Дорогушка

   РАССКАЗ
    Крупные звёзды высоким бездонным шатром укрывают город, где когда – то, в другой жизни, робко смотрела я и слушала, прижавшись к пышной, тёплой, как свежевыпеченная булочка, Дорогушке. Где теперь твоё доброе сердце, баба Женя? Ай – вэй!        Я познала тайну, что утонула в твоих чёрных с поволокой глазах.
     …Сочельник. Дети вышли из – за праздничного стола  водить хороводы вокруг ёлки. Дорогушка ( так мы, дети, звали бабу Женю ) убирала со стола, проворно продвигаясь от стола к буфету. Её белые, пухлые ручки, как птички, перелетали от одного предмета к другому. Шоколадное платье мягко летало за ней, и я не успевала следить за мелкими цветочками, которые, то показывались, то прятались в складках шоколадного платья. Мне нравилось это платье, нравился голос Дорогушки, спокойный, добрый.
    - Ты не пойдёшь играть с ними, - то ли спрашивала, то ли утверждала она, - посиди со мной. Да?
    - Да, - прошептала я.
    Скатерть заменена другой -  Дорогушка встряхнула её, и она парашютом легла на стол, за который, прижавшись, мы сели рядом.
   - Вот, деточка, ты такая маленькая, а пишешь стихи. Это хорошо. Но, деточка, - её глаза округлились и по – детски осмотрели моё лицо, - напиши мою историю…  Не сейчас, когда-нибудь… Настало трудное время, если евреи не хотят сознаться, что они евреи. Даже меняют свои отчества. Ай-ай, послушай, ты запомнишь. Не всегда я была бабой Женей…
    Она заволновалась и встала, опершись о стол. Пальцы её подрагивали. Мне было немножечко стыдно и смутно на душе. Дорогушка говорила со мной, как со взрослой. Я поняла тогда в свои девять лет, что должна и когда-нибудь напишу историю бабы Жени. Только тогда я не знала, что для этого мне придётся прожить сначала свою историю, которая откроет мне тайну самой сильной любви на земле, тайну самых испепеляющих чувств, тайну унижений – всё то, что уже было пережито и спрятано за поволокой добрых глаз, на самой их глубине, тайну о которой она ничего никому не говорила.
    Люди обращались с ней, как с обычной женщиной и не знали, что перед ними королева.
    Дорогушка говорила тихо. Я слушала, и мне невозможно было узнать в её теперешнем образе маленькую, любимую чью-то дочурку с волнистыми каштановыми волосами, непоседу и баловницу.
    Совсем ещё девочкой её выдали замуж - хитростью, против её воли. За рыжего, сухопарого поляка, перекрашенного в брюнета. Он и брюнетом не нравился ей, а когда краска смылась, остались одни её слёзы…
    Муж был таксистом. У него всегда водились деньги.  Он привозил домой  деньги и запах чужих женских духов. С ней обходился грубо.  Не пускал одну даже на рынок за продуктами. Всё закупал сам: был скуп и ревнив.  Если она роптала, бил её. Сказать об этом кому-то ей было стыдно. Так что огоньки в её глазах поблекли, а потом и вовсе потухли.
   Несмотря на его откровенное распутство, Женя рожала сыновей: одного, другого, третьего.
    В  бытность моего детства,  Дорогушку окружали внучки: девочки с большими бантами, в голубых платьях в чёрно-белый горох. Она хлопотала вокруг девочек, сама застёгивала всем пуговицы на пальто, заматывала вокруг шеи шарфы…
    Дорогушка вкусно готовила. Никто из бабушек не жарил котлет так, как она. Это было очевидно! Но представить её молодой, счастливой в окружении трёх погодков сыновей, весёлых, беззаветно любящих свою маму?!  Представить мне это было трудно! Они не приносили ей хлопот? Разве это возможно?
    Её сыновья хорошо учились. Самый младший, Володя, родился лётчиком. Я помню его.Он был очень весёлым, всегда играл с нами, со своими дочерьми (их было у него три).
    Два старших её сына представлялись мне эфирными созданиями. Мне не довелось их видеть. С детства они любили играть в машинки, затем отец научил их водить настоящую машину. Они мечтали о необычной судьбе.
    Сыновья были для матери отсветом будущего счастья, надежда, единственная Любовь!
Что может быть сильнее Любви матери к сыну?! К такому хорошему сыну, жаждущему жизни, с чистыми светлыми глазами и помыслами! Да ты попробуй, проноси его под сердцем столько месяцев! Почувствуй, как он первый раз напомнит о себе, колыхнувшись внутри тебя. Потом ты долго ходишь, как утка, и, наконец, держишь его в своих руках, а он, опьянев от материнского молока, засыпает. Тонкой струйкой молочко стекает из уголка губ, полуоткрытых от улыбки, по подбородку и останавливается в ямочке у шеи. Белые распашонки, их запах…
    - Ай-ай, сыновья выросли, стали танкистами. С первых дней войны мои мальчики были там. Они были в одном экипаже и сгорели в одном танке. Ай-вэй. Говорят, что евреи не воевали. Какая это неправда, - она покачала головой и всё смотрела на моё лицо сухими глазами. – Деточка, нельзя, чтобы братья были в одном экипаже. Нельзя.
    Я запомнила эти слова. Когда мои сыновья сказали, что будут летать в одном экипаже:
    - Нет,- сказала я.
    - Почему?
    - Это недопустимо. Младший может ослушаться старшего.
    Я улыбнулась, и мои сыновья послушались меня. Но может быть, я была неправа, и всё могло сложиться по-другому. Кто же знает, отчего эта звезда разгорается под чёрным небесным шатром и сколько же ей сверкать? И начало это или конец, кто скажет? А почему другая, взрываясь, катится в бездну Мирозданья? Кто же знает, как  сильно два маленьких еврейских мальчика любили свою кроткую, терпеливую мать. Как поклялись никогда её не обидеть, согреть её старость, но они сгорели в танке… за неё, чтобы в её дом не ворвались чужие, не глумились над той, которую боготворили братья, чтоб на её шоколадное платье никто и никогда не посмел нашить жёлтую шестиконечную звезду.
    Дорогушка, милая Дорогушка! Тогда, поздним вечером мы торопились домой, подпрыгивая от мороза. Мороз был трескучий. Это значит, деревья стоят и поскрипывают, а то и трескаются. Дома тоже потрескивают. Переминаются с боку на бок. В такой мороз звук двигателя самолёта далеко слышен.
    - Как-то странно гудит самолёт.
    Это твой младший сын, Дорогушка, твой Володя совершал посадку. Одна сторона полосы не была освещена. Самолёт сел правее полосы, ткнулся носом в яму, перевернулся и груз задавил экипаж.
    Пройдя три лётных года в аду Отечественной войны, он пришёл к тебе и обнял свою мать и сказал: «Мы никогда не расстанемся. Не плач. Есть у тебя сын, будет и дочь, она родит  детей и наша семья вновь станет большой и счастливой!»  Но твой лётчик, Дорогушка, твой Володя погиб при посадке в Иркутске в 1959  году.
    И ещё играла и пела пластинка, которую он подарил ей: «Мама, милая мама, как тебя я люблю»… Пластинка пела, и были живы все, кого он любил. Но его уже не было.
    Когда я сказала Дорогушке, что мой старший сынок с четырёх лет берёт меня за руку и просит вести его в аэропорт, смотреть, как садятся и взлетают самолёты, она посмотрела на меня долгим взглядом и покачала головой.
   А когда я радостно сообщила ей, что мой старший поступил в Балашовское училище лётчиков, она обняла меня за плечи и сказала с тоской, в которой могли утонуть все радости Мира. Она сказала: «Если б ты знала, что ждёт тебя впереди.» Я не знала.
   Но она ничего больше не стала рассказывать. Она улетела туда, в далёкий волшебный Мир, где ждали её три верных материнской Любви еврейских мальчика.
    Ай-вэй, я знаю тайну твоих чёрных с поволокой глаз, Дорогушка.  Но я везде ищу то шоколадное платье, чтоб ещё раз окунуться в  мир, где я ещё не знала испепеляющей Любви, потерь, унижений, где не видела брызгающего слюной журналиста:  «Убирайся отсюда к своим жидам!»
     Когда бывает горько, мне хочется кинуться в твой зелёный дом, окружённый садом, посидеть с тобой, прижавшись к тебе, к теплу твоих рук и твоего сердца, туда, где я была моложе тебя и твоих сыновей, где крупные звёзды высоким, бездонным шатром укрывают город.