Антихрист. Пётр I

               

Семи пядей во лбу сущим: был ли император Антихристом? Неисповедимы дела Господни. Недоступны разумению  человеческому. Бывает, в уверенности нахожусь, самому дьяволу судьбой обязана. Без него и Бога не было…

…С батюшкой ко Святкам готовились, когда слух стался, император гостит в белокаменной. Не к добру, нам  подумалось, потому как московских государь не жаловал. За стрельцов всё был обиженный.

На подворье вдруг шум, лай собак, гомон. Мы в окно глянь, а там, среди потехи  скоморошной, сам государь выпимши, балуется. Рты пораскрывали холопы наши, глаза выпучили. Удивлению пределов не было.

Дворовых людей растолкали гости удалые. Тумаками награждают, приветили. Куражатся, волюшкой хмельной упиваясь. В горницу без приглашения хозяйского толпой  валят. Загуляли, навеселе. Бражный дух от ватаги  исходит.
 
Лба не перекрестили, нехристи. Шубы, тулупы скинули. Осмотрелись затем, попримерились, к скандалу приноровляясь. Всё на  императора оглядываются, когда знак подаст. Да сам начал.

-Ты почто бородищу не сбрил, Белозерский? -  Петр на отца гневается.- Доносили на тебя под пытками. Байками людишкам умы мутишь. Что, мол, царь ненастоящий. Всё лишь ест картофель, хлеб антиев, да заморское зелие пьёт.

Слова ласковые речет государь, да неприветливо. А от них морозом по коже:

- Вот решился почтение засвидетельствовать. Самолично тебя на пути возвращаясь в Питер проведал…

Молчит батюшка, глаза ниц потупив. Царь же сердится, словно спорит.

- Немцем, подлецы, кличете! Тогда как правда русская наша есть животы сложить за Отечество! Потому и без оного жизни каждого цена – грош ломанный.

Это я и сама знала. Не в зипунах сермяжных она, русскость, не в кафтаны рядится. Да и не в костюме голландском.

- А раз так, потешу сердечко я зрелищем. А то водка веселить перестала. Театр, бесовской балаган, сыграем,- Петр Алексеевич свите подмигнул. Это, знай, веселитесь, мол. Не заставили себя ждать други верные…

- Бородищею пред императором горницу выметешь. Это дабы встретить его в величии подобающем. Начинай-то!- Петр нехорошо осклабился.

Скрутили батюшку, челом о полы бьют, лице кровавят. Тот противится, да поделать ничего не может. Множество их навалилось. Как ни силен, да плетью обуха не перешибёшь. Насилу и унялись, когда царю уж прискучило.

На расправу-то скор, родимец. Но отходчив, ежели покорность в слугах видит.

- Не обессудь теперь. Принимай царя, потчуй! А то с дороги мы подустали, странники. Решились хлеба с солью твоих отведать. Тошно мне в клоповнике вашем, Москве. В затхлости дышать нечем,- он пожалился.

Расселись гости, пития и яств требуют. Ещё выпили, государь батюшке подмигнул:
- Ну а дочка твоя, я чай, в девках не засиделась? Вели ей пред очи царя предстать. Любопытствую, что за девы боярские во углах тараканьих по хоромам припрятаны.

Подвели меня, не смели ослушаться. Петр Алексеич тогда не поленился, сам из-за стола вышел, чтобы меня потрогать.

-Хороша дева, ляпотна,- он порадовался. И давай груди  мять в своих лапищах.

Я вся в краске, да не смею государю противиться. Батюшка кулаки сжимает, меня защитить не может. Кровь по кафтану струится. Держат его слуги, псы государевы.

Царь же не унимается.
- Блаженно тело твое, а сосцы особливо! Они что серны, пасущиеся меж лилий!

Похвалы удостоилась.

Платье мое рвет Петр Ляксеич. Жаждет сокровища девичьи на Божий свет выставить. Треснула матерьица под лапищей его, грудь и вывались.

Царь тогда поцелуем приник слюнявым. Разгорячился, перегаром сивушным дышит.
Свита его и челядь бесновались. К безрассудству большему подталкивали.
 
- Хороша дочь боярская, минхерц! Цицки-то пуховыи!
- К усладе вазилевса создана. Расцвела роза иерихонская.
- Ты сорви, монарх, лепестки удовольствия, станешь вечен! 

Тут не знаю как, а рука сама подалась. К государю приложилась, пощечину отвесила.

Сколь ни пьяны гости, протрезвели вмиг. Ангел тихой пролетел, мне сил придал.

Ус у царя задергался. Побледнел, потерял себя Петр Ляксеевич. Очами блеснул, гневается.

- Ненавижу, - говорит,- Вас, вы****ышей московских! Всех изведу под корень! За крамолу!

Но потом себя в руки взял. Меня отстранил, вина выпил.

- Лютой кары познаешь. Небо с овчинку покажется. Отца в лобном месте казню с ворами-то да разбойниками.

На батюшку посмотрел, передумал. Улыбнулся нехорошо, говорит:
- Так и быть, оставлю промеж нас, что случилось, коли наказ выполнишь.

- Прошка,- он скомандовал.- Икону неси с угла красного! Подавай сюда.

Не ослушался раб худосочный. Без промедлений исполнил.

Мне государь обещает:

- Прощу! Коли сподобишься Христу в лик плюнуть, то, стало быть, все случившееся не упомню.

Петр Алексеевич светлый образ Спасителя в деснице держит и ко мне подносит.
- Ну, так плюй же, сука московская!

Помутилось в головушке тогда. Батюшку и себя жалко. Только не могла я на святотатство идти. Чувствую, что сознание щас теряю. Но всю волю свою собрала, чтобы успеть Антихристу в зенки плюнуть. Так и сделала.

Плюнула я в него, слюна по лицу стекает. Сразу мне легче и ничего уж не страшно.

Глумились затем долго. Петр Алексеевич пример подал. Кокошник сорвал и лицом меня в ялду тыкал. Бесславил красну девицу при отце, столбовом боярине. Потом каждый из гостей приложился. Любой насильничал. Глянула, когда кончилось, батюшку уж никто за руки и не держит. Почто держать мертваго?

Что потом было, не упомню. Жить осталась. Не стал меня император живота лишать. Милосердием удивил. Я же знала, пострадать обязана. Ведь я русская.

Болела летом. Люди добрые пожалели, на путь к Богу наставили.


                ***
В монастыре меня, игуменью, паства, прихожане донимают. Рассказать просят о делах былой юности. Когда Петра Алексеевича забот познала.

Да слабею памятью и в прошлом  путаюсь. Уразумела, что старение - хворь душевная, когда умом не в себе бываешь. Тогда и  в минулое перестаешь верить. Словно привиделось всё иль нашептано. Потому вот решилась бумаге дела тех лет поведать.

Так вопрос многотрудный для себя решила: был император Антихристом!!! Это потому, что не могла потом без волнений про уд его мерзкий думать. Иногда и во снах являлся. Отвлекало и при молитве. За то пред Богом на Суде страшном отвечу.