Орлы и звезды

По договору с издательством полный текст романа удалён.
Полностью профессионально отредактированный роман вновь можно приобрести  в Электронном издательстве "Аэлита" http://aelita1981.ru/, где он вышел под псевдонимом Александр Антонов.


Александр Антонов
КРАСНЫМ ПО БЕЛОМУ
(альтернативная сага)

«Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»
П.А. Столыпин

Книга первая
ОРЛЫ и ЗВЁЗДЫ
(сильно сокращенный вариант)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
МИХАИЛ

Большим любителем попусту разбрасываться бранными словечками Васича не назовёшь. Но когда джип, пытаясь разминуться с очередной неудобиной, слегка приложился днищем о твердь земную, с его губ – к вящему восторгу нашему – сорвалось короткое определение, коими так богата ненормативная русская лексика.
– Нет, ну как они тут ездят? – понимая, отчего нам так весело, и как бы оправдываясь, произнёс Васич.
– Так они тут и не ездят, – педалируя на слове «тут» сказал Ёрш. – Они подобные места сбоку объезжают. Видишь, колея между сосен?
– Была охота борта царапать, – пробурчал Васич. 
Я в этой шутливой перепалке участия не принимал. Будучи самым старшим в компании, а значит самым мудрым, резонно полагал, что так скорее сберегу язык от случайного прикуса.
Миновав последнюю колдобину, джип покатил по относительно ровной дороге и вскоре въехал через гостеприимно распахнутые ворота на территорию того самого, надо полагать, приготовленного Васичем для нас (меня и Ерша) сюрприза. Не обращая ровно никакого внимания на заливающуюся оповестительным лаем шавку – чай опытная, чай сама под колёса не полезет – Васич не спеша подрулил к деревянному двухэтажному странного вида строению. Дом не дом? Лабаз не лабаз? Наш «коняга» всхрапнул и затих, а мы дружно покинули салон, с удовольствием разминая слегка обленившиеся за поездку ноги на коротко стриженной зелёной травке. Окрест глазу приятно, свободно дыханию и душе радостно. Покинутый утром город последние дни был обласкан солнышком, решившим на исходе Бабьего лета порадовать новосибирцев крайним теплом. Здесь было иначе. Толи от того, что солнышко пряталось за кронами ещё не до конца сбросивших листву деревьев, то ли, и даже, скорее всего, от стылого дыхания могучей сибирской реки, мы, не сговариваясь, подтянули молнии на куртках под подбородки.  Взгляд направо, взгляд налево: ели, посаженные в два ряда, берёзы, растущие по своему усмотрению, промеж них одноэтажные щитовые домики – и у меня сложилось чёткое представление о свойстве заявленного Васичем сюрприза: сие есть база отдыха, каких немало понастроили в советские времена по берегам Оби крупные новосибирские заводы. Интересно, чьё это сейчас? Осталось за сумевшим выжить заводом, или прихватизировано ушлыми молодцами в лихие постперестроечные годы? Я стал искать глазами новорусские приметы, что-нибудь яркое, крикливое, лезущее в глаза. Ничего такого не обнаружил – вокруг одна гордая бедность: скромно, чисто, опрятно – и порадовался: есть, где ещё отдохнуть простым работягам. Но почему тогда база почти пуста? Мелькнувшие в отдалении мужики, оба два, волокли куда-то доски и на отдыхающих походили мало.  До верного решения оставалось полшага, когда ход моих мыслей был прерван появлением рядом с джипом нового персонажа. Мужчина, несущий на лице лёгкую улыбку, одетый, как и мы, в камуфляж, обменялся с Васичем крепким рукопожатием, после чего переадресовал улыбку мне и Ершу.
– Знакомьтесь, – открыл церемонию представления Васич, – наш радушный хозяин, Павел Иванович… Михаил Макарович, – это, стало быть, я… – Николай Иванович, – это, стало быть, Ёрш.
Рукопожатие Павла Ивановича было крепким, но без зажима; так, на мой взгляд, должны здороваться все нормальные мужики.
– Пойдёмте, я покажу вам домик, – поманил нас за собой Павел Иванович. – Выбрал для вас самый лучший из незанятых.
– А что, есть занятые? – удивился я.
– А почему нет? – в свою очередь удивился Павел Иванович.
– Так ведь тихо… – Сказал и тут же смутился наивности сказанного. Друзья хихикнули, – будто сами думали иначе – а Павел Иванович – спасибо ему за это! – лишь улыбнулся слегка.
– В двух домиках живут любители рыбалки. Они сейчас на реке, потому и тихо. А шумно здесь бывает в сезон и по выходным. Если задержитесь – увидите. А вот и ваш домик!
Строение приютилось под боком у огромной ели. Крыльцо под навесом во всю ширину стены. Рядом с дверью мангал.
– Я его специально для вас принёс, – отпирая ключом дверь, пояснил Паша (буду звать его так, а то, пока дождусь брудершафта, о «Павла Ивановича» язык сотру).
Внутри домик был поделён на две половины, разделённые перегородкой с широким проёмом посередине. Слева от двери стоял небольшой холодильник, справа громоздился стол, украшенный двухкомфорочной газовой плитой, от которой тянулся шланг к стоящему на полу большому ярко-красному баллону. Полки в полстены с нехитрой кухонной утварью и ведро под воду на полу. Ещё были замечены два табурета, а третий виднелся за проёмом, сразу перед тумбочкой, за которой тускло отсвечивало стёклами окно, а по обе стороны располагались двухъярусные нары.
– Умывальник на улице, колонка там же, удобства за оградой. Располагайтесь, а я пока за постельным бельём схожу, – направился к двери Паша.
– А я машину переставлю, – устремился следом за ним Васич.
Ну а мы с Ершом, не сговариваясь, – дело привычное – принялись накрывать на стол. Вскоре с улицы послышался нарастающий шум мотора, который достиг максимального рыка где-то справа от домика. Джип Васича пару раз торжествующе взревел, потом обиженно тявкнул и умолк. Сам Васич появился через минуту и одобрительным кивком отметил наши приготовления. А вот и Паша с тремя комплектами постельного белья. Косит взглядом на стол, кладёт бельё на кровать и ничего не успевает сказать поперёд баска Васича:
– Как насчёт лёгкого фуршета «за встречу»?
Вопрос адресован одному Паше – мнение остальных и так понятно. Быстро поборов сомнение Паша кивает головой. Коньяк по рюмкам, бутерброды, кто с чем пожелает, по рукам. Выпили и наш хозяин засобирался. Сослался на занятость и был таков, успев принять приглашение на вечерний шашлык. Этим он мне понравился ещё больше: и гостей уважил, и про дела не забыл.
Приговорив бутылку, мы покинули домик и побрели, по пожухлой и ещё только опавшей листве, прямо к видневшемуся за берёзами просвету. А дизайнер ветер всё добавлял и добавлял новые штрихи в нежно-печальную осеннюю композицию. Выйдя на просвет, мы оказались на высоком крутом берегу. Внизу желтела полоска песка, за которой разметалась вширь, аж на целый километр, красавица Обь. Неспешно и величаво несла она стылые воды свои в сторону студёных северных морей. По берегу, переходя от одной удочки к другой, бродил рыбак. Ёрш тут же не выдержал:
– Вы как хотите, а я порыбачу! – и умчался к домику за снастями.
Мы дождались, пока он вернётся со спиннингом наперевес, спустится по крутой, похожей на корабельный трап лестнице на берег и побредёт по песчаной полосе в поисках удобного местечка.
– Посидим? – предложил Васич, кивая на стоящую по-над берегом беседку. – Как поживает моя просьба? – спросил он, когда мы присели на лавочку под дощатым шатром.
Мой старинный, ещё с Афгана, друг, Глеб Васильевич Абрамов, для своих Васич, когда-то закончил Новосибирское военно-политическое училище по специальности «командир разведвзвода». С тех пор он успел отметиться во всех горячих точках Союза, России и большинства некогда дружественных, а теперь не всегда, государств. Дослужился до начальника штаба Бердской бригады ГРУ ГШ (Главного разведывательного управления Генерального штаба), когда перед ним зажёгся красный свет. Как это бывает на государевой службе, кого-то «наверху» посетила блажь расформировать одно из самых боевитых подразделений российского спецназа. Так, ещё не разменявший «полтинник» боевой подполковник враз остался не у дел со всеми своими орденами и шрамами. Существовать на нищенское пособие, почему-то именуемое у нас пенсией, для ещё крепкого мужика было стыдно, и предложение возглавить службу безопасности одной частной фирмы пришлось как нельзя кстати. Правда, и тут не обошлось без подвоха. Генеральный директор фирмы был слегка подвинут мозгами на охоте и имел привычку через это своё увлечение проверять всех своих замов, а уж начальника СБ – сам бог велел. А Васич, в смысле охоты, был, по его собственному выражению, «ни ухом, ни рылом». Сроки охоты уже объявлены, а у Васича ни оружия походящего, ни, что более существенно, лицензии на владение оным. И побёг он тогда к старому другу, начальнику режимно-секретного подразделения областного ГУВД подполковнику Жехорскому Михаилу Макаровичу, то есть ко мне. И вот теперь сидит и ждёт ответа на поставленный вопрос. Не стал я друга мытарить, а поспешил успокоить:
– Всё в порядке. Организуешь начальнику ОЛРР (Отдел лицензионно-разрешительной работы) откат в виде одной бутылки коньяка и считай, что нужные документы у тебя в кармане!
– Вот спасибо! – обрадовался Васич. – Теперь дело за оружием. Не подскажешь где можно карабин приобрести, скажем, такой, как твой «Тигр»?
Самозарядный охотничий карабин «Тигр» под патрон 7,62х54R я приобрёл, по случаю, в Ижевске, ещё в лихие 90-е, когда сопровождал туда продукцию завода «Химконцентратов».
– Зачем покупать? – произнёс я самым невинным тоном. – Проще взять из багажника собственной машины. Ты ведь видел, как я его туда положил? Дарю! Владей!
Васич аж подпрыгнул от радости. После слов благодарности тут же помчался за подарком. Вскоре карабин был доставлен, извлечён из чехла и собран. Несмотря на потёртое ложе, оружие было в отличном состоянии. Васич провёл пальцем по выполненной в старом стиле надписи «Тигръ», присмотрелся к дате выпуска.
– Что-то не разберу, похоже на 1894,  – произнёс он.
– 1994, – подсказал я. – Просто цифры затёрлись. В 1894-ом его ещё не выпускали.
– Ну, да, конечно, – смутился Васич.

ГЛЕБ

– Привет, мальчики!
В па;стельном свете уходящего на покой солнца, у картинно застывшей в дверном проёме фигуры лица было не разобрать. Но до боли знакомые формы, скрыть которые был бессилен любой камуфляж, и не менее знакомый голос не оставляли сомнения в том, что Ольга нас нашла. Спрашивать, как она это сделала, значило поставить под сомнение профессиональные навыки моей боевой подруги, бойца отряда спецназа ВВ МВД. Первым сориентировался Михаил, который вполне будничным тоном – молодец! – произнёс:
– Здравствуй, Оля, рады тебя видеть!
Конечно, она ожидала несколько иной реакции на своё неожиданное появление, поэтому  в её: «Я тоже рада вас всех видеть!» – звучали нотки разочарования. Пока Ольга избавлялась от вещей и лишней одежды, куда-то исчез Ёрш. А когда вернулся, то незаметно для моей гражданской жены утвердительно кивнул Михаилу. Ребята тут же принялись упаковывать свои вещи.
– Вы это куда, мальчики? – удивилась Ольга.
– В соседнюю хату, – пояснил Михаил. – А вы слегка поворкуйте, и начинайте нанизывать мясо на шампуры.
Когда мы остались одни, я спросил, стараясь придать голосу как можно больше строгости:
– И что всё это значит?
– Только то, мой повелитель, – Ольга подошла ко мне вплотную и обвила шею руками, – что я по тебе очень соскучилась!
И что я мог на это ответить?

МИХАИЛ

– … Ты молодец, встретил её, как ни в чём не бывало. А я, прямо скажу, оторопел. Вроде, и знаю её не один год, а всё одно – она для меня загадка!
Я слушал Николины разглагольствования и думал о том, что и для меня Ольга – загадка, впрочем, как и любая другая женщина, ну, может, чуточку больше, чем другая. Было в ней что-то цыганское, а значит, по моему разумению, колдовское. И в первую очередь – глаза. Они были способны смутить любого, – окромя, быть может, Васича – кто пытался в них заглянуть. Беспросветно чёрные зрачки кружили голову и тянули на дно безмерно глубокого омута. Боевой псевдоним Ведьма был дан ей не только за профессиональные навыки, но и за эти самые глаза. Поговаривали, что она может предсказывать гибель. Я этому не сильно верил. Во-первых, тому не было никаких доказательств. Во-вторых, увидеть пресловутую «маску смерти» на лице человека, которому было суждено погибнуть в ближайшем бою, случалось многим, кто побывал на войне.
Война – штука кровавая и отвратительная. Но именно там, порой, между людьми возникают узы, связывающие их покрепче родственных. Я вспомнил Мишу Жехорского в полушаговом возрасте от мальчика до мужа, за плечами которого осталась недописанная «кандидатская». Но Родина посчитала, что лейтенанты ей нужны больше чем кандидаты наук, и повесила на эти плечи погоны. А поскольку «пиджаком» я служил в бригаде связи Среднеазиатского военного округа, то нет ничего удивительного в том, что однажды попал «за речку». И вот иду я, приданный офицер связи, промеж матёрых спецназовцев по высокогорному афганскому кишлаку. Крадёмся, значит, как и положено со всеми предосторожностями. А вокруг кипит будничная мирная жизнь. Местные жители занимаются повседневными делами, не обращая на нас ровно никакого внимания. И до того показалась мне ситуация нелепой, что я не выдержал и рассмеялся. Тут же идущий впереди спецназовец показал мне кулак. И не столько вид внушительного кулака, сколько серьёзное выражение лица этого побывавшего не в одной схватке воина, привело меня в чувство. Была в тот день и стрельба, а потом был долгий задушевный разговор с тем самым обладателем внушительного кулака. «Понимаешь, брат, – пояснил он странное для меня поведение местных жителей, – через Афган столетиями шли захватчики: персы, англичане, свои бандюганы, теперь вот мы. Они привыкли жить как бы во фронтовой полосе. У них свои дела – у воинов свои». Так я познакомился с лейтенантом Глебом Абрамовым.
Самый младший из нашей троицы Николай Иванович Ершов, после окончания НЭТИ распределился на службу в милицию, где и попал под моё начало. И хотя наши пути-дорожки, в плане службы, давно разошлись (Коля, закончив ещё и институт ФСБ по специальности «взрывотехника», перебрался к смежникам), осталась дружба и прозвище Шеф, коим наградил меня Николай. Спросите, причём тут война? Вроде бы и не причём. А вроде бы и причём. Мало что ли полегло нашего брата под бандитскими пулями? Впрочем, с Васичем Ёрш познакомился, как и я, на войне, во время второй чеченской компании. Сам я в Чечне не был. Конечно, пытались меня туда отправить, но я ответил категорическим отказом: «В Граждансокой войне участия принимать не буду!» От меня отстали.

НИКОЛАЙ

Пока я раздувал мангал, Шеф мешал своими «мудрыми» советами. Я лениво отбрёхивался. Пусть себе советует, лишь бы не вмешивался в процесс – шашлык вовсе не его конёк. Больше меня беспокоило отсутствие реакции на запах дыма – не могли они его там не почувствовать! – со стороны домика, где затаились Абра;мовичи (Абра;мовичи – от фамилии Абрамов). Теперь я сделал ударение на вторую букву «а», но иногда, для прикола, мог сделать и на «о». Правда, только в том случае, когда ни Васич, ни Ольга не могли сразу дотянуться до меня рукой. Иначе, подзатыльника было не избежать.
Я уже собирался идти стучаться в дверь, когда та отворилась, и на пороге возник Васич с восьмью снаряжёнными шампурами – по четыре в каждой руке…
Шашлык подоспел как раз к первой звезде. Ввиду располагающей погоды «поляну» было решено накрыть на улице. За вкопанным в землю дощатым столом собралось шесть человек: я, Васич, Ольга, Павел и двое рыбаков из соседнего домика, которые разнообразили стол свежекопчёной рыбой и выставили два пузыря «беленькой». Васич разлил водку в пластик и только тут заметил отсутствие Шефа. «А где Михаил? – недовольно спросил он. – Водка стынет!» Я открыл, было, рот, но тут из сгущающейся темноты к столу шагнула знакомая фигура. «И где мы были?» – поинтересовался Васич. – «Закатом любовался, – спокойно ответил Шеф. – Вы знаете, что перед тем, как погаснет последний солнечный луч, вода в реке становится малинового цвета?» – «Да хоть фиолетового! – пробурчал Васич и взял в руки пластиковый стаканчик. – Ну, что, со знакомством?»
Я колдовал над второй порцией шашлыка, когда раздался нетерпеливый голос Васича: «Скоро ты там?» Я ответил, что минут через пять будет готово, но Шеф неожиданно попросил меня не спешить. «Не торопи его, пусть потихоньку доходит, а я вас пока «чушью» угощу!» Сказал, и скрылся в домике. За столом его заявление вызвало всеобщий интерес. «О какой чуши он говорил?» – поинтересовалась Ольга. – «А он что не скажи, у него всё одно чушь получается!» – попытался сострить Васич, но под укоризненными взглядами сотрапезников смутился и умолк. Я, как рыбак опытный, хоть и не поймавший сегодня ни одной рыбки – зря я выпендрился со спиннингом – прекрасно знал, что означает на рыбацком сленге слово «чушь». Поэтому я перестал раздувать угли и переместился к столу. Шеф не заставил себя долго ждать. Появился вскоре и торжественно водрузил на стол большую тарелку с кусками сырой стерляди. «Откуда такое богатство?» – спросил кто-то из рыбаков. – «Да пока я закатом любовался, подвалил с реки какой-то местный браконьер и предложил купить свежачка». – «Так она что, совсем сырая?» – спросил Васич. – «Так настоящая «чушь» – это когда стерлядь разделываешь, а она ещё хвостом шевелит, – пояснил Шеф. – Потом солишь, можно слегка поперчить, и почти сразу на стол!» Мы дружно выпили и потянулись к кускам стерляди. Ольга присоединилась к пиршеству, стараясь всё делать, как остальные, а Васич застыл со стаканом в руке. Когда все расправились с первым куском и потянулись за вторым, Васич, глядя на наши заляпанные жиром и кровью лица и понимая, что так ему может ничего и не достаться, буркнул: «Прям, людоеды!» – выпил водку и потянулся за стерлядью. «Ну, как?» – спросил его Шеф, когда Васич расправился с закуской. Тот ничего не ответил и ухватил с тарелки последний оставшийся кусок.

МИХАИЛ

Это произошло, когда отзвучала последняя песня, и наши гости потянулись к своим домикам. «Давайте-ка, я вас сфотографирую!» – несколько неожиданно предложила Ольга. «Так ничего же не выйдет, при таком освещении», – попытался урезонить жену Васич (Место нашего веселья было освещено лишь слабым светом прикреплённого на стену домика фонаря). «Ёшкин каравай! Раз я говорю – выйдет», – заупрямилась Ольга и ушла за фотоаппаратом. «Товарищи офицеры, была команда фотографироваться. Па-а-прашу исполнять!» – шутливо скомандовал Васич. Мы дружно выстроились под прицелом направленной на нас китайской «мыльницы». «Вы бы хоть улыбнулись», – предложила Ольга. Мы дружно натянули на лица самые идиотские улыбки, какие только смоли придумать. Ольга возмущённо фыркнула и нажала на спуск. Вспышка получилась на удивление яркой, как будто пред глазами полыхнула молния. И мне даже показалось, что прозвучал гром. Нет, не гром, колокол. «Что это было?» – поинтересовался Ёрш, переглядываясь с Васичем. Я же в это время смотрел на Ольгу и заметил, как она изменилась в лице, но не придал тогда этому особого значения.

Глава вторая (с сокращениями)
МИХАИЛ

Отправился ещё один выходной прямиком котику под хвостик. И сам заступил старшим оперативного наряда, и ответственным по управлению сегодня Бурков. Мало, что полковник, так ещё и педант. Как говорится: «Хошь волком вой, хошь песни пой!» А поскольку воет уже весь наряд, – надавал с утра товарищ полковник заданий – то мне, похоже, выпадает петь. Это-то как раз не беда: моё пение от их воя на слух всё одно неотличимо. А вот то, что не ночевать мне, похоже, в родном кабинете, а значит и любимый диванчик без хозяина простынет, и куча бумажная, которую наметил в это дежурство разгрести, так кучей и останется – это беда!
Руководствуясь принципом «клин клином вышибают» я принялся изучать очередной тупорылый запрос из департамента, когда зазвонил телефон.
– Слушаю, Жехорский!
– Дежурный Абросимов, товарищ полковник!
По установившейся традиции дежурный проглотил приставку «под», а я, по той же традиции, сделал вид, что не заметил.
– Что у тебя?
– Тут такое дело… ЧП у нас. На Центральном рынке обнаружена бесхозная сумка, похоже, взрывное устройство.
– Основания?
– Так старший ГЗ (группа задержания наряда милиции вневедомственной охраны) говорит, что тикает там внутри.
Тикает обычно таймер. А будильник он, сиречь, таймер и есть. Забыл какой-нибудь командированный растяпа – а может, к тому же, и пьяный – сумку, вот тебе и такает. Логично? Логично! А действовать будем по инструкции.
– Ты, Саша, руководство поставил в известность?
– Вас первого, товарищ полковник!
– Значитца, так! Буркову я доложу сам. А ты начальника управления в известность ставь, распорядись, чтобы выставили оцепление, ответственного Центрального отдела напряги и с ЦОУ (Центр оперативного управления нарядами милиции района) пусть наряды стянут поближе. Машина где?
– Так стоит у «Стеллы» уже.
– Хорошо… я сейчас выеду на место. Да, по собачке озаботься, чтоб доставили. И желательно две штуки!
– А две-то зачем, тащь полковник?
– Ты рынок Центральный помнишь? Сколько там одна собака работать будет? До утра? Давай, выполняй!
Ну вот. Пришла пора набрать номер «обожаемого» начальства.
– Сергей Михайлович, это Жехорский, тут у нас на рынке сумку бесхозную нашли, что-то там тикает... Нет, не открывали, дурных нема! Вы как, поедете?
– Нет, Михаил, думаю, ты и сам справишься, тем более что начальство только следы затаптывать может.
Однако не сдержался Сергей Михайлович! Я тут недавно на совещании ляпнул, что, после «приехало начальство», на месте происшествия были затоптаны все следы. Как материалы собирать по делу – этого не дождёшься, а приехать и с важным видом побродить по месту происшествия – это, пожалуйста, особенно ежели пресса уже толчётся. Я за последние двадцать лет так и не смог привыкнуть к этому «методу» руководства личным составом. Однако надо собираться. Эх, бушлат забыл привезти из дома, а в куртке уже холодно совсем. Ну, на машине – не пешком чай! Дежурную папку под мышку и вперёд!

**

О! всё местное начальство уже тут. Так: место оцепили, ленту повесили, народ эвакуировали.
– Здравствуй, Николай Николаевич!
Жму руку начальнику городского управления Зыкову и иду вместе с ним смотреть что там и как.
Вызвавшая такой переполох сумка стоит себе у дальнего прилавка и отсвечивает ярко-синими боками. А баульчик-то внушительный. В такой, взрывчатки чёртова прорва войдёт.
– Кинологи отработали уже?
– Нет, вас ждём! 
О, как! Я фигею, дорогая редакция! Идём к кинологам. Знакомые всё лица и морды тоже. При виде начальства пытаются принять строевую стойку.
– Вольно!  Николай Николаевич, ФСБ вызвали?
– Так рано вроде бы… Дежурному их сообщили, как положено.
– Ладно. Юля, ты с Громом давай к сумке, а ты, Инна, со своей «дворняжкой» отработай территорию второго павильона.
– Ася не дворняжка, товарищ подполковник, – с обидой сообщила блондинка в папуаске с сержантскими погонами, – а бельгийская овчарка!
Угу, помню я, с каким изумлением посмотрела она на щенка, которого ей поручили вести, и спросила у начальника питомника: «А что я буду делать с этой дворняжкой?» С тех пор прошло пять лет, и на счету «дворняжки» не одно раскрытое преступление. Юля с Громом, восточно-европейской овчаркой, псом ныне уже редкой породы, пошли к сумке. Рядом они смотрелись довольно комично: маленькая брюнетка в милицейском бушлатике, серой уставной шапке, и трусящий с левой стороны здоровый, чуть не выше её талии, пёс чепрачного окраса с умной мордой, походивший бы на волка, если не огромные стоячие уши.
Остановившись метрах в двадцати, Юля по инструкции отправляет к сумке собаку. Гром осторожно подходит к прилавку, подле которого стоит сумка, и начинает работать. Через пару минут молча садится возле неё и, повернув голову к хозяйке, послушно ждёт команду. Едрит твой ангидрит! Точно, взрывчатка внутри! Гром ещё ни разу не ошибся за свою восьмилетнюю службу.
– Ну, что, Николай Николаевич, вызывай взрывотехников от смежников, наши, омоновские, в Дагестане нынче, сие тебе известно.
Седой коренастый полковник в форменной сшитой на заказ кожаной куртке с каракулевым воротником пожевал губами и спросил с сомнением:
– А может не точно ещё?
Я помотал головой.
– Точно! Ты знаешь не хуже меня, что Гром не ошибается.
Обречённо махнув рукой, Зыков начал по рации отдавать приказания.
Минут через семь, завывая сиреной, подъехала знакомая белая «Газель»  с надписью «Взрыво-техническая лаборатория ФСБ России».

НИКОЛАЙ

Я что, схожу с ума? Как я могу на это ответить? Откуда мне знать это точно, если подобное происходит со мной впервые? Интересно, у психов есть чувство юмора? Если и дальше так пойдёт, то скоро узнаю про это из первых рук. Я имею в виду от психиатра. Улыбнётся он мне доброй такой улыбкой и скажет: «Не волнуйтесь, больной, ваше чувство юмора вполне совместимо с диагнозом вашей болезни». Когда это началось? Глупый вопрос! Это-то я как раз помню отчётливо. В тот вечер, на базе отдыха, что на берегу Оби. И не то важно: водку мы тогда заедали шашлыками, или шашлыки запивали водкой. Важно другое: Ольге пришла в голову блажь нас троих сфотографировать. Спорить было себе дороже, и мы дружно встали под прицел объектива, скорчив самые немыслимые рожи. Потом была вспышка, много ярче той, что бывает при фотографировании. И был колокол, звук колокола. Неясный, отдалённый. Мне, точно, не померещилось. Шеф тогда подтвердил, что тоже что-то там слышал. Васич, правда, кричал, что всё это фигня, и он-то никакого колокола в упор не слышал. Но по нему было видно, что врёт. И Ольга была какая-то странная. Как она на нас тогда смотрела. А через несколько дней началось ЭТО. Поднялся из метро на площадь Ленина и чуть за столб не ухватился. Прямо посреди площади самый настоящий базар. Не такой, как сейчас, а такой, каким он мог быть в начале прошлого века. Притом, то, что базар, – как есть цветное, а то, что вокруг, – чёрно-белое и в дымке. Сколько длилось наваждение – секунду, две? Не знаю, но пропало быстро. Через несколько дней произошла другая фигня. Вернее, та же, только вид сбоку. Шёл я по новенькому микрорайону и вдруг оказался в лесу дремучем. А с Ленкой как опарафинился? Уже обнял было, и тут от неё таким холодом обдало, что невольно отпрянул. Обиделась, понятно. Стала во мне измену искать. Баба она завсегда так: если мужик неласков, значит, завёл другую. Дела… А что самое главное: каждый раз когда такие чудеса со мной случаются, слышу я колокол и с каждым разом всё отчётливее. А вот и Центральный рынок. Толпа по одну сторону оцепления, милицейские – по другую. Всё путём. Вылажу из «Газели» и иду к смежникам. Крепко жму руку Шефу, – он нынче старший наряда – здороваюсь с остальными двуногими и четвероногими. Говорите, тикает? И Гром сел? Гром – это серьёзно. Обмениваюсь с псом уважительными взглядами. Говорю Михаилу: «Пойду, гляну, на что это там Гром среагировал».  Уточняет: «Без костюма?» – «Ага, – говорю, – пока чисто посмотреть». Подхожу к сумке. На первый взгляд, ничего особенного.  Начинаю присаживаться на корточки. Навстречу несётся ослепительная вспышка и разрывающий перепонки гул набата.
 
МИХАИЛ (сокращено полностью)

ГЛЕБ

Когда на столик была выставлена четвёртая бутылка я быстро встал и без особых усилий перемахнул с нижней полки на верхнюю. Внизу сначала удивились, потом возмутились, потом пытались усовестить, потом стали браниться, потом про меня забыли. Вот и ладушки! Им-то чего не пить? Они как-никак на отдыхе. А я, всяко, на работе. Мне эту троицу, ладно бы охранять, как бы тащить на себе не пришлось. Ох уж мне эта охота! Господину Побегайле, – наградили предки фамилией! – работодателю моему и «благодетелю», этому точно охота. Двум ближним замам его, что шкворчат теперь на нижней полке, им, толи охота, толи неохота – поди, их хитрожопых, разбери. А мне неохота, ох, как мне неохота! Особенно сейчас, когда только-только схоронили Кольку. А был ли он там, в том закрытом гробу? Говорят, что сапёр ошибается один раз в жизни. А тут и ошибиться-то не успел – сразу в куски. Макарыч говорит, что он только наклоняться к грёбаной сумке начал. Макарыч переживает Колькину гибель шибче остальных. Хотя, если разобраться, чем он виноват? Тем, что вызвал Кольку к этой треклятой сумке? Так он конкретно Ерша не заказывал, кого прислали – того прислали. Ольга тоже ходит как в воду опущенная. Что-то с ней после гибели Кольки произошло, не пойму что. Ладно, вернусь с охоты – разберусь. И чего эти бриджи постоянно трусы промеж ягодиц заталкивают? В трико было бы куда как удобней. Так нет, мало ему охоты, подавай ещё и историческую реконструкцию: всё точь-в-точь как сто лет назад. Еле-еле тельняшку отстоял. Будто в те времена моряки на охоту не ходили? А «Тигра» и отстаивать не пришлось. Понравился мужикам карабин. В остальном пришлось уступить. Бриджи, сапоги на меху, бекеша, малахай, ну и прочая мелочь. Ладно, хоть за всё это из собственного кармана платить не пришлось. «Благодетель» в виде презента отвалил. У него для такого случая особое ателье имеется, там всё по меркам и пошили.
 
**

Проснулся я сразу, как только проводница коснулась моей ноги.
– Подъезжаем?
Она кивнула, горестно вздохнула и покинула купе, плотно притворив за собой дверь. Причину её печали я понял сразу, как спрыгнул с полки. Господин Побегайла похрапывал на своём месте, а оба зама приютились на полке напротив. Очевидно, одному из них не хватило сил взобраться наверх, из чего я сделал вывод, что выгрузка личного состава будет проходить в экстремальных условиях. И, к сожалению, не ошибся. Колёса состава, пересчитав положенное количество стыков, уже замерли подле перрона станции Барабинск, а я только-только привел своих спутников в сидячее положение. Ладно, одевать особо не пришлось, поскольку они  и не раздевались. Бекешу на плечи, малахай на голову, скарб «страдальца» на плечо, самого «страдальца» под руку, и, «давай, перебирай ногами!», на перрон. Оставляю подопечного на попечительство ночки метельной и за следующим. Пока тащил второго, думал, что увижу первого лежащим на снегу, но обошлось. Стоит, родимый, и даже чего-то там соображает. Бекешу застегнул и рукавицы надел. Третьего красавца выгрузил уже под зелёный сигнал светофора. Помчался в купе за своими вещами. На перрон ступил, когда за спиной лязгнули буфера. Успел! А где «страдальцы»? Вон они, опираясь друг на друга, волочатся в сторону вокзала. Шагнул следом. Вспомнил, что когда садились в поезд сунул билет вместе с паспортом в сидор. На ходу скинул вещмешок и только потянулся к кармашку, как правая нога, попав на лёд, пошла в сторону. Если уж падать, то только не на карабин! Извернулся в воздухе и приземлился как надо. Сидор, понятно, отпустил, и тот падал сам по себе в некотором от нас с «Тигром» отдалении. Чертыхаясь, принял вертикальное положение и тут же оказался внутри снежного вихря. Замер на месте, прикрыв от колючего снега лицо рукой. В уши ворвался близкий удар колокола. У них, что, церковь рядом с вокзалом?

МИХАИЛ (с сокращениями)

…

Я перечитал письмо от нотариуса ещё раз, отложил бланк в сторону и откинулся на спинку кресла. Чудны дела твои, Господи! Я, конечно, помнил о том, что в Питере у меня был – я ведь даже не знал, жив он или нет – двоюродный дед Юзеф. О нём у меня остались самые смутные воспоминания. Я ведь был совсем мальцом, когда в первый и последний раз навещал деда Юзю в его коммунальной квартире в старом питерском доме где-то в районе Сенной площади. Когда же я получал о нём последнюю весточку? Лет тридцать назад? Как не все сорок! И вот теперь меня приглашают вступить в права наследования. Недвижимость почитай в центре Питера и счёт в банке. Интересно, какая на счету сумма? Хотя, если продать одну квартиру и то нехило выйдет. Надо ехать.
Ускорил отъезд, как ни странно,  мой непосредственный начальник. Пригласил в кабинет, вроде как по делу. Потом сказал, не глядя в глаза, что видел проект нового штатного расписания, того, что для полиции. Так в нём моей должности нет. Вывод предложил делать самому. Дело нехитрое: должность сокращают, возраст пенсионный – не служить мне в полиции. Кабы не наследство деда Юзи, так и загрустил бы, наверное. А так, вышло как в песне Галича, в исполнении Высоцкого на старой магнитофонной ленте: «Появляюсь на службу я в пятницу, посылаю начальство я в задницу…». И как стал я оформлять пенсию, так перестал засиживаться на службе дольше положенного, а потом и вовсе обнаглел: взял впервые в жизни кратковременный отпуск для решения неотложных дел по семейным, стало быть, обстоятельствам и отбыл в северную столицу России город Санкт-Петербург.
 
**

Ещё на трапе самолёта придавило меня к земле тяжёлое питерское небо, и хлестанул по лицу солёный балтийский ветер. И пусть про соль я приврал, но и без неё ветерок пробирал до костей.
В зоне прилёта меня ожидал господин Розенфельд. Он был примерно одних со мной лет и ничем не отличался от типичных представителей своей национальности: чёрные кучерявые слегка тронутые сединой волосы, умное лицо и глаза, вобравшие в себя печаль многих поколений.
Пока шло опознание, пока мы приветствовали друг друга, пока я сообщал нотариусу, что другого багажа кроме сумки, той, что в руках, у меня нет – всё это время он косил взглядом за моё плечо. Это слегка раздражало, но не заставило меня обернуться. Я ждал приглашения на выход, но Розенфельд спросил:
– Вы прилетели один?
Я, конечно, удивился, и, конечно, хотел ответить, что, да, я прилетел один, но нотариус так выразительно повёл глазами за моё плечо, что я закрыл рот и обернулся. Потом снова посмотрел на Розенфельда и произнёс совсем не то, что собирался:
– Похоже, что не один. Извините.
Я оставил сумку возле Розенфельда, сам подошел к Ольге, приложился щекой к её холодной щеке, потом спросил:
– Ты как здесь?
– Прилетела с тобой одним рейсом. Миша, мне надо с тобой поговорить!
Я всегда знал Ольгу как абсолютно адекватного человека, неспособного совершать необдуманные поступки, потому просто одной рукой подхватил её сумку, другой взял под локоток и подвел к нотариусу.
– Знакомьтесь, Ольга, моя родственница!
Если у Розенфельда и возникли на этот счёт какие-то сомнения, то он их никак не выказал, а лишь изобразил вежливую улыбку и пригласил нас пройти к выходу.
Иномарка, в которую мы погрузились, – сумки в багажник, мы с Ольгой на заднее сидение, Розенфельд за руль – была не только относительно новая, но ещё и забугорная, не наш российский девайс. Оно и понятно. Для нотариуса машина не столько средство передвижения, сколько вещь, непосредственно влияющая на степень доверия клиента.
По пути, в основном, молчали. Не доезжая до Сенной свернули в переулок, потом под арку, и встали внутри двора-колодца перед невыразительной дверью. Поднялись по обшарпанной лестнице на третий этаж. Нотариус открыл столь же невзрачную, как и лестница, дверь, и мы вошли на кухню той самой коммунальной квартиры, где я в своё время навещал деда Юзека.
– Это ж, вроде, кухня? – произнесла, оглядевшись, Ольга.
– Она самая, – весело подтвердил я.
– Фигня какая, – фыркнула Ольга.
– Так это мы зашли с чёрного хода, – невинным тоном пояснил я. – А с парадного и вход в прихожую, и лестница получше, и лифт есть.
Ольга в недоумении посмотрела на Розенфельда.  Тот, не глядя на неё, скороговоркой выпалил:
– У парадной негде машину поставить. Вот ключи и визитка. Завтра жду вас, Михаил Макарович, у себя в конторе, или, может, за вами заехать?
– Не стоит утруждаться, – ответил я, читая визитку. – Если я правильно сориентировался, ваш офис минутах в пятнадцати отсюда? Пройдусь пешком!
– Как угодно, – кивнул нотариус. – Засим, позвольте откланяться!
Он исчез, притворив за собой дверь чёрного хода, а мы с Ольгой отправились осматривать квартиру. Ещё из письма Розенфельда, где была указана наследованная площадь, я извлёк информацию о том, что деду Юзеку каким-то образом удалось расселить коммуналку и стать единственным владельцем большой квартиры. То, что квартира, оказывается, располагалась в двух уровнях, стало для меня сюрпризом. Правда, этажом выше была только одна комната, зато какая! Если весь нижний этаж был обставлен в современном стиле, то эта комната была оборудована в стиле модерн, столь популярном в начале XX века.
– Прямо музей! – удивилась Ольга.
– Определённое сходство есть, – вынужден был согласиться я. – Однако пора и заселяться, как ты думаешь? Выбери комнату, и приводи себя в порядок. Ванную, думаю, отыщешь? Вот и ладно. Встречаемся через час на кухне.
Я первым успел принять душ, и пока Ольга смывала с себя пыль новосибирских улиц, смотался в ближайший магазинчик. Так что, когда она, раскрасневшаяся, в тюрбане из полотенца на мокрых волосах и халате появилась на кухне, стол был уже накрыт. Разлить янтарное вино по хрусталю было делом даже не минуты. Наши бокалы встретились над столом с благородным звоном. Живительная влага благотворным образом сказалась на пищеварении, и вскоре тарелки со всякой снедью заметно опустели. Не дождавшись этого от меня, Ольга сама разлила вино и приглашающе подняла бокал. Но я отрицательно помотал головой.
– Сначала расскажи, что заставило тебя идти по моему следу?
Ольга в одиночку выпила вино, отставила бокал и посмотрела мне прямо в глаза.
– Только обещай, что не будешь перебивать.
– Не буду, говори.
– Ты ведь слышал, что Ведьма это не просто мой боевой псевдоним.
Я, держа данное слово, лишь неопределённо пожал плечами, и она продолжила:
– Думай, что хочешь, но доля истины в этом есть!
«В чём в этом?» – хотел спросить я, но опять промолчал, поощрив её взглядом на продолжение монолога.
– Я действительно  могу чувствовать беду, но в тот раз случилось нечто для меня непонятное.
Я свёл брови к переносице, пытаясь разобраться в сказанном. Ольга заметила это и тут же поспешила мне на помощь.
– Я имею в виду тот злополучный снимок, там, возле домика на берегу Оби. Когда я нажала на спуск, произошла вспышка слишком яркая для фотоаппарата. Так вот, чтоб ты знал, у моей «мыльницы» вообще нет вспышки! И колокол, ты ведь тоже его слышал, верно?
Я неохотно кивнул головой.
– Но даже не это главное. Понимаешь, я тогда вдруг ясно поняла, что вас троих ждёт что-то необычное, но вовсе не смерть! И когда погиб Коля я ужасно растерялась. Потом, глядя на запаянный гроб, я вдруг чётко осознала: Коли там нет!
Это было уже слишком. Я возмущённо открыл рот, но Ольга меня остановила.
– Ты обещал!
Верно. Я закрыл рот и кивнул головой – продолжай.
– Миша, можешь считать меня кем угодно, но Колю перед самым взрывом или даже во время его подменили! Не смотри на меня так. Мне и самой иногда кажется, что у меня крыша едет. Ведь Лена опознала его останки. Но ты же понимаешь: опознавать-то было нечего. Верно, о таких вещах думать надо молча. И поверь, я бы молчала, но после исчезновения Глеба у меня в голове прояснилось: они оба живы и находятся где-то рядом друг с другом. А тебе я говорю всё это лишь потому, что ты будешь следующим.
Припечатала, так припечатала! Она уже замолкла, а я всё ещё сидел, не зная, что и ответить. И чем дольше я сидел, тем яснее понимал: нет у меня на её слова управы! Больно ладно она всё склеила, ни одного зазора не оставила.
– Выходит, моё нечаянное наследство это дорога к ребятам? – спросил я, наконец.
– Думаю, что да! – Ольга облегчённо вздохнула, она ведь прекрасно понимала, как сейчас рисковала.
– Если это так, то счёт идёт на дни, если не на часы, – сказал я задумчиво.
– И я теперь от тебя никуда не отойду! – твёрдо заявила Ольга.
– Но зачем тебе это? – спросил я.
– Когда ЭТО случится, хочу попробовать уйти вместе с тобой!
Я посмотрел на её решительное лицо и понял: отговаривать бесполезно.
– Согласен, за одним исключением. В отдельные места я всё-таки буду ходить один. А так, будь рядом, не возражаю. А теперь – наливай!

**

Следующее утро основательно проветрило небо над городом, разметав по сторонам тучи; прояснилось и у меня в голове. После того, как я переспал с ним ночь, бред, которым накормила меня Ольга, уже не казался мне столь же убедительным, как вчера. Но, сомнения сомнениями, а уберечь от убытков близких мне людей я был обязан. Поэтому, прибыв по указанному в визитке адресу и вступив в права наследства, я с помощью того же Розенфельда тут же составил уже своё завещание. Теперь, если Ведьмины пророчества окажутся-таки правдой, моя родня не пострадает хотя бы материально. И, я бы сказал, весьма даже не пострадает. Из нотариальной конторы мы переместились в банк, где мне пришлось ставить много подписей. И с каждой подписью я становился только богаче. Несколько росчерков пера и я уже владелец рублёвого счёта с приятным количеством нулей. Ещё несколько движений кисти и в моём активе ещё один счёт, теперь валютный. Нулей в нём меньше ровно на один, но это, странным образом, не мешает удвоению моего капитала. Завершается экскурсия по банку посещением хранилища. Ключ от ячейки «где деньги лежат» мне загодя вручил господин Розенфельд, сам же остался наверху.
И что мы тут имеем? Две пачки денег: рубли и евро – эти сразу в карман. Несколько деревянных ящичков разного размера, тетрадь в кожаном переплёте и папка с бумагами. Начинаю с самого длинного ящичка. В нём разместилась коллекция монет. Каждая монета в прозрачном пакетике. После осмотра меняю первоначальный вывод. Это не коллекция. Скорее, заначка на чёрный день. В ящичке поменьше лежало несколько ювелирных украшений, явно старинных. Вещицы изящные, наверняка дорогие, и наверняка припасены на тот же чёрный день. А в этой коробке один лишь ключ. Старинный и, похоже, от сейфа. Забираю ключ и драгоценности, монеты возвращаю в сейф. Мельком заглядываю в тетрадь. Большая часть листов пригодна для заполнения. Остальные безнадёжно испорчены цифрами, записанными разновеликими группами через пробелы. С трудом сдерживаю стон: только не ЭТО! Но ЭТО, определённо, именно ТО, и с ЭТИМ я буду разбираться дома. Теперь бумаги. Молодец, деда Юзя! Опись монет и украшений с указанием рыночной стоимости в двух экземлярах. Один забираю – другой оставляю в папке. Некоторые бумаги вызывают лёгкое недоумение. Забираю их с собой, чтобы показать Розенфельду – пусть прояснит ситуацию. Остальные (важные, но сейчас не нужные) оставляю в папке, а ту кладу в ячейку рядом с коробками. Закрываю ячейку и наверх. Нотариус ожидает моего возвращения в холе за столиком. Подсаживаюсь к нему. Молча кладу перед ним бумаги. Смотрит, кивает головой.
– Доверенность на автомобиль, оформлена по всем правилам. Вот ключи. – Выкладывает на столик брелок с ключами. – Если есть права можете забирать и ездить. Гараж, правда, далековато, зато около метро. Впрочем, можете оставлять машину во дворе, ворота на ночь запираются.
– А если надо будет уехать или приехать ночью? – Какой я, однако, зануда.
Нотариус пожимает плечами.
– Вызовете дворника, дадите ему купюру, он всё сделает.
Переходит к следующей бумаге.
– Это Герцог, овчарка, собака вашего деда. Сейчас он в собачьей гостинице. Адрес тут указан. Это тоже часть вашего наследства. Пёс своенравный, признаёт только своих. Если вас не признает, не подскажу, как вам и быть.
Ладно, будем решать вопросы по мере их поступления. С Розенфельдом прощаюсь у метро. Еду в гараж. Действительно, далековато. Но и то, что рядом с метро, тоже, правда.
Осёдлываю серебристый седан с мерседесовской эмблемой на капоте и осторожно – город-то чужой! – еду за Герцогом.
Вместе со служащим гостиницы подходим к вольеру. Красив, чертяка! Но норов, правда, крутой. Рычит и скалится. Осторожно протягиваю к решётке руку. На морде недоумение, подходит к решётке, принюхивается. Ничего удивительного. Рука-то моя в перчатке. Пару старых перчаток я нашёл в бардачке. Запах хозяина сбивает пса с толку. Начинает поскуливать. Ну, что, рискнём? Киваю служке. Тот открывает дверь вольера. Осторожно вхожу. Смотрит настороженно, но не рычит. Подхожу вплотную, медленно протягиваю руку к голове, глажу.
– Ну что, злобная тварь из тёмного леса, поедем домой?
Посмотрел: не зло – тоскливо. Ну, всё, какой-никакой контакт установлен. Надеваю на пса намордник, беру на поводок и веду к машине. Узнал… узнал, клыкастый, хозяеву тачку! Ладно, прыгай на заднее сиденье, и поедем знакомиться с Ольгой…
И впрямь ведьма. Укротила пса в пять минут. Смотрит на неё с обожанием, а на меня всё ещё с подозрением. Ладно, милуйтесь, а я пока пойду, тетрадку почитаю.

**

Похоже, дед до самой смерти оставался романтиком. Иначе, зачем бы он для своих записей стал использовать шифр, который сам же давным-давно придумал для меня и моего двоюродного брата Марека, когда мы в детстве играли в шпионов? Занятие это, конечно, не сложное, но очень трудоёмкое, как для того, кто шифрует, так и для того, кто осуществляет обратный процесс. Шифр был прост и надёжен, как банковский сейф – то есть, не на сто процентов, но близко к этому. Ключом к шифру являлась книга определённого года издания. В огромной дедовой библиотеке нужный фолиант нашёлся не сразу. Но вот книга на столе. Вооружаюсь карандашом, чистыми листами бумаги, открываю тетрадь, принесённую из банковской ячейки, и приступаю к работе.
Закончил где-то под утро и сразу завалился спать, оставив чтение на потом.
Проснулся ближе к обеду, наскоро перекусил и сел за чтение. Ольга и Герцог отнеслись к моей занятости с пониманием, затерялись где-то в недрах квартиры, иногда были слышны, но не мешали. Вчера, расшифрованный текст – пусть тогда это было и поверхностное суждение – показался мне, как бы это помягче выразиться, странным. Сегодня, после внимательного прочтения, он уже казался более чем странным. Это был либо сюжет для фантастического рассказа, либо основание для заключения в психиатрическую лечебницу. Теперь я знал точно: дед Юзек не страдал романтизмом, когда шифровал свои записи. Он точно не был писателем, а, значит, вполне мог сойти за психа, прочти его записки кто посторонний. Я вновь склонился над тетрадкой и стал перечитывать теперь уже отдельные фрагменты текста, которые при первом прочтении подчеркнул красным карандашом. «… записи попали ко мне уже основательно подпорченными. Удалось восстановить не более половины первоначального текста. Остальное пришлось додумывать…» «… Выходит, что это зеркало такая же реликвия рода Жехорских, как и фамильный крестик…» Я догадывался о каком зеркале идет речь. Огромное, выше человеческого роста, закреплённое на специальной подставке, оно стоит в комнате на втором этаже. С крестиком было ещё проще: он висел на моей груди. По семейной традиции он передавался старшему сыну главы рода. Не буду врать, что всегда носил крестик на шее. Когда он попал мне в руки, я, как и общество в целом, придерживался отрицания религии. Но как семейную святыню я хранил его с надлежащим усердием и почтением. Крестик серебряный, XVI века. Это я знал точно, поскольку не поленился провести соответствующую экспертизу, в наглую использовав для этого служебное оборудование. Перехожу к следующему подчёркнутому фрагменту: «… Мне и самому трудно в это поверить, но зеркало является дверью в прошлое, скорее всего, в начало XX века. К этому периоду относятся все вещи указанные в описи…» Господи, зачем он шифровал опись? Ведь она заняла большую часть текста. Тут дед явно перестраховался. Остались два последних фрагмента. «… Как только вся обстановка будет воссоздана, на зеркале откроется замочная скважина, вставив в которую родовой крестик можно  будет открыть дверь…» «… Осталась последняя вещь. Потом вызываю Михаила».
Я закрыл тетрадь и прикрыл глаза, пытаясь унять обуревавшие меня чувства. Произошло невозможное! Домыслы Ольги и записи деда удивительным образом соединились, превратив два бреда в одну логику. Какого предмета не хватало в комнате наверху, я знал уже через час, сличив опись с наличностью.
Громко крикнул Ольгу. Явилась незамедлительно, в сопровождении Герцога. Я усадил её за стол, положил перед ней тетрадь и вышел из комнаты, а потом и из квартиры, и из дома, надеясь на воздухе унять внутреннюю дрожь. Перешёл дорогу и облокотился на парапет, за которым блестела тяжёлая, маслянистая, непроницаемая гладь канала. Вид этой неживой воды, мой силуэт, отражённый в ней на фоне старинного дома за моей спиной, странным образом уняли дрожь и переключили мысли на совершеннейшую бессмыслицу. Я вдруг подумал: и сто, и двести лет назад, кто-то стоял на этом же месте, и отражался в этой же воде на фоне этого же особняка. И вода, наверное, хранит это отражение. А может ли она отринуть его, хотя бы на миг, и поставить рядом со мной призрак из давно ушедшей эпохи? И ведь домечтался, ёлки точёные! Когда, рядом с моим, в холодной воде появилось отражение другого силуэта, меня чуть Кондратий не хватил. Ладно, Ольга не стала молчать и первой же фразой разрушила наваждение.
– Крестик, про который говорится в тексте, это тот самый?
– Определённо, он. – Я повернулся к ней. – Пойдём домой или погуляем?
– Лучше погуляем. За квартирой Герцог присмотрит, а мне надо изучить эту часть города в спокойной обстановке. Она ведь с начала прошлого века не сильно изменилась? Когда попадём туда, это может пригодиться.
Я согласно кивнул головой, и два, казалось бы, психически здоровых человека отправились изучать город, чтобы сто лет назад уже не тратить на это время.

**

Я сидел в кресле, облачённый в халат, найденный среди дедовых вещей, и тапочки из того же гардероба и крутил в руках массивный ключ, взятый мной из банковской ячейки. Ольга сидела рядом в таком же кресле и следила за моими манипуляциями.
– Кажется, это от сейфа, – произнесла она, – и притом старинного.
Я согласно кивнул головой и взглянул на неё. В этих мебелях смотрится шикарно!
– Пойдём искать сейф? – предложил я.
Она тут же встала и направилась к лестнице на второй этаж.
– Ты уверена, что начинать надо оттуда?
Ольга на ходу обернулась.
– А ты, разве нет?
И тут она была, конечно, права. Где ещё искать старинный сейф, как не в комнате-музее?
Минут через пятнадцать искомое было обнаружено. Одна из секций книжного шкафа отодвинулась и открыла вид на бронированную дверь замурованного в стену сейфа. Шифр скорее всего означал год. Начали с 1900, каждый следующий раз добавляя по одной цифре. Искомая комбинация была 1916. Я повернул ключ, открыл дверь, и мы уставились на содержимое сейфа. Пачка царских бон разного достоинства. Внушительная стопочка золотых десяток царской чеканки с благородным профилем последнего российского царя на аверсе и двуглавым орлом на реверсе. Тут же целый арсенал: револьвер, браунинг и маузер в деревянной кобуре. Плюс коробки с патронами. После того как мы вдоволь налюбовались раритетами, я сложил всё в сейф, добавил туда драгоценности из банковской ячейки и запер дверцу.
– Думаю, что в 1916 году сейф будет на месте со всем содержимым, – пояснил я Ольге. – Ведь и он сам, и его содержимое – всё оттуда.
– А нам, значит, туда… – задумчиво произнесла Ольга.
– У тебя есть сомнения?
Ольга отрицательно покачала головой.
– С ключом не расставайся, – посоветовала она.
Я кивнул.
– Ключ буду постоянно носить в кармане.

**

Мелодичный звонок известил о том, что к нам пожаловали гости. Ольга оказалась в прихожей раньше меня и спросила через дверь, кому мы так срочно понадобились. Выслушав ответ, повернула ко мне удивлённое лицо.
– Говорят, мебель привезли.
– Раз привезли – пусть заносят, – после непродолжительного раздумья решил я. – Откроешь, когда я Герцога запру.
 Я закрыл пса на втором этаже, а когда спустился вниз, то увидел двух молодцов, которые под присмотром Ольги раскрывали какую-то упаковку. Вскоре на обозрение предстала совершенно очаровательная банкетка старинной работы. Не трудно было догадаться, что её заказал ещё дед Юзек.
– Что я вам должен? – поинтересовался я у молодцов.
Получив заверения, что кроме пары подписей – ничего, я попросил Ольгу уладить формальности, а сам подхватил банкетку и понёс её наверх. Ведь единственным местом, где она могла находиться, была комната-музей на втором этаже. Через дверь прошёл удачно: и Герцога не выпустил, и музейную вещицу не поцарапал. Когда ставил банкетку перед зеркалом, вдруг осознал, что это именно та самая вещь из описи, которой не доставало в наличии. Но было уже поздно. Сначала, жалобно скуля, забился под стол Герцог. Я с удивлением посмотрел на него, а он полными ужаса глазами смотрел на что-то за моей спиной. Я обернулся и увидел, что поверхность зеркала перестала отражать предметы, а вместо этого источает матовый белый свет. Слева на раме, на уровне моей груди, прямо на глазах образуется выемка, напоминающая по форме крестик. Я хотел попятиться от греха, но в этот миг крестик, что до этого мирно покоился на моей груди, вырвался через ворот наружу и приложился к выемке. Свет из матового стал ослепительным. Я невольно зажмурил глаза. В уши ударил близкий звук колокола.

Глава третья (с сокращениями)
НИКОЛАЙ

Сознание вернулось вместе с адской головной болью. Право, лучше бы я остался в беспамятстве. Боль невыносима. Она долбит изнутри по черепу, словно ищет дорогу наружу. Мало ей меня, боль жаждет заполнить собой весь мир. Пусть забирает всё, лишь бы меня оставила в покое! Я чувствую: ещё немного и череп взорвётся, разлетевшись на тысячи мелких осколков. Взорвётся… Взрыв… Был взрыв! И я был внутри этого взрыва. Или я и сейчас внутри него? А что было раньше? Какой всплеск боли! Я и не предполагал, что она может быть ещё сильнее. И чей-то крик. Рядом. Совсем близко. Кто это так отчаянно вскрикнул? Стоп! Лучше не думать. Боль наказывает за мысли. Надо успокоиться и просто полежать с закрытыми глазами… Стало чуть легче. Снаружи грохот и треск. Эти звуки мне знакомы. Я знаю что это. Так рвутся снаряды и работают пулемёты. Это бой. Я внутри боя? Надо попытаться открыть глаза. Не так резко! Новый всплеск боли и новый крик. Господи, да ведь это же мой крик! Значит и в первый раз кричал я? Осторожно, потихонечку разлепляю веки. Перед глазами пелена. За ней красновато-рыжие комья земли, потом небо, серое от дыма. Закрываю глаза. Надо передохнуть и подумать. Совсем чуть-чуть. Только о том, что увидел. Дым, взрывы, стрельба. Всё-таки бой. Комья земли. Окоп? Скорее воронка от снаряда. Я лежу на дне воронки. Был близкий разрыв снаряда, и меня отбросило на дно воронки. Головная боль – это контузия. Есть ли другие раны? Пока не знаю. Сначала надо убрать боль. Эк хватил! Ладно, не убрать, хотя бы притупить. Я ведь этому учился. Давай, боль, давай, стекай к плечам и по рукам в землю. Какая же она тягучая! Устал так, будто вагон угля разгрузил, а сцедил-то всего ничего. Но пока и этого хватит. Открываю глаза. Пелена стала более прозрачной, но пейзаж не изменился. Насчёт воронки это я правильно сообразил. А что за бой? С трудом сажусь, опираясь на руки. Пытаюсь осмотреть себя. Крови, вроде, не видно. Уже легче. А во что это я одет? Но ведь? Ору от боли и валюсь на спину, сжав голову ладонями.
Сколько я был в отключке? Судя по тому, что бой не сильно-то и удалился – недолго. Только не думать «что?» да «как?», дыбы не спровоцировать боль на новый удар. Буду исходить только из фактов. На мне форма солдата Русской императорской армии времён Первой мировой войны. Значит, я участник исторической реконструкции сражения между русской и германской армиями, произошедшего в августе 1916 года вблизи… Ой! Какая разница вблизи чего? Мы шли в атаку. Пиротехники чего-то перемудрили, и вместо имитации получился настоящий взрыв. Спасибо – не убили. Но спасибо я скажу после того, как набью кому-то из них морду! Хватаю лежащую рядом винтовку и выкарабкиваюсь из воронки. Встаю на ноги, опираясь на оружие, как на костыль. Невдалеке какие-то люди. Кричать нет сил, но они и так меня заметили и идут ко мне. Делаю шаг и вижу стремительно несущуюся навстречу взгляду землю…

…

Четвёртый день брожу по Петрограду среди хмурых нахохлившихся домов стылых рабочих окраин. Здешнее небо подёрнуто серой дымной пеленой, и можно только догадываться, что там за ней: такие же серые тучи или лазурь бесконечная. В центре города всё по-другому. Чистые метёные тротуары, чистая ухоженная публика. Но там нет места для серых солдатских шинелей, если они пребывают сами по себе, а не внутри грозящего штыками небу строя. Под барабанный бой, с развёрнутым знаменем, – ать-два! – ать-два! – это, пожалуйста, это хоть по Невскому. Чудо-богатыри! Каждый на своём месте, как ровные буквы парадной реляции. А выпавшая из строя буква – это уже не буква, а клякса. Нет, напрямую тебе об этом никто не скажет. Но понять дадут. Взглядом. Неодобрительным, или холодным, мимо, как и нет тебя вовсе. Здесь же, среди высоченных труб и закопчённых корпусов питерских заводов – небо, его, сколько не копти, оно всё одно копоть на тебя же и отринет – моя серенькая шинель вполне даже комильфо. Хотя, взглядами и здесь не ласкают. Понятное дело – пришлый! А что делать, если не знаю я, где до фронта обитал и работал Николай Ежов? Мне простительно, у меня тяжёлая контузия. Даже отпуск для поправки здоровья выправили. А потом – в часть! А что мне там, на фронте, делать, когда через два месяца грянет в Петрограде революция? Я-то это точно знаю! И место моё здесь. Вот только за что зацепиться?
– Колька, Ежов!
Ух ты, как колотнулось сердце! Оборачиваюсь на голос. Рабочий парень моего возраста, улыбаясь, идёт ко мне. Осторожно улыбаюсь в ответ, жму протянутую руку. Смотрит недоумённо.
– Ты чего, Николай, это же я, Фрол!
– Извини, Фрол, – стараюсь придать голосу вины, – я после госпиталя, сильно контузило меня на фронте, всю память отшибло.
– Вот беда! – сочувствует Фрол. – И что, совсем ничего не помнишь?
Пожимаю плечами.
– Не то чтобы совсем, но вот людей почти не помню.
Смотрит как-то странно, будто решается на что-то. Потом подвигается ближе.
– Слушай, Николай, а пойдём-ка со мной? Тут у нас собрание намечается, расскажешь: как там на войне.
Вот так. Всё очень просто. И удивляться нечему. Главным было найти то место, где тебя знают. Чужака не примут. А своего, да ещё фронтовика, – как такого не привлечь к борьбе с самодержавием? Время теперь такое: предреволюционное. Но мне сразу соглашаться не след. Говорю, как бы в сомнении:
– Так я с фронта почитай три месяца…
– Ничего! – хлопает меня по плечу Фрол. – Что было, про то и расскажешь. Идём?
– Пошли… – не убирая из голоса сомнения, соглашаюсь я…
Дыра в заборе позволила нам проникнуть на территорию завода – я здесь работал? Дошли до котельной. Внутри гудело пламя. Кочегары то и дело подбрасывали в жадно разевающие пасти топки уголь. Один заступил нам дорогу. Поздоровался с Фролом, подозрительно покосился на меня.
– Ты что, не узнаёшь его? – спросил Фрол. – Это же Колька Ежов!
– Я и смотрю, он не он, – произнёс кочегар. В его голосе слышалось явное сомнение.
– Ты не смотри, что он такой, – поспешил успокоить кочегара Фрол. – Его на фронте контузило, напрочь парню память отшибло.
– А-а… – протянул кочегар. – То-то, я смотрю… Ты на собрание?
– А то куда же?
– И этого с собой?
– И что с того? Сам понимать должён: нам люди с боевым опытом во как нужны! А то, что без памяти… Может оно и лучше?
Я старательно изображал, что не слышу их разговора, а про себя радовался – всё шло как надо!

**

– … Вот и кончился мой отпуск, Фрол! В четверг на комиссию, а потом, наверняка, на фронт.
Фрол был явно обеспокоен моим сообщением. Переспросил:
– В четверг, говоришь? Это, стало быть, через три дня?
Киваю: – Стало быть, так.
Призадумался мой куратор. И я его хорошо понимаю. Окружил, понимаешь, фронтовика товарищеской заботой. Таскал по митингам да собраниям. Снабжал нужной литературой – благо тот хоть и мало, но грамотный. Присматривался. И только-только начал привлекать к революционной деятельности (помогал я один раз прокламации распространять), как того обратно на фронт отправляют. Дела… Это он так сказал: – Дела… – и заторопился вдруг, сказав напоследок: – Ты, вот что, сильно-то не кручинься. Давай я к тебе вечерком забегу, тогда всё и обсудим в подробностях. Лады?
Я пожал плечами.
– Ну, вот и договорились! – Фрол взметнулся и убежал, думаю, судьбу мою решать.
На исходе года темнеет быстро, а под метель так и ещё быстрее. Идём с Фролом по свежему снежку от одного тусклого фонаря до другого. Он как пришёл вечером, так сразу и велел собираться. На мой вопрос «куда?» со значением в голосе сообщил: «Тут с тобой один товарищ поговорить хочет». Слово «товарищ» он выделил особо.
Двое у стены. При нашем приближении один выходит под фонарь, обращается:
– Браточки, прикурить не дадите?
Фрол торопливо – видимо, чтобы я не опередил – тянет из кармана спички. Проситель, прикуривая, как бы невзначай, освещает лицо Фрола дополнительным светом. Вместо пароля фейсконтроль, понятно… Вскоре сворачиваем в подворотню. Тень, ещё одна, но к нам больше никто не подходит. Тёмный подъезд, шаткая деревянная лестница. В прихожей неожиданно светло. Нас окружают. Фрол молча поднимает руки. Следую его примеру. Это что – обыск? Фигня это, товарищи, а не обыск! Захотел бы – РПГ пронес. Да, работы непочатый край! Фрол ведёт меня в небольшую комнату. Мебели, кроме стола и двух стульев, никакой. На столе керосиновая лампа с притушенным фитилём. Фрол подталкивает меня к свободному стулу, и произносит в направлении стула занятого:
– Привёл, товарищ Матвей!
В ответ молчание. Но Фрол, видимо, знает роль наизусть. Он ждёт, пока я не усядусь, потом добавляет в лампе свет, и, как бы невзначай, подвигает её ближе ко мне, поворачивается и покидает комнату.  Грамотно: лампа и лицо моё освещает, и глаза мне слегка слепит. Но лишь слегка. Потому общее представление о сидящем напротив мужчине составить можно. Одет как мастеровой, средних лет, пышные усы – настоящие ли?
– Ну, здравствуй, товарищ Ежов! – произносит мой визави, но руки не протягивает.
Осторожно отвечаю:
– Здравствуйте…
– Товарищ Матвей, – подсказывает собеседник. – Зови меня: товарищ Матвей.
Киваю головой, изображая робость. А товарищ Матвей, тем временем, в форме дружеской беседы начинает допрос. И чем дольше длится беседа, тем становится ясней: никакой он не рабочий, по крайней мере, несколько последних лет. Профессиональный революционер? Несомненно! Из интеллигентов? Очень может быть! А потому, Ёрш (я ведь всё-таки ещё и Николай Ершов), следи за языком. Почует в тебе товарищ Матвей не паренька с рабочей окраины, пусть и нюхнувшего пороху, а человека по грамотности не уступающего себе и хлопнут тебя в этой же квартире как провокатора. Но обошлось. Беседа идёт к концу, и чувствую я, как подобрел ко мне товарищ Матвей. За своего может ещё и не держит, но в сочувствующие записал точно. Наконец добрались до главного.
– На фронт ты, товарищ Ежов, больше не пойдёшь! – тоном, с которым не поспоришь, заявляет товарищ Матвей. – На фронте у нас людей хватает. Нам тут надёжные товарищи с боевым опытом позарез нужны. Гнойник самодержавия вот-вот лопнет, рабочие возьмутся за оружие. И тогда такие как ты поведут их в бой!
Немного пафосно, но очень верно. Я-то знаю, что «вот-вот» наступит в конце февраля грядущего года.
Видимо решив, что я вполне проникся нужной идеей, товарищ Матвей подвёл итог беседе:
– Твой вопрос решим в ближайшие дни. Понадобится – перейдёшь на нелегальное положение. – Встал и протянул мне руку.

Глава четвёртая (с сокращениями)
ГЛЕБ

Ветер замотал меня в снежный кокон и попытался повалить с ног. Я покрепче упёрся ногами в землю, продолжая прикрывать лицо от колких снежинок. Ветер взвыл с досады и унёсся прочь, прихватив снежный заряд, в поисках кого похлипче. Я распрямился и убрал руку от лица. Вот те нате! А где «сидор»? Я, конечно, любитель и потравить, и послушать анекдоты, например, «про геолога и эхо». А вот оказаться в центре этого анекдота мне совсем не понравилось. Я волчком завертелся на месте пытаясь отыскать глазами чёртов вещмешок. Помню: падал он в паре шагов. И куда подевался? Ветер унёс? И куда у них освещение подевалось? Ведь только что было. Я посмотрел в сторону вокзала и замер, как волк, почуявший западню. Нет, вокзал был, но не тот, который я видел пару минут назад. В свете покачивающегося на ветру скупердяйского фонаря проступали контуры одноэтажного здания старой постройки. Таких вокзальчиков, построенных ещё при царе Горохе, и по сей день немало на Транссибирской магистрали. А что ещё не так? Я посмотрел в сторону путей. Куда подевалась станция? Вернее, куда подевался крупный железнодорожный узел станция Барабинск? Где мачты контактных проводов? Где составы, чёрт возьми! Мощные, длинные, внушающие уважение. А не этот огрызок в два десятка хилых вагончиков, похожих на теплушки. И что там пыхтит у него на конце? Паровоз?!
Стоп, Абрамов! Теперь думать. Мистику и розыгрыш отбрасываю сразу. Мистика хороша в кино, а для розыгрыша слишком затратно. Тогда что? А то, товарищ подполковник, что, похоже, оторвали тебя от жирной сиськи, не дав и отхлебнуть-то как следует, и сунули в какую-то передрягу, пока непонятно какую. То, что без спросу, это как раз не удивительно. С НИХ станется! С кого «с них»? Это пока не столь важно. Главное – зачем? Ключевым моментом является вихрь и звук колокола. До них была пьяная троица и Барабинск, после – нет. Похоже, на мне испытали новое психотропное средство. Ввели, скорее всего, заранее, а во время вихря активировали. Интересно, как долго я был в отключке: несколько часов? – сутки? – больше? По крайней мере, времени хватило на то, чтобы переправить меня в другое место. И что теперь? ОНИ там у себя потирают, небось, потные – мне почему-то приятно думать, что они у них потные – ладошки и ждут, как поведёт себя подопытная мышка. А не сунуть ли мне нос в мышеловку, то бишь, не пойти ли прямиком на вокзал? Стоп! Без денег и документов, – они остались в пропавшем «сидоре» – с карабином за плечами, в странном прикиде и с карманами набитыми царскими деньгами?
С деньгами мне Макарыч подсуропил. У моих «охотничков» вошло за правило в период охоты играть в преферанс исключительно на царские деньги. Я, было, сунулся к коллекционерам, но там такие бабки запросили, что я, признаться, приуныл. А Макарыч, как прознал про мою беду – только хмыкнул. Поскрёб по своим милицейским сусекам и набрал мне пригоршню монет и несколько бумажек, или бон, как он их назвал. Наши современные деньги я хранил в бумажнике, который теперь тю-тю, а эти рассовал по карманам.
Идти со всем этим добром на вокзал – это идти до первого патруля. Дальше или «обезьянник», или психушка. Спрятать пока карабин и деньги? Ага, ещё и одежду и прийти на вокзал в трусах и тельнике. Дальше то же: патруль – «обезьянник» или психушка. И ОНИ всё это наверняка просчитали. Значитца так, уходим в сумрак, пока не прояснится, во чё мы тут играем.
Я повернулся спиной к путям и пошёл прямиком в темень. Уткнулся в ограду, перемахнул через неё и оказался на подсвеченной свежевыпавшим снегом улице. И куда теперь? Короткий вскрик разорвал морозный воздух. Похоже, женщина кричала. Прислушался. Тихо. Постоял. Ничего, кроме подвывания ветра. Может его шуточки? Нет, опять крикнула, только теперь как-то сдавлено. Не знаю, на что тут меня проверяют, только этого я терпеть не буду! Бегу на крик. За углом какая-то возня. Подбегаю ближе. Три амбала ломают какую-то девушку. Она, хоть и с зажатым ртом, но брыкается изо всех сил. Кричу:
– Вы что творите, гады?!
Один отделяется от кучи-малы и ко мне. И сразу тычет кулаком в лицо. Естественно не попадает, а я, естественно, попадаю, он падает. Этот пока не страшен. Бегу к остальным. Не больно-то ребята ловки. Против меня могли бы и покрепче бойцов выставить. А может специально так, чтобы я их не сильно покалечил? Короче, даже чехол с карабином сбрасывать не пришлось, всего-то по разу и приложился. Как поднялись, так в разбег. Мы на тренировках и то жёстче махались. Подхожу к девахе. Сидит в сугробе, таращится. Наклоняюсь, протягиваю руку. Суёт мне свою ладошку в варежке. А деваха-то, вроде, симпатичная!
Хлопает ресницами и произносит, как колокольчик прозвенел:
– Спасибо вам, дяденька!
Рассмешила она этим своим «дяденька». Отвечаю сквозь смех:
– На здоровье, тётенька!
Взмахнула от удивления ресницами и залилась звонким смехом.  А я уже посуровел и строго так спрашиваю:
– И чего же ты удумала в такую темень одна гулять?
Но меня она, похоже, совсем не боится, отвечает так же весело:
– Так и не гуляю я вовсе. Я домой от подружки иду.
– Ну, ежели от подружки, тогда конечно, – соглашаюсь я с её непробиваемым по своей наивности аргументом. – Пойдём, провожу, что ли?
Помог ей отряхнуть полушубок, и она пошла впереди, а я, стало быть, сзади в боевом охранении. Недолго шли. Встали у низкого палисада, за которым тускло светиться одно из трёх выходящих на улицу окон деревянного дома.
– Вот я и пришла.
А мне что ответить?
– Прощай, – говорю, – тогда.
Замешкалась, может, что сказать хотела? Но, видно, передумала, или постеснялась, но махнула рукой и пошла к калитке. А я стою, дурак дураком, и сам себе думаю: «А ночевать-то ты на улице собираешься?»
– Постой, – кричу, – красавица!
– Остановилась, повернулась, смотрит вопросительно.
– Не подскажешь, – спрашиваю, – где человеку приезжему переночевать можно?
Задумалась. От напряжения мысли аж губку нижнюю прикусила. Сверяется со сценарием? Наконец нашло на неё просветление. Оставила губу в покое и ответила довольно решительно:
– А у нас и переночуете!
А мне ещё поиграть хочется. Спрашиваю, как бы в сомнении:
– А удобно, родители против не будут?
Изобразила и она сомнение, потом обнадёжила:
– Отец у меня, конечно, строгий, но как прознает, что вы для меня сделали, смилостивится.
Ну, смилостивится, так смилостивится. Топаю за ней в хату. Через сени входим в большую комнату и застываем у порога.
– Тятенька, я гостя привела!
Крикнула вроде и весело да как-то неуверенно. Какой у них мудрёный сценарий! В комнате полумрак. От керосиновой лампы много ли света? Из-за стоящего у дальней стены стола поднимается мужик и идёт к нам. А девчонка тараторит, что твой пулемёт, и про то, как напали на неё по дороге домой лихие люди, и про то, как я её спас. Закончила фразой:
– Спаситель мой – человек приезжий. Пусть он у нас переночует?
Мужик подошёл совсем близко, встал, глядит исподлобья. Однако в конце дочкиного рассказа лицом подобрел и руку протянул.
– Добро пожаловать! – говорит.
Девчонка явно обрадовалась такому исходу и стала раздеваться, ну и я следом за ней. Тапочек мне не предложили, да они тут и не нужны. Кругом чистота и порядок. На полу тонкие половики. Иду по ним к столу. По пути бросаю взгляд на стену. Чудно;, однако! ОНИ меня что, не только в пространстве, но и во времени «переместили»? Вся стена оклеена старинными картинками. Тут и корабли, и экипажи, и портреты разные. Ба, да это, кажись, Скобелев. А это никак Николай Александрович Романов собственной персоной? А вон новогодняя открытка. И надпись буквами дореволюционного алфавита: «С Новым, 1916 годом!» Спасибо, что подсказали. Буду теперь знать, в каком году предстоит мне действовать. В углу иконы, как я их сразу не заметил? Садимся за стол. Девушка, а она действительно красавица, хлопочет, накрывая на стол. Артист – непрофессионал так не сыграет – изображающий хозяина дома, одет, видимо, по моде тех времён. Стоп! Так и я ведь не хуже. Ну, Побегайла, ну сукин сын! Так это что, с самого начала была подстава? Работа, охота, прикид на старинный лад, преферанс на царские деньги? Чегошь такого-эдакого от меня хотят при такой-то подготовке?
Тем временем стол накрылся по всем правилам русского хлебосолья. Огурчики да помидорчики солёные, капустка квашеная да с клюковкой, брусничка мочёная, грибочки, сало копчёное да колбаска домашняя, ну и хлебушек душистый. И всё, заметте, своё, не магазинное! А вот и водочка по стопочкам! Не знаю, может какого продвинутого историка такая реконструкция и привела бы в уныние, а по мне так всё очень убедительно. Девушке водки не предложили. И правильно, детей тогда в строгости держали.
Выпили мы по одной, закусили, хозяин и говорит:
– Я так понимаю, на улице вам не до знакомства было, а теперь так в самый раз. Я машинист паровозный Василий Митрофанович Знаменский. Это дочь моя, Варвара. А вас как звать величать?
– Глеб Васильевич Абрамов. Род занятий, как бы это точнее выразиться… – путешественник я. Возвращаюсь теперь из дальних странствий. В ваших краях оказался случайно. Были у меня с собой вещи да ружьишко. Теперь осталось одно ружьишко. Вещи мои кто-то из напавших на вашу дочь умыкнул при бегстве. А там и документы были.
– Дела… – сочувственно покачал головой Василий Митрофанович. – Видишь, Варька, как человек от твого безрассудства пострадал? А ведь упреждал я тебя беспутную.
– Тятенька! – вскричала, вспыхнув, Варвара. – Зачем вы меня при постороннем-то человеке позорите?
Я наблюдал  за разыгранной передо мной семейной сценой и радовался. Когда я последний раз на спектакле-то был? А тут оказался прямо на сцене да при таких актёрах. Как натурально играют! Кончилось тем, что Варвара убежала готовить для меня комнату, а Василий Митрофанович доверительно забасил:
– Ты, Глеб Васильевич, извини, что Варвару при тебе пожурил. Девка она хорошая, да и дочь послушная. Она ведь после того, как схоронили мы Марьюшку, жену мою и мамку её, за хозяйку в доме. Почитай уж два года.
Василий Митрофанович взгрустнул и вновь наполнил гранёные стопочки. Мы выпили и он продолжил:
– Я ведь при работе  своей нечасто дома бываю. И за Варюху у меня душа болит. Прознаю, кто на неё напал, убью! А тебе ещё раз поклон низкий.
– Да, ладно, дело прошлое, – пробормотал я.
– Замуж её надо отдать, – пооткровенничал Василий Митрофанович. – Когда она при муже, мне покойнее будет.
– А что, есть жених на примете? – полюбопытствовал я.
– Да есть тут один, – неопределённо ответил Василий Митрофанович. – Мастеровой из железнодорожных мастерских. Вот ежели бронь не отымут да на фронт не пошлют, на следующий год свадьбу сыграем.
Какой фронт? Ах, да, у них же по сценарию Первая мировая война идёт.
Вернулась Варя и сказала, что комната для меня приготовлена. Я непроизвольно зевнул. Василий Митрофанович разом засуетился.
– И то верно. Спать пора. Я, Глеб Васильевич, с утра пораньше в поездку отбуду, так ты у нас ведь поживёшь денька три?
– Вполне возможно, – неопределённо ответил я. – Если не стесню.
– Да Бог с тобой, какое стеснение, живи, сколько надо, – замахал руками Василий Митрофанович. – Ну, стало быть, ещё увидимся.
Комнатка, куда меня проводила Варвара, была невелика. И почти половину её занимала кровать, на которой было навалено такое количество пуховиков и подушек, что я даже растерялся. Часть подушек я переместил на одинокий стул, а пуховики сбрасывать на пол не решился. Разделся, потушил лампу и одним прыжком вознёсся на пуховую гору. Вот это кайф! Куда там ортопедическим матрацам!

**

Давно я так отменно не высыпался! И понежился бы ещё в постели, кабы было с кем. А так встал, натянул штаны и прошёл в горницу. Варвара уже хлопотала подле стола. Поулыбались друг другу, поздоровались, и я пошёл умываться.
За завтраком говорили о пустяках, потом я спросил:
– А скажи мне, далеко ли отсюда до города Барабинска?
Мой вопрос явно озадачил девушку.
– Так нет здесь такого города, – немного растеряно ответила она. Весь наш край зовётся Бараба. А ближний город – Каинск. Верстах в десяти отсюда. А тут станция – Каинск-Томский.
Мною начало овладевать раздражение. Устами этой девчонки меня пытаются убедить, что никакого пространственного перемещения не было, а было лишь временное, но не мнимое, а взаправдашнее, и я теперь – подумать только! – в 1916 году. И Куйбышев не Куйбышев, а Каинск, и Барабинск не город, а посёлок при станции.
Видимо, мои мысли отразились на лице. Варвара забеспокоилась, – боится провалить задание? – робко предложила:
– Не желаете, Глеб Васильевич, по центру пройтись?
А что? Хороший способ распознать их «потёмкинскую деревню». Ладно ночь, на свету-то я ИХ маскировку враз разоблачу! Согласился и пошёл одеваться.
Сначала шли в тылу вокзала. Со станции доносились исключительно паровозные гудки. Меня начало разбирать веселье. Так бы и поверил во всё, но идём-то мы по тротуару! – пусть он и под снегом. А вот как ковырну сапогом и уткнусь носком в асфальт! И ковырнул, и уткнулся, но не в асфальт, а в дерево. Да-а… тут они меня умыли. Мог быть тогда  здесь деревянный тротуар, как есть мог! А мы уже отвернули от вокзала и идём туда, где народу погуще. А как вышли на площадь, так я чуть в снег и не сел! Народ, дома, вывески – всё оттуда, из прошлого! Вот только не станет никто ради меня такой огород городить, ни при каком раскладе! А это значит…
Стою, как вкопанный, и, как через вату, слышу взволнованный Варин голос:
– Глеб Васильевич, что с вами?
Собираю остатки воли в кулак, трясу головой и отвечаю:
– Ничего страшного, сейчас пройдёт. Смотрю на взволнованное личико, через силу улыбаюсь:
– Бывает со мной такое. Уже почти прошло… Скажи-ка мне, где у вас можно газету купить?
– Так на почте. – Предлагает: – Хотите, я сбегаю?
Нащупываю в кармане монеты, протягиваю ей горсть.
– Сбегай, голубушка, не сочти за труд. – И откуда мне такие слова на язык идут?
Выбрала несколько монет, убежала. А я стою и от воздуха морозного постепенно прихожу в себя. Ну вот, вроде оклемался. Теперь все мысли прочь, кроме как о дне текущем. Ночью поразмышляю! Возвращается Варя, протягивает газету. Смотрю на дату. 5 ноября 1916 года. Вчера у нас было 17-ое… Куда подевались две недели? А какая, на хрен, разница? Главное – год 1916! Нет, это до вечера, иначе сорвусь прямо тут, на улице. Сворачиваю газету, сую в карман, поворачиваюсь к Варе.
– Ну, что, Варвара Васильевна, продолжим прогулку?
…
Глава пятая (с сокращениями)
МИХАИЛ

Я ухватился за крестик, пытаясь выдернуть его из углубления, и он неожиданно легко прыгнул мне в руку. Засунул его обратно за пазуху и повернулся к принявшему обычный вид зеркалу спиной. Герцог в комнате не наблюдался. Видимо так перепугался, что убег болезный к «мамочке». Пойду и я, порадую Ольгу открытием. Но лишь только я вышел за дверь комнаты и принялся спускаться по лестнице, ведущей на нижний этаж, как тут же тяжело опустился на ступеньку. Внизу всё было не так. Не так, как было в 2010 году, но, наверное, так, как было в 1916. Я окликнул Ольгу, так, на всякий случай, уже понимая, что ответа не будет. Герцога и звать не стал. И пёс, и Ольга были теперь от меня много лет вперёд по ту сторону зеркала. Ольга! Господи, что она сейчас обо мне думает? Вскочил и быстро вернулся к зеркалу. Оттуда на меня посмотрел заметно помолодевший я – лет десять скинул, не меньше! Мне бы этакому пердимоноклю радоваться, а я ужасно огорчился: выемка для крестика исчезла, как и не было её! Теперь между мной и Ольгой пропасть шириной без малого в столетие. Появится ли вновь мост, по которому я её перешёл? Почему-то верилось, что да. Сейчас же мне не оставалось ничего другого, как осваиваться в новом мире.
Я нащупал в кармане халата ключ, отодвинул книжную секцию и открыл сейф. Всё было на месте. В этом я, слава богу, не ошибся. Я взял с полки браунинг, зарядил и положил в карман халата. Подумал и взял из сейфа несколько бон, запер сейф, а ключ определил рядом с браунингом. Оказавшись при оружии и при деньгах, я стал чувствовать себя значительно увереннее и заметно успокоился. Спустился вниз, посмотрел в окно. Липкий декабрьский вечер, как губка, впитывал в себя сгущающуюся тьму. С неба, как всегда, моросил толи снег, толи дождь. Канал Грибоедова, видимо ставший теперь вновь Екатерининским,  в блеклом урбанистическом обрамлении, на первый взгляд, ничем не отличался от того, в Зазеркалье. Я, было, впился глазами в одинокого прохожего, но размытый силуэт не позволил определить, в каком точно веке он спешил под моими окнами. Я оставил никчёмное занятие и пошёл осматривать квартиру. В отличие от изящно обставленной верхней комнаты, внизу всё было простенько. Осмотр немногочисленных шкафов не выявил наличия еды, зато нашлось некоторое количество одежды. Присутствие второго радовало больше чем отсутствие первого, ибо пришёл я в этот мир, как есть, в халате и тапочках. Теперь было в чём выйти на улицу, чтобы разжиться той же едой. Не сейчас, конечно, – утром. Идти ночью в незнакомый город – а он стал для меня именно таким – я счёл излишне рискованным. Одиночество натощак – вот что выбрал я для себя на этот вечер. В выборе и того и другого я сильно ошибся…
В этот вечер мне почему-то не хотелось включать свет. Но когда я стал впотьмах натыкаться на мебель и основательно зашиб ногу о стоящее в прихожей кресло-качалку, то понял, что должен сделать выбор: или срочно в койку, или придётся всё-таки зажечь свет. Спать не хотелось, и я начал просчитывать дорогу к выключателю, когда в замке входной двери лязгнул ключ. Времени на раздумье не было, и я просто опустился в кресло-качалку; рука в кармане халата, в руке браунинг. Щелчок взводимого курка совпал с шумом открывающейся двери. Неяркий свет, проникший в квартиру из коридора, высветил шагнувшую за порог фигуру, очевидно мужскую; в одной руке саквояж, в другой – трость. По тому, как долго мужчина, опустив на пол саквояж, нашаривал выключатель, становилось ясно, что он в этой квартире впервые. Наконец-то в прихожей зажёгся свет, и мужчина затворил входную дверь. Трость отправилась в угол на специальную подставку, «котелок» с головы и пальто перекочевали на вешалку, пришёл черёд снимать калоши. Я наблюдал за действиями незнакомца, слегка покачиваясь в кресле-качалке, в ожидании, когда же он, наконец, изволит меня заметить.
Это случилось сразу после того как он отставил в сторону калоши, выпрямился и повернулся ко мне лицом. Выдержки ему было не занимать. Ни испуга, ни особого удивления. Враз напрягшаяся фигура и колючий взгляд устремлённых на меня серых глаз. Я смотрел на него слегка иронично и покровительственно. Мол, сюрприз, а мы тебя тут ждали! Видимо мои актёрские способности оказались на высоте. Мужчина слегка расслабился и отвесил мне шутливый полупоклон.
Здравствуйте, Пётр Евгеньевич, или вам больше по душе обращение «господин полковник»? Признаться, не ожидал вас здесь теперь увидеть. Отчего такая честь?
Я продолжал сохранять прежнее выражение лица, а сам лихорадочно думал, что в такой ситуации следует ответить? Пауза явно затянулась и мой визави вновь напрягся. Он посуровел лицом, неожиданно быстро схватил двумя руками трость и каким-то зловещим тоном произнёс:
– Как здоровье тёти Нины?
Это явно был пароль, отзыв на который я не знал. Но и молчать дальше было невозможно, поэтому я, как можно более спокойно, ответил:
– Слава Богу, ей заметно лучше.
Удивительным было не то, что я не угадал ключевую фразу, а то, как быстро отреагировал на это незнакомец. Три действия в его исполнении слились в одно: движение двумя руками одновременно, обнажило спрятанный в трости стилет, широкий шаг в мою сторону и выпад рукой с клинком. Лезвие едва не коснулось моей груди. Сделай мужчина ещё один шаг и мне бы пришёл конец, но поперёд этого карман моего халата разразился выстрелом. Выстрелил я наугад, но попал удачно. Мужчину качнуло назад, с левой стороны груди на его белоснежной рубашке проступило и стало быстро расплываться алое пятно. Серые глаза глянули в вечность и стали стекленеть, рука выпустила стилет, тело посыпалось на паркет. Я быстро встал, глянул на дырку в кармане, спасшую мне жизнь, но безнадёжно испортившую халат. Где-то я видел ещё один, такой же… Я наклонился над мужчиной, убедился, что в этом мире его больше нет, потом опустился обратно в кресло. Фактов уже набралось достаточно. Пора над ними поразмыслить. Что мы имеем? Странная квартира, попаданец из будущего и труп, в свою бытность живым, носящий в трости стилет и знающий о существовании некого полковника по имени Пётр Евгеньевич, но не знающий его в лицо. И хоть режьте меня, хоть на запчасти разбирайте, но это ж-ж-ж неспроста! И что мне подсказывает чутьё оперативника? Квартира, скорее всего, конспиративная. В ней некий полковник Пётр Евгеньевич, носящий, надо полагать, голубой мундир, встречается со своими агентами, некоторых в ней же на время и селит. То, что я и труп попали в неё в один и  тот же день… Стоп! Что это я всё труп да труп? Были ведь у него и имя, и фамилия, и, не побоюсь этого слова, отчество. Обыскать труп для человека привычного дело нехитрое. Помимо обычной бытовой мелочи внимания заслуживали четыре предмета. Пистолет системы Браунинга, толстая тетрадь в кожаном переплёте и две книжки: паспортная и записная. Начал я, естественно, с изучения личности лежащего на полу человека. Аркадий Генрихович Войновский, мещанин, возраст 37 лет, православный, город Пенза, холост, от воинской повинности освобождён по состоянию здоровья. Ну, ну… Браунинг, калибр 7,65 мм. Излюбленное оружие российских террористов, родной брат того, что несколькими минутами ранее безнадёжно испортил мне халат, попутно отправив на тот свет господина Войновского. За что боролись… Толстая тетрадь больше чем наполовину исписана мелким витиеватым почерком, причём по-французски. Похоже на рукопись авантюрного романа. Так он ещё и литератор – был. Записную книжку сразу открываю на букве «П». П.Е. и  напротив цифры. Листаю остальные страницы. Записи на них мне пока ни о чём не говорят. Впрочем, как и цифры напротив инициалов полковника. Их четыре. Номер служебного телефона?
 В прихожей зазвонил телефон. Так, началось! Обхожу мещанина Войновского, подхожу к аппарату, снимаю трубку. Слышу уверенный мужской голос:
– С благополучным прибытием!
– Ни те здрасте. Невежливо как-то. Если только… Отвечаю:
– Спасибо.
Пауза. Потом тот же голос с некоторым намёком:
– Вы ничего не хотите добавить?
Так и есть! Похоже, насчёт конспиративной квартиры я не ошибся. И теперь от меня по всем правилам хотят услышать пароль. Какое счастье, что я не пристрелил Аркадия Генриховича до того, как он его назвал.
– Как здоровье тёти Нины?
– Увы, пока без изменения.
Не удивительно, что он бросился на меня с клинком. А голос продолжил:
– Здравствуйте, господин… Впрочем, как я буду вас именовать решим при личной встрече, не возражаете?
– Нисколько. Здравствуйте… Пётр Евгеньевич, если не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь. Как добрались?
И тут мне пришла в голову безмерно рискованная, до тошноты авантюрная, но, в случае успеха, решающая многие проблемы идея.
– Доехал хорошо. А вот приехал не очень.
Голос полковника сразу напрягся:
– Что произошло?
– Долго рассказывать, но сейчас вместе со мной в квартире труп и…
– Не продолжайте! – резко прервал меня полковник. – Я выезжаю.

Глава шестая (сокращено полностью)

Глава седьмая
ГЛЕБ (с сокращениями)

Тук-тук, ... тук-тук. Тук-тук, ... тук-тук. Нет, правильнее всё-таки, стык-стык, … стык-стык; стык-стык, … стык-стык. Брось, Глеб Васильевич, фигнёй маяться. Оставь колёса в покое. Пусть стучат, как хотят. Лишь бы катились, унося прокуренный вагон подальше от затерянной в Барабинской степи станции Каинск-Томский, где так неровно прожил ты несколько последних недель…

…

Глава восьмая (с сокращениями)
МИХАИЛ (с сокращениями)

Господина полковника я встретил стоя, засунув руки в карманы халата. Уже не того, в котором был внизу – другого, с карманом без дырки, но и без пистолета. Оба браунинга (мой и Войновского) были теперь у Львова, а револьвер, не говоря уже о маузере, был для кармана великоват. Впрочем, без оружия я оставался недолго. Полковник, как вошёл, так сразу вернул мне пистолет. Я небрежно опустил браунинг в карман, абсолютно не сомневаясь в том, что он разряжен. Я и сам на месте полковника не стал бы рисковать. Львов сел в кресло подле журнального столика и жестом предложил мне занять другое. Губы полковника тронула лёгкая улыбка.
– О трупе можете забыть, он вас больше не побеспокоит.
Я тоже слегка растянул уголки губ, давая понять, что шутка до меня дошла. Полковник же, напротив, перестал улыбаться и смотрел на меня изучающе, этаким взглядом-рентгеном. Я, чтобы угодить полковнику, сделал вид, что немного этим смущён, чем вызвал на его холёном лице самодовольную улыбку.
– Ну-с, милостивый государь, – бархатным голосом произнёс Львов, – вы уже выбрали себе кодовое имя?
– Да, господин полковник. С вашего позволения, пусть это будет Странник.
Этот псевдоним я выбрал в память о прошлой жизни. Странник – таков был мой сетевой ник. Разумеется, полковнику я об этом не сказал. Мой выбор не встретил с его стороны никаких возражений.
– Странник так Странник, как вам будет угодно. Итак, милейший Странник, я добился вашего перевода в своё подразделение с целью поручить весьма необычную миссию. В основу этого решения легли три факта вашей биографии: ваш высокий профессионализм, ваша склонность к авантюрам, ваш университетский диплом. Кстати, не поможете мне решить одну задачу? Полковник что-то быстро написал в блокноте, вырвал лист и протянул мне вместе с карандашом. Посмотрев на бумажку, я внутренне усмехнулся: мне предлагалось взять производную от функции. Забавно. Недоучка – полковник ведь покинул университет после второго курса – экзаменует недокандидата. Я быстро написал ответ, и протянул листок полковнику, будучи уверен, что этим проверка и кончится. Но не тут-то было. Мне пришлось решать задачи из области матанализа и высшей алгебры, а потом мы прошлись по курсу элементарной физики. Наконец Львову это надоело, – мне самому это надоело ещё в самом начале – и он принял экзамен.
– Оставим это, – сказал он, сминая исписанные бумажки. – Теперь, Странник, я коротко изложу вам, чем занимается вверенное мне подразделение…

ОЛЬГА (с сокращениями)
…
Разбудил меня собачий лай. Открываю глаза – Ёшкин каравай! Зеркало светится, в раме стоит Михаил, открывает по-рыбьи рот и машет руками. И, главное, смотрит на меня, как на дуру непонятливую. А я понятливая, только спросонья. Наконец, до меня всё дошло. Вскакиваю с дивана, хватаю Герцога за ошейник и к зеркалу. Ошейник-то на Герцоге тоже старинный, Игнат Степанович постарался. За шаг до рамы псина упёрлась всеми лапами. Слава богу, пол паркетный, дотащила я Герцога до зеркала. Михаил посторонился, и я ввалилась в раму, а со мной и Герцог. По инерции пролетели мы ещё несколько шагов, и чувствую я спиной, что сзади происходит что-то неладное…

МИХАИЛ

Когда Ольга и Герцог проскочили мимо, послышался звук колокола, только какой-то дребезжащий, как будь-то колокол треснутый. Я на всякий случай отпрянул от зеркала. Вижу, оно вбирает в себя источаемый доселе белый свет. Потом свет исчез, а зеркало всё пошло трещинами. Бог с ним, потом разберёмся! Поворачиваюсь к Ольге, а та тут же виснет у меня на шее и начинает осыпать лицо поцелуями. Честно говоря, никак не ожидал такого от Ведьмы.
…
Глава девятая (с сокращениями)

МИХАИЛ (с сокращениями)
…
Шло время. Львов несколько раз звонил, интересовался моими успехами в разгадке тайны зеркала, но делал это как-то вяло, видимо, его волновали другие проблемы.
Настало 16 декабря и пришло время посвятить Ольгу в мой план. По моему значительному виду она догадалась, что я намерен говорить с ней о важном, и, сделав серьёзное лицо, приготовилась слушать.
– Значитца так, Львова надо ломать сегодня… – я сделал паузу и посмотрел на Ольгу, но она только кивнула головой.
– Ты даже не спрашиваешь почему? – удивился я.
– Сам скажешь, – лаконично пояснила Ольга.
В этом она была абсолютно права. Мне оставалось только утереться и продолжать:
– Дело в том, что сегодня во дворце Юсупова будет убит Распутин!
Ольга вновь лишь кивнула головой. Это стало меня слегка раздражать. Однако сам виноват, надо было в прошлый раз удержаться от прикола насчёт думающего оружия.
– Если нам удастся заманить полковника сюда, – а нам это удастся! – то ты возьмёшь его под контроль, а я расскажу ему о том, что мы попаданцы. В качестве доказательства предъявлю тебя – Ольга не смогла удержаться от самодовольной улыбки – и расскажу об убийстве Распутина… Да не молчи ты, хватит уже!
– А если он кинется спасать Старца? – тут же спросила Ольга.
– Да как же он кинется, если ты ему этого не позволишь? – с улыбкой поинтересовался я.
– Да? Тогда, точно, не кинется. И ты думаешь, этих доказательств ему окажется достаточно?
Я пожал плечами.
– Может – да, может – нет, да это, по сути, и не так важно. Главное, чтобы он засомневался и не принялся тут же нас арестовывать.
– Интересно, как это он примется нас арестовывать, если я ему этого не позволю? – спросила на голубом глазу Ольга.
Я с подозрением посмотрел на неё.
– Ну, не вечно же ты его будешь контролировать…
– Так ведь это как вы тащь подполковник решите…
Вот язва!
– Я говорю: не вечно!
– Всё, поняла, значит, будет сомневаться!
Ольга посмотрела на меня, поняла, что переборщила и примеряющим тоном спросила:
– А как ты его сюда заманить собираешься?
– Не фокус как. Позвоню, скажу, что есть срочная информация по зеркалу, примчится, как миленький. Но лучше бы он приехал сам, без вызова.
– Оно, конечно. Сам – оно завсегда лучше! – кивнула головой Ольга.
– Ну, хватит уже?!
– Хватит, так хватит, – согласилась Ольга. – Пойдём обедать?

**

Когда часы в прихожей пробили семь раз, я решительно поднялся с кресла.
– Всё! Иду звонить.
Ещё не дойдя до аппарата, я услышал, как с той стороны двери вставляют в замочную скважину ключ. В три прыжка взлетев по лестнице, я ворвался в комнату.
– У нас гости! – шепнул я встрепенувшейся Ольге.
Она молча кивнула головой и приняла расслабленную позу, где до этого и сидела: на боковом диванчике. Я опустился в кресло лицом к двери. Судя по шуму, вошедший был один. Он сразу же направился к лестнице, лихо пересчитал каблуками ступени, и вот он уже в комнате, полковник Львов собственной персоной с решительным выражением на лице и пистолетом в руке. Не надо быть большого ума, чтобы сообразить: господин полковник наконец-то узнал, что я не тот, за кого себя выдаю. Ну, что ж, так даже лучше! Вот только пришёл ли он один, не стоят ли за входной дверью ребята в голубых мундирах? Ну, если даже и стоят, то один-два, не больше. А это значит, что если мой план даст осечку, то мы уйдём, оставив после себя два-три трупа, только и всего! Эта мысль заставила меня улыбнуться, что не осталось незамеченным со стороны полковника.
– Да я смотрю, вам весело, господин, не знаю, как вас там по-настоящему величать! – сверкнул глазами Львов. Тут он заметил скромно сидящую на диване Ольгу.
– Вы ещё и не один? Сударыня, кем бы вы ни были, но я попрошу вас спуститься вниз и подождать меня там, пока я побеседую с этим господином. Из квартиры выходить не советую, за дверью мои люди!
Значит, всё-таки не один. Дежурный офицер и шофёр? Полковник сегодня не в крагах, думаю, что моя догадка верна.
Ольга поднялась и скромно пошла к двери. Вот она зашла за спину полковника, вот подхватывает обмякшее тело – нам лишний шум ни к чему – и бережно опускает его на ковёр. Верно мыслит – вдруг напарниками будут?
– Быстро вниз! – тихо командую я, и Ольга бесшумно исчезает за дверью. Вскоре возвращается, в руках верёвка и полотенце.
– Дверь не заперта, но закрыта. Я растяжку поставила, попробуют войти – услышим.
Растяжку Ольга заготовила заранее, привязав конец бечёвки к язычку колокольчика. Мы выдвинули на середину комнаты второе кресло, усадили в него полковника, зафиксировали верёвкой руки на подлокотниках и завязали рот полотенцем. А что делать, скотч-то ещё не изобрели? Ольга вернулась на диван. Я уселся в кресло напротив полковника, и мы принялись ждать. Вскоре наш пленник стал приходить в себя. Открыл глаза, дёрнулся, что-то промычал сквозь полотенце и принялся буравить меня глазами. Я же заговорил по-дружески:
– Пётр Евгеньевич, право, не стоило так сюда врываться: с пистолетом в руке. Вы просто не оставили нам выбора. Пришли бы как обычно, мы бы побеседовали, и я рассказал бы вам всё, что вас интересует. Напрасно вы смотрите на меня с таким недоверием. Я уже и сам, вот Ольга не даст соврать, собирался вам звонить и именно с целью пригласить вас на серьёзный разговор. Ах, пардон, вы же не представлены друг другу. Господин полковник! Это моя напарница, Ольга. Вы же для неё в представлении не нуждаетесь, она о вас наслышана достаточно. И вот что я вам предлагаю. Вы пообещаете не кричать и не создавать другого шума, а мы уберём это дурацкое полотенце. Ваше решение?
Ох, как не хотелось полковнику давать это обещание. Но сидеть в таком виде ему хотелось ещё меньше, и он, наконец, утвердительно кивнул. Ольга тут же подошла к нему и сняла полотенце. Полковник шумно вздохнул и принялся ругаться, без крепких, правда, – всё-таки в комнате дама – выражений. Ругался он скучно, без выдумки, аристократ, одним словом. Я терпеливо ждал, пусть выговорится. Вскоре полковник замолчал, и я вежливо поинтересовался:
– Полегчало? Вот и славно! Теперь послушайте, что скажу я. Я действительно Жехорский Михаил Макарович. Документ вы выправили на моё настоящее имя. Вот только Войновским я никогда не был. Впрочем, его вы тоже видели, и даже хлопотали о его похоронах. Вот только не надо скрипеть зубами, я, право, не собирался никого убивать. Однако судите сами, что остаётся делать, когда на тебя прут с обнажённым стилетом? Ну а вам представился чужим именем по причине полной безысходности. Я ведь в квартиру эту попал чуть раньше Войновского…
– Вот тут вы врёте! – перебил меня Львов. – За квартирой начали следить незадолго до прихода Войновского и уже по приходу сняли наблюдение.
– И как же я тут оказался? – сладким голосом поинтересовался я.
– Теперь и не знаю, – честно признался полковник.
– Понимаю, – кивнул я, – вы не успели ещё об этом подумать после того как узнали что я это не он. Кстати, как вы про это узнали? Молчите? Дайте, я сам догадаюсь. Что, из Ростова прислали-таки агентурное дело Войновского с отпечатками пальцев, а то и фотографией, угадал? Ну, молчите, молчите, сам вижу, что угадал! Так вот, насчёт моего прихода. А пришёл я в квартиру через зеркало, то самое с коим поручили вы мне разобраться и которое стоит сейчас за моей спиной закрытое покрывалом. Что вы смотрите на меня, как на сумасшедшего? Вам ведь радоваться надо. Зеркало-то ваше настоящим чудом оказалось, с его помощью действительно можно перемещаться во времени! Правда, вынужден тут же оговориться: можно было перемещаться во времени. Ибо теперь оно ни на что уже не годно. Смотрите сами. – Я подошёл к зеркалу и сдёрнул покрывало. Полковник не удержался от восклицания. – И случилось это после того, как через зеркало прошла Ольга. Поэтому-то вам и не доложили об её появлении в квартире.
– Не доложили потому, что и не могли доложить, – буркнул полковник. – За квартирой никто не следил.
Я старался не смотреть на Ольгу, но её уничижительный взгляд жёг мою левую щеку.
– Хотел я установить за вами наблюдение, хотел, – стал для чего-то оправдываться полковник, – да людей мне на это выделить отказались.
Щеку тут же перестало жечь.
– То-то вы как-то вяло отреагировали на её присутствие, за что, впрочем, и поплатились.
– Чем это она меня? – спросил, кивая в сторону Ольги, полковник.
– Так вы считаете, что Ольга ударила вас по голове? – сообразил я. – Так ощупайте голову и убедитесь, что с ней всё в порядке! Освободи ему правую руку, – обратился я к Ольге.
Ольга развязала одну из верёвок, и полковник тут же принялся ощупывать голову. Вот теперь выражение его лица стало мне нравиться: на нём появилось сомнение. Но и из голоса оно пока тоже не исчезло.
– Так откуда вы к нам изволили прибыть? – спросил Львов. – Полагаю, из будущего?
– Правильно полагаете, – согласился я. – И заметьте, из довольно далёкого будущего, из 2010 года!
После этих слов полковник стал сомневаться уже во всём. Он критически осмотрел меня, потом перевёл взгляд на Ольгу, которая вновь закрепила его руку на подлокотнике и теперь скромно стояла в сторонке.
– Вы намекаете на одежду? – спросил я. – Так должен вас огорчить. Из будущего в прошлое нельзя пронести ничего, что могло бы выдать… – Тут я замялся. Чуть ведь не сказал «проходимца» пытаясь найти синоним слову «попаданец». – … Того, кто пришёл, – совершенно коряво закончил я фразу, за что был удостоен от Ольги неодобрительного взгляда. Но полковник, казалось, не обратил на это внимания.
– Чем же вы тогда докажете, что прибыли из будущего? – почти весело спросил он.
– А Ольга вам что, не доказательство? – нахмурился я. – Где вы видели женщин с такими бойцовскими навыками? Или хотите, чтобы она продемонстрировала на вас что-нибудь ещё?
– Нет, нет, увольте, – поспешил отказаться полковник. Тут его лицо озарилось догадкой. – Если вы те, за кого себя выдаёте, то, верно, вы можете предсказать будущее?
Это была уже почти победа! Мне пришлось очень постараться, чтобы мой голос звучал ровно.
– Только ближайшее. Нас ведь сюда за тем и вызвали, чтобы мы будущее изменили.
Я всерьёз опасался, что полковник полезет в дебри, но тот, видимо, был далёк от праздного любопытства.
– Ближайшее – даже лучше, – заявил Львов. – Легче проверить. Что, например, произойдёт завтра?
– Завтра возле Петровского моста будет поднят из полыньи завёрнутый в холстину труп Распутина!
Полковник так дёрнулся, что только реакция Ольги не позволила ему наделать много шума. Пришлось вновь надеть на него намордник из полотенца. Но и после этого он пытался дёргаться, выкрикивал приглушённые угрозы и бешено вращал глазами. И откуда у него такая любовь к Старцу? Или всё гораздо проще: Львов и Распутин оба близки к царю, к тому же Распутин покровительствует Львову. Так или иначе, но пришлось мне полковника вразумлять:
– И чего вы, Пётр Евгеньевич, так всполошились? Дайте угадаю! Вы, верно, думаете, что Григория Ефимовича собираются порешить революционеры, и я из их числа, а вам тут просто зубы заговариваю?
По глазам полковника было видно, что я угадал.
– Так нет же. Революционеры тут не причём. Распутина убьют самые преданные царю люди. Произойдёт это во дворце князя Юсупова. Помимо хозяина в злодействе примут участие Пуришкевич и … великий князь Дмитрий Павлович. Ну, что, может, вновь вернёмся к данному вами слову?
Полковник угрюмо кивнул. Я подал знак, и Ольга сняла полотенце.
– Когда это должно произойти? – хриплым голосом спросил полковник. – Может можно всё ещё предотвратить?
– Бросьте, полковник! Вы же умный человек и должны понимать, что останавливать колесо истории – себе дороже. Ну, спасёте вы Старца сегодня, так его порешат завтра, а вам сие благодеяние боком выйдет!
– А вы-то сами здесь зачем? – зло спросил полковник.
Хороший вопросик! И не хотел бы я на него сейчас отвечать, но деваться некуда.
– Мы – другое дело! – со значением ответил я. – Да и кто вам сказал, что мы собираемся лезть под колесо. Так подтолкнём чуток, оно, глядишь, и покатится по другой колее.
– А до вашего времени оно, значит, не ту колею проложило? – уже сдаваясь, проворчал полковник.
– А вот об этом я с вами говорить, не намерен! – твёрдо заявил я. – По крайней мере, сейчас. Давайте я вам лучше расскажу, как будут убивать Распутина. – Заметив, что Львов страдальчески поморщился, я поспешил добавить: – Уверяю вас, мне самому это претит, но должны же вы потом убедиться, что всё так и было. Сначала его отравят. Когда яд не подействует, начнут стрелять. Всадят в него с десяток пуль. Потом тело завернут в холстину и сбросят в прорубь. А теперь вот что. Мы вас тут всё равно до утра продержим, для вашего же, поверьте, блага. Поэтому, если вы дадите слово, то мы вас развяжем, потом спустимся вниз, позовём ваше сопровождение, и вы отпустите их домой, приказав заехать за вами утром. Договорились?
Полковник крепко задумался, потом сказал:
– Даю слово!
В прихожей мы образовали живописную группу: Ольга встала у дверей, полковник расположился чуть подальше, я встал у него за спиной, уткнув ему в спину дуло браунинга.
– Запомните, полковник, – предупредил я. – Начнёте шутить – станете трупом, как и ваши люди, а мы всё равно уйдём.
Львов только кивнул.
– Оля, давай, – сказал я негромко.
Ольга распахнула дверь и обратилась к стоящим за ней жандармам:
– Господин полковник просят вас зайти!

**

Когда жандармы удалились, мы вновь вернулись наверх, заняли те же места, только связывать полковника больше не стали. Разговор не клеился, больше молчали. В начале двенадцатого я произнёс:
– Началось!
Львов вздрогнул и побледнел. Потом закрыл глаза и сделал вид, что собирается уснуть. Не знаю, как он, а мы с Ольгой в эту ночь практически не спали. Утром за полковником приехала машина, и мы его отпустили. В тот день арестовывать нас так никто и не приехал. Вечером мы с Ольгой отправились гулять. Город гудел. Об убийстве Распутина шептались, говорили и даже кричали, казалось, на каждом углу.

ОЛЬГА (с сокращениями)
…
Шёл третий день после убийства Распутина. Я сидела на диване в верхней комнате и занималась рукоделием – купила ради забавы. Вошёл Мишка и торжественным тоном сообщил, что только что звонил Львов и сказал, что сейчас приедет. И ещё добавил, чтобы я прекратила заниматься глупостями и приготовилась. Чтоб он понимал! Куда ж ещё готовиться, когда спицы в руках? Так что ничего я менять не стала, так и встретила Львова за рукоделием. Полковник был при параде, очень сосредоточен и слегка бледен. Поздоровался коротко, но вежливо. А потом Мишка попросил меня удалиться: ему, мол, надо поговорить с полковником с глазу на глаз. Было бы сказано. Я ушла, Герцог вошёл – всё по-честному, вряд ли у полковника могли возникнуть на этот счёт какие-либо претензии. Разговор у них получился долгим, без малого три часа. Потом спустились. Полковник был уже не столь деловит, да и лицо слегка порозовело – похоже ребята мадеру употребили, а Мишка так просто был весел. Потом полковник откланялся и ушёл, а Мишка уставился на меня хитрым глазом в ожидании, когда я начну проявлять женское любопытство. Не дождётесь! Я ведь вижу, как его распирает от желания с кем-нибудь поделиться и долго он не продержится. Так оно и вышло.
– А ведь вербанул я таки полковника!
Я оторвалась от  рукоделия и подняла глаза.
– Он поначалу жалится начал, что тучки над ним сгущаются, – продолжил ободрённый вниманием Мишка, – а потом попросил рассказать, что будет дальше.
– И ты рассказал?
– Всё как есть! И про революцию, и про Гражданскую войну, и про убийство царской семьи, и про Советскую власть, и про наше время.
– Вот так всё-всё и рассказал?
– Не всё-всё, а только в общих чертах без подробностей и фамилий.
– И правильно, а то кинется большевиков мочить, до кого дотянется.
– Вот и я так подумал.
– А про то, что ты вроде как его коллега тоже рассказал?
– Обижаешь, – Мишкино лицо расплылось в самодовольной улыбке, – и о том, что мы с ним почти в одних чинах, и о милиции в целом. А как же, просветил коллегу!
Бедный, бедный Львов, три часа тет-а-тет с Мишкиным занудством – от такого и помереть не долго.
– И как он твой рассказ воспринял?
– Чуть не сомлел, пришлось его мадерой отпаивать.
Кто бы сомневался. Но вслух я это не скажу, вслух я ограничусь короткой репликой:
– Я заметила.
– Да ладно тебе, тем более что я почти не пил, больше ему подливал. Пойдём, пропустим за успешное начало? Там ещё немного осталось.

Глава десятая (с сокращениями)
…
МИХАИЛ

Львов был деловит и сосредоточен. Держался независимо, но и покровительственные тона в речь тоже не допускал. Играем в равноправных партнёров. Ну, что ж – принято. Мои просьбы выслушал внимательно, равно как и «пророчества» на ближайшее будущее. На этот раз я «предсказал» отставку Трепова и назначение председателем совета министров Голицына. Думал, что Львов сначала дождётся исполнения предсказанного, а уж потом доложит о результатах. Но нет. Трепов ещё не покинул кресло, а полковник уже тут как тут.
– По поводу Ежова и в Каинск (как я и предполагал, никакого Барабинска, а уж тем более Куйбышева, тогда ещё не было) я запросы сделал, ответа пока нет. Что касается эсеров. Прошлым летом Ростовским жандармским управлением была ликвидирована боевая эсеровская группа. Группа была малочисленна (четыре человека) и строго законспирирована. Когда их брали – отстреливались отчаянно, потому все были убиты, кроме одного, нашего агента, который их и выдал. Догадались, о ком идёт речь?
– О Войновском?
– Верно, о нём. Так вот. Возглавлял группу некто Седой, весьма известный террорист. Доподлинно установлено, что кроме него и Войновского остальные члены группы не были известны эсеровскому руководству. Даже нам так и не удалось индефицировать их личности. Скажу одно: среди них была женщина. Дело этой группы прислали из Ростова вместе с документами Войновского для передачи в центральный архив, но я сумел задержать его у себя. Если вы не ошиблись насчёт революции, то до этого времени его не хватятся. Значит, мы вполне можем употребить дело ликвидированной группы для своей пользы. Будем считать, что помимо Седого и Войновского в группу входили так же Странник и… – тут Львов вопросительно посмотрел на меня.
– Ведьма, подсказал я.
Полковник улыбнулся, но от комментариев воздержался.
– Значит, Странник и Ведьма. Они уцелели в перестрелке, в которой погиб Седой. Они знали, кто их предал, выследили Войновского и ликвидировали его. По нашим сведениям, Войновский давно уже на подозрении у руководства эсеров, и с этой стороны накладок быть не должно. Теперь о вашем внедрении. Через несколько дней в Александринском театре дают пьесу Зинаиды  Гиппиус «Зелёное кольцо» в постановке Мейерхольда. На спектакле ожидается муж Гиппиус Мережковский, Керенский, ну, и, думаю, кто-то из господ эсеров тоже пожалует. Вы пойдёте на спектакль, прихватив с собой трость Войновского. Дело в том, что в его агентурном деле прописано, что эта трость является неким отличительным знаком этого господина. Заметили, у неё ручка необычной формы? Ваше появление в театре с тростью Войновского вызовет к вам интерес со стороны тех, кто вам нужен…
– … А дальше по обстановке, – закончил за него я. Прекрасно! Отличная работа, Пётр Евгеньевич.
– Был рад оказаться полезным, – произнёс Львов, отвернувшись в сторону, чтобы я не мог видеть выражения его лица.
– Мне бы ещё описание личности этого Седого, – произнёс я, сделав вид, что не заметил демарша полковника. – Как-то не хочется засыпаться на мелочи.
Львов достал из кармана фотокарточку и молча протянул мне. Группа мужчин позировала стоя на фоне незнакомого мне пейзажа. Присмотревшись, я обнаружил на снимке знакомые лица.
– В центре Азеф, а рядом Савинков, – произнёс я, как бы рассуждая вслух.
Полковник тут же насторожился.
– Откуда вам это известно?
– Пётр Евгеньевич, у НАС эти лица присутствуют в каждой приличной энциклопедии, – снисходительным тоном пояснил я.
– Ну, конечно! – язвительно произнёс полковник. – Я мог бы и догадаться. Эти господа, верно, стали, то есть, я хотел сказать, станут значимыми людьми?
– В какой-то мере, – кивнул я. – Имя Азеф стало синонимом предательства, а Савинков погиб в статусе  врага народа.
– Даже так? – изумился Львов. – Что же там у вас такое творилось…
– Скоро узнаете, – усмехнулся я. – Впрочем, с вашей помощью, я надеюсь, нам удастся кое-что исправить.  Так кто здесь Седой?
– Слева от Азефа.

…

Вблизи от входа в директорскую ложу ошиваются два каких-то бугаеподобных типа: толи шпики, толи боевики – по рожам, скорее, последнее. Косятся, но не препятствуют. Оставляю корзину возле двери, заговорщески подмигиваю ближнему бугаю и вваливаюсь в ложу. Начинаю молотить языком прямо с порога, пока недоумение присутствующих не переросло в неприятие.
– Господа, прошу прощения за то, что пришёл, не зван, но не смог отказать себе в удовольствии выразить почтение столь приятному обществу. Позвольте представиться: Жехорский Михаил Макарович!
Быстро окидываю взглядом ложу. Две женщины. Вторая, видимо, жена Керенского. Трое мужчин. Керенский и Мережковский на виду, а третий в тени, лица не разглядеть. Если те двое за дверью кого и охраняют, то только его. Похоже, я удачно зашёл. Трость в моих руках он разглядел отлично!
Мережковский, подождав, не добавлю ли я ещё чего, вежливо произносит:
– Сударь, от имени присутствующих я благодарю вас за визит и если у вас всё…
– Ещё одну минуточку, уважаемый Дмитрий Сергеевич, – припускаю в голос просительные нотки. – Позвольте обратиться к вашей очаровательной супруге?
Недоумевает, сомневается, но – вот что значит истинный интеллигент! – соглашается.
– От чего ж? Извольте!
Быстро выволакиваю из-за двери корзину с цветами и преподношу Гиппиус со словами:
– Позвольте, несравненная Зинаида Николаевна, преподнести сей скромный дар в знак глубочайшего восхищения вашим литературным талантом!
Будь ты хоть декаденткой, хоть символисткой, а против лести-то как устоять? Вот и «белая дьяволица» слегка порозовела щеками, принимая корзину, и хорошо поставленным голосом произнесла:
– Благодарю вас сударь, вы очень любезны!
Произношу с пылом:
– Ну что вы, Зинаида Николаевна, это все мы должны благодарить Отца, что живёте вы среди нас и озаряете нам путь вашим богоподобным талантом!
Совсем растрогалась «девушка» и в забытьи произнесла фразу, о которой, верно, тут же и пожалела:
– Сударь, нынче вечером мы будем отмечать премьеру в «Привале комедиантов», что на Марсовом поле, приходите и вы.
О таком я не мог и мечтать! Ай, да Жехорский! Чтобы не дать успеть Гиппиус отреагировать на уже потянувшиеся к ней недоумённые взгляды, я скороговоркой выпалил:
– Почту за честь! – и выкатился вон.

**

– В ресторан…
– Арт-кафе, – поправил я Ольгу.
– … Та же хрень, только в полосочку, – ты пойдёшь один. Я там, конечно, тоже буду, но пойду одна и раньше.
Когда Ведьма выходит на тропу войны, спорить с ней нечего: небезопасно, да и виднее ей.
Так что в «Привал комедиантов» я спустился, будучи полностью уверен в своей безопасности. Пустить меня пустили, но встретили не очень дружелюбно. Несколько вынужденных рукопожатий, столько же натянутых улыбок, мол, мог бы догадаться и не прийти. Я сделал вид, что ничего этого не замечаю, и мне всё нравится. Тогда на меня просто перестали обращать внимание. Это было мне на руку. Теперь тот, кто захочет ко мне подойти, сможет это сделать безо всяких помех. Ждать пришлось недолго. Когда мне на плечо легла чья-то ладонь, я повернулся нарочито неспешно. Передо мной стоял один из тех бугаёв, что пасли ложу в театре.
– С вами хотят поговорить, – произнёс он тоном, дающим собеседнику понять, что это не просьба, а приказ.
Я проследовал за провожатым в служебные помещения, где возле одной из дверей уже тёрся второй бугай. Впрочем, в комнату я вошёл один. За столом сидел господин, которого я, определённо, видел в первый раз, но который мне кого-то напоминал. Пока я напрягал память, господин указал мне на стул:
– Присаживайтесь.
Я уселся, положил ногу на ногу и принялся демонстративно поигрывать тростью. Незнакомец свёл тонкие бледные губы в насмешливой улыбке, столь же демонстративно выложил на стол извлечённый из кармана браунинг и произнёс:
– Как сложится наш разговор, зависит от вашего ответа на мой первый вопрос: откуда у вас эта трость?
Вот так я тебе сразу и ответил!
– С кем имею честь? – холодно осведомился я.
В глазах моего визави заиграли злые огоньки, но он сдержался и так же холодно ответил:
– Константин Чернецкий. А теперь, отвечайте!
– А вы, разве, не хотите узнать моё имя? – удивился я, полностью проигнорировав его последние слова. – Ах, да, ведь оно вам известно. Вы же были в ложе Мережковских, когда я туда заходил с цветами?
Незнакомец дёрнул щекой и потянулся к пистолету. Я тут же обхватил ладонью рукоять трости. Несколько секунд мы буравили друг друга глазами, после чего я сделал вид, что уступаю.
Ну, хорошо, извольте. Эта трость досталась мне в память о неком господине Войновском.
– Это всё? – спросил мужчина, не дождавшись продолжения.
– Разумеется нет, – заверил я его, – но продолжение вы услышите только после того как скажете, кто вы есть на самом деле, вашей вымышленной фамилии мне уже недостаточно.
Мой собеседник задумался, потом, видимо приняв решение, откинулся на стуле.
– Своё настоящее имя я называть не стану, скажу одно: я член ЦК партии эсеров. Теперь ваш черёд.
– А вы знаете, я, пожалуй, поверю вам на слово, – сказал я. – Я, как и Войновский, входил в состав боевой группы Седого.
Лицо моего собеседника стало задумчивым.
– Но ведь группа была полностью ликвидирована жандармами, – произнёс он, не спуская с меня глаз.
– Руки у жандармов коротки! – усмехнулся я и тут же моё лицо посуровело. – Седой действительно погиб в перестрелке, двум другим, включая меня, удалось вырваться из кольца живыми, правда, не скажу, что невредимыми.
– Вы сказали «двум», но ведь группа состояла из четырёх человек?
– Четвёртый был провокатором.
Лицо мужчины сделалось жёстким.
– Назовите имя! – потребовал он.
– Войновский, – ответил я.
Мужчина на секунду прикрыл глаза, потом посмотрел на меня всё тем же пронзительным взглядом.
– А знаете, я почему-то склонен вам верить! Тем более что Войновский был у нас на подозрении. Но он пропал одновременно с известием о ликвидации группы. Видимо, вы знаете, что с ним стало?
– Знаю. Я его выследил и ликвидировал.
– Ну, хорошо, – сказал после некоторого раздумья мужчина, – будем считать, что на первый вопрос вы ответили. Теперь я хотел бы знать…
– А с чего вы решили, что я буду отвечать на остальные ваши вопросы? – перебил я его. – Я не успел оформить членство в партии, формально как бы в ней не состою и потому не подотчётен её ЦК. Считайте мой ответ на ваш предыдущий вопрос обычной любезностью.
– Благодарю, – насмешливо поклонился мужчина. – Однако если всё сказанное вами найдёт себе подтверждение, то упомянутая вами формальность будет легко преодолена.
– И как только это случится, я охотно отвечу на все ваши вопросы.
– Боюсь, вы не в том положении, чтобы диктовать условия. Стилет внутри трости, возможно, и уравнивает шансы между нами, но за дверью мои люди, а это, согласитесь, даёт мне ощутимый перевес.
– Действительно? – переспросил я его. – Давайте проверим. Дорогая! – крикнул я в сторону двери.
Дверь тут же открылась, и в образовавшуюся щель просунулось улыбающееся лицо Ольги.
– Мальчики, у вас всё в порядке? – сладким голосом поинтересовалась она.
Эффект был ещё тот. Мой собеседник впал на несколько секунд в ступор, потом вскочил и, схватив пистолет, правда, держал он его при этом в опущенной руке, устремился к двери. Ольга любезно посторонилась, давая возможность оценить нанесённый ею ущерб. Пока мужчина, застыв, разглядывал что-то за дверью, – я примерно представлял, что он там видит – Ольга ловко его обезоружила и перекинула браунинг мне. Однако выдержки ему было не занимать. Мужчина быстро пришёл в себя, твёрдой походкой вернулся к столу, сел и спокойно посмотрел мне в глаза.
– А вот теперь, – дружески улыбнулся я, – когда на меня никто не давит, я, так и быть, раскрою перед вами некоторые карты. Довольно давно я, поляк по происхождению, волею судьбы оказался вдали от моей горячо любимой Родины. И с тех пор постоянно воюю, в надежде на то, что мой боевой опыт когда-нибудь пригодится и моей многострадальной Польше. Несколько лет я провёл в составе французского Иностранного легиона. Потом мне это наскучило, и когда срок очередного контракта истёк, я покинул Легион, Францию и старушку Европу, отправившись путешествовать по Америке. Однако наслаждаться прелестями мирной жизни мне довелось недолго. В Мексике произошла революция, и я опять ввязался в драку, на стороне, как мне тогда казалось, правого дела. Хотя, по крайней мере, с моей стороны, оно таковым и было. На той войне мне повстречалось немало русских добровольцев. Среди них была одна супружеская пара, покинувшая Россию после событий 1905 года. Они оба были великолепными бойцами, особенно женщина, недаром её прозвали Ведьма.
– А как прозвали вас? – неожиданно спросил внимательно слушающий меня мужчина.
– Более скромно, – ответил я. – Всего лишь Странник. Мы были рядом чуть больше года, а потом наши военные дороги разошлись. В следующий раз я встретил Ведьму на пароходе, который вёз нас из Северной Америки в Европу. Встретил одну, поскольку её муж, преследуемый агентами БР, был вынужден пробираться в Россию более длинным путём. От него и по сей день нет никаких известий. Мы же с Ведьмой благополучно прибыли в Европу. И уже через несколько дней, в одном из лондонских пабов, уберегли от удара ножом невоздержанного на слова мужчину, который оказался нашим соотечественником. Так мы познакомились с Седым. Почему мы оказались в его боевой группе рассказывать надо?
– Не утруждайтесь, – покачал головой мужчина, – Седой был отличным организатором.
В комнату вошла Ольга.
– Прошу прощения, – спокойным голосом сказала она, – но дело в том, что в эту минуту здание окружают жандармы.
Мы с мужчиной переглянулись.
– Придётся нам прервать разговор, Борис Викторович, – сказал я, подвигая в его сторону браунинг, – и как можно быстрее покинуть это заведение.
– Как, вы меня узнали? – изумился мой собеседник.
– И, кажется, не один я, – ответил я Савинкову. – Что там парни? – этот вопрос я адресовал уже Ольге.
– Оклемались и готовы к действию.
– Отлично, тогда вперёд!
…

Глава одиннадцатая(с сокращениями)
…

МИХАИЛ

... Уже по внешнему виду полковника можно было догадаться, что есть важная информация. Когда время, отпущенное на светскую беседу, или, проще говоря, разговор ни о чём, прошло, я обратился к полковнику:
– Теперь выкладывайте, Пётр Евгеньевич, с чем пожаловали?
– Буквально два часа назад, начал Львов, – зашёл ко мне в кабинет знакомый ротмистр из другого подразделения. Поскольку мы с ним старые приятели, то разговор проходил в свойской манере. «Увидел твой запрос по Каинску и сразу поспешил зайти», – заявил после обмена приветствиями мой приятель. «Есть что-то интересное?» – сразу встрепенулся я. «Да как сказать, – замялся ротмистр. – Ты Кольцова помнишь?» – «Это, которого? Того, из вашего подразделения? Ну, как же, помню. Тоже, кажется, в ротмистрах ходил?» – «Ротмистром его сделали в последний момент, чтобы с повышением отправить, куда подальше от столицы», – несколько раздражённо пояснил мой приятель. А был тот Кольцов, признаюсь вам дорожайший Михаил Макарович, личностью весьма примечательной. Такого лентяя и выдумщика было ещё поискать. До работы вовсе не охочь, зато реляции писал отменные. Начальство его поначалу хвалило, а потом, когда поняло, что реляции те из одной только фантазии и состоят, приложило максимум усилий, чтобы от нас его спровадить. Были у того Кольцова какие-то связи в министерстве, потому и услать его удалось только с чином и званием. Однако вернёмся к моему приятелю. «И что тот Кольцов?» – спрашиваю. «А то, – говорит, – что отправили его как раз в Каинск. Теперь вот он оттуда очередную реляцию прислал. Мой полковник, как прочёл, так сразу весь побагровел, и хотел эту бумагу, было, скомкать, насилу адъютант отстоял. В общем, я её тебе оставлю, поскольку она как раз по твоему запросу, а потом заберу».
Покажите бумагу, – попросил я полковника.
– У меня её нет, – холодно ответил Львов. – Она уже давно в другом управлении. Вам же придётся довольствоваться моим пересказом.
– Тоже вариант, – кивнул я. – Так я вас слушаю, Пётр Евгеньевич.
– В бумаге говорится, что на ближней к Каинску железнодорожной станции Каинск-Томский не так давно объявился один человек. Пришёл, поговаривают, чуть ли не с Камчатки, а туда попал из самой Америки. А до того, вроде бы воевал на стороне инсургентов в Мексике, да не один, а с женой. Но та, стало быть, по дороге в Россию пропала. И вот этот приезжий наладил в железнодорожных мастерских производство каких-то невиданных карабинов, под названием «Тигръ». Помимо этого он занялся обучением местных рабочих военному искусству. А для того, чтобы всё это оплатить, он отобрал деньги у одного местного купца. И сделал это без единого выстрела. Купец, мол, после беседы с ним, сам деньги и выложил. А в настоящее время отправился этот человек прямиком в Петроград, а с ним ещё шестеро боевиков. И вот что примечательно, написана эта бумага таким языком, что сам Крестовский бы позавидовал. Не мудрено, что полковника чуть удар не хватил. Короче, зная Кольцова, ходу этой бумаге не дали. А вы, я вижу, ею заинтересовались?
Я посмотрел на Львова.
– И даже весьма. А скажите, Пётр Евгеньевич, не упоминает ли сей ротмистр имени этой странной личности?
– Ах, простите! – хлопнул себя по лбу полковник. – Упоминает: Абрамов Глеб Васильевич.
…

НИКОЛАЙ

Жадно глотаю морозный воздух, чтобы хоть как-то остудить клокочущее внутри меня возбуждение. Я возвращаюсь в казарму после только что завершившегося собрания партийной ячейки, на котором мне вручили членскую карточку РСДРП. Там всё было по-взрослому. Сначала за меня замолвили слово порученцы: Фрол и товарищ Матвей. Потом было бурное обсуждение. Каверзные вопросы сыпались со всех сторон. Меня, вернее Ежова, тут знали многие, и, в отличие от того же Фрола, совсем не считали подходящей кандидатурой в члены партии. Как я и предполагал, Ежов до возвращения с фронта в революционной борьбе замечен не был. Выручил товарищ Матвей. Он вновь попросил слова, и объяснил присутствующим, что война резко изменила мировоззрение товарища Ежова, и его военный опыт для партии исключительно важен. За короткий срок товарищ Ежов успел высказать несколько ценных мыслей, а по его эскизам сочувствующие нашему делу инженеры с Путиловского уже заканчивают делать чертежи нового пролетарского оружия – услышали бы эти слова чеченские боевики. Его выступление решило исход обсуждения в мою пользу, и меня, пусть и не единогласно, в партию приняли. А уже после собрания, товарищ Матвей отвёл меня в сторону и предупредил, что в первых числах января мне надлежит присутствовать в качестве «приглашённого товарища» на заседании Петроградского комитета РСДРП(б). Он де так меня расхвалил перед комитетчиками, что они сами решили меня послушать. А что, мне есть что сказать. В виду казармы настроение моё заметно упало. Этот Новый год обещал стать самым унылым праздником в моей жизни. Фрол, правда, приглашал в компанию, да и увольнительную дали бы без хлопот, но уходить в загул мне хотелось ещё меньше, чем проводить праздник в казарме.
– А ты в этом прикиде отлично смотришься! – прозвучал над ухом знакомый голос.
Я стремительно повернулся. Прямо передо мной, упакованный барином, стоял и лыбился Мишка – Михаил Макарович Жехорский – Шеф.

…

ОЛЬГА

Появление Николая вывело меня из прострации. Я снова почувствовала вкус к жизни. И то верно. Мы ведь и прежде не все праздники вместе встречали. Во время долгих «командировок» – и кому пришло в голову назвать опасную работу этим обиходным словом? – вдали от любимого главное не думать о том, что с ним или с тобой может что-то случится, недолго и беду накликать. Особенно тяжело переносить разлуку в праздники, и тогда лучше быть среди друзей. Скоро полночь и я спешу накрыть на стол. Ребята помогают, выполняя все мои ценные указания, и одновременно оживлённо беседуют. Я не сильно прислушиваюсь. Рассказав давеча Кольке всё, что я знаю о нашем деле, я посчитала свою норму на болтологию на сегодня выполненной и перестала вникать в суть мужского разговора. Но вот парни чего-то раздухарились. Интересно, что там у них?
Николай: – Ты что, всерьёз решил примкнуть к эсерам?
Михаил: – А ты считаешь, что нас сюда забросили, чтобы мы опять оставили власть в одних руках?
Николай: – Я думал что мы, вернее, я сначала так думал только о себе, будучи большевиками, сумеем каждый на своём месте…
Михаил: – Ты что, правда, такой наивный? Пойми, дурья башка, если не изменим систему – не изменим ничего, только головы зря сложим.
Николай: – Я так не считаю!
Михаил: – А я считаю!
– И я считаю! – пришлось решительно вмешаться в разговор. – Считаю, что пора садиться за стол, если мы хотим успеть проводить Старый год.
Умная женщина всегда сумет вставить нужное слово. Ребята враз остыли.
– И верно, – сказал Мишка, – ещё наспоримся. Пойдём, Ёрш, накатим за уходящий!
– Так я разве ж против? Было бы предложено!

Глава двенадцатая (с сокращениями)
МИХАИЛ

Наступивший год начался с событий приятных. Во-первых, я стал полноправным членом партии эсеров, или ПСР, если уж быть абсолютно точным. Случилось этот вскоре после того, как третьего дня января совершая обычный моцион от Сенной площади до Невского проспекта, возле входа в Зеркальную линию Гостиного двора, я нос к носу столкнулся с Зинаидой Гиппиус. Та была не одна. Сопровождавшая её молодая женщина увиделась мне алой розой на сером Петроградском снегу. Такой красотой обычно одаривает своих дочерей Восток. Чуть вытянутое смуглое лицо, которое не портил даже слегка укрупнённый нос. Алые чуть припухлые губы. Миндалевидные глаза под густыми чёрными бровями. И восхитительные цвета воронова крыла волосы, на которых странным образом удерживалась отороченная каракулем  шапка-таблетка.
Я вежливо поздоровался и хотел продолжить путь, но Гиппиус меня удержала.
– Михаил Макарович, вы не знакомы? Нина Беринг, моя приятельница и очень неплохая поэтесса.
– Не слушайте её, – приятным грудным голосом, в котором не слышалось и тени жеманства, произнесла Нина, пока я пожимал обтянутые перчаткой пальчики. – На фоне её стихов я никакая не поэтесса.
Гиппиус же, пропустив её слова мимо ушей, принялась мне выговаривать:
– Куда вы прошлый раз исчезли? Я вас искала, хотела поговорить, но не нашла. А потом – знаете? – в «Привал комедиантов» нагрянули жандармы. Перевернули всё верх дном, кого-то искали. Испортили нам остаток вечера.
Я делал вид, что слушаю со всем вниманием, хотя, на самом деле, мне было смешно. Ведь в тот вечер она едва ответила на моё приветствие и поспешила удалиться, а теперь… Впрочем, я догадывался из каких краёв ветер дует, и терпеливо ждал, когда она перейдёт наконец к делу, ради которого она меня и придержала. К тому же это было не обременительно под изучающим взглядом красавицы Нины. А вот и ключевая фраза:
– Почему вы не бываете у нас на Сергиевской? Заходите непременно. У нас бывает интересно!
Гиппиус выполнила задание и поспешила откланяться, а я продолжил путь, думая не столько о том, кто меня «заказал», а о том, что, верно, встречу у Мережковских Нину.

**

На этот раз у Мережковских меня приняли более чем радушно. А я, напротив, был несколько разочарован. Почему-то мне казалось, что увижусь здесь с некоторыми известными личностями, хотя бы с тем же Мейерхольдом или Андреем Белым. Но, увы, помимо хозяев в квартире я застал ещё четверых мужчин, фамилии которых – меня, разумеется, всем представили – ни о чём не говорили. Разговоры велись исключительно о политике. Я, для первого раза, предпочёл больше слушать, чем говорить. Да и что я мог им сказать? Что те перемены, на которые они возлагают теперь такие надежды, окажутся для них пагубными: разочарование, эмиграция, а то и гибель – вот их удел? Подобных пророков испокон веков принято побивать камнями. Так что молчи Миша, молчи. Да и другое дело: не для того ли ты здесь, чтобы подобные пророчества по большей части не сбылись?
Пришли ещё гости. Мне послышалось, что их было как минимум двое, но в зал вошла только одна Нина. Поздоровалась со всеми, со мной в последнюю очередь. Потом неожиданно заявила: – Господа, я украду у вас Михаила Макаровича! – взяла меня под руку и под шуточки гостей вывела из зала. Прошли в кабинет, где я увидел – значит, слух меня таки не подвёл – мужчину лет тридцати. Его костюм был совсем как мой, но было видно, что он привык носить одежду попроще. Мужчина шагнул навстречу.
– Александрович!
Пожимая протянутую руку, я назвал своё имя, а сам с интересом рассматривал будущего вожака левых эсеров.
– Прежде чем исполнить возложенное на меня поручение позвольте узнать: действительно ли вы и некий Странник одно и то же лицо?
Вопрос Александровича не поставил меня в тупик, ответ последовал незамедлительно:
– Да, это так.
– В таком случае, я от имени ЦК Партии социалистов-революционеров уполномочен подтвердить ваше членство в её рядах, если таково ваше желание.
Даже так? Интересно, как подобное согласуется с уставом партии? Вот только стоит ли мне вникать в такие тонкости, когда от меня ждут простого и короткого ответа?
– Да, таково моё желание.
– В таком случае, – Александрович поднялся со стула, – я поздравлю вас со вступлением в ряды партии!
Я пожал протянутую руку. Нина, которая весь наш разговор стояла сзади, подошла ближе и тоже протянула руку.
– Поздравляю, товарищ!
Рукопожатие хрупкой на вид женщины оказалось на удивление крепким, что наводило на некоторые мысли.
– А теперь, – голос Александровича звучал весьма дружелюбно, – согласен ли Странник ответить на некоторые вопросы представителя ЦК его партии?
Ах, вот где собака порылась. Теперь у меня нет никаких оснований отказаться от участия в викторине.
– Согласен.
– Тогда присядем? Нина, оставьте нас на несколько минут.
После того как Нина закрыла за собой дверь кабинета, Александрович заговорил, не отказываясь от дружеской интонации.
– По поручению ЦК была проведена проверка всего того, что вы успели сказать в беседе с товарищем Чернецким. И почти сразу же выявилась одна любопытная деталь. Оказывается, Войновский жив и числится за жандармским полковником Львовым, который поселил его на конспиративной квартире. И знаете, что самое интересное? Этот Войновский удивительно похож на небезызвестного вам Михаила Жехорского.
– И что с того? – пожал я плечами. – Если бы господа жандармы самым возмутительным образом не прервали нашу беседу, то я поведал бы товарищу Чернецокому, что после ликвидации Войновского воспользовался его документами и представился полковнику Львову как его новый сотрудник.
– Зачем вам это понадобилось? – спросил Александрович.
Пока все вопросы, которые он задавал, были просчитаны мною заранее, и ответы на них давались легко.
– После того, как мы с Ведьмой вырвались из жандармской ловушки, мы сначала залечили полученные в бою раны, которые, на наше счастье, оказались несерьёзными. Потом стали искать Войновского. Застали его в тот самый момент, когда он появился на конспиративной квартире Львова. Зашли в неё буквально за ним. Он тянул время, говорил, что выдал нас случайно, что готов искупить вину. Для пущей убедительности даже рассказал нам о своей новой мисси всё, что знал сам. Потом, видимо посчитав, что достаточно усыпил нашу бдительность, попытался нас убить, но сам получил пулю. Судите сами, как мне было не воспользоваться такой возможностью? Ведь, со слов Войновского, Львов его в лицо не знал, а из Ростова бумаги могут идти очень долго, поскольку полковник не любим среди коллег. Нам с Ведьмой требовался отдых, а тут и квартира, и покровительство жандармского полковника, и паспорт, в конце концов!
Я взглянул на Александровича. Тот кивнул головой.
– Хорошо. Эти ваши объяснения совпадают с теми выводами, к каким мы и сами пришли после того как заглянули в дело ликвидированной в Ростове группы Седого. Кстати, оно оказалось у Львова.
А вот этого я не предусмотрел. Неужели провал? Но почему тогда так спокоен Александрович?
– Из него мы узнали, что во время завязавшейся перестрелки был убит только Седой. Двум другим участникам группы удалось уйти. О них в деле информации оказалось очень немного. Упомянуты только клички: Странник и Ведьма, да дано описание внешности, очень похоже на ваше и Ольги – извините, но мы выяснили её имя.
Я с трудом подавил вздох облегчения. А Александрович на меня и не глядел, он продолжал говорить.
– Кстати, Ведьма, тоже может вступить в партию, лишь подтвердив своё желание в ней состоять.
– Боюсь, что это невозможно, – покачал головой я.
– Почему? – удивился Александрович.
– Дело в том, что Ольга замужняя женщина и мужа своего боготворит. А он, насколько я понял из личных с ним бесед, ближе к эсдеками, чем к нам.
– Жаль, – искренне огорчился Александрович, – но, вольному воля! Что касается вас, Странник, то мне предложено использовать боевой опыт, ведь он у вас имеется? – Я кивнул головой. – Использовать при формировании боевых дружин. Вы согласны?
– Согласен!
– Тогда на сегодня всё. О месте и времени нашей следующей встречи вам сообщит Нина. Вся связь будет идти через неё.

**

Знакомство с Ниной стало ещё одним приятным событием, которое произошло со мной в начале 1917 года.
После того, как Александрович покинул квартиру Мережковских, мы вернулись к обществу. Спорили долго, расходились затемно. И нет ничего необычного в том, что я вызвался проводить Нину. Зимний вечер был на удивление тих. Редкие снежинки почти вертикально опускались с тёмного неба, чуть кружились в жёлтом свете фонарей, стелились под ноги прохожим. Не разрываемый злым балтийским ветром сумрак сглаживал острые углы квадратов и треугольников, из которых состоял город, отчего тот казался округлённым и каким-то очень домашним. Мы вышли на угол Литейного, и я изготовился ловить извозчика, но Нина меня придержала.
– Вы разве спешите?
– Собственно, нет, – я был слегка растерян этим вопросом.
– Тогда пойдём пешком? Грешно манкировать такой погодой.
Мы свернули налево, дошли до Невы и по Французской набережной пошли в сторону Зимнего дворца. Прачечный мост перевёл нас через Фонтанку и вывел к ажурной решётке Летнего сада. Мы не спеша прошли вдоль сотен металлических копий, за которыми, едва прикрывшись голыми ветвями, коротали зиму липы, дубы и вязы. За Лебяжьей канавкой мы свернули к Троицкому мосту. Дальше наш путь лежал на Петроградскую сторону. Там между Каменноостровским проспектом и Большой Пушкарской улицей затерялся во дворах обычный Петроградский дом, где в небольшой квартире проживала Нина. На мосту мы оказались совсем одни. Внизу спала под ледяным одеялом Нева, впереди и слева чёрной меткой на белом снегу темнели бастионы Петропавловской крепости.
К Нининому дому мы подошли уже в начале следующих суток. И стоит ли винить меня за то, что я принял приглашение подняться в квартиру? Был чай на кухне и белая простынь на диване в гостиной. Я уже почти уснул, когда дверь отворилась и на пороге в чём-то немыслимо воздушном возникла Нина. Слабый свет, проникающий в гостиную из коридора, не позволял разглядеть детали, но основной замысел делал вполне очевидным. И с этим я был совершенно согласен: любовью надо заниматься в полумраке. Что и случилось в следующие полчаса.
Проснулся я уже в спальне. Любить друг друга на диване вполне приемлемо, а вот спать вдвоём крайне неудобно. Мы же категорически не хотели расставаться. Должен ли я был этим утром испытывать неловкость? Чёрт его знает! Нина сняла это вопрос с повестки дня самым кардинальным способом. Так что из постели мы выбрались где-то часам к десяти. Вот тут-то я и вспомнил об Ольге. Эта мысль вызвала во мне такое смятение, что его сразу же заметила Нина. Она лёгким движением наложила сведённые воедино пальцы мне на губы не дав сорваться с них путаным словам.
– Молчи! Ничего объяснять не надо. У нас ещё будет время подробно обо всём поговорить. А сейчас пей чай и беги по своим делам.
Извозчика я поймал сразу, как вышел на Каменноостровский.

ОЛЬГА
 
Я немного нервничала. И вовсе не Мишкиным отсутствием – должен же мужик когда-нибудь загулять? Просто мне уже скоро ехать на вокзал, и я прежде хотела убедиться, что с ним всё в порядке. Убедилась! Ввалился в квартиру весь запыхавшийся. На лице раскаяние, как у кота Васьки только что оприходовавшего крынку со сметаной. Всё как я и думала.
– Наш Дантон пошёл по бабам? – это я уже вслух сказала, предвосхищая Мишкины объяснения.
На его лице отразилось «Как ты узнала?», но сказал он нечто иное:
– А почему, собственно, Дантон, а не Робеспьер или кто другой? Вождей у Великой французской революции было как грязи.
– А потому, что на Робеспьера ты, извини, не тянешь, а кроме него я помню только Дантона.
Пока Мишка думал, что на это сказать, я оставила слово за собой.
– То, что ты провёл ночь с бабой – мало того, что это у тебя на морде написано, так, тому есть ещё с десяток верных признаков. Но это уже наши маленькие женские секреты, посвящать в которые я тебя не намерена. Если коротко, никакой беды я в этом не вижу. В конце концов, ты всегда был кобелём, и вряд ли, сбросив десяток лет, стал кем-то иным. Другое дело, что твоя связь может иметь дурные последствия. И ладно, если только для твоего организма, а не для всего нашего дела.
– Нина не такая, – возразил Мишка.
– Спасибо, что познакомил, – усмехнулась я. – Ладно, потом расскажешь со всеми подробностями. И спрячь, пожалуйста, эту идиотскую ухмылку. Подобные пошлости только вам, мужикам, на ум идут. Я на вокзал, обед на кухне, пока.
Быстро чмокаю Мишку в щеку – а духи у неё ничего – и порхаю за дверь.

НИКОЛАЙ

В комнате, где проходило заседание Петроградского комитета РСДРП(б) было сильно накурено. Я тут ещё и минуты не пробыл, – до этого момента меня держали в соседней комнате – а мне уже хочется на свежий воздух. Если окажусь среди власть имущих – обязательно пролоббирую закон о запрете курения в присутственных местах. Вглядываюсь в лица членов комитета. Лично, мне знаком только товарищ Матвей, но кое-кого я узнаю по фотографиям из различного рода литературы. Справа от председательствующего сидит Калинин в очках и с традиционной бородкой клинышком. Рядом с ним Молотов. А председательствует член Русского бюро ЦК РСДРП(б) Шляпников. Он-то и обращается ко мне:
– Мы тут с товарищами обсуждаем вопросы организации рабочих дружин. Вот хотим послушать вас, фронтовика.
Теперь главное не выглядеть чересчур умным.
– С кем воевать собираемся? – спрашиваю.
Переглядываются, улыбаются, весело им.
– А что, есть разница? – спрашивает Молотов.
– А как же, – стараюсь говорить авторитетно. – Ежели с армией – это одно, ежели с полицией да жандармами, опять – другое.
– А давайте представим, что с армией!
Это опять Шляпников сказал. Чувствую по настроению, что комитетчики меня всерьёз не принимают, отдохнуть на мне решили. Ладно…
– Так этого я и представлять не хочу – побьют нас! – ешьте, не обляпайтесь.
– Вы что не верите в силу рабочего класса? – хмурится Калинин.
– Да тут не столько в вере дело, а в выучке и в вооружении. Против армии другая армия нужна, тут дружинами не обойтись. Но армию быстро не подготовишь. Проще тех, кто сейчас серые шинели носит, разагитировать.
Умыл я их. Улыбки с лиц посходили, начинают думать.
– Так, может, дружины совсем не нужны? – почти зло спрашивает Шляпников.
– Зачем? Против полиции и жандармов они в самый раз будут. Здание, какое, занять и под охрану взять, или митинг постеречь. Тут и тактика попроще, и вооружение полегче.
– Кстати, о вооружении, – голос Шляпникова подобрел. – На Путиловском вот-вот наладят выпуск ваших ружей, опытный образец уже готов. – И выкладывает на стол пистолет-пулемёт.
Подхожу, беру в руки. Типичный «Борз». Это я уже потом, когда разобрал, понял, что есть отличия, а на вид один в один чеченская самоделка.
– Так не поймёшь, – говорю, – пострелять надо.
– Вот вы этим и займитесь, – смеётся, – не здесь, конечно. Ваша придумка – вам и пристреливать!
– А как вы до такого додумались?
С Калининым ухо надо держать востро. Губы улыбаются, а глаза под очками нет. Потому, говорить стараюсь непринуждённо:
– Так я с детства железки люблю, – и улыбаюсь немного застенчиво.
– Вот вооружим вашими ружьями дружинников и царю крышка! – восклицает Молотов. – Как вы думаете, товарищ Николай?
– Так не успеют их на всех-то наготовить, – отвечаю. – Народ так долго терпеть не станет. Да и не к чему это.
Комитетчики в недоумении.
– Что-то я не пойму тебя, Николай, – не выдерживает товарищ Матвей. – Сам ведь предложил, а теперь говоришь, не надо?
– Я говорю, всем это ни к чему. Оружие это новое, такого ни у кого нет. А новое лучше до поры держать в секрете. Потому, то, сколько успеют сделать, надо раздать проверенным товарищам и сформировать из них особые отряды для самых важных дел.
За столом переглядываются. Теперь на меня смотрят с уважением. Шляпников говорит уже не совсем уверенно:
– Мы тут распределили заводы и мастерские где много наших сторонников между товарищами. Тебе хотели выделить «Путиловский», «Лесснер», «Эрикссон» и кое-что по мелочи. Да теперь вот усомнились: может ты, что другое предложишь?
– Я готов выполнить любой приказ комитета, – это я прямо-таки отчеканил. – Но если хотите знать моё мнение, то это не совсем верно. Где «Путиловский» и где «Лесснер? Мотаться между Нарвской заставой и Выборгской стороной – ноги сотрёшь, да и уйма времени уйдёт. Лучше формировать дружины по районам.
– Ишь, какой умный, – фыркнул Молотов. – Думаешь, мы до этого не додумались? Вот только не на всех заводах мы верх имеем. На многих верховодят эсеры да меньшевики.
– И что с того? Я лично многих парней знаю, кто за ними числится – хорошие ребята. Я так понимаю, что пока у нас цель одна: дать Николашке по шапке. А там, если пути наши разойдутся, только от нас будет зависеть под чьей рукой дружины останутся.
Зашептались комитетчики. Потом Шляпников сказал:
– Ты вот что, Николай, – посиди пока за дверью, нам с товарищами обсудить кое-что надо.
Вышел я за дверь и вижу: моего полку прибыло. В комнате, соседней с той, где заседает комитет, собралось уже несколько человек. Думаю, это всё будущие командиры районов. Подошли недавно, но накурить уже успели, а я-то надеялся отдышаться. И ведь на улицу не выйдешь – могут не так понять. Сел на свободный стул. Ждать пришлось около часа. Потом позвали. И опять только меня одного.
– Вот что, товарищ Николай, – начал Шляпников, – мы тут посовещались и решили, что твои предложения нам частично подходят. Дружины будем готовить свои, по районам, а штаб попробуем создать совместно с другими партиями. И поручаем это дело тебе. Помимо штаба будешь формировать особые отряды. Постараемся их вооружить твоим оружием. Справишься?
– Справлюсь!
– Значит, договорились! От комитета с тобой будет работать товарищ Коряков. – Из-за стола мне, улыбаясь, кивнул молодой парень. – После познакомитесь, а сейчас садись за стол, пригласим из другой комнаты товарищей и начнём распределять их по районам.
Из дома, где проходило заседание комитета, я вышел вместе с Петром Коряковым. Мы уже успели познакомиться и почти подружиться. Понравился мне этот рослый крепыш. Люблю людей с открытыми лицами.
– Тебе куда? – спросил Пётр не переставая улыбаться. – В путиловские казармы? А то, может, ко мне, на Лиговку? Я в комнате один живу.
– Ты не забывай, что я пока что ещё в армии.
– А, ну да, – смутился Пётр. – Тогда, до встречи?

МИХАИЛ

И ещё одно, уж точно самое радостное событие произошло в первых числах наступившего года. Но об этом пусть лучше расскажет Ольга.

ОЛЬГА

Моя голова была настолько занята Мишкиными похождениями, что я ЕГО чуть было не пропустила. Он прошёл мимо меня по перрону Николаевского вокзала в окружении группы молодых людей. Он не глядел по сторонам, никого не искал в толпе встречающих московский поезд. А моё сердце ёкнуло с запозданием. Я резко повернулась и увидела среди других спин столь мне знакомую. Сколько раз я видела эту спину, которая удалялась от меня во время очередной разлуки. И всегда я молча  смотрела на неё, пока она не исчезала с глаз. Но сейчас я этого допустить не могла. Я закричала: «Глеб!» И с ужасом поняла, что голос меня покинул, имя осталось внутри. Хотела броситься следом, но ноги приросли к перрону. Я в отчаянии воззвала к Богу, и он меня услышал, первый раз за всю жизнь. Но может так и надо, чтобы Бог приходил к нам на помощь всего лишь раз, в самый нужный момент? Спина, которая неумолимо удалялась от меня, вздрогнула, будто в неё вонзился мой отчаянный взгляд. Он остановился и обернулся. Этот взгляд останется в памяти до конца моих дней, как самое лучшее, что я видела в своей жизни.
…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая (с сокращениями)
МХАИЛ (с сокращениями)

Гудит Петроград – гудит, как басовая струна. Удивительно время – февраль 1917 года! Много про это читал. Но то, что вижу сейчас на покрытых пепельно-грязным снегом Петроградских улицах, в цехах его нахохлившихся заводов, в пропахших потом и табаком казармах лучших императорских полков, в чистенькой гостиной на Сергиевской улице, а главное, то, что я там слышу, не идёт ни в какое сравнение с прочитанным. И мне становится, по-человечески, жаль низкорослого бородатого полковника, который смотрит на происходящее из окон Зимнего дворца непонимающими глазами, в которых уже отразилось начало его личной трагедии: стать последним звеном в династической цепочке Романовых. Все последующие примеряльщики Большой императорской короны Российской империи будут уже от оперетты, а не от Истории.
 Бедный, бедный, Ники – никому ты не нужен. Ни просирающему войну генералитету, ни алчущей свободного рынка буржуазии, ни новоявленным Робеспьерам всех мастей и оттенков. А ведь не под тобой теперь – под ними, богобоязненный народ российский. Генералы властны (пока властны) над жизнями восьми миллионов твоих подданных. Над желудками всех без исключения властны проклюнувшиеся в твоей державе капиталисты. А в умах народишка твоего насильничают революционеры. И вот теперь их интересы роковым для тебя образом совпали. Понимаешь, что это для тебя значит? Ничегошеньки ты, Николай Александрович, не понимаешь! Лупаешь попусту глазами на Дворцовую площадь. А если бы понял? Смог бы изменить историю страны и свою судьбу? Кто знает... Гудит Петроград…

…

На переговоры с большевиками Александрович взял с собой меня. Логика в этом была, поскольку именно я теперь отвечал за подготовку эсеровских боевых групп. Саммит в формате 2x2 проходил в обстановке строгой секретности, в маленькой комнатке с плотно зашторенными окнами, в свете керосиновой лампы. После церемонии представления мои отношения с Ершом приобрели статус официальных. Никаких конкретных вопросов в повестке этой встречи не значилось. По сути, и решался-то только один, общий: быть или не быть объединённому штабу? В нашей прошлой жизни такого штаба не существовало. Теперь он, не без трений, но возник. Это было уже довольно значимое событие. Нам, походу, удалось-таки перевести стрелку и пустить 1917 год по параллельной ветви Истории. Наши партийные босы того что натворили так и не поняли. Вдоволь налаявшись, они постановили: штабу быть! Быть с двумя начальниками – экая глупость! Хорошо хоть этими начальниками стали мы с Ершом. Нам сразу нашлось что обсудить, потому после саммита я пошёл провожать Ерша до казармы.
– Как будем делить власть, товарищ полковник? – спросил полушутливым тоном Ёрш, когда мы утвердились в том, что нас никто не слушает. Впрочем, технических средств, необходимых для прослушки в те времена быть не могло, а людей вокруг себя мы всегда могли контролировать. Может, ребята правы, и я становлюсь параноиком?
– Никак не будем делить, товарищ майор, – в тон Николаю ответил я.
– Почему? – удивился он. – Никогда не поверю в то, что ты решил выступить против единоначалия.
– Правильно делаешь, что не веришь. Просто штабом будет руководить Васич, а мы с тобой займёмся каждый своим направлением.
– Преклоняюсь перед вашей мудростью, Шеф! – восхитился Николай. – Вот только как к такому решению отнесутся наши партийные боссы?
– А мы их и не будем посвящать в такие тонкости. Им достаточно знать о Глебе, что он просто существует. Кстати, Александровичу я уже доложил, что объявился муж Ольги.
– Как вы во время подсуетились, товарищ эсер, – съёрничал Николай.
Я промолчал, и моё молчание Ёрш расценил верно: мне не понравилась его последняя фраза. Некоторое время Ёрш размышлял: не начать ли ему извиняться? Но потом, видимо, решил, что дело того не стоит и продолжил как ни в чём не бывало:
– То, что, по сути, Васич станет во главе объединённого штаба это понятно, а кому он будет подчиняться формально?
– Не тупи, – поморщился я, – тебе, конечно.
– Ах, да, он же почти большевик… Но ведь Ольга почти эсерка?
– Боюсь, что уже нет, – со вздохом произнёс я.

Глава вторая (сокращено полностью)

Глава третья (с сокращениями)
ГЛЕБ (с сокращениями)

День тонул в сырых февральских сумерках, когда я нырнул в знакомую арку. Дверь чёрного входа Ольга отворила сразу, поскольку была на кухне. «Какая же ты у меня красавица!» – подумал я, прикасаясь к тёплым губам своими чуть застывшими губами.
– Макарыч и Ёрш уже дома? – спросил я.
– Нет, ты первый, – улыбнулась Ольга. – Ужинать будешь?
– Позже, дождусь ребят, – ответил я и потопал в прихожую избавляться от пропитавшейся влагой одежды.
Позже, нежась у зажжённого камина, – Оля, умница, постаралась – я прокручивал в голове события последних дней.
Основные исторические события пока следовали той же чередой, что и в покинутом нами мире. В феврале в Петрограде начались перебои с хлебом. Не знаю, воспользовался ли купец Клеймёнов из далёкого Каинска моим советом, но даже если и воспользовался, то помогло это одному ему. Хлеб исчезал с прилавков с пугающей быстротой. Всё что смогли противопоставить этой лавине мы, так это взять под контроль народных дружин и боевых групп большинство хлебных лавок. Эта мера позволила упорядочить выдачу жизненно необходимого продукта и предотвратить массовые разгромы булочных и мелочных лавок, но, понятное дело, не могла изменить ситуацию в целом. И всё же польза получилась немалая. Во-первых, нам удалось проверить НД и БГ в деле и найти упущения в их подготовке. Во-вторых, народ поверил в силу и порядочность дружинников и, что может быть наиболее важно, в эту силу и порядочность поверили многие нижние полицейские чины. Этому обстоятельству Макарыч был особенно рад. Он, будучи по всей своей сущности ментом, сильно переживал по поводу неизбежной гибели во время грядущих беспорядков многих простых полицейских. Теперь же появилась возможность через правильную агитацию убедить хотя бы часть из них не выступать против осатаневшего народа. И Макарыч с утра до ночи мотался по Петрограду, начиняя тугие полицейские головы крамолой, которую те в прежние времена пресекли бы в зародыше, и которой теперь хоть и с хмурыми лицами, но внимали.
Что касательно подготовки отрядов особого назначения, то тут мы, на мой взгляд, особо не преуспели. Помимо моей шестёрки какую-то ценность представляли тринадцать – тьфу! тьфу! тьфу! – снайперских групп (семь большевистских и шесть эсеровских), подобранных в основном из бывших фронтовиков, для которых удалось раздобыть винтовки с оптическим прицелом по одной на группу. Из более чем тридцати групп, вооружённых «Самопалами», – прижилось это название за «Борзами», которыми большевики с большой неохотой вынуждены были поделиться с товарищами эсерами – только четверть можно было хотя бы отдалённо причислить к спецназу. Потому перед этими группами пришлось ставить задачи различной сложности. У большевиков подготовкой спецгрупп руководил я, у эсеров – Ольга. Когда я спросил у неё, чего достигли её подопечные, Ольга только печально усмехнулась: «В основном отучились лапать инструктора». Перехватив мой потяжелевший взгляд, поспешила добавить: «Да ты не хмурься. Кроме как попытаться я им ничего не позволила». В это я охотно поверил, потому сразу успокоился.
Несмотря на не слишком обнадёживающие результаты, пара дюжин бойцов (по совокупности с той и другой стороны) на примете всё же была. Их я постарался запомнить, поскольку в ближайшем будущем собирался расширять свой отряд.

МИХАИЛ

Надо было прямо с утра идти на Путиловский. А так, на митинг я опоздал. Когда подошёл, колонна уже строилась. Меня теперь тут знали хорошо, потому выделили место в первом ряду. И мы пошли: большевики, меньшевики, эсеры и прочая партийная, околопартийная и вовсе беспартийная братия – все в едином строю. Вот так бы и дальше через войны и годы! Позже к нам пробились Молотов и Калинин. Возбуждённые и злые. Оно и понятно. Партийное руководство решило обойтись нынче без демонстраций, но народ ещё не был скован единой цепью и поступил по своему разумению. Теперь, раз уж демонстрацию не удалось предотвратить, её надо было возглавить. Так и шли, пока не замаячил впереди полицейский кордон. А когда навстречу колонне сквозь разомкнувшийся строй выехал на белой лошади какой-то полицейский чин, та стала замедлять ход, а потом и вовсе остановилась.
– Шалфеев, Шалфеев… – зашелестело по рядам.
– Кто таков? – спросил я одного из рабочих.
– Начальник пятого полицейского отделения полковник Шалфеев, – ответил рабочий. - Злой дед, зубы он мне собственноручно выбил в участке, когда поймали с листовками.
Глаза у Шалфеева и вправду были злые. Седая борода лопатой вызывающе топорщилась на надменном лице. Полковник, видимо, чтобы придать словам дополнительный вес достал шашку, взмахнул ей и прокричал зычным голосом:
– Приказываю разойтись!
Потом вернул шашку в ножны и замер в ожидании. Колонна роптала, но стояла на месте. Не, ребята, это не революция! Я решительно покинул колонну и, не обращая внимания на предостерегающие оклики, направился к Шалфееву. Тот достал из сапога нагайку и ждал меня с видимым интересом. Когда я подошёл совсем близко прошипел: – По плётке соскучился? – и замахнулся на меня нагайкой. Зря он это сделал. Я встретил нагайку стандартной «восьмёркой» и, наматывая плеть на руку, быстро сблизился с конём, одновременно пригибая к себе не догадавшегося отпустить плеть всадника. Коротко ткнув пальцами в шею, я отправил дедулю в глубокий нокдаун, после чего подозвал одного из полицейских. Тот был, видимо, из тех с кем мне уже довелось говорить, поскольку смотрел он на меня и испуганно, и подобострастно.
– Отведи лошадь с полковником во двор, от греха, – приказал я, передавая ему повод. Потом повернулся к колонне.
– Господин полковник разрешил продолжить движение!
Ответом был дружный вздох, и колонна двинулась с места. Я повернулся к растеряно топтавшимся полицейским.
– А вам что, жизнь не дорога? Быстро брысь в подворотню!
Те полицейские, кто уже знал меня в лицо, не замедлили воспользоваться приглашением. Остальные, поколебавшись, устремились за ними. Вломившись в подворотни, полицейские оттеснили казаков во дворы, не дав им выехать на улицу. Подоспевшие дружинники споро заперли ворота. Уже подхваченный колонной я расслышал, как пару раз тявкнули «Самопалы». Видимо дружинники путём нехитрой демонстрации указывали казакам и полицейским на безысходность создавшейся для них ситуации.
Демонстрация вылилась на площадь. Офицеры замахали шашками. Солдатский строй ощетинился штыками. Самое время испробовать нашу домашнюю заготовку. Чего же они медлят? А, нет, вот и они! С обеих сторон прямо позади строя солдат на площадь выбежали несколько десятков фабричных девчонок – кастинг прошли только самые красивые – с красными гвоздиками в руках. Вот они уже бегут между шеренг ничего не понимающих солдат, которые второпях убирают винтовки к ноге. Офицеры также в полном замешательстве. Нежные ручки втыкают гвоздики куда ни попадя: в петлицы шинелей, в папахи, в дула винтовок. Так и не пришедших в себя солдат накрывает волна демонстрантов. Славно получилось!

**

Вечером подводили итоги первого дня революции. Кроме нескольких наиболее рьяных полицейских никто серьёзно не пострадал ни с той, ни с другой стороны.
– Кто из вас придумал цирк с гвоздиками? – спросила Ольга.
– Тебе понравилось? – спросил я.
– Через оптический прицел всё выглядело очень эффектно, – кивнула Ольга, потом подозрительно посмотрела на меня. – Твоя работа?
– Ну, не то чтобы… – скромно ответил я. – Просто так, кажется, поступали в нашем мире португальские девушки при падении режима Салазара.
– А вам не кажется, что вы сильно рисковали? – хмуро спросила Ольга. – Девчонок просто могли поднять на штыки. При следующей попытке солдаты так и поступят.
– Не будет следующей попытки, – успокоил я Ольгу. – Мы что, совсем дурные?
– Надеюсь, что нет. – Ольга направилась к двери. Проходя мимо меня, бросила насмешливо: – Спокойной ночи, основатель мыльной оперы.

НИКОЛАЙ (с сокращениями)

Один из пунктов предложенного Глебом плана предусматривал захват боевых машин Запасного автомобильного бронедивизиона в ночь с 25 на 26 февраля. И тут треба (нахватался у Шефа словечек) кое-что заяснить. Мастерские бронедивизиона, к которым я был приписан, и где, поскольку не появлялся на службе уже несколько дней, числился, наверное, в дезертирах обслуживались в основном солдатами. А вот экипажи боевых машин состояли, опять-таки в основном, из офицеров. Вот и было решено, офицеров нейтрализовать, солдат переодеть в их форму и рассадить по броневикам, а потом расставить машины по городу в заранее намеченных точках, во дворах, чтобы не привлекали до поры внимания. На всё про всё нам давалась ночь, поэтому заявился я в родные казармы вскоре после отбоя. Прибыл я туда облачённый в офицерскую форму с погонами капитана и сразу затребовал к себе Елина. Вожак местных большевиков спросонья не сразу сообразил, кто перед ним стоит, а когда понял, то расхохотался и мы обменялись дружеским рукопожатием.
– Вот что, Георгий, – начал я тоном, не допускающим возражений, – времени у нас мало, так что кончай зевать и слушай сюда…
К концу вводной Елин окончательно проснулся, потому, как только я закончил, сразу обратился к дневальному:
– Поднимай батальон!
Я удовлетворённо кивнул и  поспешил к ожидающему меня на улице отряду. Это были лучшие дружинники из тех, кого Глеб успел подготовить. Пора было заняться офицерами. Я шёл впереди, без лишних церемоний снимая посты. Потом «самопальщики» разом проникли во все кубрики. Вскоре в коридор стали вылетать заспанные офицеры в одном исподнем. Потом, кто сам, кого пришлось сопроводить туда на пинках, господа офицеры оказались в хорошо отапливаемом, чтобы не помёрзли, но совершенно глухом помещении, где и были оставлены под замком до лучших времён. Меж тем подошли Елин со товарищи и гогоча и сквернословя стали переодеваться в офицерскую форму.
Когда территорию бронедивизиона покинул последний броневик, я отправился в штаб, чтобы успеть пару часиков вздремнуть.

ОЛЬГА

Может мне поселиться на этом чердаке? Нет, правда. Четвёртый день торчу здесь безвылазно. Домой бегаю, чтобы помыться и поспать. Остальное время наблюдаю доступную взору часть революции, в основном через оптический прицел. Всё одно и то же: придут, помитингуют и идут себе дальше. А ты сиди. Полиции почти не видно. Казаки помаячат в отдалении и поворачивают лошадей. Солдаты после первого дня не появляются совсем, может, всё ещё гвоздики нюхают?
А нынче, похоже, завяли цветочки. Выходят «серые шейки» под барабан на площадь и строятся в шеренги. Смотрю в прицел. Лица у офицеров решительные. Оно и понятно, приказ получен. Тут, либо сиди в казарме и не выполняй, либо, раз вышел, стой и исполняй. Вот только последнее я бы не советовала. Нехорошо это, в народ стрелять. Попробуете, начну снимать офицеров, глядишь, и угомонитесь. К тому же я тут не одна такая. На том конце площади ещё снайперская точка, а во дворах броневики. Так-то, солдатики…

ГЛЕБ

Стою скромно в сторонке по самые брови в плащ закутанный. Под ним полковничий мундир. А чего мелочиться? Но это позднее, а пока ждём. Я имею в виду и себя и солдат на площади. Как штаб и предполагал, исполнить приказ Хабалова поспешили далеко не все части Петроградского гарнизона. Крупные воинские соединения сосредоточились только на Дворцовой, Знаменской площадях, да на площади Казанского собора. Ну, на Дворцовой пусть стоят хоть до посинения. По общему согласию там демонстраций не будет. А вот на Знаменской и у Казанского собора парадом командовать будем мы с Макарычем. «Моя» демонстрация приближается со стороны Фонтанки. Офицер на площади командует довольно уверено. Солдаты изготовились к стрельбе.
– Прекратить движение и разойтись! – кричит офицер в сторону колонны. – Имею приказ стрелять!
Приятно иметь дело с дисциплинированными людьми. Им приказали прекратить движение – они и встали. А вот теперь мой выход. Подаю условный сигнал Ершу, который стоит на противоположной стороне проспекта. Он маячит, что понял и скрывается во дворе. Я делаю то же самое. Механик при виде меня заводит двигатель. Лезу вовнутрь броневика и захлопываю дверцу.
– Поехали!
Выезжаем двумя броневиками с разных сторон на проспект и разом поворачиваем в сторону площади. Теперь мы находимся между демонстрацией и солдатами. Подъезжаем чуть ближе к шеренгам, и я командую:
– Стоп!
Выбираюсь из броневика, красивый и важный, маню к себе офицера. Подбегает, пытается рапортовать:
– Господин полковник!..
Приятно для слуха и, пожалуй, достаточно. Небрежным жестом останавливаю рапорт.
– Вы чем тут занимаетесь, капитан?
– Во исполнение приказа командующего Петроградским военным округом!..
Опять останавливаю речистого капитана.
– Какого командующего вы имеете в виду, капитан?
Смущён, растерян, чуть ли не заикается.
– Недопонял, ваше высокоблагородие…
– Экий ты, капитан, непонятливый. Если ты имеешь в виду генерал-лейтенанта Хабалова, так он высочайшим указом от командования округом отстранён, и его приказы исполнению больше не подлежат. Что до нового командующего, так он ещё в должность не вступил и приказов, значит, никаких не отдавал. Что из сего следует?
Молчит и хлопает глазами.
– Ладно, капитан. Утомил ты меня. Строй свои войска и марш в казармы до особого распоряжения!
Стоит. Ногами перебирает. На лицо смотреть жалко.
– Что-то неясно?
– Мне бы письменное распоряжение, господин полковник.
Изображаю некоторое раскаяние.
– Извини, голубчик, запамятовал. Вот тебе бумага.
Достаю из-за обшлага шинели бумагу и протягиваю капитану. Фальшивка сделана добротно, да и ему сейчас не до чтения. Буквы, небось, перед глазами прыгают. Вот и всё. Козыряет и бежит к шеренгам. На Знаменской сегодня стрельбы не будет.

ОЛЬГА

А вот у Казанского собора выстрел таки случился. Хорошо один и хорошо мой. Офицеру, командующему здесь войсками, что-то в облике полковника Жехорского не глянулось. Уж не знаю, чем ему Мишка не угодил. По мне так полковник как полковник, не Васич, конечно, но тоже ничего. А этот привереда потянулся к кобуре. Пришлось ручонку шаловливую прострелить. А Мишка молодец, не растерялся. Как рявкнет:
– Арестовать!
Тут двое ряженых прапорщиков подскочили и сволокли упрямца за броневики. А Мишка дальше рычит:
– Поручик, уводите солдат в казармы!
Тот и увёл. И правильно сделал. Исполняй приказ – целее будешь!

ГЛЕБ

Браво, Оленька! Как всегда в центр мишени. Приказ для военного человека святее Папы римского. Получи, уточни если недопонял, и исполняй. А если вслед за одним приказом почти сразу получаешь другой, который отменяет первый? И тут всё просто: забудь про старый и исполняй новый. А как ещё один приказ и ещё, и ещё и все противоречат один другому? А у тебя солдаты на грани бунта? Хреново быть в такой день офицером, ох, хреново! Именно такой хреновый день организовал наш объединённый штаб старшим офицерам Петроградского гарнизона. Пока мы с Макарычем морочили коллег на Невском, Александрович во главе сводного отряда – я даже ради такого случая туда своих ребят отрядил – без лишнего шума занял телефонную станцию и занялся телефонным терроризмом. Подслушает звонок из штаба Петроградского военного округа, и через малую толику времени в тот же адрес, как бы из того же источника, отдаёт распоряжение полностью отменяющее предыдущее. Штаб округа взбешён: «Почему не выполняете приказ!» И почти тут же Александрович: «Какой приказ, мать вашу?! Вы там что, белены объелись?» Штаб округа отправляет фельдъегеря с пакетом, а у нас и на этот случай засада имеется. Цап курьера в тихом месте. «И в суму его пустую суём грамоту другую». И хотел бы сказать, что нам удалось перехватить всех курьеров, да врать не приучен. И со звонками не целый день баловались. Часа через четыре  на телефонную станцию проверяющие нагрянули. Наши их повязали. Через час прибыл ещё один наряд – повязали и его. И лишь потом в адрес было отправлено серьёзное подразделение. Ну, что ж. Мы к тому времени уже часов семь офицерские головы морочили, пора и честь знать! Оставили станцию без боя, предварительно испортив несколько линий. А это ещё пара часов без телефонной связи. Потому были у нас все основания полагать, что удалось нам внушить господам офицерам стойкое желание забить на такую службу. А чего можно ждать от очумевших от агитации солдат, когда их офицеры манкируют своими обязанностями? Правильно! Так что были у нас основания ожидать назавтра бунта, восстания, мятежа – выбирайте что нравится – войск Петроградского гарнизона. Это и Истории не противоречило, и из логики событий вытекало.
Вот на такой мажорной ноте закончился для нас четвёртый день революции… А, нет, не закончился. Звенит в прихожей колокольчик. Дружно идём смотреть на припозднившегося гостя и видим в дверях полковника Львова собственной персоной.

Глава четвёртая (сокращено)

Глава пятая (с скоращениями)

ГЛЕБ

Только что отзвонилась Ольга из Таврического. Макарыч вошёл в состав Временного Исполкома и участвует в создании Петроградского Совета. Это уже не первая хорошая новость за день. Если с утра было трудновато – катастрофически не хватало людей, то ближе к полудню ситуация в корне изменилась. В подчинение штаба стали поступать рабочие отряды. Для каждого такого отряда штаб назначал командный состав из числа наиболее подготовленных дружинников. Таким образом, силы подчинённые штабу выросли в разы и мы стали постепенно брать под контроль наиболее важные объекты. Перво-наперво, мы не позволили солдатам, захватившим артиллерийский склад и Арсенал разбазарить с них народное добро, а поблагодарив братушек-солдатушек за революционный героизм, отправили их по новым адресам, взяв объекты под свою, усиленную броневиками, охрану. Так же мы поступали и в дальнейшем: солдаты захватывают, а мы берём объект под охрану. Революционно настроенным массам необходимо было выпустить на чём-то пар. Потому штаб приказал своим отрядам не брать под охрану полицейские участки, тюрьмы, ну и Охранное отделение, откуда всё ценное мы уже вывезли. В то же время, нашим людям было вменено в обязанность не допускать расправ над офицерами, чинами полиции и жандармерии, а так же взять под охрану обывателей и их добро. Мародёров предписывалось брать под арест, а в случае вооружённого сопротивления уничтожать на месте. И ещё, штаб приступил к формированию Красной Гвардии. На первых порах из числа военнослужащих бывшей царской армии. Первым красногвардейским отрядом стал Запасной бронедивизион. Для него загодя было изготовлено знамя, где на кумаче была выведена надпись: «Первый Красной Гвардии бронедивизион». Солдаты и офицеры пожелавшие служить в Красной Гвардии сменили кокарды на фуражках на красные звёзды, специально изготовленные по заказу штаба. Над входом в штаб появилась вывеска: «Объединённый штаб рабочих дружин, боевых групп и Красной Гвардии».

**

– Товарищ Абрамов, – заглянул в комнату один из моих помощников, – тут к тебе морячок рвётся.
– Давай его сюда! – распорядился я.
Моряк был невысок ростом, черноволосый с подвижным лицом и умными глазами. На  бескозырке надпись «Аврора». А чему тут удивляться? Корабль стоит на ремонте в Питере. Самой судьбой суждено ему стать «Крейсером революции».
– Протягиваю моряку руку.
– Я начальник объединённого штаба Абрамов. А вас как зовут, товарищ?
– Кошкин мы, – белозубо улыбнулся матрос.
– Матрос Кошкин с «Авроры»?
– Точно так.
– Какая нужда привела вас, товарищ Кошкин, в штаб?
– Корабль наш стоит на Франко-Русском заводе, на ремонте…
– Хотите, чтобы штаб помог с ремонтом? – улыбнулся я.
– Да нет, – матрос, похоже, не понял, что я пошутил, – ремонт уже почти закончен. У нас другая беда. Командир наш капитан 1-ого ранга Никольский совсем озверел. Держит нас, как в клетке. Берег почти для всех матросов отменил…
– А ты, тогда, как здесь оказался? – перебил я Кошкина.
– Так я ж говорю: почти для всех. А теперь вообще крейсер в плавучую тюрьму превратить удумал.
– Это как?
– Приходили к нам агитаторы, хотели на борт попасть. Так он их велел арестовать и посадить под замок. А тут мне увольнительная, значит, выпала. Братишки меня и попросили на берегу на нашего змея управу поискать.
– Понятно. Входит, Никольский плохой офицер?
– Почему плохой? Офицер хороший, вот только человек поганый. Так вы нам поможете? А то я, куда в другое место пойду. Говорят, в Таврическом дворце новая власть заседает.
– Верно. Только пока она заседает, помощи вам от неё не будет. А мы вам поможем. Терентий! – крикнул я громко. В комнату заглянул помощник. – Ты не видел, Ежов вернулся?
– Вот только очередную партию арестованных доставил.
– Перехвати его пока не уехал, пусть зайдёт.
– Всё, Дед Мазай, – сказал я вошедшему Ершу, – завязывай на сегодня с благотворительностью. Остальных «зайцев» от революционного половодья будем спасать без тебя. А ты вот познакомься. Товарищ Кошкин с крейсера «Аврора». У него, понимаешь, к нам дело…

Глава шестая (с сокращениями)

ГЛЕБ

Ольга первой из нас адаптировалась в новом мире. В этом меня убедила фраза, сказанная ей на днях: «Всё немножко уляжется, и мы с тобой обвенчаемся». До этого момента мы говорили о вполне будничных вещах. Ольга находилась ко мне спиной и не изменила ни позы, ни интонации. До меня даже не сразу дошёл смысл сказанного. Но Ольга и не ждала ответа, потому что продолжила без паузы: «Нет, правда, скоро ведь большевики возьмут власть. Они её возьмут, ведь так?» – «Видимо, да», – ответил я, рассматривая завиток волос на её затылке. «Вот видишь, – вздохнула Ольга, поворачиваясь ко мне лицом. – Церковь придёт в упадок…» – «В этот раз совсем не обязательно» – несмело возразил я. «Неважно, – махнула рукой Ольга. – Ты ведь станешь коммунистом. – Она посмотрела мне в глаза. Я лишь пожал плечами. – Станешь, станешь, куда ж ты денешься. И дорога в церковь будет для тебя закрыта. В прежней жизни меня всё устраивало. Там гражданский брак не являлся чем-то постыдным. А здесь это неправильно. А я хочу, чтоб у нас с тобой всё было правильно. Или ты против?» – Ольга сделала шаг в мою сторону, я поднялся ей навстречу. «Нет, я не против» – Произнёс и заключил её в объятия.
Придя в этот мир, Ольга сильно изменилась. А может всегда была такой. Только я этого не замечал. Ей было глубоко наплевать на мировую революцию и всё, что с ней связано. Она хотела простого бабского счастья: жить, любить и быть любимой.
Поняв всё про неё, я, одновременно, понял всё про себя. Я всё ещё чувствовал себя как бы в командировке. Пусть бессрочной, но всё же командировке. Думаю, Ёрш и Макарыч ушли немногим дальше. Мы полагали: смысл этой командировки нам ясен. Он не в спасении монархии. В этом случае нас надо было  переместить в самое начало века. Тогда ещё была возможность перевести самодержавие на конституционные рельсы. Он не в поддержке Временного правительства. Пётр Великий прорубил в Европу окно, но даже он никогда не пытался распахнуть перед ней двери. Россия никогда не станет полноценной европейской страной, как никогда не станет великой азиатской державой. Россия – это двусторонний многослойный фильтр между западной и восточной цивилизациями. Большевикам удалось в ТОМ мире использовать свойства этого фильтра гораздо лучше, чем кадетам или правым эсерам. Но, в конечном итоге,  Россия растворила в себе все их грандиозные планы и устремления, оставив на поверхности лишь пену, которую без труда сдул лихой перестроечный ветер. Причина, как нам казалось, заключалась в отсутствии противовеса, который не позволил бы коммунистической партии подняться над народом и, топчась на его плечах, увлечённо заниматься самоуничтожением вместо созидания. Нужна была ещё одна сильная левая партия, способная успешно противостоять коммунистической экспансии. Таким образом, смысл нашего пребывания в этом мире мы видели в поддержке партии левых эсеров. Именно поэтому мы способствовали созданию объединённого штаба большевистских народных дружин и эсеровских боевых групп, имея в виду переход в будущем большинства боевиков под крыло левых эсеров. Успешная деятельность штаба в первые дни Февральской революции подтвердили правильность выбранной нами тактики.
27 февраля 1917 года штаб приступил к выполнению задачи, ради которой он, собственно, и был создан: мы начали формировать Красную Гвардию, полноценную вооружённую силу, обладающую всеми атрибутами военного формирования. Строго говоря, наши действия были чистейшей воды авантюрой, поскольку политическое руководство обеих партий мы в свои планы не посвятили. Но мы очень рассчитывали на то, что эта вольность сойдёт нам с рук. Кто же в создавшихся условиях откажется от поддержки реальной вооружённой силы? Первым под красное знамя встал Запасной бронедивизион. Следом был сформирован сводный батальон из лучших боевиков и дружинников. К середине дня ряды красногвардейцев пополнили батальоны, сформированные из мятежных солдат Волынского, Литовского и Преображенского полков. И тут в штаб буквально ворвался взъерошенный Пётр Коряков, которому в этой жизни не было суждено пасть на баррикаде, и от имени Петроградского комитета большевиков потребовал объяснений. Что я с превеликим удовольствием и сделал, объяснив товарищу уполномоченному, что действия штаба нисколько не противоречат условиям договорённости, но лишь являются обоснованной реакцией на изменившуюся в городе обстановку. За самим же товарищем Коряковым в создаваемой структуре зарезервирован пост заместителя командира Красной Гвардии. Выслушав мой доклад, Пётр Трофимович заметно подобрел и тут же связался с кем-то по телефону. Положив трубку, повернулся ко мне.
– Товарищ Шляпников со своей стороны идею одобрил, но окончательный ответ даст только после того, как переговорит с другими членами комитета.
– А наше одобрение, значит, уже не требуется?! – В комнату стремительно вошёл Александрович. – Потрудитесь объяснить, Глеб Васильевич, что за самодеятельность вы тут развели?
Я принял строевую стойку.
– Товарищ командир! Штаб Красной Гвардии…
– Стоп! – прервал доклад Александрович. – Не с того начинаете. О том, что вы без меня меня женили мне уже известно от товарища Жехорского. Начните-ка лучше с начала.
Было бы приказано. Я повторил Александровичу всё, что до этого сказал Корякову. Потом положил перед ним бумагу. Александрович взял лист, молча прочёл вводную часть, потом произнёс:
– Интересно. Александрович – командир, Коряков – заместитель командира, Абрамов – начальник штаба, Жехорский – его заместитель, Ежов – командир отряда особого назначения, ну, и так далее…
– Для того чтобы приказ вступил в силу, нужна ваша подпись, – сказал я.
Александрович усмехнулся, обмакнул перо в чернила и решительным росчерком пера перевёл нашу авантюру в разряд реалий.
– Надеюсь, товарищи большевики поддержат это решение? – Он посмотрел на Корякова.
– Нисколько в этом не сомневаюсь, – ответил тот.
– Ну, что ж. Тогда попросим начальника штаба ознакомить нас с ближайшими планами?
Я развернул на столе карту Петрограда.

**

Когда в штаб подъехал Ёрш, всё уже было готово к осуществлению главной придумки штаба на сегодняшний день. О ней я немногим ранее доложил Александровичу и Корякову. Идея командирам понравилась и они дали добро на её осуществление.
– Ты с «Авроры»? – спросил я Ерша. – Какой настрой у товарищей матросов?
– Там всё в порядке. Крейсер наш, экипаж просится в Красную Гвардию.
– Даже так?! – Я, честно говоря, не был уверен, что у Ерша это прокатит. – Так зачем дело стало? Прямо сейчас и телефонируй, что просьба экипажа крейсера штабом удовлетворена.
– Экий ты быстрый, – покачал головой Ёрш.
– А чего тянуть?
– А то, что все офицеры разбегутся, как только узнают «приятную» новость, – тебя не волнует?
Об этой стороне вопроса я как-то не успел подумать.
– Думаешь, разбегутся?
– Почти уверен. Их и так чуть больше половины осталось. Я ведь говорил с каждым, и что-то восторга на лицах не отметил ни у кого. А уж под красный флаг…
– Ладно! – Я решительно стукнул ладонью о столешницу. – Решим это позже. А сейчас – на крепость?
Занять Петропавловскую крепость – вот основная операция намеченная штабом Красной Гвардии на 27 февраля. Штурма не предполагалось. Договорённость с гарнизоном о том, что нас впустят через открытые ворота, была достигнута. Весь фокус состоял в том, чтобы занять крепость после начала выборов в Петросовет, но до их окончания.
– Самое время, – подтвердил Ёрш. – Я ведь заезжал в Таврический, подвозил делегатов с «Авроры». Там такое творится…

МИХАИЛ

В Таврическом дворце действительно творилось нечто невообразимое. И что самое смешное: всё было временное! Часть комнат временно были превращены в тюрьму. В одном крыле заседал Временный комитет Государственной думы, в другом Временный Исполком Петроградского Совета . Дума меня интересовала мало, а вот Петросовету требовалось уделить максимум внимания. В той жизни Выборы в Петроградский Совет с большим преимуществом выиграли меньшевики и правые эсеры. Сейчас мы были согласны минимум на паритет: большевики и левые эсеры против меньшевиков и правых эсеров. Для достижения этой цели из рядов подчинённых штабу отрядов были выделены агитаторы, которые разошлись по предприятиям и воинским частям с целью поспособствовать избранию «правильных» делегатов на выборы Петросовета. Ну и наш козырный туз – Красная Гвардия. Когда бывшая на связи Ольга передала мне последнюю телефонограмму из штаба: «Александрович и Коряков приняли командование», – я с нетерпением стал дожидаться их приезда. Их появление буквально пред началом заседания произвело нужный эффект. Оба явились упакованными в кожу, в портупеях и с красными звёздами на фуражках. Увидев меня, Александрович приказал:
– Переодевайся, – один из сопровождавших командиров бойцов протянул мне мешок, – и иди на улицу встречать батальон красноволынцев. Принимай их под свою руку и меняй дворцовый караул. Назначаю тебя временным комендантом Таврического дворца!
Чёрт! Это совсем не входило в мои планы, но ослушаться приказа я не мог. Переодевшись и выйдя на крыльцо, я увидел, что во двор уже въехало несколько грузовиков, из которых на землю стали спрыгивать солдаты с красными звёздами на папахах. Смена караула прошла без особых эксцессов, но отняла много времени. Когда я, наконец, смог зайти в зал, дебаты были в самом разгаре. Смена часовых не прошла незамеченной. Наши соперники на выборах занервничали, но благодаря искусству своих ораторов всё ещё владели большей частью аудитории. Это я понял, когда перехватил взгляд Александровича. В нём был вопрос, на который я только отрицательно помотал головой. Александрович досадливо поморщился. А я что мог сделать?
Подмога в лице Ольги подоспела вовремя. Выслушав её короткое сообщение, я решительно направился в сторону президиума. Заметивший мой маневр Александрович остановил председателя собиравшегося объявить о начале голосования.
– Товарищи! – обратился он к залу. – У коменданта Таврического дворца есть для вас короткое сообщение.
Подойдя к столу, за которым сидели члены президиума, я повернулся лицом к аудитории.
– Только что получено сообщение о том, что отряды Красной Гвардии заняли Петропавловскую крепость! И ещё, – мне пришлось усилить голос, чтобы перекрыть поднявшийся шум. – В состав Красной Гвардии вошёл находящийся в Петрограде крейсер «Аврора»!
Теперь можно было и голосовать. Результат я счёл вполне удовлетворительным. Семь мест в Исполкоме у эсеров (из них три у левых), четыре у большевиков, три у меньшевиков и один у трудовиков. У этих отличился, понятно, сладкоустый Керенский.

Глава седьмая (с сокращениями)
МИХАИЛ

Комендантом Таврического дворца я пробыл всего несколько часов. Александрович внял моим мольбам и прислал замену. Сдав дела, я тут же включился в работу Военного комитета при Петросовете, в состав которого был включён по инициативе его председателя. И стоит ли удивляться, что им оказался командир Красной Гвардии? Успел я вовремя. Соколов как раз представлял свою редакцию Приказа №1. Получив слово, я положительно оценил заложенную в приказе идею, но жёстко раскритиковал отдельные его положения. Видимо мои аргументы показались товарищам достаточно убедительными, поскольку мне было предложено представить свою редакцию приказа. Я, разумеется, не стал извлекать из кармана заранее припасённый текст, а сполна использовал предоставленное мне комитетом время. Когда отпущенный на подготовку редакции срок истёк, я зачитал перед членами комитета следующий текст:
«Приказ №1
28 февраля 1917 года
По гарнизону Петроградского округа всем солдатам и матросам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения.
Совет рабочих, солдатских и матросских депутатов постановил:
1) Во всём делопроизводстве изымается из обращения понятие «нижний чин» с заменой на «солдат» или «матрос».
2) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от солдат или матросов вышеуказанных воинских частей. Солдатские (матросские) комитеты являются совещательным органом при комиссаре подразделения. Комиссар является политическим командиром подразделения и назначается Советом рабочих, солдатских и (или) матросских депутатов. Комиссар приравнивается по службе к командиру подразделения без чина. Комиссар несёт всю полноту ответственности за подразделение наряду с командиром. Ни один приказ командира без утверждения его комиссаром не может быть принят к исполнению.
3) Во всех воинских частях, которые ещё не выбрали своих представителей в Совет рабочих, солдатских и матросских депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 1 сего марта.
4) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих, солдатских и (или) матросских депутатов через им назначенного комиссара.
5) Приказы военной комиссии Государственной думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих, солдатских и (или) матросских депутатов.
6) Вооружение воинской части, как стрелковое: винтовки, пулемёты, так и тяжёлое: артиллерия, бронированные автомобили и прочее должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комиссаров.
7) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты и матросы должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты и матросы ни в чём не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. Исключением является отдание чести, как формы воинского приветствия.
8) Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т.п., и заменяется обращением: товарищ генерал, товарищ полковник и т.д. так как все военнослужащие являются товарищами в своей боевой работе.
Грубое обращение с военнослужащими всяких воинских званий и должностей, в частности, обращение к ним на "ты" воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и обо всех недоразумениях между военнослужащими, последние обязаны доводить до сведения ротных комиссаров.
Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах.
Петроградский Совет Рабочих, Солдатских и Матросских Депутатов».

…

НИКОЛАЙ

Мы спешили в Кронштадт. Вроде бы всё шло как надо. Приказ №1 издан на день раньше, чем то случилось в нашем времени. Из него изъяты положения пагубные для армии и флота.  Приказ уже передан по средствам связи на все корабли и береговые объекты Балтийского флота. Передан с припиской: «Избранным матросским и солдатским комитетам немедленно взять под контроль вооружение и имущество флота. Офицерам, согласным с Приказом №1 и пользующимся доверием матросов и солдат, препятствий по службе не чинить. Прочих офицеров разоружить и изолировать. Но суда, а тем более расправы над ними под страхом самого сурового наказания не чинить вплоть до прибытия полномочных представителей Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов». Мы сделали всё что могли, но на душе всё одно было неспокойно. Сидевший рядом Кошкин, покосившись на меня, спросил:
– Чего такой смурной, товарищ Ежов?
– Да вот думаю, товарищ Кошкин, как бы нам не опоздать. Как бы в Кронштадте вопреки приказу не начали убивать офицеров.
– Это ты зря, товарищ Ежов, – обиделся на мои слова Кошкин. За берег не поручусь, а на кораблях приказ выполнят. Разве что кому из господ офицеров морду начистят, да и то если сам рыпнется.
– А я за берег больше всего и волнуюсь. Там я слышал много неприкаянных матросов ошивается, тех, кого в команды брать не хотят.
– Это так, – неохотно согласился Кошкин и тоже нахмурился.

**

В Кронштадт въехали уже в полной темноте. Путь нашей колонны лежал на Якорную площадь. Там нас должны были ожидать отряды матросов из состава экипажа тех кораблей, с которыми удалось договориться по связи с «Авроры». За очередным поворотом в свете фар предстала картина разом подтвердившая мои самые худшие опасения. Несколько человек в матросских бушлатах избивали лежащего на земле человека. Чуть поодаль валялся небольшой чемодан и рядом офицерская фуражка. Я крикнул шофёру: – Стой! – выскочил из кабины и, доставая на ходу револьвер, кинулся к месту драки. Кошкин не отставал. Несколько выстрелов в воздух заставили мерзавцев оставить неподвижное тело. Злые, небритые лица, от которых несло перегаром. Их взгляды были недобрыми. Руки их потянулись к оружию. Но тут подоспели мои бойцы. Да, кое-чему Ведьма успела их обучить! Вот уже шестеро громил со связанными за спиной руками подпирают стену ближайшего дома, а раненому офицеру, приподняв его за плечи, бинтуют разбитую голову. Раз бинтуют – значит жив! Я подошёл и присел возле раненого на корточки. Господи! Совсем мальчишка. На вырванном с мясом, болтающемся на одной нитке пагоне две маленькие звёздочки. По разбитому лицу катятся, смешиваясь с кровью, слёзы. И плачет он не от боли – от обиды. Я нагнулся ещё ниже.
– Мичман, вы меня слышите? Если можете говорить, назовите себя.
Глаза раненого повернулись в мою сторону. Когда в поле зрения попала звёздочка на моей фуражке, в них промелькнуло удивление.
– Мичман… – с трудом разлепляя запёкшиеся в крови губы, произнёс раненый. – Мичман Берсенев… Вадим… Эсминец «Гром».
Я хотел спросить у мичмана как он здесь оказался, но раненый потерял сознание.
– Грузите его в машину, только осторожно, – приказал я, выпрямляясь в рост. – Этих тоже и можно без церемоний, – добавил я, имея в виду задержанных.

**

На Якорной площади жгли костры. Составив винтовки в пирамиды, возле них грелись моряки. Наш приезд был воспринят ими с интересом. Особенно понравились матросам броневики с красными звёздами на бортах. Очень быстро мы оказались в плотном окружении чёрных бушлатов. Мне стало тоскливо. Как мало требуется для того, чтобы боевые единицы сбились в неуправляемое стадо. Хотя, такое ли оно неуправляемое? Сейчас проверим!
– Строй людей, – негромко приказал я Кошкину.
– Становись! – зычным голосом крикнул матрос.
Прибывшая рота резво выстроилась в две шеренги. Аборигены встретили это действо шутками и подначками – сами выполнять команду, похоже, не собирались. Повторять приказ было бессмысленно, и я решил зайти с другой стороны. Встав на подножку грузовика, я громко крикнул:
– Есть кто с «Грома»?
К грузовику протиснулись несколько моряков.
– Ну, мы с «Грома», чего хотел? – спросил один из них.
– Загляните в кузов и скажите, вам знаком лежащий там человек?
Похоже, они собрались лезть в кузов всем гуртом, пришлось урезонить:
– Да куда вы все-то? Делегируйте кого-нибудь одного.
В кузов забрался один из матросов. Ему передали фонарь. Вскоре раздался голос:
– Батюшки! Вадим Николаевич! Да кто ж вас так?
– Что там, Кожемякин? – заволновались матросы.
Взволнованный Кожемякин высунулся из-под навеса.
– Братцы! Тут мичман наш, Берсенев, весь израненный!
– Берсенев? – Как Берсенев, он же в отпуске? – Кто его так?!
Последний вопрос был адресован мне, но я уже лез на броневик. Простите, Владимир Ильич, что срываю вам премьеру, но таковы обстоятельства! Укрепившись на броне, я протянул руку Кожемякину.
– Становись рядом!
Матрос заколебался, но десятки рук уже подсаживали его на броневик.
– Товарищи матросы, прошу тишины! – крикнул я в освещаемое светом костров пространство.
Когда шум заметно стих, продолжил, обращаясь к Кожемякину:
– Расскажите товарищам, что вы видели.
– Там, – показав рукой на кузов, крикнул Кожемякин, – мичман наш, Берсенев, с «Грома».
– Знаем Берсенева, нормальный офицер, – послышались голоса. – Что с ним?
– Лежит, братишки, весь избитый, но, покуда, живой.
Я тут же перехватил слово.
– Товарищи! Берсенева мы отбили по дороге сюда у шестерых пьяных матросов, которые его избивали.
– Где они?! Давай сюда этих упырей! Порвём!!
– Они тут, в кузове, лежат связанные.
Толпа грозно загудела и стала надвигаться. Я подал сигнал и кронштадтское небо распороли очереди из «самопалов». Толпа отхлынула. Воспользовавшись этим, рота ощетинилась штыками (моряки с «Авроры» были вооружены винтовками), перекрывая доступ к грузовику с арестованными.
– Товарищи!! – закричал я страшным голосом, стараясь перекричать возмущённый гул.
Кожемякин испуганно на меня покосился и полез с броневика. И хрен с ним, не до него!
– Товарищи! – повторил я. – Те, кто избил офицера, одеты в такую же форму, как и вы. Неужто вы поднимете руку на своих товарищей?
– Ты это брось! – раздалось снизу. – Упыри они, а не товарищи. Ты их с нами не равняй!
– Так я бы с радостью. Но только вот отличия не вижу. Они Берсенева толпой били, и вы толпой стоите. Как же мне вас различать? В каре становись!! – резко изменил я тон и тему разговора.
Сначала ничего не происходило. Но вот сквозь ворчание толпы стали пробиваться команды:
– Становись! – Становись! – Становись!..
Вскоре вокруг конвоя образовалось хоть и не совсем стройное, но каре.
– Вот теперь я вижу, что имею дело не со сбродом, а с революционными военными моряками! Давай, Кошкин, открывай митинг!
Кошкин тут же оправдал свою фамилию, мгновенно взлетев на броневик.
– Братишки! – прокричал он. – Я, Кошкин, матрос с «Авроры». Многие тут меня знают.
– Знаем! – Знаем! – откликнулась толпа. – Привет, Кошкин! – Здорово, братишка! – Ты чего офицерскую фуражку надел? – Что там у тебя вместо кокарды приляпано?
– Наперво хочу передать пламенный привет революционным матросам Кронштадта от революционных матросов Петрограда! – Переждав шум, вызванный его словами, Кошкин продолжил: – Вот вы, братишки, спрашиваете, что на моей голове делает офицерская фуражка с красной звездой вместо кокарды? Отвечаю. Всё это от того, братишки, что есть я теперь не просто матрос, а депутат Петроградского Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов и командир отряда морского десанта с красногвардейского крейсера «Аврора»!
От такой речи строй снова почти сломался. Со всех сторон летели вопросы о Красной Гвардии, о Петросовете, об обстановке в Петрограде и десятки других, не менее важных для моряков вопросов. Кошкин старался перекричать толпу:
– Передаю слово представителю Петроградского Совета, командиру отряда особого назначения Красной Гвардии, товарищу Ежову!

**

Зябкий рассвет приглушил свет костров на Якорной площади. Совсем недавно закончился многочасовой митинг. Берсенева давно отправили в госпиталь. Избивших его хулиганов на гарнизонную гауптвахту. Большая часть роты во главе с Кошкиным патрулировала городские улицы. Сам я беседовал с командирами матросских отрядов.
– … Ваша основная задача, товарищи, поддерживать в Кронштадте революционный порядок. По улицам пустим усиленные патрули. Оружие, не подотчётное солдатским и матросским комитетам, следует изымать, дебоширов и погромщиков арестовывать. На огонь отвечать огнём! И помните. Всё, что есть вокруг вас: дома, оружие, корабли, форты – всё это отныне принадлежит народу. А своё добро следует беречь.
– А господа офицеры теперь тоже народное добро? – под дружный гогот товарищей спросил какой-то шутник.
Я улыбнулся.
– А почему нет? Они жили на народные деньги, выучились на офицеров. Знают морское дело и военную науку. Грешно таким добром разбрасываться!
– Дерьмо они, а не добро! – буркнул кто-то.
– Что, вот так все и дерьмо? – удивился я.
– По мне, так все, – продолжил тот же голос, но тут с ним не согласились.
– Это ты, Шадрин, брось! – сказал седоусый кондуктор. – Дерьмо среди офицеров попадается, но те так уж и часто. Большинство хотя нашего брата особо и не жалуют, но и худа не делают. А есть среди них и хорошие люди, как мичман Берсенев.
– Оказывается всё не так уж и плохо? – спросил я у ворчуна. – Такие, как Берсенев, я думаю, по доброй воле примут Революцию. Остальных будем убеждать, если потребуется – перевоспитывать, ну а с дерьмом будем разбираться по всей строгости революционного закона. Но закона – не самосуда! Вам понятно, товарищ?
– Это-то понятно. Тут дело в другом. Ты почто тут раскомандовался? Ты питерский? Ну и командуй у себя в Питере! У нас в Кронштадте и свои командиры найдутся!
На него зашикали, но я попросил тишины.
– Не сомневаюсь, что найдутся. А пока не нашлись, пока вы свой Совет не избрали, я побуду у вас заместо коменданта.
– Это заместо Вирена, что ли? – спросил чей-то голос. – Тот ещё змей!
Гулко прозвучала пулемётная очередь.
– Откуда стреляют? – спросил я.
– Похоже, от дома Вирена и стреляют. Не к добру мы его помянули, – вздохнул усатый кондуктор.
К дому военного губернатора Кронштадта я отправил группу «самопальщиков» и броневик. Значит, очередь выпустил он.
– Грузи свой отряд в машину, и поехали! – скомандовал я кондуктору.

**

У дома губернатора шёл настоящий бой. Большая группа разношерстно одетых людей, – матросами их назвать язык не поворачивается – используя естественные укрытия, вела прицельную стрельбу по окнам дома и по моим людям. Те от ответного огня воздерживались. Лишь броневик огрызался короткими очередями, когда нападающие делали попытку приблизиться к дому. Моряки выпрыгнули из грузовика, развернулись в цепь и атаковали нападавших с тыла. В отличие от моих людей они шибко не церемонились. Видно поганая сущность нападавших им была хорошо известна. Скоро всё было кончено. Тех из нападавших, кто не разбежался и не был убит, арестовали.
– Что будем делать с Виреном? – спросил кондуктор.
– Если жив, – ответил я, глядя на скалившиеся осколками стекла окна, – арестуем и отправим в Питер. Пусть посидит в Петропавловской крепости.
– Братишки будут недовольны, – насупился кондуктор.
– А здесь вы старичка грохнете без суда и следствия, – усмехнулся я. – И будет за то суд уже над вами. Оно вам надо?

Глава восьмая (с сокращениями)
ГЛЕБ

– Ну как же вы не уберегли Непенина, почему допустили убийство командующего флотом?
Я смотрел на Бокия и, как не старался, не мог отыскать на лице командира Второго отряда особого назначения Красной Гвардии следов больших душевных мук. Мой вопрос вызвал у него всего лишь лёгкую досаду.
– Не поверишь, сам до сих пор понять не могу! Всё ведь вроде уже устаканилось. Гельсингфорский Совет матросских и солдатских депутатов пригласил адмирала на митинг. Заметь, не потребовал явиться, а пригласил. Мне точно было известно, что на митинге предполагается утвердить Непенина в должности командующего. Адмирал шёл в окружении моих ребят. Матросы приветствовали его, понимаешь – приветствовали! И эти гады, когда мы рядом проходили, слова дурного не произнесли в адрес командующего. Потом один из них выстрелил адмиралу в спину.
– А твои бойцы куда смотрели?
– По сторонам. А на затылке у них глаз, извини, нет.
– А заслонить адмирала собой, коли лень башкой вертеть во все стороны, они не догадались, охранники хреновы?
– Да они, вроде, и заслоняли, но пуля зазор нашла. Много ли ей места надо?
Я только махнул рукой, мол, чего с вас неучей взять? Бокий вздохнул.
– Да, охранники из нас не получились. Признаю. Виноват.
– Ладно. Рассказывай, что дальше было.
– Дальше, скрутили мы убийцу, и дружков его, что заступаться полезли, тоже арестовали. Как на митинге объявили, что адмирал застрелен в спину, так матросы тут же потребовали выдать им убийцу. Ну, мы, понятное дело, самосуда не допустили. Из членов Совета по-быстрому создали трибунал. Тот прямо на митинге вынес смертный приговор, и шлёпнули, значит, гада у ближайшей стены. Вот и всё.
– Молодцы! – развел я руками. – Какие же вы молоды. Устроили заседание трибунала прямо на митинге. Ты когда-нибудь про суд Линча слышал?
– Читал, – буркнул под нос Бокий.
– Ничего общего между вашим трибуналом и судом Линча не обнаруживаешь? Одни, понимаешь, прокуроры и никакой защиты!
– Зато потом уже ни одного офицера в Гельсингфорсе не убили, – заявил Бокий.
Ну, да. Суд народный – суд правый. Примерно в таком ключе и станут в последствие действовать «выездные тройки», если мы, конечно, допустим их появление в этом мире.
– Сколько всего офицеров было убито в эти дни в Гельсингфорсе? – спросил я Бокия.
– Шесть человек, – неохотно ответил он.
– Шесть в Гельсингфорсе, четыре в Кронштадте, два в других местах, – сделал я нехитрый подсчёт. – Плохо, конечно, но резнёй это всё-таки назвать нельзя, как ты думаешь?.. – повернулся я к командиру Первого отряда особого назначения.
Ёрш смотрел на свои руки и улыбался.
– … А поводом для веселья тем более! – возмущённым тоном закончил я.

НИКОЛАЙ

Глеб, разумеется, был неправ. Улыбался я совершенно по другому поводу, слабо вникая в разговор товарищей. Романтика революционной борьбы, кровь правая и неправая, даже убийство командующего флотом – всё ушло на второй план, поблекло в лучезарном сиянии Наташиных глаз…
Мы познакомились в военно-морском госпитале Кронштадта, куда я зашёл проведать мичмана Берсенева. Организм у парня оказался крепким, раны, к счастью, не тяжёлыми, моряк быстро шёл на поправку. Первый раз я навестил мичмана ещё 1 марта. Врачи уже не опасались за его жизнь, но были обеспокоены угнетённым его состоянием. Мы проговорили тогда целый час – больше не позволял мой плотный график. Вернее, говорил я, а он больше слушал. На другой день я застал его ковыляющим по коридору. Он явно обрадовался моему приходу, да и выглядел во всех смыслах получше. Рассказал, что его навестили моряки с «Грома». Пожелали скорейшего выздоровления и возвращения на корабль. Что-то меня в его словах насторожило, и я спросил моряка прямо: «Не хочешь возвращаться на «Гром»? Берсенев не ответил и отвёл подозрительно блеснувшие глаза.
В следующий раз я вырвался в госпиталь через день после последнего посещения, и застал Берсенева в обществе очаровательно создания. Она смотрела на меня полными ожидания глазами и, одновременно, держала мичмана за руку. Уж не знаю почему, но мне это не понравилось.
– Знакомься, Наташа! – воскликнул, увидев меня, Берсенев. – Это тот самый товарищ Ежов, который спас мне жизнь.
Девушка вскочила, обняла меня за шею и крепко поцеловала в губы. Сделала она это неумело, тут же смутилась своего порыва, отпрянула, пряча глаза и бормоча благодарности за спасение жизни брата. Брата! – вот что извлёк я из её бессвязного лепета. Остальные слова значения уже не имели.
– А у меня для вас, Вадим, хорошие новости, – с улыбкой произнёс я, адресуя слова Берсеневу, а улыбку его сестре. – Завтра я возвращаюсь в Петроград и забираю вас с собой. Врачи не возражают, чтобы вы долечились там. С вашей службой я тоже всё уладил. Вот приказ Кронштадтского Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов: откомандировать мичмана Берсенева в распоряжение штаба Красной Гвардии города Петрограда.
Вадим прочёл бумагу. Я был рад видеть улыбку на его лице. А что же Наташа? Она, наконец, подняла на меня глаза. В них плескалась благодарность и… – я так хотел, чтобы мне это не почудилось, – в них плескалась любовь…
– Эй, Николай, ты где? – вернул меня к действительности, бесцеремонно ворвавшись в мои грёзы, голос Васича.
Я поднял на него глаза.
– Ну, наконец-то ты снова с нами, – с сарказмом произнёс начштаба. – Поведай теперь о своих «подвигах», чтобы товарищ Бокий не чувствовал себя единожды виноватым.
Я посмотрел на Глеба Бокия и что-то не заметил на его лице чувства вины. Зато на нём отчётливо проступало желание послушать о чужих недочётах. Не смею, товарищ, вам в этом отказать!
– В Кронштадт мы прибыли вовремя, – я решил опустить лишние подробности, – быстро взяли город под контроль, но полностью избежать жертв нам не удалось. Два морских офицера погибли, пытаясь организовать сопротивление силами чинов полиции, жандармерии и воспитанников Морского Инженерного училища. Один был убит бандитами на собственной квартире. Ещё один – командир 1 Балтийского флотского экипажа Стронский – был растерзан ещё до прибытия к месту событий красногвардейцев Кошкина. Живым его у толпы отбить не удалось. Зато были спасены жизни других офицеров, ожидавших там же своей участи.
– Убийц арестовали? – спросил Васич. Он уже знал, как было дело, но старался для Бокия.
– Не сразу. Толпа бы не отдала их без боя. Но Кошкин запомнил тех, кто находился возле тела Стронского. Мы их потом арестовали потихой.
– И вскоре выпустили.
– Не мы, – отклонил я реплику начштаба. – Их освободили по распоряжению Кронштадтского Совета.
– Как так получилось? – удивился Бокий.
– Автоматически. Как исполнивших приговор. Стронский посмертно был приговорён к смертной казни.
– Вы слышали, товарищ Бокий? – язвительно воскликнул Васич. – Какова формулировочка: казнить посмертно! Это ж надо было такое удумать!
– Не я же её придумал? – Я хоть и понимал шаткость своих позиций, но пытался огрызаться. – Такой приговор вынес революционный трибунал, назначенный Кронштадтским Советом.
– А ты, юрист и комендант крепости, не смог их вразумить!
– Я пытался, но таких разве вразумишь? Они и Вирену вынесли смертный приговор, заочно.
– Вот тут ты молодец, – расщедрился на похвалу Васич, – успел отправить старика к нам на посиделки. Теперь Петроградский Совет ведёт переговоры с кронштадтцами об отмене этого приговора.
– Эти два приговора я оспорить не сумел, – под тяжестью неопровержимых доказательств вынужден был признать я. – Но зато сумел  предотвратить вынесение подробных вердиктов в адрес других офицеров.
– И каким оригинальным способом! – добавил начштаба. – Продолжай, пожалуйста. А вы, товарищ Бокий, слушайте и учитесь!
Стараясь не обращать внимания на вернувшийся в голос Васича сарказм, я продолжил:
– В тот день по распоряжению Совета был устроен суд над арестованными офицерами. Хотя, правильнее было бы называть их задержанными. Это были те офицеры, кому матросы отказали в доверии. Их судьбу решал революционный трибунал. Как я понял, приговоры был уже вынесены заранее, путём закулисных договорённостей, а трибунал их только озвучивал. Потому и начали с дел простых. Для большинства офицеров ограничились порицанием и вернули их на корабли. Части офицеров было предложено незамедлительно убираться «к чёртовой бабушке». Это не мои слова – это цитата из приговора. Потом пришёл черёд серьёзных разборок. Около двадцати офицеров разных должностей и званий трибунал явно готовился пустить в расход. Пришлось применить хитрый ход.
– Ты слышал? – фыркнул Васич. – Ход он применил! Чем рыть ходы, надо было прямо сказать: хотите посадить их по замок? – сажайте, но про смертные приговоры забудьте! Ты же был комендант. У тебя под рукой не менее полка было!
И даже поболе. Но положиться я мог только на роту красногвардейцев и два броневика. Остальные мои подчинённые могли мне в этом случае и не подчиниться. Вот такая выходила грустная тавтология. И Васич об этом прекрасно осведомлён, но предпочитает этого не показывать. Ладно. Я коротко вздохнул и продолжил.
– Короче, обратился я к трибуналу с речью. «Ответьте мне на такой вопрос – спросил я у судей. – Если вы о кнехт ногу зашибёте – вы его спилите и выкинете за борт? Нет. Вы оставите его на месте, потому как кнехт вещь на корабле полезная. А разве от офицера на корабле пользы нет?» – «Ты это брось! – ответило мне сразу несколько голосов. – Кнехт к тебе по разным мелочам цепляться не будет, и в морду кулаком тыкать не станет!» – «Согласен, – продолжил я гнуть своё. – Но зато человека перевоспитать можно». – «Этих не перевоспитаешь, – ответили мне. – Разве что их в матросскую шкуру зашить». – «А что? Хорошая идея, – потянул я за ниточку, которую матросы, сами того не ведая, дали мне в руки. – Пусть господа офицеры на себе испытают, каково это быть матросом на российском военном флоте! По командам я их распределять не предлагаю. Там вы их враз удавите. – Ответом мне был дружный гогот. – А вот собрать их всех на одном корабле, где они будут и за офицеров, и за матросов, – это, как мне кажется, идея стоящая. Глядишь, через месяц-другой что-то до них и дойдёт».
Поначалу моя задумка поддержки у членов трибунала не нашла. Но потом товарищи идею расчухали, и она показалась им весьма забавной. Долго подбирали корабль и остановили  свой выбор на тральщике «Китобой». Постановили так: использовать тральщик в качестве плавучего штрафбата. Офицеры – за команду, матросы – за надзирателей. Довели решение трибунала до сведения офицеров. Те аж позеленели от обиды и злости и никак своего согласия давать не желали. Судьи хотели, уж было, приговор пересмотреть, но я попросил дать мне возможность пообщаться с офицерами тет-а-тет. Сказал я им примерно следующее: «В своих бедах виноваты в первую очередь вы сами. Не надо было зарабатывать у матросов столь ничтожный авторитет. Теперь у вас два пути: или становиться к стенке, или служить на штрафном корабле. Первый вариант я вам выбирать не советую – умрёте позорной смертью. За государя после его отречения вам принять погибель не удастся, и расстрел собственными матросами вряд ли сохранит вашу офицерскую честь. Служба же на тральщике даст вам возможность через некоторое время вернуться в офицерский строй. Решайте.
– И что они  решили? – поинтересовался Бокий.
– К стенке никто не встал, – усмехнулся я.

МИХАИЛ

Отречение Николая II прошло по тому же сценарию, что и в оставленном нами мире. Это потому, что наша четвёрка на могилёвские события никакого влияния не оказала – если не считать робких попыток Львова. Другое дело Петроград. Тут мы успели развернуться, и тут уже были видны существенные различия. Создание объединённого штаба народных дружин и боевых групп, а позже и Красной Гвардии, позволило взять столицу России под неоспоримый военный контроль. Буквально за три дня силы Красной Гвардии увеличились до трёх полков, а вместе с поддерживающими Совет солдатами их было целых семь. Под нашим контролем были Петропавловская крепость, Арсенал и Таврический дворец. Красные флаги реяли над казармами Волынского, Павловского и Преображенского полков. Наши блокпосты были у всех мостов через Неву и на всех вокзалах. Нашими были почта, телеграф и телефон. На Красногвардейском крейсере «Аврора» спешно заканчивали ремонт, чтобы сразу после ледохода корабль мог войти в Неву. Все заводы и мастерские Петрограда были взяты под охрану отрядами рабочей милиции, штаб которой тесно взаимодействовал со штабом Красной Гвардии. А потом наши силы возросли на величину сводного матросского полка, который был сформирован Кронштадтским Советом по просьбе их Петроградских коллег. Полк привёл в Питер Николай Ежов миссия которого в городе-крепости подошла к концу. Моряки заняли Адмиралтейство и взяли под охрану Главный морской штаб.
Достаточно устойчивым было положение левых сил и в Петросовете. После довыборов мы добились квалифицированного большинства в самом Совете, а после создания Временного правительства и в Исполкоме. На этот раз Петросовет не поддержал Временный комитет Государственной думы в его стремлении создать Временное правительство, а занял по этому вопросу выжидательную позицию. Это дало повод потребовать от Керенского после его вхождения в кабинет Львова (дальнего родственника нашего полковника) покинуть Исполком. На его место избрали меня. Таким образом, у левых в Исполкоме стало восемь мест из пятнадцати (по четыре у левых эсеров и большевиков). Становилось очевидно, что в создавшихся условиях ждать октября чтобы передать государственную власть в руки Советов не имело смысла. Остро встал вопрос о прибытии в Петроград Ленина. Тогда-то мы и вспомнили о словах Львова насчёт полёта и пилота. Бывший полковник был срочно отозван с дачи и в тот же день отправился на поиски своего знакомца. К счастью, его поиск не оказался долгим. Уже вечером на нашей пустовавшей несколько дней квартире состоялся круглый стол с участием Глеба (везёт нам на это имя!) Васильевича Алехновича, лётчика-испытателя Русско-Балтийского вагонного завода. Ввиду отсутствия в доме хозяйки – Ольга с Герцогом остались в крепости – стол был накрыт по-простому: чай, ситный хлеб и колбаса. Алехнович поведал нам удивительные вещи. Оказалось, что «Александр Невский» вовсе не фантом, а реально существующий самолёт, доведённый до состояния опытного образца. «Невский» по своим техническим данным значительно превосходил своего предшественника. Летал выше, дальше и быстрее «Муромца». Мог принять на борт значительно больше пассажиров и груза. Дальность полёта «Невского» без посадки почти вдвое превышала дальность полёта «Муромца». Это вселяло оптимизм и мы, убрав со стола еду, расстелили на нём карту Европы с нанесённой на ней линией фронта. Васич вооружился циркулем-измерителем и мы стали прикидывать возможные маршруты полёта.
– По прямой от Питера до Берна чуть более двух тысяч километров, – задумчиво произнёс Васич.
– Самолёты по прямой, да ещё на такие расстояния, не летают, – огорчил Васича Алехнович.
– Да знаю я! Всяко, километров пятьсот набросить надо. А если лететь от линии фронта?
Васич поставил одну ножку циркуля в район Ровно.
– С накрутками больше полутора тысяч. Без посадки на вражеской территории не обойтись!
Васич с досадой отбросил циркуль. А вот мне наоборот пришла в голову идея. Я взя обиженный Васичем циркуль и пустился в свои измерения. Остальные молча следили за моими манипуляциями.
– Если лететь через Швецию, то можно пролететь над Германией без посадки! – наконец объявил я.
– И что толку? – раздражённо спросил Васич. – Можно подумать, в Швеции нас кто-то ждёт!
– В Швеции могу ждать я, – неожиданно подал голос Львов.
Все головы повернулись к экс-полковнику.
– Вы?! – озвучил общее удивление Васич.
– Я вам уже как-то рассказывал, что моя семья сейчас в Стокгольме, – сказал Львов. – Этот выбор не случаен. Дело в том, что моя жена родом из влиятельной аристократической шведской семьи. Я думаю, что находясь в Швеции, мог бы организовать посадку и даже дозаправку самолёта.
Васич мигом воспрянул духом.
– Так ведь это же то, что доктор прописал! – воскликнул он. – Этот путь ещё и безопаснее.
И вновь огорчил Алехнович.
– Ничего не получится, – заявил он.
– Почему? – удивился Васич.
– А как вы предполагаете уговорить Сикорского лететь в Швецию?
– А разве нельзя обойтись без него, просто угнать самолёт? – спросил я.
– Только не с заводского аэродрома, – твёрдо заявил Алехнович. – Тому есть много причин, но с вас хватит и той, что на это никогда не пойду я.
– А зачем вы тогда вообще согласились на эту встречу?
– Потому что в ходе разговора с Петром Евгеньевичем в моей голове сложился определённый план.

Глава девятая (с скоращениями)
ГЛЕБ

…

Первый борт вылетел за четыре часа до рассвета. «Муромца» пилотировал лучший пилот Юго-Западного фронта. На этот раз бомбардировщик исполнял роль десантного судна. Я возглавил группу из двадцати пяти человек: двадцать моих спецназовцев и пять офицеров-добровольцев от Брусилова, все переодетые в форму австрийских жандармов. Время было выбрано не случайно. К объекту надо было подлететь незаметно и именно в предрассветном сумраке, чтобы видеть посадку, но и застать аэродромную охрану врасплох.
В темноте нас не могли видеть с земли, а мы летели, полностью полагаясь на пилота. На что полагался сам пилот, лично для меня осталось загадкой. Но он не подвёл. Доставил нас в лучшем виде: в нужное место, в нужное время.
Такой дерзости от нас никто не ожидал, потому аэродром, а за ним и завод захватили без единого выстрела. Правда, заводом это можно было назвать лишь с большой натяжкой – так, большие мастерские. Мы уже полностью контролировали объект, когда в небе послышался гул моторов – это Алехнович вёл на посадку «Невского». На нём прибыли остатки моего отряда и среди них Шляпников, техники и пилоты. Я отдал распоряжение готовить «Муромца», «Невского» и те вражеские самолёты, которые мы можем использовать, к вылету. Всё остальное, включая цеха, подготовить к уничтожению.
Я определённо рассчитывал найти если не на аэродроме, так на заводе грузовик, но то, что к нему прилагался ещё и легковой автомобиль, счёл большой удачей.

**

Замок показался за очередным поворотом, как принято говорить в подобных случаях, неожиданно. В жизни он выглядел намного эффектнее, чем на фотографии. Спросите, откуда взялось фото? Это всё Львов. В 1915 году после взятия русскими войсками Перемышля ему довелось сопровождать Николая II на фронт. Тогда в штабе наступающей армии созрел план одной очень дерзкой диверсионной акции: а не наведаться ли в гости к австриякам, прямо в штаб одного из корпусов, который в то время квартировал как раз в том самом замке? Был составлен план операции, к которому прилагалась подробная карта местности, схемы подходов, план самого замка и даже фотография. План был отправлен в Генеральный штаб, где его, чуть было, не утвердили. Но тут началось отступление, и план утратил актуальность. Штаб австрийского корпуса сменил место прописки, а замок вскоре превратили в место заточения попавших в плен высокопоставленных российских офицеров. Папка с планом неосуществлённой операции перекочевала в архив, откуда мы её и добыли. Везение продолжилось уже на Юго-Западном фронте. Когда по приказу Брусилова к подготовке операции подключился штаб, выяснилось, что в разведке фронта до сих пор служит тот самый капитан, которому два года назад пришла в голову шальная мысль. Теперь уже полковник Зверев был удивлён и обрадован, и тут же пожелал принять личное участие в операции. Мне это было только на руку. Так число участников операции увеличилось ещё на пять человек – Зверев оказался не единственным добровольцем.
Перед въездом на замковый мост путь колонне преградил опущенный шлагбаум. Часовой пугливо косился на жандармские петлицы, но поднимать шлагбаум не спешил. Я внимательно осмотрел доступную глазу часть донжона. Собственно он и являлся замком, поскольку внешних стен строителями предусмотрено не было. Пулемётные точки располагались там, где мы и предполагали. Сейчас оба ствола были нацелены на колонну. Это меня волновало слабо, поскольку сами пулемётчики наверняка взяты на прицел снайперами, которые покинули колонну чуть раньше и уже должны были занять позиции. Другое дело ворота. Если нам не удастся их открыть до начала стрельбы, то наш план спокойно можно вешать на гвоздь в отхожем месте. И тут многое зависело от  Зверева, который вальяжно развалился теперь на заднем сидении кабриолета с откинутым верхом. Полковник должен был изображать венского аристократа, вынужденного носить военную форму, которому всё это надоело, и который жаждет одного: побыстрее избавиться от так некстати свалившегося на его голову поручения. Офицер, сидящий рядом с водителем, крикнул в сторону часового:
– Поднимай шлагбаум, болван! Господин барон желает побыстрее избавиться от этих русских свиней, которых он привёз в подарок вашему коменданту!
Часовой ответил чуть срывающимся от волнения голосом:
– Я не могу. Нужен приказ. Пусть господин барон сходит к коменданту и договорится.
Мы дружно заржали, а тот же офицер продолжил костерить часового:
– Ты точно болван! Пропусти хотя бы нашу машину. Ты ведь не думаешь, что господин барон пойдёт по мосту пешком?
Часовой так не думал. Он отвязал верёвку, и полосатая палка поползла вверх. Грузовик остался стоять на месте, а кабриолет поехал через мост к воротам. Там уже отворилась калитка, и в проёме маячил какой-то чин.
– Кто вы такие? – крикнул он, когда кабриолет остановился в метре от ворот.
– Официрштелльфертретер, подойдите к машине! – крикнул Зверев, сопровождая слова жестом руки.
Австрияк сделал пару неуверенных шагов, всматриваясь в лицо Зверева. Я тут же занял его место, не давая часовому закрыть калитку. Улыбаясь ошарашенному солдату, я вежливо, но настойчиво оттеснил его от калики внутрь двора. За моей спиной тут же проскользнули два офицера и, смеясь, принялись открывать ворота. Всё это напоминало забавы принаглевших аристократов, которым никой закон не писан. Это читалось на лице часового, потому он и медлил с принятием решения. Когда ворота открылись, это уже перестало иметь значение. Официрштелльфертретер и часовой получили рукоятью револьвера в висок и рухнули, не издав ни звука. Кабриолет рванул с места и влетел во двор замка. Водитель грузовика тоже не стал медлить и, сбив шлагбаум, повёл машину по мосту. Часовой у шлагбаума вскинул винтовку и тут же схлопотал пулю, посланную из кузова грузовика. Снайперы сняли пулемётчиков.
Большая часть гарнизона оказалась на положении пленников даже не успев схватиться за оружие. Остальные так же не оказали серьёзного сопротивления. Австрияки не немцы, отдавать жизни за агонизирующую монархию не спешили.
Пленных офицеров застали всех вместе. У них, оказывается, был завтрак. Стол не ломился от яств, но накрахмаленная скатерть, салфетки и столовые приборы как-то не вязались с обликом тюрьмы. Когда же мы объяснили пленникам ситуацию и предложили следовать за нами они пришли в явное замешательство, причину которого тут же разъяснил один из них.
– Видите ли, господа, сказал он несколько смущённым тоном. – Дело в том, что все мы дали коменданту замка честное слово, что не будем пытаться бежать, в обмен на некоторые послабления режима содержания. А то, что предлагаете нам вы – это и есть побег.
Если бы у меня было на то время – я бы точно офигел. Но времени не было, и я приказал привести коменданта. Потом обратился к Звереву:
– Предложите ему вернуть данное офицерами слово в обмен на то, что мы не станем больше никого убивать, ничего не будем поджигать и уж точно никого не возьмём в плен.
Надо ли говорить, что комендант охотно принял наши условия? Заперев оставшихся в живых австрияков в подвале замка, мы поспешили на аэродром.

**

К вылету было подготовлено четыре борта: «Муромец», «Невский» и два вражеских бомбардировщика. Когда «Муромец» с освобождёнными офицерами и один из бомбардировщиков с частью десанта взлетели и взяли курс на восток, на лётном поле остались только подготовленные к уничтожению вражеские машины, «Невский» и второй бомбардировщик. Теперь оставалось лишь устроить спектакль для пилота бомбардировщика. Его показания должны были объяснить пропажу «Невского». Под моим руководством ребята начали уничтожение чужого имущества. Сначала взорвали мастерские. Дым от возникшего пожара заволок полнеба. Теперь надо было отослать второй бомбардировщик. Я приказал Алехновичу начать рулёжку, и когда «Невский оказался прикрыт от глаз пилота бомбардировщика одним из подготовленных к взрыву самолётов, произвёл подрыв. А потом стал по очереди взрывать и другие самолёты. Пилот бомбардировщика не мог видеть ничего кроме огня и дыма, а когда из этого ада выбежал один из моих бойцов, ввалился на борт и страшным голосом прокричал: – «Невский» взорвался, все погибли! – у пилота не было другого выбора, как поднять самолёт с остатками моих бойцов на борту в воздух. Когда бомбардировщик растаял в синеве небесной, взлетели и мы, взяв курс на Цюрих.

**

Пока чистенькие служащие швейцарского аэропорта под присмотром Алехновича заправляли «Невского», мы со Шляпниковым, стоя на аккуратно стриженом газоне, смотрели на приближающуюся к нам группу. Ленин в чёрном пальто и того же цвета котелке возглавлял шествие. За ним семенила Крупская. Других женщин не наблюдалось. На этот раз Инесса Арманд в число приглашённых не попала. Как и многие другие. Группа была крайне малочисленна. Человек десять не считая двух сытых господ, но это были, видимо, местные социалисты. Когда между нами оставалась пара шагов, Шляпников сделал шаг навстречу.
– Здравствуйте, Владимир Ильич! – произнёс он, протягивая руку.
– Здравствуйте, Александр Гаврилович! – слегка картавя, ответил Ленин, потом перевёл любопытный взгляд на меня.
– Глеб Васильевич Абрамов, – поспешил представить меня Шляпников. – Член Петроградского Совета и начальник штаба Красной Гвардии. Он с товарищами и добыл этот самолёт для доставки вас в Россию!
Ленин протянул руку.
– Очень рад, товарищ!
Было видно, что он хотел бы продолжить беседу, но помешала череда знакомств с остальными членами группы.

**

Я стоял в сторонке, наблюдая, как суетится возле аппарата Алехнович, когда меня кто-то тронул за плечо. Я обернулся. Рядом, улыбаясь, стоял Ленин.
– Как вы думаете, у нас есть в запасе несколько минут? – спросил он.
– Минут тридцать, думаю, есть, Владимир Ильич, – ответил я.
– Замечательно! Тогда, может, немного побеседуем?
– Охотно! – согласился я. – С чего начнём?
– Растолкуйте мне ваше видение происходящего сейчас в России, в Петрограде и сделайте, пожалуйста, особый упор на создании Красной Гвардии.
Мой рассказ занял почти всё отведённое для беседы время. Ленин слушал внимательно, не перебивая, накапливая вопросы в памяти.  Когда я закончил, спросил:
– Скажите, товарищ Абрамов, насколько прочен существующий сейчас союз между большевиками и эсерами?
– Я не готов ответить за всех эсеров, Владимир Ильич, но за большую часть тех, кто входит сейчас в Красную Гвардию, в Петроградский Совет и в его Исполком я поручиться готов!
– Откуда такая уверенность? – хитро прищурился Ленин.
– Так мне со стороны виднее, – улыбнулся я. – Я ведь, Владимир Ильич, формально ни к какой партии не принадлежу, хотя тесно связан с большевиками. Но у меня много партийных друзей. Глеб Бокий и Николай Ежов – большевики, Михаил Жехорский и Вячеслав Александрович – эсеры. Я могу твёрдо сказать: у нас общие цели и общие интересы.
– Тогда я спрошу по-другому. Как вы думаете, Глеб Васильевич, если ЦК ПСР возьмёт курс на конфронтацию с большевиками, решатся ли ваши товарищи выступить против мнения ЦК, вплоть до раскола?
– Думаю, да, – твёрдо ответил я.
Ленин задумался над моим ответом. В это время нас позвали в самолёт.
– Договорим в Питере, товарищ Абрамов, – сказал Ленин. – И не сочтите за труд познакомить меня с вашими товарищами.
– Непременно, Владимир Ильич, – заверил я.
Когда самолёт оторвался от земли, я посмотрел в иллюминатор. Швейцарские социалисты махали нам вслед. А я ведь, честно говоря, представлял себе подобный эпизод не более как шуткой.

**

Над Германией нас перехватить не пытались. Может, просто было нечем, а, может, немцы действительно считали прибытие Ленина в Россию фактором для себя желательным, неважно, в пломбированном вагоне или как иначе. Ленин весь полёт о чём-то негромко беседовал со Шляпниковым. За шумом моторов мне их разговор слышен не был. Когда полетели над морем, я пошёл в кабину. Алехнович был слегка озабочен.
– Что невесел? – обеспокоился я дурным настроением пилота. – Горючка на исходе?
– Топлива хватит, даже останется. Сесть бы до темноты.
За бортом действительно быстро темнело. Дело принимало скверный оборот. До суши дотянули ещё засветло, а потом тьма поглотила самолёт. Огней внизу было много, но к аэронавигации они отношения не имели.
– Что будем делать? – спросил Алехнович.
– По твоим расчётам, далеко ещё до аэродрома? – ответил я вопросом на вопрос, проклиная себя в душе за то, что не предусмотрел возможности ночной посадки.
– Должны быть уже на подлёте, – ответил пилот.
– Тогда снижайся потихоньку. Если они не догадаются обозначить нам посадку, на дорогу будем садиться, что ли.
– Думаешь, могут догадаться? – повернул ко мне голову Алехнович.
– Уверен! – почти выкрикнул я. – Смотри!
Прямо по курсу были видны две параллельные цепочки огней.

**

Первым на шведской земле нас встретил Бокий. Он влез в самолёт сразу, как отдраили входной люк, и весело прокричал:
– Здравствуйте, товарищи, с благополучным прибытием! – Потом добавил: – Выгружайтесь, ночевать будете здесь!
Пока один тёзка готовил самолёт к ночной стоянке, а другой помогал пассажирам из него выгружаться, я подошёл к стоящему в сторонке Львову. Мы поздоровались, и я поспешил поблагодарить Львова за догадливость.
– Молодец, что обозначил полосу кострами!
– Это было совсем не трудно, – пожал плечами Львов. – Мне доводилось бывать на фронтовых аэродромах, и я видел, как наши пилоты ночью сажали машины по трём кострам. Правда, здесь я запалил больше, но ведь хуже от этого не стало?
– Нисколько, – подтвердил я.
– Этот аэродром является запасным, – продолжил Львов. – Вам тут никто не помешает, но и покидать его пределы вам запрещено. Переночуете в одном из аэродромных помещений. Особого комфорта не обещаю, но ужин и постель каждому будет обеспечена!

**

Вылет был назначен сразу после рассвета. Посадка уже заканчивалась, когда Львов сказал, не глядя мне в лицо:
– Я с вами не полечу. Хочу несколько дней побыть с семьёй. А то за хлопотами…
Он не закончил и молча ждал ответа. Неужели он действительно предполагал, что я попробую его отговорить? Не дождёшься, товарищ полковник!
– Конечно, оставайся, – как можно мягче произнёс я. – Вернёшься, как с делами управишься.
Львов посмотрел на меня странным взглядом, потом сказал:
– Я обязательно вернусь. Хотя бы за тем, чтобы помочь Государю.
Повернулся и пошёл прочь от самолёта.

**

Ещё до полудня приземлились в районе Пскова. Отсюда добираться до Питера будем по земле – все, кроме Алехновича. Ему перегонять самолёт на заводской аэродром, ему держать ответ перед Сикорским. Впрочем, легенда у нас вполне правдоподобная. Наша гибель – ошибка. В небе были атакованы вражескими самолётами. Прорваться не вышло. Пришлось уходить в сторону Швейцарии. Там удалось заправиться. Больше решили не рисковать и рванули через Германию на Швецию. Немцы от нас такого не ожидали и пропустили. Не больно, конечно, складно, но может и прокатит. Если, конечно, не загружать голову главного конструктора ненужным подробностями, типа странных пассажиров, «случайно» прихваченных в Швейцарии.
Выгрузившись, мы поплелись к расположенным невдалеке строениям. И вот там нас ожидал сюрприз. На кромке лётного поля, затянутый в кожу и ремни, стоял величественный, как монумент самому себе, Михаил Макарович Жехорский.

Глава десятая (с сокращениями)

ОЛЬГА

Роль гостеприимной хозяйки на этот раз давалась мне с трудом. В том мире я была не настолько молода, чтобы не знать кто такой Ленин. Но в отличие от моих мужчин с трудами вождя мирового пролетариата знакома не была, зато хорошо помнила анекдоты про Ленина, Крупскую и, почему-то, Дзержинского. Потому, когда увидела Ленина у нас в прихожей в чёрном пальто и с кепкой в руке, с трудом удержала на лице почтительное выражение. В голову лезло:
Дзержинский: – Ну, что, Владимир Ильич, по трёшке?
Ленин: – Нет, Феликс Эдмундович, только по рубчику. А то я с трояка такую ахинею порол вчера с броневика…
А уж когда глянула на Надежду Константиновну, Наденьку, то такое вспомнила, что закрыла лицо руками и выбежала из прихожей. Слышала, давясь от смеха, голос Ленина:
– Вашей супруге нездоровится, Михаил Макарович?
– Лёгкое недомогание, Владимир Ильич. Но Оленька мне не жена. Её супруг Глеб Абрамов. Он сейчас на дежурстве в Петропавловской крепости. Мы просто живём в одной квартире.
Я вернулась в прихожую, извинилась. Крупская возразила:
– Ну, что вы. Это нам впору перед вами извиняться. Если бы товарищ Жехорский предупредил нас о вашем недомогании, мы с Володей никогда не приняли бы приглашения поселиться у вас на квартире.
Товарищ Жехорский исподтишка грозил мне кулаком, но я уже полностью овладела собой, даже поругала себя мысленно: «Ну, не дура, путать живых людей с героями анекдотов?» Так что дальше всё шло чинно да гладко.
Идея пригласить чету Ульяновых остановиться у нас принадлежала Мишке. Он непременно хотел поговорить с Лениным в первый же день его прибытия в Петроград. Видно опасался как бы тот и ЗДЕСЬ чего не напорол. Всё, всё, гоню от себя эти мысли.
Сразу после ужина мужчины уединились в кабинете, Крупская, сославшись на усталость, ушла в свою комнату, а я села на кухне подслушивать беседу Жехорского и Ленина. Ёрш из подручных средств соорудил это полезное устройство. На всякий случай. Оно легко блокировалось из кабинета, и я опасалась, что Мишка так и поступит, но нет, в наушнике звучали голоса. Начало разговора я уже пропустила.
– … Как вам удалось сделать так много за столь короткий срок?
А он не так уж и сильно картавит.
– Это нетрудно, Владимир Ильич, если точно знаешь, что ждёт тебя завтра.
– Вы способны предвидеть будущее?
Сколько неприкрытого сарказма в этом вопросе.
– Не предвидеть, а знать, коли уж ты сам из будущего…
Чёрт, Крупская! Едва успеваю спрятать наушник. Входит на кухню, подсаживается к столу. Не ко времени нарисовалась, но ведь ей об этом не скажешь?
– Что-то голова разболелась, – слабо улыбнулась Надежда Константиновна. У вас не будет аспирина?
– Сейчас найду.
Крупская запила лекарство и отставила стакан.
– Скажите, Ольга, вы давно знакомы с Жехорским?
– Достаточно давно. Мы вместе состояли в боевой эсеровской группе.
– Вы боевик? – искренне удивилась Крупская.
– А почему это вас так удивляет?
– Нет, нет, – испугалась своих слов Надежда Константиновна, – меня это нисколько не удивляет. Я просто неловко выразилась. Извините.
Из-за двери кабинета высунулась Мишкина голова.
– Оленька, сообрази-ка нам чайку!
Теперь пришёл черёд извиняться мне. Надежда Константиновна понимающе кивнула, встала и покинула кухню, а я занялась приготовлением чая.
Когда я вошла в кабинет разговор прервался. Ставя поднос на стол, я украдкой взглянула на Ленина. Молодец мужик, держится бодрячком, разве что побледнел слегка. Хотя, это мне могло и показаться. Вернувшись на кухню, я вновь приложила наушник к уху.
– … Введение однопартийной системы сыграло с партией злую шутку. Избавившись от критики внешней, она стала бороться с критикой внутри себя. Машина репрессий развила такие обороты, что не могла уже остановиться. Теперь ей было всё равно: прав ты или виноват, свой ты или чужой, враг ты или страдаешь безвинно. Избавившись в 1917 году от  одной тирании, страна попала под власть тирании ещё более страшной. Ошибки, допущенные в начале пути, обернулись впоследствии страшным злом и для народа, и для самой партии…
Опять Крупская! И чего ей не спится?
– Вроде и устала, а уснуть не могу, – печально улыбнулась Надежда Константиновна. – Можно, я с вами посижу, подожду Володю?
– Конечно, – вполне искренне ответила я, поскольку опасалась, что Мишка своими откровениями доведёт Ленина до приступа. Мне одной его, что ли, отхаживать?

ГЛЕБ

Я топтал булыжник Петропавловской крепости перед зданием комендатуры и с нетерпением ждал возвращения штабного автомобиля, который должен был привезти Макарыча и Ольгу. На втором автомобиле в тот же адрес убыл Ёрш с группой спецназовцев. С этого дня товарищ Ежов отвечал за безопасность Ленина.
Со стороны Петровских ворот показался автомобиль. Наконец-то! Чмокаю в щеку жену: – Привет, солнышко! – И сразу к Макарычу: – Ну, как?
– Трудно сказать, – важничает Макарыч, пожимая мне руку. – Так вот однозначно и не ответишь.
– Но хоть поверил, как думаешь?
– Думаю, поверил. Сначала слушал со снисходительной усмешкой, но когда я упомянул про РКП(б) улыбаться перестал, сразу насторожился, потом впал в глубокую задумчивость и, наконец, полностью ушёл в себя. В этом состоянии он пребывает и по сей час. По крайней мере, утром он был именно таким.
– На сегодня намечено его выступление на заседании ПК, – проинформировал я Макарыча.
– Ну, значит сегодня всё и прояснится! – чуть нервничая, подытожил Макарыч. – Заседание, видимо, будет расширенным?
– Видимо да. Ёрш на него точно приглашён.
– Вот он нас обо всём и проинформирует!
Чуть позже позвонил Ёрш и сообщил, что Ленин попросил перенести заседание ПК на завтра.
– Как он там? – поинтересовался я.
– Заперся в кабинете и никого кроме Крупской к себе не допускает.

Глава одиннадцатая (с сокращениями)
ГЛЕБ

– Ну, так чего же вы медлите? – слышу я чей-то насмешливый голос. – Берите власть, раз вы такие крутые!
Ещё рано. Так говорил Ленин в ТОМ 1917 году, так он говорит и сейчас. Для того чтобы взять власть необходимо, чтобы срослись (слово моё, не Ленинское) три момента: Левые эсеры стали главной силой в ПСР; сформировался союз ПСР и РСДРП(б); альянс имел бы преимущественное представительство минимум в половине всех образованных на территории России Советов, а в Петрограде и Москве в обязательном порядке. Пока этого не случилось, брать власть является грубой политической ошибкой. Тактика переходного периода должна быть гибкой, чутко реагирующей на любые изменения в расстановке сил. Не надо бояться делать шаг в сторону, даже если со стороны это будет выглядеть как шаг назад. Что, собственно, и случилось при голосовании в Петросовете по кабинету Керенского. Резолюция о недоверии и этому составу Временного правительства, предложенная большевиками, не была принята, и всё из-за того, что члены Петросовета от ПСР проголосовали на этот раз консолидировано. Прошла резолюция, по которой вопрос о доверии правительству Керенского откладывался на месяц, а членам Петросовета было разрешено принять министерские портфели.
Я сам видел, как накануне голосования, вечерами,  в совещательной комнате подолгу горел свет, а когда он, наконец, гас, из Комендантского дома выходили Александрович и Жехорский что-то продолжая обсуждать на ходу. Думаю, что тогда и было принято совместное решение позволить товарищам левым эсерам сделать тот самый шаг в сторону, чтобы обеспечить им свободу маневра.

МИХАИЛ

За свободу маневра ратовал в основном я. Александровичу она, кажется, вообще не была нужна. Бонапартистские настроения товарищей Керенского, который накануне своего премьерства оформил членство в ПСР, и Савинкова откровенно его раздражали. По-моему, он был готов немедленно начать фракционную войну внутри ПСР. Но я мечтал о большем. Мне было мало отделившейся фракции. Мне нужна была вся партия, вернее, её, овеянное славой революционной борьбы, имя. А для этого нужно было заручиться поддержкой партийного съезда. Пока на такую поддержку мы рассчитывать не могли. И основной преградой на нашем пути был союз таких политический тяжеловесов (по эсеровским, разумеется, меркам), как Чернов и Савинков. Устранение одной из этих фигур с доски политических шахмат открывало нам путь к восьмой горизонтали в руководстве ПСР. Я сделал ставку на «уничтожение» Савинкова. Превратить его в политический труп стало моей основной задачей на ближайший период. Для осуществления плана мне надо было находиться рядом с Савинковым, стать в его ближайшем окружении этаким троянским конём. Чёрт меня дёрнул поделиться крайней мыслью с  Васичем. Теперь он всякий раз, оставаясь со мной наедине, делает таинственное лицо и шёпотом спрашивает: «Как там наше и-го-го?» Ну, не придурок?
Заручившись поддержкой Ленина и Александровича, я развил активную деятельность, лейтмотивом которой мог бы стать лозунг: «Савинков говорит: «Надо!» – Жехорский отвечает: «Есть!» Именно я склонил левое крыло ПСР временно отказаться от выражения недоверия правительству Керенского.
Но Савинков никогда бы не стал «русским террористом №1» если бы поверил мне до конца. Его очередной ход заставил нас всех слегка поднапрячься.
При формировании Красной Гвардии мы очень старались, чтобы из состава эсеровских боевых групп в ней оказались только наши с Александровичем люди. Процентов на восемьдесят нам это удалось. Оставшиеся двадцать процентов штаб старался держать подальше от ключевых объектов. И вот теперь я был вынужден ввести один из таких отрядов на территорию Петропавловской крепости. Таким было прямое указание Савинкова. Более того, он потребовал, чтобы я добился назначения командира отряда Степана Стрелкина заместителем коменданта крепости. Стрелкин был давним и преданным соратником Савинкова – это было всем хорошо известно. Васич такому заместителю был вовсе не рад, но ради общего дела был вынужден уступить. Савинков был доволен. А нам пришлось ломать головы, как нейтрализовать вражеских агентов? С рядовыми бойцами отряда Стрелкина это труда не составило. Казарменное положение не очень-то располагает к свободному передвижению по территории крепости. Но как быть с помощником коменданта? Решение, в конце концов, нашлось. Правда, оно жутко не понравилось Васичу.
Стрелкин был совсем не глуп и достаточно хитёр, чтобы не купиться на простые уловки. К тому же он обладал одним достоинством, делавшим его крайне привлекательным для слабого пола. «Достоинство», по слухам, было весьма солидных размеров и мы стали всерьёз опасаться, что с его помощью Стрелкин быстро завербует весь женский персонал крепости. С такой шпионской сетью мы бы точно не справились. Менять же персонал по три раза в месяц, сами понимаете, весьма обременительно. Против такого противника был нужен опытный боец, и наши взгляды устремились к Ольге. Риск в этой затее, конечно, присутствовал, и лучше всех это понимал Васич, потому и возражал, но оставшись в подавляющем меньшинстве, был вынужден уступить.

…

Я с нетерпением ожидал приезда в Петроград Марии Спиридоновой. И вовсе не в плане личного интереса. Глупо было полагать, что влюбившись в дни своей комсомольской юности в фотографию, я добьюсь ЗДЕСЬ взаимности от оригинала. Хотя, безусловно, попытаюсь. Но сейчас речь не об этом. В нашем времени Мария Спиридонова была признанным лидером левых эсеров. Сейчас она вполне могла стать лидером всей партии. В союзе с большевиками это давало возможность сформировать первое советское правительство, а в дальнейшем закрепить победу Советской власти на уровне Учредительного собрания. И никаких тебе Октябрьских переворотов!
Но всё это было в перспективе. На текущий момент меня беспокоило отсутствие Львова. Полковник так и не вернулся из Швеции. Я, честно говоря, не знал, что и думать. Тем временем Ёрш и Бокий приступили к изучению захваченного в Охранке архива. На Крестовском острове, вопреки ожиданиям, стало-таки людно. Однако брошенных дач тоже было предостаточно. В двух мы размесили группы спецназовцев для пригляда за дачей, где всё так же хозяйничал угрюмый финн.
А потом произошло событие, которое заставило меня в который раз подумать о том, что обитатели этого мира живут своей жизнью и далеко не всегда тропятся сдать её на контроль каким-то там попаданцам. Всё случилось в день приезда в Питер Сталина. Иосиф Джугашвили вернулся из Туруханской ссылки и сразу же возжелал встретиться с Лениным. Не думаю, что Ильич пропустил мимо ушей моё предупреждение о будущей роли Сталина, но в этот раз принял его более чем радушно. Более того, Ленин потребовал, чтобы Сталина разместили в Комендантском доме, что и было исполнено. Но не о Сталине сейчас речь. Вместе с ним прибыл человек с очень примечательной для того времени внешностью: кроме бровей другой растительности у него на голове не было, а левая щека была обезображена шрамом. Сталин представил спутника как своего давнишнего соратника.
В следующий раз я увидел лысого типа рядом с Васичем на крыльце комендатуры, когда садился в машину.
– Товарищ Жехорский! – окликнул меня комендант крепости. Когда я подошёл, сказал: – Вы ведь в Таврический? Подбросите товарища Кравченко до Смольного.
Правое крыло Института благородных девиц было реквизировано Советом под общежитие для приезжих товарищей.
Мы расположились на заднем сидении, и машина резво покатила к воротам. Когда крепость осталась позади мой спутник негромко сказал:
– Здравствуйте, Михаил Макарович.
Там у комендатуры у него был совсем другой голос, а теперь он говорил голосом Львова. Я резко повернул голову. Теперь я узнавал и глаза. Не дав мне ничего произнести, Львов приложил палец к губам и выразительно кивнул в сторону шофёра.
В парке возле Смольного нас приютил укромный уголок, где я смог, наконец, снять с себя обет молчания, наложенный Львовым.
– Как это всё понимать, Пётр Евгеньевич?
Ничего более примечательного, чем задать подобный вопрос, я на тот момент придумать не смог.

…

– Удивили вы меня, Пётр Евгеньевич, не скрою, – нисколько не покривил я душой. – «Революционное» прошлое открывает для вас в образе Кравченко широкие перспективы, а в образе Львова вы можете готовить побег царской семьи за границу.
– Побег? – переспросил Львов.
– К сожалению, Пётр Евгеньевич, именно побег, – подтвердил я. – Сейчас царская семья находится под домашним арестом в Царском селе, но официального разрешения на отъезд за границу нам добиться вряд ли удастся, а для Николая Романова уж точно.
Львов помрачнел лицом, потом решительно произнёс:
– Что ж. Побег так побег!

Глава двенадцатая (с сокращениями)
НИКОЛАЙ

…

Одновременное убытие всех командиров из Петропавловской крепости могло вызвать подозрение, потому совещались на квартире у Васича. Пока хозяйка на пару с Герцогом «гуляли» Стрелкина за Никольской куртиной, мы по скорому провели экстренное совещание. К однозначным выводам, правда, не пришли. Скажем Шефа, больше волновало не то, что Савинкову известен план побега, а то, что ему известна фамилия Львов.
– Боюсь, он в дальнейшем может это использовать против меня, – хмурил брови Шеф.
– С какой это стати? – возражал ему Васич. – Что ему известно о твоих отношениях со Львовым? То, что ты внедрился в агентурную сеть полковника под прикрытием, несколько месяцев водил его за нос, используя конспиративную квартиру жандармского управления для революционных нужд? Так это скорее плюс, нежели минус.
– Совершенно с вами согласен, – принял сторону Васича Кравченко. – Против вас фамилию Львов использовать не удастся. Я ведь тоже об этом позаботился, «наследив» нужным образом. Гораздо важнее, чтобы Савинков не нашёл связи между Львовом и мной.
Эта фраза экс-жандарма заставила всех улыбнуться. Напряжение спало. Разговор потёк по сугубо деловому руслу.
– Будем подводить итоги? – прихлопнул по столешнице ладонью Васич. – Что мы имеем? С одной стороны, хорошо продуманный и готовый к реализации план побега. С другой стороны, Савинкова с его непредсказуемым поведением. Делаем вывод: план побега оставляем в силе; детально прорабатываем контрмеры против всех возможных действий Савинкова.

**

Я сидел на квартире, за окном которой поблёскивала гладь Екатерининского канала. Часы пробили десять. Время начала операции. В эти минуты группа неизвестных в офицерском прикиде, без погон, но с полумасками на лицах, во главе со Львовым, лицо которого открыто, нейтрализуют охрану у покоев царской семьи. Николай с супругой и детьми уже готовы. Царь сбрил усы и бороду, все одеты в простые одежды. Львов объясняет удивлённому Николаю присутствие масок на лицах его освободителей: им ещё жить в России. Царь абсолютно доверяет Львову, потому такого объяснения ему достаточно. Сейчас все выйдут через заднее крыльцо и скроются среди парковых деревьев. Долго мучить ноги им не придётся. На ближайшей аллее их ждёт крытый грузовик с красными крестами по бортам. Не царское, конечно дело, разъезжать на подобном транспорте, но так и случай особый.
Звонит телефон. В трубке голос Алехновича:
– Они здесь!
Сразу следует отбой, но мне и так всё понятно: на аэродроме засада. И не важно, будут ли брать царскую семью живьём, или перестреляют на месте – пришла пора приводить в действие запасной вариант.
Еду на перехват санитарного грузовика. Как и условились, они ждут меня на перекрёстке. Проезжаю мимо без остановки. Они должны последовать за мной. Оборачиваюсь. Всё в порядке. Дорога, по которой мы сейчас едем, ведёт, разумеется, не к аэродрому. Впереди показалась полоска воды. Грузовик притормаживает и отстаёт. Подъезжаю к причалу, возле которого меня ждёт тральщик «Китобой»…

…

Тральщик «Китобой» был в нашем плане частью запасного варианта, который теперь стал основным. Это по моему запросу он прибыл сюда их Кронштадта.
У трапа меня встретил комиссар корабля Берсенев. Именно его фамилию я назвал в том разговоре с Дыбенко.
– Ну, как ты тут? – спросил я, пожимая мичману руку. – Нашёл общий язык с командой?
Берсенев лишь неопределённо пожал плечами.
– С кем-то нашёл, с кем-то не очень. Ты лучше ответь, что у тебя с Наташей, почему она всё время о тебе спрашивает; вы что, перестали встречаться?
На этот непростой вопрос я ответить не успел. У трапа остановилась санитарная машина. Из кузова повыскакивали люди в полумасках и устремились к трапу. Дневального нейтрализовали, а вот Берсенев успел расстегнуть кобуру. Пришлось придержать его за руку.
– Не стоит, Вадим.
Он удивлённо посмотрел на меня. Нас окружили и обезоружили. Через несколько минут корабль был захвачен. Команду, присовокупив к ней меня, собрали на шкафуте. С краткой речью к нам обратился Львов:
– Господа! Мы такие же патриоты России как, надеюсь, и все вы. К захвату корабля нас вынудили обстоятельства. Наш долг спасти от  расправы одну русскую семью. Для этого мы должны выйти в море и там дождаться подхода шведского судна «Северная звезда», которое выйдет сегодня из Петрограда под флагом Красного креста. Мы должны будем подойти к борту судна и пересадить на него охраняемых нами пассажиров. После этого ваша миссия будет окончена. Надеюсь на ваше понимание, господа. Делайте всё правильно, и никто не пострадает.
После этой речи всех членов экипажа свободных от вахты, а так же Берсенева заперли в одном из кубриков. Меня же отконвоировали на мостик. Командир хмуро на меня покосился и продолжил отдавать команды. Он меня явно узнал. Не мог не запомнить, как я отмазал его тогда, во время трибунала. Но тёплых чувств ко мне почему-то не испытывал. Львов сказал, обращаясь ко мне, но так, чтобы это слышали все находящиеся в рубке:
– Вы, господин Ежов, наша страховка на случай непредвиденных обстоятельств. Если что пойдёт не так, ваша пуля первая!

**

Самым сложным было пройти мимо Кронштадта. Нас запросили: «Китобой», куда следуете? Львов приказал сигнальщику:
– Семафорь: На борту командир Красной Гвардии Ежов. Следуем в Гельсингфорс.
Для пущей убедительности меня вывели на открытую часть мостика. Разглядели меня в бинокль или нет – не знаю, но с берега передали: «Счастливого плавания!»
«Северная звезда» показалась ближе к вечеру. Мы просигналили: «Прошу принять на борт пассажиров» и получили добро.
Львов покинул борт последним, когда царская семья была уже  на «Северной звезде». Обращаясь к команде, он сказал:
– Благодарю вас, господа! Как только «Северная звезда» выйдет в нейтральные воды, судно будет освобождено.
До ночи проболтались близи берега на траверзе Сестрорецка. Потом велели спустить шлюпки. Когда две шлюпки заколыхались на волнах, один из членов команды обратился к командиру захватчиков:
– Господа! Возьмите меня с собой.
Человек в маске ненадолго задумался, потом кивнул.
– Хорошо! Есть ещё желающие покинуть корабль?
Вышел ещё один офицер.
– В кубрике тоже могут найтись желающие, – сказал он.
В общей сложности борт вместе с захватчиками покинули пять офицеров. Командир проследил взглядом за исчезающими в темноте шлюпками, потом обратился ко мне:
– Что дальше?
– Идём в Кронштадт, – вздохнул я. – Буду докладывать о случившемся.

ГЛЕБ

Упрекнуть себя было не в чем, но настроения эта мысль не прибавляла. Блестяще проведённая операция завершилась провалом, пусть и за пределами нашей зоны ответственности. О гибели царской семьи теперь трубили уже все газеты. В России открыто скорбела разве что церковь. Политики, на этот раз, проявили сдержанность. Народ открыто ликовал, хотя по домам многие, верно, помянули царя-батюшку. Нас, если честно, больше волновала судьба Львова. В списках спасённых его фамилия не значилась. Но Макарыч предложил не торопить события. И оказался прав. Через неделю после гибели «Северной звезды» в Питере объявился Кравченко. Его рассказ заставил нас по-другому взглянуть на гибель парохода.
– Мне просто повезло, – сказал Львов. – В момент столкновения с миной я находился на верхней палубе. Княжне Анастасии сделалось дурно, и я вызвался сопроводить её на воздух.
– Так Анастасия жива?! – воскликнула Ольга.
Львов немного помялся, потом махнул рукой.
– Всё равно тайной это долго не останется. Да, мне удалось спасти Анастасию. Я нашёл её в воде и сумел надеть на неё спасательный круг. Вскоре нас подобрал шведский сторожевой корабль. Сейчас она в моей семье в Стокгольме. Но остальные погибли.
Он немного помолчал.
– Чтобы потом ко мне не было вопросов, скажу сразу: я вернулся в первую очередь для того, чтобы найти виновника гибели царской семьи и покарать его!
– Что ты имеешь в виду? – спросил Макарыч.
– Незадолго до взрыва я отчётливо видел силуэт подводной лодки.
– Ты хочешь сказать, что мина оказалась в фарватере не случайно? – уточнил Макарыч.
– Именно это я и хочу сказать, – подтвердил Львов. – Её туда отбуксировали. И предназначалась она «Северной звезде».
Для нас слова Львова могли означать только одно: кто-то внёс поправку в план нашей операции на её заключительной стадии. Теперь для нас станет делом чести этого «кого-то» вычислить и наказать.

Конец первой книги