Когда малина осыпается...

               
     Платок повязывать не хотелось. И я затянула его тугим узлом на лбу, по-пиратски.   
      Стиснула зубы. И ринулась в малинник.
     Из малиновых зарослей мне помахала рукой Лида, хозяйка дачи, розовощекая, в облачно-белой косынке. Люблю таких людей — заботливых, негромких, уютных, как ночные светильники. Готова за ними бегать, как собачонка, и выполнять мелкие поручения. Моя подруга Лида всегда знает, когда надо обедать, в сумке у нее — хлеб и огурцы, в косметичке — цитрамон от головной боли, на сотовом — достаточно денег, чтобы дать позвонить другим.   
     Я очень подхожу ей как объект заботы. Частенько хочется прижаться к мягкому ее боку, чтобы ощутить, какая я маленькая и слабая. Хотя она старше меня на каких-то десять лет.
       
   …Малина переспела и при шевелении колючих веток осыпается. С некоторыми кустами у меня завязывается настоящая драка — чтобы отдали ягоды. Они похожи на разъяренных кошек, которых небо схватило за шиворот. Приходится прокладывать дорогу ведром.
— Эй, — окликает меня Лида, — ты поосторожнее.  — У меня там птица.
— Малиновка что ли? — мои познания в области орнитологии ограничены.
— Птица счастья, — ответ Лиды заставляет меня приостановить военные действия.  — В мае гнездо свила, мы с Сашкой с Сережкой под контроль взяли, оберегаем. Представляешь, самец с самкой по очереди птенцов высиживают?! Он днем, она — ночью. У птиц — все как у людей, только лучше. Чище что ли. Надежнее.
      Я, прищурив глаз, выглядываю сквозь листья гнездо.
       — Если птица приносит Счастье, то почему гнездо с гулькин нос?  — хмыкаю.
                — А что, по-твоему, она должна быть размером с курицу?! — Лида, слегка обиженная,               
                опускает рядом ведро, и я умираю от зависти: у нее малины больше.
       — Ну, и что ты попросишь у своей птицы?— я продолжаю развивать интересную тему.
      — Денег. Настое…ало, извини за выражение, быть бедной. Унижаться. Брать в долг. Работать в этой гребаной библиотеке. Хочу хоть раз почувствовать себя человеком.
       У меня язык чешется напомнить Лиде, что еще недавно она называла нашу библиотечную работу высоким служением и обожала свой маленький город за то, что в нем, как она сама выражалась «можно прожить и на три копейки, имея подсобное хозяйство».
      Но тут появляется вторая птичка, почти мультяшная — с оранжевой грудкой, вьется, машет лоскутиками серых крылышек; мне кажется, что она вот-вот юркнет в гнездо, но что-то беспокоит ее, и она не садится.

     «Представляешь, я даже в городе чувствую, когда малина осыпается», — Лида достает цветную клеенку, раскладывает вареную картошку, огурцы, наливает минералку. — Я до смерти дачу люблю. Сто раз мать говорила мне: брось. Давление хлыщет, а ты из-за ведра ягод таскаешься в эту Тутуновку».
     В домике плесенно, холодновато и бомжевато. Окно кое-как затянуто полиэтиленом. Вспоминается из учебника истории: «бедные крестьянине затягивали окна бычьим пузырем». Все окраинные дачи стонут от набегов бомжей и кочевников-алкоголиков.
       Любопытство гонит меня на второй этаж. Там — диван с жесткой спинкой, в которую встроена полированная доска, вокруг — детские игрушки: машинки, детали конструктора.  Проигрыватель с целой коробкой грампластинок добавляет «домашности». А еще — шкаф с книгами — детскими и взрослыми. Достаю одну, обожаемую мною в начальной школе: Мария Прилежаева «Жизнь Ленина». Листаю. Рот до ушей.
      В центре комнаты пол подозрительно прогнулся и потемнел — крыша подтекает, с нее какие-то уроды украли кусок толя — и теперь, прогуливаясь по второму этажу, я рискую оказаться у своей подруги на голове.
—Что, уютненько? — Лида тяжело поднимается за мной по ступенькам, — здесь у меня музей. Все, как было раньше в квартире, когда с мужем жила и Сашка, Сережка были маленькие. Все имущество за десять лет. Сервант, глянь, как новенький — стекла, правда, переколотили. Трельяж. Диван — его самый первый купили, «москвичка» называется. Даже утюг — древний, без регулятора, рука выбросить не поднимается. И тетрадки мальчишкины за младшие классы. На диван сяду — как накроет, и вспоминаю, вспоминаю. Всякое, конечно, в жизни было, но хорошего больше. Вот на пенсию уйду, на дачу перееду. Как королева буду жить — книжки читать, цветы выращивать. Страшновато здесь, конечно, хотя кого бояться-то?
   Дверь сзади резко захлопывается. Мы вздрагиваем. Выглядываем — ветер. Похоже, собирается гроза. Быстренько укладываем пучки укропа, щавеля, мелиссы, хватаем ведерки с малиной — и через пятнадцать минут дома.

   …Осенью Лида неожиданно уволилась и уехала работать в Москву. Того, кто отговаривал, послала на три буквы. Сняла комнатушку. Забрала Сашку с Сережкой. Писала мне по электронке, что впервые ощущает себя женщиной: в мегаполисах, где крутятся большие деньги, всегда больше мужчин — приезжают на заработки. В конце письма упоминала будто вскользь, что пока она расклеивает объявления, так что заработок невелик, но уже есть кое-то на примете. 
      В начале лета Лида очень просила меня заглянуть на ее дачу — как раз поспела малина — но я так и не собралась.   
      
   …Мы виделись только раз, зимой — я была проездом до Питера. Гуляли по Красной площади. Чопорно розовел Кремль. В витринах серебрились рождественские елки. Лимузины везли дорогих седоков.
     Лида гордо несла себя в новом длинном клетчатом пальто и красивом голубом берете.
— Ну, давай выпьем за твою столичную жизнь, — положив руку ей на плечо, предложила я.
      Купили бутылку пива. Зашли в ближайший переулок. Маленький и круглый, как норка. Обожаю такие. Если сесть на корточки, видно Кремль.
     Пристроились у чьей-то скромной машины. На капоте высился целый сугроб снега, я утопила в него бутылку и воткнула пластиковые стаканчики. Лида, немного подумав, произнесла свое, сокровенное: «Давай за то, что «жизнь после сорока только начинается, а?»». Чокнулись. Выпили.
     Из подъезда вышла женщина с маленькой черной собачкой на поводке.
— Капа, поднимай ногу и пойдем, — строго сказала тетка. Стрела ее взгляда, пущенная в нашу сторону, была начинена брезгливым любопытством.
— Вот опять небес темнеет высь, вот и окна в сумерках зажглись, — фальшиво затянула я, стараясь позвонче — для тетки-москвички.
      Капа в ужасе рванула к подъезду, и они с хозяйкой скрылись.
       — Здесь живут мои друзья и, дыханье затая, в ночные окна вглядываюсь я, — Лида влилась в   
      музыку удивительно точно. Мне показалось, что песня жила и в ее горле, и, как только моя   
      подруга открыла рот, выпорхнула и полетела.
Со всех сторон оранжевым и желтым вспыхивали окна. На втором этаже появился силуэт женщины с собачкой на руках. Наверное, собаководка вызвала нам милицию и теперь дожидалась ее приезда.
          
    ...Пока добирались до Казанского вокзала — Лида меня провожала — моя подруга успела слегка похвалиться, что по приезду купит диван, большой, угловой. Чтобы я «приглядела там подешевле». А я попросила, чтобы она приглядела мне квартиру на Рублевке, не выше второго этажа. Она улыбнулась, но как-то невесело.   
    Поговорили немного о жизни в нашем маленьком городке, о работе, но я почувствовала: думает она о чем-то другом.   
      И только в метро я обратила внимание, что Лида очень бледная — почти как ее голубой берет.
— Тебе, правда, хорошо в Москве?  — проорала я ей в ухо, когда спускались по эскалатору. Она что-то ответила, но я не расслышала — слова украл шум электрички.

    …Через год Лида тяжело заболела и умерла. Ее похоронили в Москве, на Перепечинском кладбище, несколько десятков километров по Ленинградскому шоссе, за второй по счету городской свалкой. Ее могила в самом конце аллей, там много деревянных крестов, а фотографий нет. Нет цветов. Нет венков.
     Я думаю, так хоронят людей без прописки. Бывших библиотекарей, инженеров, учителей, врачей, приехавших в столицу, чтобы почувствовать себя настоящими людьми. Как огурцы, утыкают их в глиняные грядки, не оставляя расстояния.  Оступишься — и окажешься в чужой свежевырытой могиле.
   
    ...Мне верится, душа Лиды проделала долгий путь, чтобы вернуться назад, на дачу, где гуляет ветер и осыпается малина в малиннике.
    И теперь живет на втором этаже, среди книг и детских игрушек. А в малиннике удивительно поет птица, маленькая и серая. Много ли нужно человеку для счастья?   
    


Рецензии
Таня, ком в глотке. Сразу поняла, про какую Лиду пишешь. И как пишешь! Это -фантастика. Ты - настоящий художник Слова. Спасибо тебе за эту ПАМЯТЬ!

Нина Шеменкова   21.07.2018 18:59     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.