Главы романа-дилогии По волнам водолазной юности 1

Главы романа-дилогии «По волнам водолазной юности»(1)

 

     Книга первая
     «ЧФ. Севастополь. Школа водолазов».
    
     Из раздела
     Часть первая: «Курс молодого бойца».
   
      
    Глава третья.
     «Учебка».
    Вторая рота, третий взвод, двадцать пятая смена.
     (В сокращении. Время событий – ноябрь 1977 г.).
   
    …Школа водолазов, гостеприимно распахнувшая широкие ворота перед новым набором, обнесена двухметровым железобетонным забором. Проходная КПП – как игрушечка. Кирпичные стены её выкрашены, асфальтированные дорожки выметены, бордюрчики выбелены, кустарники ювелирно подрезаны. Броская чистота и аккуратность приятны зрению и говорят о том, что к приёму пополнения здесь тщательно готовились.
    Рота №2, в которой по воле призывнОй и распределительной судьбы Иванов и Фурманов оказались вместе, занимает верхний этаж бело-кирпичного двухкорпусного здания. Обозначена она над входом прямоугольной рамкой-вывеской, где под стеклом на тёмном фоне белым шрифтом означено: «УЧЕБНАЯ РОТА 2». Причём двойка качается ниже надписи на белопенной морской волне, а в левой части рамки, бронзовой золотящейся краской сочно натрафаретен символический трёхболтовый водолазный шлем с манишкой. И – ни соринки у входа в здание, как и на прилегающей асфальтированной площадке для построений личного состава, как и в «курилке» с покрашенными деревянными узкими скамейками. А ещё у входа, на заботливо вскопанной клумбе, растёт стройная – до второго этажа высотой – вечнозелёная туя с тщательно подбеленным стволом. Ухоженные туйки, кипарисики, кустики барбариса и даже корявые акации обильно рассажены по всей территории части, и весной, зазеленев листьями и распушившись соцветиями с головокружительными запахами, они немало растрогают и согреют юные матросские сердца…
     Чтобы попасть в помещение роты, нужно войти в подъезд и подняться по двум пролётам широкой каменной лестницы. Сразу на входе второго этажа, слева, – умывальник и гальюн; направо – не широкий коридор. Одна его сторона оконная, а по другой, за «рыбиной» - местом круглосуточного нахождения дневальных – соседствуют помещения сушилки и оружейной комнаты. На капитальной стене коридора развешана сплошная наглядная агитация: плакаты, стенгазета, распорядок дня, и - инструкции, инструкции… Поворотом налево коридор переходит в квадратный вестибюль с дверью «Гладильная комната» - по левой же его стороне. А справа, в вестибюле расположились двери в кабинеты командира роты капитана третьего ранга Данильченко и его заместителей: капитан-лейтенанта Мищенко, старшего лейтенанта Скабары и замполита майора Ятлова, а так же в комнату для младших командиров – «Старшинскую».
    Следуя дальше, минуешь широкий проём с двустворчатой дверью, застеклённой толстым, декоративным стеклом, за которой находится огромное спальное помещение. Оно протянулось почти на весь этаж - просторное, светлое, с паркетным, в ёлочку, до блеска намастиченым полом. Едковатый запах мастики и свежевыкрашенных окон сразу бьёт в ноздри. Но резок и непривычен он в первых днях. Чуть позже его станет перебивать неистребимый казарменный запах пота - ножного матросского пота, благо, куда менее ядовитого, чем пот портяночный, солдатский…
     Стены в спальном помещении с огромными – от пола до потолка – окнами и плотными, раздвижными маскировочными шторами на них. С левой стороны окна смотрят во внутренний двор; с правой - обозревают ограду части. За ней, с высоты второго этажа - через уличную проездную дорогу - видны городские пятиэтажки и не виден, но различимо слышен (выразительней в вечерние часы) ресторан «Дельфин», манящий слух и воображение обитателей роты, песнями и ритмами эстрады...
    Вдоль стен-окон - в два ряда на каждой стороне - расставлены двухъярусные металлические кровати. В прикроватных узких пространствах - меж ними, в каждом проёме - по четыре деревянных персональных тумбочки. Посреди спального помещения – трёхметровый по ширине «средний проход», или, как его называют по-корабельному, «средняя палуба». На ней происходят все перемещения, вся внутриротная жизнедеятельность: утренние построения, вечерние поверки, все досуговые мероприятия вплоть до обязательного просмотра телевизионной программы «Время» и кинофильмов, проецируемых киноаппаратом «Украина» на подвесной экран по средам, выходным и праздничным дням.
    «Красный уголок», или «Ленинская комната» (вкратце Ленкомната) находится в отделённой стеной и дверью торцевой части спального помещения и замыкает этаж роты внешней стеной. В «Красном уголке» у входной двери, спрятался крошечный «баталерный отсек» - комнатка завхоза, старшины роты мичмана Кочнева.
    По флотскому, по корабельному, в роте ревностно называют всё, начиная с «рыбины» на входе. У солдат в СА (Советская Армия) место «рыбины», для сопоставления, именуется «тумбочкой». Но в ВМФ всё зовётся на свой лад. Если это табурет или стул – то непременно баночка; если пол, то - палуба; если столовая, то - камбуз и только камбуз. А если, извините, клозет, то это – скользкое как морская рыбёшка, и звонкое как удар рынды, словечко «гальюн». Гальюн – и никак по-другому! Ну, а рында, кто не знает – это горластый, звонкий корабельный колокол. (Не колокольчик, ей, вы, пасторальные пастухи и лошадники валдайские, а именно, колокол!). Но до него, как и до корабля, из роты, из учебки, путь ещё – ой, как нескоро предстоит!..
    Ко всему сухопутному в роте установлено негласное презрение. И потому армейское звание замполита роты «майор» постоянно режет горделивый слух неоперённых матросиков. Впрочем, совсем они ещё и не матросы, хотя на обмундирование уже нашиты исколотыми до крови неумелыми пальцами чёрные погоны с ёмкой и звучной аббревиатурой «ЧФ», а рукава шинелей грубого чёрно-седоватого сукна отметила стыдливая нашивка - жёлтая полоска лычки, означающей первый год срочной службы военнослужащего.
    Только-только объявлен месячный срок прохождения курса молодого бойца - времени общевойскового периода и подготовки к принятию Присяги. Но самих «бойцов» альтернативно именуют не матросами, а курсантами (хотя и курс обучения водолазному делу тоже не начался). А ещё - и это неофициально – новое, свежее пополнение доблестных сил ВМФ в части называют унизительным словом «духи». Смягчает этот скверный уничижительный факт лишь то, что презрительное прозвище «духи» исходит исключительно от младшего командного состава – разностатейных старшин, как правило, оставшихся в «учебке» для прохождения дальнейшей службы добровольно. К ним у курсантов взаимное антагонистическое недружелюбие. И не только потому, что старшины являются непосредственными круглосуточными «надзирателями», живущими здесь же в роте, дышащие с подчинёнными одним, отнюдь не курортным для всех их, вместе взятых, приморским воздухом. В большей степени старшин презирают за то, что ребята эти не отправились в своё время, как все, служить на настоящий, большой флот - на «коробки», на суровые моря и океаны великой социалистической державы. Нашли, таким образом, возможность обойти многие «тяготы и лишения военной службы», пригрелись в тёпленьких местечках, завели себе в еженедельных увольнениях городских подружек. А по демобилизации, на гражданке, облачённые в «дэмэбэшую» («дембельскую» по-солдатски) форму, сверкающую шёлком, золотом, серебром, мельхиором, слюдой и эмалью «регалий», будут со значением повествовать о дальних походах, об иностранных портах и о своих доблестях, проявленных в диковинных тропических морях и экваторах. И это те, кто, как солдаты (то есть, как портяночные двухгодичники-«сапоги»), и мОря-то толком не понюхали!
   
    Звание «матрос», как и высокое значение слова «моряк», с первых же дней, без многочисленных воинских Уставов и предписаний, стали возвышенными понятиями для каждого курсанта. И всё предстоящее полугодие строевой муштры, несения нарядов, выполнения работ и приборок, преодоления долгих сонливых часов в обучении воинской специальности в учебных классах, промерзания на тренировочных спусках водолазного полигона части, как и в редких досуговых часах экскурсий и увольнений в город, каждый будет свято мечтать. Курсанты будут грезить о большом флоте и новых друзьях на кораблях, о двухлетних и трёхлетних нашивках на рукавах, и о далёком, манящем, как свет маяка, триумфальном дне ДМБ (демобилизации). И грезить обо всём этом они будут истово, как о родительском доме и о любимой девушке...
    А пока «духов» изводит повсеместная, умопомрачительна зубрёжка тонких книжечек общевойсковых Уставов – Строевой, Внутренней и Караульной службы. В «свободное» время (не в личное «свободное» время, а в то, когда нет никаких перемещений) курсанты сидят с книжечками-брошюрками в руках на баночках в среднем проходе - зубрят, заучивают скучнейшие тексты воинских уставов.
    Ну, какие они матросы? Школяры, не более. Ещё непривычны и бестолковы построения на средней палубе и у ротного помещения, ещё нестройны и сбивчивы передвижения по части (в основном на камбуз – приземистое широкое одноэтажное здание с искушающими запахами). Передвигаться по части, если в строю, можно только исключительно строевым шагом, тоже пока невыработанным и нечётким.
    Но вторая рота уже разбита на три взвода, а каждый взвод на две смены, которые в свою очередь делятся на два отделения. Подружившиеся земляки Сергей и Олег, попали не только в одну 2-ю роту, в один, 3-й взвод, не только в одну, 25-ю смену, но и в одно, 2-е отделение. И коечки их находятся в одном проёме у окна с видом на «гражданку» и - одна над другой: Серёгина - на верхнем ярусе, Олегова - на нижнем. Эти спальные места длиной и шириной 180 на 120 сантиметров – желанные, «собственные» – только и остались именоваться на привычном гражданском языке обиходно, ласково и по-домашнему - коечки …
    Разные ребята в роте, численностью – о-го-го! - в 163 человека личного состава (да если командный контингент подсчитать, включая старшин – все 180 и будут). Никогда прежде никто из парней не находился в таком огромном и тесном мужском коллективе, в одной исполинской спальне, и в одних поднадзорных условиях, где, вроде бы, все равны: и по возрасту, и по званию, и по правам-обязанностям, но... Все да не все. Кто-то выделяется ростом, кто-то необычной внешностью или поведением, кто-то национальностью и акцентом или дикцией в речи, кто-то изворотливостью и хитрецой. А кто-то вообще ничем не выделяется, тихушник, такой как курсант Прыймак, или вон тот, курсант Рокитинский, впрочем, последний, как раз, кое-чем выделяется… Да не разглядеть всё сразу. Ясно одно: в обиду себя давать своим ровесникам здесь нельзя, иначе сядут на голову, сделают предметом насмешек (найдут за что!), а то и притязаний. И пока сослуживцы осторожничают, присматриваются друг к другу…
    Но даже на это времени у них нет. Время теперь - это принудительный стадный и стремительный марафонский бег. И никто ещё до конца не понимает: куда и зачем их заставляют торопиться и бежать эти злобные и насмешливые надзиратели-старшины – командиры отделений, смен, заместители командиров взводов, тоже проходящие срочную службу, разве что по второму или третьему году...
   
    - Я здесь не живу, а существую, - говорит некий мрачный курсантик, бессмысленно пялясь воспалёнными от недосыпания глазами в книжицу «Устава строевой службы».
     - Мы для них – быдло! - поддерживает его другой, подразумевая конвоирское самовластье и бесконечные «прихваты» (замечания) старшин.
     - Да-а, зёма, попали мы так попали, – подхватывает их приглушённый разговор третий, как всегда, «сведущий». - Но на «коробках» ещё хуже будет. Там – годковщина. Там до двух лет палубу и гальюн драят…
     «Коробки» - это военные корабли, служба на них – и есть голубая мечта 99, 99% курсантов. А годковщина – то же, что и пресловутая дедовщина в армии…
    - Да уж лучше туда, земеля, чем здесь с этими солдафонами в матросской форме… - зло роняет полушёпот «существующий» курсант.
    Не все ротные ребята ещё знают друг друга по фамилиям и именам, и обращение «зёма», «земляк» - сейчас самое ходовое. А выискивают они в своей массе, в первую очередь, земляков – тех, кто призван из родной местности, из одного региона. В третьем взводе с Кубани, кроме Сергея и Олега, есть ещё несколько парней: Виктор Мамонтов из Марииной рощи, что под Геленджиком, Олег Батечко из Кабардинки, Игорь Певный из Новороссийска. С Певным Фурманов учился в морской школе ДОСААФ в одной группе. Да как-то не очень общались парни там, и обучались то всего ничего - месяц.
    Старшие командиры роты – офицерский и мичманский состав – это люди солидные, зрелого и даже предпенсионного (предотставного) возраста. Они степенны, они десятилетиями несут службу, отчасти рутинную и изрядно приевшуюся. Всё «черновое» воспитание новобранцев они возложили на младший командный состав – на старшин-«срочников». Эти-то любят повоспитывать да покомандовать, пусть и сами вчера-позавчера (полгода – год назад) были такими же «духами»-курсантами.
    Вот этот, например, командир отделения старший матрос Трошин – долговязый «полугодишник» (полгода службы) с «соплёй» на погонах. («Сопля» – лычка, а лычка – полоска отличия). Или этот интеллигентный недоросток - командир 26-й смены старшина 2-ой статьи Бончаров, «полторашник» (год и шесть месяцев за спиной). Или вот, основной функциональный старшина во взводе, который всех несноснее и придирчивей, командир 25-й смены, «первостатейник» (ст.1 ст.). Быдайко Он - противный хохол из-под Днепропетровска, и - «подгодок» по рангу матросской иерархии, то есть «двухлетник» (а два года – полный срок солдатской службы: ну, как не завидовать и как не призирать за это невинных «сапогов»!). Старше Быдайко по званию и должности (а так же сроку службы) только мичман Прималенный – молодой, упитанный телом и круглый сытым лицом, улыбчивый и добродушный командир взвода, которого курсанты ещё и не запомнили толком, - да замкомвзвода - ст. 1 ст. Столешний. Но Столешний уже «годок» (два с половиной года Родине отдано!), а мичман (негласное прозвание «сундук») не в счёт – сверхсрочник.
    Столешний же – стройный, высокомерный, авторитарный парень - погружён в свои заботы. Он за полгода до увольнения в запас тщательно готовиться к ДМБ. Красивее, не по уставу перешитой, приталенной формы - ни у кого в роте нет. А это - «торпедированные» (растянутые на «торпедах» - фанерных клиньях) брюки, галанка и бушлат с парадными самодельными галунами, штатами, погонами и нашивками. И это, как вершина швейного и модельного матросского искусства, - маленькая, лихая, сногсшибательная «беска» (хватит лишь на лоб надвинуть, или макушку прикрыть) перед изяществом которой, сама несравненная шапка Мономаха померкнет...
    Перед Столешним все старшины заискивают и пресмыкаются. Чёрные усики, остренький нос, широкий лоб мыслителя, умные тёмно-карие глаза, властный голос, накаченный торс и необычная, плывущая походочка с гордо поднятой, безукоризненно подстриженной головой – вот кто такой Столешний! А ему, единственному «годку» в роте, уже, похоже, наплевать - и на них, старшин, и на «духов» - их подчинённых. Да и на всю эту роту - по «годковскому» счёту! Ему, но не Быдайко…
   
    - Рота, подъём! – зычным голосом, наработанным за годы доблестной службы в тёплых казарменных стенах, командует Быдайко ровно в 5 часов 59 минут (вот, скотина, отсёк-таки целых шестьдесят секунд драгоценного сна!). Сегодня он дежурит по роте, а это означает, что всем, и, прежде всего, вверенному ему третьему взводу и, в частности, 25 смене, придётся ой, как кисло-горько!
    Вместе с командой, или даже на мгновения раньше её, в спальном помещении включается яркий электрический свет. Лафа на нижней коечке Олегу: несносные лучи электроламп там не полосуют сабельными лезвиями по векам, не то, что Серёге наверху. Впрочем, и на верхнем ярусе кое-кому электролампы не причиняют никакого вреда – так силён сон измотанного курсанта, уши и глаза которого не реагируют ни на свет, ни на голосовую команду, что, увы, гарантирует нерасторопному засоне наряд вне очереди - на какие-либо работы, на какие-либо дежурства… Но объявляются наряды пока не так часто: всё-таки курс молодого бойца проходят «духи». А вот после принятия Присяги, когда получат воинское звание, – тогда да, тогда начнётся им весё-о-ленькая жизнь!..
    - Медленно встаём! Медленно. Вечером тренировочку на «взлёт-посадку» устроим! – характерно кривит рот гестаповец советского учебного отряда Быдайко и многообещающе обводит чуть выпученными водянисто-блёклыми зенками сонных, измятых, нескладных и ломких «духов». (Скоро, очень скоро прозовут его курсанты с подачи Иванова неблагозвучным словом Мудайко). Сейчас, по подъёму, он бессилен прерывать надолго неуставными «вводными» быстротечный распорядок утра: физзарядку, умывание, построение и переход на завтрак. А вот вечером, перед отбоем…
    Недалеко от Быдайко, напротив размещения коечек 26-й смены, уже вышагивает недоросток Бончаров, и тоже властвует, но не столь громогласно:
    - Три минуты на гальюн! Форма одежды – рабочее платье. Построение на выход на средней палубе. Пошевеливайся!..
    Над ним каланчёй возвышается Трошин, не смея командовать раньше старшего по званию и выбирая момент, чтобы подать свой «весомый» голос. Трошин из курсантов предыдущего, весеннего призыва, выпущенного из роты накануне приезда нового пополнения. На рукаве шинели Трошина, как и у всех прибывших «духов»-осенников, нашита одна презренная лычка срока службы. И эта оч-чень весомая деталь более всего раздражает курсантов: «Смотри-ка, едва из грязи – да в князи»…
    
    Комплект рабочего платья – повседневной формы одежды аккуратно сложен на квадратиках прикроватных табуретов-баночек, ровным пунктиром расставленных вдоль средней палубы. В комплект входят: бескозырка (корабельного мягкого берета здесь ещё не положено), тельник (тельняшка с длинным рукавом по осеннему сезону), новенькие тёмно-синие (ещё не застиранные, не полинялые и не выцветшие) льняные брюки и галанка со съёмным форменным воротником (гюйсом по флотскому). А под баночкой стоят, не разношенные ещё рабочие ботинки (те самые «прогары») – вымытые, подсушенные и начищенные с вечера пахучей ваксой. В них вложены «ароматизированные» потным ножным духом (не отсюда ли прозвище курсантов?) носки («караси») - у этой составляющей формы, оказывается, есть здесь своё презрительное название!
    Натыкаясь друг на друга, «молодые бойцы» заправляют коечки, напяливают робу, летят в гальюн и на построение. Всего неделю назад эти пацаны были любимыми сыновьями и братьями, а то и мужьями; просыпались и поднимались по утрам с потягиванием-позёвыванием, а если и по бесцеремонной команде, то только по команде будильника, который всегда можно прихлопнуть рукой или подушкой. Все были самостоятельными, со своим мировоззрением, характером и привычками, с которыми считались все окружающие - и домашние, и друзья, и недруги. То есть, каждый был индивидуальностью. А теперь они – автоматическое стадо, теперь они – запрограммированные роботы, поскольку всё делается по командам-окрикам, по указаниям-распоряжениям.
    Беспрекословный распорядок дня расписан на ватмане по часам и минутам и вывешен под стеклом в коридоре роты. Нарушить его невозможно, а краткосрочно изменить может только командир роты. Он, каптри (капитан третьего ранга) Данильченко, - мудрый верховный правитель. Седовласый, уравновешенный, он, конечно же, справедливый человек. Да со своей высоты в массе курсантов трудно ему различить каждого отдельно. Каждым отдельно занимаются нижние, старшинские «чины». Они – непосредственные, жёсткие командиры. И те из массы «духов», кто не желает быть зомби и проявляет хоть какое-то выражение чувства личного достоинства, непослушания и ропота, не говоря уже о прямом неподчинении, - тот немедленно получает показательное наказание.
    Так произошло с Игорем Певным на второй день после вселения в роту, чем парень сразу и запомнился всему личному составу.
    На первом построении свежеиспечённого взвода для перехода на ужин, Бончаров обратил внимание на долговязого, нескладного паренька. Тот развязано держал руки в карманах шинели и слишком громко разговаривал с соседом.
    - Товарищ курсант, вы как себя ведёте в строю? Почему руки в карманах?– строго обратился Бончаров к нарушителю. – Фамилия?!
    Курсант, не вытаскивая ладоней из шинели, небрежно повернулся к старшине, по блатному скосив плечо и выдвинув его чуть вперёд.
    - А чё тако-е? – вызывающе проговорил он (так отвечают на замечание взрослых развязанные уличные юнцы). Причём, слово «такое» растянулось с ударением на «о», что прозвучало для старшинЫ крайне издевательски. - Ну, Певный моя фамилия…
    По шеренге прокатился и выжидающе замер ехидный смешок.
    - Курсант Певный! - изменившись в лице, взвизгнул Бончаров. – Вы как разговариваете с командиром? И чтО это Вы дёргаетесь в строю, как мартышка?!
    В ответ на образный вопрос последовала замечательная риторическая (историческая!) фраза:
    - Это кто ещё из нас мартышка! – с высоты своего роста, каковому заметно проигрывал росточек Бончарова, полу протяжно, как урка-одессит (ему бы ещё папироску в зубы!), пропел Певный, явно играя на публику. И он сделал кособокое (угрожающее!) движение в направление обидчика о двух соплях на плечах и рукаве...
    Мелковатый старшина 2-й статьи, задохнувшись от неслыханного по дерзости ответа, а, может, и от испуга, что его действительно могут ударить, побелел и стал хватать воздух ртом.
    В эти минуты к взводу из дверей роты неторопливо, ведомственно вышел Быдайко.
     - Т-толик, т-ты п-посмотри, что вытворяет эта мартышка! – заикаясь, повернулся Бончаров к старшему по соплям.
    Он, как мальчик-ябедник, направил указательный палец на «приблатнённого «духа».
    - Сам ты мартышка! – не преминул откликнуться Певный на повторное оскорбление командира.
    Но... Обламывали здесь ребят и не с такими одесскими замашками. И уже после прихода с камбуза Игорька можно было узреть в ротном гальюне с ветошью в руках, вяло протирающего кафель на ступеньках отхожих кабин, а заодно и дучек - унитазных сливных отверстий. Контролировал провинившегося старший матрос Мозговитый - парень мрачного вида с квадратным лицом и глубоко посаженными глазами, земляк Певного, кстати, - с родной Кубани. Этот - ещё один «годичник» из состава младших командиров, прикреплённых к третьему взводу. Благо, не такой выслуживающийся, как Трошин, но тоже противный, одного со старшинами поля ягода…
   
    Сырое утро заполняет мерзкой липкой дымкой территорию части. Курсанты сбегАют вниз, выстраиваются у ротного помещения. Парок выдыхается из ноздрей и ртов. Ребята толкаются, ёжатся, зевают. Здесь уже сутулым гоголем прохаживается исполнительный Трошин - следит за построением на утреннюю пробежку перед последующей физзарядкой. И - за руками следит. Их нельзя держать в карманах. СтаршИны даже грозятся дать команду «позашивать» карманы напрочь.
    Быдайко, не спеша, как колхозник на собственное подворье, делово выходит из роты для того, чтобы окинуть пристальным взглядом подчинённых. Руководить утренним мероприятием он отныне не будет. Не побежит рядом с личным составом контролировать и подгонять, и не потому, что он - дежурный по роте, а потому, что неофициально отбегал «предписанное Уставом». Это случилось день в день по выходу приказа Министра обороны о демобилизации военнослужащих, чей срок службы истёк в эту осень, а иными словами – по двухлетнему для Быдайко приказу. Если внимательней присмотреться со стороны, то старшина ещё и сам не привык к своим трём лычкам – ни на погонах, ни на рукаве: нет-нет, а глаза его сами по себе косятся на престижные знаки отличия. Отныне такие, как Трошин и Мозговитый пусть носятся, как лошади ломовые с курсантами. Да и Бончарову по сроку службы ещё физзарядить положено...
    Рота выстраивается колонной – повзводно, по четыре человека в ряду, чтоб было просторно бежать. Бончаров тонким голосом командует:
    - Ро-та, напра-во! На месте шаго-ом – марш! Ра-два! Раз-два!.. Приготовиться к бегу. Руки согнуть в локотках. Бего-ом – марш!
    Разнобойный топот раздаётся в подсвеченном фонарями густо-фиолетовом воздухе. Разбрызгиваются тяжёлыми подошвами прогар мелкие лужицы на асфальте, покрывающем все проездные и переходные коммуникации части.
    - Топ-топ-топ-топ! Бух-бух-бух-бух! – учащается, несётся и разбивается о бетонный забор школы стук грубых подошв.
    Курсанты нарезают круги вокруг спаренных зданий второй и третьей роты и учебного корпуса. От других, соседних зданий первой и четвёртой рот тоже слышится грузный и липкий топот сотен ног.
    Тяжело бежать непривыкшим к подобным мероприятиям парням - пыхтят, задыхаются, сплёвывают, сморкаются. Многие из них, не адаптированные к приморским сырым ветрам, уже простужены. Но мам и бабушек здесь нет. И подавать платочки да носы утирать никто им здесь не будет…
    Отпыхтев последний круг, взводы выстраиваются на площадке у своей роты. Начинается физзарядка.
    - Раз, два, три, четыре! Наклон вправо! Наклон влево! Шевелись! Не спать на месте! Раз, два, три, четыре! – руководит Бончаров.
    - Делаем по десять приседаний. Сесть, встать! Сесть, встать! Не филонить!.. Эй, ты! Ты чего шлангуешь? (в данной ситуации - симулируешь, недобросовестно выполняешь упражнения). Глубже приседать! - сменяет его Трошин.
    После физзарядки курсанты вбегают в роту на умывание. Происходит оно тоже повзводно. Попробуй поместиться в одном умывальнике сразу ста шестидесяти разгорячённым телам! И многие попросту пренебрегают утренней водной процедурой. А кто - приглядываться не надо: вон тот коренастый молдаванин по фамилии Баяш. Он и по природе-то черняв и смугл, зачем ему умываться? Всё равно никто грязи на нём не заметит. Только угольную сажу на коже его отличить и можно... Чего, в смысле умывания, не скажешь о его земляке Андронаке. Тот, наоборот, от водного краника не отходит. Да не по мойдодыровской любви к мылу и водице. Дело в том, что мощный телом и обманчиво свирепый обликом (узкий низкий лоб, густые широкие «брежневские» брови), Андронаке волосат, как матёрый дикий кабан. Волосато у него всё: и ноги, и живот, и спина, и грудь, и шея, и лицо. А лицо - так до скул, до глаз!
    - Андронаке! Ты опять небритый? – ежедневно прихватывают его, почерневшего за ночь от пеньков щетины, старшИны.
    - Так я утром брылася, товарыща старшИна! – чуть не плачет бедный молдаванин удивительно тоненьким, детским для своего лютого вида голоском. Растительность на его щеках лезет на свет божий со скоростью гавайского бамбука.
    - А ну, марш бриться!
    СтаршИны уже не объявляют наряды смирному и кроткому молдаванину. Никакими нарядами «генезис» не изменишь. Но несчастному Андронаке приходится, как минимум два раза в день – утром и вечером - скрести станком свою кабанью щетину, безжалостно тупящую никчёмные лезвия марки «Восход»…
   
    После принятия водных процедур, на средней палубе производится утренний осмотр формы одежды и внешнего вида, и только потом рота выпуливается вниз на площадку строиться для перехода на завтрак.
    Камбуз в части тоже один на всех. И потому приём пищи в нём проводится, как и всё в учебном подразделении, строго по расписанию. Когда роты - идущая на завтрак и шествующая с него – встречаются, нередко можно услышать переклички, чаще всего на такую тему.
    - Чем травят сегодня? - рискуя заработать наряд вне очереди, выкрикивает кто-то из строя пустых желудков, обладатели которых нестройно стучат на приём пищи.
    - Макароны по-флотски! – ответствует такой же рисковый, но заполнивший нутро смельчак из встречной роты.
    - Ого! – приятно удивляется голос любопытствующего. И вся воодушевлённая его рота начинает нетерпеливей и звонче печатать строевой шаг.
    Завтрак, равнозначно обеду и ужину - самое приятное время (такое же, как период сна) в суточном распорядке. И ничего, что завтрак не обилен и постен. Каша перловая (бронебойка) или пшённая (птичья радость), да по два кусочка сахара с брусочком сливочного масла в 15 грамм к кружке тёплого чая. Вот и весь калорийный набор для интенсивно растущего организма «молодых бойцов». Но сегодня-то макароны по-флотски, а они - с мясом! Правда, по воскресеньям и праздничным дням могут сварганить липкий, как пластилин (но с мясом, опять-таки!) плов, или к кашам дают котлету, а ещё - по два обязательных отварных яйца или омлет, и по две конфетки, или по прянику к бледному какао. Ну, да ладно, чёрт с ними, с воскресными калориями, всё равно – чем ни корми курсанта, а жрать ему хочется всегда. Но, болтают, что в пищу на камбузе добавляется какая-то дрянь, отбивающая у них, защитников Отечества, надолго лишённых женского общества, естественные… сексуальные желания! А вот это уже не может не настораживать…
    Однако и сомневаются курсанты: да, нет же, байки, наверное, распускают! Ведь перед подъёмом, на коечках пацанов по-прежнему и повсеместно вырастают характерные взгорья - «палатки» из простыней и одеял, воздымаемых известным детородным мужским органом, а на построении для выхода из роты на физзарядку у каждого ниже пояса ещё некоторое время выпячивается неудобная пятая конечность. А её – ну, никак и никуда в первые минуты не спрячешь, хоть ребром ладони руби со всего маха – торчит, дрянь такая, что ты делать будешь!
    Да не о том забота курсантов на камбузе. Здесь, вопреки всем слухам об с «антивозбудине», с бАков сметается всё!
    Бак – длинный стол с узкими деревянными баночками по бокам, то есть, на сухопутном языке, с обыкновенными деревянными переносными лавками. Посуда на нём – чашки, ложки, кружки – вся алюминиевая. Только бачкИ, в которых на бак принесена дежурными по камбузу пища, дюралевые.
     «Масло съел – и день прошёл», - повторяет курсант бытующую поговорку, тщательно размазывая по хлебу ручкой облизанной ложки драгоценный брусочек масла. Хлеб тоже лимитирован – от трёх до пяти крупно нарезанных кусков на едока. Сами потребители рассажены по десять ртов за бак. Место за баком, что с краю и граничит с общим проходом, имеет большое значение. Во время обедов тот, кто сидит с краю, разливает чумичкой (половником, черпаком) первое и последующие блюда. И, конечно, всегда в выигрыше, поскольку «своя рука владыка» и дефицитный кусочек мяса, а то и жирного рёбрышка (а иногда и внушительного мосла!), обязательно угодит в его чашку, как бы не косились зоркие однополчане…
   
    Когда личный состав возвращается с завтрака – начинается распределение на утреннюю приборку. Приборка производится взводами, как в самой роте, так и на прикреплённой к ней территории (если нет разнарядки на другие работы по благоустройству части). И только после приборки курсанты, наконец-то, греются в своём казённом и уже родном спальном жилище за сонливым изучением уставов. А перед обедом их непреложно погоняют на строевых занятиях, отшлифовывая приёмы - повороты направо, налево, на 90, 180 и 360 градусов, - набивая ноги бойцов для печатания маршевого шага и заодно, развивая вестибулярный аппарат.
    У всех от переизбытка нагрузок болят мышцы таза и ног, натираются кровные мозоли на ступнях, лопаются фаланги пальцев в не разношенных прогарах. А сколько пота втягивает в себя льняная матросская роба! И ко всему - здесь прогрессируют всеобщее недосыпание и простуженность. Простывают так быстро и поголовно, что возникают опасения: как бы гриппозный карантин не объявили роте… И в самом деле, зрелище в ней - комично-плачевное: то там, то там хлюпают носами да клонят долу чугунные гири затуманенных головушек лысые пацаны. Кто-то умудряется спать даже с открытыми глазами, или и того диковинней – стоя; либо, что уж и вовсе невероятно! - на ходу…
   
    Отросшие за время пересыльных пунктов усы Сергея были сбриты на второй день по приказу Быдайко. Теперь Иванов вместе с Федей Симахиным, как и многие курсанты роты, добровольно бреют станками головы. Процедура весёлая, но не совсем приятная. Парни бреют друг друга неумело, буквально исполосовывая порезами «скальп» товарища. Но по настоящему болезненные последствия наступают, когда бело-сизая лысина отполировано сияет на свету, а беззащитную кожу на ней стягивает и сжимает так, будто её, кожу, накручивают на барабан лебёдки, ну, или на боевой барабан какого-нибудь африканского племени типа «юмбы-мумбы». А долгожданной ночью этой необдуманно «освежёванной», огненно пылающей «бестолковкой», мучительно даже шевельнуться на мягкой подушке, давящей, на неё, израненную, будто севастопольская булыжная мостовая …
    Фёдор Симахин из Киева. Первую неделю он держался особняком, присматривался к народу в смене и как-то само собой потянулся к друзьям-кубанцам Олегу и Серёге. Эти ребята держатся вместе и симпатизируют ему.
    Фёдор – симпатичный и простоватый с виду парень, с унылой миной на лице. Но за печальным образом Пьеро скрывается сложный характер самолюбивого и вспыльчивого человека. Фёдор белозуб и редкозуб. Он невысокого роста, зато коренаст и крепок. А меланхоличный и медлительный – это Федя от природы, что не мешало ему на гражданке слыть отъявленным городским хулиганом...
    Ходит Симахин немного косолапо, слегка сутулясь и покачиваясь. Но ежедневные маршировки гражданскую расхлябанность выправляют быстро, и в строю, Федя ничем уже не отличается от других. До призыва он так же обучался в Морской школе на лёгкого водолаза, только в Киеве, и спускался под воду, разумеется, не в море, а в мутное течение Днепра. Федя вообще до призыва не видел моря. И ему очень хочется рассмотреть знаменитое курортное Чёрноморье в натуре - попробовать его на вкус, не говоря уже о том, чтобы искупаться, или спуститься с аквалангом: не тот сезон и не те условия. И обидно: ведь на плечах он уже носит погоны «ЧФ» и - что толку? Себе Федор совсем не принадлежит. Как попал за ворота «учебки» - так и стал подневольным; как на «зоне», на «малолетке»* стал назначенный срок отбывать. Разница лишь в том, что здесь нет колючей проволоки да злобных овчарок. Но и воли нет: после прибытия в часть, никто из курсантов ещё не выходил за контролируемые ограды и ворота её. И моря отсюда не видно, не слышно и не чувствуется носом, хотя оно где-то очень-очень рядом. Да на экскурсию, на прогулку к берегу никто Федю не поведёт. Остаётся ждать учебных водолазных спусков, которые обещают открыть после Нового года. А пока даже водолазная учёба не началась. Скорей бы началась: во время неё, наверняка, можно будет чуток отдохнуть от проклятой муштры, от несносной суеты и лающих окриков старшин (вот и думай, есть здесь овчарки, или нет)...
   
    Начало теоретического изучения «Водолазного дела» происходит в один день с вручением молодым бойцам индивидуального оружия – автомата (разумеется, без боезаряда) и противогаза в тряпичной сумке защитного цвета на длинном тряпичном ремне. Оружие закрепляют за каждым с указанием номера в ведомости и написанием фамилий на картонных бирках сумок противогазов.
    Приятно держать в руках боевой, а не муляжный, как в пионерском лагере на «Зарнице», АК (автомат Калашникова). Воронёная сталь, запашистое машинное масло на внутренних частях, подсумок под рожки… В руках с АК ощущаешь себя на полном серьёзе защитником Родины! Но правильно держать автомат, надев его через плечо и голову на грудь, надо ещё научиться, как и носить противогаз на бедре во время строевых занятий и учебных тревог. Всё это ещё предстоит бойцам. А в этот день, в честь события, взвод с оружием на груди фотографируется у роты, составив баночки-лавочки курилки и взгромоздившись на них. Командир взвода мичман Прималенный запечатлевается в центре трёхъярусного построения преображённых (вооружённых!) и гордых подопечных.
    Затем индивидуальное оружие сдаётся в оружейную комнату и запирается за железную дверь на металлические запоры и металлическую решётку.
   
    На первое занятие по «Водолазному делу» курсантов переводят в обособленные от всех рот учебные классы учебного корпуса. Курсантских рот в части четыре: 1-я - такелажная, 2-я - инструкторская, 3-я - осназовская и 4-я - глубоководная, плюс отдалённое от всех ротное помещение кадровой команды.
    В учебных классах тепло, сухо и совсем, как в школе – столы-парты, проходы между ними, доска с мелом и тряпкой. Здесь очень удобно писать письма - за партами, а не сидя на корточках где-нибудь в укромном уголке роты с тетрадкой на коленях, либо держа её на весу, а то и на спине товарища. Но ещё сладостней вздремнуть за столом на собственном локте, тем более что от обогретого помещения и долгого сидения в нём - в сон клонит со стократной силой.
    Смене розданы обычные тетрадки в клеточку для конспектирования первой темы раздела «Основы водолазного дела». Преподаватель – незнакомый офицер - монотонно читает вступление...
    Всё это, ребята, мы давно проходили на гражданке! Скучно...
    Но не ропщи, а конспектируй, курсант-водолаз, или делай вид, что пишешь, да клюв не разбей о стол, если заснёшь и голову уронишь ненароком!
   
    …А вечером Быдайко устраивает обещанную «взлёт-посадку». Он стоит в среднем проходе, чуть наклонив вбок голову, оглядывая исподлобья ряды курсантов, выстроившихся по обеим сторонам средней палубы – от входа до Красного уголка. Вечерняя поверка закончена. Но команды разойтись и готовиться ко сну не прозвучало.
    - Шевеление в строю!.. – обводит дежурный выпученным оком подчинённых.
    Истерзанные дневным распорядком, они и рады бы не шевелиться, да сил нет: у одного ноги сами подкашиваются, у другого в голове туман такой, что курсант плохо ориентируется в происходящем, и тело его покачивается как марионетка на ниточках…
    - Рота-а… - старшина вводит первую часть команды с затяжной значительной паузой.
    Все напрягаются, ждут второго ударного слова. И оно выдаётся - громко, саркастически и мстительно:
    - Отбой!!!
    Как можно скорей нужно раздеться, сложить робу на баночки, расправить коечки и взлететь на них под одеяло. Курсанты спотыкаются, толкаются, роняют часть одежды, неровно складывают её…
    - Плохо «отбиваемся», медленно! - прохаживается Быдайко по проходу. – Хуже некуда!
    Такому, по повадкам, только хлыста и не хватает в лапы, полицай бандеровский...
    Бойцы замирают в кроватях, а там, где проходит старшина, даже дыхание стараются задержать. Но тщетно. Чтобы, да взлёт-посадка закончилась без дубляжа – такого, братцы, не бывает! И зловредная ожидаемая вторичная команда раздаётся:
    - Подъём, рота! Построится на средней палубе!
    Курсанты взлетают, выстраиваются, не одеваясь, в одних трусах на прежних местах. Но кто-то схитрил и «отбился» в носках, не успев их снять и под одеялом, и стоит теперь на виду в шеренге Ванькой меченым. От обозрения «носочного» товарища у кого-то ещё находятся силы испустить смешок.
    Быдайко тоже насмешливо, но с ехидцей правителя, переводит взор с предательских «карасей» на перепуганную физию нарушителя.
    - Не понимаете? - вопрошает он курсанта, обращаясь ко всем. - Тогда будем тренироваться до двенадцати ночи!
    Узурпатор будто бы утомлённо опускает не натруженные бессонницей веки на выпуклые шары (ну, как пить дать, пучеглазие у старшины!) и, ни на кого не глядя, роняет себе под ноги упругое, как баскетбольный мяч:
    - Отбой!
    Мяч подпрыгивает и, прежде чем приземляется на палубу, вся рота уже находится в коечках.
    Пучеглазый командор идёт по проходу, небрежно осматривает баночки. С одной из них, от толчка при отбое, свалилась роба.
    - Та-ак! – протягивает диктатор, остановившись у баночки с изъяном, - а теперь будем учиться складывать рабочее платье акку-ратненько…
    Он делает глубокий вдох, будто собираясь надуть резиновую грелку:
     - Подъём!
    Взлетают курсанты. Они - послушные пружины, но - во плоти, и в отличие от пружин бездушных, механических, в их мальчишеских душах зреет глухое, человеческое озлобление… Тут уж никому не до смеха!..
    Подъём-отбой, отбой-подъём!
    Посадка-взлёт, взлёт-посадка!..
   
    Но вот звучит, кажется, последняя «отбойная» команда, и в роте гасится свет. Улеглись вымотанные прыжками попрыгунчики-«десантники», кто-то сразу «отключается», а кто-то, возбуждённый, имеет неосторожность пошептаться в темноте, да и хохотнуть...
    Эх, ля, хлопцы, зря!..
    Чуткое большое ухо Быдайко улавливает шёпот, различает в нём неуместное словцо и смешок. И - не тут-то вам было, хохотунчики!
    Снова врубается свет, снова разгневанный дежурный орёт во всё индюшачье-воловье горло:
    - Рота, па-адъём!
    И снова вершится взлёт-посадка. Снизу вверх, сверху вниз…
    А настенные часы над входом, беспристрастные ко всему, показывают хладнокровные ужасающие цифры: 23. 30.
    Всего шесть с половиной часов остаётся на сладкий и беспамятный, как сама смерть, сон…
   
    (Продолжение следует).