Рационализатор

  В  середине 1957 года начальник нашего КБ Карпыч (Григорий Карпович Каспаров) с таинственным видом отвёл меня в сторону и конфиденциально  сообщил, что его, как ветерана предприятия, включили в состав общественной комиссии  по рассмотрению дел о реабилитации  жертв политических репрессий, имевших место на фабрике в конце 30-х годов, что дел у этой комиссии невпроворот, и что  в связи с этим какое-то время мне придётся присматривать в КБ за порядком и обходиться без его непосредственного руководства.
 
  После этого сам он  стал появляться у нас только время от времени, хотя было известно, что на фабрике он присутствует, но занят исполнением каких-то особых поручений. Однажды, встретив его на нашей трамвайной остановке  с чёрным портфелем в руках куда-то собравшимся, я выразил удивление по поводу  портфеля, ранее никогда этому славному человеку не свойственного.

- Не говори! - согласился он с моим недоумением, - собрался в очередной раз согласовать протоколы на дому с  некогда знаменитым лицом избранным в нашу комиссию, но который не изволит ходить на её заседания.

- Что за знаменитость? – спрашиваю
- Кероп   Балоян. Слышал про такого?
Я не слышал, и Карпыч этому ничуть не удивился, поскольку известно это имя было только  в определённых кругах и в те времена, когда я постигал жизнь, посещая всего лишь младшие  классы начальной  школы.
Мой шеф был прирождённым рассказчиком и, угадывая во мне благодарного слушателя, готов был  поведать  историю человека вознесённого когда-то  с самых низов до высот республиканской номенклатуры, а теперь доживавшего свой век в достатке, но в забытьи.

- Если хочешь, поедем вместе, - предложил он, -  это не близко, успею по дороге  рассказать  историю этого раритета, а если его  застанем, то ешё  и познакомлю с ним.

Я вообще-то собирался на вечернюю лекцию доцента Вартапетова по курсу сопротивления материалов, однако, как любой студент, изучавший сопромат, рад был любому поводу лишить себя этого удовольствия.
Соблазн узнать из уст очевидца  подробности  зловещих событий нашей истории, о которых люди старшего поколения обычно помалкивают, был велик. Я разумеется согласился и после того как мы  устроились на заднем сидении полупустого трамвайного  вагона, приготовился слушать.

- Во времена  20-летней давности (1937), - начал свой рассказ Карпыч, - как и теперь, интересы работников предприятий лёгкой промышленности выражал объединённый профсоюз обувных, текстильных и  швейных  фабрик  республики.

Воспоминания  Карпыча я конечно не записывал, поэтому привожу их с его слов  в свободном  пересказе.

В те времена на одной из швейных фабрик, специализированной на пошиве мужских сорочек, можно было заметить  малоприметного и малограмотного разнорабочего Керопа Балояна, толкавшего ручную, на резиновом ходу, четырёхколёсную тележку  для доставки  полуфабрикатов из смежных цехов на сборочный участок. Ничем не выделявшийся подсобник  не давал повода для претензий к своей нехитрой  работе и не претендовал  ни на что  большее, чем то, чем он изо дня в день  занимался.
 
Отец Керопа  всю жизнь тоже  был разнорабочим, так и не выбившимся в мастеровые. В своё время по совету священника он отдал сына в церковноприходскую школу,  не настаивая при этом на его преуспеянии в учёбе, поскольку сам не понимал, что за польза может быть  от школы, не обучающей ремеслу. В результате Кероп, с трудом одолев премудрость нескольких начальных классов, бросил это бесполезное занятие и стал за небольшую плату подносить  в торговых рядах корзины и кульки состоятельным покупателям.

Когда в середине 30-х остатки НЭПа окончательно угасли, Кероп нанялся, как и отец, разнорабочим на государственную швейную фабрику, образованную на базе объединения национализированных пошивочных артелей.

В 37-м  ему и самому было 37, из которых добрых 10 лет он уже был женат на своей Сатеник,  сосватанной ему  радеющими   родителями.
Бог не дал супругам  детей, но одарил их спокойным нравом и уважительным отношением друг к другу, достаточным для традиционного размеренного образа жизни.

Не страдающий вредными привычками и неохочий до холостяцких компаний Кероп  приносил домой до копейки не только  скудную зарплату фабричного разнорабочего, но и те приработки за оказание мелких услуг, которые по старой памяти  ему по случаю перепадали.
Сатеник по армянской традиции занималась домашним хозяйством: кормила, обшивала и обстирывала мужа, готовила на зиму варенья, время от времени перебирала шерстяную набивку постели,  не чуралась, как и муж,  помогать за небольшую приплату в подсобных  работах  на стороне.
 
Лишнего  супруги  себе не позволяли, но и в куске хлеба не нуждались. Много ли двоим надо.
Перекатывание по межцеховым переходам ручной тележки было для молодого парня поначалу  чем-то вроде забавы, но со временем он стал понимать, что от своевременности его подвозов в какой-то степени  зависит выполнение швеями государственного  плана, и преисполнился к себе чем-то похожим на самоуважение.

Фабричная продукция,  рассчитанная в те времена  на широкого потребителя (ширпотреб), была безразмерной. Мужские сорочки, которые шили на фабрике, были одинаковой избыточной длины, что само по себе особенно не заботило причастных к этому руководителей, поскольку низ рубашек так или иначе заправлялся в штаны, а поддёрнутые до нужной длины рукава  люди научились удерживать резинками, натянутыми  на предплечья.

В те времена на швейных и обувных предприятиях для общественного контроля над  качеством продукции практиковалась так называемая опытная носка.
Некоторое количество готовых изделий раздавали сотрудникам для  апробации качества и потребительских замечаний. От «испытателей» требовалось употреблять полученные изделия по назначению, а по истечении контрольного срока предъявлять  их комиссии по качеству со своими замечаниями, после чего  испытанные изделия переходили в их  полную   собственность.

Подбор «испытателей» был подконтролен местному профсоюзному комитету (фабкому),  который усматривал в этом  разновидность  натуральной материальной помощи  и считал своим долгом отслеживать социальную справедливость  при  её распределении.
Предпочтение,  естественно, отдавалось малоимущим, низко оплачиваемым рабочим.

В конце 30-х настал день, когда предложение выбрать себе пару сорочек  для опытной носки получил и наш Кероп.
Делать это ему не очень-то  хотелось, так как говорить на людях он  не умел, и совершенно не представлял, какие замечания нужно будет  высказать, чтобы эти рубашки можно было окончательно оставить у себя.

В отличие от него самого , жене его Сатеник бесплатные сорочки, напротив, понравились. Она с удовольствием разглаживала их горячим утюгом, однако, поглядывая на коренастого Керопа, не удержалась от замечания по поводу избыточной длины рубашек,  которую, будь её воля, она укоротила бы при кройке сантиметров на пять, а не переводила  бы без   пользы казённый материал.

Кероп считал себя человеком самостоятельным,  и при своём покладистом характере подкаблучником  всё же не был, но ему, как и всякому мужчине, помимо воли западало в голову то, что говорила женщина,  поэтому, когда на заседании комиссии по качеству главный технолог обратился к нему, чтобы услышать его замечания, Кероп неожиданно для себя встал и  повторил слово в слово то, что сказала о сорочках его Сатеник.

- Низ рубашек слишком длинный, - заявил он, удивляясь собственной смелости, и добавил,  что, если бы его Керопа спросили, он укоротил  его при кройке сантиметров на пять, а не переводил бы  без   пользы казённый материал.

Главный технолог со словами «мы сейчас не об этом» хотел, было от замечаний  Керопа  отмахнуться, но в разговор вмешался присутствующий на заседании секретарь фабричного парткома, уловивший  в заявлении Керопа политический мотив.

- А я считаю, - возразил он  главному технологу, - что к замечанию рабочего надо  прислушаться и поручить специалистам дать заключение, не нарушит ли внедрение этого предложения потребительских требований к изделию, и какой  экономический эффект можно будет  ожидать  от его реализации.

Ожидаемый эффект оказался огромным, и секретарь парткома тут же засел за  трудовой рапорт на имя  ЦК КП(б) Грузии о творческом порыве простого разнорабочего Керопа Балояна.
Политически рапорт о ярком проявлении трудового энтузиазма на швейной фабрике был весьма своевременным. Стахановское движение, сокрушающее традиционные нормы выработки и в разы повышающее производительность труда было в центре внимания  развёрнутой в стране  широкой пропагандистской кампании.
 
ЦК КП(б) республики  специальным постановлением одобрил деятельность фабричного парткома, поддержавшего трудовую инициативу рабочего, и призвал руководство всех низовых парторганизаций республики следовать его примеру.

После того, как в прессе был опубликован  портрет рационализатора, приведена  ожидаемая экономия от его предложения и указан размер причитающейся ему  премии, Кероп  Балоян  проснулся знаменитым.
 
Швейная фабрика оказалась в настоящей осаде зачастивших  туда корреспондентов республиканских газет, которые в многочисленных интервью выспрашивали у Керопа подробности его работы над своим рацпредложением, сулящим такую большую прибыль, и требовали поделиться с читателями дальнейшими планами усовершенствования  фабричной продукции.

За короткий срок Кероп  стал у журналистов настолько популярным, что это  вызвало недовольство мастера сборочного участка, как причина участившихся в его смену сбоев в подвозе полуфабрикатов, и руководству пришлось закрепить за Кероповой тележкой  ещё одного подменного рабочего, чтобы визиты корреспондентов полезные для репутации фабрики не отражались на ритме производства.

- Теперь у тебя есть заместитель, - потешались над Керопом  фабричные насмешники, - осталось завести секретаршу.

Между тем  кое-какие заметки из республиканской прессы были перепечатаны в центральных газетах, и рацпредложение Керопа Балояна пошло гулять по стране.

Многочисленные швейные фабрики наперебой  рапортовали о том, что, поддерживая трудовой почин  Керопа, пересмотрели длину  рубашек, сходящих с их конвейеров, и ожидают получение  предсказанной им экономии.
Министерство легкой промышленности СССР в свою очередь разъяснило заинтересованным предприятиям, что часть вознаграждений, начисленные  последователям Балояна, следует переводить автору.
В обиходе семьи  Балоянов впервые появилась сберкнижка, на которую стало  приходить  множество поступлений, и Кероп, который, как мы уже говорили, проснулся однажды знаменитым,  в один прекрасный день  обнаружил, что он теперь, плюс ко всему, стал ещё и состоятельным человеком.

Жене его Сатеник это обстоятельство  оказалось весьма по нраву. Она очень легко усвоила  доступ к благам, которые открывали им новые  возможности.

Кероп стал теперь выходить из дома только в  отутюженном  костюме и белой сорочке, у которой Сатеник  научилась  крахмалить воротник и манжеты, чего раньше никогда не делала.
В опрятный рабочий комбинезон, пошитый также её хлопотами, он переодевался  в фабричной «бытовке» только на рабочее время.
Гладкие тугие щёки и округлившийся животик стали выдавать  в нём человека обильно и вкусно питающегося, а тщательно выбритое лицо и  подстриженные волосы  завсегдатая модного парикмахера. С некоторых пор  он даже разговаривать  стал степеннее, как-бы взвешивая слова прежде, чем их произнести.

В Грузии  преуспевание в делах от века  вызывало у людей, скорее уважение, чем зависть, поэтому не удивительно, что  сослуживцы Керопа стали обращаться к нему за советом и помощью.

Это началось с того дня, когда однажды, открывая предпраздничное торжественное собрание, председатель профкома предложил традиционно избрать  его почётный президиум в составе членов профкома и парткома фабрики. Когда названные товарищи привычно заняли свои почётные места, встал секретарь парткома и предложил избрать в их состав  также  известного фабричного рационализатора Балояна, после чего Керопу под одобрительные аплодисменты пришлось подняться на сцену.

С тех пор избрание рационализатора в президиум различных собраний стало повторяться и со временем стало традиционным.
Кероп стал привыкать к общему вниманию, но его продолжало смущать собственное косноязычие, и всякий раз, когда его вытягивали «на люди», он опасался приглашения  выступить и очень сожалел в эти минуты, что Бог не одарил его способностью  к складной речи, оказавшейся в его жизни  столь необходимой.

Между тем, вокруг ключевого  поста председателя республиканского  профсоюза лёгкой промышленности, контролирующего деятельность легальных (фабрик) и полулегальных («цеховиков») производителей товаров народного потребления,  связанных с крупными  потоками денежной наличности, кипели нешуточные страсти. В околовластных влиятельных кругах, не договорившись в своей подковёрной борьбе о единой кандидатуре ставленника, в конце концов,  согласились на нейтральную бессловесную фигуру, на которую с одинаковым успехом могли бы  влиять и те, и другие  и  идеальным воплощением которой был недалёкий, но  популярный  член профсоюза  Кероп Балоян.

От полученного предложения Кероп пришёл в неописуемый ужас.  Он напомнил своим радетелям, что совершенно безграмотен и ничего не смыслит ни в политике, ни в бухгалтерии, и что порученную работу он наверняка провалит,  а его самого посадят в тюрьму.

Напомним, что на дворе был 1937 год, и даже ограниченный  Кероп мог легко догадаться, куда девался его  гораздо  более опытный и грамотный  предшественник.

Вместе с тем, те, кто ставил на Керопа Балояна, уверяли его, что ни знать, ни делать ему ничего не придётся, что всё, что надо, будут его именем  делать сведущие люди, которым он может, смело довериться.
По совету своей решительной  и более амбиционной жены он, в конце концов, согласился, и ему посоветовали накануне того собрания, где его будут утверждать, сделать какое-нибудь значительное заявление.
В те времена среди известных новаторов было принято перекрывать свои собственные достижения, и наш не останавливающийся на достигнутым новатор  Кероп Балоян перед открытием  республиканской  отчётно-выборной профсоюзной конференции выступил в прессе с новым рацпредложением, в котором, не мудрствуя лукаво, высказался за то, чтобы длину всех  выпускаемых  швейными фабриками СССР  мужских сорочек укоротить  ещё на пять сантиметров.

Умело поднятая по этому поводу газетная шумиха отвлекла в нужной степени общественное внимание от  избрания    на  высокий руководящий  пост, ставшего кому-то угодным неуча. 
Сегодня  всё это может показаться маловероятным, но это  в своё время не только случилось, но и с относительным успехом безнаказанно продолжалось  вплоть до смерти И.Сталина.
 
Ни профессиональными  знаниями, ни сколь-нибудь значительным жизненным опытом Кероп похвастаться не мог, этому у него просто  неоткуда было взяться, поэтому  от  советов и прямых указаний подчинённым на своей новой должности он предпочитал благоразумно  воздерживаться, но, если под каким-то, и для кого-то важным документом нужна была его подпись, он, не читая текста, ставил её, не задумываясь. Людям и властям  это нравилось и продолжалось добрые лет десять.

Через десять лет, в изменившейся обстановке  силам, призвавшим в своё время  Керопа, его высокий пост  понадобился для другой политической фигуры.

Посчитав, что возложенную на него задачу  он с честью выполнил, они предложили ему досрочный уход на персональную пенсию, пообещав наилучшим образом разрешить все связанные с этим  материальные проблемы.

В своё время, когда Кероп Балоян, получивший широкую известность рационализатора, на фабрике ещё только объявился, фабричный комитет  задался  было целью улучшить ему жилищные условия, отселив  передовика из убогой  полуподвальной коммуналки ещё до того, как туда вздумают наведаться  вездесущие журналисты.
В условиях жилищного кризиса очевидных вариантов, как именно это сделать не было, и члены фабкома вздохнули с облегчением, когда выяснилось, что у влиятельного НКВД на чету Балоянов имеются свои виды, и все сопутствующие их жизнеустройству вопросы они собираются разрешить на другом уровне  независимым от  фабкома способом.

Однажды в разгар рабочего дня Кероп Балоян, знатный рационализатор, был приглашён  к руководству.  Решив, что вызов связан с очередным визитом корреспондентов, он перепоручил напарнику свою тележку и поднялся в директорский кабинет.

Там его ожидали два человека в штатском, старший, из которых назвался  майором НКВД и показал Керопу из своих рук служебное удостоверение. Второй, что был помоложе, представился просто Володей.

Кероп Балоян, будучи человеком далёким от политики, никогда никаких прямых контактов  с этим ведомством не имел и, памятуя о его зловещей репутации, ничего хорошего от предстоящего  разговора  с его сотрудниками не ожидал.
Тот, кто назвался майором, видимо почувствовав необходимость  смягчить  естественное для тех  времён (1937) напряжение от знакомства с НКВД,   постарался изобразить на своём лице подобие улыбки и поспешил заверить Керопа, что  наслышан о его производственных успехах, и  вопросы, которые у них к нему  имеются, ничего неприятного в себе не таят, а просто требуют обсуждения их в  другом месте, куда он и предлагал всем проехать.

Они долго кружили по городу в служебной машине,  пока не остановились перед добротным ухоженным  жилым домом, куда вошли через просторный вестибюль парадного подъезда и, не воспользовавшись лифтом, поднялись по нарядной белокаменной лестнице на третий этаж.

Обрамление кнопки  электрического звонка у двери предусматривало   оправу для таблички с фамилией обитателя, которая отсутствовала, и Володя, видимо зная, что за дверью никого нет, отворил  её своим ключом.
Переступив порог, они оказались в обжитой  и обставленной просторной пятикомнатной  квартире, в которой, кроме подобранной со вкусом старинной мебели, было ещё много расставленных повсюду  декоративных фарфоровых  сосудов и развешанных по стенам дорогих, в массивных золоченых  рамах картин.
 
Спутники Керопа видимо бывали здесь не раз. Майор удобно расположился на диване, а Володя стал хлопотать с кофеваркой.
Кероп  исподволь осматривался, никак не беря в толк, зачем его сюда привезли. Он не поверил ушам, когда услышал от майора, что ему с женой предлагают переехать сюда из своего коммунального  полуподвала.

- А  теперешние хозяева? – спросил Кероп, - они, что? Тоже куда-то  переезжают?
- Уже переехали, - ответил майор.
- Но  эта обстановка и вещи?
- Всё остаётся здесь.
- Значит, они всё ещё могут возвратиться?
- Оттуда не возвращаются
- Что же  нам  тогда нужно будет   делать с этими вещами?
- Если вы согласитесь сюда переехать, они станут вашими.
- Чем же мы за всё это расплатимся?
- Службой.
- ???

Майор объяснил Керопу, что эта квартира и всё, что в ней находится, принадлежат НКВД. Куда девались её бывшие хозяева, обсуждать не следует. Их  больше нет, и никогда не будет. Их ведомству для своих дел понадобится здесь всего лишь одна комната, а именно - кабинет-библиотека, ключи от которой  имеются только у Володи.  Туда без его ведома заходить не следует. Вся остальная площадь с имуществом перейдёт  в собственность  смотрителя этой явочной квартиры и его супруги, от которой для кабинета-библиотеки потребуются услуги  горничной. Должности эти штатные и оплачиваемые, разумеется, зачисление на них никакой огласке не подлежит.
 
- Мы предлагаем вам с супругой эту дополнительную  работу и квартиру, - сказал он в заключение, - что вы на это  скажете?

Что тут было сказать? Всё это попахивало какой-то сказочной фантазией, предлагавшей пуститься в  небывалую авантюру. В то же время, следовало учитывать, что предложение исходило от ведомства, с которым в те времена  и спорить и соглашаться было одинаково опасно.

- Надо бы  обговорить с Сатеник, - сказал он, чтобы как-то оттянуть ответ.
- С ней всё уже обговорено, - заверил его майор, - мы давно к вам приглядываемся, и разговор решили начать именно  с вашей супруги. Она здесь уже была, всё видела и ко всему готова.
Керопу, в который уже раз в жизни оставалось только  соглашаться. Он, пожав плечами, так и сделал, после чего его в той же машине отвезли домой.

Надо отдать должное  Сатеник Балоян, не в пример мужу,  имевшей трезвые  взгляды и куда более твёрдый характер. Она никогда не роптала на жизненные условия, в которых  жила или  слишком уж скромную  квалификацию, доставшегося ей мужа. Прекрасно отдавала себе отчёт в том, что  муж её человек  недалёкий, однако никогда не возражала, когда люди, заблуждаясь на его счёт, думали об этом иначе. Над некоторыми его высказываниями и поступками она не прочь была и сама иногда подшутить, но у неё  хватало ума никогда не делать этого на людях.
 
К жизненным неудобствам  и скромному достатку их семьи она относилась с завидной терпимостью и могла бы, не терзая себя завистью, всю жизнь безропотно прожить в своей коммуналке. Вместе с тем, она считала непростительной глупостью  отказываться от любых самых невероятных подарков судьбы, и, если таковые случались, то её воображение живо подсказывало ей, как наилучшим образом ими воспользоваться.
Почему бы и нет?

 Изучив эту пару, майор понял, что разговор следует начинать именно с супруги, и не ошибся. Результатами переговоров с четой Балоянов, которые вылились по существу в успешную их вербовку, он был доволен, и переезд в обставленную квартиру, как естественное улучшение жилищных условий  выдающегося рационализатора, состоялся.

Володя, с которым теперь Балоянам  предстояло иметь дело, оказался человеком, весьма к себе  располагающим. Он сообщил, что собирается посещать их довольно редко, о чём всегда будет заранее предупреждать по телефону, и, что в его отсутствии они должны жить своей обычной жизнью, ни в чём себя не стесняя.

В кабинете-библиотеке он будет видеться с некоторыми лицами по служебным делам. Встречать и провожать этих людей не надо. Это будет делать он сам. Если во время беседы понадобятся кофе или бутерброды, он так же  сам будет приходить за ними на кухню. Прибираться в  кабинете  можно будет только в отсутствие посетителей, но опять-таки   под обязательным  его   присмотром. Ключи от кабинета будут только у него. Наводить какие-либо справки о нём или его посетителях ни в коем случае не следует.

Сатеник восприняла новые  условия их жизни, как должное,  не задавая, как и требовалось, никаких  лишних вопросов.
Она  внимательно перебрала и осталась очень довольна обнаруженными в квартире  запасами посуды, белья и одежды, каждый день,   с великим удовольствием  придумывая, как всё это лучшим образом использовать.

Еду своему мужу она стала накрывать только в столовой на крахмальной скатерти, сервируя любой приём пищи саксонским фарфором и столовым серебром.
В свободное от стряпни и уборки время она приноравливалась  к доставшимся  от прежних хозяев добротным одеждам, которыми они с Керопом  вряд ли сумели бы самостоятельно обзавестись.

В отличие от жены трусоватый  Кероп, напротив, считал, что всё оказавшееся в  полученной квартире имущество следует сохранить в неприкосновенности.  Ему не верилось, что прежние его  обладатели  исчезли навсегда, и он допускал, что рано или поздно  они обязательно объявятся и потребуют своё.

При всей своей ограниченности, Кероп прекрасно понимал, что на своей придуманной в чьих-то интересах работе он  не создавал ничего ценного, заслуживающего того, чем его одарили, и относился к присвоению полученного имущества с опаской.
Он очень обрадовался, когда от высокой должности  в отраслевом профсоюзе его наконец, избавили. Сетовать на весьма скромную досрочную пенсию, которую ему назначили, не приходилось, поскольку жалованье смотрителя явочной квартиры вместе с неучтённой суммой, которую он получал ежемесячно в конверте, в разы превышало все ранее получаемые им выплаты и саму пенсию, вместе взятые.

Вполне благополучное существование отравляла ему, пожалуй, только неуверенность в происходящем, от которой он в отличие от своей жены   страдал,  и был  не в состоянии от этого  избавиться.
Вместе с тем, объективно особых поводов для тревоги как будто, не было. Володя со своими собеседниками, как и обещал, появлялся  редко, а в своё последнее посещение был вообще один. Долго шуршал в кабинете  бумагами, часть из которых потом  сжёг в камине, а, уходя, предупредил, чтобы они не удивлялись, если его долго не будет. Сказал, что ключи от кабинета  оставляет у себя и объявится, когда это будет необходимо.

Кероп стал совсем было  успокаиваться, пока  на горизонте не  появился  некто Каспаров (Карпыч).
Назвавшись ветераном, некогда возглавляемого Керопом Балояном  объединённого профсоюза , он объяснил, что  комиссия, образованная на обувной фабрике, где он много лет служит, занимается общественными заключениями  о лицах в известные годы репрессированных, а теперь представленных к реабилитации.

Изучая архивы, комиссия обнаружила на списках репрессированных лиц согласительные визы Керопа Балояна и, полагая, что он  может сообщить об этих людях полезную информацию, включила его в свой состав.

Услышав об этом, Кероп не на шутку перепугался. Он понял, что оправдываются  не покидавшие его предчувствия неизбежности наступления  дня, когда ему придётся ответить за содержание бумаг, в том числе и списков, которые он подписывал  во множестве как обычно, не глядя и не читая.

Кто были те люди, что значились в этих списках? Куда они подевались? Каспаров говорил, что комиссия пока рассматривает только тех, кто подлежит реабилитации посмертно. Значит, когда-то доберутся и  до тех, кто ещё жив.  Среди них могут оказаться владельцы заселённой ими  квартиры, которые спросят, по какому праву они в ней оказались?

Что он им ответит? Что заслужил это тем, что в своё время, дважды предложил стране укоротить по пять сантиметров безразмерные мужские сорочки?

Возможно, это  в самом деле следовало сделать, очень уж неоправданно длинными были их подолы. Но разве множество людей, занесённых в расстрельные списки, против  этого  возражали?
Керопа в одинаковой степени страшили  и сами  эти вопросы, и возможные на них ответы.

Ни на какие заседания комиссии он, конечно, ходить не стал, и тогда Каспаров повадился приносить ему для согласования списки представленных к реабилитации на дом.

 Кероп Балоян  не видел отличия этих списков от тех, куда в своё время были сведены те же фамилии, но с другим назначением, и, так же, как и прежде, он и теперь, не читая, стал ставить под ними свои согласительные  визы.
В своё время они обозначали отсутствие у него,  возражений против того, чтобы этих людей погубить,  теперь он также безропотно соглашался на то, чтобы  20 лет спустя,  их  посмертно  реабилитировать.

Сатеник, в отличие от мужа, его навязчивой тревоги не разделяла. Она прекрасно понимала, что её недалёкий супруг много лет был использован кругами влиятельных людей, чья деятельность никогда ранее не была подсудной и никогда таковой не станет. Они не посвящали её Керопа в подноготную своих интересов, но в то же время никогда не позволят ему перед кем-то оправдываться, не зная, чего  он там с перепуга наговорит.

Сатеник вовсе не была просвещённым политиком, но она была абсолютно уверена, что влиятельность этих людей, никогда, ни при каких преобразованиях  утрачено не будет, и они  всегда в любых условиях обеспечат собственную безопасность и безопасность своих соратников.
А раз так, то нечего терзать себя никому ненужными сомнениями  и  по совету куда-то запропастившегося Володи  надо жить,  ни в чём себя не стесняя.

К этому времени мы с Карпычем  уже доехали и  дошли до места, когда перед самым его порогом  я вдруг обнаружил, что мне почему-то совершенно  расхотелось знакомиться с пресловутым Балояном,  и я решил, что ещё не поздно, отказавшись от этой затеи,  поспеть на лекцию доцента Вартапетова, который вот уже много лет тщетно пытается посвятить внимающее ему студенчество в одному ему известные тайны сопротивления материалов.

Москва. 2011 г.