Любовью Любовь поправ...

По материалам уголовного дела

Слова вытекали из его рта вонюче-липкой бесцветной массой, пряча опарыши трусливых мыслей за нарочито надрывными фразами:
- Я благодарен тебе, Томусик… Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой… Ты – потрясающая женщина… Но я никогда от тебя не скрывал – я женат и от жены уходить не собираюсь…
Он прикоснулся к ее щеке, как делал всегда при встречах и прощаниях. Тамара непроизвольно отшатнулась. Виктор наполнил глаза непонимающе-обиженным выражением и побрел к метро…

Прошло несколько дней. Тамара продолжала кромсать свою память воспоминаниями о счастливых мгновениях, проведенных с этим мужчиной. Втиснув себя однажды в невзрачную шкуру любовницы, тридцатилетняя, истосковавшаяся по любви, она через полгода взаимной всепоглощающей страсти вдруг уверовала в чудо. День за днем, час за часом эта нелепая шкура мучительно сползала с души Тамары грязными лохмотьями последних сомнений. И, наконец, во всей красе обнажилась истинная сила женщины, обретающей свое право на личное счастье.

Ее возлюбленный ничего не замечал, беззаботно наслаждаясь новизной ощущений в отношениях с молодой и темпераментной женщиной, не обремененной, как его жена, тремя детьми и парализованной свекровью. В самом начале этого адюльтера какой-то червячок смущения, подкармливаемый совестью, еще пытался шевелиться у него в подсознании. Но однажды Виктор бесповоротно придавил его, заявив Тамаре, что семья для него – «святое». Реакция «Томусика» приятно порадовала любовника своей разумностью:
- А я замуж выходить за тебя и не собираюсь…

Замысловатыми путями собственной логики Виктор включил своих женщин в стройную схему личной жизни, не ломая им же определенные рамки приличий. Изменой он считал только уход из семьи, а покидать свою Лену, с которой прожил уже 28 лет, он не собирался вовсе. Хотя бы только потому, что очень любил ее. Любил искреннее, как могут любить женщину, с которой прошел через многие испытания, которая и теперь оставалась безумно желанной и привлекательной, с которой было надежно и уютно. Тамара же, случайно вошедшая в его жизнь «по пьянке» после одной из корпоративных вечеринок, воспринималась им как мимолетное приключение, приятное обеим сторонам. Не отягощенный анализом сложившейся ситуации и перспективами ее развития, Виктор пребывал в относительно безмятежном состоянии духа.

Но как это зачастую и бывает, однажды ему стало скучно. То ли приелась роль героя-любовника, то ли просто надоела очевидная банальность происходящего, но в один из дней он решил поставить красивую точку в их истории. Огромный букет любимых его подругой лилий, дорогая цепочка в качестве прощального сувенира и простые, корректные, но обязательно однозначные слова – так по замыслу Виктора все и должно было произойти. Букет и цепочка отработались легко, а вот слова приходить на ум не желали никак. Злясь на себя, Виктор выдавил несколько пошлых до отвращения реплик, стараясь не глядеть в глаза любовницы.

И вот теперь боль разъедала душу Тамары. Эта боль была какой-то безликой – без имени, без масти, без определенных границ. Это была не обида и не отчаяние, не горечь и не растерянность. Это была – просто Боль. Наверное, так болеет Любовь, поглотившая без остатка мысли, чувства, мечты, надежду. В одну из бессонных ночей Тамара решительно набрала знакомый номер.
- Слушаю Вас, - сонный женский голос вопросительно замолчал.
- Это я, - Тамара говорила раздельно и четко, - та, которая живет с твоим мужем…
Через пять минут ее мобильник уже разрывался требовательными трелями. Звонил Виктор. Тамара отключила телефон и впервые за последние дни крепко заснула…

На следующий день на работе возмущенный монолог бывшего любовника разбился о стену ее равнодушного молчания. Еще через день из школы в слезах прибежала младшая дочка. Оказывается, прямо во время урока ее вызвала в коридор «папина сотрудница» и сообщила, что он «вынужден жить с ними из жалости, хотя уже давно разлюбил их маму». Виктор пришел в бешенство, а старший сын бросил ему в лицо что-то нецензурное. Атмосфера в семье накалялась. Вечером в почтовом ящике обнаружилась копия справки о беременности Кружилиной Тамары. Только после бурной сцены, последовавшей вслед за оглашением содержимого этой бумажки, Виктор сообразил, что фамилия его любовницы – «Ивлева».

На работе коллектив с наслаждением обсуждал ситуацию, разнообразившую серенькие рабочие будни. Тем более Тамара охотно подливала масло в огонь всеобщего любопытства. Теперь к своему кабинету Виктор буквально продирался через частокол жадных взглядов. Дома дети отказывались общаться с отцом, Лена общалась только по необходимости. В один из вечеров у подъезда Виктора встретили оживленные соседки:
- Витюш! Тут тебя какая-та краля разыскивала. Говорит, что ты белье свое у нее оставил.
Виктор помчался к Тамаре. Дверь открыли начальник и председатель профкома.
- Вот видите – а Вы мне не верили. Он же мне прохода не дает, - Тамара, появившаяся за спиной начальника, смотрела холодно и отстраненно, - Виктор! Я тебя в последний раз прошу – возвращайся в семью!

После того, как на капоте их «Ниссана» кто-то нацарапал гвоздем слово «предатель» и разбил ветровое стекло машины, старший сын подал заявление в милицию. Виктор пытался поговорить с бывшей любовницей, но она лишь делала удивленные глаза и громко, чтобы слышали остальные сотрудники, просила «оставить ее в покое и заняться собственной семьей». Вечером Виктора на улице остановил какой-то мужик и хмуро сообщил, что он - «Тамаркин брат». Немного подумав, мужик предложил Виктору "отстать от сестры по-хорошему". А дома за ужином Лена при молчаливом согласии детей объявила о том, что она подает на развод.

Через два дня в подъезде местный алкаш Фимка плеснул в лицо жене Виктора, возвращавшейся с ночного дежурства, какую-то кислоту. Милиция среагировала оперативно: потерявшая от боли сознание женщина была вовремя доставлена в реанимацию дежурной клинической больницы, Фимка – к следователю, а вслед за ним – и Виктор, по подозрению в организации нападения на жену, так как алкаш заученно твердил одно и то же:
- Какой-то мужик заплатил, сказал, что эта баба жить ему мешает… Что за мужик – не помню, пьян был…

 Доказать свою невиновность, равно как и вину Тамары во всем случившемся, Виктор не смог. В зале суда он равнодушно слушал выступления свидетелей и оживился лишь тогда, когда вызвали его бывшую любовницу. Многодневная короста безнадежного отчаяния, сковавшая все его мысли и волю, вдруг едва уловимо дрогнула под легким прикосновением надежды. Обвиняемый жадно вглядывался в лицо Тамары, пытаясь угадать, как поведет себя эта женщина. Она скользнула по нему отчужденным взглядом и четко, как прилежная ученица, ответила на все вопросы адвоката и прокурора. Слова лопались рядом с виском Виктора, обдавая его брызгами лжи:
- Напоил… Преследовал… Не давал покоя…

…Через полгода в камеру Виктора Максимовича Кудряшова передали письмо. Аккуратным почерком Тамары там была написана одна-единственная фраза:
- Меня поймет только тот, кто умеет любить…