицу, по измятому в поезде пальто, смешают собственную мышиную вонь с запахом моей дороги. Эти два “аромата” были друг друга достойны. Жалко, что она не решилась.
Всё. Меня интересует всё, - спросил я, когда бутылка благополучно опустилась на живот саркофага.
А почему я должна что-то тебе рассказывать? Кто ты такой?
Действительно – кто я такой? - я не знал, как ответить на этот простой вопрос и просто повторил его, чтобы не молчать.
Похоже, чтобы понять некоторые вещи, о них нужно сказать. Элементарная истина, которая дошла до меня только тогда. Я ее принял и начал говорить - рассказал совершенно незнакомой "мумии" всё до последней секунды. И о тебе, и о новой мобиле, и о странных звонках, и о просьбах позвать Олега, и о себе, и о том, зачем приехал в этот город. Мне было глубоко плевать, поверит мумия или нет, но, кажется, она поверило. Когда мой путанный, перескакивающий с пятое не десятое рассказ был закончен, она заговорила сама.
Мы были подругами, - сказала она, - подругами с детства. Мы обе не здешние. Наши родители жили на одной лестничной клетке и сколько я помню себя, столько помню и её. А еще помню, что всегда хотела быть на неё похожей. Она постоянно смеялась. Наши семьи не были богатыми. Голодными мы не ходили, но карманные деньги, что у меня, что у неё появились только, когда мы их сами заработали. Точнее я заработала, а ей подарил её первый мужчина. Нет, она не торговала собой. Она никогда в жизни не легла бы в постель из-за денег. Просто ей всегда везло, и она влюблялась в тех, кто мог себе позволить быть мужчиной. Наверно у неё был такой талант.
А ещё она очень любила жить. Для этого тоже нужен талант и он у неё был. Понимаешь, хотеть жить и любить жить это две большие разницы. Можно судорожно цепляться за существование и постоянно ныть, как всё кругом плохо. А можно, как она – ходить голодной и смеяться над тем, какую классную диету себе организовала. У ней в жизни просто по определению не могло быть чёрных дней. Единственно чего она не смогла бы пережить, и не пережила, так это того, что перестала любить. Именно перестала она, а не её.
Это очень трудно объяснить, но, даже расставаясь с очередным мужчиной, она его всё равно любила. Не понятно, да? Ну, пусть по-другому... Пусть она с ним больше не спала, но всё равно любила. Понимаешь? - мумия вопросительно, почти с мольбой на меня посмотрела и я кивнул. Я действительно ей понял и она продолжила.
Вот, а этот... Ты говоришь Олег, я даже не знала, как его зовут – уникальный случай – о нём она мне никогда не рассказывала, его она, кажется, разлюбила. Не знаю этого наверняка, но за неделю до смерти она сказала: “Жалко, что журавли от нас улетают. Я не хочу, чтобы они возвращались. Хочу, чтобы не улетали”. Я тогда не поняла. Даже страшно немного стало. У неё такое лицо было....
Мумия опять ненадолго замолчала, а мне тоже стало... Нет не страшно, опять обидно. Я не умею "любить жизнь". Я вообще не ценю это состояние тела. Только почему, тогда, услышал про улетающих журавлей, вдруг вспомнил того малого на вокзале и его вопрос: “Дядь, а у тебя есть журавлик?”. Вспомнил и свой ответ “Я как раз за ним еду”. Что же – я опоздал. Я тоже к ней опоздал. Всё остальное теперь не важно. Какая разница, что она мне звонила, когда звонить уже не могла. Физика процесса мне не интересна. Я опоздал и ничего теперь с этим не поделаешь.
Как она умерла? Это же здесь случилось?
Да здесь. Был обычный вечер. Она пришла, села за свой обычный столик, - мумия кивнула на одну из мраморных тумб. - Только совсем не смеялась. Началась программа. Где-то в середине вечера я к ней подошла, а дыхания уже не было. Она сидела с открытыми глазами, смотрела куда-то вверх, чуть-чуть улыбалась и была совсем, совсем мёртвая. В руке был зажат мобильник. Так как будто она только что с кем-то разговаривала.
Наконец-то мумия заплакала. Почему-то я раньше не замечал, какие у ней длинные ресницы? Она хлопала ими обиженно и горько, стряхивала на бинты крупные росинки слёз. Не впитываясь в материю, они бежали по забинтованным щекам, капали на стол, а я думал о последней улыбки “Журавлика”. Это слишком самонадеянно, но я вспомнил, наш первый разговор, когда в трубке, заглушая слова, звучала какая-то восточная мелодия. Точно такая растекалась по залу и сейчас. Я слушал ее и очень хотел надеяться, что улыбнулась она все-таки мне, а не тебе, Олег.
Мумия вытерла глаза и повернулась к подошедшему клиенту. Пока мы с ней говорили, народа в зале заметно прибавилось, и пора было уходить. Я положил на странную стойку деньги за выпивку и услышал, как в кармане ожил мобильник. Почти машинально я его достал, нажал кнопочку с изображением поднятой трубки и услышал.
Алло, поговори со мной....
Да, Олег, да. Она до сих пор мне звонит. И я не сумасшедший. А может и так. Может в том болоте я застудил не только почки, но и голову. Может не от того меня в госпитале лечили. Возможно. Но тогда у меня есть еще одни повод принять этот заказ. Сумасшедший киллер это уже маньяк и это страшно. Но я нормален. Я каждый вечер разговариваю по телефону с той, которая умерла. И что? Это лучше чем предательство. Лучше чем то, как ты поступил с ней, а я с тобой.
Помнишь, я у тебя спросил: «Зачем, было искать. Почему просто не съездить?». Ты сказал, что ездил, но опять опоздал. Ты опоздал из-за меня. Она не дождалась из-за меня. Из-за того, что в тот первый раз, когда она позвонила, я бросил трубку и нечего тебе не сказал. Только поэтому я и согласился. Так, что давай — не стесняйся. Еще пять минут и все будет кончено. Уж я то тебе звонить точно не стану. Обещаю.
Мобильник на столе беззвучно завибрировал. Стрелок протянут руку, взял его, поднес к уху и услышал два слова, которые ждал. «Она вышла» произнес абонент и отключился. Стрелок положил телефон, уселся поудобнее и взял в руки винтовку.
Глава одиннадцатая. Девочка.
Второй день мне нечем дышать. Воздух есть, он очень чистый, но его мало. В груди постоянная резь, но я дойду. Дойду и найду. Связки, ледник, осыпуха — теперь знаю, как это звучит по-китайски. Ровно два дня назад еще не знал, а теперь знаю. Проснувшись тогда рано утром, я еще ничего не знал. Еще не открыв глаза, думал, что сейчас пойду искать, «начальника Ли», а открыв увидел перед своей кроватью Ван Мэн. Она казалась удивленной и немого растерянной.
Володя, Вас срочно просит прийти господин Ли. Он так же просил подобрать для Вас горный костюм. Партия выходит через пол часа и Вы идете с ними. Как Вам удалось его уговорить?
Честно Вам сказать? Даже не знаю. Наверно во сне.
Но, вы хотите идти?
Безусловно. Только откуда это известно начальнику Ли — понятие не имею. Я его в известность о своем желании еще не ставил. Кстати еще большая загадка — с чего это вдруг он решил мою невысказанную просьбу удовлетворить? Думаю это нужно выяснить, как можно быстрее.
Как оказалось, то, что я думаю, начальника Ли трогает меньше всего. На все мои вопросы он ответил своим.
Так, Вы не хотите идти? - спросил начальник Ли и я почел за лучшее заткнуться.
На все мои «как» и «почему» неожиданно ответила Катерина. Через полчаса, когда я с партией уходил из селения, она сама меня нашла, подошла и сказала:
Это, Айбаш. Это он с начальником Ли разговаривал. Его здесь все слушают. А Вам, Володя, он просил передать - «Скачущий на спине тигра, не может спуститься на землю». Это народная поговорка, но я не совсем понимаю, причем здесь Вы.
Если бы я сам это знал!
Странный тут народ. Не просто «Ли», а «начальник Ли». И тут же этот начальник слушает какого-то деда. Наверняка меня он с собой брать не имеет никакого права, а дед сказал и тащит, как бычка на веревочке. Другого определения придумать нашей связке просто не возможно. Я, конечно, стараюсь, как могу, но толку от моих стараний мало до «не могу». Задыхаюсь, еле ноги переставляю и «не могу». Еще немного и он меня волоком потащит.
Жень, Женечка, ты прости — сейчас совсем не понимаю, как люди могут добровольно обрекать себя на такие муки. Даже эта хваленая красота при ближайшем рассмотрении куда-то пропала. Вначале, когда шли по зеленке, еще куда ни шло. И горный луг тоже ничего. Такой себе зеленый ковер посреди серых валунов. Что-то в этом есть. Такое чувство, словно на другой планете оказался.
Когда началась осыпуха, чувство пропало. Камни да камни. Побольше — поменьше. Иди сильно мешали. А теперь в этих снегах и подавно. Ноги постоянно проваливаются по щиколотку, и вытягивать их с каждым разом все труднее и труднее. Ощущение, что эта чертова гора на них каждый раз килограмм по десять навешивает. И воздух... Воздух забирает. По чуть-чуть по капле, с каждым вздохом его все меньше и меньше. Вдыхаешь, а вдохнуть не можешь. Как рыба на берегу. Теперь представляю, что те пескари чувствовали, которых в детстве ловил. И нафига я их ловил!? Живодер.
Почему-то у меня такое чувство, что мы куда-то не туда идем? Не то чтобы совсем не по адресу, но вроде, как в соседний дом. Сказать ему или не сказать? Пожалуй, он меня тогда точно здесь бросит. И так там, в лагере незаслуженно его обидел. Если и здесь со своими советами — точно бросит. Ни фига же ведь в этих горах не понимаю, чего лезть? Сам бы себя на его месте после такого прям здесь и бросил. Отцепил эту чертову веревку и сказал: «Умный такой, так ползи сам «скалолаз» хренов». Помолчу пока.
Как бы вон до того гребня добраться. Там, говорят, их третий лагерь был. Там и мы отдохнем. Нога вверх, повыше, наступил, провалился. Вторая нога повыше. Цапель чертов.
Неужели дошел. Третий лагерь. Дошел. Самому странно, как получилось. Да не смотри ты так на меня, господин-начальник Ли. Хреново мне. Да хреново. Да зеленый. Но я же не жалуюсь! Не смотри. Лучше скажи какого мы не туда идем? Теперь уже даже не в соседний дом — на соседнюю улицу. Как же тебе это сказать? Ладно — пока все отдыхают, время есть. Сейчас сам отдышусь и что-нибудь придумаю.
Кажется эта гора не только все силы, но и все умные мысли забрала. Причем вместе со словами. Ничего в голову не приходит. Как же ему объяснить, что вон там она. Вот смотри, начальник Ли, это место даже отсюда должно быть видно. Если подойти вот так, к караю и посмотреть. А черт....
Снег под ногами оживает, проваливается куда-то вниз, увлекает за собой.
Ну вот и все. Доходился скалолаз недоучка. Интересно падать то долго буду? Жизнь перед глазами пройти успеет? Говорят в такие моменты именно так и бывает. Врут наверно. Ни фига кроме снега перед глазами нет. Только белая летящая стена. Забивает она глаза, а заодно рот, уши, нос и вообще, все, что только можно.
Одно хорошо — я все-таки, кажется, скольжу, а не падаю. Может потому и «жизненных картинок» нет, что не пора еще? Ага — поутещай себя, поутещай. При такой скорости скольжения — лучше бы ты падал. Вот сейчас попадется на пути какой-нибудь камень и дальше одни уши поедут. Дебил — это же ты о себе так. Нашел время прикалываться! А, что еще остается?
Что-то долго, однако падаю. Или скольжу. Но все равно долго. Надоело. Быстрей бы уже.
Ну все — теперь точно лечу. Вон в тот сугроб. Хоть бы под ним льда не было. Может с амортизирует?
Черт, с амортизировал — опять куда-то проваливаюсь. Вот это удар! И прям по заднице! Все приехали. Неужели жив?
Кажется, мозги все-таки стряхнул. Только, что с жизнью прощался, а сейчас сижу на эту пещеру, в которую провалился, любуюсь. Лучше бы подумал о том, что на пол метра левее и прямо вот на эту каменную пику задницей сел. Вот где действительно больно бы было! А «пик» тут этих предостаточно. Везучий, однако, черт.
Такому везению только покойники и позавидуют. К ним ты скоро и присоединишься. Вместе завидовать будете. Наверх посмотри. Видишь вон то отверстие, из которого и сейчас снег сыпется? Так ты через него сюда попал. Сколько до него? Метров десять? Допрыгнуть сможешь? Нет? А зря. Другого выхода отсюда пока не наблюдается. Скоро будешь, как индеец Джо у Марк Твена сталактиты грызть. Еще пожалеешь, что задницей на один из них не сел. Так бы, по крайней мере, быстрее отмучился.
Ну, уж нет — хрен вам. Теперь так просто со мной не получится. Шанс был, но вы его упустили. Теперь побарахтаюсь.
Точно головой тронулся. С кем разговариваешь то?
Тронулся, не тронулся, а трогаться точно пора. Не до обеда же здесь сидеть. Тут его ни кто не принесет. Пещера, кажется, большая. Не может такого быть, чтобы вход только через потолок предусмотрели?
Темновато здесь конечно, но где-то тут у меня эта хрень была. Как там говорили выдернуть шнур и на тебе, пожалуйста, свет. Интересно эта трубка горит. Свет яркий, но холодный. Как же она называется. Забыл. Да не важно — главное, как шнурок выдернуть не забыл. И что светло тоже важно. Пошли, что ли.
По-моему здесь когда-то текла вода. Камни под ногами до блеска отшлифованы. Даже скользкие еще. Чуть правее уже другие — шероховатые и выеденные как пемза. Иди лучше наверно по «руслу». «Берег», не такой скользкий, но очень уже узкий. Падать с него не то чтобы сильно высоко, но неприятно, однозначно. Сугробов здесь нет, а камни жестковатые. В свете моей «волшебной трубки» смотрятся несколько неуютно. Да как же, блин, ее зовут то!
А вот здесь моя пещера расширяется. Света трубки на всю уже не хватает. Дальние углы остаются в полумраке, потолка не видно и что-то это все мне напоминает. Точно — очень большую, но жилую комнату. Вот та плита — стол. Немного воображения и можно представить, как появляются на нем тарелки с едой и бокалы с напитками, как подходит к нему хозяйка дома, ставит вазу с мягкими кусками хлеба, как люди садятся обедать....
Так, стоп. Понимаю, что жрать сильно хочется, но зачем же себя растравливать. Не смотри на стол. Мимо смотри. Не трави душу.
Мимо, так мимо. Вот это очаг. Он большой, вместительный. Одна закладка и целый день в доме тепло. Трещат дрова, красные языки пламени облизывают каменные плиты и добрый, теплый свет отбрасывают на противоположную стену удивительные тени. Силуэты мужчины и женщины — они движутся по этой стене, иногда отдаляются, иногда сближаются, сливаются друг с другом. Эти люди живут в этом доме. Это их очаг. Он теплый и ласковый, теплый как.....
Похоже, ты начинаешь замерзать. Хватит про очаг. Пошли в другую сторону.
А здесь у них была постель. Не сексодром, как в той Кашгарской гостинице, а супружеское ложе. Разница даже большая, чем между произведениями немецких документалистов и высокой эротикой. Сейчас это просто ровная каменная плита, но она до сих пор пропитана любовью. Не закрывая глаз можно представить, как накрывает ее мягкая постель, как утопают в ее шелковых объятиях два обнаженных тела. Мужские поцелуи текут по телу женщины и, отдаваясь, она дарит своему мужу всю себя до последней капли. Он же, принимает этот дар с безмерной благодарностью и возвращает во сто крат больше.
Так, а теперь чего тебе не хватает? Что за мысли у без пяти минут покойник? Нашел о чем думать!? Хватит прохлаждаться, пора выход искать.
Либо у меня уже глюки, либо из того, левого прохода действительно свежим ветром тянет. Надо эту дыру проверить. Узкая же зараза. Как будто пропускать не хочет. Края какие-то торчат. Острые собаки. Всю голову уже расшиб. Даже по морде, что-то течет. Кровь, вроде.
Свет. Слабенький такой, будто за марлей карманный фонарик включил. Неужели все-таки не покойник? Сейчас до того поворота доберусь и узнаю. Что же так сердце-то колотится!?
Снег. Белый снежный вал полностью загораживает проход. У основания он более темный и плотный, выше меняет оттенок до ослепительно белого, а у самой верхней кромки становиться почти прозрачным, превращается в ту самую марлю, через которую просвечивает карманный фонарик солнца. Добраться до верхней кромки, пробить марлю не составит никакого труда, но сердце из груди у меня выскакивает не по этому. Внизу, там, где снег самый плотный лежит человек. Женщина. Женя.
Почему я знаю, что это она? В этом мире я ее никогда не видел, а в том у нее было слишком много лиц. И все же это она. Я узнал ее, когда она пришла ко мне второй раз и не хотела быть узнанной, узнал и сейчас. Кажется она без сознания. Милое родное лицо, кажется мраморным от холода, но когда я опускаюсь рядом, чуть приподнимаю ее голову и обнимаю ее плечи, веки слегка дрогнули. Она жива. Я всегда знал, что она жива. По-другому просто не могло быть.
Ты, все-таки, меня нашел, - глаза остаются закрытыми, но тому, что и она меня узнала, я не удивляюсь.
Конечно, родная. Прости, что так долго? До тебя было трудно добраться.
Она немножко шевелит плечами, утыкается лицом в мою грудь.
Это ты меня прости, я немножко устала и, кажется, сломала ногу. Я совсем чуть-чуть отдохну, ладно? Со мной столько проблем.
Конечно, родная. Поспи, а потом мы отсюда выберемся. Поспи.
Сказать ей, что понятия не имею, как именно мы отсюда выберемся я, конечно, не могу. Знаю, что неприменимо выберемся, но это потом. Сейчас нужно сделать что-то другое. Что-то важное. Дурак — чуть не забыл. Или, может быть дурак, что вспомнил?
Я лезу под куртку, достаю узкий длинный предмет, завернутый в старую полинялую ткань. Веер. Отдать или не отдать? Какой ей сейчас веер?
Спасибо, родной. Ты его принес. Теперь все будет хорошо, - все так же, не открывая глаз, она забирает у меня свой веер и прячет его в рукав куртки.
Ее ресницы неожиданно взлетают. В этих синих глазах можно утонуть, но сначала она смотрит не на меня — куда-то вверх, туда, где сквозь снег пробиваются солнечные лучи. Лишь несколько секунд спустя переводит взгляд на мое лицо и говорит.
Странно, кажется, там кто-то умер. Мне было больно. Потом прошло. Значит, кто-то родился. Каждый имеет право на второй шанс. Как мы с тобой. Да, милый?
Она опять закрывает глаза и, кажется, засыпает. Я слега касаюсь ее лба кончика пальцев и вспоминаю, что сегодня пятница и, наверно, уже вторая половина дня. Если так, то я знаю, кто умер. Остается вопрос — кто родился? Возможно, ответа него я не узнаю никогда.
Из глубины пещеры доносятся голоса. Может у меня глюки, но я даже узнаю раздраженный тон «начальника Ли». Поспи еще минутку любимая. Поспи, а потом мы пойдем.
Женщина вышла на улицу и остановилась. Обычный поток машин казался сегодня немного не таким, необычным. Было чувство, что она приехала в чужой город и стоя на привокзальной площади, пытается освоиться с новым миром. Ощущение женщине не нравилось. Новизну, а особенно, непременно сопутствующую ей неопределенность, женщина не любила.
Попытавшись проанализировать неожиданно возникшее неприятное ощущение, женщина решила, что это всего лишь новая разновидность «отъездной лихорадки», которая очень скоро пройдет. Навсегда она еще никогда и ниоткуда не уезжала. Всегда оставалась возможность вернуться, все исправить, попробовать еще раз. В данном случае такой возможности не было. «Именно эта безвозвратность меня и пугает» решила женщина и усмехнулась. «Дура, я все-таки дура. Как есть баба» - это было второй мыслью и она женщине не понравилась больше первой. Решив, что пора с этими «соплями» завязывать, она поискала глазами синий шевроле с дипломатическими номерами. Он стоял на другой стороне улицы, но встречать ее водитель почему-то не выходил. «Ладно, Пол мне от тебя другое нужно» решила женщина и сделав шаг, вышла из под длинного козырька, нависающего над входом в банк. Неожиданно ее голова резко дернулась назад и посреди лба стала расползаться некрасивая красная клякса. Ноги женщины подломились и она медленно опустилась на асфальт. Изящный портфельчик упал рядом.
Далекого хлопка выстрела у банка ни кто не слышал и на происходящее внимание сразу не обратил. Лишь один из клиентов, потихоньку любовавшийся красивой, дорогой женщиной, остановившейся на порожках банка, посерел лицом, достал мобилу и начал торопливо набирать 02. С противоположной стороны улицы резко сорвался синий шевроле. Влившись в общий поток машин, он быстро исчез за поворотом.
Солнце вновь заглянуло в палату художника. Теперь он его уже не боялся. Гематома в правом полушарии, что давила на мозг и делала свет абсолютно невыносимым, причиняющим мучительную боль, почти рассосалась, и он снова полюбил солнце.
Пробежав по белым бинтам, еще закутывающим половину головы художника, солнечный лучик остановился прямо на его глазу, заставил закрытые веки дрогнуть и открыться. Художник проснулся. Открыв глаза, он обежал взглядом палату, и тень тревоги легла на его лицо.
Здесь я, не волнуйся, - женщину, которая только что отдернула тяжелые занавески, художник видеть не мог и, чуть поторопившись, она отошла от окна за его спиной, присела на край кровати.
Тревога сошла с лица художника и он улыбнулся. Потом внимательно посмотрел на женщину и сказал:
Я сегодня видел странный сон. Мне кажется, я знаю, что он означает.
Я тоже видела сон. И я тоже знаю, что он означает.
У нас был один сон на двоих?
Наверно?
Разве такое бывает?
Значит бывает.
Расскажи. Ты первая.
Я стояла на мосту. На каком-то странном мосту. Вроде бы внизу была река, но я ее не видела. Тот берег, что за моей спиной я тоже не видела. Везде клубился странный туман и видно было плохо. Я совсем не боялась. Даже странно. Если бы это происходило в жизни, то, наверняка, испугалась. Незнакомое место, туман. Точно бы испугалась.
Да — на противоположном берегу был лес. Такая темная масса, которая наяву меня бы точно испугала.
Неожиданно на противоположном конце моста появилась маленькая девочка. Она не вышла из леса. Просто появилась и побежала ко мне. Сама взобралась ко мне на руки и мне стало так тепло-тепло.
Все. Я проснулась и пошла к тебе в палату.
Теперь твоя очередь.
Я стоял у тебя за спиной. Внизу, действительно, была река. Какой-то горный быстрый поток. Лес я тоже не рассмотрел и, как появилась девочка не заметил. Увидел ее, когда она уже бежала по мосту. Когда ты взяла ее на руки она обняла тебя за шею и уткнула голову тебе в грудь. В этот момент над вами выглянуло солнце. Оно меня и разбудило.
Так, что это значит? Как ты думаешь, Художник?
У нас обязательно будет девочка.... И я обязательно ее нарисую.
Стрелок чуть подался назад, убрал ствол винтовки из отбитого уголка окна. Звук выстрела еще стоял в ушах и он поймал себя на мысли, что очень давно не слышал этого резкого, хлесткого звука. Последний раз кажется в армии. Все остальное время звук убивал либо глушитель, либо тир. По этому открытому, мужскому звуку стрелок скучал.
Винтовку он класть не стал. Несколько секунд посидел, держа в руках оружие, и подождал. Не оборачиваясь и почти не шевелясь, он смотрел в прицел на свою последнюю отработанную цель и ждал. Потом услышал за спиной задавленный глушителем плевок Вальтера и уронил голову на стол. Его руки по-прежнему сжимали оружие.
Ну вот и все, Сань. Спасибо. Теперь я знаю, что твой выбор был осознанным. Спасибо тебе. Такого друга у меня не будет больше никогда, и кто-то за это заплатит. Очень дорого заплатит. Я так хочу. Мне так надо.
Журавлик
© Copyright: Швед, 2011
Свидетельство о публикации №211031601857
Свидетельство о публикации №211031601857
Рецензии