Хэнк

             Генри Чинаски, с респектом и уважухой.

             «Как там сказал мистер Кизи?
             «Я хотел жить,
             А не только писать о жизни».*
                Ч. Б.

                * 
             Чарльз Буковски родился в Германии, в городе Андернах, в 1920 году, и звали его тогда Генрих Карл. Отец – американец польского происхождения, подзадержавшийся в Европе (отсюда славянская фамилия, в дальнейшем тоже слегка подправленная на американский лад, но, как я понял, это касалось только транскрибирования), мать – немка.
             Нормальный вариант, американские военнослужащие, часто женились на уроженках стран пребывания, а еще чаще просто делали им детей и отваливали домой. Папа же Чарльза оказался человеком честным, и не только женился, но и увез семью в штаты.
             Когда семья переехала в Америку, в 1923 году, пацана переименовали в Чарльза Генри, для адаптации к условиям проживания. Хреново тогда в Америке относились к немцам. Отголоски пропаганды Первой мировой еще догуливали по стране. И за немецкие имя или фамилию, легко было получить по морде от местных. Да еще и с не очень правильным английским, который здесь правильнее назвать американским, с этой вечной кашей во рту.
             Судя по роману, посвященному собственному детству «Ветчина на хлебе», папа будущего писателя, классический неврастеник, был тот еще придурок, и мальчик систематически огребал от него ****юлей. Впрочем как и мать Чарльза Катарина.
             Зато у них был автомобиль форд марки «Т» («Жестянка Лиззи), на котором они ездили на пикники. Хотя, я подозреваю, что это тоже было не сахар. Короче, задерганный с двух сторон, отцом и одноклассниками, будущий Хэнк начал драться и бухать. Сам он утверждает, что с тринадцати лет. Драться, может и раньше, а пить с тринадцати. Вообще, это смело, лично я знаю немного примеров такого раннего отсчета алкоголизма.
             Он пил, худо-бедно учился, конфликтовал с отцом, заглядывался на девочек, болел, выздоравливал, дрался. В общем, рос. Если верить, опять же ему самому, перенес тяжелое заболевание угревой сыпью, вылеченное хирургическим вмешательством. Судя по его лицу, изрытому как те траншеи Первой мировой, все так и было.
             Позднее, окончив школу, Хэнк немного поотирался в городском колледже Лос-Анджелеса, куда семья переехала в 1930 году, а потом забил на обучение и начал с одинаковой интенсивностью менять низкооплачиваемые работы и писать стихи (в стол).
             В 1944 Буковски замели фэбээровцы за уклонение от воинской службы. Дело это темное, но со стороны оно выглядит так. Буковского винтят и сажают в местную каталажку, потом отправляют пинком под зад на призывной пункт, где он проходит медицинскую комиссию и признается не годным воевать, что, собственно говоря, он и хотел сказать с самого начала.
             Примерно, в это же время, был впервые опубликован его рассказ в одном из мелких журналов. Но дальше этого дело не пошло, и Чарльз вновь принимается за фактическое бродяжничество и глухую пьянку с битьем окон.
             Бомжевал он на полном серьезе, бухал тоже. Если верить его почти всегда автобиографическим книгам, пить этот дядя умел и любил. Количество выхлестанного за сутки у меня вызывает вполне себе уважение. Пиво – литрами, виски или водка – пинтами (по нашему, граммов четыреста восемьдесят), полировалось все это портвейном из «кувшинов», понятия об объеме которых я не имею.
             Так продолжалось что-то лет десять и именно эти годы беспробудного пьянства, легли потом в основу его романов, рассказов и стихов. Кстати о стихах, не знаю как у американцев вообще, а у Буковского рифма отсутствует как институт. Но это все-таки стихи, или нет, это очень короткие рассказы, написанные рубленной строкой, сжатые до метафор и оставляющие ощущение тяжелого отчаяния на фоне легкого восприятия действительности.
             В начале пятидесятых Хэнк устраивается на постоянную работу. В почтовый офис, по-нашему – почтамт. И, с небольшим перерывом, отхреначивает там двенадцать лет, как один год. Вкалывает по ночам, сортируя письма, рекламу и прочую дребедень. Пишет в свободное время. Пьет естественно, меняет баб как, не скажу перчатки, я, например, перчатки меняю реже, чем он менял любовниц. В общем, часто меняет, тяготея к женщинам скорее пропащим (о, какой термин!), чем опустившимся. Тут разница большая.
             Об этом периоде жизни он и напишет первый роман, после того, как некий издатель (Джон Мартин) предложит ему содержание в сто долларов в месяц, лишь бы он уволился нахер с федеральной службы и занялся писательством.
             В пятьдесят пятом Хэнка госпитализируют с пробойной язвой, он едва не умрет, но выкарабкается, выйдет из больницы и продолжит все по-новой, в том смысле, что по-старому. А в пятьдесят седьмом женится на Барбаре Фрай, но через пару лет разведется. В шестьдесят четвертом у него родится дочь Марина Луиса от Френсис Смит. Еще позже он, уже расплевавшийся с работой на почте, начнет потихоньку публиковаться в мелких, часто крайне локальных журналах со стихами и рассказами.
             В семьдесят первом выходит первый роман «Почтамт» (отлично переведенный Максимом Немцовым), и Хэнк начинает вести жизнь профессионального литератора, зарабатывающего на частых выступлениях с чтением стихов. Принимают его на ура. На сцене стоит холодильник с пивом, в кармане у Буковски бутылка виски, и вечера поэзии получаются на загляденье. Бывает, с мордобоем на бис.
             Надо отдать ему должное, становясь все популярнее и популярнее, он остался верен себе. Так же пил, менял любовниц, играл на скачках, ездил по университетам и ночным клубам с чтением текстов, скандалил и сходил с ума, олицетворяя собой нонконформизм и нежелание прогибаться. Потихоньку становился легендой.
             Жил в Голливуде, купил дом, черный БМВ, новые рубашки, новые штаны (наконец-то), кучу кошек и собак. По его прозе был снят художественный фильм с Микки Рурком и Фей Данувей «Пьянь» (нет адекватного перевода на-русский), о нем самом пара-тройка документальных. Вроде бы существует немало фан-клубов и сайтов, посвященных его бескорыстному творчеству. Есть несколько завораживающих фотографий, на которых его нос-груша и изрезанное шрамами и морщинами лицо, наводят меня на размышления о бренности паспорта с пропиской. Может, ну его нахуй – думается в такие моменты.
             Что еще сказать? Жил парняга, любил пить, ****ься, курить сигары, писать стихи, срать, скачки и женские ляжки. Не любил: копов, тупую работу, скандальных женщин, не заводящиеся с первого раза машины, покупать себе одежду и платить за квартиру. Писал стихи, рассказы, романы, в основном о том, как он не любит или любит все вышеперечисленное, которые оказались близки многим людям разных национальностей (говорят, в Германии он особо известен, корни что ли?). Потом умер, немного не дожив до самому себе отведенного срока.
             То есть был максимально честен, согласно своему мировоззрению или миросозерцанию, а еще точнее говоря – своему дару свободного человека, нажравшегося говна и сумевшего доказать, что это не главное. Жрать его, конечно, неприятно, мягко говоря, но можно и не жрать, тут уж как сам решишь. Да и говно говну – рознь.
             Я его прозу обожаю.
             Я даже стихи его перечитываю.

             *Перевод Н. Эристави (хорошо кстати переводит).