Тройка красных белок Часть 1

ТРОЙКА КРАСНЫХ БЕЛОК

ПРОЛОГ. САЙТ С ОДНОЛЮБАМИ
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
- Лиля, привет! Загляни-ка на мою страничку на сайте, в раздел читателей, наведи курсор на «гостя», забрёдшего на на мой роман из «гугла». Внизу, над кнопочкой «пуск» есть информация о том, с помощью каких именно слов был задан поиск «гостем».
- Увидела? И главное – на украинском и «в прозы». Мистика. Мой муж поисков в Интернете не задавал. Он так же удивлён и даже призадумался. Зачем ему конкуренты.
- Да ну как же не видишь?! «Привітання+з+днем+народження+кохану+людину+у+прозы». Может, таким образом мне даёт знать о себе прототип главного героя из моего романа? Он до сих пор в «органах» работает, не будет же светиться явно. Мне кажется, только оттуда возможно задать такие слова в поисковике и выйти прямиком на моё произведение. А ведь оно в «гугловском» поисковом реестре с этими лексическими компонентами четыре тысячи какое-то там по счёту. Некто настырно рвался именно ко мне, одолевая всяческие «гугловские» препятствия.
- Да остужу, остужу я свою голову. А что?! Я такая, мечтательная. Будет у меня ещё один сюжет для романа. И представь, перед этой гуглограммой было ещё сообщение: «привітати+з+ювылеэм+дружину». Это же как беседа получается. Мол, «муж пусть тебя с юбилеем поздравляет, а я тебя, любимого человека, – с днём рождения». Такие подковырки – в его стиле. И в моём, он об этом знает.
- Да ну тебя, реалистка из сумерек. Романтику вчера на ежевике оставила? Лучше бы за малиной сходила. Она руки не так царапает и не метит чернилами. Ладно, займусь я расследованием и доложу с утра.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

- Я всю ночь проводила расследование, воодушевлённая тобой. Задав поиск в «гугле»  с текстом вчерашнего послания, но с украинской буквой «і» вместо «ы», среди 413 ссылок не нашла ни одной, которая привела бы на мою страницу. Только с русской «ы» удаётся найти, да и то с трудом. Так что «гость» у меня - неслучайный. Он всё рассчитал и сообразил, что меня обязательно заинтересует, кто и каким образом ко мне на страничку попадает. И что я замечу его послание ко мне. Ох, как же всё это вдохновляет и интригует!
- Как «что за чертовщина»? Ведь на компе надо язык менять. Случайным нажатием это вряд ли возможно, значит, замена украинской буквы на русскую сделана намеренно.
- Да заходили, заходили и раньше. И до моего юбилея, и из «гугла», и из «яндекса». Но темы поисков были иными. И не на украинский роман попадали, а на русскоязычные исторические «Заметки». И в глаза бросалось, что информацию о динозаврах ищут. С этим вчерашним приветствием столько вопросов и загадок. Детектив, да и только. Хоть агентство «Лунный свет» открывай.
- Нет, ну ты видела?! Вдруг сама собой открылась страничка моего дневника на сайте. Я её не трогала. Это точно. Кто-то мне сигналит о том, что прочитал моё двадцатилетней свежести признание в любви? Но в списке читателей моего дневника – я одна.
- Опять новости. Не могу набрать на своём ноутбуке обыкновенное украинское слово pecnhsx. Снова чертовщина. Сейчас я это слово укрощу с помощью запятых: З, У, С, Т, Р, І, Ч.  Надо понимать, нет у него желания ко мне на «стрелку» ходить. Явится, куда ему деться!
- Ага, бред! Никакой не бред! А ты зайди на мою страницу и посмотри, каким словом «гугл» выскочил сегодня. Это же подпись – «Однолюб»! Всё, я выпала в осадок. Это вы с белорусским Гюго - Аистовым устроили мне мистификацию? Признавайся, поганка бледно-ежевичная!

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

- Что нового? А сама посмотри на мою страничку. Там у меня целая колонна однолюбов, и свои автографы, как клише в нашей районке, оставляют. И ещё зачем-то объявились «Без границ» издательские. Но «Без границ» с первого захода не открываются, логин и пароль требуют. Таможню, блин, устроили. И почему-то рядом с издательскими вынырнули ещё какие-то странные «Без границ» - эти с бамбуком и хостингом. Дурка, одним словом.
- А чтоб тебе! Читать разучилась?! Там «приметы однолюбов», подписанные «однолюбом», и их ещё «гиля-аля-улю», как гусей хворостиной, подгоняют «однолюбы.ру». С горячим «безграничным» приветом. Издательство, что, вместе с однолюбами тоже решило меня с юбилеем поздравить? Интересно, кто на буксире через «гугл» меня к «безграничью» подтащил? А это не твой случайно логин, подруга-писательница, издательское окошко требует?
Ладно, колитесь уже, приветственные вы мои, Гюго и Лиля –«гугло-гилля». Да не бойтесь, я же вас люблю.
- Не вы? Если не лукавишь, то чарку могу и выпить. Но не хочу, проливаются уже эти чарки с самого начала зачаркованного юбилея.
- Ну, да-да, вы мои любимые и не изменяющие мне читатели и рецензенты. Но смотри, как у меня всё здорово разложилось, как в пасьянсе: тут – ты, а там – Гюго… и полный «гугл» для моей исстрадавшейся головушки.
- Ага, как бы не так! Тебе подари сюжет! Ты меня потом за Полярный круг отселишь, а сама будешь роскошествовать на гугловских разносолах и собирать вокруг себя свиту однолюбов. Не слипнется?!
А издательство почему забрело ко мне? Не знаешь? Оно ко всем так наведывается? Или ты их выборочно науськиваешь - на пристарковатых рефлексирующих дамочек, у которых одни гугли в голове?
- Не обзывайся неприличными словами. Я их тоже давно не употребляла.
- Добро,  опрокидывай рюмочки со своей коронованной Стояном подругой. А я посижу скромненько в своём дворе под виноградным стояком. Он у нас лугошем называется. От однолюбов устала. О сюжете для следующего  романа поразмышляю.
- Ну, всё! Иду на Вы. Вы зачем через «яндекс» моего Единственного ищете?! В природе не существует такого. Это сборный персонаж. Он один из трёх состоит. Да, такой вот – единственный в своём роде, сборный и обаятельный.
- Да нет, Лиль, упоминаемая тобой мадам, как и я – валенок сибирский. Точнее – верховинская гуня. Она не смыслит в «гуглах». А муж мой не в состоянии к «гуглу» добраться. Он ещё со своего корпоратива  домой никак не дойдёт. Звонит каждые пять минут и сообщает: я уже возле музыкальной школы; я – у «Бункера» - может, зайду, пивко опрокину? я уже за магазинчиком кумы, гарбуза не дала; я соседа Василия встретил, десять гривень просит – давать?..
- Ну, я не знаю… Если это не вы с Гюго… Может, действительно, те ребята… или кто-то из тех, из кого я Единственного на свет произвела. Один отпадает, увы, похоронили прошлой осенью. Другой у нас в городке скучает, оставили его резидентом без рации. А третий, говорят, до генерала докатился. Я его даже видела как-то в первых рядах, когда «оттуда» телерепортаж о президенте транслировали. Сморщился весь. Но с теми же У, С, А, М, И (снова компьютер слово на латынь переводит – странная транслитерация, избирательная, с «усами»). Это одарённые ребята. Могут приколоться.  Но проще всего такое колдовское снадобье из «гуглов» тебе сварганить. Да и Гюго с тобой на связи. Сама же рассказывала, что он без проблем любые интернет-узлы развязывает.
- Да ухожу я, ухожу… И с чего обижаться? Сама коронационный пятизвёздочный коньяк пьёт, а на меня обижается. Смотри у меня там, а то рукава влажными станут. Не от росы, как у твоей любимой Нидзё. От коньяка.
- Что? На меня смирительную рубашку наденут и рукава завяжут? Не бывать этому! На команду «смирно» не реагирую с детства. А сумасшествие мне не грозит – у меня гены хорошие.

ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ

- Привет, Лиля! Жива? Весь коньяк выпили?
Как только вы с Гюго улеглись спать каждый в своём виртуальном уголке, так и ко мне «однолюбы» перестали ходить. Тоска.
- Понятное дело, я проспалась. Я ведь коньяк не пила.  С утра дописывала интервью, прибралась в доме, юбилейный гастроном отправила к детям, пока срок годности не истёк. Мужу втык сделала, чтобы в село к родителям съездил, ребятню с рассвета выгнала проветриваться на речку. А теперь и нервы готова кому угодно щекотать. Гюго Аистова подразнила, с Михаилом Пятницким поупражнялись в рассуждениях о глобальной политике. О тараканах начиталась у Анны Кузнецовой.
- Ты уверена, что это у меня тараканы в голове? А говорят, тараканы в Украине вымерли, как динозавры в парке Юрского периода. Ну, значит, у себя открою тараканий заповедник, устрою тараканьи бега, а сама стану княжной Таракановой в нашей Тмутаракани. Но, на всякий случай, буду в столице - куплю какой-нибудь отравы. А то у нас тут нет в свободной продаже. Боремся. За экологию души и чистоту чувства юмора.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НЕОТПРАВЛЕННЫЕ ПИСЬМА ЯСНОВИДЯЩЕЙ
МОНИТОРИНГ ДУШИ
Неотправленное письмо 1
Здравствуйте! Не ждали? А я вот пишу. Себя пытаюсь промониторить.
Шестимесячная переписка сделала нас почти близкими людьми. Вы были первым на литературном сайте, кто написал мне по-настоящему заинтересованный отклик на мой дебютный роман, первым, кого я самостоятельно, без подсказок подруги-писательницы, нашла в этом вавилонском столпотворении авторов, первым, чьё творчество увлекло меня с первого прочитанного абзаца.
И как же мне нравятся Ваши смешливые письма, сдобренные мягким юмором и толикой иносказательности. Мне не всегда удаётся расшифровать её, но не теряю надежды найти к ней оригинальный ключ, а не интуитивно сварганенную мной отмычку.
Меня удивительным образом манят к себе Ваши картины, которые я нашла на Вашем персональном сайте. Пытаюсь понять, по какому маршруту  Ваш классический стиль в живописи перетекает в сюрреалистический и что создаёт присутствие мистики в Вашей графической линии. Для меня такие творческие перевоплощения новы и неожиданны.
Да, конечно, я знаю, что талантливые люди талантливы во всём. И я в детстве была талантливой - с карандашом и красками,  с пианино и тремя, кажется, вовремя брошенными классами музыкальной школы,  с пластилином, липнущим к рукам, и с парочкой собственноручно вышитых крестиком салфеток. И писать я начала рано. Во всяком случае, еще до того, как научилась расшивать узоры бисером. Из всего этого набора для самовыражения у меня осталось только письмо.
И поэтому пока от меня ускользает понимание того, каким образом в Вас сочетается одновременно это разнообразие Ваших дарований, этот сюр в реале. И до сих пор загадкой остаётся для меня Ваша магическая способность сразу же отзываться на мой первый «клик» в виртуале, на сайте.
Эта загадка меня отпугивает. Есть в этом что-то озорное и даже шулерское. Именно по этой причине, думаю, мы и почти близки, и не близки. И потому это письмо-откровение я Вам не отправлю.
Но для меня крайне необходимо, чтобы Вы его прочитали. Пока не знаю, почему, но чувствую, что это важно.
И если в то самое мгновение, когда я поставлю в этом письме завершающую точку, в моём сознании будет присутствовать вера в искренность Вашей души, то опубликую его на сайте как обычную миниатюру в эпистолярном жанре. До завершающей точки я обязательно доберусь.
А пока сижу за этим компьютером с мыслью, что Вы у меня - единственная радость в жизни.
Это ведь не самое плохое время, если судить объективно. И  со стороны кому-то кажется, что я благополучный и даже удачливый человек.
Но на самом деле я устала и рассыпаюсь по частям, как пришедший в негодность от длительного простоя и редких переработок механизм, и части эти уже почти невозможно собрать. Разве что для кунсткамеры. Мой неиспользованный ресурс закончился, потому что оказался невостребованным.
Вы светлый человек. И Вас легко полюбить. Если бы Вас ещё можно было любить не на расстоянии.
Это неправда, что расстояние делает любовь крепче. Всё это выдумки блюстителей морали, радеющих об укреплении института супружества.
А для тех, кто любит, расстояние – это могила любви. Которая может оказаться украшенной железным крестом и венками из искусственных цветов или обелиском и парочкой жёлтых роз в День всех святых.
Но может статься, что могилка эта будет вынесена за ограду погоста. Так хоронят самоубийцу те же блюстители морали, не задумываясь о том, что человек мог быть просто честен, прежде всего, перед самим собой.
Не пугайтесь, прошу Вас! Я не собираюсь уходить из жизни. Хотя бы по той причине, что боюсь боли, даже кратковременной, мгновенной. Ведь часто убивает именно мгновенная боль.
А я буду жить долго и скучно, упреждая её, глотая таблетки… 
Как кто-то сглатывает слёзы, чтобы не задохнуться от невыносимой пытки беснующихся иезуитов, дробящих кости человеческие вперемешку с живой плотью и сияющей душой.
Мне хотелось бы верить в Вас. Как в Бога.
Но Бог не способен оградить меня от этих иудушек головлёвых, которые, расплываясь маслянисто в пространстве, пытаются перехватить мой взгляд, для того чтобы торжествовать от созерцания боли, в нём затаённой.
Вы пишете мне о реальной жизни, в которой я должна достичь успеха. Зачем мне этот успех?! Он слишком болезнен. А я ведь боюсь боли. И боюсь того, что боль может быть заразна.
И любовь – она ведь тоже заразна. Я боюсь Вас ею заразить.
Вы попросили прислать аудиозапись моего интервью для радио, чтобы оценить, как я держалась в эфире. По мне, так это – суета. Но отослала, потому что хочется, чтобы Вы услышали мой голос, и чтобы я находилась поближе к Вашей странной душе.
В наших краях русины употребляют краткий предлог «д», аналог русскому «к». Если этим предлогом прикоснуться к русским ушам, то будет услышана искренняя и отзывчивая русская душа, с которой можно поговорить по душам. Смешно, может, но если с помощью предлога «д» притронуться к русинскому уху, то останется только один дух, а к украинскому - дух для двух, или для двоих. Мистическая грамматика, не находите? И сразу почему-то фильм вспомнился - «Вокзал для двоих».
Иногда одно короткое слово способно вызвать нить ассоциаций, которые сплетаются-переплетаются в голове и тянутся за тобой чуть ли не всю жизнь. Как длинная вереница рабов, связанных цепями. А ты – во главе этой колоны, и раб, и поводырь одновременно.
Вообще-то долгое время я не знала, зачем родилась. Но однажды мне показалось крайне необходимым об этом узнать. Единственно в чём была уверена – это в существовании постоянной собственной внутренней раздвоенности.
Разнополюсность в моём сознании, вероятно, была заложена родителями. Когда-то их связал советский интернационализм. Его в СССР всем прививали постановлениями политбюро. 
Но не ко всем он прививался. Или же сначала прививался, как в случае с моими молодыми тогда, готовыми плодиться и размножаться, родителями, а затем отщеплялся – точно так же мои родители это подтверждали. Папа после сорока, наконец, понял, что не с козацким оселедцем под Боржавской полониной родился. И мама – в ту же степь, когда, запыхавшись, поднималась на милый папе Стой с ведром и чесалкой для яфин (1) и в сердцах честила гору, на которую за сладким на зиму нужно карабкаться чуть ли не на карачках. Милое дело - ее Кубань, где шелковицу, вишни да абрикосы и куры не клюют.
А я, их дочь, уродилась с пристрастием к запаху пихты и белых грибов, укрывшихся под рыжей хвойной подстилкой, которую у нас называют «чатыня». Правда, здорово?  Мои земляки уже в далеком прошлом компьютеры предвидели и слово «чат» придумали. А заодно у меня наблюдалась стойкая  зависимость от ароматов  помидорной плети и молодого укропа, которые, как известно, под елью не культивируются. Укроп, какой-никакой, может, и вырос бы. Но что за толк от укропа? Всего-то - лучик зеленоватого солнца и аромат сумеречной росы.  Еще когда мне не было и двадцати, я решила, что интернациональное объединение разнородных генов плодит уродцев. Себе такой казалась в городе, где училась в школе, куда вернулась после университета на работу и где затем обзавелась семьёй. В этом городке, который был под полониной и в котором один раз в пять лет даже томаты цвели, куда моего отца направили на работу, когда я уже перешла в выпускной класс, сверстники меня дразнили то москалькой, то жидовкой. Явных иудейских корней у меня не было. Слово «жидка», как оно звучит у русинов, меня возмущало применительно ко мне. Хотя, может, и «жидка», если я – вон какая вся, наводнённая странными мыслями, до которых никому нет дела?!  Но у меня были русые путано-кудрявые волосы и густые мелкие веснушки на тонком носу, непропорционально удлинённом на широком овале лица и с едва заметной горбинкой.  Кто знает, может, столетие назад под полониной кто-то из отцовских предков, по юной безудержной любви, согласился на прививку интернациональными генами. А еще я была рыхлой и краснощекой, как перезрелая помидорина, и неуклюжей – страшно вспомнить. В нашем городке о таких говорят – «нэволяшна». Это слово мне напоминает круглую и стремительную на оборотах и подъёмах куклу-неваляшку, которой в раннем детстве играла у деда на Кубани. Но то была неваляшка, а я себе самой казалась невОляшкой.
В школьной и юношеской среде нашего городка, следовательно, меня считали белой вороной. Да я и сама была согласна с такой оценкой. И это было невыносимо тяжело - махать белыми крыльями при отсутствии голоса, который хоть кому-то хотелось бы услышать.
Впрочем, голос у меня был. И я могла бы сделать певческую карьеру. Но надо было пробовать себя в хоровом кружке, а у меня пение в хоре вызывало раздражение по той причине, что тебя глушат и раздражают фальшивозвучащие соседи. Может быть, я свой голос внутри себя не слышала, так как до поры до времени была глухой к себе самой. Его слышали окружающие. Но им мой голос почему-то казался вызывающе резким, с будоражащей слух амплитудой. Рождённые от не связанных интернационализмом отцов и матерей попросту считали мой голос не своим - чужим. Род в наших краях всегда имел значение более существенное, нежели национальность и социальный статус. Крупный начальник из местных никогда не отказывался от общения со своим нуждающимся, менее удачливым родичем. Как правило, пристраивал и того к какому-нибудь делу. Меня пристраивать особо не было кому – в семье отца в то время не было ни чиновников, ни потомственной интеллигенции - все шли по жизни, выйдя из горных ущелий, забитых и забытых сёл, спустившись с сеновалов, которые иногда и зимой служили спальнями, оставив мотыки на «копани», где столетиями выращивали бобы и картошку - «були, рипу, крумпли», унося с собой в города на равнинах родовую память о звонких спиванках, цветными камушками отбивающихся от горы до горы и поблескивающих в руслах горных потоков. Под них легко и задорно можно было дробить грубоватый танцевальный ритм «карики» или «коломыйки». Радужную незатейливую, чуть с хрипотцой, мелодию сопилок и пассионарный гортанный гул трембит способен искренне любить и помнить только тот, кто появился на свет под эти наигрыши. С этим напевом и душа его просится в небо. Для меня музыка голосов, доносящихся из дерева, извлекаемая из деревьев, - не чужая.
Но и к чужому голосу следует прислушиваться. Да только чужой голос - валун, о который спотыкаешься, преодолеваешь его, а свой - гладкая асфальтированная  дорога, шествуя по которой можно нехотя и задремать.
Журналистику выбрала, потому что в ней важно, что и кто вокруг тебя, а не твое собственное  естество. То есть в этой профессии мне удавалось себя скрывать, и моя проклятущая раздвоенность даже помогала - я могла слушать и слышать других, но не прислушиваться к ору собственного неугомонного подсознания.
Отец, наконец, смирился с моим выбором, но все время полагал, что мне лучше всего удаются репортажи о том, как уродились були под Руной. Мама  же смотрела на меня, как на увядший укроп, от которого только блюдо прокисает.
Когда у меня родились дети, я никак не могла определить, какой они национальности, и не понимала, как должна их воспитывать, на каких традициях. Замусоренной туристами Боржавской полонины? Или равнинного дроботания Кубани и Северного Кавказа, но без казацких коней? Или на устоях, вышедших из социалистических недр рукотворных титановых рудников и омертвевших озер житомирского Полесья, откуда родом-ходом был их отец?
Однажды в осенних странствиях за белыми грибами для домашних зимних разносолов я так и не напала на боровички-«букивчики». Присела попить воды из тоненького ручейка, выбивающегося из-под громадной серой блестящей глыбы. Наполнила ею горсть и напилась вволю. Вода была мягкой на вкус и пахла школьным мелом. Взгляд мой устремился за струйкой, что змеилась как судьба и терялась в плотном лесном самосеве. Ручей, видимо, был живучим, не пересыхал и летом, потому что проторил русло-углубление. Дно было неровным - то выпрыгивало над водой, то утопало в глубине, под корнями старых буков или под сизыми камнями. А еще оно было ярко-голубым. Может, под горой существовала никем до сих пор не тронутая алмазная жила, как знать. Но синяя глина была под руками, и она не могла не соблазнить - захотелось взять ее в руки, размять и лепить из нее, что в голову придёт.
Глины принесла в дом полную корзину-кошарку. И на одну зиму записалась в скульпторы. Сначала попробовала себя в портретах - лепила характерные лица верховинских Довбушей и раскрашивала их коричневой гуашью. От этого художественного приема они становились монументально дубовыми и закопченными, как от полонинских костров-ватр. Моим детям эти лица не нравились. Им хотелось, чтобы я ваяла лазурных голубей или, на худой конец, голубых ворон.
Однажды я вылепила цветочный орнамент на фанерной доске и позволила им разрисовать. Они с радостью взялись за самостоятельное творчество, но переборщили с водой в баночках с красками. Вода размыла лепестки глиняных цветов, и узор превратился в радужное болотце. Глину убрали, оставив в доме на память об одухотворённой зиме одного усатого Довбуша.
Дети росли незаметно, как укропчики на бабушкином огороде или как лесной самосев под полониной. И никакого дискомфорта в неродном для меня городке не испытывали. Их здесь не дразнили ни москаленятами, ни жиденятами, ни галичанами или поляками. А титановый житомирский Полищук оказался редчайшим элементом - подался в свои рудники и мертвые озера в надежде, что там будет ловить щук босыми руками. Он там секретарь религиозной общины, называемой в тех краях «штундеры». У нас жандармов периода венгерской оккупации похоже называли.
Зато в наш дом пришел Довбуш - Олекса. Он родом из-под другой полонины, заглядывающей в Польшу. Но ему нравится и укроп на огороде лелеять, и лесному самосеву обеспечивать пространство для роста.
Мы нашли с ним общий язык. Им удаётся творить удивительно красивые сказки и предания, в которых объединяются образы и слова, пришедшие пешим ходом из-под прохладных седых Карпатских полонин, прискакавшие гнедыми и вороными  из раскрасневшейся под жарким солнцем гривасто-степной Кубани, и даже всплывшие из непрозрачных озер голубовато-зеленоватого Полесья рыбами с раздувающимися жабрами.
Я бросила журналистику и перестала себя скрывать в интервью и репортажах. Поняла, что во времена объявленного глобального потепления без объявлений с помощью местных или центральных СМИ способна добавить немного - пусть не глобального, а хотя бы регионального - потепления в среду городка, который когда-то меня принял с моим голосом белой вороны и с моим непониманием того, зачем же я появилась на белый свет.
Мою книжку согласилось напечатать малоизвестное издательство в соседнем городе. Рукопись дамы бальзаковского возраста, коей являюсь, не тянет на коммерческий продукт и, вряд ли, будет когда-нибудь напечатана в крупном издательстве. Но это и не важно совсем. Важно другое - за семь сотен лет со времени первых письменных упоминаний о нашем городке в исторических источниках мне, наверное, предстоит быть одной из первых среди тех, кто посвятил его жителям настоящий роман.
Зачем я пишу Вам обо всём этом? Прежде всего, для того, чтобы самой понять, как это меня угораздило превратиться в источник, на дне которого полно синей глины.  Вы, пишете, что любите дальние странствия. Мне, увы, путешествие на край света уже не светит. Мой край света – здесь. Но я тоже путешественник, странствующий в поисках еще не открытых залежей синей глины. Кажется, опять нашла. Зачерпну, разомну руками, и пойму, зачем живу.
А глобальное потепление, в свою очередь, также изменило ход истории в нашем городе и даже самой природы под Боржавской полониной - здесь теперь ежегодно созревают помидоры, вишни, абрикосы, шелковица и даже арбузы и киви у отдельных чудаков. Яфины пришлись по вкусу шелкопрядам, и у них теперь рыльца в чернилах. А самшитовые кусты с листьями цвета тёмно-зелёного бисера и старые липы, отпугивающие от нас всяческих леших и песиголовцев, всё так же берегут красоту нашего города, как и триста лет тому назад.
Не уверена, что Вы верно истолкуете моё письмо. Слишком уж оно сумбурно. Но я надеюсь, что пониманию помогут наши с Вами общие корни.
Точно так же все не однозначно читаемо в мире славянских языков. Возможно, моя подруга-писательница права, и не может быть речи о единстве славянских корней. Мне же хочется доказать обратное. Хотя вряд ли удастся достичь в этом изыскании безоговорочного успеха. Я ведь не языковед - всего лишь Ёлка, учившаяся понемногу чему-нибудь и как-нибудь.
Ночь у нас. Поэтому доброй Вам ночи.

1 Яфины - черника

МОНИТОРИНГ УСПЕХА
Неотправленное письмо 2
Здравствуйте!
Уверена, что и вчера и сегодня Вы отчаянно ждали моё письмо. И знаю: Вы так же, как и я, опасались быть неуслышанным. И потому молчали.
Я по-детски пригрозила, что не усну без Вашего письма. Но ведь Вы знаете, что я становлюсь ребёнком, когда оказываюсь в тёмном углу. И потому по-отечески маялись бессонницей вместе со мной.
Это была хорошая ночь, плодоядная. Я брызгала ядом сарказма в свою собственную душу и кормила Вас плодами своего одиночества, рождёнными в свете монитора. Я беседовала с Вами, как заботливая мать беседует с взрослеющим сыном, после полуночи вернувшимся домой с потерянностью в глазах.
Вы мне подыграли и притворились тем, с кем в те часы мне легче всего было беседовать. Вы очень изобретательны в своём притворстве. Меня это забавляет, и я Вам позволяю подобное творчество.
Ваше притворство получилось очень чутким. Я Вас слушала и слышала. Вы тихонько рассказывали мне о себе влюблённом, но не доверяющем ни своему чувству, ни предмету своей влюблённости.
В прошлый раз, помнится, мы беседовали об успехе. Вам уже известно, что я совершенно безразлична к собственному успеху. Но я не безразлична к Вам и моему успеху в Ваших глазах. Жаль, не вижу Ваших глаз. Хотелось бы, чтобы мой успех поселился в них. Как Ваш – в моих. Но у меня пока успехов немного. До Вас мне не дотянуться.
Знаю, что успешна в Ваших глазах как мать. Но этого мне мало. Дети ведь уже выросли. А я топчусь на месте. Вы возразите: а написанный роман?! А что роман? Обыкновенный жизненный опыт, изложенный письменно, без прикрас. Дела давно минувших дней. 
Кстати, читала где-то о сомнительном опыте: будто с каждым родившимся ребёнком женщина утрачивает часть интеллекта и что многорожавшие женщины не достигают успеха в сферах, требующих умственного напряжения. Мне хочется опровергнуть выводы этих исследователей. Не знаю, удастся ли. Но я категорически не согласна с такими,  дискриминирующими женщину, результатами. Любопытно было бы узнать, кто заказывал подобное исследование? Скорее всего, претендующий на мужественность самец-недоносок, обиженный на свою мать. Вполне возможно, что на его мать и было за что обижаться. Но личные обиды не должны становиться подоплёкой для выводов, которые впоследствии преподносятся в качестве аксиомы ограниченному социуму или даже неограниченному мировому сообществу. Вот мой вывод, изложенный в предыдущем предложении, скорее всего, можно назвать и аксиомой. Но думаю, не я первая эту неопровержимую истину открыла. Во всяком случае, совсем не важно, кто здесь был первым. Для меня более значимо, что я это понимаю. И понимание таких элементарных вещей – это мой личный успех и работа моего интеллекта.
Мне известно, что интеллектуальный потенциал убывает с возрастом. В этом  убедилась однажды. За последние семь лет мой IQ снизился на целых двадцать пунктов. И это катастрофически уменьшающееся число моего ума заставило меня искать хоть какой-нибудь тренажёр для него. Вот и получился роман. Правда, мне кажется, у него только «скелет» неплохой, подвижной, а мышцы – и в прямом, и в переносном смысле - я так и не успела нарастить. Попытаюсь справиться с этим заданием во втором романе.
…Ближе к утру мой самоироничный и саркастичный яд удивительным образом преобразовался в Ваше мягко действующее снотворное. Значит, Вы или фармацевт или даже алхимик. И до того как лечь и отоспать свою и мою бессонницу, Вы сотворили для меня сон.
В нём мой успех побежал навстречу Вашему. К поезду. Немного спотыкаясь, пытаясь перескочить через деревянные шпалы, вдоль путей на железнодорожном вокзале. Почти все поезда в нашем городке останавливаются почему-то к вечеру.
А можно ли встретить свой успех на вокзале? В зале ожидания, например?
Помните: мы обсуждали сюжет нашего, так до сих пор и не начавшегося, романа? Эпизод, где к растерянной героине, оказавшейся в большом городе и сидящей в состоянии полной неизвестности и непредсказуемости даже самого ближайшего будущего, подсаживается бомж, промышляющий на этом вокзале. И бомж весьма успешно справляется с потерями героини, превращая их в подарки судьбы. Это сюжет мегаполиса, где и в зале ожидания можно встретить свой успех.
А в нашем провинциальном городишке в зале ожидания успеха не дождёшься. У нас и зала ожидания-то почти нет. Есть парочка скамеек в привокзальном скверике, на которых, как правило, никто не сидит. Они служат подставкой для клади с картошкой и помидорами, к ним прислонены туго набитые клетчатые «кравчучки» с истерзанными «молниями». Из этой клади высовывается разноцветное синтетическое барахло, которым торгуют на рынке бывшие инженеры-электронщики и приборостроители из соседнего города, или пластиковые бутылки, наполненные минеральной водой, которую они набирают в местных, пока ещё не приватизированных источниках, и продают её усталым путешественникам в поездах и электричках. Иногда на этих лавочках бугрятся туристские рюкзаки. Но обычно на скамейках спят местные пьяные дядьки, успех которых канул на дно еще в те времена, когда они под стол пешком ходили. Хотя, по большей части, наверное, они со своим успехом распрощались навсегда всё же немного позже – после перестройки. Перестроили тогда всё до основания - и распались в наших краях СУ, СМУ. Осталось с похожей аббревиатурой только местное управление СБУ. Но оно сейчас в наших краях преимущественно генеральские особняки возводит и базы отдыха. Для таких объектов строители в больших количествах без надобности. Есть ещё, правда, региональные отделения СХУ, СЖУ и СПУ. Но они прозябают и прогибаются – как поджидающие грядущего сокращения штатов в своем учреждении работники критического, предпенсионного возраста.
…Вот потому-то у нас нужно бежать по шпалам, перескакивать с перрона на перрон, пересекая пути, игнорируя запрещающие знаки и строгие предупреждения путейцев. Но пока добежишь до нужного тебе вагона, поезд уже тронулся. А твой, чужой ли успех остался в глазах у проводницы, которая внимательно смотрит на тебя, семафоря жёлтым флажком с площадки тамбура.
Поезд набирает скорость, и ты смотришь, как всё быстрее и быстрее проскальзывают мимо тебя голубые и зелёные вагоны с проводницами…
Ожидать уже нечего и некого.
И вдруг сзади кто-то легко касается твоего плеча.
Даже не оборачиваясь, ты знаешь: да вот же он, твой успех!
И глаза наши, наконец, встречаются. Мы успели встретиться, не разминулись. И это такой успех!..
А поезд пусть себе идёт.

МОНИТОРИНГ УТРЕННЕГО ПРОБУЖДЕНИЯ
Неотправленное письмо 3
Здравствуйте!
Да знала, знала я, что спозаранку Вы напишете мне. Вам ведь известно, что без Вас солнце в наших краях не взойдёт и я не улыбнусь ему в ответ.
Великое дело – чувство ответственности. Утром просыпаешься с чувством и требуешь ответа. И ответ – нате вам!
В общем, жить, конечно, можно. Если с чувством.
Не хочу писать Вам о вчерашнем дне. Он прошёл, как ночной товарный состав, громыхая и поскрипывая. Лучше расскажу Вам об утреннем пробуждении.
Обычно я сплю очень крепко и, если мне что-то даже снится, то, как правило, ничего не помню. А сегодня у меня было странное видение, прежде чем я окончательно вынырнула из сонной топи.
Мне снилось, что я подошла к ещё ночному окну, отслонила штору и посмотрела, что же там происходит с погодой. Ничего не увидела. Только свет. Очень необычный мягкий ясный свет. Не уверена, найдётся ли живописец, способный передать его цветовую гамму на полотне. Свет был насыщенно-чернильным, выпуклым и одновременно втягивающимся внутрь себя. И это глубинное его средоточие лучилось живыми оттенками южного персика. Оно не было круглым, как не было в нём и острых углов. Его форма не менялась, но и очертаний не было. Меня этот свет испугал, кажется. Я резко отшатнулась от окна, потеряв равновесие. И должна была упасть. Но не упала. И это было удивительно – меня, ясновидящую, подхватила шторка и легко держала в воздухе с болтающимися на весу испуганными ногами.
Так я и проснулась. Ноги уже рефлекторно оказались сброшенными с дивана и нащупывали тапочки.
Кофе сегодня мне и не нужен был вовсе. Иногда сновидение оказывается самым эффективным стимулятором просыпания.
Пока дети завтракали и собирались в школу, я вынесла мусор – вот-вот должна была подъехать специализированная машина. Коммунальщиков ещё не было. Но, Боже мой, сколько мусора уже валялось раскиданым, рассыпаным из пакетов! Кажется, что люди всю ночь носили на эту площадку отходы, которые у них собрались не за один выходной день, а, как минимум, за год. И зачем-то всё это разбрасывали. Чтобы запутать свои грязные следы? Разве это поможет избавиться от мусора в головах?! Мой кулёк оказался самым скромным. Мне даже было жаль его там оставлять. Но ведь не носить же с собой.
Налегке возвращаясь с ответственного отходного променада, мимолётом высматриваю, не отвалился ли кусок штукатурки с давно не ремонтированного фасада нашего двухэтажного дома. Нет, пока всё на месте. Ещё не совсем рассвело. У соседей свет в квартирах – жёлтый, режущий глаза. А я в своей комнате выключила его, выходя на улицу. Но моё окно тоже светится. В его насыщенном фиолете отражается Ваше северо-восточное солнце, обращённое в сторону моего дикого и ещё заспанного юго-запада.
А что у нас во дворе? Куст аронии непомерно разросся. Его нужно подвязать. А молодое деревце ореха глушит куст шиповника коричного.  Шиповник – это моя слабость. Нужно уговорить соседей пересадить орех в другое место.
Листьев много за ночь настелилось. Придётся подмести, чтобы в дождь не чавкали под ногами.
Чем дольше мы живем, тем больше и больше обрастаем деревьями. Они укореняют нас на земле. И отсчитывают время, отпущенное нам на этом свете.
Пока деревья находятся в возрасте детей и подростков, раскачивая утром своими тоненькими веточками солнечные лучи, а те запрыгивают в комнату сквозь стекла, озорничая, пробегаются по стенам и потолку, - нам приятно встречать с ними день.
Потом наши деревья взрослеют, и значительность их уже не позволяет им играть. Они украдкой заглядывают к нам в окно, заботясь о нашем утреннем сне и буднично-спокойном пробуждении - страстному солнцу уже непозволительно подхватывать нас с кровати.
Первым начал сдавать свои позиции персик-дичка, выросший из косточки раскошного венгерского культурного сорта.
Потомок аристократа лет пятнадцать пребывал в состоянии постоянной эйфории - весной он первым открывал свою пенящуюся феерию из розового буйноцветия, все время порывался вверх и в разные стороны, в конце концов, раздвоился и очертаниями стал похож на чашу или вазу с растрепанным букетом из темно-зеленых листьев.
Он регулярно обрастал бесплодными веточками, которые украдкой отбирали у него жизненную силу и энергию, и при этом непрерывно дарил зеленые плодики: внешне густо-мохнатые и неаппетитные, но в сентябре – со  спелым нутром, солнечно-жёлтым, хрустящим и вкусно-медовым.
В прошлом году одна персиковая ветвь, зацепившая блестящий бок соседского автомобиля, в сердцах соседом была срезана.
Сосед парковал здесь легковик много лет, и персик не мешал никогда. А тут непонятно почему начал притеснять пробензиненную игрушку соседа.
Сосед в этом году переселился. Персик стоит с одной выгнутой к моему окну ветвью и одной культей, которая сердитым кулаком выпятилась в сторону окна бывшего соседа. В его квартире должны поселиться его сын с женой. Но что-то им мешает обосноваться в оставленном отцом жилье.
Но не все потеряно - изнутри сердитой культи этим летом потянулся веселенький росток, который обещает превратиться за два-три года во взрослую ветку. Только бы никто не сломал!
В нескольких метрах обнялись лесная груша с черешней. Груша - это скорее Груш, он. Строго пирамидальный, с жёсткой листвой и плодами, которые только зимой в компоте открывают свою душистую и целебную сокровенность. Груш создаёт во дворе ни с чем не сравнимый уют, когда печёт и лихорадит от июльского Ярила.
А Черешня? Она все время тянется к Грушу, прорастает в него своим ветками, словно щекочет шутя. И кормит его из щедрых горстей сладкими сочными темно-красными ягодками.
Когда-то эти деревья посадили слишком близко. Вообще-то, думалось, что какое-то из них не примется или, если приживутся оба, то одно из них позже придётся отселить. Но время шло, к Грушу и Черешне ничьи прагматичные руки с лопатой или топором так и не добрались. Поэтому они так и живут – весело и дружно, щедры ко всем и необременительно уютны для всех.
…Вслед за детьми ухожу из дома и я. А обычно по утрам я остаюсь заниматься хозяйством – вынужденная безработица не увольняет меня от дел домашних. А их как всегда – невпроворот. Только изредка возникает необходимость из чувства ответственности проведать старых знакомых, рассчитывающих на мою заинтересованность и участие в их суетных делах.
Сегодня иду в горсовет. И по дороге на улице Освобождения первым делом здороваюсь со своими знакомыми деревьями. Они притворяются спящими. Ветер быстренько растормошил бы их. Сегодня ветром буду я.
- Доброе утро, достопочтенная Липа Илоны Зрини. Вы всё ещё сердитесь на нашего мэра за то, что он дал указание срезать Ваши вековые ветви? А вот и зря, они мешали смотреть в будущее. Вместо них у вас выросли антенны, и вы теперь свободно общаетесь с Космосом. А летом какая дивная у вас будет причёска! Вы помолодеете лет на двести. Гарантирую.
- Привет, Узловатая Акация! Встряхнись немножко. Смотри, ты уже так затянула себя в узел, что тебя всю скособочило. Да знаю, знаю, что весной будешь благоухать и твоей подагры никто и не заметит. Смотри пока в небо для профилактики от второго подбородка.
- Доброе утро, Нежный Платан. Ты один не притворяешься спящим. И откуда в тебе эта нежность, если в конце ноября разве что обглоданной корой поделиться можешь!? Ну, ладно, не буду ёрничать. Мне и летом в твоей тени неплохо. Только не вырывайся так высоко, приземлись немного, чтобы и я могла на твою нежность ответить.
Вот я и проснулась. С ясновидящим чувством ответственности.


МОНИТОРИНГ СТРАНСТВИЙ И СТРАННОСТЕЙ
Неотправленное письмо 4
Странности в моём компьютере и на моей странице появились почти сразу же после Вашего возвращения из странствий по Тибету. Нет, я не уверждаю, что Вы к ним причастны. Но одно лишь это совпадение кажется мне странностью.
Чтобы понять, что происходит, я написала полдюжины писем людям, которые, по моему мнению, в состоянии объяснить мне все эти завихрения в моём мониторе.
Сначала – говорящие гуглограммы. И Аистов, и Пятницкий твердили в один голос, что это обычная работа «Гугла» и других поисковиков, которые индексируют информацию, поступающую в Интернет. Индексацию с поздравлениями пережить можно. А вот когда тебе шлют послание «безплатно+зазирнути+дівчинці+під+спідницю», самое первое, что приходит в голову – это плотно сдвинуть коленки и послать любопытствующего нахала подальше.
Подпись у «однолюба» периодически менялась – он становился то Репиным, то Перовым с пропиской в ОУН-УПА или в НКВС. Мне всё время казалось, что они ходят ко мне, как на явочную квартиру - хоть вазон с геранью выставляй, чтобы резидент не прокололся. А бывало, появлялись под фамилиями закарпатских штабистов одной из украинских партий, членом которой я не состояла, но выпускала под её патронатом региональный еженедельник «Труба». Причём фамилия у одного из этих штабистов – духовничья, пасторская, а у другого – кухонная такая, которой борщ хлебают.
 Одно из странных посланий всё же поймал на моей странице Пятницкий: «схема+вышить+Джоконду+бисером». И признался мне, что оно его удивило. Сам же он на своей странице был просто-таки захвачен в плен «рабством в Египте» и кандалами на нём висели «Каин» и «Авель». Но в этих случаях о странностях говорить не приходилось, потому что эти слова во множестве присутствовали в текстах его произведений. Ведь Пятницкий, как рассказала мне подруга-писательница из Полтавы, раньше был проповедником, и Священное Писание, видимо, его до сих пор кормит, во всяком случае, для его интеллекта оно оказалось неплохим продуктом, поддерживающим его творческую кухню из философии, политики и поэзии.
Но в моих текстах некоторая лексика отсутствовала напрочь – и кэш это скромно подтверждал. Например, «бисера» в моих произведениях отродясь не водилось. Да и остальные слова отстояли друг от друга в тексте на расстоянии, измеряемом десятками тысяч знаков.
И я, изучая кэш, всё пыталась понять, каким образом поисковик может соединять, казалось бы, несоединяемые слова и знаки в этом бесконечном Интернет-пространстве.
Но вскоре мой «однолюб» раскусил моё пристрастие к познавательным экскурсиям в кэш, и, вместо того, чтобы открывать его для меня, решительно уводил меня на мою же страницу на сайте – мол, не рыпайся, девочка, и ко мне в штаны не заглядывай, ширинку мою не расстёгивай, сиди себе, сдвинув коленки и прикрыв их рюшечками на юбочке.
Вы посоветовали мне не обращать на всё это внимания. Попытаюсь. Но мне почему-то кажется, что во всём этом присутствует кисть «Репина»-живописца, сочетающая в себе лёгкость и проворность белки и грызущую настырность мышки. Белка в этом случае – это мысль живописца. А мышка – компьютерная, обыкновенная.
…Субботние домашние хлопоты улеглись в дальнем углу. Борщ сварен, голубцы упревают на плите, квартира убрана, сытые коты спят, остальной народ ушел по своим делам. Наконец-то выключен телевизор, не донимают Рафик Шило со стервозной адвокатессой-политикессой Валькой Маньякиной. И я продолжаю писать о непрекращающихся странностях.
Сегодня благостный день. Даже у нас, на сайте, все умиротворенно шепчутся. А позавчера будто тайфун пронесся. Мусору накидали всякого-разного - еле разгребла. Пятницкого спасала. Правда, не знаю, жив ли остался. Молчит. Не появляется. Потонул в этом хламе словесном, что ли? Не пойму, кому понадобилось так стращать человека?
Подбросили ему, и мне заодно, на страницы нашу с ним переписку трехмесячной давности. Пятницкий то ли бесов в ней узрел, то ли глас ангелов с неба услышал. Словом, преподнёс мне вывод о том, что бога всуе упоминать нельзя.
Я весь день вчера и не упоминала. Но вечером бог приказал мне написать Пятницкому. Лилька-писательница, правда, сопротивлялась, советовала мне засунуть свое милосердие куда подальше и не поддаваться на чужую демонстративную симуляцию, цель которой якобы - высосать из меня побольше крови, не дав мне при этом ничего взамен.
Но подумав, я решила, что мое милосердие разрослось до таких масштабов, что в доме уже не умещается, и его срочно необходимо хотя бы иногда выпускать порезвиться, иначе может произойти нечто подобное хлопанью крышки на кипящей кастрюле. Ну, в общем, может эту крышку сорвать к чертям.
И я написала Пятницкому. Что касается упоминаний "бога всуе". Вообще, как по мне, странное выражение. Почти матерное. А я не матерюсь. А потому для меня бог - прежде всего понятие моей личной нравственности. Не отягощенной заматерелостью.
Пообещала не провоцировать Пятницкого на сайте. Вполне вероятно, что именно мои «зажигательные» отзывы на его «Живодерные аксиомы» стали пусковым механизмом всех этих позавчерашних мусоросжигательных заводов, которые не в меру плевались словесной копотью на сайте.
Но совсем на произвол судьбы Пятницкого бросать нельзя. У него читателей маловато, нужно рейтинг помочь ему поднять, потому что его философские взгляды очень любопытны и заставляют размышлять даже таких ленивых, но любопытных, как я. Придется придумать какую-нибудь шаблонную форму для отзывов на его непреложные истины.
А Вы в последнее время все малюете да малюете и лишь иногда даёте знать о себе записями в дневнике на сайте. После очередной – о месте хранения Ваших живописных произведений – Вы и вовсе показались мне если и не совсем сатириком, то самым что ни на есть сатиром: я бросилась переживать, как там у Вас с допуском к санузлу, где Вы складируете свои картины для просушки-утряски. Небось, все завалили своими работами? А как же слесари? Ведь если утечка случится, и они придут, а любимое место их пребывания в Вашей квартире будет так плотно заполнено Вашим творчеством, что и повернуться негде и рассмотреть ничего нельзя, останутся ведь бедолаги без окошка в мир прекрасного. Словом, я искренне радею об интересах Ваших столичных слесарей. Вы уж их не обижайте.
А пока Вы творите и плоды своего творчества скрываете не только от тружеников с разводными ключами, но и от меня, я решила поискать какие-нибудь иные ключи от ставшей мне совершенно родной Вашей столицы. Нашла, представьте. Оскара Воронова, который и с пером, и со скрипичным ключом. Он мне музыку свою прислал. И ещё я читаю теперь его роман под названием "Одержимость завтрашним днём" и ищу в нем ответ на вопрос: что же такое одержимость? Может, это от украинского слова "одержати" - "получить"? Впрочем, от Воронова я уже сегодня письмо получила. Хотелось бы получить и от Вас. Пусть завтра.
Нет, честное слово, это же просто смешно, но меня одержимостью прямо-таки приперло к Вашему санузлу.
А, да будь что будет…
Интересно, исследовал ли кто-нибудь такую психологическую особенность и состояние души человека, как чувство юмора?
Почему оно есть у одних людей и почему нет его у других?
Наличие или отсутствие его заложены генетически, или это приобретенная на протяжении жизни черта, как интеллект или, например, привычка курить?
Понятно, что чувство юмора является и некой постоянной константой конкретной человеческой личности, и одновременно переменной - восприятие юмора может быть разным, на эту тонкую сферу влияют различные факторы, даже если речь идет об одном человеке.
И все же, можем ли мы управлять собственным чувством юмора? Думаю, да. Многие так и делает.
Силой сознания "включив" чувство юмора, удается с наименьшими эмоциональными потерями выйти из самых неприятных, иногда даже стрессовых ситуаций.
Своевременное чувство юмора в сфере человеческих взаимоотношений - это и самозащита от озлобления, мгновенного гнева, и одновременно защита чувств твоего собеседника от таких же отрицательных реакций.
Очень ценил в людях чувство юмора Тур Хейердал, книгу которого "По следам Адама" как раз дочитываю.
В одну из своих экспедиций он, по просьбе Хрущева,  должен был взять, представителя СССР. А Союз тогда был за "холодным занавесом". Но Хейердал согласился, при условии, что это будет человек с чувством юмора - "потому что юмор занимает на борту мало места, а означает очень много". Из самолета в каирском аэропорту к Туру спустился Юрий Сенкевич, "распространяя вокруг слабый запах водки и смущенно улыбаясь».
Позже Сенкевич признался Хейердалу в том, что намеренно выпил немало алкоголя в самолете -  чтобы с первых минут знакомства произвести впечатление раскованного, смешливого человека. В конце концов, таким он и оказался.
Но в самом начале, думаю, удивил Хейердала. Что думал известный путешественник, увидев  подвыпившего российского командированного? Пожалуй, несколько специфическим ему показалось чувство юмора Хрущева.
Тот же Хейердал рассказывает про еще один эпизод, связанный с различным, диаметрально противоположным восприятием шуток разными людьми, которые, впрочем, в равной мере наделены максимумом властных полномочий и преимуществами такого своего положения.
Речь идет о Фиделе Кастро и Пиночете. Хейердал с Кубы отправлялся на остров Пасхи. Тамошний  губернатор находился в тесных дружеских отношениях с врагом Фиделя - Пиночетом. Несмотря на официально декларируемую взаимную неприязнь, Кастро решил передать губернатору Пасхи кубинский подарок через Тура - бутылку гаванского рома. На этикетке собственноручно сделал дарственную надпись.
Когда Хейердал вручил эту бутылку губернатору, тот радостно пообещал в день отъезда путешественника передать для  Кастро подарок от Пиночета -  ящик красного чилийского вина.
День наступил, и Тур напомнил об обещании. Губернатор грустно улыбнулся и сказал: "Боюсь, у Пиночета не столь тонкое чувство юмора, как у Фиделя".
... Хейердалом я сегодня лечилась от чувства обиды на человека, который, по моему мнению, совершенно безосновательно обиделся на меня и на мое чувство юмора.
Видимо, юмор мы воспринимаем не одинаково. Тур исследовал это раньше. А я, очевидно, не первая, чье чувство юмора не оценили.
Ваше чувство юмора, например, мне не совсем доступно. Может, потому, что связано с санузлом?
Пока же есть предчувствие, что прочитав это письмо на сайте, Вы не захотите завтра отвечать на моё обычное утреннее приветствие.

МОНИТОРИНГ ОБИДЫ И СВЕДЕНИЯ СЧЕТОВ
Неотправленное письмо 5
Конечно, я обиделась. Хоть Вы и ответили. Но написали мне, что нуждаетесь в одиночестве, а не общении. Ну, и логика мне выдала: общение со мной Вас тяготит. А посему и этим письмом Вас нагружать не буду, не отправлю.
Меня ведь всю жизнь все вокруг учат мыслить логически и правильно.
Помню, когда мне было года три с небольшим, меня охватила неуёмная страсть к пересчитыванию всех и вся. Бабушка, занимаясь моим воспитанием, приговаривала: нужно, внученька, правильно подсчет вести и в надлежащее время. Вот, например, цыплят по осени считают.
А я решила: зачем так долго ждать, и назначила инвентаризацию летом. Много цыплят было, и носились, как угорелые, в большом коробе. Друг под дружку лезли и всё под чужим крылышком норовили укрыться. В прятки со мной играли, в общем.
Беру цыплёнка, кладу в сторонку – этот считанный. Глядь – а он упорхнул. Опять сбилась!
Но ведь нужно счёты свести! Причём – правильно. Как дёрну озорника за голову его неумную – повисла голова. Кладу в сторонку – лежит, не шевелится. Вот, правильно. Так и остальных пересчитала.
Бабушка мою правильность никак понять не могла. Как узрела это сведение счётов, - «ой, лышенько!» - и дара речи лишилась.
В университете я сдала логику на «отлично» у профессора Апфеля. А попросилась к нему на пересдачу после пяти или шести попыток расквитаться с этим предметом у его коллеги Козлинского.
Нудный такой тип был, всё квадраты заставлял рисовать – скука несусветная. Я бы из этих квадратиков таких головоломок понастроила, абстрактных шедевров наворотила! А ему – построение подавай по законам формальной логики. Не получалось у меня, тягомотина.
Когда я у Козлинского на очередной отработке появлялась, он плотоядно восклицал, обращаясь к присутствующим на кафедре: «Вот же она. Черешенка прямо, так бы и съел». Ну, я ему однажды логически и ответила: «Лучше я прямо на яблоню влезу и оттуда огрызком в вас брошу».
Ушла, словом, к Апфелю сдавать логику. Он оценил.
...Да, обиды иногда заставляют сводить счёты.
Чтобы всё сошлось, по законам формальной логики желательно буквы в слове "обиды" сосчитать. Их пять. И это неправильно. Должно быть шесть.
Подойдём к этому вопросу неформально. Что у меня получилось после моего личного счёта и на бабушкином наречии? - «Обойды».
Может быть, конечно, и по-другому, из семи букв: «обое иды».
Мне первый вариант ближе. Да и Вам, наверное. Он подразумевает Ваше любимое одиночество, которое стоит как-то обойти.
Могу я стать Вашим любимым одиночеством?И Вы будете обходительны со мной.
Мне кажется, это лучше, чем «обое иды». Зачем обоим куда-то уходить от своих любимых одиночеств? Вдруг им всё же общение понадобится. Когда обиды пройдут.
Кстати, с недавних пор я начала замечать, что многие люди относятся ко мне значительно лучше, чем мне казалось.
Раньше я жила в своем, довольно замкнутом пространстве, и наблюдала за их действиями из созданных собою же условий. Там я зависала, словно внутри надутого шарика, и воображала, что намерения этих людей явно или неявно направлены на то, чтобы разрушить мой мир – проколоть мою защитную оболочку извне, чтобы пузырь громко лопнул, выставив меня на посмешище.
События последних недель убедили в том, что мое хаотичное болтание внутри воображаемого шарика никого не интересует. Ну, кто-то полюбопытствует, взглянет в мою сторону, отметит расцветку моей сферы-укрытия, попытается заглянуть внутрь мутноватой оболочки надутого мной воображаемого убежища - и почти ничего не разглядит, разве только невнятные перемещения аморфной массы. Поэтому интерес людей ко мне угасал примерно так же, как надутый шарик постепенно теряет свою упругость и привлекательность, становясь похожим на хлипкую и застиранную тряпочку.
Кажется, я вовремя пробила свой шарик изнутри и впервые за долгое время посмотрела на ясный свет не сквозь тусклый непрозрачный пузырь-окуляр.
И оказалось, что в этой жизни есть еще место и для меня, что прятаться за воображаемыми препятствиями - это лишать себя очень многих полезных и приятных впечатлений.
Оказалось, что и мое откровение, на которое я вдруг решилась, но которое все же придерживала, боясь отпустить в мир, - людей не отпугнуло, не вызвало у них сопротивления, не оттолкнуло от меня, наоборот, - впервые за многие годы я почувствовала, что человеческая чуткость - это не абстрактное понятие, а вполне реальная субстанция. Правда, почувствовать ее получается, только если пробьёшь шарик изнутри. Но чуткость лечит душу и возвращает ее к жизни.
Вообще-то, по своей природе я и наблюдатель, и экспериментатор, и испытатель, и однолюб всяческих наблюдений, экспериментов, и испытаний в одном лице.
Вот и недавно мне приспичило придумать для себя очередное испытание.
И я написала письмо, и отослала с помощью электронной почты взрослому сыну человека, который первым открыл во мне притяжение к однолюбам. В целях конспирации назвала себя, правда, девичьей фамилией, и попросила передать его отцу номер моего мобильного.
Впрочем,  уверена была, что не позвонит. В этом и заключалось испытание.
Двадцать  лет назад между нами всё оборвалось. Как будто со шпульки все время отматывали и отрезали по ниточке. В конце концов, на этой котушке осталась такая короткая ниточка, которой уже ничего нельзя было сшить.
На всякий случай, шпульку с мизерной, едва заметной и уже обесцвеченной, поблекшей ниточкой отложила в какой-то закуток своей души - а вдруг пригодится хоть узлом завязать.
Из узелка торчали в противоположные стороны два коротких отрезка, как усы антенны, которая вот-вот должна поймать сигнал.
Но сигнала не было. Телефон мой, конечно же, звонил, но на дисплее все время высвечивались лишь буднично знакомые имена, занесенные в память мобилки. А ожидаемого незнакомого номера не было.
Прошла неделя с того времени, как я отослала письмо. Оно дошло до адресата. Его сын почти сразу отреагировал на мою просьбу - нажал на кнопку «Подтвердить получение». Но не ответил  лично, ни единым словом. Следовательно, я не ошиблась - это был его сын. Посторонний человек, скорее всего, вежливо, или не очень вежливо, объяснил бы мне, что я ошиблась.
Поэтому я знала, что моя весточка попала к моему давнему однолюбу. И представляла, как он взял в руки клочок бумаги с записанной на нём моей девичьей фамилией и телефонным номером. Сначала удивился и вопросительно посмотрел на сына. Потом растерянно улыбнулся, затем поспешно кивнул - в ответ на все возможные сыновьи вопросы, а когда сын оставил его в одиночестве - задумался, долго всматривался в цифры, пытаясь уловить их алгоритм, и принял спрогнозированное мною решение - не звонить.
Но я была уверена, что всю эту неделю он не спал по ночам, равно как и я. Скрываемые, оцепеневшие на долгие годы чувства ахнули и встали на колени перед его неумолимым, педантичным и трезвым разумом. Его неуступчивый ум смотрел сверху на молитвенную нужду его же чувств, вслушивался в эхо щемящего отчаяния, которое гулом отбивалось изо всех закоулков его естества. Я знала, что в какое-то мгновение он был готов набрать номер моего мобильника. А моего ли? За истёкшее двадцатилетие я стала другой. Как и он, наконец. И наш разговор сейчас - это разговор отчуждения. После него душевные тайники моего однолюба могут оказаться опустошенными.
Поэтому я решила, что его строгий ум скупо приласкал собственные сиротливые чувства.
Но оказалось, что они попросили: отпусти. И он осторожно направил их туда, куда они рвались – то есть в мою сторону.
Как пишут наши коллеги на сайте: «Продолжение следует». Оно последовало...
Спустя неделю, утром, привычно молча, ехал мой однолюб со стажем на работу. Сын за рулем. Традиционная остановка на шумной парковке возле супермаркета - сын покупает себе сигареты, отцу - утренние газеты. Сыновний мобильник, как всегда, лежит на панельке.
А у меня – звонок на мобильнике, забытом на кухонном столе, и цифровой алгоритм, подогнанный внезапной утренней тахикардией.
И у него - длинные гудки, каждый - как двадцать лет ожидания. И мой голос. Тот же, не отчуждённый.
- Алло... Алло... Извините, я вас не слышу. Попробуйте перезвонить еще раз.
...Я знала, что он будет молча слушать. И в паузах между своими «алло» тоже слушала - звуки клаксонов, шорох колёс двигающихся по качественному асфальту автомобилей. Ловила издали доходящие до моего слуха переговоры озабоченных людей, беседующих на специфическом языке деловой столицы, слегка сдобренным арго Бессарабского рынка. И нажала на «отбой», когда в трубке громко щелкнул замок автомобильной дверцы.
Что было дальше у моего однолюба, - не знаю. Но додумала, фантазии много не надо. Однолюб наверняка остался таким же отчаянным «чайником» в современных средствах связи, как и я. В общем,  дело, видимо, обстояло следующим образом…
...Сын довез отца до офиса. Исходящие звонки на собственном телефоне пролистал уже у себя на работе. Последним был номер моего мобильного. Думаю, он запомнил его с первого раза - в нем заложен какой-то странный цифровой алгоритм.
И улыбнулся, мысленно подтрунивая над отцом: «Конспиратор, блин! За неделю мог и научиться удалять из моей мобилки секреты своей бурной молодости».
Ну, а мы с однолюбом свели счёты «на нет». И вот сижу я в Инете и Вам пишу письма о своих обидах.
Но пора детям обед готовить.
До свидания.

МОНИТОРИНГ ПРИЯТЕЛЬСТВА, ДРУЖБЫ И ЛЮБВИ
Неотправленное письмо 6
Ночь хозяйничает. А я на кухне небо копчу. Устала неимоверно от дневной хлопотной жизни! Как гусь, которого уже месяц пичкали кукурузой, чтобы в канун Рождества нафаршировать яблоками.
Кухня у нас обычная, в типовом двухэтажном доме на окраине провинциального городка.
Желтый круглый стол немного не по центру. Уютный уголок, в котором, когда бывает людно, удается усадить шестерых гостей. Если приставить стулья, - еще столько же.
Гостей сейчас нет. Потому что ночь.
И я одна. Потому что бессонница. И грешно её тратить на повторное засыпание.
Только что отгремела неожиданная октябрьская гроза. Впрочем, почему неожиданная? У нас гроза случается и в январе. Когда утих дождь и последние капли, словно диверсанты с парашютами, соскочили с крыши, из испуганной травы песню тихой радости завели сверчки.
Теперь они - мои гости. Как и круглый жёлтый украинский месяц. Или русская луна – это для Вас. Потому что для Вас я так и остаюсь незнакомкой. Почти блоковской, которой нужна уже аптека, фонарём подсвеченная. Чтобы упаковки таблеток и микстур не перепутать.
От луны в четыре стороны небесной шири расходятся яркие мощные лучи-крылья. Она вынырнула, когда небесную твердь еще разрывали молнии. Но засияла таким уверенным прожектором, что грозовые страшилки трусцой побежали за горизонт и где-то там, за полониной, бесследно исчезли.
Бродят в голове мысли, навеянные юбилеем приятеля Яра. Припоминаю его 35-летней давности неуклюжие ученические стихи. Сейчас же он мэтр украинской литературы.
... Мы были юными и заспанными. Под ночь убегали от родных – охотиться за синими птицами. Но ведь в темноте, без луны в небе, не разглядишь, какого они цвета.
Возвращались на рассвете, валились на кровать, чтобы спать без сновидений, не чувствуя ни тела, ни души, ни задних ног.
Не щадили родители - будили и тела, и души наши на рассвете. Была договоренность - выбраться в дальнюю лесную вырубку, чтобы собрать такую необходимую в зимние холода целебную малину.
Родители бойко шли впереди, прокладывая нам дорогу в лесные дебри. Мы плелись позади заспанные, с пустыми гулко ухающими ведрами, которые еще предстояло наполнить мелкой ягодой, и нас раздражал энтузиазм поводырей.
Путь к срубу, заросшему ягодником, все же был преодолён. И сборщики малины рассредоточились  на местности, выбрав каждый для себя кусты, наиболее густо плодоносящие.
Старшие, чтобы наполнить свою посуду, приступили к делу целенаправленно и методично. А мы с приятелем откровенно обрадовались, что, наконец, оказались в райских кущах. Хотелось поесть ягод и украдкой отоспаться.
Приятель так и сделал. Я же, неоперенная пташка, застеснялась родителей, которые слишком много надежд возлагали на нас, дремлющих.
Это были родители приятеля. В том смысле, что их надежды относились к нему. Но какая разница – ко мне или к нему?
Я срывала малину механически, почти незаметно для себя самой. Под ритмичное и плавное стрекотание сверчков время короталось в мыслях о синей птице, которую ночью ловил – а поймал ли? - приятель.
Каждый раз, когда мое ведро наполнялось малиной до середины, половину ягод отсыпала в приятельское ведро.
Приятель проснулся с синей птицей на плече и легким недоумением. Оба наши ведра были наполнены на три четверти. У родителей посуда была наполнена доверху. Я втихаря радовалась тому, что сдала малиновый экзамен на твердую «четвёрку» и что приятеля вовремя разбудила синяя птица. А может, неугомонные сверчки ...
... То был июль или август. И когда с вырубки мы возвращались в долину, в село, неожиданно разразилась гроза.  Сначала мы с Яром попытались укрыться от ливня под огромными лапами старой ели. Места там было только для двоих. И что с того, что рыжая подстилка из сухой ещё хвои была мягкой. Ель тяжёлыми ветками колотила и мокрыми иголками хлестала нас за юношеский эгоцентризм. Спасли родители, указав нам на скирду сена под пирамидальной кровлей  из смерековой дранки – деревянной сестры черепичной крыши.
На сеновале оказалось и суше, и мягче, и теплее. И родителям там место нашлось.
Пока гроза потихоньку сдавала обороты, я грызла соломинку и думала о том, что в следующий раз ягодная страда нас ожидает в терпковато-винном октябре. А там, считай, - зима. И тогда малиновый чай своим душистым ароматом усадит нас с приятелем и его родителями за стол.
Кто бы подумал тогда, что по жизни мы будем сидеть каждый за своим столом. Но любопытно получилось: столы у нас с Яром почти идентичные, всё больше письменные. Мой, правда, чаще – на кухне. Иногда собираемся и за общим – на юбилеях, например.
…На юбилей приятеля попала сегодня после похорон в нашем дворе. Очередные, пятые за двадцять лет жизни в двухэтажном доме. 
Вот и Юлка всю жизнь просидела на сухой кендерице - кукурузе. Зато поминки по ней дети устроили - «чтобы люди чего плохого не сказали и откушали как полагается...». А ведь сама Юлка плыла по реке жизни, даже не помышляя о том, что где-то есть озеро Рица, что в бабской её судьбе мог бы и рыцарь появится, а не одни лишь упыри-детки и два упыря-мужа. Она себя без остатка всем отдавала при том, что была тихой алкоголичкой, пекущей хлеб. И ни от кого ничего не требовала.
И что за жизнь? Бьёшься мотыгой о каменную твердь, бьёшься, а потом ручка - раз и отвалилась, а освобожденная от неё железяка судьбы покатилась и шлепнулась в темный омут.
Все. Был человек - нет человека ...
Господи, сколько же об этом думать? Еще позавчерашняя депрессия не прошла. Зато явился контроллер сети кабельного телевидения и за полугодовой долг отрезал провод. Еще и пугать, хам этакий, надумал: подключитесь самовольно - приду к вам с милицией. Милиции мне не хватало... Но хорошо, что кабельного нет. Показывал бы «ящик» - полечила бы депрессию «Хаусом». Нет «Хауса» - буду читать газету, возвращать себя в струю жизни.
Последний номер «Трубы» полистаю, что там мои ребята без меня понаписали.
Так, что тут? Коллаж на первой полосе - колесо «камазное» катится на три фигуристые бутылки минералки со звонким логотипом. Заглавие: «ОГА наезжает на производителя». Ну, ясное дело, без голов, разбитых бутылками, сейчас ни одна уважающая себя газета не обойдется.
Вторую, третью страницы пропускаем - куцехвостые новости из раздела происшествий теледиктор уже отчитала по кабельному, пока оно еще бесконтрольно мерцало.
С политикой на четвертой, пятой, шестой в жмурки на ночь глядя не играем. Вкладыш с программой телепередач - почти как Библия. Но кабельного-то и на одно «аллилуйя» не осталось.
Вот, культура - на четырнадцатой - как всегда в тисках юмора и спорта, обосновавшихся на тринадцатой и пятнадцатой. Ну, всё верно - о культуре у нас без юмора разве вспомнишь?!
Придется вернуться на двенадцатую - к уголовной хронике, которую хронически готовит Васька. Он сейчас в «завязке». Уже месяц. На прошлой неделе жаловался: «Напихают эти менты в редакцию своих оперативок, а ты в их мусоросборниках  ковыряйся. Стопарика бы мне для дезинфекции - я бы клёном закучерявился на странице».
Да, так какие же это бигуди раскудрявый Васька в ход пустил? «Задержаны за попытку...» ...
Тьфу ты! Мендельсон завёлся. Это я так собственную мобилку называю. «Эсэмэски» мне приходят под свадебный марш. А что? Обязывает. Это как в РАГСе церемониальная дама тычет носом в графу: здесь и здесь заполните, именем закона ...
Кто же это задокументировал для меня свою бессонницу, взмыв с грешной земли во Вселенную и маршем вернувшись обратно?
О, смотри-ка! Васька!
Хм ... «разблокировать», «выбрать», «посмотреть», «входящие» ... Есть ... ничего нет. Пустое поле и под ним - автоматически-глуповатое операторское «Конец».
А, наверное, Василий в маршрутке едет, сел не на ту кнопку.
Читаю дальше. «... Ограбление супермаркета».
Мендельсон зовет. Позывными Васьки. Неужто сообщить что-то хочет?
«Разблокировать», «выбрать», «посмотреть», «входящие» ... Есть ... нет. «Конец».
Любопытно было бы узнать: пока доедет до конечной, сколько еще «концов» мне пришлет? Это же телефон последние его деньги сожрёт. Жаль мужика - когда еще гонорар подоспеет ... Перезвоню-ка ему сама, пусть заблокирует свою транжиру-трубку.
Ну, точно обжёгся своими бигудями - вместо человеческих гудков: «Взвейтесь кострами, си-и-ние ночи». Пионер, блин ...
-Алло, Василий! Ты что это меня «концами» пугаешь? Ты сел на мобилку, что ли?
-Ёлка, солнце, сижу ... за супермарке ... Отбой.
Что за чёрт!
Мендельсон. ... - «Конец». Мендельсон ... - «конец» ..
Мендельсон десятый раз ... - «конец».
Две дюжины Мендельсонов ... - «конец».
Да ну тебя с твоим неисчерпаемым пополнением! Когда же эта свадьба закончится, наконец!
Это невыносимо! Эти недобитые Мендельсоны разбудят моих внуков и родного мужа.
-Алло, Василий!
- ... Шурх, шпок, бряк, хлоп! Отбой.
Господи, может, «развязался»? Сидит? Точно, в КПЗ уволокли.
Мендельс ... - ец ...
Да нет, за то, что на лавочке спал с пустой бутылкой в обнимку, милиция не возьмет. Была бы полная. Или хоть наполовину ....
Мендельс ... - ец ...
Что же это такое. Господи! Да он спятил! Ну, точно в супермаркете бутылку пива стащил. Гонорар - полгода уж как платили.
Мендель ... конь .. осел ... козел ... песец...
Рыдать хочется и рога некоторым обломать. Кто его оттуда вытащит? Ведь надо везти в милицию ящик пива и два ящика водки, чтобы Ваську выручить. А мне гонорар за роман, который я только начала писать, заплатят разве что в следующем тысячелетии.
Мен ... кон ... ец...
Два часа ночи. Подведу-ка я баланс Василия - тридцать три «концы». Распятие Христа - не иначе. Иуда – Васькина «развязка». Пилат - ясно же, как белый день, милицейский патруль.
Утро, восьмой час.
-Алло, Василий!
-Ёлочка, солнце, слушаю тебя!
- Ты рехнулся ночью со своими тридцатью тремя пустыми «эсэмэсками»?
-А что, зайчик?
- Как что? Что-то у тебя случилось? Ты что-то мне хотел ими сказать?
-Понятное дело. Люблю, значит.
Отбой.
…Мне кажется, только перед самым отбоем мы начинаем понимать, что такое приятельство, дружба и любовь в нашей жизни. Как пионеры в лагере, у которых волшебная и настоящая жизнь начинается после вечернего горна.
 
МОНИТОРИНГ ОТКРОВЕНИЯ И ПРОНИКНОВЕНИЯ
Неотправленное письмо 7

Здравствуйте!
Вчера случилось землетрясение в Индонезии. Вы, наверное, об этом слышали.
Но не в этом дело. А в том, что даже Лилька, моя мистическая подруга-писательница, не верит, что я в этом мире являюсь одним из предупреждающих симптомов грядущих землетрясений.
Ничего странного и сверхъестественного. Просто перед тем, как начинает трясти землю, - трясет меня. Причем вытряхивает из меня в это время и мысли, и душу, и даже кое-какие лишние запчасти из тела.
Мысли я стараюсь собирать и записывать, пока они не исчезают в каких-то разломах.
Душа сразу пускается восвояси, иногда трусцой, чаще - галопом. И я не могу догнать ее до тех пор, пока она не выдохнется окончательно и сама не возвратится заплетыкязыкающейся во всех галактических грехах и катаклизмах, вплоть до оторванных от Солнца протуберанцев.
Что касается лишних запчастей... А ну их в болото! Без них тело становится полегче и более управляемым. Уж простите, но ему тогда для нормального функционирования и одного рычага достаточно.
Нет, я не тащусь от пошлостей. И мне не нравится быть излишне откровенной. Хотя все время заносит. Вообще, откровенность - это удел женщины. Само слово "от-кров-енная" прозрачно указывает на определенные женские метки.
Мужское слово тоже существует - "проникновение". Оно так же любопытно и раскладывается на слоги-смыслы. Я как-то попробовала его препарировать, и мне многое стало понятно. Тут все дело в корне, который "ник".
Иногда потрясешь слово-другое - и привычное значение разом рушится. Зато сколько очевидно-невероятного можно выстроить потом из этой фонетики.
Одно слово, производное от «ника», меня особенно будоражит – «сник». Вот и Вы сникли в моих глазах.
И всё потому, что пишете отзывы на мой роман на страничке под разными «никами», устраиваете проникновение, ожидая моего откровения.
Но откровения не будет. Потому что нет рычага. А без рычага не вытянешь и репку из пруда.
Моя бабушка сказала бы по этому поводу: «Ыч яка! Рычить». А я бы ответила: «Ага».
Но это так – беллетристика. И, возможно, у меня разыгралось воображение. Потому и ропщу не на того, на кого следовало бы.
Меня начинает опять беспокоить политика, хоть я её и забросила с тех пор, как ушла из журналистики. Вы же политикой не интересуетесь. Поэтому нет смысла посылать Вам это письмо.
Заметила давно: землетрясения случаются там или вблизи тех мест, где нарастает социально-политическое напряжение и противостояние. Вспомните Спитак. Индонезия далеко от нас - и это успокаивает. Но если я вдруг без объективных предпосылок обеспокоилась политикой, это может означать, пожалуй, одно - следующее землетрясение случится, вероятно, ближе к нам.
Нынешняя политика способна разбередить воображение даже неискушённого ребёнка, а не только женщины, переживающей симптомы, предшествующие менопаузе. Потому что политика – это шоу. Увы, к сожалению, совсем не Шоу, который Бернард и который подарил миру насмешливого Пигмалиона с умницей из лондонських трущоб Элизой Дулитл. Детей из наших подворотен современные шоу ведут большей частью в марионеточные массовки.
Вчера за компанию со своими детьми немного времени потратила на просмотр трансляции открытия стадиона к Евро-2012 - арены имени Олигарха.
Было впечатление, будто идет репортаж об инаугурации монарха.
Монарх добрый, даже стыдливый немного. Как мальчик, которому авансом выставили в школьном журнале «отлично».
Его подзадоривал президент действующий. Искренне этому зрелищу умилялся и чувствовал себя на коне президент будущий. Ну, этот, понятное дело, уже всё на кон поставил.
Инаугурация состоялась как шоу мирового, если не космического масштаба.
Кукловоды посреди поля дергали за рефлексивные ниточки несметное число марионеток на трибунах. Им безразлично, что на кону в этой игре – души живые. Живые ли?
Марионетки конвульсивно трепали ручками-ножками, а на физиономиях - счастливые маски, наклеенные им кукловодами. И если даже хоть одна из марионеток имеет душу или зачатки интеллекта, у них нет никакой возможности содрать эти маски со своего лица.
Мог охватить ужас от этого зрелища, если бы не было известно, что такое уже было и, наверное, еще будет ...
Ради детей пришлось выключить телевизор.
Им кажется, что вся эта мишура, искусственный блеск – приятная игра, которая будет сопровождать их всю жизнь и в которой и они когда-нибудь примут участие и обязательно выиграют.
Они пока не знают, что любая игра когда-то должна завершиться. Чтобы в подсознании у них отложилось знание о том, чем обычно заканчиваются такие игры, пришлось применить насилие.
Им полезно в подростковом возрасте знать о неизбежности, подстерегающей тех, кто склонен заигрываться. Ведь тот, кто выиграл джек-пот, всегда должен помнить, что имеет в своем активе не только выигрыш, но и проигрыш.
Проигрыш заключается в том, что подарком судьбы надо суметь достойно распорядиться и заодно отчитаться перед тем, кто проиграл.
Но, как правило, безумная радость от пойманной за хвост удачи незаметно переходит в сон разума, рождающих чудовищ.
И в реальности, вместо синей птицы в руках якобы победителя остается несколько выдранных из хвоста Феникса пёрышек. А может ничего не остаться и от самого победителя.
В юности мне очень нравился романс из кинофильма «Большая перемена», начинающийся словами «Мы выбираем, нас выбирают…». Я и сейчас его пою друзьям, если попросят.  Но в душе у меня время от времени он звучит уже по-другому: «Мы умираем, нас умирают…».
В последнее время мне пришлось присутствовать на нескольких похоронах. Про соседку Юлку я Вам уже писала.
А перед тем тоже была выбита из обыденной колеи. Сначала - на похоронах моего друга, редактора, который много лет лепил из меня журналиста.
Он умер в шестдесят четыре года от цирроза печени, как это обычно и случается с много пьющими людьми. Он пил практически все время, сколько я его знала, то есть почти тридцать лет. При этом деградации личности и интеллекта у него не произошло - и это удивительно. Мне приходится наблюдать многих людей, больных алкоголизмом. Практически всегда у них раньше или позже разрушается интеллект, не говоря уж о психике. А с нашим редактором  этого не случилось. Его у нас люди любили, и он мог еще работать и жить. Но чужие карьеристские устремления сломали его. И у меня не получилось помочь ему. Пока выходила моя "Труба", он работал в нашей редакции. После того, как "Труба" перестала выходить, а в районку ему перекрыли вход еще до его выхода на пенсию, он очень остро почувствовал свою невостребованность. 
Окончательно его подкосило известие о смерти сына, который уехал в столицу ловить синюю птицу. Денис тоже был журналистом. В Киеве проработал месяц. Получил невероятно высокую по нашим провинциальным меркам первую зарплату и пошёл …в казино. Его нашли на улице, уже в состоянии агонии, без документов. О его смерти родители узнали через две недели. После этого мой друг так вот и затосковал, до смерти. И знаю, что под конец жизни раскаивался в том, что не сумел научить сына полюбить ворон, пребывающих в неустанных  поисках надёжного пропитания, вместо фенистокрылых агрессоров, которые рассекают человеческое небо разящим синим огнём.
Хоронили моего редактора тихо, без надрыва. И все понимали, что единственной виной его в этой жизни было то, что он ушёл позже своего сына. И вина эта была – в вине, которое сделало его неспособным бороться с трудностями. In vino veritas.
Вы как-то посетовали, мол, в Украине внимания уделяют больше мёртвым, нежели живым. Не всегда это плохо – задуматься об истине на похоронах.
Впрочем, я не принадлежу к людям, охотно терзающих самоё себя мазохистским бичеванием на церемониях прощания с уходящими в мир иной. Изменить ничего нельзя, приходится присутствовать.
Нечто похожее случилось, когда чуть позже умерла мама моей сослуживицы.
Усопшая была пожилой женщиной, ей исполнилось восемьдесят пять. Свою единственную дочь, мою подругу, она родила, когда ей было уже далеко за тридцать. Когда ей исполнилось сорок, умер муж. После этого она жила лишь для дочери. Ее дочь, моя подруга, поздно вышла замуж. С мужем они понимают друг друга, хоть и нет у них детей. Но всегда есть всегда рядом другие живые существа, нуждающиеся в помощи. 
В последние годы мама подруги - тетя Илона, моя тёзка, тяжело болела. Сердце. Но дочь ухаживала за ней, как за собственным ребенком. Это была очень трогательная семья. Таким же трогательным и достойным было и прощание дочери с матерью.
Всю церемонию отпевания я пронаблюдала за их старым домашним черным котом. Покойницу еще не вынесли во двор из квартиры, а кот вышел из подъезда и уселся рядом с подставкой для гроба. Отошел лишь на тот момент, пока устанавливали на опору домовину. И сразу же вернулся на прежнее место. Я смотрела на него. Он вполне осмысленным, как бы испытующим взглядом поглядывал на меня, слегка наклонив голову вбок. Так и просидел под гробом до конца церемонии.
Когда деревище установили в кузове ритуальной автомашины, она тронулась с места и провожающие колонной двинулись за ней, - кот пристроился сбоку, немного отстранившись, и в конце этого траурного шествия и тихонько семенил метров триста - до поворота на транспортный мост через реку. На пешеходной части моста сел и долго смотрел вслед навсегда уходящей хозяйке. Спокойный такой и несколько ироничный. Очень человечный кот.
А у меня тут есть человечный пёс Ричи. Я Вам о нём писала. Это не наш питомец. Он брошен на произвол судьбы соседями, построившими шикарный дом в курортном селе и съехавшими со старой квартиры в нашем микрорайоне. Ричи давно признал во мне хозяйку. И теперь сопровождает меня - то в магазин, то на прогулки в лес. И до угла, когда я ухожу в город по делам.
Собачья жизнь коротка. Когда-нибудь, если не случится землетрясения, и я его проведу. Вспоминая о том, как украинский поэт-диссидент Мыкола Холодный в последний свой приезд в наши края говорил мне смешные слова: «Когда я умру, то и тогда не оставлю тебя в покое. Буду приходить к тебе чёрным псом за корочкой хлеба». Любимое лакомство Ричи – горбушка, которую я отщипываю ему от буханки, купленной в магазине.
У нас уже ночь. Поэтому – доброй Вам ночи.

МОНИТОРИНГ ЯСНОВИДЕНИЯ В ТЕМЕНИ
Неотправленное письмо 8
Здравствуйте!
Обстоятельства сложились таким образом, что не могу Вам отправить письмо – у нас выключили свет и не работает Интернет. Мои домашние давно спят. А я вот брожу по дому в темноте, и словно в безвременье окунулась. Ведь и правда, ночью время будто отсутствует, его не замечаешь. Везде - только уплотнённое одухотворённое пространство. Оно то мягко касается лба, то болью отзывается в затылке, то сжимает виски в тисках. Но иногда обдувает их лёгким ветерком. А случается, долотом долбит по темени. 
И когда кто-то или что-то надолго застревает в сознании, цепляясь к тому же нервными коготками за бессознательное, случается так, что на каждом шагу тебе чудятся знаки.
Они напоминают о прошлом, возникают настоящим, предсказывают будущее ...
Хочется в будущее.
И ты как бы стремишься к нему, а со всех сторон на пути - знаки, знаки, знаки ...
Вправо, влево, назад, в объезд, вперед, трогать, желтый свет, остановиться, красный свет, внимание, опасность, проезда нет ...
И когда ты уже в тупике, в твоих глазах зажигается зелёный, такой обнадеживающе зеленый!
Перед надеждой и стены расступаются. Даже если это и совершенно одинокая и отчаявшаяся надежда.
А мне всегда нравилось состояние одиночества. Даже в детстве я частенько убегала от своих сверстников, которые устраивали шумные весёлые забавы во дворе.
Начиная с моего второго класса и до окончания восьмого, наша семья жила в санатории, где работал отец.
Здравница расположена в междугорье, среди лесных массивов и солнечных полян, и поэтому укромных местечек для меня там было предостаточно.
Чаще всего я уединялась на поляне, которая была совсем недалеко от дома - через дорогу.
Примечательным это место было тем, что находилось на очень крутом склоне. Сверху было удобно кубарем катиться вниз, прямиком в горный поток, если вдруг захотелось побыть некоторое время пёстрой, гибкой и немного хищной ручьевой форелью.
Но прогуливаться по этой лужайке было совершенно невозможно - потому что стоять приходилось на ней чуть ли не параллельно к поверхности. Вот лежать можно было очень даже удобно - почти как сидеть - в мягком, выстеленном густой травой "кресле". Даже с опорой для ног - камнем, который рос из земли.
Я обычно устраивалась повыше и сверху наблюдала за жизнью внизу. А внизу были горная речка и лес, который начинался сразу на противоположном берегу ручья и карабкался в гору по не менее крутому склону, чем тот, на котором я нашла для себе уютный наблюдательный пункт.
Поляна же была волшебной. Не все время. А только в августе и сентябре. Тогда она из зелёной с редкими вкраплениями малоприметных полевых цветов превращалась в светло-сиреневую, с оттенком ближе к розовому перламутру. Это расцветала редкая осенняя разновидность шафрана, которая, кажется, в наших местах становится необыкновенной редкостью. 
Крокус рос на поляне так густо, что его можно было рвать охапками, не сходя с места. Но его никто не рвал. Все утверждали, что он ужасно ядовит, и взрослые запрещали детям во время цветения этого растения даже недолго находиться в месте его природного буйства.
Ну, а мне мои родители этого не запрещали. Поэтому часто случалось, что на шафранной поляне я проводила дни напролёт. Наверное, надышалась тогда той отравой на всю оставшуюся жизнь. Отравилась красотой.
А может, это и не отрава вовсе была? Может, наоборот, целебно-волшебные ингаляции, от которых сначала зрение и обоняние обострились, а потом - и восприятие окружающего мира.
Скорее всего, так оно и было. Иначе зачем бы мне хотелось кубарем скатиться в реку, чтобы превратиться в пеструю форель?
…Нащупала огрызок свечи в кладовке. Но и с ним темень – глаз выколи.
Темень – слово-то какое, древнемудрое, означает «тема инь». Записать стоит, чтобы в разломах, возникших от вчерашнего землетрясения, не пропало.
Но без электричества в половине пятого декабрьского утра вряд ли найдешь хоть листок бумаги, да и ручки где-то завалялись. Вместо ручек – клавиатура. А бумага в ходу - разве что для отправления естественных надобностей, и уж никак не для писем, рождающихся в темени.
Ан нет, кажется, что-то нашла! Из моего переходного периода от борщей к литературе на кухне остался сборник кулинарных рецептов с чистыми страничками - для записи  собственных удобоваримых шедевров. Сгодится. Да и на годы сбережётся. Вдруг кому-то из дочерей потом захочется мой шедевр воссоздать.
Итак. Для начала вернёмся к моему предыдущему письму, в котором я «рычала» по поводу «ников», вдирающихся в моё сознание и на страницу без спросу и ожидающих моего откровения.
Скажу Вам по секрету: по-настоящему я откровенничаю только с Ричи – дворовым спаниэлем. У него «ник»-кличка помягче будет придуманных Вами. И он умеет слушать и слышать. И я знаю, что он приходит ко мне, когда я больше всего нуждаюсь в друге, а он – в корочке хлеба.
Ричи, кстати, никогда не рычит, ему нравится теменем об мою ногу тереться. Так и втирается в моё доверие, без всяких кредитов.
А вот я совершенно правильно рычала в том письме. Потому что меня снова видение посетило. Чужое. Посетило – значит, по Сети пришло. Ложное сообщение о победе моей подруги в престижном литературном конкурсе. Это уже чуть позже я узнала, что премию получила не она, а какой-то культовый автор с «рычащим» ником в мужском роде.
Ну вот, добралась наконец-то до темы инь о ян.
Нет, Вы не подумайте, что я феминистка. Совсем даже наоборот. Но когда никчемный ян, который к тому же очень часто пьян, высовывается из темени и получает за это ещё и премию в фунтах стерлингов (валюта за истёртый язык, надо понимать?), то, честное слово, хочется побыстрее записаться в отъявленные феминистки.
Между прочим, когда женщина бывает пьяна, это свидетельство того, что она перевоплощается в ян. В таком обличьи, которое «зело огромно, обло и лаяй», её не в состоянии воспринять даже мой добрейший друг Ричи.
Но я останусь, конечно же, ясновидящей и не рычащей, не лающей. Потому что нахожусь в темени. А поскольку даже луны не видно сегодня, то и выть на неё не буду.
Я совсем недавно узнала, что мой осенний крокус называется безвременником. Местный народ его или никак не назывет, или просто - «ружови чички», розовые цветы. Хотя на самом деле они сереневые. Но названия этого цвета нет в русинском языке. Сирень у нас растёт. Но её у нас называют по-венгерски – оргона. Очень даже органическое название для этого куста. А вот у безвременника много русских названий, и некоторые настолько выразительные, что, если бы мне довелось их слышать хоть раз, не забыла бы. Судите сами. Вшивый цветок, луговой шафран, осенний цветок, паучий цветок, собачий лук, чёртов хлеб, ядовитый крокус… Есть и украинское громкоговорящее название у этого цветка – «син без батька».
Из безвременника изготовляют лекарства для лечения астмы, нефрита, лейкемии, раковых опухолей. Он содержит редчайшее в природе вещество колхицин, с помощью которого можно искусственно вызвать полиплоидию. Этот мудрёный термин означает удивительное свойство живых организмов изменяться вплоть до возникновения совершенно новых, неизвестных прежде видов. Впрочем, зачем пересказывать Вам содержание статей по биофизике или роман Владимира Дудинцева «Белые одежды».
Просто у меня тут мелькнула мысль, что, может быть, из моего шафранного детства в моём сознании, благодаря вдыханию колхицинового аромата осеннего безвременника, заложено нечто вроде полиплоидии впечатлений, которые мозаически множатся и складываются постепенно в более или менее завершённую картину того, что наблюдаю.
Мне давно не приходилось бывать в местах моей детской лаборатории. Боюсь, что поляна не сохранилась в её превозданном виде. У нас теперь приветствуется полиплоидия недвижимости, состоящей из железобетона и чугунных решётчатых заборов.
Поищу, пока темно, ещё что-нибудь нужное для развития способности ясновидения.
…Не успела сегодня – электричество включили.

МОНИТОРИНГ ВИНА И ВИНЫ
Неотправленное письмо 9
Здравствуйте!
Что-то меня смущает в нашей с Вами переписке. Всё время кажется, что мои письма к Вам читаете не только Вы, но и полсайта как минимум. Утром открываю список новых произведений избранных авторов, чтобы вкусить с пылу жару плоды творческой бессонницы коллег, а там – сплошной перепев тем, которые я с Вами обсуждала накануне. Знаю, Вы этому не верите. Я же прислушиваюсь к своему внутреннему голосу, будучи уверенной, что только он – самый искренний мой собеседник. Впрочем, ему иногда не хватает знания предмета, как и мне. Зато он очень чуткий. Чуткость иногда бывает прозорливее всезнающего равнодушия.
Помнится, на Вас произвёл впечатление мой рассказ «Джина». Вы даже посоветовали мне перевести его с украинского языка на русский, чтобы как можно больше людей его прочитало. Вот он.

«Она настороженно встретила  этих студентов-молодоженов, которые должны были поселиться в спальне ее хозяйки. 
Они вошли в квартиру в сопровождении еще трезвой Полины и смущенно топтались в прихожей на зашарканном полуковре, бывшем когда-то ярко-голубым с золотым шитьем…
Почему полуковре? Да потому, что Полина однажды решила, что бутылка водки ей куда как более необходима, чем остатки былой роскоши, и оттяпала мясницким ножом половину этих персидских останков в пользу супруги профессора Снежицкого.
Нож одолжила у мясника в лавке, в которой каждое утро для Джины наваливали полную сумку мозговых с мослами костей.
Снежицкая согласилась бы забрать и весь ковер – она резонно полагала, что Поля уже давно не персидская царевна, а потому аристократическая атрибутика её «шатру» так же к лицу, как козе бант. Но вынуждена была удовольствоваться половинкой иранского дива, потому что Полина уперлась: мол, ковер - единственная вещь, оставшаяся в квартире как память о покойном муже.
Половину памяти, то бишь, отдала безболезненно.
Джина тогда задумчиво посматривала на Полю. Она помнила  любимого мужа ныне вдовы и ее хозяйки.
Когда Сергей Петрович в то утро обувался  в коридоре, собираясь на работу на свой экспериментальный завод, Джина клыками, не больно, хватала его за руки, пытаясь удержать от шнурования ботинок. Хозяин считал - она играет.
Когда он упал со своим велосипедом прямо на железнодорожном переезде и его оттуда увезла карета "скорой", Поля как раз направилась с сумкой за костями и поллитровкой – это была традиция, которой исполнилось уже три года.
А до основания традиции Поля была ведущим инженером-конструктором на том же экспериментальном заводе.
Последняя её командировка в противоположный конец Союза, где находилась партнерская их предприятию судостроительная верфь, закончилась прогнозировано  – Полина Афанасьевна выпила «граммульку» еще на подъезде к приморскому городу и забыла в купе поезда, или в ином месте, толстый пакет с чертежами, который ей было поручено доставить директору верфи. Всё это везлось под грифом «совершенно секретно».
И уже совсем несекретно Полю уволили. Поскольку папка бесследно исчезла.
А Сергея Петровича за грехи супруги с начальника цеха понизили до мастера смены. Тогда у него случился первый, как сказали медики, микроинфаркт.
Второй, уже без микро, скосил его, когда Поля на рассвете возвратилась домой вся в синяках, со стойким сивушным перегаром, в разодранном от колен до груди платье, которое придерживала рукой в целях конспирации отсутствия трусов на собственных ссыхающихся исцарапанных бедрах.
Она злостно зыркнула на мужа и направилась в грязных туфлях прямо к буфету в гостиной. Рывком распахнула украшенную резьбой, с хрустальными стеклышками, дверку, схватила уже единственную коллекционную коньячную бутылку. Опустошила её в ванной. Там и вырубилась.
Когда это случилось по третьему кругу, Джина чутко прислушивалась к шагам на наружной лестнице, скребла входную дверь и подвывала. Ей нужно было к хозяйке. Хоть кто-то из соседей должен был её услышать и найти Полю. Если та уже купила поллитру, её можно уговорить вернуться домой, чтобы унять нестерпимо тоскливый вой Джины.
Поля и в самом деле скоро возвратилась. Неуверенной рукой пихнула ключ в замок, открыла. Традиционная поллитра, вероятно, была уже выпита.
- Джинчик, нам нужно к папику. Папик в больнице. Ты знаешь, где это – мы там бывали.
Джина побежала по знакомой дороге, в этот раз не ожидая, пока на перекрестках вспыхнут зеленым светофоры. Она проскочила под  раскинутые, как у ловца, обе руки вахтера городской кардиологии и помчалась вверх по ступенькам  на четвертый этаж, в конец широкого коридора, к последней в нем двери слева. Тугая дверная ручка под массивной лапой овчарки скрипнула, и дверь реанимационной палаты тихо приотворилась.
Сергей Петрович попытался погладить слабой рукою Джину за ухом. Той, которая была свободна. Но ею надо было еще дотянуться. К другой же была подсоединена какая-то трубка. Её нельзя было двигать.
Джина замерла, положив на край кровати свою преданную пасть, как можно ближе к своему другу. Собачьи глаза обычно влажны, «со слезой» - так, бывало, говорила о них Поля. Хозяйские были сухи, светлы. Еще мгновение.
Когда коридором хаотично громыхнуло несколько пар ног и резанула слух визгливая истерия знакомого Джине пьяного верещания, Сергей Петрович отдернул  руку от собаки и оперся ею, чтобы подняться.
Поля влетела в палату пьяной сумасбродной смертью. Персонал был не в состоянии  остановить эту бесноватую.
Когда Джина бросилась ей наперерез и, встав на задние лапы, оттолкнула Полю назад, к выходу, а та упала на пропахший больничным лизолом пол, Сергей Петрович крикнул:
- Фу, Джи..
Собака послушно обернула морду, чтобы выполнить команду хозяина.
Это была его последняя команда.
… Так вот,  Джина долго не воспринимала эту парочку.
Прежде  в свою спальню Поля по временам впускала каких-то странных людей. Тоже парами.
Они там переворачивали грязную постель вверх тормашками, из-за закрытых дверей надоедали нервным смехом и бормотанием вперемешку с громкими стонами. После них в комнате оставалось полно окурков, пустые бутылки и немного объедков.
Уходя, они пихали Поле пару мятых бумажек, на которые она покупала для себя очередную поллитру. Объедки так и оставались объедками. Джине они не были по вкусу. Потому покрывались плесенью в миске под кухонным столом.
Эти молодожены были другими. Он спозаранку уходил и возвращался поздно вечером. А Она всё вымыла в квартире и даже вынесла во двор персидское диво. Ползала по нему на карачках и терла щеткой, раз за разом стряхивая жмыхи линялой шерсти Джины.
В жилище Полины сначала появился запах дождя в августовское утро после затхлой удушливой ночи. Потом к нему присоединились всяческие съедобные ароматы. И – такая же вкусная еда для Джины в чистой миске.
Правда, Джина не приступала к приготовленной трапезе при Ней. Овчарка все время вынуждала Её удерживать дистанцию. Когда Ей надо было из кухни через гостиную пройти в спальню, всегда приходилось просить Полю, чтобы попридержала собаку. Потому что та ощеривалась на Неё и предупреждающе гыркала.
Гыркала и Поля. Дальше – чаще. Хозяйке скоро обрыдло чистоплюйство квартирантки, а еще – Её постоянные отговорки на предложение випить «чарку за здоровье».
Поля, как и обычно под вечер, пребывала в алкогольном дурмане. С Ней она вынуждена была делить кухню – на плите готовился ужин для Него. Собственно говоря, и для Поли. Но Поля уже поужинала – остатками молодого вина. Напиток богов Полина готовила каждую осень в оцинкованном ведре по собственной рецептуре.
Состоял этот нектар из винограда изабеллы, сорванного с лозы, случайно изогнувшейся от соседского к её балкону. Виноград выжимался руками и скидывался в ведро. К выжимкам доливалась вода и добавлялась малая пачка дрожжей. Через неделю или даже раньше пойло можно было употреблять.
Еще спустя неделю Полина допивала его остатки. И это её весьма раздражало.
Но еще более раздражало то, что Она вновь предлагала Полине пойти к себе в гостиную и лечь спать. И даже пыталась поднять Полю со стула, устроившего под ней качку.
Качка доставала. Полина схватилась за висевший на стуле ошейник Джины с прицепленной к нему стальной цепью как за опору. И внезапно ее полукоматозному мозгу открылось, что этот предмет можно использовать по-другому.
Она замахнулась цепью на Неё. Еще мгновение – и металлом Её огрело бы куда ни попадя.
Откуда взялась между ними Джина, Она так и не поняла. Овчарка на лету перехватила пастью стальное орудие, одновременно угрожающе зарычав на Полину и толкнув ту к стене.
Джина знала: это как раз тот случай, когда не следует выполнять последнюю команду Сергея Петровича».

Трудно сказать, почему я именно так закончила этот рассказ. Ведь эта история не придумана мной, и она имела продолжение. Лилька на сайте написала: «Если бы ты убила собаку, я убила бы тебя». Я посмеялась, конечно. Впрочем, Лиля права: собаку даже мысленно я не смогла бы убить. Да и жива собака осталась. Но в реальности история эта обернулась тем, что Джина убила свою хозяйку. Потому что Поля, отшатнувшись, ударилась головой о чугунную сковородку, висящую позади неё на стене. И этот, в общем, внешне, со стороны, совсем не страшный удар оказался для неё фатальным – кровоизлияние в мозг, из которого Поля уже не выкарабкалась. А Джину, после того как соседи и молодые квартиранты Поли позаботились о похоронах умершей, забрала к себе жена профессора Снежицкого.
Вы же на сайте задались вопросом, откуда корень возникшей проблемы с алкоголем у героини моего рассказа. И я ответила: вырос, ветвясь, в глубине. Хотя на этот вопрос могла бы ответить только сама Поля. А я могу лишь предполагать. И полагаю, корень был в том, что мы называем «ян». Слишком много мужских обязанностей возлагалось на неё, слишком много мужчин увивалось вокруг неё и её всё убывающего «инь». Не было в её жизни гармонии и понимания. Скорее всего, она сама не захотела себя понять и уступить своей природе. Да и среда – совковая, командная, безжалостная – не замечала в ней её женского естества. От каждого – по способностям. Так нам, кажется, тогда внушали. А способности у Поли были выдающимися. Но она с ними безжалостно рассталась – ей так внушила саморазрушающаяся уже к тому времени система. И перестала прислушиваться к своему естеству.
Вот я со своим естеством беседую непрестанно, без выходных и перерывов на обед. Особенно – в последнее время. Раньше было недосуг. Журналистика не предполагает развития женского естетства, это, откровенно говоря, сплошная пьЯНь, которая смягчена разве что профессиональными обязанностями и чувством ответственности. До тех пор, пока по утрам просыпаешься с ним, а не со страстной жаждой оглушить своё естетство похмельным ведром воды, рассола, пива.
До свидания. 

МОНИТОРИНГ ОСКОРБЛЕННОГО ЧУВСТВА ДОСТОИНСТВА И НЕДОПОНЯТОГО ДОСТОЯНИЯ
Неотправленное письмо 10
Здравствуйте!
Неужели Вы думаете, я не заметила, что Вы посадили меня на сухой паёк?! Да я эту смену рациона питания  определила ещё вчера, когда Вы против обыкновения закончили своё письмо пожеланием удачи. Будто на лету бросили "па!", а у меня сразу сердце - "ёк!". Нет, и не попрощались вроде бы даже – Вы ведь никогда не прощаетесь, даже на ночь глядя, - а словно невзначай показали мне направление. Которое у дачи.
Дача – это, конечно, неплохо. Но дачи у меня нет. Нет большой светлой комнаты с камином и креслом-качалкой, а за окном – нет переделкинских пейзажей, которые так приятно описывать.
Вместо всего этого, мне в моём окне застит мир соседская спутниковая «тарелка». Так и кажется, что я попала в столовую общественного питания, передо мной – окошко раздачи сухих пайков. И выдают их под патронатом «Общества чистых тарелок», вернее было бы его назвать «Обществом пустых тарелок».
И от этого, предложенного Вами, сухого пайка во мне заговорило чувство оскорблённого женского достоинства и недопонимания сущности Вашего, мужского достоинства.
Сижу перед монитором, как обычно, и думаю: достою или не достою?
У меня тут рядышком гора, Стой называется. Она, по-видимому, со времён сотворения мира стояла сидя, как я. Поэтому у неё две горба образовались вместо одного. Хотя почему – горба? Всё же – вершины. Целых две вершины. Если целью моего достоинства (или всё же достояния?) должны стать две вершины – это, согласитесь, даже оправдывает моё сидение у монитора, от которого Вы меня старательно, даже насильно пытаетесь отучить.
Да, я оскорблена. Но оскорблена не от слова «скорбь». Если есть хотя бы сухой паёк, скорбью не получится поперхнуться.
Мне другое слово слышится: украинское «скарб», то есть клад. Скарб как раз в горах и нужно искать. Стой подойдёт. Скажете, гора не идёт к Магомету? У нас ходит. И запросто скарб отдаёт, который может оказаться настоящим достоянием. А если часть скарба, то получится «карб». «Карб» - это заметка, зарубка, чеканка. Я согласна чеканить – это достойное занятие. Но ему надо долго и упорно учиться. Я, например, всю жизнь учусь слова чеканить. Это поинтереснее, чем у окошка раздачи стоять. Но учиться – довольно трудно, скажу я Вам. Потому что приходится жить по-старорусски: всё время занимаясь домостроем, детьми, мужем, обрастая всевозможной утварью и скарбом.
Под Стоем есть у нас село Березники. Оно приметно тем, что в нём мужчины называют себя «люды», люди то бишь. А женщины, дети и старики – это «челядь». Так вот кто-то из тамошнего народа обязательно сделал бы мне замечание, мол, что ты несёшь, какое у челяди может быть достоинство?! Достоинство, по их мнению, может быть только мужским, у «людей».
Но я готова им растолковала свою точку зрения на этот принципиальный вопрос. Дело опять же в том, что нужно слова не только разбирать на части, но и чувствовать их. Произнесите это самое «достоинство» и, тем более, "достояние" - мягко ведь, правда, звучит? Было бы слово мужским, звучало бы твёрже, например, "постоянство". Вот любой удостоенный – это точно мужчина. Не важно чего удостоенный – медали за доблесть или женской любви.
А потому «достояние» - это всё же больше женское слово, хоть и «ян» в нём присутствует. Но смягчён он. И кажется, не медалью. Там точно присутствует «инь», причём много «инь», до ста, не меньше.
И вот сейчас во мне оскорблены все мои сто инь. Не знаю, плохо это или хорошо. Но точно знаю, что в моём распоряжении - настоящее достояние. И достоинство моё от многообразия моих инь, их периодического совмещения с взаимозаменяемостью или несовпадения с недопониманием не страдает.
Вообще-то сегодня я совмещаю сидение у монитора с физическим трудом. На этот раз на верхотуре - мою окна.
И звонит моя подруга-олигархиня Моника (она же - мой меценат), чтобы справиться о новой дате намеченной презентации моего романа в Ужгороде.
И опять выслушивает тот же "распорядок моего творчества", называемого "Ёлка работает дома".
"Слушай, Ёлико (так она меня на венгерский манер называет), это же не лезет ни в какие рамы, окна и двери! Найди себе помощников". - "Мои помощники разбежались. Взяли вот - и разбежались!" - "Людям, занимающимся интеллектуальным трудом, нельзя вкалывать физически. Это ты понимаешь? И за мойку окон памятник тебе в городе не воздвигнут".
Я, конечно, понимаю. Но окна в моем доме помыть некому. А если окна грязные, я не могу заниматься интеллектуальным трудом.
И что прикажете делать?
А завтра надо будет консервировать компот из айвы. Я же не смогу писать роман, если мои домашние зимой забудут запахи весны, лета и осени.
Впрочем, Моника меня понимает, потому что она не настоящая олигархиня. Это я её так шутя называю. На самом деле, она также самостоятельно окна у себя моет и вместе с дочерью консервирует на зиму грибы, собранные в лесу вблизи семейной дачи, и айву, растущую во дворе их дома. А ещё она работает врачом и помогает мужу-искусствоведу пристраивать в этой жизни, и частенько - у себя дома или на даче, талантливых живописцев, не умеющих продавать собственные работы.
Приходится быть консерватором в доме. В прямом и переносном смысле. Вот Пятницкий меня, в отличие от Вас, понимает. Потому что он не рак-отшельник, как Вы, который с женой даже творчеством не делится, а, наоборот, способность к творчеству обрёл, придя с проповедничеством своих идей от верующих прихожан к таким неверующим морализаторам-физиологам, как я. Намедни он мне письмо прислал со снимком своей жены-красавицы и дочери. И он, как и я, озабочен добычей пропитания для семьи на зиму. И разводит куколок, чтобы потом превратить их в экзотических бабочек. Наверное, олигархам продаёт, чтобы те устраивали праздники души для своих возлюбленных. У них там, в Донецке, уже метель и мороз.
А нам метель только снится.
Дождь, не успев начаться, уже надоел. Серость сплошная.
Метель не надоела бы, она завораживает мозаикой белизны.
А вышел на улицу - и утонул карпом на дно снежного пруда, и веки смежил, как китаец, и наконец вообще ослеп, как кутёнок.
Скулишь тихонько - а вдруг кто-то твой хвостик с чёрной кисточкой на кончике, торчащий из сугроба, заметит и вытянет оттуда, и в мокрый нос поцелует, и засунет внутрь пуховика. "Молния" - вжик, и ты сидишь уже там и слушаешь ровное тук-тук, тук-тук, тук-тук...
Так что я понимаю, почему Ваша образованная мама пряталась от грозы в погреб. Когда вжикают молнии, поневоле хочется припасть к земле, поближе к её сердцу, и чтобы сердце это было уверенным в своём здоровье, стучало равномерно, а не билось лихорадочно и не глухо стонало.
Но мне сейчас хочется попасть в завирюху! И чтоб отметелило по полной!
А потом лаять и носиться угорело радостной псиной, разворошить все сугробы и лакать розовым языком счастье, привалившее с небес!
Повсеместно вокруг нашего городка - снега. А нас обошли.
Будто осень еще не подоспела.
Только кое-где вкрапления золота и багрянца.
Мы как на острове, на подступах к которому стихия выдыхается.
Или же делает короткую передышку, чтобы собраться с силами и затем ударить так, чтобы именно нас испытать на прочность.
Так будет или иначе - не важно, потому что чувствуешь себя баловнем судьбы.
И даже, если снегом заметет, мироощущение не изменится, останется со мной. Потому что слово «метЕль» - это моё слово. Но и Ваше. Если учитывать Ваш совет о том, что развязка романа, затеянного мной, должна быть метафизической.
Я, пожалуй, ещё подумаю об этом.

МОНИТОРИНГ СВЕРХЧУВСТВИТЕЛЬНОСТИ
Ну, Бог с ним. И со мной, конечно же. Увековечу я наши имена в этом романе, рождающемся из моих писем. Письма так и останутся неотправленными, но, может быть, окажутся  опубликованными. А что за роман, если герои безымянные?!
Итак. Вас зовут Виктор Сумерков, а меня – Елена Заводюк. И мы оба пишем. Вы – акварелью, маслом, гуашью и тушью. Я – чернилами. Но чаще – шариковой ручкой и ещё чаще – бью по буковкам на компьютерной клавиатуре, будто засечки на буках оставляю. Как мой дед-лесник в своё время делал, когда надо было обозначить живые и умирающие деревья. Природа, конечно, сама знает, кто у неё отжил своё. Но люди обязаны делать такие зарубки на умирающих деревьях, чтобы не запамятовать, не спутать их с живыми и не срубить те, которые ещё тянутся к небу и вырабатывают для нас кислород.
Мне трудно Вам писать. Трудно, потому что мы с Вами всё ещё на «Вы». В моей «темени», коей является мой медвежий угол под горой Стой, к близким людям обращаются на «ты». Кроме самых родных – отца и матери. Хотя и это правило, увы, уже не правило, а сплошные исключения.
А ведь как всё было правильно раньше. И слова были правильные, всё объясняющие и понимающие. Дети - они всегда остаются телятами для своих родителей. Телята, припадающие к ВЫмени.
Я же к Вам не припадаю как к священной корове,  но что-то мне «послышалось в имени твоём», что-то позвало. Поближе к себе и на «ты».
Не сразу это поняла. Но ясновидение своё дело сделало. Поэтому я меняю стиль моих писем и моего общения с тобой. Тем более, что мы близкие люди. И даже имена наши об этом говорят, а если по-компьютерному, то перекликаются.
Помнишь, я послала тебе снимок ели, а потом ещё и стихотворение написала на украинском «Смерека». Так у нас на юго-западе называют дерево, которое у вас на северо-востоке именуется елью.
Обо мне с детства говорили, что я сверхчувствительна. Иной и не стала к своим пятидесяти, раз меня, Елену (или Ёлку, как близкие меня окрестили) посетило в этом дурацком бабьем возрасте сверхчувство к Вите. Вообще-то, об этом возрасте я бы сказала, что он не дурацкий, а скорее дурашливый. Потому что мне всех дур моего возраста, укоряющих меня за мою сверхчувствительность, всегда хочется послать: «да шли бы вы».
 Вот и разобралась со сверхчувстВИТ-ЕЛЬностью. Довольно поздно. Но ведь ничего никогда не бывает поздно. Тем более, что чувство – это ведь «чуть естество», слышать то есть. А если осталось естество, значит, оно будет услышано. В отличие, наверное, от вычурного эстетства, на которое смотришь, но не видишь в нём жизни и уж тем более не слышишь, кроме своего подсознательного «чур меня от мертвечины и нежити».
В твоём имени есть жизнь, в моём – ель. А из одной моей «сверхчувствительности» получается фраза из четырёх слов - «чуть естество жизни ели». И тебе эта фраза прочит ведущую роль. Ты должен чуть. Ну, хоть чуть-чуть, надеюсь, у нас получится сыграть эту красивую фразу в столь гармоничном квартете.
Почему квартете, а не дуэте? – спросишь. Да потому, что две партии ещё и наши фамилии должны сыграть.
С детства мне также очень нравилось слово «смерека». Да и дом наш стоял на берегу горной реки, окружённой елями, которые ветвями пили из неё воду. Впрочем, об этом я уже тебе писала. Цвет воды от склонившихся над ней смерековых лап становился сумеречным, а дно ручья казалось глубже, чем было на самом деле. Измерить глубину было совсем не трудно – пригнуть ту же еловую ветку и опустить её ко дну. Вытянул – и следы воды демонстрируют, что перейти реку совсем не трудно. Это можно сделать вброд. А можно и не переходить, а идти по руслу и изучать ручей, рассматривая на его дне многообразие цветных камушков и то, как отблески от них на поверхности воды воссоздают то и дело изменяющуюся и многомерную, стереоскопическую действительность.
Ты, наверное, читал на сайте размышления моей подруги-писательницы Лильки о том, что она не чувствует близости восточнославянских богов Сварога, Перуна и прочих. Почему-то манит ее мифология кельтов, ирландцев.
Мне эта мысль показалась интересной и я решила продолжить ее своим замечанием: знаешь, - пишу Лильке, - а вот я, когда вспоминаю покойную бабушку, родившуюся в Карпатах, смотрю на дядю, двоюродного брата, отца и себя, родную, в зеркало, то ощущаю интуитивное родство с Тибетом и его обитателями.
«А в этом что-то есть, - подхватила Лилька, - попробуй сделать исследование».
Поиски в Интернете материалов о Тибете оказались чрезвычайно занятными. Тибет требовал сосредоточения в процессе нахождения родства с ним и полной самоотдачи на пути к распознаванию сути его феномена в закоулках моей генетической и родовой памяти.  И я несколько дней бродила по интернет-Тибету, блуждая по заснеженным перевалам с рукотворными пирамидами-ступами из навязанных разноцветных лент, рассматривая сложную, но подчинённую строгой закономерности геометрию мандал, изучая тибетскую роспись по дереву, сравнивая стиль живописи современных тибетских художников с карпатскими. Сначала у меня возникло «дежавю» с карпатским кураговом - разукрашенным яркими атласными машлыками "свальбовым" деревцем, непременным атрибутом верховинских свадебных процессий. Мандалы мне напоминали наши, межгорские, мотивы вышивок, в которых геометрический рисунок часто соседствует с растительным орнаментом. У карпатских и тибетских художников я нашла так много общего, что время от времени мне казалось, что сюжеты их полотен идентичны.
Всеохватывающее буйство красок с акцентом на контрастность, присущее проявлениям тибетской культуры, явно перекликается с радужными надмерностями обрядовых и прикладных карпатских древностей, равно как и с образцами современного искусства.
Впрочем, цветовой «беспредел» в символике и атрибутике - это, кажется, совместное проявление мировосприятия всех народов мира, с незапамятных времен поселилившихся в горах. Ибо таким оно есть и в Андах, и в Альпах, и в Пиренеях, и в Кордильерах, и в родственных Карпатам Татрах, и в индийской части Гималаев...
Визуальная доминанта чистого цвета у жителей не слишком приветливых, в определенной степени - сумеречных территорий, которые, казалось бы, должны ассоциироваться с темными и серыми оттенками у носителей их культур, - это, видимо, психологически мотивированная мировоззренческая компенсация. Иначе говоря, - стремление к идеалу, навеянное сознательной и подсознательной тягой к солнцу и теплу.
Если попробовать поразмышлять о степени развития цветовой палитры у народов Карпат и Тибета, её использования, то можно заметить, что карпатская традиция как бы застыла на первоначальном, детско-хаотичном, неосознанном восприятии цветов. А тибетская постигает в цвете его глубинную сущность, то есть является более зрелой. Не зря символом многих религиозных обрядов буддистского Тибета является радужный коловорот - собственно белый цвет, последовательно разложеный в солнечном спектре.
Я пыталась написать статью о своих наблюдениях. Но вскоре оставила эту затею. Мне вдруг стало стыдно. Стыдно, потому что с уровнем моих знаний делать серьёзный сравнительный анализ в любой из областей человеческой жизни – это, по меньшей мере, самонадеянность. Не хочу становиться плохим проводником на превалах познания для своих будущих читателей.  Потому из покорителя вершин я решила вернуться в подводники и исследовать собственные сознание и подсознание: что же им дали Карпаты, а не подсунул случившийся в Интернете Тибет.
...Из-за собственного недопонимания своей связи с местом, где родилась и живу, постоянно какие-то местечковые вопросы в своей голове решаю. И всё ещё мысленно продолжаю писать предыдущее моё письмо тебе, потому что никак не могу понять, почему у нас на Закарпатье так много разных памятников всевозможным героям, в то время, как личностям, сумевшим стать самым настоящим достоянием своего народа и своей земли, их не возводят.
На Закарпатье, по моему мнению, на главной площади вовсе не Тарас Шевченко должен стоять, выдающейся роли которого в становлении самосознания украинской нации никто не преуменьшит, а Александр Фединец.
В 30-40-е годы прошлого столетия врач-универсал, родившийся в Малом Раковце Иршавского района, объявил на Подкарпатской Руси войну эндемичному зобу. И с помощью своих коллег-единомышленников расправился с этой болезнью, которая столетиями отбирала у моих пращуров и самосознание, и здоровое потомство. Всего-то, казалось бы, нехватка йода – и вечный вопрос на повестке дня: а будет ли продолжение у этого народа?! К счастью, он перестал быть риторическим, потому что местную каменную соль вот уже шестьдесят лет йодируют. И если бы появился в наших краях современный последователь будителя Александра Духновича, его воззвание «Русины, оставьте глубокий сон» было бы уже услышано не единицами моих земляков, а великим множеством излечившихся от тугоумия и сонливости благодаря добавкам йода в рацион питания.
В наших краях базедову болезнь народ назвал «воло». И мне моя интуиция подсказывает, что пришла она в эти края с волами, погоняли которых люди, ушедшие из мест, где йода было достаточно и где умели вялить морскую рыбу. Когда запасы вяленой рыбы истощились, как истощились и запасы йода в организме, тогда и появился среди обретших новую родину и их потомков эндемический зоб. Кстати, до сих пор чаще всего проблемы со щитовидной железой начинаются у тех, кто переехал на Закарпатье из более восточных регионов. Им трудно адаптироваться к отсутствию йода в местной воде, и заболевают они остро. Подчас настолько остро, что у них развивается тихое, а то и буйное помешательство. Моя соседка, уроженка Тернопольщины, отказывалась пить препараты йода, с упорством профессионального истерика доказывая местным врачам, что у неё рак горла и что жить ей осталось несколько дней. А вылечилась за две недели.
Полагаю, эмигранты из центральной Украины и Галичины, которые появились у нас после Первой мировой войны, тоже страдали умом из-за нехватки йода. И по той же причине не осознавали последствий навязывания русинам украинского националистического «просвитныцтва», из которого до сих пор ничего доброго на нашей земле не произрастает – одно лишь буйное национальное помешательство.
Горы не любят самоуверенных самозванцев. Авантюристам Тибет гарантирует драматичные последствия от кислородного голодания. Карпаты менее экстремальны, но и они предупреждают о том, что способны запустить механизм «малого раковца», если нужно будет избавиться от «воло», мешающего дышать и свободно развиваться самосознанию.
Как же много всего тебе написала я сегодня! Откуда это многословие берётся! Со мною что-то не то, какая-то страсть приключилась… Впрочем, не переживай, йода в моём рационе достаточно.
 


МОНИТОРИНГ СТРАСТИ
Здравствуй!
Мне вчера так страстно хотелось получить если не письмо, то хотя бы письмецо от тебя (пусть даже в три строчки, пусть даже состоящее из одних смайлов), что, сочиняя своё, которое, как обычно, останется неотправленным, я напрочь забыла поздороваться с тобой.
А ведь это – первейшее дело – не забыть о здоровье и душевном состоянии близкого человека. Прости, пожалуйста.
Ты знаешь, что у нас проходит очередная предвыборная кампания. Мне, как журналисту, полагалось бы сейчас быть на «передовой». Но два года тому я ушла из журналистики. Это был мой выбор и моё решение. У меня появился некоторый финансовый дискомфорт. Но я легко укротила свои запросы. Сделать это оказалось гораздо проще, кстати, чем бросить курить.
Так вот. Почему же я пренебрегла журналистикой. Она теперь кормит, но кормит таким макаром, что развивается пристрастие. В первую голову, - политическое.  Журналистов сажают на денежную иглу и требуют от них за это любви неземной к той политической силе, которой они должны служить, или которую должны обслужить, что, собственно, одно и то же. Соскользнуть, увильнуть от этой иглы не получается. И тогда пристрастие способно перерасти в страсть. Болезненную, ужасную, отвратительную.
Ведь что такое «страсть»? В этом слове мне ясно видится «страх» и «рост» страха, и окрик-предупреждение «стой!»
Есть ещё любовная страсть. И она всегда нездорова. А когда к ней подмешивается еще и политическая составляющая, - это настоящая гремучая смесь.
Я никому ещё об этом не рассказывала. Но с тобой поделюсь.
Два года тому назад моя молодая подруга и коллега заболела любовно-политической лихорадкой.
Один из кандидатов в депутаты парламента взял её в свою команду в качестве пиар-менеджера.
После успешных выступлений на публике команда потенциального парламентария, как правило, расслаблялась в уютном загородном мотеле, где были ресторанчик, сауна и прочие радости жизни. Сколько было выпито в тот вечер кандидатской свитой, не важно. Наверное, немало. Моей подруге почему-то показалось, что яркий политик подаёт ей яркие надежды. Голова кружилась. Ей «помогли».
Молчаливый официант показал направление сначала в сауну, а потом - к уютному номеру с широкой кроватью. Что случилось потом на этой постели, мне не хочется описывать. Хотя я знаю, что кандидата там не было. Но была вся его свита. И этой свитой нашу Свету накрыло с головой.
Домой её доставил услужливый официант. Его видели соседи. Он прислонил Свету к двери и, нажав кнопку звонка, стремглав вернулся в машину. А там – хоть трава не расти.
Муж Светы, уложив её в спальне, позвонил мне.
Когда я примчалась к ним, моей первой реакцией было не сострадание, а ужас. Я испугалась. Но Мишке было ещё хуже, он пребывал в ступоре. И мне пришлось вопить, чтобы он услышал:
-Михаил, да вызывай же «неотложку»! Сами мы тут – никак.
Это было зрелище не для чужих глаз. Его Светлана извивалась Горгоной. Её смуглое тело на атласной простыне билось сверкающей откровением рыбиной. Её выбросило на берег и у неё началось удушье от воздуха. Кто, что её могло спасти? Неужели тот, чья физиономия лукаво и вожделенно ухмылялась с агитационной листовки, которую она прижимала к причинному месту, словно это был заживляющий лейкопластырь?
Мишка – судья. Взрослый, умный, не разгильдяй. Но он растерялся.
-Ёлка, я не могу. Все это увидят. Как мне завтра мантию одевать?!
Я не знаю, откуда у меня брались слова:
- Но причём здесь мантия! Если ты имеешь дело с чёрной магией. Это же ворожба. Ей кто-то наворожил. Миша, вор ожил, ты это понимаешь?! Он же душу её украл. И ты тоже рехнулся? Хочешь, чтобы она из окна выбросилась? Я её еле оттуда оттащила. Давай звони, пока у меня ещё есть силы её держать. С нею не договоришься. Ей пора ввести успокоительное.
«Скорая» прибыла через четыре минуты. Знакомая докторша на какое-то мгновение  показалась озадаченной. Но пока фельдшер с водителем-санитаром обездвиживали Светлану, врач привычно отрезала округлый шпиль ампулы, втянула жидкость в шприц и впрыснула её в Светино сведённое судорогой бедро. Ещё спустя три минуты Светлана поникла, и Михаил смог завернуть её в безразмерный махровый халат. В полубессознательном состоянии по ступенькам мы спустили её к машине «неотложки» и уложили на носилках в салоне. 
Потом была тридцатиминутная  консультация местного психиатра в приёмном покое. Вердикт – острый психоз. Её увезли в областной психдиспансер. А на самом деле - в жуткую неизвестность. Мишке не разрешили сопровождать жену. Посоветовали узнавать о её состоянии по телефону и ждать. Ждать, когда закончится это ненастье, эта напасть.
Что же было дальше, спросишь? Светки здесь уже нет. И неизвестно, где она. Говорят, уехала к себе на Виннитчину. Позже я узнала, что от душевного расстройства страдала и её мать. Значит, гены у Светки оказались мамины. Моя бабушка не зря говорила, что, предлагая девушке руку, мужчине следует сначала всё узнать о её матери. Но кто из нас в молодости думает о плохих генах?! Юными душами движет увлечение. И не дай бог, если это движение вдруг увлекает в страсть. 
Мишка остался без мантии – об этом «позаботился» тогдашний кандидат, а нынче продавец и покупатель спортивных талантов. У него и к политике, и к людям – всего лишь спортивный интерес. Могла ли его чья-то душа увлечь, чьё-то чувство растрогать? Нет, конечно. Души людские он в толстый кошелёк укладывает. И толщина его измеряется тем, насколько туги икроножные мышцы у купленных им душ.
Однажды в качестве представителя местного СМИ я поприсутствовала на приёме у этого спортмэна. В предбаннике кабинета главы администрации района, где толпился народ, пытаясь прорваться к «самому», дышать было нечем как в сауне. Люди шушукались о том, на какую же сумму им рассчитывать, если спортмэн-депутат снизойдёт к их нуждам. Это унизительное зрелище для любого человека, у которого осталась хоть крупица собственного достоинства. Я, пряча глаза, протиснулась в кабинет главы администрации, где во главе стола сидел, конечно же, столичный олимпиец. Вслед за мной вошёл старик, из тех, что воевали в корпусе генерала Свободы. Он путано рассказал спортивному менеджеру о том, что не может растаможить легковушку, подаренную ему чешским правительством, и попросил вмешательства.
-Та що ви, батьку, за проблему знайшли собі, - развеселился физкультурник. – Зараз усе вирішимо.
Он потянулся к мобильнику, набрал номер и продолжил со спортивно-барыжно-зековским напором:
-Марк, приветствую! Позвони-ка своим членистоголовым. Тут у меня дед с иномаркой дарёной, а твои жеребцы что-то больно долго ей под хвост заглядывают. Что? У него нет денег, чтобы пошлину заплатить? Найдёт, корову продаст. Нет, Марк, ты меня не понял. На хрена ему корова, если иномарка у него будет. Давай, дружок, сделай это. Но, слышь, не так, как в прошлый раз, когда ты меня поимел. Потому что, сам знаешь, теперь и я тебя могу поиметь.
…Старик растерянно поблагодарил и неловко попятился к двери.
Спортмэн довольно улыбался.
Спустя минуту в предбаннике зашумело, заклокотало, заволновалось. Герой битвы на Дукле упал бы, если бы его не подхватила толпа земляков. Но иномарка ему больше не нужна была. А внуки-наследники к спортмэну на поклон не пошли. Им Мишка помог решить дедову проблему через суд.
…С Мишкой мы видимся. Нечасто. И всегда здороваемся. Он теперь адвокат, отзывчивый и не крохобор. И жена у него другая, он на ней женился на девятом месяце её беременности. И сына воспитывает, который внешне похож на первого мужа его второй жены. Это Мишку не смущает. Потому что у него есть душа, которая растит и бережёт душу мальчугана, ставшего ему родным. О душе первой жены он тоже не забывает и желает ей покоя. Потому что та душа его вначале увлекла, а потом расстрогала, обеспокоила, растревожила. В общем, разбудила его душу. Он ей за это благодарен.
Мишка мне при встрече весело так кричит с противоположной стороны улицы: «Ёлка, здрасть!» А мне слышится: «Ёлка, расти!»
Потому и здравствую и расту ещё потихоньку.

МОНИТОРИНГ СНОВИДЕНИЯ
Если я когда-нибудь напишу фантастику, то это будет один-единственный рассказ, списанный из сна, который я увидела этой ночью.
Я уже укоряла тебя за то, что ники добрые и злые, страстные и нежные, символические и неопределяемые, и ещё бог весть какие преследуют меня на сайте.
Один ник, деятельный такой, посоветовал мне записывать сны. Я их просматриваю. Но записывать зачем? И в жизни много всего интересного – успевай только в реальности репортёром оставаться.
А вчера вечером ко мне наведался ник гармоничный и как раздувающиеся баянные меха, и о том же твердит: не ленись, сказка приснится с положительным концом – ты её запиши. Думаю, это был один из твоих ников, заботящихся о моём творческом позитивном росте. А перед тем озорной ник с романтическими стихами примчался и пообещал сводить меня на «американские горки».
Я не знаю, каким свистком ты поднял меня в два часа ночи записывать сон. Не посмотрев до этого ни мою электрокардиограмму, не справившись хотя бы у меня, если не у моего лечащего врача, о состоянии моего сердца. Хорошо, что оно не сопротивлялось в этот раз.
В общем, я встала и пошла на кухню записывать.
Вот оно, это сновидение.
...Мы плыли на корабле. Я сидела на деревянной скамье за деревянным столиком. Ещё одно место рядом пустовало. Тебя не было, но откуда-то я знала, что ты должен быть здесь. И вдруг я увидела на столе раскрытый блокнот, ветер пытался его листать, показывая мне одну и ту же страничку с написанными от руки несколькими словами. Даже зрение не пришлось напрягать: «Спеши! Когда ты это сделаешь, я сам прокачусь с тобой на американских горках».
Я пошла тебя искать, спустившись в трюм. Трюм показался странным – в нём был шлюз. Шлюз вдруг немного приоткрылся – я знала, что это ты, оставаясь невидимым, решил мне показать, как это всё действует, – и оттуда пошла вода. Нет, не страшно совсем. Затопить не должно было. Просто вода забавно брызнула мне в лицо, как из пульверизатора. В пули не верилось. Да и причём здесь пули. А потом показалось, что мы попали в затор.
У меня под ногами что-то заскрежетало, и корабль накренился. Тогда я поняла: мы сели на мель. Это, конечно, было уже не совсем забавно. И я поднялась на палубу. Очень скоро прибыл плавучий кран и буксир. Но с их помощью выровнять корабль не удалось. Наоборот, он грохнулся с треском на бок, и люди с палубы полетели за борт. И я тоже. Разве могло быть по-другому? Нарастала паника, корабль кричал, верещал, стонал, охал, вопил и даже пулял в небо сигнальными ракетами.
Я поднялась после падения и осмотрелась вокруг. Что за странности? Корабль лежал почти на самом берегу. Я даже ног не намочила, свалившись с него. Какие-то люди пытались спуститься, неуклюже перелезая через бортики. Я решила их не ждать. Мне уже порядком успели надоесть чужие истерические визги. И мне не хотелось утомлять ими собственные уши. 
По ту сторону судна плескалось море. По эту – вдоль берега и через узкий залив с переброшенным через него мостом - тянулось железнодорожное полотно. На мосту стояли будочки для военизированной охраны.
Мне не улыбалось ни вопить вместе со всеми пассажирами корабля, ни ждать того момента, когда корабль всё-таки выровняют и отведут обратно в море.
И я пошла к мосту. Только я. Потому что только мне нужно было успеть дописать всё это быстро-быстро, чтобы поскорее встретиться с тобой.
Я расспрошу у охранников, как мне добраться до места назначения. Сколько надо, пройду пешком. Нужно двигаться в восточном направлении, чтобы попасть в твой город. Ведь ты меня там ждёшь и даже пообещал прокатиться со мной на американских горках.
Я, правда, их не люблю. С детства остерегаюсь. Американские горки опасны для сердечно-сосудистой системы. У меня же сердце частенько тёхкает украинским соловьём.
Но, может, мне удастся тебя уговорить, и мы сядем в поезд и уедем куда-нибудь вместе – хоть в Комарово к русским берёзам, хоть в родственный тебе Малин с украинскими тополями, хоть в мои Карпаты к русинским вязам, а ещё лучше - туда, где море и горы. На твою любимую с детства околицу Геленджика. Странно, правда? Город твоего детства носит в своем названии и моё, немного латинизированное, имя.
Я, может, там не стану чайкой над морем. Но я могу на некоторое время ужиться с ролью женщины в песках, как у Кобо Абэ, - это моё привычное состояние, зарываться, сидеть в партизанской землянке и варить моим хлопцам борщ из щавля, пока они из леса не вернутся и не надумают, наконец, родное гнездо, как у нас говорят, «навщевить». Скажи, классное словцо! Я его крошу на части, как щавель и морковь на разделочной доске, и выходит «наварить щей Вите».
Смеялась намедни. Меня опять позвали готовить газетные «избирательные щи» в штабе одного из кандидатов. Звонят по телефону: мол, как, готова икру ложкой лопать и бисером перед свинями метать? Отвечаю: боюсь, как бы заворот кишок не случился. Что так? – спрашивают. Да вот, говорю, привыкла я к земляночному образу жизни и способна её разнообразить без страсти к икре и разбрасыванию бисера.
Кандидатов реальных всего-то двое. Я бы их в землянке заперла – глядишь, они и договорились бы, как съедобные «щи» для электората создавать в нужных количествах, кашу напаривать в баняках, простоквашей угощать для удобоваримости.
Мне, откровенно говоря, всё равно, кто из них президентом станет. У меня в любом случае разработан план строительства землянки на горе Стой.
Там заведу козу, назову её Косой Иней, и с заиндевевшего Стоя косо буду поглядывать на восток, который "яна" усадил на всеукраинский престол.
Знаешь, как общеизвестный «ян» по-русински переводится? «ОнЫй». Так вот, «оный ян»,  оказывается, увлекается поэзией Чехова. Его щи нужно подавать избирателям со стихами прозаика вприкуску. И смотреть при этом на Полярную звезду, которая у нас указывает направление на Кавказ или Геленджик, или Тузлу.  И не забыть ружье повесить на стену.
А мне в моей горной тиши хочется с чешской поэзией поближе познакомиться. Я и прозы чешской толком не знаю, кроме «Мыкола Шугай, разбойник» Ивана Ольбрахта да «Пусть бросят в меня камнем» Зденека Плугаржа. Направление к Полярной звезде они вряд ли покажут. А уж ружьишко моё и вовсе никуда не стрельнет, ржавчиной покроется.
Лучше я из молока своей стоической Косы Ини простоквашу буду готовить. И перед сном употреблять, чтобы пищеварение не подводило. А летом, если пенсию успею получить, чтобы билеты купить туда и обратно, поеду к морю с песчаным пляжем.  И опять буду чувствовать себя женщиной в песках. Потому что чайкой над своим Ужом не хочу становиться. Это точно. Слишком уж она там потерянной выглядит. Лучше с пеликанами поближе познакомиться. Передать им привет от аистов, которые весной снова прилетят в гнездо на старую водонапорную башню рядом с моим домом.
Ну, в общем, понравился мне сон с позитивным концом.
И всё же не присылай ко мне на ночь глядя больше «ников» (мой компьютер усердно предлагает мне «большевиков»). Новому они меня не научат. Красочные сны, ими подсунутые, – всего лишь сны. Творчество не должно рождаться из снов, даже красивых и цветных. Ведь сон - это всегда немного умирание. Нельзя чтобы творчество было красиво умирающим.
И всё, что нужно для творчества, у меня под рукой на кухне, под ногами в лесу. И есть еще встречи с друзьями детства, коллегами по работе, которая для меня уже и не моя работа, потому что она осталась на корабле, севшем на мель. А я ведь ушла оттуда через залив навстречу солнцу.

МОНИТОРИНГ ЗАГАДКИ И ОТЧАЯНИЯ
Здравствуй, Витя!
Мы не общались несколько дней. И для меня опять свет виртуальным клином сошёлся на нашем сайте. Наверное, ты не готов пока выбить его клином реальным. Ну, да и я сама не готова ещё к такому радикальному вмешательству.
Поэтому очередное сновидение «от тебя» восприняла уже как безобидное плацебо. Приглядеться, так заказные сновидения у нас с тобой становятся как бы писком моды - «от кутюр». Передаю содержание без купюр.
В общем, я приехала к тебе. Или дошла по шпалам от севшего на мель корабля. Это неважно.
Наверное, это был Геленджик. Откуда-то я знала твой дом, двор. Тебя я не застала и села дожидаться во дворе на скамье у угла дома.
Оттуда открывался хороший обзор на городскую площадь. В её конце были ступеньки, ведущие к подножью горы. Можно сказать, это была и не гора, а почти детская горка из валунов, но достаточно крутая.
Я увидела тебя, когда ты тащил все эти принадлежности, с которыми ты ходишь рисовать на натуру. Обрадовалась необыкновенно.
Но как только ты заметил меня, повернулся спиной и пошёл к одному из зданий, из парадного входа которого высунулась чья-то рука.
Ты согнулся в глубоком поклоне, как кланяются нищие, над этой рукой, и что-то в неё положил. Всё это выглядело так, будто ты отдаёшь хозяину собранную милостыню. Смешно и больно одновременно.
 И сразу, так же согбенный, почти бегом направился к горке. Я бросилась за тобой. Но ты оказался проворнее. Я не поспевала. Ты взобрался по камням уже на вершину и скрылся от моего взора, когда я только-только одолела, может, четверть пути и чувствовала, что дальше карабкаться не могу – сорвусь. И тогда я позвала: «Витя!»
Твоё улыбающееся лицо показалось сверху, высунувшись из-за каменной глыбы, нависавшей надо мной угрожающим козырьком. Весёлое, добродушное и лукавое одновременно. И ты помаячил мне: иди в обход. Я спустилась и пошла.
За горкой лежала парочка, молодые люди загорали под тентом.
Ни с того ни с сего ты покатился на них сверху. Тент рухнул, накрыв вас троих с головой. Но твоя рука была мне видна. Я потянула за неё, и ты выбрался из кучи мала, поднялся ко мне.
Это был ты - не ты. Две капли воды. Но - другая сорочка и на лице не было твоей родинки, которая словно охра капнула на щеку. Брат-близнец? Ты никогда не писал мне о нём. А куда подевался ты? Это осталось для меня загадкой. Но я отгадаю.
Ведь что такое загадка? Загадки несложно отгадывать, если помнить слово «гадка». Смысл его не со змеями связан. «Гадка» в наших краях – это мысль. Хотя, может, русинская мысль и имеет отношение к змеям, так же как русская – к белкам. А змеи разными бывают. Они могут быть удивительно быстрыми, нападающими. А иногда – ленивы, греются на солнце. А ещё зимой они в спячку впадают. Весной  шкуру меняют. То есть мысль змеиная весьма разнообразна и подвижна. И змеи на земле давно живут, они, наверное, и Ледниковый период в спячке пережили. А поскольку они такие давние, то и мудры как старожилы.
Мне вспомнился миф о том, что в Карпатах жили когда-то летающие драконы. Не из этого ли предания родился старорусский миф о Змее Горыныче? Если «Горыныч» расчленить, то получится два слова: общепонятное у славян «горы» и русинское «ныч» - по-русски «ничего». Возможно, Змей Горыныч прилетел в русские предания из времён, когда уже существовали горы и никого в горах, кроме драконов, не было, люди жили ещё внизу, в предгорье. Может, те, древние люди и убили дракона. Или вспугнули его, и он улетел искать пропитание на восток - Змеем Горынычем. 
Словом, мне осталось всего ничего – присмотреться, что же скрыто за моими же собственными мыслями, уползшими за мной в очередное сновидение.
Пока же мне прозрачно видится, что русская загадка с её загадочной русской душой, как и украинская, появились несколько позже русинской гадки. Для таких выводов даже моего неоконченного филологического образования достаточно.
А вот у меня в прошлый раз не получилось без купюр. Опять забыла пожелать тебе здоровья. Может, это сны виноваты, урывочные и невнятные, хоть и ясные, и даже с хорошими концами, которые, кажется, уже можно понемногу начинать сводить и связывать.
Но прежде – ещё об одном сновидении. Которое случилось после того, как ты почти по-хамски оставил меня с моими гадками-размышлениями у монитора, сообщив лишь, что уходишь на кухню пить чай.
А сон такой. Стоим мы с подругой писательницей в очереди за хорошей книгой. Длиннющая такая очередь и вялая, почти не движется. Писательница - впереди меня, а я у неё за спиной переминаюсь с ноги на ногу, затекли уже от долгого стояния. А назад не оборачиваюсь, и так всё наскучило - сил нет.
Вдруг чувствую: кто-то меня сзади толкает. Да так, что я на подругу налетаю. Смотрю - мужик развесёлый, рот до ушей. И на физиономии у него написано: "Да Хамнык я, не видите разве, ник у меня такой - Хамов Ник. И вообще, все мы в этой очереди - хамовники". И вдруг хватает нас с писательницей в охапку и толкает паровозиком вперёд себя и вперёд всех впереди стоящих. Ну, точно Хамнык.
Это мне приснилось, пока я спала днём. А спала, потому что болею.
И ты об этом знаешь. Но всякие там чаяния, в смысле чаевания, совершаешь в одиночестве, как в китайском чайном домике, удаляясь при этом от меня почему-то по-английски. Получается чай с молоком. Чай - тебе, молоко - мне. А я-то знаю, что молоко - это полезный продукт питания, но в "молоко" не попадаю со школьного возраста - у меня хорошая стрелковая подготовка, я даже областное первенство выигрывала, стреляя из мелкокалиберного ружья.
Ты когда болел, считай, я от тебя не отходила. А сейчас болею я, а ты совсем за меня не болеешь и мною не болен. Без меня чай пьёшь. А я отчаялась уже ждать. Думаешь, если хамнык развел, так можно и руки умыть?
Ты не знаешь, что такое хамнык? Это просто – так в наших горах называют школку для выращивания ели. Ты в своём хамныке взрастил меня, Ёлку. А что же теперь с питомником будет? Ведь если ёлка заболела в школке и непонятно, жить ли ей дальше, стоило бы розсадник досадить. А ты всё мне досаждаешь. Мы так не договаривались.
У меня болит голова, и я ничего не соображаю. И сопли текут. И почки замёрзли, скукожились. И солнце замёрзло. И шкуру с него спустить некому. Эх...
Впору заняться самовнушением, придумать себе плацебо, потому что эти новомодные препараты «от всего» не помогают. А, вспомнила! Нужен чай с малиной и липой. Липа есть – от Илоны Зрини. А малина – это как раз и не плацебо, ею у нас тут от всякой хандры лечатся, а не только от простуды. А я как-то даже испытание малиной прошла. Писала уже об этом.
Вот кто обо мне по-настоящему болеет, так это олень хрустальный Васька. Помнишь, я как-то рассказывала тебе о нём. Он вечно на всех тусовках рога ломает и хрустальными осколками рассыпается, вкусив напитка богов с нашего Олимпа из хрустальных бокалов. 
Он меня вчера со слезами в голосе упрашивал по телефону: "Ёлка, поищи в Интернете писателя, шведского, кажется, Эстея Гартнера". Вчера я не искала, а сегодня, ввиду ухудшившегося и совершенно нерабочего моего состояния, задала поиск. И мой поисковик упрямо не хотел искать никаких писателей, всё выводил меня на компанию, уверяющую, что за социальными сетями - большое будущее.
Но главное: Васька почему-то просил обратиться к тебе, Витя, чтобы именно ты помог мне найти этого писателя. И вот я ищу-ищу одна - и никак. Подключайся и заодно не теряйся. А то завтра кому я обещанный альбом основоположника нашей живописи Адальберта Эрдели отсылать буду, если ты потеряешься?!

МОНИТОРИНГ МОЛЧАНИЯ И МЫШЛЕНИЯ
Здравствуй!
На следующий день после моего отлучения от чая тебе почему-то захотелось развлечь меня неискренней болтовнёй. При этом ты не ответил ни на один из моих вопросов, в том числе – на самый главный: так ты – это ты? Или всё-таки этот швед под нашей Полтавой Эстей Гартнер? И твоё молчание – это знак согласия с Васькиной подсказкой мне?
Но скорее всего, ты, наверное, опять меня не понял, как это уже случалось и раньше. Но я ведь никого не обвиняла, даже Гартнера. Тем более, тебя. Не могла же я требовать от тебя быть соавтором моего романа, если стили нашего письма и в самом деле разительно отличаются. Наоборот, осознав, что, присылая мне сновидения, ты всё же помогаешь мне строить сюжет моего романа, хотела тебя поблагодарить.
Кстати, сон был таким приятным и необременительным, что и подниматься ночью, оказалось, вовсе нетрудно, чтобы его записать. И уснула я потом сразу же, будто и не просыпалась. И я даже знаю, как ты это сделал. И не имею ничего против таких снов и такой технологии коррекции моей не всегда ясновидящей психики.
Но я хотела побеседовать с тобой о том, что неочевидные, очам не видные воздействия должны быть оговорены, согласованы дарителем сна и тем, кто получает сон в подарочной обёртке. Ведь такие сновидения совсем скоро каждый уважающий себя Вакула сможет заказать для своей коханой Оксаны в любом интернет-магазине. Что же будет, если Вакула вместо черевичков пришлёт Оксане кирзовые сапоги? А если сон придёт по Сети и вовсе от анонимного адресата, а ты уже развернул его блестящую упаковку? А оттуда – Горгона или жук навозный, или, в лучшем случае, императрица, перед которой надо челом бить и уверять в своём недостоянии?
Словом, я устала от недоверия, которое постоянно наступает мне на пятки. И решила молча оторваться от него, сделав спринтерский бросок в том направлении, в котором ты меня вовсе и не ожидал увидеть.
Да, молча, ведь вопреки расхожему мнению о том, что женщины более говорливы, чем мужчины, наукой подтверждено обратное. Да и к науке обращаться за аргументами не нужно, достаточно лишь попробовать подсчитать, какое количество всевозможнейшей литературы написано мужчинами, а какое - женщинами. Думаю, если бы появилась возможность учесть каждое написанное (а теоретически и произнесённое) мужское и женское слово, то женских слов оказалось бы на порядок меньше. Женские литературные произведения, к тому же, как правило, короче тех, которые созданы сильной половиной. Женщина больше чувствует, но меньше говорит. И дольше мужчины способна молчать.
И я честнейшим образом молчала, чтобы достичь твоего согласия. Потому что моё согласие всегда со мной, и я готова им делиться.
Ну, а ёлки – это тебе не палки. Так вот у меня, Ёлки, получилось в процессе мышления. Мыши шли куда-то, шли и к чему-то пришли. Но, может, я и не права. Это всего лишь моё наблюдение. Хотя я всегда помню и о научных доводах с открытиями, которым, как правило, предшествуют эксперименты и изобретения. Экспериментировать мне нравится. У меня и подруга-писательница такая же. Она вселенский хаос в банке устроила и ждала, когда он прекратится и что в результате получится. А я в детстве саламандр в банку собирала – всевозможных возрастов и размеров. И они у меня там жили, мирно, кстати, уживались. Никто никого не съел и хвосты у всех целы остались. И тогда я всё о саламандрах поняла – это мирные существа, хоть и со странностями. Как люди, которые в мандры уходят, имея в котомке горбушку хлеба и кусочек сала, и ничего им больше не нужно. У этих странников видок, правда, бывает отпугивающий. Как у чёрно-фиолетовых саламандр – огненного цвета пятна. Этим они недоверие окружающих к себе вызывают.
Моё детское недоверие к саламандрам излечилось благодаря собственному изобретению – помещению их в банку.
А нынче я изобрела способ, как избавиться от недоверия к странностям и странным людям вроде тебя. Ведь, судя по всему, мне это недоверие мешает больше, чем тебе. И процесс мышления у меня сократился до потребности «шления». И потащила я эту тяжеленную книгу – целое живописное достояние Эрдели, происходящего из русинского рода Гриць, – на почту. Чтобы отослать её тебе. Не будучи уверенной в том, что твой почтовый адрес реален.
Зато вполне реальна я.  И мне хочется строить свои реальные отношения с людьми таким образом, чтобы должников у меня не было, как и долгов. Поэтому обещания, материального ли, морального толка, обязательно выполняю. А этот альбом я тебе давно обещала.
Но дойдёт ли моё моральное обязательство до тебя? К сожалению, уверенности в этом после моего похода в наше отделение "Укрпочты" у меня пока нет.
Сначала меня заставили содержимое пакета вытряхнуть на стол приёма посылок, который на самом деле оказался таможней. Потом огорошили тем, что книги в Россию посылать нельзя. После моих возражений и утверждений, что моя подруга из Полтавы легко отсылает свои напечатанные романы россиянам, вытащили откуда-то настоящий талмуд запретов на пересылки и вычитали оттуда: "Запрещается. Печатная продукция".
Но поскольку у меня на лице появилось выражение неизбывной скорби, девочки - ведь наши, узнающие меня - бросились звонить по своим каналам связи, и, хоть и с треском, но всё-таки дали мне для более подробного ознакомления эту запретительную книгу.
Читать они, конечно, не умеют. Пришлось учить их грамоте и объяснять, что к "печатной продукции" есть расшифровка: "антигосударственного и подрывного содержания", "без исходных данных об издателе", "рукописи".
Уточнение о рукописях меня смутило. Это получается, что я тебе обыкновенное, рукой и ручкой написанное письмо в бумажном конверте послать не могу. Но когда я сказала приёмщице посылок о своём желании вложить в пакеты с книгами ещё и по открытке с краткими сообщениями адресатам, она сразу запротестовала: дескать, нельзя сообщение, сообщение нужно отдельно посылать, в конверте. Потому что на пересылку сообщений в их непонятных книгах обозначен отдельный тариф.
Я совершенно запуталась в том, что же разрешается, а что – запрещается, и что - по какому тарифу. Моя скорбь начинала обретать бессмертие. Девочки перепугались. Но выяснили у начальства, что открытку можно и в посылку. А еще служительницы-связистки по телефону ознакомили своё руководство с кратким содержанием каждой книги. Что, в общем-то, неплохо для общеобразовательного уровня руководства. И только после этого дали окончательное добро на отправку посылок - тебе и Аистову.
Ну, ты о нём знаешь – он, скорее, акула пера, чем пёрышко аиста. Во всей этой кутерьме сообщение Аистову на открытке я поставила с ног на голову - написала его вверх тормашками. Потому что из весовой мне уже кричали: "Панико, но та давайте вже свою куфертку, най йи пакуйеме". Я, конечно же, запаниковала. Так с паникой и отправилось всё это к Аистову и к тебе.
Две мои посылочки оказались в этом году на нашей почте единственной парочкой, отправленной в Россию с книгами. И моей к вам обоим любовью.
А ещё при мне женщина пыталась отправить посылку с вышиванками. У неё тоже не хотели принимать. По той причине, что получателем значился российский абонентский "почтовый ящик". Но чем всё это закончилось, не знаю – ушла уже.

МОНИТОРИНГ СУДОВОЙ ТЯЖБЫ
Неотправленное письмо 17
Здравствуй!
Это письмо я могла бы тебе и отослать, если бы наша почта принимала мои рукописи. Как на беду, четвёртый день не работает Интернет, таким образом, это послание, как и предыдущие, останется неотправленным.
А тем временем мне пришлось поучаствовать в судовой тяжбе.
Тяжба – потому что тянется очень тяжко уже более двух лет. И вопрос состоит в том, кто на свою сторону перетянет небольшой магазинчик, стоящий рядом с оградой одного из лучших наших санаториев. Сначала перетягиванием занимались моя младшая сестра и мой бывший шурин. В наших краях шурин – это шовгора. После того, как сестра ушла от него, он на неё пошёл горой с судебным иском о разделе имущества.
Имуществом он считает магазин, который построила сестра и в котором она же зарабатывает на пропитание и обучение их общего с шовгорой сына. Но при этом он не считает имуществом ни шикарную «Шевроле», которую они покупали вместе с моей сестрой и на которой он сейчас возит свою новую жену, ни пол-гектара земли, которые так же были приобретены сообща с моей сестрой. По его мнению, даже не стоит упоминать такие мелочи, как бытовая техника, купленная ими за пятнадцать лет совместного проживания в квартире наших с сестрой родителей. И, конечно, не дай Бог, заикнуться о том, что за полтора десятка лет он успел поменять восемь или все десять видов индивидуальных автотранспортных средств. Он ведь не мог иначе, он всё время сидит на колёсах. А если не на колёсах, так на диване лёжа.
В общем, началось всё с раздела между двумя. Но после первого же судебного заседания стало понятно, что раздел рассчитан только на одного – который шовгора. Причём участие сестры в разделе предполагалось заочное. И решение такое же принято – заочное.
Но даже заочное обучение себя не оправдывает. Потому вышестоящий суд не оправдал и заочное решение местного суда. Учение же не пошло впрок шовгоре. Он решил, что всё равно будет делить. И теперь уже заочно делит магазин не только с сестрой, но и со своим адвокатом, сельским головой, всеми судьями, то и дело меняющимися, потому что сестра и я - её официальный представитель - всё время делаем им отводы. Судей - шесть. Но всем сразу отвод заявить нельзя. Надо – по одному. Не берётся во внимание даже то обстоятельство, что первоначальное заочное неоправданное решение было вынесено председателем суда, для которого закон – что дышло, а подчинённые – в одной с ним упряжке.
Любопытным является в этом дележе участие сельского головы. Этот в середине 90-х был мальчиком на побегушках у нынешнего головы районной администрации. Ну, а тот, в свою очередь, в то время разыскивался остатками нашей милиции по подозрению в убийстве. Жертву обнаружили грибники в лесу – будущий глава администрации района тогда прошёл лишь ускоренный курс заочного обучения силовым приёмам и не знал еще, что каждую жертву желательно сажать в бочку, заливать бетоном и – концы в воду.
Теперь он уже учёный, у него два диплома о высшем образовании, правда, тоже заочных, и он никак не выучит наизусть названия специальностей и вузов, в которых ему эти дипломы выдали. А ещё он на паях со своей женой, активисткой областной профсоюзной организации, вот-вот приобретёт тот самый санаторий, возле которого расположен магазин моей сестры.
Ну, и сельский голова, пораскинув мозгами, которые у него разлетаются от одного взгляда головы районного, решил, что с шовгорой ему договориться будет куды как легче, нежели с моей сестрой.
А взгляд головы районного, понятное дело, упирается в этот магазинчик, по легкомыслию моей сестры прилепленный в своё время к санаторной ограде.
И вот учёный сельский голова учит моего бывшего малообразованного шовгору: сходи туда – принеси то. Шовгора сходил по надобности и принёс сельскому голове липовое инвентарное дело, на основании которого сельский голова смастерил ему липовый акт о праве на владение частным имуществом – магазином то есть. Но чтобы подстраховать себя, сельский голова всё равно посылает шовгору делить это имущество в суде – на основании липового инвентарного дела. Липовый акт пока, видимо, остаётся недоделанным.
И теперь в суде должны фигурировать два инвентарных дела – то есть, будто бы открылись новые обстоятельства для судебного разбирательства, которое вот уже два года как превратилось в тяжбу.
Пока мы с сестрой заявили очередной отвод очередному судье. Ждём следующего захода в местный суд. Осталось два. Если всё здесь сложится с отводами, то тяжба перекочует в местный суд другого района. И нам с сестрой предстоит крутануть дышло туда, куда надо нам. Но, скорее всего, дышло это для нас – рулетка. Слава Богу, пока не русская.
Вот видишь, а ты сомневался, что у нас горы ходят. Ещё как ходят. А всякие головлёвы их толкают, чтобы ими носило, как чертями в Диканьке накануне Рождества.

МОНИТОРИНГ ОБЩЕНИЯ И ОДИНОЧЕСТВА
Неотправленное письмо 18
Здравствуй!
Пять утра. И я не знаю, когда, наконец, появится у нас Интернет. Что-то экстраординарное случилось у нашего провайдера. И плевать ему фиолетовыми слюнями на то, что я вот уж сколько дней тоскую по общению с тобой.
Женя – так зовут этого паренька, позавчера пытался мне объяснить причины отсутствия связи, но я так ничего и не поняла из его сумбурного монолога по мобильнику. Осталось ощущение какой-то недосказанности и неоднозначности с его стороны: то ли будет уже сегодня связь, то ли её вообще не будет до Нового года.
Я ему перезвоню ещё. Но в любом случае, отправлю тебе это письмо, даже если мне придётся идти куда-нибудь, где мне дадут глоток кислорода в виде доступа к Интернету.  Пока же музыкой Шуберта пытаюсь отвлечь себя от мыслей о тебе. Но я одна, в наушниках, чтобы не будить так рано своих домашних, и музыка на меня сейчас действует, как железная задвижка-шуберт, перекрывающая доступ кислорода к огню в верховинской печи.
Что такое одиночество? Один, ночь и очи. Были бы очи  – было бы легче. Но есть один глаз – монитора. Причём – слепой, потому что без Интернета. А в зеркалах ночью я свои собственные глаза не изучаю – не в девичьем возрасте уже.
Отсутствие Интернета в эти дни мне кажется провокацией. Отобрать любимую игрушку у ребёнка на праздники и в выходные, совершенно безосновательно наказав его и отправив в угол, - это жестокость, которую трудно объяснить. А «провокацию» я даже на русский лад с русинским акцентом перевела.
В этом слове есть ещё одно, маленькое, из трёх букв словцо – «кац», у нас так шкодливого кота выпроваживают за дверь. Вот я и сижу в необъяснимой оторванности от тебя. Мирно сижу с кем-то по имени «кац». Не могу тебе даже позвонить или «эсемеску» отправить, потому и попросила свою подругу-писательницу об одолжении – сообщить тебе по электронке о том, что я нахожусь в изоляции.
Лучше бы ты уж подначивал меня на сайте, как обычно это делаешь, на ночь глядя. Твоё подначивание я понимаю с ходу: «под ночь Иван и я». Могу себе представить, какую ночь ты мне устроишь на Ивана Крестителя! Ну, до неё ещё дожить надо и Интернет-включения дождаться от провайдера Жени. Или, может, жены? Твоей? Ты ведь мне писал как-то, что она программист. Кажется, я некстати вспомнила Гайдара, детского писателя.
Впрочем, в одиночестве побыть полезно. Я ведь не совсем ребёнок, знаю, что если ничего не отвлекает, то мысли легче собрать и связать концы с концами.
Правда, не знаю, какие я сейчас концы связываю, может, и не те, что нужно. Не хватает рядом уверенного инструктора по связыванию концов. Но кое-что я всё же сделала за эти дни без инструкций: две подачи «нетленной» прозы и одно стихотворение. Могла бы сделать больше. Но в выходные это нереально, поскольку мне приходится быть инструктором-воспитателем для детей и мужа. Плюс оператором стиральной машины, поваром и провайдером телевидения на участке от спутниковой антенны до кнопочки «включить-выключить» на тюнере. И ещё эпизодическая роль бабушки. В эти дни мне пришлось рисовать новогодние стенгазеты для украшения каникулярных классов своих школьников, ходить в магазин за хлебом для всех и сигаретами для себя.
В одном из таких недалёких путешествий мне удалось вытащить щенка из сугроба и приручить птицу с ярким оперением – она прилетела за мной от магазина до дома. Правда, я так и не знаю, как её зовут. Может, это зимородок, а может, - подорожник, о нём я читала у Аксакова в книге «Охота пуще неволи». У этой птицы синяя перьевая окантовка на кончиках крыльев и грудка, как персик, на белом животике.
Кстати, забыла тебе написать, что моё последнее в этом году восхождение к солнцу началось со встречи с удодом – его у нас редко кто видит. Мне он на глаза попался второй раз в жизни. Даже мудрых сов и несмышлёнышей-совенят, похожих на сереньких пушистых мышек, доводилось встречать чаще. Сфотографировать удода я не успела – упорхнул. Видимо, знал, что я - не из Соломонова рода, в руки не полез.
И в самом деле слово к слову тянется, цепляется. Мне показалось, что я у дота остановилась. Но грудью на амбразуру не лягу. Я – не Кот Матроскин. Я - Ёлка. И если в меня стрельнут, то от меня щепки отлетят и кому-то в глаз попадут. А у нас щепки называются «скалкы» или «скипкы». Но и «skype» без Интернета не работает. Так что мои «скипкы» могут и не долететь и даже не загореться - ими обычно по утрам печь растапливают.
Кажется, мои надежды на скорое общение с тобой тщетны. Не могу дозвониться до провайдера  Жени. Обложил себя какими-то непробиваемыми щитами, как я себя – щенками-подорожниками. Пойду-ка в магазин за хлебом. Может, по дороге ещё одного щенка из сугроба вытяну. Если хвост ему не оторву. Или зимородок какой по пути поприветствует: привет, мол, Ёлка, и беги скорей домой, потому что твоя пальмовая ветвь уже при древе жизни Интернета. Голубя только не хватает, чтобы в клюве принёс… Пикассо, блин.

МОНИТОРИНГ СОЛЕВАРЕНИЯ
Неотправленное письмо 19

Здравствуй!
Отнесла свой ноутбук на чистку от вирусов, которые вдруг и разом расплодились в нём в неимоверных количествах, - и будто собственную голову на плаху положила. И ни одной мысли в ней, кроме «жить или не жить?»
Конечно, жить! Ведь сегодня ещё засыпает снегом, а на завтра синоптики пообещали, что зальёт водой, придётся спешно доставать забытые надувные лодки, оставшиеся с прошлого великого потопа, и учиться грести. А под самый Новый год опять вернётся здоровый праздничный морозец. И совсем немного осталось ждать новых впечатлений и ёлочного настроения. И настраиваться придётся мне, Ёлке, в первую очередь.
Господи. Как много снега! В последний раз его было больше десятилетие тому. Тогда это привалившее счастье у нас назвали стихийным бедствием. И изо всех концов Украины хлынула в ответ иная стихия – гуманитарная помощь, направляемая в нашу область.
В то время на местном уровне ещё случались попытки общественного контроля над действиями властей. Вот и тогда была создана районная комиссия по приёму и распределению гуманитарных грузов. В неё вошли и представители власти, и обнадёживающий процент людей, активно участвующих во всевозможных общественных организациях. Предполагалось, что комиссия будет работать гласно, на виду у всего района. Поэтому в её состав включили и меня как представителя четвёртой власти. В мои обязанности входило делать регулярные отчёты о решениях, принимаемых комиссией.
Но очень скоро комиссия превратилась в комиссионный супермаркет, в котором каждый член комиссии играл определённую его статусом роль. Глава районной администрации, ясное дело, -  директор. Было множество продавцов, несколько кладовщиков оптовых специализированных складов, грузчики, охранники, кассиры. Предусмотрели и камеры хранения личных вещей, пропускную «вертушку» и даже отдел с горячительными напитками и «игральными автоматами» по образцу «вытяни мягкую игрушку и выбрось её на помойку». Именно в этом отделе и «зависала» принципиальная общественность. И меня туда мягко, но настойчиво подталкивали. Поэтому мне приходилось так же мягко и настойчиво доказывать «распорядителю», что я к общественности не принадлежу, что, наоборот даже, являюсь ярким представителем беспринципной власти под номером 4. И напоминать, что в Японии это число присваивают доходягам, которые в азартные игры уже не играют, а спиртное и вообще вредно для их доходящего от перьев до пуха и праха здоровья.
За неимением вакантного места во властной иерархии меня распределили в грузчики-фасовщики. На протяжении двух месяцев по удлинённому до глубокой ночи рабочему дню при шестидневной рабочей неделе я сортировала матрацы, одеяла, подушки и постельное бельё к ним; скатерти, занавески, полотенца и пижамы; вечерние платья, дождевики и тулупы с ушанками; валенки с галошами и шлёпанцы-вьетнамки. Если бы в тюках с гуманитарной помощью оказался десяток-другой настоящих вьетнамцев, я бы даже не удивилась. По простоте душевной подыскала бы им брезентовую палатку понадёжнее и поселила бы их прямо на территории базы, куда всё это добро от добрых людей свозилось. Вавилон – так Вавилон. Спросила бы их о Хошимине, - глядишь, захотели бы чем-нибудь со мной поменяться. Я им – вьетнамки, они мне – шапку-ушанку, в которой не мёрзли по дороге к нам.
Конечно, прибывали грузы и посущественнее всяких там выгорелых театральных кулис. Например, с цементом и сахаром. Но выгружать их непосредственно в супермаркете не было никакого резона. Цемент организованно спускали по бросовой цене уличным прохожим. Названий улиц уже не помню, но жилищный фонд там до сих пор явно ухоженный прохожими.
Ну, а сахаром, чуть погодя, обеспечивали сладкую жизнь кандидатам в депутаты от одной партии, основателем которой была сладкая демократическая парочка, объединившаяся на почве любви ко всему сахарному.
И разве кто-нибудь думал тогда, что пристрастие к сладкому обернётся любовно-политической страстью, о которой я тебе рассказала в одном из предыдущих писем.
В общем, после гуманитарной помощи вся наша власть получила сладкую жизнь, активисты же общественники превратились в основателей фондов имени сладкоежек. А деятельность фондов, - она куда как более фундаментальна. Потому что на цементе стоит, замешанном на клейком сахарном сиропе. Эту бы фундаментальность в своё время да Вавилонской башне. Никакой водой её не размоешь. Потому и завтрашнее гипотетическое наводнение для нашей власти - всё равно что для меня брызги из приснившегося шлюза в трюме корабля. Ты ведь помнишь?

Может, зная о собственной неразмываемости и каменноликости, сладкая парочка тогда и выбрала своим  идеологическим брендом украинского писателя Ивана Франко с его вечным «лупайте цю скалу…»
Впрочем, наши люди – не каменяры, в иносказания не сразу врубаются. Они, скорее, – солевары. Не в том смысле, что варят соль, а в том, что «вар» - это ведь общеславянский корень, обозначающий «воин». Значит, солевар – тот, кто знает цену соли, кто кровь за соль отдаст. Но поварив немного соль в казанках, вспомнили, что все мы в масштабах истории человечества от наскальной живописи не далеко ушли. И силу ударения о скалу, применяемую для создания знаков на камнях, ещё способны не только узреть, но и применить. Вывод был сделан: Франко и Франко ударениями отличаются кардинально.
Прости, что в последнее время пишу тебе всякую чушь. Но из-за того, что нет возможности общаться с тобой, у меня появилось ощущение, будто нахожусь в чухонском краю, где все только тем и заняты, что несут чушь. Вот и я несу, почти как крест. От этого, правда, в крестоносцы не запишусь. А из чухонцев, может быть, и в люди выйду.
Живой пример: пёсик у нас был Чух, всё время, пока рос, мы его в квартире держали. Как только начали на люди выпускать, он сразу всю свою «чухонщину» превратил во внятный собачий язык. Звонкий и дружелюбный, рычащий и предостерегающий – смотря по обстоятельствам.

МОНИТОРИНГ МОРКОВИ С ХРЕНОМ
Неотправленное письмо 20
Здравствуй, Витя!
В общем, после того, как накануне Рождества ты вернулся с Хибин, мне по-украински показалось, что ты оттуда возвратился в некотором роде «схибленый».
Три поздравительных слова, которые ты мне бросил в почту под ночь 7 января, я уже прочла, посмотрев на меняющуюся у меня на глазах дату, по-белорусски односложно: «сьмртица».
И решила, что тебя моё любвеобилие убивает. Мне оно, откровенно говоря, тоже бывает в тягость. С мужчинами, у которых жёны есть, предпочитаю дружить или приятельствовать. Но, ясен пень, с тем, с кем собираешься творить в совиртуале, нужно дружить. В смысле, дружно жить каждому с каждым у своих мониторов со своими жёнами и мужьями.
И утром 8-го додумалась я тебя успокоить и любовью по-русски не донимать. Вдруг тебе показалось, что я и не люблю вовсе, а "ль убью", что ли…
Ну, и «кохати» по-украински я не готова. Потому что нет пока подходящей хаты, куда бы я могла тебя пригласить на хозяйство.
Мне показалось, что «мыловаты» тебя по-русински и  «миловать» по-русски будет благородно с моей стороны. И я пошла на такую жертву. Но моё помилование, которое я послала тебе рассветным документом, возвратилось с твоего огорода русскими национальными овощами: «и на хрен любовь-морковь». 
Я вроде любовь и не предлагала. О дружбе пыталась толковать. Про черевички, правда, спросила. А ты мне – хрен.
От хрена  сразу в носу защипало. И восьмёрка января вместо обещанной вечной жизни бросилась собирать слёзы ванночками для купания новорожденных младенцев. Да какое там ванночками! Большая ванна захлёбывалась. Канализационные трубы не справлялись с повышенной нагрузкой, утратив пропускную способность от разразившегося ливня. А казалось бы, всего-то один хрен.
9 января я попыталась разобраться с этим морковно-хреновым рождественским блюдом. Перечитала все кулинарные книжки. И в который раз удостоверилась, что свекла с хреном лучше. Сваренную ещё в Святвечер свеклу наконец-то потёрла. Но хрена в доме не нашлось. Забыла мужа перед его отъездом к родителям попросить выкопать корешок на грядке. Пришлось заправлять уксусом. Перелила немного. Вечером сообразила – подсыпала сахару.
Ем, значит, подслащённый украинский буряк. Совмещаю приятное с ещё более приятным – мониторю твои глаза за компьютером. И весело вдруг стало. Как накануне Рождества на хуторе близ Диканьки. И сижу я на своём хуторе без обещанных Вакулой черевичков. И в ус не дую. Подумаешь! Ну, не подарил к Рождеству, не велика беда. Я ведь понимаю, что у тебя все деньги ушли к хибиней матери. Но посылать тебя к ней не собираюсь. Она ведь не Екатерина Великая, чтобы с ног черевички для меня снимать. Купишь ещё. Может, к Старому Новому году. То есть, «хыбы ные» по-русински. В том смысле, что я не ною.
Не ныла я и 10 января. Сходила к своим друзьям – чете Гоголей. Им вместе – 170 лет. А в моем обществе – даже больше, чем юбилейному Николаю Гоголю. Они меня потчевали буряком с хреном и «Бычьей кровью». Выпила стопочку. Резерв к моей телячьей не помешает. Тётя Маруся рассказала свою рождественскую историю про рождественского гуся. Мол, села в в автобус, собравшись поколядовать у подруги на селе. А по соседству – дядька. А у того на коленях – корзина, прикрытая плотно. И вдруг из-под крышки является на свет божий шея с головой. Гусь. Повертелась шея туда-сюда – и голова щип Тётю Марусю прямо за то место, откуда у неё ноги растут.
- А я же, Ёлка, уже старая вся, заторможенная, - сетует, - мозги за языком не поспевают. И бряк: вот ведь гусь! С такой беленькой головкой да такими синенькими глазками меня ещё никто никогда не щипал. А дядька гыгочет - и весь автобус от смеха закачался. Водитель спрашивает: «Бабцю, вы в село или в санаторий на танцы? Если на танцы, денег с вас за проезд не возьму».
Пока Марья Ивановна свои небылицы рассказывала, я смотрю – её дядя Володя всё подкладывает себе бурячка с хреном. И наяривает, и наяривает! А сам – махонький, беленький, и глазками синенькими смешливыми на меня – зырк.
А вечером муж с детьми от деда с бабкой вернулись. Оттуда много хрена передали мне на хозяйство. У них там чёрнозем, хрен там, как баобаб, вырастает.
Что-то длинноватое письмо получилось. Про 11 января завтра напишу.
До свидания.

МОНИТОРИНГ ПРОРЕХИ В СУМЕРКАХ
Неотправленное письмо 21
Здравствуй, Витя!
Как обещала, пишу о вчерашнем дне.
Приходится продолжить тему о  русинской «хыбе», украинском «недоліке», русском "изъяне" в наших отношениях. И как не крути, возник этот изъян из яна и из-за яна. Тебе, наверное, виднее, причастна ли к этому изъяну инь. А мне самой сложно в себе изъяны найти, до сих пор не прочитала Юнга. Застряла на Фрейде. Сумерки сплошные.
В общем, не изъян у нас получился, а целая прореха. И кто латать будет?
Я сначала ничего лучшего не придумала, как поворожить. Самое простое – на монетках: решка выпадет или орёл. Ну, решка, ёшкин кот, конечно же, – Сумерков. А орёл кто? Пусть будет Аистов, близнец твой виртуальный. И вот я, как Юнона, пораскинула три монетки на авось. Выпало два орла, то есть два Аистова, и один Сумерков. Надо как-то решить эту задачку. Не слишком ли птиц в этом раскладе много?  Ага, один орёл – это, наверное, Воронов. Ничего не понятно. Втроём, что ли заплаты пришивать будут? Иголок на всех не напасёшься.
Выходит, самой шить придётся. Ну, и ладно. Не в первый раз белошвейкой становиться. Я и в Швейки могу пойти, если надо. Бовари – это моё привычное состояние. А сегодня я играю роль Бальзака, и даже очень достоверно – возраст у меня подходящий, сижу в затрапезном халате, грива немытая, по-львиному кудлатая, в чашке кофейной гущи с утра набралось с верхом, из банка звонят, кредит предлагают погасить до завтрашнего утра, из издательства к тому же часу требуют статью на семи страницах про местного художника для книги, которую читатели уже заказали и в прямом, и в переносном смысле. А я на седьмом небе и на семи ветрах – не жизнь, а сказка!
Ты помнишь, я тебе писала, что в детстве сказками не увлекалась. Вообще-то, первой сказкой у меня была моя – написанная в первом классе, с ашипками. Про зайца. Там заяц был весь замёрзший, дрожал, от медведя прятался в кустах. Медведь шатун, видимо, был. И зайца сказочным образом дед-охотник обнаружил, и в шапке-ушанке домой принёс – отогревать.
Во втором классе не помню, что было. А в третьем я Афанасием Никитиным увлеклась и его «Хождениями за три моря».
В четвёртом меня приняли в пионеры – и самое время было совместить следопытскую и охотничью тему, я на Фенимора Купера переключилась.
В пятом классе я стала общепризнанным школьным драматургом и сценаристом – написала первую пьесу о Ёлке и постановку осуществила.
В шестом сказки уже стыдно было читать и писать. Я тогда, чтобы мой читательский талант не пропадал почём зря, «Общую химию» Некрасова штудировала, чтобы в седьмом классе уже хорошо химичить. Заодно с большой книжкой по акушерству, втихаря от отца, познакомилась.
В восьмом у меня пунктик на физике с математикой случился. Я тогда усиленно размышляла, почему Архимед в ванне вопил «Эврика!». Решила, что он там с Эвридикой сидел. Пифагор всё штаны свои кроил, потому что жены у него не было. А Ньютон яблоком по лбу получил от такой же студентки, которая попалась моему упёртому доценту-логику Козловскому.
В девятом меня заставили азбуку опять разбирать. И я не понимала, к чему мне изучать «Мёртвые души» Гоголя, если я у деда эти души сосчитала и читать по ним научилась в четыре года.
В десятом классе я оказалась единственной на всю школу ученицей, удостоверившейся в том, что мёртвые души могут оживать. В дополнение к «Войне и миру» Толстого прочитала ещё и «Воскресение», не предусмотренное школьной программой. В общем, у меня была своя программа. А школьные – они вечно чего-то не учитывают.
О чём это я? Опять Остапа понесло. Ага, вспомнила! Я всё же иногда сказки читала. И почему-то мне нравились больше те, в которых были умные цари. С царём в голове я себя как-то увереннее чувствовала, да и за судьбы остальных сказочных персонажей не так переживала.
Я и намедни включила своего царя. И поняла, почему ты с хреном меня отправил – керечуна на моей странице испугался. 
Спешу успокоить. У русинов керечун – это не крачун и не карачун, и не Чорнобог, от него не надо на карачках уползать, как казаки от Екатерины. У нас керечун – это царь, увенчанный короной. У нас его на Рождество кладут на стол, и там он стоит до Василия, Старого Нового года. И его не едят, и даже корону его нельзя надкусывать. Стоит себе – и все дела!
Я думала долго: почему же всё-таки не едят? Никто объяснить не может. Кого не спрашивала, говорят, волохи знают. А те отвечают, что забыли. А я эту головоломку просто решила. Царская голова – это ж тебе не свиная, из неё холодца не сваришь. И не песиголовец, которым у нас детей пугают. А об корону вообще можно зубы сломать. А если хлеб недельку постоит на сене и на горячем праздничном воздухе, так им вообще можно пращу заряжать и стены им долбить.
Но ты, конечно, об этих русинских особенностях не знал. Шарахнулся от моего мира, как чёрт от ладана. И, долго не рассуждая, послал мне в ответ смирну. В смысле: Ёлка, смирно! И писем не пиши, а вари кутью и ешь. И я смирно села в украинский кут, кутья варилась в голове, а за окном как всегда вилял ушами мой друг-кутё Ричи. Кутё – пёс по-венгерски.
Кутья парилась долго. И, пусть не по правилам, созрела только вчера, а сегодня я её с пребольшим удовольствием поглощаю.
Моей кутьи аромат уже до нашего сайта дошёл. И я, пожалуй, желающим мою кутью попробовать предложу это сделать. Да они просто рвутся к моей кутье!
Сначала Пятницкий наведался с вопросами. И с ладанкой мне в подарок. А ты его безбожником называешь. Он это моё блюдо благословил к употреблению.
За ним сразу Перечный из Беларуси принёс мне «черьце», и я ему даже чарку от сердца налила.
Потом два Дружинина из Таллинна заглянули, моего друга кутё Ричи по холке с хохмочками всякими потрепали.
Под дверью шушукались о моих снах и моём бальзаковском халате мои подружки Варвара Корсар и Дедова Золушка. А потом напомнили мне, что надо бы и Воронова кликнуть. Но Воронов махнул крылом в свой институт премудростям студентов обучать.
Один, правда, с пар сбежал ко мне. Ты его помнишь – Нэмовлятко. А за Нэмовлятком сразу и Аистов прилетел.
Кути оказалось маловато на всех. Пришлось новую порцию закладывать в казанок. Ещё ведь Узбек с Арарат-Горой придут, Ара Нетвишвили с Кола Буль Дык, Космодромский Кумыс Из Куля, Флояра с Приднестровцем, Тадж Махал и Стёбный Кир Гиз, Ригас Конопли с Вилем Литва Ком и Калиной Град. И ещё моя подруга-писательница из Полтавы! А она с собой точно и Вечного Сказочника с Котом На Цепи приведёт, и всю израильскую диаспору с палестинами.
Вот скажи, Витя, к чему это столько народу собирается? Не знаешь? А я, кажется, догадываюсь.
Но об этом уже Василь расскажет на Старый Новый год.
До скорого!

МОНИТОРИНГ ПОЛОВОЙ ЛЮБВИ
Неотправленное письмо 22
Здравствуй, Витя!
Вчерашняя моя святочная сказка оборвалась вопросом. Не уверена, что захочешь отвечать на него. Да и сказка моя, скорее всего, никакая и не сказка. От беспросветности бросаемся в крайности. Так и я из роли паяца обиженного обрядилась в ироничного, даже саркастичного, потом по наклонной докатилась до весельчака и… Отсюда и висельником можно вознестись.
Нет, конечно, этого со мной не случится. До сих пор верю, что твой хрен перестанет щипать мне глаза. Выдохнется.
Эти «американские горки» чувств, которыми тебя то вжимает в калёное железо, то выбрасывает, как катапультой, невозможно остановить самому. Кто-то должен нажать на «стоп».
И не знаю я, где у жизни находятся ремни безопасности, и как ими пристёгиваться, чтобы ненароком не вспорхнуть золотистым керечуном в небо и соответственно грохнуться враздрыг карачуном об землю.
Почему так? Кто-то с верой в Бога и в его заповеди уходит к нему, лишь единожды мысленно нарушив их и не успев покаяться. Кто-то безбожно притягивает к себе рай земной, сметая крохи счастья ближнего своего с общего стола, но к Нему идёт кающийся, умиротворённый и обложенный пуховыми подушками. Кто-то в чёрном рубище ползёт страшно десятилетиями в никуда, а умирает с благостной улыбкой. Ведь не преисподнюю жуть видит впереди, если уходит с радостью.
Я всё пытаюсь понять: откуда в душе появляются эти «американские горки»? Но не у всех. Рядом - люди, живущие спокойно и размеренно, как вечные двигатели. Ну, может, несколько утрирую. Но эти контрасты существуют, согласись. Да и в жизни отдельного человека эта «зебра» бывает не такой уж равномерной, как пешеходная размётка перехода на городском проспекте. И у каждого внутри свой биохимический котёл, в который закладываются биоритмы с момента зачатия. Там готовятся наши чувства. У кого-то ровно булькают, у некоторых не доходят и до точки росы, медленно испаряясь, у кого-то, вскипев, подгорают напрочь, у кого-то попеременно клокочут и утихают, будто на автомате в режиме «включить-выключить». Это ли не модель семи кругов ада? Зачем же его бояться Там, если он здесь и ты его распознал?
Самый первый профессиональный критик моих стихов, опубликовавший к ним предисловие, задал мне не риторический вопрос: почему моё творчество так неравномерно во времени, в одни годы – густо, в иные – пусто? Не обыкновенная ли лень или легкомысленное отношение к собственным способностям тому причиной?
Вопрос меня задел. Я попыталась оправдаться, мол, жизнь у меня – полон воз проблем, что – дети, муж, дом, работа. И что нет у меня на хозяйстве его добрейшей и мудрейшей жены, которая держит все его тылы, сдувает с него суетную пыль и кормит с ложечки свежим творожком. И критик снизошёл, и даже убрал из предисловия цеплявшее мою авторскую состоятельность предложение.
Но вопрос от этого не исчез. Моего благородного критика уже нет. А я всё пытаюсь ему ответить. И, кажется, нахожу ответ в воспоминаниях о некоторых событиях студенческой юности.
Четверо ребят и пятеро девчонок. Диалектологическая практика после второго курса филфака в небольшой деревне на Белгородчине. Сразу оговорюсь: я на этой практике не записала ни единого диалектного словца. Отчёт куратору сдала, списав его у Сашки. Зато на этой практике я многое узнала о диалектике чувств.
В селе нас, студентов, местная община определила постояльцами в дом к механизатору-холостяку. Две комнаты, кухонька и веранда. Мы освободили самую просторную комнату от лишней мебели, оставив у стен две железные кровати с панцирными сетками и расшмяканный полуторный диван. На полу впритык сложили четыре матраца, назвав этот спальный «стадион» лежбищем. На верхатуре разместились четверо – Таня, Уля, Оля и Валерка. Остальные – Сашка, Эдик, Вовка, Натка и я – на матрацах. Нам с Наткой мальчишки по-рыцарски предложили середину лежбища, дабы мы по ночам не скатывались на голый пол.
Первая неделя практики прошла в безудержном веселье, здоровом любопытстве и общественно-полезных хлопотах. Вся деревня помогала нам устраивать наш быт и общепит. Картошку, яйца, сало, подсолнечное масло и самогон нам несли – в основном почему-то мужики – так радушно и щедро, как если бы мы были воинами-освободителями, ступившими на оккупированные до того земли. Вечерние посиделки превращались в политинформации для жаждущих знаний селян, расспрашивающих нас об Алеутских островах, жертвах Хиросимы, политике Израиля, языке, на котором говорят мадьяры ("а разве на венгерском?"), художественных достоинствах фильма «Любовь и голуби» и ещё бог весть о чём. Мальчишки с гостями пили самогон, мы носились туда-сюда со сковородками, полными шкварчащего сала со взбитыми яйцами… На следующее утро бодро и совершенно счастливо просыпались с «Миллионом алых роз» от Аллочки. Двое оставались дежурными по кубрику, остальные шли на оговоренный с сельскими мужиками «объект» - ремонтировать прохудившуюся хату бабы Насти.
Мы с Наткой парились с обедом, когда участковый из райцентра привёз уже истрёпанную телеграмму: «Наташа умерла мама приезжай». Телеграмма была послана тридцать часов назад по адресу «Белгородская область, диалектологическая практика филфака УжГУ, Хлебниковой Наталье». Всё это время почта и милиция разыскивали оторвавшихся от основной группы студентов, забравшихся в самые недра диалектологии. Поскольку куратор разрешила нашей компании сойти на первой приглянувшейся нам автобусной остановке. Но не спросила, как она называется.
Местный Анискин, пока я помогала Натке впихивать в рюкзак валящиеся из ее дрожащих рук вещи, съездил на «объект» за Олькой, ближайшей подругой Натки. И отвёз девочек в Белгород, в аэропорт. И ему даже удалось договориться, чтобы Натке продали билет на ближайший рейс без паспорта, который она забыла дома.
На похорон мамы Наташа успела. Но об этом мы узнали позже.
Под вечер к нам заглянула пара-тройка мужиков с соболезнованиями. Выпили по «соточке» за упокой души, расспросили про покойницу. И тихо ушли, оставив нас приводить в порядок растрёпанные скорбным происшествием мысли.
Никто не мог уснуть. Кроме флегматика Валерки. Тот смачно похрапывал на кровати, вызывая лёгкое волнение у расшатанного каркаса. Как обычно, в общем.
Первым с лежбища поднялся Эдик и перебазировался на диван к Таньке.
-Что-то замёрз, - сообщил всем. - Дай мне, Танька, Олькин край одеяла.
Диванный шепоток двоих скоро перешёл в иной регистр. В нём не было звуковых акцентов грусти, обволакивающих остальное пространство комнаты. Вожделеющий смешок и причмокивание Эдика, кошачье мурлыканье и всхлипы на вдохе-выдохе Таньки под скрипучую «музыку дивальди» - это было вызывающее игнорирование всех неписанных, но устно оговоренных внутри нашей группы заповедей о практическом воздержании от демонстрации половых различий и функций на виду у всего честного народа.
Когда твою тоску подхлёстывают стоеросовой дубиной пренебрежения, это называется изнасилованием души.
Не выдержала я этой пытки и выскочила на кухню. Сашка появился там вслед за мной.
-Ёлка, ну что случилось? Да не бери в голову.
-Саш, как же так! Ведь договаривались. А Эдик, как он может?! Он кобель, а она – дитё ещё, сама не понимает, что делает. И каково Юльке придется, если узнает, что Эдик тут идиотку недоношенную совратил!
Не знаю, что я хотела Сашке доказать. Я никогда раньше не пила спиртного. А тут хлюпнула самогона полный гранёный стакан из бутля - и залпом. И прожогом  в сад. Брякнулась на скамью, чтобы выдохнуть. Но меня почти сразу скрутило. В голове – тупой хлопок и неудержимая рвота.
Господи, как меня выворачивало! Сашка потащил меня к кадке с водой и без капли брезгливости принялся смывать с моего лица и рук блевотину. Потом сидел со мной на скамье и заставлял дышать:
-Дыши, Ёлка, глубоко дыши… Мозги должны заработать, им сейчас побольше кислорода нужно. Ну, поплачь, если хочется. Только потом голова будет ещё больше болеть.
Откуда он это знал? Разве у мужиков может быть достаточный для таких выводов опыт слезотечения - слёзо-заточения?!
Но мой самый любимый на курсе «филолух» Сашка располагал недюжинным опытом исцеления от непродуктивной тоски и алкогольной интоксикации. В комнате, когда мы вернулись, он стащил с кровати негодующего Валерку и уложил меня на его место. Матрац подвернул валиком под шею – чтобы голова свисала.
-Ёлка, так и постарайся уснуть. Нужно, чтобы кровь поступала в мозг. Я посижу в ногах.
Утром, покосившись на спящего на полу Сашку, я выскользнула из дома. Весь день пролежала в пшенице. Жевала молочные с остью колоски и изучала меняющуюся конфигурацию и цветовую палитру облаков.
Я слышала, как дважды Сашка пытался обнаружить меня в широком поле моей постной покаянной вольницы. Окликнула его, когда в сумерках он пришёл на то же место в третий раз. Половина его лица с носом забавно возвышалась над горизонтом, а в нижней части образовалась золотистая плетёная бородка из косичек-колосков.
-Ёл, ты себе сволочью не кажешься?
-Кажусь…
-Ладно, пойдём. Я уже хотел Анискину в район о тебе звонить. Тут, говорят, каких-то беглых зэков в овраге видели.
Той ночью Эдик спал на полу. А с Танькой на диване шушукался Вовка. Но они скоро уснули, как и все остальные.
Не спали мы с Сашкой – на двадцатисантиметровом расстоянии друг от друга. Но это расстояние нас сближало. Неотвратимо.
Сашка сам притянул своими ногами мои. А через пару минут решительно пододвинулся, забросив мне на плечо руку.
Мне, скрученному калачику с перевеслом его крепкой и мягкой ладони, остро захотелось, чтобы он не только дышал мне теплом в шею и ухо. И Сашка, чуя моё желание, согревал меня до утра, неистово укрощая собственное.
Тогда он был уже женат. И с женой у него начались первые не романтические тёрки. Он о любви знал больше моего. Но и я о ней откуда-то уже знала. И мы с ним общались на одном диалекте любви, в котором не было словосочетания «любовный треугольник».
Тогда любовь расставила для нас указатели в стороны, сближающие нас до сих пор.
Господи, зачем я тебе всё это пишу?..
До свидания.

МОНИТОРИНГ ВЫБОРА И ВЫХОДА ИЗ ТРЕУГОЛЬНИКА
Неотправленное письмо 23
Здравствуй, Витя!
Сегодня у нас постный Бабин вечер и день рождения моей младшей дочери. Она меня попросила всё же сварить кутью. Вместо именинного торта. Торт будет завтра.
Кутью сварить не проблема. Это блюдо для ленивых кухарок.
А мы, действительно, ленивы и нелюбопытны. Я тоже ленива, но достаточно любопытна при этом. Поэтому любо-дорого пытаю свою лень с рассвета до ночи. В конце концов, лени эти пытки надоедают, и она уходит от них куда подальше. В общем, кутья готовится.
Вчера у нас состоялся первый тур президентских выборов.
С этим нашим, так и не начавшимся романом я всю гонку президентскую пропустила. Даже не знала, за кого голосовать. Как бог на душу положил, так и проголосовала. Господи, опять матерщина сплошным потоком пошла. Прямо течка какая-то. Вообще-то, голосуем мы прозрачно, потому что урны прозрачные, как и в прошлый раз. А богом муж оказался. Я сначала хотела не поддерживать никого из кандидатов. А он положил меня на лопатки: да прояви, говорит, женскую солидарность, наконец. И я проголосовала за украинку с косой как у Леси Украинки. А течка – это и не двусмысленность никакая, нормальное украинское слово, означает «папка канцелярская». Если ты заметил, я пишу канцеляризмами, сплошными штампами и всё это в свою «течку» укладываю. 
А подтекст голосования в контексте не я узрела. Это народ придумал новый предмет. Называется «Избирательная лингвистика».
У меня сын в областном штабе одного из кандидатов в президенты занят избирательной логистикой. Раньше агитаторы ходили от дома к дому, а теперь въезжают. Причём, порожняком. Ну, в ответ избиратели их грузят по полной программе. В общем, это хорошо, что избиратель, благодаря освоению лингвистики, уже и в логистике начал разбираться потихоньку.
Я тут вспомнила предыдущую предвыборную кампанию. В то время я ещё газету выпускала. Помнишь? «Труба» называлась. Правда, этот глас народный из подполья исходил. Тогда страсти такие разгорелись, что к нам на подпольную хату, где мы редакцию прятали, даже СБУ явочным порядком ходила, чтобы уберечь нас от национальных тухлых яиц или пуль-дур, меняющих траекторию от недоброго политического поветрия. А наблюдатели от ОБСЕ во всём этом такую романтику видели! Торгни Хиннему из Норвегии готов был сделать из меня героиню. А швед – не Эстей Гартнер, забыла имя – мою «Трубу» в Шведскую Королевскую библиотеку увёз, и мне сообщали, что меня там даже какая-то премия ждёт-не дождётся.
Мы этих ребят-наблюдателей на подпольной кухне принимали. Я им говорю: «Хлопцы, поешьте с нами торгони». Это такое венгерское блюдо, если ты не знаешь. А норвежец меня спрашивает с ужасом: «Торгни надо ела?!». Будто я ему хины горькой подсунула. Такое вот у нас недопонимание случилось. Он на второй тур выборов не остался, уехал в свои фиорды. Ему наша избирательная орда, видимо, надоела.
Так вот. В то время один парламентарий из местных, на деньги которого вещала наша «Труба», попросил меня как-то съездить с ним в женский монастырь. Чтобы было всё по уставу. Не сам, мол, мужик к монашкам припёрся, а с журналисткой. Ехали мы туда, чтобы послушать, гармонично ли с монастырской колокольни звучит колокол, подаренный им. 
И выходит навстречу игуменья. Батюшки! Смотрю: это же Юля, бывшая когда-то невестой моего сокурсника Эдика. Я о нём тебе уже писала.
Почти тридцать лет о Юльке ничего не знала и не слышала. Она как в воду канула после университета.
Но пусть гора с горой и не сходятся, а Земля-то круглая. Я, правда, в церковь захожу раз в пятилетку. Да и то, если батюшка нуждается в отпущении грехов. Один у нас тут оббивал пороги в местной администрации. Всё обещал приют для престарелых построить. Приюта как не было, так и нет. А у попа коттедж в три этажа вырос и в церкви для пущей красоты витражи разноцветные появились. Церковная «двадцатка» с одинокими старичками логистикой занимается: подъезжает к ним порожняком, а затаривается дарственными на квартиры и дома, обещая дарителям вечную жизнь в последнем приюте... Витражи, конечно, радужные получились. Радуйся, Господи!
А Эдик… Эдика давно нет. Он ушёл от нас на следующий день после защиты дипломной работы. Диплом выдали «с отличием», посмертно.
…Вечером мы отмечали свою «дипломатию» в университетском лагере «Скалка». Это рядом с самым древним в Закарпатье Невицким замком, название которого оригиналы-толкователи вроде меня читают как «невестский».
Утром Эдику надо было возвращаться домой, в Берегово, к невесте Юле. У них через два дня должна была состояться свадьба. Юля только школу закончила, но ведь ребёнка ждала. Эдик её, по своему обыкновению, в гречку утащил несозревшей.
Жених на рассвете после "дипломатических" посиделок решил в Уже освежиться с похмелья. На реку пошли вместе с Петькой Грабом. Пётр на берегу сидел, ноги только в воду опустил.
А рук у Петра не было. Руки его в плети и вериги превратились, когда он в детстве попробовал разобрать противотанковую мину, которую нашёл на линии Арпада. И сейчас гулять по линии Арпада – это тебе не променад по московскому Арбату после награждения медалью за «Талант и призвание». Линия Арпада и по сей день неожиданностей таит в себе не меньше, чем прогулки по Арбату. Но – пострашнее.
Хирургам пришлось Петю спасать, удалив ошмётки того, что было руками, по самые плечи. Пётр научился обслуживать себя с помощью ног и зубов. Тело у него было худым и гибким. Память развил феноменальную. Всё услышанное на лекциях мог воспроизвести с диктофонной точностью. Умница, словом. И душа – каких мало.
Эдик разделся, подошёл к краю подмытого, ускользающего из-под ног берега и дурашливо пропел куплет из песни, которую весь предыдущий вечер у недопитой бутылки заставлял меня патефонить:
"Вот и прыгнул конь буланый
с этой кручи окаянной..
Эх!"

Тёмная вода пошла кругами.
Пётр метался по берегу, звал на помощь – куда там. После вечеринки всё глухо и невозмутимо спало.
И Эдик Вайсброд ушёл на дно, как окаменевший керечун. Чтобы всплывать в нашей памяти крохами размокшего от слёз хлеба. И добрый, душевный, ужистый телом, но безрукий Пётр не мог спасти друга. Потому что инвалидом его сделала чья-то давняя вражда и война.
Я никогда эту «Скалку» забыть не смогу, она горящей скипкой в моём глазу во веки веков останется.
А Юля, кажется, под Бабин Вечер, родила мальчика. И оставила его на попечение государству, а сама ушла в монастырь послушницей. Её родители изначально были против её брака с евреем. И она, может быть, не смогла жить в атмосфере вечных упрёков в непослушании. Хотя могла решить свою проблему, как одна моя родственница – уехать в другой город и начать жить там с малышом вместе, у подруги, например. Или няней устроиться в круглосуточные ясли.
…Мы с депутатом полюбовались новеньким колоколом, язык его потрогали. Звучит божественно. Игуменья Мария пригласила нас выпить чаю и попробовать монастырской выпечки в трапезной. Чай с мятой был отменный, выпечка – изящна и воздушна, как ангельские крылья. Но излишне приторная, на мой вкус. Я всё это пробовала, памятуя, что гостеприимству нельзя ни в зубы заглядывать, ни брезговать им.
А депутат и игуменья тем временем беседовали о том, кто же предпочтительнее для народа в качестве президента. И мнения их были полярны. Юля-Мария сыпала цитатами из Евангелие, стращая Апокалипсисом и Армагеддоном, пугая бесом и рябым дьяволом. В общем, страшненький чай получался.
Я попыталась помочь растерявшемуся депутату Юре и сказала, что в политическом выборе опасно ориентироваться на внешние признаки, переходить на личности, мол, стоит и к сердцу прислушаться.
-Вы, сестра, грешны и неверующи, - прервала меня Юленька, - не вам о душе печься, это забота Господа нашего. А вас я знаю давно. Вы погрязли в миру и о Боге не вспоминаете. Вот и в стенах нашего монастыря я вижу вас впервые. И вы случайно сюда попали, и, вряд ли, придёте в нашу божью обитель ещё…
Мне стало смешно.
-Юля, - обратилась к ней по имени, при этом депутат посмотрел на меня восклицательным вопросом, - я верующая. Потому что верю в будущее всех своих детей, как верила и тогда, когда их рожала и растила. И щепку-скалку в своём глазе, в отличие от некоторых, вижу. От нее щемит и она до сих пор не позволяет мне глаза закрыть на всё, что было, и происходящее сейчас. Спасибо за угощение.
…Депутат нашёл меня в редакции. Я уехала на корреспондентской «Таврии», оставив его в монастыре.
-Я тебя понимаю, Ёлка, - говорил он, пока на нашей подпольной кухне настаивался обыкновенный чёрный грузинский чай. – Но зря ты так. Из тебя что-то личное попёрло. Ты ушла, а она покраснела, как свекла, губы поджала и уже только цедила сквозь них по два слова: Господи, помилуй. А я хотел всё же договориться с ней, чтобы хоть в оставшиеся до выборов дни она прихожан рябым дьяволом не пугала.
-Юра, ты надеялся дождаться в её монастыре нового рождения Христа?! Опомнись: она родила его тридцать лет тому и выбросила на помойку. Избавилась от креста своего, как от плода изнасилования. Только вот тётки, которые к ней в монастырь овцами идут, они не знают, зачем они туда приходят в белых и пушистых платочках, треугольниками сложенных и уголками книзу приспущенных. А ведь это её указатель. И всех их, верующих, эта Магдалина сзади долбёт своим клином… Игуменья… Иго – у неё. Орда её в гречке настигла.
-Мария она…
-Ну да, Мария. А у прихожанок её в мозгах давно течь образовалась. И ничего они о ней не знают. Потому что лень знать, а любопытства она же им не позволяет. И в геометрии они не смыслят ничего, в простом треугольнике разобраться не в состоянии.
-Ну, тебя и занесло!
-Да, занесло, к богу на кулички. Давай лучше чаю попьём.


МОНИТОРИНГ МАЛЕНЬКОЙ ВЕРЫ
Неотправленное письмо 24
Вчера мой почтовый ящик на мейл.ру не открывался - хоть умри. А я от подруги-писательницы жду ответ, от тебя жду. И самой похвастаться захотелось - премией. «Первая ласточка» называется. Мне её за предыдущую книжку местные коллеги-писатели присвоили. Ну, в 50 – это у меня точно «первая ласточка» - тарахтенья больными костями или так и не сформировавшимися ластами. Пришлось хвастовства ради зарегистрировать ещё один ящик на любимом тобой чутком Яндексе. Устаканилась там, хлебнув пару глотков чаю, разглядев основные функции его чувствительности и прикинув свои на него чаяния. Подруге письмо отправила, тебе доброй ночи пожелала. А тут и прежний открылся. Вернулась туда. Старый друг – лучше новых двух. Там меня дожидалось письмо моей университетской подруги Калины. Мы с ней тридцать лет не общались. Всё некогда было – замуж выходили, детей рожали-растили, мужей подвыпивших воспитывали, их чесноком, любимым у народных масс афродизиаком, по ночам дышали, работали как оголтелые.  Скажешь, утрирую? А вот и нет.  Я как-то зимним утром на работу выскочила, набросив пальто, но не надев юбки. В редакции снимаю пальто – господи, да ведь я в колготах, считай, голышом!  Не оголтелая разве?! Так весь день в пальто и вкалывала, и на вопросы удивлённые отвечала: «Ёлка, ты это что?» - «А ничего, лошадка, навьюченная в пальто».
А Калина, кажется, появилась у меня вместо разбившегося хрустального оленя Васьки, который опять в развязку ушёл, никого не спросив, и даже тридцать четвёртой «эсмэски» не прислав под Мендельсона. Печалюсь я о Ваське. Но что я могу сделать. Ему нужна не Ёлка, а собственная Лань с человеческими глазами и трепетным сердцем. Которая не побоялась бы его афродизиака.  А ему одни лоси попадаются в милицейских фуражках, и всё горделиво от него нос воротят.  Хотя одному нашему лосю-бронтозавру с генеральскими лампасами в отставке стоило бы к Ваське обратиться. Васька бы ему мигом шедер мемуаристики состряпал – тираж разошёлся бы в момент, и даже не за счёт ментовского личного состава нашей области. Васька, когда в завязке, пишет, как Бунин. У него на всякие писания своё «лёгкое дыхание» имеется. Он пишет – как дышит. Взмах пера – и не синица какая-нибудь, а журавли парят ключом. В общем, у Васьки ключ от неба имеется, а у бронтозавра – только корявая и грубая отмычка для тощих кошельков наших милиционеров.
Мне пора ключик к тебе подыскать. Ведь ты упорно не пишешь мне о том, что важно для меня. Всё с Афродитами На Цыпочках общаешься. Цыпочки, конечно, чужого обаяния, о котором ты с таким волнением мне написал в последний раз, тебе, может, и добавляют. Но это только сейчас. Да и откуда тебе знать, что из себя эти Афродиты представляют! У нас в городе одна такая «цыпочка» жила. Это в те времена, когда я с детьми ещё частную летнюю кухню с земляным полом снимала. Отношения у нас с хозяйкой были нормальными. Деньги я ей регулярно за жизнь на грунтовой основе отдавала. Уже тогда уверенно разбиралась в вопросах половых отношений на денежной основе. И в том, что ты называешь грунтовкой, тоже кое-что понимала.  А «цыпочка» дочерью моей хозяйке приходилась. Мы с ней приятельствовали, потому что ровесницами были. Она даже как-то заменяла меня в редакции на корректуре во время моего кратковременного, почти молниеносного декретного отпуска. Это сейчас наши молодые мамочки три года растят за счёт государства своих малышей. Потому что работы для них иной в государстве не находится. А в мои времена работы было достаточно, но денег не хватало даже на грунтовку. Поэтому моя старшая дочь перешла на руки приходящей няне в три месяца от роду. Няне иногда надо было отлучаться по делам, и тогда она мою дочь, как переходящее знамя ударника комтруда, передавала в руки «цыпочке».
После того, как я грунтовку основательно освоила, мне всё же отдельную квартиру дали. «Цыпочку» я редко уже встречала. Знала только, что она одно время на ночные сеансы зачастила в местный кинотеатр, на «Маленькую Веру». А вчера я встретилась со старой приятельницей, так она мне рассказала, что «цыпочка» наша, спустя годы, из Афродиты вспенилась у одесских пирсов Мадам Следящей За Отстойными Цыпочками. В прежние времена её бы на сто первый километр отправили, а теперь она обретается в тысяче и одной ночи, на шухере у «цып».  Так ведь понятно, она не грунтовку топтала, как я, а всё прикидывала, стоит ли моё половое принуждение тех денег, которые я готова отдавать за человеческое отношение ко мне и моей дочери. Мне, право, жаль «цыпочку». Она могла до сих пор оставаться Афродитой, если бы не бросила свою летнюю кухню с земляным полом. Но слишком маленькой вера её оказалась в собственные способности и в родные стены.
Ключик какой-то нашла всё же на чутком Яндексе. Я и раньше туда заглядывала в поисковик и снимки рассматривала. Помнишь, я тебе Ричи отсылала? И вдруг на фотосайте смотрю: Ричи мой, окрас, правда, неузнаваемый, но мой Ричи, точно мой! А ещё два дня спустя – лавочка моя в лесу, только лес такой, как у Куинджи, с берёзками. Но один дуб мой всё же не вырвали с корнем из фотоконтекста.  А лавочка - точно моя, из трёх перекладин, даже сомнений быть не может, ещё и пластиковый стаканчик, кем-то забытый, остался. Но почему-то лавочку «укрепили» у основания «стилом» из моего стихотворения. До чего же озорная фотография получилась! Как ответ на мой вопрос: так мы будем вместе писать?! Или каждый свою «цыпу» пусть за хвост хватает?

МОНИТОРИНГ ПОЧТОВЫХ ОТПРАВЛЕНИЙ
Неотправленное письмо 25
Здравствуй, Витя!
Я тут два дня назад сменила российский почтовый ящик на другой. По совету подруги-писательницы. Она убеждает меня, что у того, которым она пользуется, сервер – за границей. В нём, мол, сохранность корреспонденции будет понадёжнее. Да и спецслужбы, якобы, топтаться по моим письмам меньше будут.
Хотя меня спецслужбами не испугаешь. С украинскими мы тут за одним столом тосты за будущее здоровье нации поднимаем. А российские, полагаю, ко мне даже симпатию могут испытывать, читая в Интернете мою русинско-украинско-русскую ахинею. Понимают: не китайський ширпотреб всё же читателю предлагаю, не «made in China».
И с этим иностранным ящиком никак у меня не складывается. Во-первых, он неудобный – жуть. Я в нём никак не пойму, что куда и зачем. Во-вторых, я в нём сижу, как в сейфе, и, что прискорбно, никто меня там взламывать и не пытается – скучища. В-третьих, сижу в кромешной темени совершенно одна, потому что даже моя подруга-писательница, написав мне: «Ну, привет, Ёлка! Молодец, что зарегистрировалась» - умолкла почти навсегда. Я даже не уверена, действует ли переадресация с русского сервера, потому что и в старую почту мне никто не пишет. И весь мой почт почитателей на сайте куда-то вмиг исчез. Даже вновь обретённая подруга Калина ничего не пишет, хоть и выходные, и между корпением над ученическими тетрадями могла бы найти минутку для того, чтобы мне ответить.
Вообще, странное такое ощущение: осудили меня за измену родному почтовому ящику пожизненно.
Придётся мне, наверное, каяться и возвращаться к истокам своего интернет-общения. Потому что с этими ящиками действительно надо и меру знать. Вернусь я к корням своего виртуального древа, растущего в сумерках жизни на горе Меру. В общем, я опять тянусь поближе к Вите Сумеркову. Для переписки с тобой меня вполне устроит чуткий Яндекс. Тем более, в нём «ян» присутствует – значит, для моей «инь» вполне подойдёт.
Что-то в последнее время много язвить стала. А на этом иностранном почтовом сервере, кажется, можно дождаться не почтового отправления, а сплошного отравления жизни без человеческого общения. Всё – как у них там, на Западе, - страсти гамлетовские «быть или не быть» с «сибирской язвой» неизвестного происхождения в комплекте.
Что-то быстро тема почтовых отправлений исчерпалась. Не дай бог, коснуться почтовых ящиков со спецслужбами и сервисами, сразу на мелкоту сбиваешься.
До свидания.

МОНИТОРИНГ ВНУШЕНИЯ
Неотправленное письмо 26
Здравствуй, Витя!
Этой ночью мне приснился сон, в котором мне сообщили, что ты умер. И что тебя нашли в одном из столичных двориков. И что, по версии следователя, тебя убрали, потому что ты оказался то ли шулером, то ли задолжал крупную сумму денег.
В общем, настоящая пушкиниана с достоевщиной, к которой фрейдовское толкование сновидений полагается в качестве нагрузки.
Сон меня, конечно, озадачил.
Ну, понятное дело, вчера вечером с дочерью и мужем я говорила о тебе. Пожаловалась: не хочет со мной, дескать, вместе работать над книгой столичный живописец, всё время самой приходится вкалывать.
Муж смеётся: ты, Ёлка, премию свою гони-ка сюда, я махну в российский стольный град, пока ты болеешь тут, и мы с ним по-мужски поговорим о вашем совместном предприятии.
Легко ему шутить – он книжек не пишет.
А я попробовала всё же разобраться: что за чувства испытала во сне.
Чего не было точно, так это ужаса. Была толика сожаления – как редкая капель с крыши при нулевой температуре, и упавшие долгожданным в наших краях снегом на голову размышления о том, что роман, состоящий из одной сюжетной линии, окажется однобоко провинциальным и ждёт его не успех, а захолустные пересуды.
Да, я уже смирилась с мыслью, что соавтора у меня не будет. И даже придумала, каким образом поверну сюжет, чтобы обойтись без партнёра, то есть без тебя. Мне и без Аистова, которого ты вместо себя сватал, придется опускаться из поднебесья.  У него забот – полон клюв. Правда, в отличие от тебя, он решительно настроен дружить со мной и в озабоченном состоянии. Утром я ему написала о своём сновидении. Потому что Аистов о снах всё знает. Он мне даже визитку свою как-то прислал с изображением цветочка - белой сон-травы.  И он меня успокоил: Ёлка, это к необходимости перемен в отношениях с вашим другом.
Мне сразу пофантазировать захотелось об этих переменах.  Думаю, вот сяду, напишу тебе всё как есть – и ты ответишь мне в своей смешливой манере: Ёлка, что за страсти гуцульские! Никуда я не пропал, тружусь с кистью на площади,  чтобы летом в вашем Рахове было за что настоящего баноша попробовать и лижнык жене Жене в подарок купить.
Но все эти мои фантазии ломаного гроша не стоят. Потому что у меня есть мой жизненный опыт, которому я верю. А он мне диктует совершенно иной финал романа и подсказывает, что достоверность событий в моём произведении, если я его закончу без твого участия, будет поставлена под сомнение читателями. А тогда зачем писать?
Нет, зачем-то это надо делать. Хоть и не совсем понятно, зачем. Я, например, долго не могла понять, зачем в румынско-русинском селе, которое на границе с Закарпатьем, реально умерших людей хоронят на кладбище под ярко расписанными надгробними памятниками с юмористическими, а иногда и саркастическими эпитафиями. Весёлый такой погост. Наверное, единственный в мире. Если бы Гоголь на нём побывал, он бы точно второй том «Мёртвых душ» в здоровом русинском гуморе дописал, издал и в деньги его преобразовал. Да хоть и в Америке, как это позже Энди Вархолу удалось.
Жаль, нет возможности в Румынию на юморное кладбище вырваться. И вот я уже цельный месяц без особого юмора сосредоточиваюсь на банальном и ничуть не веселящем редактировании написанных глав.
А тут меня ещё угораздило заболеть. И всё, что я сейчас могу, - это спать и сны смотреть.
Болела бы какая-нибудь впечатлительная На Цыпочках, она бы из своего сна такое предзнаменование извлекла, что господи ты боже мой! Но я же не совсем отъявленная недотёпа, Фрейда читаю, до Юнга добираюсь. И потому понимаю, что мне просто твоя молчаливая и угрюмая тирания осточертела, как Украине когда-то неуступчивый диктат России надоел, - вот ты и умер в моём сне.
А русинам так даже и без Фрейда физиология сновидений понятна, она у них в поговорке: «Дурный спить – дурное му ся снить».
Ну, а к больным, известно, вообще всякая хренотень из снов является.
Я поначалу думала это письмо не выставлять на сайт. В первую очередь, о твоём самочувствии забочусь. Я ведь немало о тебе знаю. Хотя бы то, что ты ужасно переживаешь за своё спокойствие и опасаешься быть обвинённым в неприличном поведении. И ещё боишься моих внушений и потому всё норовишь переписку со мной на сайт вытянуть - мол, на людях скандалить не буду, постесняюсь.
Но я давно перестала быть стеснительной, и знаю, что страх можно вылечить. И, на всякий счастливый случай, сие письмо на сайте размещу. Эту идею мне подсказала вчерашняя переписка с коллегой Аистовым о пользе шоковой терапии в таких двухсторонних отношениях, которые уже оскомину вызывают и навязли на зубах.
Может, такая встряска чувств и России с Украиной нужна. Хотя, наверное, в межгосударственных отношениях лучше всё же обойтись без применения средств, способных вызвать пароксизмы затянувшегося обоюдного неприятия.
А вот межличностные связи таким способом улучшить можно.
Для моего мужа, например, шоком оказалась моя болезнь. И он, вместо удрать в субботу из дома, чтобы с друзями по своему обыкновению помечтать в каком-нибудь «Бункере» или «Экселенте», с утра взялся вытряхивать коврики и чистить их вовремя подоспевшим снегом. И у него сразу иного толка опасения появились: а вдруг мой бронхит затянется от избытка пыли в доме?! В общем, чувство ответственности у отца семейства возобладало. Теперь, даже болея, дышать стало легче. И воодушевление появилось – от того, что произошло всё это без каких-либо внушений с моей стороны.
Я ещё одну историю вспомнила об оздоравливающем воздействии шока.
Знакомый у меня имеется – талантливый колега-журналист. Ему нравится быть всё время на виду. Думаю, это у него от комплексов, сформировавшихся ещё в детстве, когда его в упор даже родители не замечали. И это его желание выпячивать себя подчас смешным выглядит. С чем нужно, конечно, мириться. А было дело, когда его демонстративность показалась мне вызывающе неприличной.
Тогда ушёл из жизни наш признанный поэт. Он хоть и болел давно и долго, но всё же смерть его оказалась неожиданностью и потрясением. И для семьи, и для меня – он был в нашей «Трубе» первой скрипкой. На виртуозном владении инструментом, которым являлось его слово, и держалась наша газета.
Вечером в день похорон на одном из сайтов появилась информация коллеги-журналиста о скорбном событии. В сопровождении снимка. Нет, не с изображением людей, пришедших попрощаться с поэтом, коих было великое множество. Это было фото нашого скрипичных дел мастера… в гробу.
И я не сдержалась, и сделала в чате - не под анонимным ником, а от собственного имени – такую выволочку журналисту, что он обходил меня десятой дорогой ещё года два.
Конечно же, такая фотография нужна была – для архива литературного наследия выдающегося поэта и исключительной души человека. Но бить по чувствам родственников в день его похорон?! Мне это показалось циничным и неприличным, даже если отбросить двусмысленность, которая напрашивалась от сочетания фото и заголовка - «Таким мы его запомнили».
Но ты знаешь, для этого журналиста мой комментарий на сайте тоже ведь оказался шоком. Причём, исцеляющим от слепоты в отношении меня. До того случая он поглядывал на меня с пренебрежительным снисхождением. Мол, какой толк от этой общипанной курицы в местной неэлитарной журналистике, она ведь не способна даже о себе заявить.
И я отличилась два дня спустя. Потому что я ведь тоже грубейшую ошибку допустила – озаглавила некролог памяти друга-поэта «Он ушёл в Лету». Но коллега понял, что всё это у меня случилось от переизбытка печальных чувств, и промолчал. А мог ведь и язвительной репликой ответить в своём средстве массовой информации.
Теперь мы с ним свои ошибки обсуждаем, непринуждённо подтрунивая друг над дружкой, но не выносим на люди громогласных внушений.
Поэтому, как видишь, шок – это не всегда страшно и опасно. И пусть для тебя шокирующим окажется моё решение рассказать о сегодняшнем сне, но я от своего намерения не отступлюсь. До тех пор, пока не смогу сама убедиться, что намерение моё ошибочно и что оно продиктовано ошибочными побуждениями. Наверное, стоило еще поспать. Сон не требует ответственности.


Рецензии
Мне нравится читать ваш роман потому, что ваша ЛГ пребывает в поиске всё тех же персональных смыслов, что и большинство из нас – поиске любви, смысла жизни, творческого вдохновения, умения выстраивать отношения с окружающими, как реальными, так и виртуальными. Во время чтения складывается ощущение такой задушевности, будто мы с вами, пани Ирина, сидим на кухне и просто выговариваемся, причем, не “бла-бла-бла-у невестки бородавка”, а умиротворенно, с философскими отступлениями, с лирическими нотами, насыщая речь метафорами. Эпистолярный жанр как раз очень подходит к такой манере изложения – плавному течению потока сознания, когда переплетаются настоящее и прошедшее, возможно переходить от темы к теме из письма в письмо.

Из того, что особенно мне понравилось – фрагмент о голубой глине, о черной собаке и размышления о том, что мы обрастаем деревьями.

Пишите, пани Ирина, продолжение!
Творческих успехов,

Елена Иваницкая   08.02.2012 10:04     Заявить о нарушении
Елена, спасибо большое за то, что нашли время и желание прочитать.
Пишу, конечно. По-моему, самое трудное в этой работе - не сбиться на иную тональность, расставляя отдельные ударения, и не сфальшивить.

Ирина Мадрига   08.02.2012 12:12   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.