Инкунабула. Глава восьмая. Хранитель времени

 Я  шел по улице Коммунистической. Здание библиотеки в аппендиксе которой  теснился домужур  было тем магнитом, который притягивал меня  не только стремлением разобраться в масонских таинствах. С одной стороны дом журналистов был  по причине моей причастности к похоронной бригаде чуть ли не вторым моим местом работы, с другой – где, как не в чертогах книгохранилищ, я мог почерпнуть объяснения  возникшей между мною и  коматозным полутрупом медиумической связи. Разобраться в этом мне хотелось вдвойне по той простой причине, что  меня крайне интересовали сообщения с театра военных действий битвы в которой  прозрачнокрылые уэнги  должны были задать трепку мерзким и липким гургам. Да и с не признающими ни тех, ни других Уничтожителями Времени не всё было ясно. Я лопатил старинные тома  и новомодные издания. Я бдел  в зале переодики и зависал у полок в книжных магазинах. С картинок, гравюр и фотографий ломились маги с волшебными кристаллами и производящими чудеса сферосами, полчища нечести и зависающие в лучах солнца ангелы, пылающие на кострах и летающие на метелках ведьмы.
 
Стоило нам  обработать и отправить в последний путь очередного ветерана, как я выкраивал время между подготовками передачек и выходами в эфир, чтобы подышать пылью фолиантов.
 
И вот надышавшись этим кокаиновым порошком, я, просветленный, выходил на воздух. Отгадка происходящего со мной и окружающими была совсем рядом. Она  маячила и дразнила. Всё дело было в откопанных мною в одной из книг подвергнутых трепанации черепах древних майя! В опытах со временем и свободными перемещениями в нем, освоенным розенкрейцерами с помощью  perpetuum mobile temporus.   В  моей ладошке грелась Алисина птичья лапка. В свободной её руке покоился залетевший в форточку и подобранный ею в читальном зале воробушек, с разгону так тюкнувшийся в стекло, что сколько Алиса не дула ему в клювик, он закатил глазки – и застыл, оцепенев. Прочитав в газете объявление чучельника, Алиса уговорила меня пойти к нему, чтобы изготовить из птички маленький памятник всем воробьям, погибшим от непрошибаемых стекол, кошачьих лап и мальчишеских рогаток. Адрес в газете соответствовал адресу Дома под часами. Имелся и телефон Чучельника Ханса Штоффмана. Но мы решили посетить его без предварительных звонков. Чучельник жил под самой крышей, в том самом подсобном помещении, в котором помещался часовой механизм столицесибирской Спасской башни.
-- Сделать чучело из воробья? - отворив скрипучие двери, поднял старик густые альбертэншьтейновские брови.—Извольте… Возьму недорого. Через три дня зайдёте. Тушка должна полежать в специальном растворе…

  Прошаркав тапками через комнату, он положил  воробья на уставленный склянками с надписями стол, где в определённом порядке лежали  скальпель, игла, нитки.
--Воробей, конечно, не пеликан и даже не ворона, но сделаю всё как надо…Вам на какой сучок его посадить—кленовый, тополиный, сосновый? –перебирал он похожими на ветки руками лежащую на краю стола  кучу хвороста, прутьев, коряжника, среди которых там и сям желтели или краснели похожие на пламя язычки листвы. Казалось – это сорочье гнездо вот-вот пыхнет и зачадит костерок.
--На кленовую! –отозвалась Алена. – Чтоб как в жизни…
--Я тоже люблю, чтоб если утка—то камыш, а если сова—мышь, - невольно выразился он в рифму и, ухмыльнувшись такой удаче, взял воробья в корзинку ладони и, понянчив его там, произнес  несколько непонятных слов.

 Воробушек порхнул крылышками, крутнул туда-сюда головенкой, встрепенулся, вскочил на лапки,  и, сделав круг по комнате, - стремглав вылетел в открытую форточку.

-Ожил! – воскликнула Алиса. Я подозрительно взирал на старого фокусника. Мне показалось было, что чучельник попросту выбросил воробья на улицу. Чтоб не возиться. И его, брякнувшего о крышу роняющего с дуги искры троллейбуса, уже  раскатывали в лепешку наезжающие колеса. А то взял да припрятал в кулаке трупик птахи, а из рукава выпустил живёхонького  чирикалу. Но позже, тщательно, обследовав  асфальт возле Дома под часами, я ничего такого не обнаружил.
--Вот!—улыбался Чучельник(теперь он был достоин называться с большой буквы).—Получилось… А  приезжал  тут ко мне как-то  один… У него дом в деревне Чумаки…

Мы с Алисй переглянулись –дом в Чумаках нам был известен. Это была отшельничья келья Михаила Савкина…

-Так вот он попросил наделать чучел, чтобы проверить деревенские легенды об оживающих покойниках…
-  А больше никто не обращался? – разглядывал я двери в боковой стене, за которыми, как не трудно было догадаться, была называемая «тещиной комнатой» кладовка квартиры Алекса Буранова. Выходило, что это никакая не кладовка, а  черный ход, соединяющий приют вдохновений Алекса вот с этой лабораторией по препарированию живых существ.
- А почему вы об это спрашиваете? – спросил Чучельник. Он подозрительно походил на звезду столицесибирского эфира в гриме и  опереточном наряде факира, фокусника , колдуна.
 В это время раздался щелчок. Это на фасаде здания перескочила не видная нам отсюда стрелка, а здесь пришли в движение обнаженные, как потроха раскромсанной курицы, шестерни…Мне показалось странным, что за время нашего пребывания в лаборатории чучельника, в недрах этого металлического кишечника вообще не наблюдалось никакого  движения, потом колесики с зубчиками тихонько провернулись назад, словно опасаясь расплескать незримый элексир из невидимых ведерок, скаконуло с зубца на зубец анкерное коромыслице, и вот,  передумав вращаться вспять, шестерни ринулись нагонять упущенное.
 В глазах зарябило. Двери растеклись сизоватой дымкой и в глубине кладовки –одного верхом на детской коляске, другого  на велосипеде, третьего в ванночке для малышей- я увидел себя, Сёмушкина и Филимона – неподвижных с стекляшками вместо глаз с зашитыми через край нитками губами. Я смутно припоминал, как после того, как задвинулся шифоньер и с мы оказались в ловушке, открылись двери с другой стороны и пятеро дюжих молодчиков в клепанных кожаных куртках, хроповых штанах, бутсах с кованными заостренными носами и темных очках, выцарапав нас из кладовки взялись отделывать мнимых сотрудников санэпидстанции цепятми, кастетами и арматурными прутами. Я ещё был в памяти, когда с меня сорвали противогаз вспороли одним взмахом финки одежду  -и я  ощутил спиною холод препараторского стола. Дробно пробарабанили ноги тех, кто задал нам трепки, взревели моторы мотоциклов за окном. Последнее, что я увидел было Лицо склонившегося надо мной с ланцетом Чучельника.
- Ничего. Вынем внутренности, полежит немного в рассоле, набьем его ветошью – и будет прекрасный экземпляр! За волюту пойдет!
 Что же касается  эпизода с милиционером, протоколированием, хэппи эндом нашего налета на квартиру Бусова, то его я мог объяснить лишь тем, что , попав в поле действие луча прибора фон Розена, мы распались на бесчисленных двойников. Это и позволяло мне находиться  сейчас в кладовой изувера, выделанным, набитым тряпьем, зашитым нитками через край, приготовленным на продажи за рубеж  и быть живым и невредимым. Я потянулся к ручке, но  в часовом механизме опять что-то щелкнуло и двери исчезли.   
- Так вот! – взял меня ласково за плечи Чучельник и отвел от стены. – Принесенных  тем мужчиной  уток, я уже не имел права оживить. Пришлось бы  передвигать время на сутки, а то и двое в прошлое. Что было бы! Покойники бы начали выходить из гробов. Кажется фамилия его Савкин и он был заядлым охотником. Я говорю был, потому что за стеной, на которую вы с таким интересов взирали живет хорошо вам с дества известный радиожурналист Алекс Буранов. Он рассказывал о том, что ваш товарищ попал в автокатастрофу. Сочувствую. Соболезную. Его уже не оживить. Слишком долго лежал в холодильнике морга. Так же как и предоставляемый им материал для чучел. Ведь он, бывало, держал все свои экспонаты в холодильнике по неделе… Время, знаете ли, молодые люди… Когда приходит время умирать, возникает неодолимое желание повернуть время вспять, и тогда ты призываешь на помощь целую рать помощников, но тщетно—опять  выразился он в рифму. -- Начинаешь ценить каждую минуту, каждую секунду и даже мгновение. Ведь всякий раз, отодвигая даже одно мгновение неумолимо бегущего времени на его прежнее место, можно жить вечно. Только что я продемонстрировал вам, как вернувшись на пятнадцать минут в прошлое можно оживить воробья…Так что все, кто погиб пятнадцать минут назад под колесами автомобилей, сейчас спокойно шествуют дальше. Вместе с перемещением времени, я произвел небольшое смещение в пространстве, чтобы автомобиль и пешеход могли разминуться. Впрочем, вполне возможно, никого и не сбило и это я говорю в смысле гипотетическом…  Правда для умерших от инфарктов и раков и ожившим эти пятнадцать минут будут лишь краткой отсрочкой, но что поделать… Ну а для тех, кто скончался из-за недогляда медперсонала, какой-нибудь там не подсунутой вовремя кислородной подушки или неумелых манипуляций акушерки с захлестнувшейся вокруг горла новорожденного пуповиной – будет предоставлен ещё один шанс. Ещё одна попытка --либо  остаться на том свете либо явиться в этот мир…
   
--Ну и как же это вам удается? – подобно краю крыши, под которым копошатся и пищат желторотики,  выронил я из-под верхней губы жадного до познания внешнего мира синюшного птенца любопытства.
--Простым усилием воли, чтением заклинаний и знанием секретов, переданных мудрецами веков. Инкунабулы, знаете ли! -- протянул маг руку-ветку к этажерке за маленькой книжицей в сером переплете –и та, взмахнув страницами, обратилась в серого, яростно машущего крыльями воробья. Коридоры времени существуют, молодые люди. Как бы это ни казалось фантастичным. Жаль, что вместе с благородными и нравственными людьми по ним перемещаются и негодяи. А еще хуже того –мухи.
- Как мухи?
- Не знаю, каким образом они проникают туда, ведь они не могут нажужжать заклинаний, но это так! И еще –мотыльки! Терпетьне могу когда очень много мотыльков-они такие надоедливые…Кто-то запустил их в коридоры времени для каких-то целей. Мотыльки летят на запах меда и цветения,  мухи –на запах тлена и гниения, но что-то их объединяет. Не удивляйтесь, если  мотылек или муха  появятся среди зимы. А всё – сила заклинаний, природа которых так до конца и не изучена! Собственно, и выходы в эфир –это тоже заклинания, воздействующие на людей подобно молитве или проповеди. – переключился его заклинивший на заклинаниях голос на бархатистые регистры голоса Алекса Буранова. – Не зависимо от того –какие слова произносятся. Есть частоты, которые воздействуют на подсознание непосредственно.
- Но это же жутко! Превращение людей в послушных роботов!
- Ничего страшного! Просто речь о том, кому будет принадлежать это грозное оружие. Достаточно маленькой коробочки в эфирной аппаратной радиокомитета, своеобразного декодера, переключение рычажка которого ваызовет массовые беспорядки. Да что говорить – вы же знаете это от вашего приятеля Сёмушкина! – улыбнулся Чучельник и я окончательно убедился  в том, что  это загримированный Алекс Буранов, морочающий нам голову со своим закомуфлированным под кладовую потайным ходом в свою подпольную лабораторию.
 Только что ожившим и порхнувшим в форточку воробьем моя мысль порхнула над улицей.
 Эйнштейноликий дворник поднес жарптицево перо спички к возлежащему на газоне малахаю хвороста, в котором виднелись собранные им, испещренные  загадочными письменами бумажки, и, пыхнув, костерок выпустил на волю клуб дыма.      
 Выпархнув из дымного облака, воробей пролетел над улицей Советской, капнул на купол собора, на крышу отъезжающей от перрона электрички и перепорхнув через Обь, пляж с грибочками, под одним из которых раскачивались в камасутровой нирване он и она, не обращающие внимания на глазеющих на них из окон  скользящих по мосту троллейбусов, авобусов и легковых, влетел в отворенные двери радикомитета и, обратился в следователя прокуратуры Севостьяна Наумовича Воробьева. 
    «Следак» открыл красненькое удостоверение и, взглянув в него, я удостоверился, что вижу подъезд, лестничную площадку на последнем этаже Дома под часами, себя и Алису. Мы тщетно пытались отыскать двери указанной в газетном  объявлении квартиры. Ни каких дверей не было. Вместо них на стене коридора я увидел размерами с плакат предвыборной кампании фотографию подвизающегося в бизнесе  бывшего прокурорского работника с оттиснутой на уголке фиолетовой печатью. Сбоку, поверх известки были грубо наляпаны фамилия, имя, должность…
 - Так значит , говорите, коробочка? – насупил брови Воробьев. – И вы с Сёмушкиным и тремя  активистами из общества «Не запамятуйте» пытались её отыскать в аппаратной студии, чтобы предотвратить в городе и даже стране массовые беспорядки?
- Это так! – ответил я чувствуя, что у меня вместо потрахов в животе зашиты ношенные колготки бусовской жены, а чего хуже древние  чулочные изделия его тещи.
- И вы что-нибудь нашли?
- Да. Нашли.
-Что же?
- Мы обнаружили декодер. Но они успели его отключить!
- Кто они. Потомки хазар?
- Ну вот вы без меня знаете!
-- И вы считаете есть какая-то связь между побившим хазар князем Святославом и вашими действиями? – спросил Воробьев, и орнито-логично крутнул головой.
-- Связь всегда есть! – хохотнула окончательно выводя меня из лабиринтов сновидений Надежда Сергеевна. Я опять заснул за расшифровкой  пленки, голоса на которой молотившие какую-то ахинею про намолоты преобразовались в сказ о битве двух внеземных цивилизаций за  планету Земля, по  которой ползал не ведая о том, что происходит в четвертом измерении  пластающий чернозем лемехом тракторишка с мужиком-телогреечником в кабине. И всё-таки это был не совсем сон. А внезапно открывшееся оконце в то самое измерение. В момент пробуждения, я мог видеть, как один в дворянском камзоле, другой в мещанском кафтане, третий в рясе священника, склонились над хитроумным прибором, из которого вырывался струящийся луч.
 --Я имею в виду связь между смертью Михаила Савкина и смертью Джона Леннона! –выпучил глазик Воробьев, выкладывая на стол свежий номер «Ровесника» с описаниями кумиров тлетворного Запада. -- Говорят, на месте происшествия был некто в кругленьких очках, с патлами до плеч. И что на его майке, на спине, было видно пять кровавых пятен…
-- Думаю – вряд ли! – выронил я из под стропил второго синюшного птенца по той простой причине, что крыша съезжала от глюков, видений и невпопадных вопросов. Мне-то уже понятно было, что в момент поглащения сущности Михаила поселившегося в  канализационной системе солицесибрска до неимоверности разросшимся  гургом  в ситуацию пытался вмешаться  уэлг, представший в образе Джона Леннона, но как  было объяснить это  примитивному «следаку», которого в скором  будущем тоже должны были полотить гурги.    Верный признак гургизации – перепонки между пальцами, приседающая походка, пятна слизи с резким запахом  остающиеся там, где прошли эти чудовища.

В самом деле-связи между Джоном Ленноном и Мишей Савкиным не могло существовать даже в сноведенческом бреду. Так как Леннон был электрогитаристом, а Миша из музыкальных инструментов признавал только балалайку*, с  такой же маниакальностью как акын-баши топшур. Или оглашающий улицы Кабула молитвой имам имя Аллаха.  Леннон был величайшим стилягой в мире. А Миша, похваляясь, и, по-эсэсовски скалясь, делился тем, как  участвовал в бригадмильских рейдах по разгону  приверженцев узких брюк, башмаков на «манной каше» и коков Элвиса Пресли.** Ну, ничегошеньки не связывало Мишу с великим ливерпульцем. Хотя они и были современниками. Марк Дэвид Чепмен застрелил Джона Леннона из ковбойского кольта. Водила самосвала протаранил  Михаила Савкина «оружием», которое не утолкаешь за ремень штанов, не всунешь в кобуру. Сумасшедший Марк начитался Селенджера и даже имел во время убийства при себе книжку «Над пропастью во ржи». В Мишиной же истории рожь имела какой-то символический смысл лишь по той простой причине, что, как в пропасть плюхаясь в креслице напротив стола Надежды Сергеевны, чтобы травануть еврейский анекдот, он  оказывался под полочкой, на которой стоял кувшинчик со сноповидным  букетиком из ржаных колосьев, то и дело сваливавшийся – и тогда завзятый антисемит Мишенька, резвясь как ребенок, ловко подхватывал его: в сельхозинститутской команде он был классным вратарем.*** Наконец, убийца Леннона бредил рок-н-роллом, желал стать кумиром фанатичных толп и даже женился на японке старше себя, чтобы во всем быть похожим на свое божество. Миша сходил с ума по харизме писателя-деревенщика, желал выглядеть в глазах окружающих совестью нации  и холостяковал, хотя и был когда-то женат на двух женах и не имел детей от первого брака но, как выяснилось позже прижил сынишуку и дочь--во  втором. Да и Девочка с Сачком вполне могла быть его дочерью: никто не знал – скольким зазнобам платил Савкин алименты. Как никто не мог объяснить – почему его можно было одновременно увидеть в разных концах города и даже области. Мне –то понятно было. Что это следствие гургизации Михаила: слившись с канализационным монстром, он  обрел способность двоиться, троиться, плодить двойников. Платой за такую завидную способность были рано обнаруженные зловонные кляксы на полу, жабья походка вприсяд, которую все объясняли приверженностью Савкина к народным танцам. Так что – чего уж общего! Леннон вон даже разувшись босиком и вместе с другими битлами пересекая размеченное «зеброй» шоссе, не оставлял никаких следов, в Михаил частенько, будто бы только что с охоты или из похода по грибы-ягоды,  являлся в редакцию в резиновых сапогах, в которых хлюпало и из которых несло болотом.  Вот разве только помещенная радом с журнальной  заметкой фотография обложки  битловского альбома «Оркест клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» была в тему. Да рассуждения автора эссе о том, что битлы, на много ладов хохмившие по поводу смерти Маккартни  в автодорожной катастрофе и подмен его инфернальными двойниками, накликали беду.

Продолжение К. Лученкова рассказа во время мальчишника в «Пятихатке»

Вот так, из за дурацких домыслов Сёсушкина  по поводу приборчика,  предназначенного дл манипуляций частотниками, мы и попали в разработку. Мы крепко неследили. Следак Воробев оказался не следователем прокуратуры с фамилией позже появившейся в списках кандидатов в депутаты(это был совеем другой внешности человек), а  сотрудником конторы глубокого бурения, фамилии которой мы так до сих пор не знаем.   Возвратясь к реальности, я все же установил, что я нахожусь  кабинете следователя, по ту сторону его дверей. Что за окном мотается похожая на цепляющуюся за остатки здравого смысла руку кленовая ветка, на ней удерживается вцепившись в свой насест нахохленный воробей и подсовывающий мне бумагу для подписи Воробьев*, таинственно произносит:
-- Знаете ли! Дело времени. Банде требуются свежие покойники. Чучела препарированных и выдержанных в рассоле людей для экспорта. Эти экземпляры выставляют на престижных европейских выставках авангардного искусства. Все это делают люди в белых халатах. Как-то в этом задействован и НИИЭТО. Все они совершенно не похожи на бандитов. Просто разбирают тела на донорские органы—и продают их за валюту за рубеж. Ну а сами тушки – бальзамируют и делают из них чучела- скульптуры.  Доходный, знаете ли, бизнес! Вот мы и хотим выяснить – не подстроена ли кем эта автокатастрофа? Им нужны свеженькие экземпляры. И  они маскируются под похоронный кооператив…

  Глядя на следователя Воробьева и его орнитологического двойника за оконным стеклом, на ветке, я  прокручивал новые и новые версии происшедшего на перекрестке. Меня смущал и странный мундир следователя и то, что на плечах у него красовались эполеты.  Теперь я стремился взглянуть на происходящее уже в сослагательном наклонении.    Ведь сейчас сплошь и рядом пишутся  истории в сослагательном наклонении. Я был убежден, что мне не пришлось бы сидеть вот в этом похожем на светлый чертог психиатрической лечебницы  кабинете, если бы вот этот воробушек  склюнул бы того домельтешившего до проезжей части мотылька, чтобы девочка с сачком не выбежала…Не худо бы было, если Посланец(этот чистильщик  всех и вся, представитель расы  альгудов ) и его команда, рыская по лабиринтам времени на ревущих мотоциклах разрядил бы в того мотылька свое помповое ружье и  жалкие хитиновые ошметки чешуекрылого разлетелись бы в пыль, смешиваясь с пороховыми клубами. А ещё лучше было бы, ежели бы черный ризеншнауцер не перебегал  дороги, а я не читал  инкунабулы из Мишиного кейса. Но проблема в том, что это текст существовал уже помимо  каллиграфически украшенных, витиеватых букв на тронутом желтизной пергамене.  Он мог в любой момент воспроизвестись в виде голоса или оптически, словно возникая в фокусе луча, направляемого видными в открывающиеся оконца экперементаторов. Иногда он возникал из диктовок   впавшего в кому моего двойника.  Как я предполагал, он был  следствием рекрутирования меня в войско прозрачнокрылых уэнгов.

Продолжение записок фон Розена

Для своих оккультных предприятий я все же решил немного углубившись в тайгу, найти какую-нибудь глухую заимку. Здешний бор называется Кара—Каанский, то есть бор Черного Хана, этого-то мне и нужно. Черного Хана или Черного шамана, но что-нибудь почернее, позловещее, место, куда не ступала бы нога богомольных казачков–раскольников или фанатичных миссионеров-никонианцев. В Байрах –хорошо. Там в березнике, на поляне над обнажившимся камнем ещё сохраняется капище и шаманят кеты, но на другой стороне Туйлы срубил церковку неистовый монах-отшельник отец Константин и ведет миссионерскую деятельность, как в кетском  селении, так и в Вертково, куда бежали не то скопцы, не то хлысты, а  угрюмый, выращивающий чеснок и верующий в антивампирическую силу осины  отец Константин  называет эту деревню  клоакой грехопадения и прибежищем вампиров.Он нарёк вёртких да оборотистых вертковских чертковскими, говорит, что ими вертит Сатана и сильно ругается по церковнославянски. Подселившуюся неподолёку общину  Константин нарек вертепом ересей и прозвище Ерестная как прилипло. Вертковские  и ерестнинские несколько раз ловили отшельника за неблаговидным делом и побивали камнями. И было за что. Ночами монах приходит с заступом на кладбище, откапывает гробы и, вскрывая их, вколачивает в трупы заранее заготовленные осиновые колы. Деревенские начали охотится на него с тех пор, как не желающие упокаиваться покойники, стали сбегать от Константина, покусали его – и теперь все считают, что он сам вампир. Константин рассказывал мне, что эти меры по пригвождению покойников он вынужден был принять, поелику во время камланий на капище в Байрах( казаки называют это место Бугры) на тамошний Брокен слетаются все покойники, а место передышки во время путешествий-левитаций туда и обратно – колокольня его церковки.
- Обсядут колоколенку, крест, купол, раскачивают стены, воют, заглядывают в оконца, повиснув вниз головою, а начинашь читать тропарь—визжат стучат перепончатыми крылами. Скоко раз ужо крест сворачивали, звонаря с колокольни стаскивали… А то волк  проломится сквозь алтарь и прям на грудь мне – ну я его тогда чесноком, крестом и молитвой…Тут же истаиват как дым. Токо серой вонят. У них два шабашных места – в Байрах –и на Лысой Макушке, ближе к Ерестной. В Байрах  камлает Белая Шаманка Сахотэ-Алунь, которая говорит, что она пришла с неба в огненном камне, бывала на Луне, и может обращаться в сохатую лосиху. А  я видел у неё за спиной прозрачные крылья. Бесовица  походила на насекомое. Этот вид бесов не ладит с другими- зелеными и липкими, которых от алтаря только святой водой отвадить можно. А так лезут, пузырясь. А капнешь освященной влаги – дым, пар, дух смрадный.  На лысой Макушке – Черный Шаман бесится. И он баит, что по небу летать могёт. Так я сам видел, как он зеленеет и обращается в скользкого беса…
 Так говорил Константин, а я записывал. Все это было крайне любопытно для продолжения наших, Ханс, опытов с управляемой реинкарнацией, но казачки, отец Константин, который мог донести в волость или генерал-губернатору не по злобе, понудили меня поостеречься–и потому я выбрал деревню Чум-аки, имевшей как и почти все селения здесь второе русское название Чумаки.  Это не так далеко от деревень с характерными некрофилическими именами.  Мереть, что почти то же что умереть  и Чингис, именованного в честь императора, чьи кровавые дела представлять излишне. Итак, умерев  для всего окружающего мира, словно зачумленный прячась от соглядатаев,  затерянный в  океане сибирской тайги, омывающей  материк  скифского Алтая, я возобновил свои опыты. Отправился я в Чумаки под предлогом исследования тамошних суглинистых пород на предмет содерджания полезных ископаемых, а однако занялся тем, за что и был подвергнут опале и сослан… 
   В избе, срубленной Федором Лучшенковым с помощью выкупленного мною по соизволению генерал-губернатора Томского  ссыльнокаторжного с вырванным языком, я и разместил свою алхимическую лабораторию.  Об этом, якобы участвовавшем в пугачевском бунте каторжанине, записанном в караульной книге  крестьянином Игнатием Савкиным, ходили легенды. Казак из охраны крестом божился, рассказывая, что Игнатий однажды заговорил ему кровь от пореза саблей. Другому и вовсе приставил отрубленный во время колки дров палец, прочел заклинание, и тот мгновенно прирос. Третий жаловался, что Савкин, мол, ночами оборачивается в волка – и, кусая спящую охрану, сосет кровь. Казак видел, как Игнатий, набегавшись, и, пройдя сквозь стену, снова появлялся в арестантском бараке и, всунув лапы в кандальные кольца, превращался в человека. А жена этого казака рассказывала, как Игнатий явился  однажды в баню, где мылись бабы, голым мужиком с головою волка –и со всеми бабами вступил в связь, доведя их до безумства. Причем самим бабам мерещилось, что у них головы превратились -- в щучьи. 
 Я с интересом слушал все эти имевшие явный хлыстовский характер легенды. С тех пор, как Ангальт-Цербтсткая дважды выкинула, секты расползались по лону России, подобно её оживающим эмбрионам, шевелящим перепончатыми ручками, взывающими к новым воплощениям. То там появлялся кузнец –Христос с опостолами и женой девой Марией, то в другом месте беглый крепостной-Иисус опять таки при полном взводе апостолов  и непорочной девой. Сжигали себя в избах, ожидая прихода кометы( монахи в Оптиной делали записи явлении новых, неведомых дотоле бесов)*, самоистязались и совокуплялись во имя рождения Христа непорочного, а как только Церберша на троне стала истекать сучьим соком, требуя новых и новых бриллиантовоглазых кобелей, вновь обретаемые Россией Савоофы и Христы впали в ересь скопчества…Неистребимая зараз полыхнула, охватывая и окрестности империи.  И опять стали проступать на имперском теле оспинки. Через гроб и землю тело вечно юного рыцаря-императора Петра II, отдавало заразу земле –и лилась из чаши Ангела горящая смола –и пылали, золотясь гнойными языками пламени, избы с самосожженцами…
 В такой вот  избе мы и возобновили попытки  прободения времени. Все части perpetuum  mobille temporus  были в сохранности. Хрустальные орехи, рубин с начертанными на  нем символами тетраграмматона ( его я позже приказал вделать в рукоять моей шпаги), оптические стекла и противовесы из тончайшей золотой фольги, собранные, успешно функционировали. Странный и страшный парадокс  изобретенной нами машины заключался в том, что она порождала двойников.  Они приходили   благодаря воздействию  на субстанцию четвертого измерения, но эти подобия были не совсем людьми. Одни из них  обладали свойствами текучей светоносной слизи, другие в одном из своих метаморфозов походили на изящных насекомых.  Розенкрейцеры называли те или иные воплощения этих субстанций живущими в водах ундинами и обитающими в эфире сильфами. Обитателей третьей, способной, испарить, испепелить, разложить на первоэлементы  существ этих двух  стихий называли саламандрами.   Но я решил придерживаться названий, почерпнутых из бестиария, составленного отцом Кириллом. Зловредных слизней он называл гургами, приходящим на помощь полубесплотных прозраснокрылов –уэнгами.  Сующих везде свой нос, меняющих обличия страхолюдин – альгудами. С первыми двумя видами инферналий я только эксперементировал, вызывая их для помощи в своих опытах.  Третья разновидность путешествующих во времени инферналий  могла испортить плоды  наших экспериментов да и навредить человечеству. Поэтому мы всячески стремились следовать предначертаниям древних рукописей буддийских монастырей, где сии путешествия по эфиру были освоены и успешно применялись.       
 Итак. Включив свой аппарат, мы открыли «коридор времени».  Вломившиеся в нашу избенку полчище подобий( многие из коих мы даже не знали как систематизировать) отправились блуждать по временам.  И в их числе неисчислимые лже-Дмитрии и псевдо-Петры III.  Да и мои собственные двойники оказались вовлечены в передряги,  коих я не предполагал, начиная сие предприятие. 
 Когда отворились скрипучие двери Шлиссербургской камеры и от удара мощного гренадерского кулака в спину я повалился на солому—я понял, что, возможно, мне предначертано разделить судьбу  Ивана Антоновича, полнейшую инволюцию коего из человека в животное мне дважды приходилось освидетельствовать за царствование  Анны Иоанновны и не раз в пору всевластия Церберши, которая трепетала при одном напоминании о несчастной жертве борьбы за трон. Я и в самом деле почувствовал себя несчастным дитем (эти слова произнесла  очередная аватара    венценосного Зверя     на троне, где 37 лет царствовали бабы), когда  посреди ночи похожую на фарфоровую куклу Анну Леопольдовну, ее дитятко и муженька-немца вытащили из постельки пьяненькие гвардейцы, и очередная жемчужная идиллия Ватто была искромсана гренадерскими палашами, а венценосные куклы повалились на пол, отшибая себе руки, ноги, носы и головы.  Я прямо-таки ощутил своей нежной попкой разительную переменку пеленок и одежд: нежнейший фряжский атлас и китайский шелк сменили  грубый лен, холстина, дерюга и мешковина. Я увидел своими младенческими глазенками – вместо обивки с золотистыми пчелками, райскими птичками, ангелочками  и льстиво улыбающихся физиономий в буклях париков, с которых сыпалась пудра, нависающий надо мной грубый сырой камень каземата. Словно похотливая пасть Сатаны, с которым я заигрывал, устраивая чернокнижные опыты, двери со скрежетом захлопнулись. Присмотревшись к темноте, я увидел распнутого на стене с помощью ввинченных в камень колец грузного не то мужика, не то бабу.

--Ну, вот мы и свиделись! – произнес андрогин.-- И к своему ужасу в его голосе я уловил нотки голоса «голштинского чертушки».-- Чё не признал, небось, свово осударя?
 Онемев, я всматривался в мерцающее в неверном свете окна-бойницы лицо. Жирные спутанные волосы до плеч, какое-либо отсутствие намеков не бороду. Почти что женские складки жирных грудей высовывающихся из разодранной рубахи. Голос его вибрировал в регистре между женским сопрано и мужским альтом, напомнив о Пуччини в Петергофе. Это, несомненно, был голос Петра III, как на медиумическом сеансе вселившийся в медиума-узника во внешности которого не было ничего от убиенного императора…
- Червь сомнения грызет тебя!—вздохнул гермофрадит. -- А ты вспомни, как гнался за мной на москворецком льду и не мог догнать, потом  тебе померещилось, что на тебя наезжает граненый камень из перстня, будто бы тот перстень – Кремль и кольца опоясывающих его московских улиц, а выпавший из него камень – храм, воздвигнутый Бармой и Постником, камень дарующий ясновидение, потому что их глаза выклевал ВЕЧНЫЙ ВОРОН,  в которого вселился дух Иоанна… Знал бы ты с чьего пальца и с чьей руки упал тот перстень! И что за меч был в руце той!
  По спине моей скользнул холодный  ужонок ужаса. Так читать мысли мог только Великий Копт, маг всех магов, агент-посланец тамплиеров, желая опровергнуть которого с помощью Дидло, Вольтера и Д*Аламбера, Екатерина  сочинила свою уродливую писеску «Обманщик».
–Кто ты?—произнес я, понимая, что это и есть действие mobile temporus, которая была включена и продолжала работать, потому что  Федор Лучшенков, выполняя все мои инструкции, продолжал менять свечи в подсвечнике, держать в фокусе стеклянного яйца линзы и рубина полученную нами, описанную чернокнижниками, лучевую нить Люцифероса, и она, входя в соединение хрустальных сфер, преломляясь там, и приводя во вращение намагниченные иглы и произведя шевеление бахрамы из золотой фольги, ткалась в сплошной ковер надвигающихся на меня грозных событий. Тебя, Ханс, читавшего перед этим заклинания, уже  подвешивали на дыбу, тебе уже подвязывали камень к ногам – и я видел все это, тем более, что  это был и ты, и царевич Алексей, погибающий под плетью в державной руке Петра Великого одновременно. Временные коридоры разверзлись. Ты деинкорнировал в прошлое и в то же время распался на две сущности в настоящем. Одной было дарованно помилование – и в следующий же день ты был снаряжен с кем-то из соратников Витуса Беренга в экспедицию к берегам Мезаамерики, другой твоей сущности  пришлось взойти на эшафот, быть положену под колесо, но за дюйм до его наезда тоже помиловану, уложену на плаху, но сняту с неё уже тогда, когда топор занесся над тобою, и солнце сверкуло на лезвии, отразившем летящую в сторону Балтийского залива белую чайку. В тот момент ты вспомнил о наших студенческих шалостях в Кёнигсберге. Как огрел ты тростью облапившего твою подружку лодскнехта, которого ты продолжал лупцевать по каске, благодаря работе нашего прибора, из одного Ханса превращясь сразу в целую ватагу бурсаков.
  Тебе предстояло быть отправлену  не то в Березов, где уже скончался во всем подобный Калиостро Меньшиков, не то в Пелым, где вечным Кощеем сох над сокровищами своих воспоминаний Миних. Находясь в нулевой фазе нашего реинкарнического путешествия Федор Лучшенков продолжал жечь свечи и поддерживать машину в рабочем состоянии, пока длились эти двадцать четыре часа  вечности, за которые мы успели побывать во всех временах, ин -и реинкорнировать в миллионы живых и неживых существ, включая земных царей. Он прочел последнее, доверенное ему заклинание из  добытой тобою в библиотеке рационалиста Дидро, которому ты помогал во время его приезда и постоя в Питере, инкунабулы, древнего манускрипта тамплиеров, вклеенного под обложку  в какую-то дурацкую старофранцузскую книгу –произведение одного из бесконечных эпигонов Франсуа Раблэ.

—Ну вот- ты все –таки признал! – проговорил узник. -- А вот она не хочет…Селифанов да Селифанов… А в пыточной все говорят, что я второй Емельян Пугачев…

Поняв, что  передо мной один из воплотившихся блуждающих сущностей-эонов, названия которого я не знал, я тут же решил спросить его о будущем…
--Не томись и не спрашивай! – сплюнув в солому, где шуршала жирная крыса, скучающе ответил он. – Сам там скоро окажешься… Да ты уже и без того тамо-ка…И водишь глазами по этой странице…
--Скажи, как произошло убийство отца моего Павла Алексеевича? – спросил я, видя в его зрачке собственное отражение. На мне был вицмундир с высоким воротником и золотыми пуговицами, на плечах золотились эполеты.
--Да тем же путем, что и с Димитрием, там ножичком по горлу, в другом месте Алеха Орлов-собутыльник-сопостельник, сдавил руки на кадыке, ткнул вилкой как в огурец для закуски после чарочки—хряснуло – и очередной оборот кармы провернулся как по маслу. И тут Никола Зубов табакеркой в висок, ахнул пока вы с великой княгиней на первом этаже наивно  надеялись, што  он сам отречется от трона!  Это ещё што…А вот в Ипатьеском што будет, опосля того, как я приду в виде тобольского старца и меня убьют на питерском льду…
--Кем ты был в предыдущих воплощениях?--прервал я его, не понимая--о чем он, до конца не осознавая –кто я.
-- Кажется –я был  немножко Моцартом, немножко шутом из времен Короля Артура и немножко шпильманом времен войн гуннов с Нибелунгами. А может и от самого Зигфрида ко мне что-то примешалось…Какой-то нескладный я, несфокусированный…Вот они меня в дурдом и определяют…
- Вот мы и хотели создать прибор для фокусировки…
- Кто вы? Император Александр I?
Наш разговор прервали гулкие шаги в коридоре. Заскрежетал ключ, брякнул засов.
  - Фон Розен! –на выход, раздался голос.

И опять я оказался в исходном пункте. Тупые, привыкшие маршировать на плацу гренадеры, арестовывая нас, так неосторожно обошлись с нашим прибором, что нить Люцефероса оказалась плотной сетью наброшена на все времена.  Разобраться в этой мешанине подобных ситуаций мы были уже не в силах. Когда луч упал на келью, запершегося от мира монаха Авеля, и перед ним разверзлись глубины столетий, я особенно не беспокоился- ну пусть будет хотя бы один человек, который расскажет всем отсальным, что с ними будет дальше. Тем более, что и ему, с его пророчествами, и тем, кому он будет их произностить будет несладко. А вот когда, выйдя из под контроля лучь упал на лезвие меча Брута, вонзающего предательское орудие в Цезаря и уже ничего нельзя было поделать, я, признаться, пожалел, что взялся за создание прибора, который помог бы двигаться человечеству в будущее не на ощупь. Когда продолжая работать, прибор падал то на наших погромщиков, то на толпы беснующихся под окнами нашей лаборатории, требующей расправы над колдунами черни, я понял, что совершил непоправимое.
  И только монах Авель в келье  сидел и записывал пророчества открывающихся ему картин. Было совершенно бесполезно пытаться отвести руку  безумного … , целящегося в гарцующего на коне Милорадовича, когда из под окон нашей лаборатории на Фонтанке толпа переместилась на сенадскую.
 Напрасно  прочтя «Житие преподобного Авеля», дура бесновалась и заперла емонаха в каземат, а вернувший  его оттуда сынок пытался услышать что-то утешительное относительно своей судьбы: у него на виске уже пропечаталась печать золотой табакерки!  Луч сделал свое дело. Все было предрешено. Мне оставалось только наблюдать, как  хлещет кровь из оторванных бомбой террориста ног царя…   

 Сёмушкин  продолжал воспроизводить вечные сюжеты,  в которых Стенька  Разин в войске казаков-разбойничков дополнялся Гаврошем, подносящим на баррикады патроны.
- Надо пекетировать НИИЭТО!  Вся зараза, вся путаница оттуда идет. …Каплун  потрошит людей, вживляет им в темечки чипы и мы должны это пресечь, - произнес он  держа в руке стакан со священной жидкостью под Портретом  кисти реалиста Поротникова.
 Никто не возражал. Никому не улыбалась участь  быть «вшитыми» таким вот образом. И хотя после дебоша в аппаратной нам вляпали по строачу с предупреждением, а  Сёмушкину даже пригрозили исключением из рядов КПСС, намечено предприятияе не могло не произойти и не смотря на голоса сомневающихся  развивалось по закону фатальной неотвратимости.
 Санкционированный митинг общества «Не запамятуем» привлек внимание властей, прессы и общественности. В  шумливом рое у керылечка, в проход в котором проследовал в свою цитадель психотронных экспериментов Каплун отчетливо видны были пиджаки и темные очки.   Овладев ситуацией, произнёс в мегафон  речь Павел Алексеевич Улыбин.   Собственно я не был уверен нужно ли мне было участвовать в этом мероприятии, потому что все-таки для меня было совершенно ясно, что моя жизнь каким –то образом связана с жизнедеятельностью находящихся под колпаками  водителя Димы и женщины с двумя детьми, обнаруженными на следующий день после ДТП отравленными газом в своей квартире. К тому же я не был уверен, что Леннон, как и Ленин не лежит сейчас в каком –нибудь мовзалее и либо через свои песенки в эфире, либо через связь по проводам как –нибудь не контролирует эту ситуацию.  Представляющий правящую партию Улыбин пытался превратить акцию в просветительское шоу, провести экскурию по клинике. Но его карты спутало выступление–эзотерика Замкова выгодно отличавшегося от предыдущего оратора грузчиской телогрейкой, бросившего в толпу такие слова –возбудители, как «реинкарнация», «манипуляция», «имплантация сознания», «карма». Начавшаяся мирным путем экскурсия по клинике вылилась в форменный погром. Поравнявшийся с саркофагом почивающей в зелёном растворе  женщины-самоубийцы  Сёмушкин выхватил из за пазухи молоток и огрел им по стеклу со словами: «Получай ведьма! Будешь знать, как кровь пить!» Следом  на другие саркофаги  обрушились молотки активистов общества «Не запамятуйте». Хлынула зеленая слизь. Ворвавшиеся люди в пиджаках, среди которых  виден был полковник Воронов с разбухшим, словно искусанным пчелами лицом…

Время мигнуло, поглотив двадцать пять лет, всосав его в алчно раззявленную галактическую воронку. Неужели время устроено  таким образом, что  им можно манипулировать? И то, что  я вычитал в рукописи Фон Розена, не фантазии свихнувшегося алхимика, а  действительность? И в настоящее время он  и Федор Лучшенков в самом деле находятся в   деревне Чумаки, в восемнадцатом веке и не только  имеют способность перемещаться во времени , но и управлять им? Но ведь это заветная мечта всех диктаторов и что,  если их изобретение попадет в чьи -то руки? 

 Так размышлял я, направляясь мимо башни Дома под часами  в домжур.