Заключение

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Александр Панарин в  книге о Православной цивилизации \II.40\ пишет: ”Россия находится на переднем крае новых форм глобального противоборства. И она ни в коем случае не может защитить себя обычными аргументами ущемленного национализма… Вопрос в том, состоится ли новый христианский переворот, хватит ли у ослабевшего и дезориентированого человечества духа воспринять новую христианскую вещь и удостоиться христианской благодати…” Согласно автору, современное “прогрессивное меньшинство” резко деградирует, используя идеологию “нового глобализма” и энергетику антихристианства (от атеизма до исламского фундаментализма), от христианского универсализма человеческой личности через национализм и избранничество к языческому расизму.
В мире, раделенном на велеречивое меньшинство и молчаливое большинство, есть ещё и священнобезмолствующие. Хочется надеяться, что эта книга – тихое их слово. Это образ страстно взыскующего веры сердца. Это внутреннее, выраженное в символах внешнего. Это попытка раскрыть механизм образования и восстановления связей между символом, знаком и действительным их значением, между символом и ритуалом через обрядовую традицию, разрыв которых и отчуждение было завершено и оформлено формальным структурализмом.
Предложенные в настоящей работе подходы позволяет точно (в математическом смысле) отделить “игровые” текстовые материалы, трансформирующие некие “искуственные игровые пространства” друг в друга, от живых, художественных произведений, связанных с реальным преображением реального, цикличного в своей основе человеческого космоса. В таких произведениях изначально заложен определенный метаязык, метасмысл, метаструктура, определенное культурное ядро содержащее сверхидею, мифологическую основу, порожденную предшествующей традицией и связанной с ней определенной языковой и культурологической “нормой”.
В “игровом тексте” такой метаструктуры нет, он бессистемен, нецикличен, хаотичен… Он ничего не отражает и не выражает, кроме “сверхзадачи” – разрушить реальное восприятие читателя, дезориентировать его, вывести его из реального циклического космоса и навязать новый культурный код, реформировать разрушенное сознание для внедрения в него иной мифологемы. Сверхцель – погрузить сознание читающего в космос с иными циклами, с иными “культурными реалиями”. Или оставить его на  “докультурном”, архаичном  уровне сознания.
Ещё Виктор Тэрнер \II.42\ утверждал, что обычно ритуал используется на стадии перехода социума из одного состояния в другое. Когда в переходном состоянии исчезает всякое структурирование социума, когда остаются низшие,  докультурные, архаичные формы его организации, то роль ведущего, логоса, передается ритуалу, в котором законсервированы высшие достижения предшествующей стадии существования. Именно его подмена позволяет навязать новые мифологемы, и через него воздействовать на культурное и цивилизационное ядро.
Ритуал перехода передает в новое состояние ядро доминантных символов, которые несут набор фундаментальных, базовых “тем” социума. В ритуальном обряде максимально концентрируются нормы, набор указаний и советов, парадигм. В нем сплавляются в единое целое и мобилизуются различные, конкурирующие в иных условиях силы и энергии социума, и в результате, ритуал способен оказывает целительное, восстанавливающее действие. Поэтому так важно понять смысл и структуру всего цикла ритуалов различных культур.
В любом ритуале заложены по крайней мере три контекста: явный, образно-смысловой; латентный, на грани осознания и, наконец, скрытый, подсознательный, на уровне архаичного базового опыта \II.42\. Именно на выявление второго и третьего контекстов в православной тридиции и были направлены наши усилия при разработке метода ориентированных триад и использование его при исследовании чина православных обрядов.
Мы пытаемся раскрыть не структуру Бога (что невозможно), а структуру литургического, обрядового и текстового откровения о нем. В том числе и в структуре ритуала.
В историческом развитии ритуал проходит в своем разрушении три стадии: (обряд\ игрище \игра). В самом деле, обряд – это уже частично десакрализованное действо, цель которого не магическое воздействие на ситуацию в “ином мире” (и как результат – воздействие на свой мир), а имитация этого воздействия. Это уже архаика,  последействие, и здесь проявляется латентный, скрытый смысл исходного ритуала. Однако, наличие такой обрядовой традиции приводит к самосохранению культурной традиции, частичной актуализации определенной мифологемы.
Игрище – это уже остатки ритуала, лишенного актуального бытования. Попытка (в основном молодежи) воспроизвести некогда бытовавшие в “золотом веке” традиции. От ритуала остаются наиболее занятные и необычные в современном восприятии элементы обряда плюс определенные заимствования из сходных обрядов других культур. На стадии детской игры все уже перемешано и здесь трудно отличить истоки тех или иных игр.
Но все это можно отнести и к триаде (миф\эпос\сказка), где сказка в большой степени содержит этот самый игровой элемент. С другой стороны, в настоящей работе мы показали, что сказка (даже при существенном проценте образной, символической игры), сохраняет структуры порождающего её мифа. По-видимому, и в играх происходит то же самое. Иначе трудно объяснить их длительное бытование.
И здесь возникает вопрос: обряды, структуру которых мы выше реконструировали, они что – сакрализованные, актуализирующие основную мифологему Христа ритуалы, или уже десакрализованные, профанированные, опрощенные в угоду времени, месту и вопросам целесообразности обряды?  Способна ли православная традиция сохранить, передать и актуализировать через свое посредство тот скрытый от поверхностного взора русский, православный, внутренний код?
Код, смутный образ которого мы и попытались выявить в настоящей работе.
Что бы знать, что мы обязаны успеть передать потомкам.
______________________