«...я спасался бегством в те самые ближневосточные области, уходил с головой в первые книги Моисеевы и тогда, среди пастушеских племен, занявших широко раскинувшиеся просторы, оказывался одновременно и в величайшем одиночестве и в самом многолюдном обществе».
И. В. Гете
ХАЛЕВ
Двенадцать готовились к ночлегу. Разгоралось, потрескивая, пламя костра. Ароматный дым можжевельника растворялся в безоблачном, быстро темнеющем небе. Халев, принеся охапку ветвей, присел неподалеку на еще теплый камень. Он смотрел, как братья привычно устраивают стоянку, его мысли то устремлялись в воспоминаниях туда, откуда возвращались израильтяне, в страну, которая произвела на них такое впечатление, что первое время они молчали, избегая смотреть друг другу в глаза, то уносились в стан, где разведчиков ждали, за них молились, в них верили, то возвышались к престолу Сущего на небесах Господа Саваофа.
Жертвенники Ваалу и Астарте, страшные трехметровые столбы, хранящие следы человеческой крови – детской крови! Содом и Гоморра – вся эта страна! С ледяными взглядами жрецы-детоубийцы, профессионально отточенными движениями делающие свое ужасное дело... ребенок, вмурованный в стену... это невыносимо!.. О, Моисей, зачем ты дал народу уговорить себя и послал нас, чтобы высмотреть и сказать наше веское слово? Какой вызов Богу. Сомнение в том, что Бог дает только лучшее. Хотели уточнить насчет земли, а увидели чудовищ. И уже не захотелось ничего… Иисус говорил нам: «Экспедиция – проявление маловерия. Если Господь говорит, то так оно и есть! Зачем проверять?» Проверили... Да, на первый взгляд это выглядело добрым делом, здравым, по-человечески нормальным. Первый раз не поверили, посмотрели. Земля действительно хороша! Значит, Бог не обманул, значит Ему можно верить! Тогда чего бояться? Если Бог обещал, Он сделает! Но они не поверят и во второй раз. Смертный приговор, подписанный самим себе. Я знаю, Господь: если Ты даешь – это водопад; если Ты отнимаешь – это катастрофа. Боже мой, как вместить их всех так, как Ты вмещаешь? Почему-то как раз тогда, когда за его спиной тысячи судеб, человек может стать таким беспечным, таким благодушным, и вот его пугает даже скорпион, напавший на мышь, даже гигантская сколопендра, обвившая ящерицу. Земля, пожирающая живущих на ней, земля, где живет летающий дракон – оранжевые крылья, голубой в черных пятнах живот – ну и что? Мы уже больше двух лет странствуем в бескрайней, грозной пустыне, где ревут пески, где дожди не выпадают по нескольку лет, где миражи обманывают, где камни, полускрытые в песке, могут до крови ранить ногу, так что ты уже не сможешь идти. Господь избавлял нас. Никто не был ранен. Никого не погубили песчаные бури, когда яростные порывы жаркого ветра, в вое которого пропадают все остальные звуки, несут огненный дождь жгучих песчинок, и меркнет день, и воздуха не хватает, глотка высыхает и так мучительна жажда, что даже верблюды ревут и, опустившись на колени, стараются зарыть голову в песок. А песчаные вихри? Ничто не повредило нам. Милость Твоя, Отче, простирается так широко, воды любви Твоей так глубоки, Ты всегда и везде – Бог мой, на Которого я уповаю! Ты прекрасен, Господь. Это все, что я могу сказать сейчас. Хорошо с Тобой: думать о Тебе, познавать Тебя, говорить с Тобой. Я счастлив, что уста мои могут произносить имя Твое, Господи мой, Господи. И счастья моего никто и никогда не отнимет у меня. Когда я с Тобой, у меня есть все. Сердце трепещет радостно в руке Твоей и рождаются лучшие слова, которые я могу сказать моему Господу: я верю! Я – верю! Ты – лучший. И у Тебя все – лучшее! Бог Воитель, Бог Ревнитель, я Таким познал Тебя и полюбил. Страшен Ты и великолепен в сиянии славы Твоей, я вдыхаю воздух небес святых, чтобы воскликнуть и воспеть Тебе! Никто не видит, никто не знает, никто не понимает, кроме Того, Кто может все. Жизнь без Тебя – это песня без слов. Ты и я. И больше ничего. И никого. Только Ты. И я. Люблю Тебя. Хочу близости с Тобой, небывалой близости, Господь! Благослови меня быть так близко к Тебе, как никто и никогда, и чтобы не уходить, но просто говорить, что люблю. Как донести до народа эту любовь Твою ко всем нам? Только это поднимет нас. Я слышу могущественное «Аминь»!
– Послушайте профессионала, – Софат был, как всегда, нетороплив, его речь лилась размеренно и плавно, втекая в сознание. – Захват земли должен быть мирным, тихим. Вспомните, как отцы наши умножились в Египте. Они пришли с миром, пасли стада, плодились и размножались, и наполнили Египет, и завладели его сокровищами. Нужно учитывать опыт отцов, разве не так? Стоит нам бросить вызов этим хананейским чудовищам, как нас всех накроют одним большим полотном, сгребут в кучу и бросят на растерзание псам.
– Тамошние собаки больше похожи на львов, чем на наших овчарок! – подхватил Сефур, всегда следовавший за большинством и никого не касалось, что он думал на самом деле. Риск не был его стихией. Всегда наверняка – так любил действовать Сефур.
– «Рука Господа величественна, могучая десница Сущего поразила неприятеля. Полнотою великолепия уничтожил восставших, простер ярость и поглотил, как пламя солому!» Неужели вы забыли, братья, эту песню? Бог сказал Моисею: «Пошлите лучших из народа, по одному человеку от колена отцов их пошлите, главных из них». Бог верит в нас, можем ли мы подвести Его? Моисей ждет от нас слов ободрения, поднимающих в народе веру! Мы вдохновим людей и вместе, возвысившись духом, поднявшись в вере, пойдем и завоюем эту землю! Я знаю, Моисей молится о нас и мы обязаны поддержать его руки, как Аарон и Ор во время битвы с Амаликом, и тогда победим, главное – быть, как единое целое, двенадцать колен одного Божьего народа.
Иисус старался говорить ко всем, но взгляд его чаще всего останавливался на смуглом лице Фалтия, непревзойденного пращника, всегда немногословного, человека без нервов. Иисус помнил так, как будто это было вчера: ребенок, играющий в песке, угрожающая поза эфы, потревоженной в своем песчаном убежище неосторожным движением, знакомый звук, похожий на шипение струйки воды, льющейся на раскаленную сковороду, свист камня, пущенного верной рукой, мертвая змея возле ничего не успевшего сообразить малыша. Не зря имя Фалтий означает: «избавление Божье». Так только Господь может. И те, кто Господни.
– Дорогие братья мои, вы помните, как через Моисея Господь сказал всему народу – и нам с вами! – говоря: «Вот, Господь, Бог твой, отдает тебе эту землю, иди, возьми ее во владение, как говорил тебе Господь, Бог отцов твоих, не бойся и не ужасайся. Господь, Бог ваш, идет перед вами. Он будет сражаться за вас, как Он сделал с вами в Египте, пред глазами вашими. Не бойся их, вспомни то, что сделал Господь, Бог твой, с фараоном и всем Египтом!»
– Бог говорит: «Смотри, Я делаю все это, чтобы ты верил Мне, чтобы это было тебе, как закон!» – Халев с трудом сдерживал волнение, он хотел, чтобы его братья верили Господу так же беззаветно и самозабвенно, как он сам.
– Аааа... что ты понимаешь в законе, мальчишка! Доживи до моих лет, поставь на ноги детей, а тогда посмотрим, как ты запоешь!
– Я запою: аллилуия! Господь царствует! И славы Его полна вся земля!
Собеседник надел улыбку и тут же ее снял.
– Послушай, Саммуа, я уважаю твой возраст, мне нравится твоя мудрая речь, ты всегда попадаешь в цель и слов на ветер не бросаешь, но на этот раз я хочу возражать тебе. Если мы придем и посеем панику среди народа, если мы принесем не добрые вести, а свои сомнения, сердце народа растает! Веры не станет, ты понимаешь?
– Ты хочешь сказать, Халев, что нам следует промолчать и сделать вид, что все в порядке, а потом смотреть, как наших детей бросают собакам и наших матерей поднимают на копья?! Я не детоубийца. У меня их семеро и для меня их жизнь значит гораздо больше, чем моя. Неужели ты думаешь, что у меня нет веры?
– Наверное, она у тебя есть, но ее так мало, что не разглядеть!
– Остановитесь, братья, зачем, подумайте, нам сейчас ссориться? – Геуилу было не по себе и он искренне старался выиграть время, чтобы опомниться: слишком уж сильное испытание для веры. – Придем в стан, там все обдумаем, посоветуемся с народом. Зачем сейчас все решать?
– Если мы не придем к единству сейчас, мы принесем смуту и я представляю, что могут решить люди, напуганные твоими рассказами о копье, древко которого, как навой у ткачей, о городах обнесенных такими стенами, что голова кружится при взгляде на них, о шестипалых великанах, от шагов которых сотрясается земля. Не видевшие этого своими глазами в своем воображении нарисуют картину куда страшней, чем на самом деле.
– Ты вдумайся, что почувствует человек, которому скажут: «Сейчас ты пойдешь в землю, которая пожирает живущих на ней, но тебя эта земля, быть может не сожрет», а? – Халев поддержал Иисуса, думая, что это поможет убедить остальных, но лишь подлил масла в огонь. Вместо Геуила ему ответило сразу двое.
– Мне уже немало лет и я знаю, что такое война. Поразить врага для меня немногим труднее, чем взглянуть на него. Но теперь я говорю «нет». Разве я самоубийца? – раздраженно процедил Аммиил, презрительно глядя в сторону.
И почти одновременно с ним Нахбий:
– Я видел, как море поглотило египтян, видел очень ясно, я был среди тех, кто стоял у самого берега. Да, это чудо! Но это выглядело так: стена воды, раз! – и все. Вода просто рухнула на них. Но я не представляю себе, как нечто подобное может произойти здесь! Сколько это нужно воды, почти как во время потопа.
– С чего ты взял, что Бог потопит эти народы? Мы завоюем землю нашими мечами. Съедим их, как хлеб. Не бойтесь и не поднимайте мятеж, братья! Это может плохо кончится для всех! – Халев старался говорить сдержанно, но это давалось ему с большим трудом.
– Бог любит нас и хочет позволить нам войти в землю, истекающую молоком и медом. Наш Господь долго удерживает ярость Свою, велика преданность Его к нам, высока верность Господа! Он носил нас на руках Своих – и это вы видели! Господь Сам высматривал места для ночлегов, ведя путями безопасными, минуя зыбучие пески, в которых могли погибнуть все мы, страшные пустынные вихри обходили нас стороной. Если теперь высказывать недовольство, считая, что Бог предал нас, пренебрегать Им, жалко блея: «мы падем там», «повернем назад», «нас умертвят там всех», то как бы мы не ошиблись, провинившись перед Господом/ Кем мы будем в глазах Его? Негодными, ненадежными людьми, привыкшими роптать!
– Города недоступны, высоки ростом Енакитяне...
– Кто в народе нашем, как Моисей, которого Господь знает лицом к лицу, по всем знамениям и чудесам, и по руке сильной? – задумчиво повторил Иисус фразу, звучавшую в его сознании сегодняшним утром и сейчас всплывшую из глубин памяти.
– Моисей – человек такой же, как ты и я. А человек имеет право на ошибку. Не будь таким упрямым. Это неразумно. Больше гибкости, юноша, у тебя впереди еще будет много случаев, когда ты сможешь проявить жесткость.
– Господь сказал: будь тверд и мужествен. Он не говорил: будь гибок и малодушен.
– Это всего-лишь максимализм молодости. Остатки детства. А теперь я хочу спать. Советую отдохнуть, пустыня не прощает беспечности, ты ведь знаешь. Спокойной ночи, Иисус.
– Спокойной ночи, Нахбий. Пусть Господь проговорит тебе сегодня во сне. Но ты знаешь, брат, это совсем не то, что устами к устам.
Нахбий не ответил. К чему продолжать разговор на разных языках?
– Мы дети Иосифа, отца нашего. – Гаддий уже приготовился было спать, но некая мысль не давала ему успокоиться. – Ты, Осия, из полуколена Ефремова, я – Манассиина. Ты помнишь, как отец наш Иаков благословил Иосифа, отца нашего? Он назвал его избранным между братьями своими. У тебя и у меня – одна кровь, избранного между братьями своими отца нашего, Иосифа. Ты ведь знаешь, у него была крепкая вера. И ты знаешь, как много он сделал для нашего народа благодаря своей вере. И я говорю тебе, как наследник веры нашего отца своему брату, сонаследнику той-же веры: ты не убедишь их. Если бы нас было двое, пожалуй, я отважился бы рискнуть. И я согласен с тобой в том, что зря Моисей позволил себя уговорить и послал эту экспедицию. Лучше бы мы не видели всего этого. А когда народ вошел бы в Ханаан, было бы поздно отступать. Но сейчас наши братья почти в панике и какая бы вера у тебя ни была, ее не хватит на всех. Слава Господу, если хватит на тебя одного! Подумай об этом. И спокойной ночи, брат.
Где-то неподалеку взвыл шакал. В костре глухо щелкнул тугой можжевеловый сучок, вспугнув стайку искр, взметнувшихся и тут-же растворившихся в ночной прохладе.
– Вера – это не то, что передается по наследству, – едва слышно пробормотал Иисус. И тяжело вздохнул.
Иисус, запрокинув голову, жадно отпил из кувшина. Две струйки воды, скользнув по щекам, рассыпались бисером тяжелых, прохладных капель. Переводя дыхание, он встретился взглядом с парой горящих глаз. Отблеск угасающих углей костра, отражаясь в них, придавал взгляду особую, страстную неистовость.
– Дай мне, Иисус, – прошептал Халев. – Как я ненавижу это трусливое маловерие, хоть они и братья мои.
Несколько глотков воды слегка притушили пожар в груди сына Иефонниина. Он продолжил – уже спокойнее, но все так же убежденно.
– Они говорят, что Господа нет с Моисеем… нет с нами. Что все это – ловушка. Но я знаю, Иисус, я знаю – Он сейчас здесь! И мы возьмем эту землю, во имя Господа Саваофа!
Их руки сомкнулись в твердом пожатии.
– Халев... Здесь сейчас, как в скинии, когда Господь говорит с Моисеем!.. Такое присутствие... Господь в самом деле здесь. Сейчас. И Он не оставит нас. И нет таких врагов, с которыми бы мы не справились! Помнишь? «Восстань, Господи, и рассыплются враги Твои!»
– Ты понимаешь меня, брат. А я понимаю тебя. Наш Отец за нас и это главное.
– Аминь. Слава Господу за тебя, брат. Что бы я делал, если б тебя не было здесь, со мной. Так трудно одному, среди неверия, среди доводов трусливого разума. Мне казалось, сам сатана смеялся мне в лицо: «С этими бездомными бродягами ты собираешься взять Иерихон?»
– И я подумал, когда они подняли вой: что я буду делать с ними? Как доказывать? Как самому верить?! Их доводы… Ох, мудрецы! Умеют убеждать. Тем более, здесь и убеждать-то особенно не нужно.
Иисус молчал, глядя сквозь угли костра, подернутые нежным пухом пепла. Изредка легкий ветерок сдувал серые пушинки и рдел багровый жар, и становилось чуть светлее.
Они сидели, не видя друг друга, не слыша ночных шорохов и вскриков пустыни, не чувствуя ледяной росы, ложившейся на камни, посуду, одежду, волосы. Их мысли были там, где остались в ожидании Моисей и народ. Родной стан, дым костров, любимые лица. Иисус и Халев словно прощались с ними. Не зная того, что скажет Господь в тот ужасный день, которому еще предстояло наступить, они томились, их души страдали, их сердца рыдали.
Занималась заря.
Спать не хотелось.
Иисус близко придвинулся к Халеву и пристально взглянул ему в глаза.
– Мы возьмем эту землю, Халев. Мы пройдем по ней шквалом огня, наши мечи не останутся без добычи! Господь, Бог наш, пойдет перед нами! Он будет сражаться за нас!
– Эээй, Адонай посреди тебя, Израиль! – и братья тихо рассмеялись, как смеются счастливые люди.
«Дети ваши, о которых вы говорили, что они достанутся в добычу врагам, и сыновья ваши, которые не знают ныне ни добра ни зла, они войдут туда, им дам ее, и они овладеют ею».
ДЕРЕВО
Когда придете в землю, [которую Господь Бог даст вам,] и посадите какое-либо плодовое дерево, то плоды его почитайте за необрезанные: три года должно почитать их за необрезанные, не должно есть их; а в четвертый год все плоды его должны быть посвящены для празднеств Господних; в пятый же год вы можете есть плоды его и собирать себе все произведения его. Я Господь, Бог ваш.
Левит 19, 23 – 25.
Вначале было семя. И Бог сказал этому семени: «Расти!» И семя начало дышать. Под воздействием ферментов одни вещества превращаются в другие, перемещаясь в зародыш, питая его, становясь плотью. Корешок, раздвигая своим чехликом частички почвы, уходит в глубину, образуются тысячи тончайших волосков, склеивающихся с землей и поглощающих из нее питательную влагу. Тем временем стебель показывается на поверхности и почка со свернутым первым листиком раскрывается, и необыкновенно нежный, чистый, покрытый сетью жилок, он развертывается и растет, и стебель поднимает его все выше. Время шло. Стебелек стал тонким стволом, покрылся шершавым пробковым слоем, несколько ветвей образовали прозрачную, детскую крону. Однажды человек пришел и обрезал часть ветвей и побегов. Это было унизительно и больно, несмотря на то, что места срезов были тут же покрыты мягким, с запахом пчел, эластичным составом, закрывшим все сосуды. Но вскоре оказалось, что так гораздо лучше. Стало легче дышать, словно вынесли старую мебель из захламленной комнаты и вдруг увидели, что она такая светлая и просторная, радостная!
Листья, не затеняющие друг друга, словно мозаика, весь день накапливают энергию солнца и миллиарды зеленых клеток превращают солнечный свет в углеводы и кислород, а с нижней, светлой и бархатистой стороны каждого листа испаряется вода.
Зной, жаркий сухой ветер, безоблачное небо, растрескавшаяся, выжженная земля. «Я здесь, Господь, я так нуждаюсь в Тебе, я высыхаю без Твоей воды, пусть дождь идет сейчас!» И это наступает. Бывает очень сильный дождь, ливень, но бывает – когда лавиной обрушивается вода, когда захлебываешься, когда дух захватывает и сердце замирает, тогда понимаешь: вот – оно! Ливень, срывающий листву, ломающий сучья, больше похожий на водопад! Листья, отрываясь от трепещущих ветвей, мелькнув последний раз, исчезают навсегда с едва уловимым в шуме ветра тихим прощальным шелестом. Ствол, хрустя, прогибается, натягивая корни, вплетенные в прихотливые лабиринты, проточенные между ними дождевыми червями... «Покой прозрачный и ясный». Рост – день ото дня, месяц за месяцем, все выше, дерево стало мощнее, кора погрубела, легче переносить непогоду, корни, уходящие глубоко, держат ствол крепко в любую бурю.
Текучее облако птичьей стаи. Трепеща крыльями, роняя перышки, пичуги рассаживаются на ветвях. Все приходит в движение, птицы снуют в кроне, наполняя всю ее щебетом, веселой суетой, перепрыгивают с ветки на ветку, склевывая гусениц и муравьев, цепкие когтистые лапки сжимают, хватают, переступают... И дереву становится смешно, оно веселится, ощущая на себе это нежное, наивное движение, щебет, писк, пощелкивания клювов, перепархивание.
Десятки маленьких жизней. Десятки существ, влюбленных в жизнь.
Тихий мелкий дождь.
Капли – с листа на лист, по стволу.
«Корень покоится в тучной земле, роса всю ночь на ветвях. Солнце восходит и блестит от дождя трава».
Капля росы, повисшая на остром кончике листа и уже вытянувшаяся к земле, наконец, оторвалась, увлекая за собой другие, и лавина холодного серебра с легким шорохом скрылась в густой траве. Темные блестящие ладони листьев немного качнулись и снова застыли в утреннем тумане.
Кажется, можно услышать звук оборвавшейся паутинки.
Рассветный луч касается верхнего побега и медленно движется вниз по стволу, согревая крону.
«Пусть прекрасное благоухание твое пленяет сердце твоего прекрасного Царя!»
Первая пчела. Это прикосновение всегда неожиданно и всегда радостно. Вслед за первой – вторая, третья. Пчелы – значит будут плоды. Вот старая, лысеющая, неторопливо и мягко, обдувая щекочущими струйками воздуха от крылышек, села на склонившееся соцветие, нырнула к нектарнику и уже слизывает крохотной ложечкой гибкого щетинистого язычка прозрачные сладкие капли, легкое гладкое брюшко сокращается в такт дыханию, пчела перебирает лапками нежные тычиночные нити, ощупывая хоботком ароматное цветоложе, и внезапно улетает. Вот еще одна, подлетев к цветку, почему-то отворачивает в сторону. У каждой свой характер, величина, вес. Первогодки мохнаты и неопытны. Зато сколько на них пыльцы! И все они – непоседы, гурманы и недотроги. Копошатся в цветках целый день. Одни исчезают навсегда, другие появляются. Иногда залетают мухи, реже – шмели.
Белые лепестки сметает ветер. Напоминание о листопаде. Предвещание снега.
Таинственное и сокровенное. Самое главное. Драгоценное. Пыльца, попавшая на рыльце пестика, дает начало семени. Завязь превращается в плод. Плоды, постепенно наливаясь, отягчают ветви, сгибая их. Словно в разуме, в душе сбереженное сокровище слова – в глубине мякоти зреют семена. «Храни слово и это слово сохранит тебя».
Отдельные листья желтеют и покидают ветви навсегда, чтобы, став землей, снова потечь через корни свежими соками. Их все больше, лежащих на земле и тихо шуршащих иногда, словно призывающих остальные, еще держащиеся на ветвях, полуживые.
Плоды падают на землю и сгнивают.
Их никто не берет.
«Земля – это просто очень много смертей».
Неужели так и будет, неужели они никому не нужны?
Бог утешает, как никто другой. Он просто приходит. «Ты спрашиваешь, зачем пустыня? Чтобы ощутить сладость глотка воды. Когда выхода нет, ты начинаешь взывать. Когда жажда говорит: «Я убью тебя», – ты начинаешь кричать. И в пустыне, не знавшей дождя, рождается источник!»
Наступают холода и корням теплее в земле, под снегом, чем кроне, промерзающей насквозь. Иней. Снежинки на ветвях – красиво и холодно.
Белая одежда.
Зимнее оцепенение.
Редкие пробуждения под слабыми лучами солнца.
Сны о летних теплых закатах, когда ни один лист не шелохнется, когда корням прохладно в сырой земле, а разогретая за день крона испускает благоухание, остывая. Паутинки невесомо повисли на кончиках тонких ветвей. Тенета, растянутые среди прихотливой вязи сучьев и побегов, если прислушаться, затаив дыхание, издают на ветру непередаваемый, нежный звук. Порой они усыпаны хрустальным бисером капель росы.
А еще – великая радость.
Великая радость, когда плоды посвящаются Богу.
«Когда придешь в землю, данную Господом Богом во владение, и наследуешь ее, и станешь обитать в ней, то возьми лучшую часть плодов, принесенных землею, данной тебе Господом Богом, поклади в корзину, понеси к месту, избранному Господом Богом, чтобы пребывало там имя Его, войди к первосвященнику, который будет в то время, и скажи: «Ныне возвещаю перед Господом Богом! Вошел я в землю, что Иегова клялся дать праотцам». Первосвященник примет корзину в руки и поставит перед алтарем Господа Бога. Свидетельствуй, провозглашая перед лицом Господа Бога: «Праотец мой Арамеянин погибал в странствиях и сошел в Мицраим, как пришелец, с мужами немногими, и стал народом великим, сильным и многочисленным. Египтяне поступили вероломно и нечестиво, угнетая и уничижая нас, и предали жестокому рабству. Воззвали мы к Иегове, Богу праотцов, и внял Сущий Господь нашему голосу, и увидел страдание, изнеможение, притеснение. Вывел нас Иегова из Мицраима рукою крепкою, рукою простертою, великим ужасом, знамениями, чудесами и ввел в местность эту, отдав нам страну, землю, истекающую молоком и медом. Приношу первые плоды земли, данной Богом!» Поставив перед лицом Господа Бога, поклоняйся, радуйся и торжествуй перед лицом Господа Бога: благо Господь Бог дал семье твоей, левиту и иноземцу между вами!»
И торжествуют небеса, и радуется земля, и бушует море, изобилием исполненное, и ликуют поля, и восклицают деревья в лесах и рощах!
Плод созревает и уже готов упасть. И руки берут его, слегка поворачивают, отделяя от облегченно выпрямляющейся ветви, и благословение приходит. И благословение пребывает! Сбор плодов. Радость детей. И радость – видеть, что твои плоды едят и они нравятся, их драгоценный, выстраданный тобой сок, благословенный дар, новое вино утоляет жажду, придает сил. Это счастье. Это восторг. Они, конечно, не понимают, как ты ликуешь сейчас, когда их белые зубы крошат сочную хрупкую мякоть.
Дерево счастливо, неподвижно распростирая свои ветви. Дуновение воздуха раскачивает их и счастье находит способ выражения – ветер помогает дереву выражать радость, а дерево – ветру, зримо и слышимо, обозначать свое присутствие шелестом листьев, послушных малейшему движению невидимых потоков.
Память об этом счастье помогает коротать зимние ночи.
И Некто дыханием Своим согревает тебя.
И никакой мороз не страшен тогда!
Ты помнишь, как хотелось тебе поскорее приносить плоды? Быть нужным. Радовать. Насыщать. Укреплять. Исцелять. Как долго, как долго зрели они.
Однажды время приходит. Совершенное – наступает.
Полнота, зрелость, законченность.
«Приходи, возьми, ешь. Это для тебя».
Твои плоды пророчествуют о тебе. Лучшее пророчество – плоды, которые нужны, востребованы, твои плоды, без которых жизнь не имеет смысла.
«Пусть твои плоды пророчествуют тебе великую судьбу!»
«Придя в землю, насадите дерево для пищи, но плоды его считайте, как с необрезанной крайней плотью, три года – необрезанные, истребляйте их. На четвертый год плоды его – святыня для праздника Господа, в пятый год ешьте плоды, собирайте урожай. Иегова, Адонай».
НОЧЬ АВРААМА
Стоит ослабеть дневному зною, появляются запахи: трав – терпкие и пряные, цветов – сладкие, волнующие, как мечта.
Бездонное небо, дивное жилище Бога, неуловимо меняет цвет, становясь глубже, мягче, ближе.
Остывающие камни. Длинные тени. Пыль у овчего двора, голоса пастухов, блеяние ягнят.
Дым очага, запах свежего хлеба и молока, детский смех. Можно, присев возле шатра после дневных забот, не торопясь, обсудить с друзьями возможные пути поисков лучших пастбищ; послушать вести издалека, которые принес разведчик, чье смуглое лицо, обрамленное узкой бородкой, казалось, еще хранит следы дневного жара пустыни и холода ночевок под открытым небом; пошутить, блеснув улыбкой хозяйке, занятой приготовлением ужина в шатре из грубой черной козьей шерсти, – ее просторная сине-красного узора ниспадающая рубаха и перехватывающая густые черные волосы белая лента дополняют ощущение домашнего уюта – простого, прочного и всегда желанного в бесконечной череде скитаний среди чужих и враждебных племен и кланов.
Как обычно, Авраам стоял на вечерней молитве. Он благодарил и славил Господа за Его благословения, за прожитый день, удачный на редкость, было легко и весело, благодарил за Исаака, который радовал отца и умом, и характером, и внешностью. Огонь вечерней молитвы горел, как всегда, сильно и ровно, прекрасные слова возносились в небеса, слова, достойные прекрасного Бога.
Сандалового дерева нэвель1, послушная легчайшему прикосновению, отзывается привычно, беседуя с душой, почти сливаясь с ней воедино.
«Я буду тихо говорить с Тобой, Господь мой и Бог мой. Я буду тихо говорить с Тобой сейчас. Ты приходишь всегда, Господь. Не смею сомневаться в Тебе».
Чуткие пальцы осторожно касаются струн. Тихий голос говорит о любви. Серебряные нити в теплом вечернем воздухе. Знакомое дыхание и поступь. Все ближе. Все отчетливей.
«Я не хочу говорить просто слова. Я не хочу просто произносить молитву. Пусть это будет жертва! Пусть это будет огонь, исходящий из уст! Пусть это будет – чудо прикосновения».
Музыка, донесшаяся с небес, становится музыкой, растворяющейся в небесах. Простые, неувядающие терции.
«Уйти с молитвы. Куда? К проблемам, суете, болтовне? Уйти с молитвы, когда только пришел, когда огонь разгорелся, как следует, так что это уже не фитиль, а небольшой пожар? Я буду смотреть на огонь – долго. Я буду слушать тихий голос. Я буду говорить слова любви. Пусть это продолжается. Пусть светит во тьме свет. Я буду вспоминать об этом завтра и мне станет тепло и радостно. Молитва – пусть она продолжается. Я выбираю лучшее. Я еще здесь. Я еще дышу. Мои уста еще говорят Тебе. Мое сердце еще бьется. И пусть каждый его удар славит Тебя, Господь! Пусть моя молитва будет признанием в любви. Я помню Твои знамения, я знаю Твою верность, я ожидаю Твоих чудес! Я могу говорить то, что хочу. Я могу говорить то, чего не знает никто. Я могу говорить то, чего никто не захочет слушать. Но Ты – услышишь, Ты – ответишь, Ты – благословишь, ибо Ты – Господь мой и к Тебе молитва моя. Никто и никогда да не встанет между мной и Тобой. Никто и никогда да не возмутит тихие воды нашего общения. Я буду молиться, доколе есть время. Я буду молиться, доколе есть дыхание в ноздрях моих. Я буду молиться, доколе сердце бьется. Иначе зачем ему биться?»
«Авраам! Возьми сына единородного, возлюбленного твоего Исаака, пойди в землю Мориа и вознеси его во всесожжение на одной горе, о которой Я возвещу тебе».
- Ну, что, Авраам? Не все так просто, дружище. Вечно тебе не везло. Ну и жизнь! Ты только вспомни...
«Принял Аврам жену по имени Сара, бесплодную».
- Если бы тебе попалась другая жена, у тебя бы уже были правнуки, ты сейчас был бы прадедушкой Авраамом!
«Тогда не осталось бы места вере. Господи, для меня ведь важнее всего знать, что я всегда верил, верил Тебе! Когда мы выступили из Ура, города мудрецов, астрологов и магов, чтобы осмотреть страну Ханаан, мой отец, я с женой и Лот, мы покидали навсегда родной дом, зная, что больше никогда не увидим вымощенного обожженным кирпичом внутреннего двора, где знакомы каждый камень, трещина или ложбинка, не услышим, как под ногами скрипит деревянная галерея, на которую можно выйти, не спускаясь вниз, из своей комнаты на втором этаже, став почти вплотную к струям дождя, хлещущим в проем, окаймленный тростниковым навесом, а лунной ночью наблюдать за сияющим квадратом лунного света, завораживающе медленно вползающем на стену. Нас ожидала неизвестность, но никто не жалел, никто не хотел оставаться в Уре ни дня... Чудовищная власть жрецов, толпы храмовых рабов, жизнь которых не стоила ничего; официальный культ бога луны Нанны – главного божества, чей зиккурат2 возвышался над тенистыми ущельями узких улочек, переулков и тупиков, зажатых между стен, сложенных из кирпича-сырца, и превращавшихся в непроходимое зловонное болото после первых минут дождя; религиозные обычаи – холодные и страшные, как каменные лики богов и богинь с зияющими провалами глазниц; эламиты, ассирийцы, финикияне, арамеи, урарты, хурриты, чтущие богов Двуречья... Все осталось в прошлом. Но в сердце моем, однажды и навсегда, вписаны простые, могущественные слова: «Бэрэшит бара Элогим эт хаша-маим вэ хаарец».3 Ты, Господь, Бог мой, поднял жизнь мою из пропасти! Сущий вразумил советом. «Господи, нет сил, поддержи поскорее!» – воззвал я к Тебе. Мой Господь – защита великолепная, превознесенная!»
- Тебе просто почудилось, Авраам.
- Ты не так понял. Это надобно понимать духовно.
«Придя в Харран, жили в нем. Дней Фарры двести и пять лет, и умер Фарра в Харране».
«И тогда Ты сказал мне, Отец: «Обследуй землю для потомков дома отца твоего, рассмотри эту страну, приготовленную, как благословенный дар в знак примирения, для великого народа, имя которого будет прославлено и возвеличено. Благодатью исполнится благословляющий, проклинающий будет проклят, благословятся в тебе народы земли». И я пошел. И я ни разу не пожалел о том, что сделал, послушавшись голоса Твоего. Покидая Харран, мы знали, что становимся «хабири», кочевниками, скитальцами-скотоводами, что назад дороги нет... но стоит ли озираться назад, когда начал идти вперед?»
- Ты все себе сам придумал, это старческий маразм.
«Господь, о той земле, на которой я стою сейчас, Ты сказал мне: «Потомству твоему дам землю эту». И я отчетливо помню первый жертвенник, который я построил руками своими Богу моему, явившемуся мне. Это – как первая любовь. Это невозможно забыть. Это сокровище сердца моего. Потом будут другие, но этот – первый. И словом Господа Ты сказал мне. И я поверил слову. И я продолжаю верить».
«Устрой алтарь земляной для заколания жертвы всесожжения, мирной жертвы и жертвы благодарения».
«Я прихожу к Тебе сегодня, я так высох без Твоей росы, а ты так скучал за мной, мой Господь, любовь моя, вот я, озари сердце мое, наполни меня Твоей славой и пусть молитва течет, как река и Твой огонь горит – настало время жертвы вечерней! Я беру лучшее, что имею, самые нежные и ласковые слова и иду к Тебе, и приношу их, и пусть уста мои произносят лучшую хвалу, какую я могу, и я возлагаю этот тук на жертвенник Всемогущего и Его слава сходит, и огонь ниспадает, и сердце озаряется, и молитва устремляется, как поток! Пусть жертва уст моих будет прекрасна, я хочу подарить Тебе прекрасную жертву! И оживает мертвое, и поднимается из руин. Пробудись и воскликни, ликуй, обитатель выжженной земли: дождь, мелкий дождь сияет радугой, и страна твоя сбросит Рефаимов! Потоком воды накатывается суд и праведность – неиссякаемой рекой!»
- А помнишь, как ты «подставил» фараона? Конечно, он не ангел, но разве это дает основание для подобного коварства? И не говори, что ты не знал, к каким последствиям это приведет! Ты конечно же догадывался, друг Божий, о том, что твой Покровитель устроит фараону и его людям за твою жену.
«Осознание своей нищеты духом приходит, когда я вижу пепел на жертвеннике, где только что полыхал Божий огонь. Видя этот пепел, я понимаю, что нужно срочно искать Источник огня. Моя жертва – это благоухание. Есть цветы, которые не пахнут. Они не привлекают. Мимо них проходят. К ним не склоняются, чтобы вдохнуть аромат... Я буду благоухать для Тебя...»
«Почему ты плачешь? Ты такой, какой надо – именно сейчас. Прославь Творца своего! Когда искушение приходит, тебе кажется, что ты становишься другим. Но ты – такой же победитель, каким был за секунду до этого. Пусть это поможет тебе перебросить мост через пропасть падения к победе, в которую Я хочу ввести тебя – снова и снова! Искушение – это предзнаменование победы. Здесь и сейчас – ты побеждаешь».
«Бывают моменты, когда молиться можно. Бывают моменты, когда молиться необходимо. Но бывают моменты, когда не молиться – нельзя! Ты не загоняешь никого в угол, просто я понимаю, что идти некуда, кроме как к Тебе. Боязнь ошибиться – уже ошибка. Страх перед поражением – уже поражение. Уста Твои, Боже, пусть дохнут на меня огнем! Я говорю потому, что верю. И однажды слово становится плотью. Ибо верен Бог. Твою руку пусть познают народы, Твой голос пусть услышат племена!»
- Отче Аврааме, отче Аврааме! Это будет последняя ошибка твоей долгой и, увы, бессмысленной жизни!
- Авраам, и для этого ты прожил такую долгую жизнь – чтобы увенчать ее таким ужасным событием?!
«О, Господь! Ты ведь помнишь, как в ту ночь, когда лишь звезды освещали наш путь, погоня была долгой и упорной, а битва – короткой и жаркой! Со мною было триста восемнадцать человек и еще трое друзей. Разделившись, мы бесшумно окружили врагов и обрушились, как смерчь, наши мечи разили без промаха с одного удара, каждый из нас был – как десять воинов, а двое из нас – как сотня! Да, мы догнали их, как охотник – добычу! И мы преследовали их, словно это было стадо антилоп. Как беркут вонзает когти, распростирая могучие крылья, так мы поразили четырех царей и войско их, как одного человека! И привели обратно Лота, брата моего, и всех людей, захваченных вместе с ним, со всем имуществом их. Нас, как героев, встречали на Царской равнине и я ничего не взял у этого грешного царя грешников. И никогда не протяну руку к испачканному. Не разменяюсь. И Ты знаешь это, Бог мой. Мы могли погибнуть, сражаясь, но Ты дал победу».
«Мелхиседек, Царь Салима, вынес хлеб и вино, священник Бога Всевышнего призвал Божью благодать, говоря: прославлен Аврам мощью Вседержителя, Владыки неба и земли, отдавшего притеснителей руке его!»
«Враг восстает, чтобы ты победил. Лучшее, что есть в тебе, это твоя вера. Но любовь – больше».
«Если руки опустились и молитва умолкла, Твоя рука не сократилась и Ты не изнемог. Слов не должно быть много. Но они должны быть. Я многого не знаю. Я верю. Это – больше. То, что ломается, пусть будет сломлено. Все, что горит – пусть сгорает дотла! То, что устоит – останется навсегда. Я хочу слышать Тебя, Адонай, в любом месте, при любых обстоятельствах . Слышать Тебя».
- Столько лет ты ждал. Верил. Надеялся. Молился. Уповал. Мечтал. Благоговел. Хранил себя от осквернения. Боролся за справедливость. Недосыпал. Недоедал. Постился. И, наконец, получил. И – все?! Ради мгновения – весь этот путь?! Поманили – и кинули. Показали рай – и захлопнули дверь твоей темницы под названием «человеческая жизнь».
- Ты не заслужил этого. Ты достоин лучшего. Бог приготовил тебе самое лучшее. И дал это. Не верь мрачному обману.
- Ты слишком долго шел к этому, Авраам. Второго Исаака у тебя не будет.
Некоторое время спустя произошло одно событие: Бог в видении проговорил к Авраму:
«Грозный Аврам, внушающий благоговение, защита немощных! Безмерно велико воздаяние твое!»
«Адонай Вседержитель! Что я имею? Я умираю бездетным. Если есть у меня кто, то это – «сын имения» семейства моего, Елиезер из Дамаска, управляющий моими делами. Потомок его получит во владение наследство мое».
«Наследником твоим, который получит владение, будет рожденный тобою. Взгляни на небеса и исчисли звезды, у тебя достаточно терпения для этого: подобно звездам многочисленны будут и потомки твои. Доверие Я расцениваю, как праведность. Я, Всемогущий Господь, выведший тебя из Ура, города мудрецов, астрологов и магов, даю тебе землю, чтобы ты овладел ею».
«Адонай Вседержитель! Покажи знамение, чтобы я знал, что завладею этой землей».
«Принеси трехлетнюю телку, трехлетнюю козу, трехлетнего барана, голубицу, молодого голубя».
Аврам принес их всех, рассек пополам, поместив одну часть поблизости от другой. Трупы привлекли стервятников и Аврам отгонял их. Когда стемнело, впал Аврам в сонливость, и велик был страх его, и беспросветна была ночная тьма. И сказано было Авраму:
«Знай: твои потомки, переселившиеся в чужие земли, будут в рабстве, уничижаемы, угнетаемы и мучимы четыреста лет, но Я стану судиться, и вынесу приговор, и отомщу явным образом язычникам, поработившим их. И дам избавление детям твоим, выведя их с великим богатством. И будут счастливы седины твои, и пойдешь ты к праотцам с миром, и будешь погребен в благополучии. Четвертое поколение снова возвратится сюда: к тому времени исполнится мера преступлений аморреев».
Солнце давно погрузилось во мрак, утонув в чернильном море азиатской ночи.
«Это все, что у меня есть, это то, что может меня поддержать, это то, что позволяет мне жить - кусочек неба в сердце моем. Мой Бог даст ответ посредством огня! Я знаю: Твой огонь начинает гореть там, где взывают; Твой огонь вспыхивает там, где верят Тебе; Твой огонь зажигает тех, кто жаждет гореть. Жажда огня призывает Тебя. И то, что выйдет из огня Божьего, будет бессмертно, то, что пройдет через огонь Господень, останется навеки. Мой Бог даст ответ посредством огня! Ты не будешь там, где равнодушные и беспечные, Ты не будешь там, где ищут своего. Мне следует измениться больше, чем это кажется возможным для меня и за этой гранью возможного меня будет ждать Твой огонь. Огонь не остывает. Остывает то, что нагревается огнем. Мой Бог даст ответ посредством огня! Облако росы – это то, что ждет меня по ту сторону...»
Дым, тонкими прядями струясь в слепящем свете – точно пролили на землю расплавленный металл – беззвучно и таинственно, возникнув из ниоткуда, плавно потянулся кверху из промежутков между частями жертвенных животных, пламя озарило остывшую плоть, на миг заполнив пустоты пылающим пространством.
В тот день заключил Господь союз с Аврамом.
- А Сара все никак не могла родить... А тут, случайно конечно, рабыня-египтянка. Агарь, подарок фараона. И когда Сара сказала тебе, что Бог «заключил под стражей» ее, так сказать, детородную функцию, и предложила, точнее, подложила ее тебе... Агарь в семье уже как родная стала, за десять лет-то... И ты не возражал. И стало у Аврама две жены. Мда. Ну, что-ж, Адам тоже ошибся, послушав Еву. С кем не бывает. Не смертельно. Нехорошо, конечно. Обидно. Но жить можно. Стало быть, Агарюшка забеременела от тебя. Что и требовалось доказать. И, конечно же, возгордилась, как любая бы на ее месте. И твоя жена начала обвинять тебя в том, что она же и придумала! О, эти женщины! Сама толкнула служанку в твои объятия, а теперь обвиняет тебя, что та, дескать, на почве этого унижает ее достоинство! Да еще Господа в судьи призывает! Кошмар! Ничего святого! В таких случаях лучше не вмешиваться. Если одна женщина хочет отомстить другой, она обязательно добьется своего. И начала Сара «наклонять» Агарь. Да так, что ни в чем не повинной бедняжке пришлось исчезнуть из дома. У родника на пути к Суру, по ее словам, встретился ей Ангел и велел вернуться домой. Тебе не кажется, что все это просто чудовищно: беременную женщину, служившую вам верой и правдой, выживают из дома, практически выгоняя в пустыню, не оставляя шансов выжить?! Ангел утешил, Ангел вернул, Ангел спас... А где был ты – отец ребенка, которого носила Агарь?! За что ты молчаливо приговорил его к смерти? «Бог слышит», но слышишь ли ты? И если слышишь, то что именно? Исаак – следующий? Уж теперь промаха не будет, да?
«Я могу пасть на лицо свое и это самый короткий вход в чертог смирения, в обитель кротости, в царство прощения, примирения, понимания. Когда есть только одно дело, которое я в состоянии делать. Когда есть лишь безмолвный вопль, приносимый Тебе в духе моем. Разум умолкает. Мысль замирает. Воображение цепенеет. Сердце верить не перестало. Сердце не перестало биться. То сердце, которое однажды я отдал Тебе, Господь мой и Бог мой. Неверие имеет тысячи масок. Лишь у веры одно, истинное, лицо. Когда я проходил через испытания, способные убить что угодно, они не смогли уничтожить во мне веру Божью. Все сгорало и уходило в небытие. Но вера осталась. Вера – это то, что действительно связывает меня с небесами. Пусть Твоя победа, вопреки всему, сияет в моем сердце! Кто устоит в день посещения Твоего? Я укроюсь в тени крыл Твоих. Не буду ждать, когда придешь в огне и ярости, поспешу навстречу Тебе и Ты успокоишь душу мою. Не буду убегать от Тебя, чтобы Ты преследовал меня, как лев добычу свою, но пойду к Тебе и, как лань в потоках воды, найду спасение в присутствии Твоем».
Однажды луч неземного света озарил дух человеческий и уста повторили слова: «Ани Эль Шадай хитхалэх лефани въехйе тамим»4.
«Я обещаю: ты будешь родоначальником множества племен и народов. Я призвал тебя, когда ты был Аврамом, но имя тебе – Авраам, и тебе дано стать отцом многочисленных полчищ людских: чрезвычайно, безмерно размножишься ты, цари народов будут потомками твоими!»
«Ты, Господи, утвердил завет для меня и потомков моих, которые будут жить на этой земле после меня, во всех родах их и поколениях, во всех местах, где бы ни обитали они, установил навсегда союз Бога вечного и рода человеческого».
«Храни же завет Мой: обрезывай мужчин, срезай крайнюю плоть тела их в знак завета».
- Ты ведь уже далеко не юноша, Авраам. Такие откровения по плечу молодым. Не впадай в детство, старик, ведь это даже не обрезание, которое ты ввел однажды... Все решили тогда, что ты лишился рассудка. Помнишь, как один старейшина возмутился, говоря, что «ты хочешь всех нас зарезать»? Ну, то было полбеды, но теперь... это действительно безумие, Авраам. Конечно, ты не сделаешь этого. Это будет слишком больно... твоему сыну... и тебе. Ты слишком стар, да. Ты просто не сможешь. Не дойдешь. Твои пальцы не смогут удержать жертвенный нож. Твоя рука не сможет подняться на Исаака, твоего единственного, самого дорогого, самого любимого, самого лучшего человека в мире, отраду твоей одинокой старости, утеху твоих слабеющих глаз.
«Жене твоей, которую ты зовешь Сарой, истинное имя – Сарра. Благословенная, она подарит сына тебе и Я прославлю ее в народах, племенах и языках, и цари земные воздадут Мне хвалу за нее».
«И не смог я стоять тогда, и бросился на землю перед собой, и опустил на песок лицо свое, и тихо засмеялся, и никто не слышал тогда смеха моего, кроме Тебя, Адонай. Не потому я смеялся, что не верил Тебе. Новым, неведомым Ты явился мне. Таким я Тебя еще не знал».
- Что, досмеялся, старик? Посмейся теперь, попробуй!
- Какой чудный ребенок у тебя. Прекрасное дитя. Достойный венец. Разве это не полнота счастья? Он будет твоей опорой в старости. Его голос будет радовать твое сердце во все дни жизни твоей. И от него Бог произведет великий народ – как и обещал. Бог верен. Даже если ты не верен Ему. Не так ли?
«Твоя жена Сарра родит сына и дашь ему имя – Исаак. Утвердится завет Мой навеки с ним и с потомством его. Измаила провозглашаю благословенным, плодоносным, умножу его так, что весьма многочисленны будут потомки его и двенадцать властителей произведет он на свет, дав начало великому народу. Завет же утвердится в Исааке, рожденном Саррой в назначенный срок, в следующем году».
- Ведь если с Исааком что-нибудь случится, твое сердце не выдержит, старик. Ты не дойдешь домой, ты останешься там, где будет принесена эта жертва. Ужасная жертва. Человеческое жертвоприношение. Подумай, разве мог человеколюбивый Бог потребовать этого?!
«У ног Твоих – начало пути, у ног Твоих – конец пути, у ног Твоих – отдых в пути земном. Я верю Тебе потому, что Ты Бог, а я человек. Мое дело верить. Твое дело совершать. И я говорю сейчас эти прекрасные слова: «Я верю!» С какой бы кручи я ни сорвался, крыло Божьей любви подхватит меня. Я верю, что это будет происходить всегда. В любом случае, что бы ни произошло, пусть у меня будут основания сказать: «Я сделал все, что мог, поэтому я спокоен сейчас». Это и есть моя вера. Не так уж важно, каковы результаты, важно то, что я сделал все. Шаг веры я смогу совершить только верой, ничто и никто не поможет там, где должна проявиться вера. Ее достаточно. Если надежда умирает последней, то вера не умирает вообще. Она – с вечных небес, где смерти нет. А еще я знаю: когда ад восстает, это значит, что я на верном пути. И пусть разум говорит мне: «Не безумствуй!» – я все равно верю, верю, верю!»
Теревинфовая роща в оазисе Мамре.
На ровной, расчищенной площадке – прямоугольный, высотой по пояс человека, жертвенник, сложенный из камней, скрепленных глиной. Неподалеку – отверстие колодца, прикрытое массивной плитой. Фисташковое дерево, затеняющее вход в шатер. Печь для приготовления хлеба.
Солнце огненным катком раскатывало землю тугим, удушающим жаром. Было самое знойное время дня. Ни дуновения. Ни звука.
Подняв глаза, Авраам увидел перед собой трех молодых мужчин в белых мантиях, изнемогших от пешего перехода, словно возникших из воздуха, дрожащего, как над раскаленной плитой, над обжигающим песком. Они чем-то напоминали храбрых воинов пустыни, сильных и беспощадных бойцов, порой встречавшихся Аврааму. Разве что кожа у этих была посветлее. И взгляд – ясный и чистый. И что-то еще было в них. То, что не имеет названия. То, что приходило у жертвенника, когда Адонай принимал всесожжение. Когда Он говорил к сердцу. Когда сердце говорило к Нему. Когда дым поднимался кверху светло-серым мягким столбом.
«О, Эль Элион!.. Это – Ты?»
«Это Я».
«Но как это может быть?!.»
Забыв обо всем, Авраам рванулся навстречу. Упав на колени, он склонил голову до самой земли.
«За что мне такое счастье, Господь? За что Ты так любишь меня? Откуда это мне? Словно Ты проходил мимо и, утомившись, зашел отдохнуть к другу, у которого можно найти приют и пищу. Бог пришел. Радуйся, сердце: Бог пришел! Восторгайся и ликуй: Бог пришел!»
Когда путники, освежив ноги холодной водой, уселись, прислонившись к стволу дерева, перед каждым из них уже стояла чаша холодного кислого молока. Тем временем, распространяя аромат, готовилась телятина. Пшеничные лепешки из самой тонкой муки, используемой для жертвоприношений и праздничных трапез, издавали неповторимый запах свежего хлеба. Принесли сливочное масло и сыр, чистый елей и блюдо свежих оливок, соль, зелень...
«И вот, Ты пришел, и все стало другим, но Ты – Тот же! Когда Ты приходишь, все понятно без слов – всем. Остается только прошептать: спасибо Тебе, что Ты пришел... и все тени разбегаются: тени из прошлого и тени из будущего... посмотри мне в глаза, мне нужен Твой взгляд, полный любви, я черпаю силу в этом, и научи меня видеть глаза каждого человека – словно Твои, ибо все мы – образ и подобие Твое. Близость Твоя вселяет страх и радость наполняет сердце, и любовь – в духе моем, но я трепещу, ибо Бог всякой плоти так близок!..»
Авраам смотрел, как гости едят и не был уверен, сон все это или явь. Стоял в тени дерева, молча смотрел и молился беззвучно.
«Где Сарра?»
«В шатре».
«Когда Я буду возвращаться назад, в эту же пору, у жены твоей, Сарры, будет сын».
В шатре, у самого входа, стояла Сарра. И услышала. И не поверила. И тихо усмехнулась там, в темноте. «Конечно, этот незнакомец шутит. Мой Авраам верит, что Господь даст нам сына, и многие знают об этом. Наверное, кто-нибудь сказал ему и он решил сделать нам приятно. Но слишком все это не похоже на простую шутку. Как бы это не обидело моего Авраама, он очень чувствителен ко всему, что связано с этим Божьим обещанием. А мы уже стары, дни наши близятся к закату, в этом возрасте женщины уже не рожают детей от своих белобородых мужей. В этом возрасте они разве что могут мечтать о них. Несбыточные мечты обветшалых, изможденных жизнью, благородных седин: утешение и радость, украшение и сладость – дети, которых у нас так и не было...»
«Зачем смеется Сарра, говоря: «Истинно я, старая, рожу»? Чудны дела Господни! Срок назначен: возвратится жизни плодоносная пора и у Сарры будет сын».
И устрашилась Сарра. И, как человек вздрагивает от испуга, так уста ее непроизвольно произнесли: «Не смеялась я...»
«Нет. Смеялась».
Нагревалась, нагревалась на солнце черная шерсть. Катились, катились капли соленого пота по щекам. И слезинок прозрачных бисер.
Плакала старая женщина, прислонившись лбом к шершавой, теплой, мягкой стене своего кочевого жилища. «Он не мог услышать. Неужели это... Он? Тот, кто однажды сказал мне: «Не сомневайся, ничто не устоит против любви Моей. Жизнь и смерть в руке Моей. Я скажу смерти и она отдаст. Я повелю жизни и она придет. Я – Господь». И, в общем-то, неважно, что, – лишь бы говорить Тебе, шептать Тебе, лепетать Тебе слова любви, слова любви, ибо сердце мое, как птенец в ладони Твоей, Ты – слезы мои, Ты – счастье мое, Ты – радость моя, Ты – все мое!.. Однажды это вдруг происходит: слезы в глазах и голос прерывается.. я не знаю, что со мной, я не знаю, что это, но это – хорошо, мне просто очень хорошо. Я знаю, Он любит меня, мой Бог любит меня! Слава Тебе, Господи, слава! Я хочу быть с Тобой, всегда быть с Тобой! Господь, Ты можешь благословлять так просто и неожиданно, и Твое благословение приходит, как порыв свежего ветра, как облако, закрывшее жаркое солнце, Ты – Господь, и Ты творишь, что хочешь».
Окончив трапезу, молодые мужчины, похожие на неустрашимых воинов пустыни, встали, и ясные, чистые взоры их устремились туда, где в долине Сиддим спал тяжелым полуденным сном город Содом.
«О, Господь, в моей жизни так много минут, но далеко не все они так прекрасны, как те минуты, когда Ты так близок, Господи, ко мне. Ты близок. Ты рядом. Ты вокруг. Ты внутри. Теперь я знаю: однажды Сам Бог пришел на эту землю, и Он был так близок к нам, что к Нему можно было прикоснуться! Я по-настоящему верю сейчас в исполнение того, что Ты обещал и о чем молюсь. Потому, наверное, что Ты так близок, Господи мой, Господи. В иные минуты Ты обращаешься ко мне как-то по-человечески просто, это трогает мое сердце, это покоряет меня и я понимаю, как похож на Того, Кто сотворил меня по образу и подобию Своему, я ощущаю эту сокровенную близость к Творцу – не плоти и крови, а духа, глубочайшего во мне, начала начал».
Не желая так быстро расставаться, Авраам повел Посланников в долину Сиддим, где в городе Содоме жил его племянник Лот с женой и двумя дочерьми. С каждым шагом приближался миг расставания. Шорох складок белого виссона вторил шепоту песка под ногами, обутыми в кожаные сандалии. Скоро этот невероятный визит окончится, чтобы никогда больше не повториться.
«Открою Аврааму, что приготовился совершить. Род Авраамов, великий и многочисленный – это благословение народам и племенам земным. Те, кто впоследствии будут вразумляемы заповедью, данной потомкам рода твоего, будут хранить путь Господень, совершая благодеяния, в готовности исполнить всякую правду, и так придет от Бога сказанное Им Аврааму».
Некоторое время снова шли молча.
«Силен вопль Содома и Гоморры, многочисленны преступления их и чрезвычайно тяжки, сердца их ожесточились, сделавшись твердыми, как гранит. Схожу и увижу, что совершают они так, что стоны и крики доносятся до небес, давая знать о них».
Повернувшись к городу, лежащему перед ними, трое долго смотрели, как будто изучали его улицы, потемневшие от удлинившихся теней. Кое-где виднелись, едва различимые издалека, легкие струйки дыма. Вся окрестность была покрыта, словно сыпью, колодцами, вырытыми местными жителями для добычи жидкого битума. Где-то там, в одном из домов, сейчас находился ничего не подозревавший Лот. Его жена, наверное, собиралась готовить ужин, быть может один из дымков поднимался из их печи...
Когда трое, наконец, решили идти, перед ними стоял Авраам.
Он сделал один шаг навстречу и сказал Господу:
«Погибнет невинный вместе со злодеем? Вдруг есть среди них пятьдесят праведных? Не отнимешь ли милости Твоей от города ради пятидесяти праведных среди них?»
Голос Авраама звучал глухо и сдавленно, комок в горле и слезы, готовые политься по морщинистым щекам, мешали, но он боролся... он побеждал.
«Да не свершится умерщвление справедливых и беззаконных, честных и преступных, да не будет! Судящий землю поступит справедливо!»
«Найду среди жителей Содома пятьдесят праведных – прощу всю эту местность».
«Решаюсь сказать Господу, я, пыль и пепел. Если до пятидесяти праведников не хватит пяти, то из-за пяти уничтожишь город?»
«Растленных – найду сорок пять».
Авраам продолжал спрашивать, словно преследуя по пятам, боясь остановиться, избегая пауз, настигая, стремясь сократить дистанцию... сейчас... сейчас все будет кончено...
«А когда найдешь сорок?..»
«Не совершу из-за сорока».
«Пусть гневается Адонай, но скажу: достаточно ли будет тридцати?»
«Не исполню, найдя тридцать».
«Решаюсь сказать, Господь: найдется ли двадцать?»
«Не погублю, если двадцать».
«Раздражая Владыку, спрошу последний раз: достаточно десяти?!.»
«Не уничтожу ради десяти».
Сказав, посмотрел Господь в глаза Аврааму. И пошел домой Авраам.
«Я вижу, как разрушает дьявол – умы и души, тела и судьбы, и ревность, как магма в вулкане, поднимается во Мне. Жестокое насилие над братьями своими покроет Содом и Гоморру, Адму и Севоим позором, облечет посрамлением, окутает погибелью и уничтожением, и они изчезнут навсегда. Ливнем могучим изольются пыль, сажа и пепел, обрушившись с небес, чтобы опустошать, истреблять и губить. Жару ярости, яду гнева преданы сорняки и терновник! Я нападаю и сражаюсь, выжигая дотла!»
Это осталось в сердце навсегда. Эхо, прозвучавшее в вечности. Огонь и дым, и вопль из огня. Мертвящий ужас. Последнее отчаяние. Рев пламени. Содрогающаяся земля.
Гнев Божий – натянутый лук, суд Его – пущенная стрела.
«О, неистовство ревности Отца моего! Страшен ее пожар!.. Уверения в любви того, кто не ревнует – жалкая ложь равнодушного. Любовь – это наваждение, это сон наяву и бессонные ночи, это преследование по пятам, это часы, дни и месяцы, исчезнувшие в ожидании, это мысли, не покидающие сознание ни на мгновение, это жгучая, испепеляющая ревность по поводу и без повода. Ты любишь, но гнев Твой ужасен и смертоносна ярость! Пусть грех умрет, пусть даже память о грехе умрет и засохнет!»
«Отправившись в южные земли, Авраам жил в Кадесе, что в пустыне Сур, и, странствуя, расположился в Гераре, как пришелец. И говорил о Сарре, жене своей, что она сестра ему. Авимелех, царь Герара, послал за Саррой и принял ее».
- Опять вранье! Как Бог мог сказать тебе об Исааке, разве ты чистый сосуд?! Ты сам все это придумал! Ты просто сошел с ума и все это придумал сам! Бес в тебе! Отрекайся, пока не поздно! Покайся в обольщении, Бог простит тебя! Ты слышишь?!
- Это хорошо, что царь Герарский не успел сблизиться с Саррой! Чем бы все кончилось – неизвестно, а все из-за твоего малодушия и неверия! И кому ты после этого докажешь, что Бог сказал тебе об Исааке? Как Бог вообще может говорить с подобными типами?! Бедный Авимелех чуть концы не отдал той ночью, когда Бог пришел к нему во сне, самом кошмарном за всю его жизнь, и сказал: «Умрешь за женщину, которую ты принял: она замужем!» Обливаясь холодным потом, – сведенные судорогой ужаса губы и онемевший язык почти не слушались, – царь отвечал: «Владыка! Он сказал: сестра! Он назвал себя ее братом! Не погуби непорочное сердце и невинные руки! Я не знал!»
- Твой справедливый Бог вполне мог бы поразить и царя, и подданых его, а ведь они в этом случае были ни при чем. По твоей вине, Авраам. Конечно, после подобного внушения тебе и жену вернули, и отступного дали тысячу серебром, а впридачу еще штат прислуги, да по стаду овец и коров, все отборные, не дай Бог чтоб изъян какой! – сам царь проверял! А тебя он только спросил кротко: «Как понять то, что ты сделал?» Иными словами, как изволите вас понимать, преподобный Аврааме? Ну, а отговорки типа: «все мы братья, дети Адама и Евы, род человеческий» и так далее... это все понятно, слов прибавляется, авторитет падает. Такие дела.
«Посетил Господь Сарру, исполнив возвещенное Им. Забеременела Сарра и родила Аврааму сына старости в назначенный срок, как было сказано Богом Всевышним, и дал Авраам имя новорожденному сыну: Исаак. Обрезал Авраам Исаака, сына, на восьмой день, по заповеди Божьей».
И было тогда Аврааму сто лет, когда родился у него сын по имени Исаак, от Сарры, жены его.
«Есть молодые юноши и у них – сердца стариков. Но есть столетние старцы и у них – сердца юношей».
Авраам вспоминал первые месяцы жизни Исаака, когда они с Саррой прислушивались к его дыханию, вставали к колыбели, если он начинал плакать... Сарра повторяла: «Смех мой, Исаак мой, радость моя!»
«Для кого-то это, может быть, было смешно и странно: девяностолетняя кормилица с младенцем на руках. Можно посмеяться, услыхав: «Старость родила сына!» А можно склониться в благоговейном трепете, каждый день видя воплощенное чудо».
«Выросший мальчик был отнят от груди и Авраам устроил великое пиршество в тот день».
Однажды, заигравшись, – Исааку было тогда лет пять, – забыв о возрасте, шаля, как дитя, счастливый Авраам услышал от смеющегося сына: «Папа, ты такой смешной, когда веселый!»
«Ты снова учил меня, Адонай, что значит быть отцом. С каждым днем я все отчетливее понимал: мой Исаак – это бесценный подарок моего Господа, Который желает научить моего ребенка через меня и научить меня через моего сына. Тебе нравится в нас – как во всяком любимом ребенке любящему отцу – как мы едим, двигаемся, общаемся. Ты только не терпишь грех в нашей жизни и когда мы ненавидим друг друга... Ты дал нам наших детей. Но Ты также дал нашим детям нас! Мы призваны служить нашим детям, умножая благословение, доверенное нам. Отец, Тебе есть, что сказать нашим детям и сделать это через нас. А мы учимся у них, удивительных учителей. Как искать лица Божия? Как ищут родительского внимания дети. Они заходят так, чтобы их видели. Они заглядывают в глаза. Теребят за рукав. Повышают свой голос. Они не боятся повторять несколько раз, много раз! Они ищут, ищут – и находят! Дети учат нас тому, что по сердцу нашему Отцу: я говорю «не скоро», а сын уверяет «скоро!», когда просит чего-то. Как дети учатся говорить? Они начинают, не умея, вначале ничего не понятно, но они говорят, говорят и выучиваются. Когда дети говорят нечто совершенно банальное, родителей радует это и умиляет. Поняв это, я не боюсь говорить моему Небесному Отцу – в простоте – все, что думаю. Не оцеживать комариков, чтобы не поглотить верблюда: от комплекса неполноценности до лицемерия и религиозной фальши – в жизни и на молитве в том числе! – меньше одного шага! Быть, как дитя! И пусть от полноты сердца моего говорят уста мои! Когда дети бегут навстречу своему любимому отцу, они восклицают, они поднимают руки, с распростертыми объятиями они летят ему навстречу! Они не стоят, как столб, они не ожидают его, стоя на коленях, – они летят навстречу! И если молитва о моей жене – это молитва обо мне самом, молитва о твоем муже – это молитва о тебе самой, то молитва о наших детях – это молитва о нашем будущем...»
«Видела Сарра, что сын Агари Египтянки, рожденный Аврааму, забавляется и говорила Аврааму: «Изгони рабыню и сына ее, чтобы не лишил он наследственного владения моего сына Исаака».
Сильно огорчило это слово Авраама, было досадно ему и скорбел он из-за сына. Бог сказал Аврааму: «Опечален ты из-за мальчика служанки. Послушайся сказанного Саррой, в Исааке назван будет род твой. Сын же служанки положит начало роду язычников».
Авраам встал ранним утром, с рассветом, взял еды и бурдюк с водой, принес Агари, помог ей возложить кладь на плечи, и отослал ее вместе с сыном».
- Авраам, «отец множества»... какой ты «отец множества»?! Двое сыновей. Один, от рабыньки, неизвестно где, изгнан собственным отцом из родного дома. Второго ты завтра убьешь. Где твое множество, Ав-ра-ам?.. Ав-ра-ам... Злая шутка судьбы.
- Но ведь все в порядке, Исаак с тобой, ложись спать, а завтра все забудется, как страшный сон. Ты еще не испил чашу радости до дна, Авраам!
- Ладно, выпей хотя-бы немного вина, для храбрости... ведь это не грех.
- К чему теперь все?.. жизнь потеряла смысл. Святость – че-пу-хаа-аа!... Расслабся, старик. Выпей вина. Лучшего твоего вина. Позови молодых девушек. Помнишь, как они танцевали на празднике? И пусть все горит огнем! Жизнь окончена. Смысл потерян. Осталась скорлупа. Песня допета. Лишь эхо звучит последние мгновения. Оторви от этой жизни хоть клок. Оторвись на этом последнем вираже, Аврааммм!.. Оторрррвись! Эй, старик, эта ночь – для тебя! А завтра будет новый день. Ведь Бог творит все новое. Поэтому завтра – новый день. Новый. С нуля. И никуда ты не пойдешь. Исаак – твой сын. Твоя собственность. И никто, кроме тебя, не вправе решать его судьбу. А ты уже решил. Ведь ты уже решил, Авраам? Ведь ты уже решил?!
«Сын Мой, не смотри на грех, не озирайся назад, там только прах и тлен, и пылающий огонь. Смотри вперед, посмотри Мне в глаза и тебе расхочется грешить».
«Искушение – во времени. Победа – вне времени. Искушение временно. Победа вечна. Довольно о прошлом, сегодня Господь зовет к новой победе! Победа – это именно то, что нужно сейчас! Это прыжок моей веры. Прыжок – это когда нет опоры на землю, когда летишь и только на Бога надежда. Я открываю мое сердце для Твоего огня, в котором сила, святость, победа, помазание. Слава Тебе, Верный мой! Твоя верность да будет моею!»
- Неужели тебе все равно? Неужели ты в состоянии так просто перечеркнуть всю свою – и не только свою! – жизнь?! Ради чего? Зачем ты жил? К чему тогда всё? И что остается? Умереть в надежде, что в вечности ты будешь с Исааком, с Саррой, со всеми, кто так дорог тебе? Не слишком ли дорого тебе приходится платить твоему благому Богу? Платить за то, что ты и так уже заслужил. Подумай. И не спеши совершать непоправимое. Да, непоправимое!
- Подумай, как ты будешь возвращаться домой? Что ты скажешь твоей Сарре? Что ты скажешь матери, убийца?! И что подумают о тебе люди? С тобой никто не будет разговаривать до конца твоих дней, это хуже, чем проказа! «О, этот благочестивый Авраам... Этот безумный, жестокий старик... Лучше обойти его десятой дорогой, вдруг ему взбредет в голову еще кого-нибудь принести в жертву! Ужасный человек. Человек ли он вообще?! Разве люди так поступают?»
- Ты так похож на Каина, Авраам: боголюбивый человекоубийца...
«Когда лицом к лицу мы встретимся с Тобой, Твоя рука обнимет мои плечи, станет светло и радостно. Наверное, я буду молча плакать от счастья, которое пришло и уже никогда, никогда, никогда не уйдет».
Рассвет. На фоне светлеющего неба с блекнущими искрами звезд – узкое лицо, нос с горбинкой, под густыми седыми бровями – спокойные, умные глаза старика, который видел если не все, то почти все, что можно увидеть под солнцем, начинающим свой дневной путь.
«Бог усмотрит. Ему не нужен Исаак. Зачем Ему Исаак? Разве для этого Он дал его нам, чтобы забрать? И что дальше? Ведь это Бог. Он – усмотрит. Я знаю, ибо – верю. Мое знание – это моя вера. Моя вера не подводила меня. И не подведет на этот раз. Поднимайся из твоих руин, Авраам, тебя ждет одно важное дело. Бог покажет жертву».
Авраам медленно встает на затекшие ноги. Некоторое время стоит неподвижно. Потом идет будить Исаака.
...Той ночью Авраам заново пережил многое из своего прошлого. Последний экзамен требовал предельных усилий и в дело шло все, самые незначительные детали былого, приобретая неожиданно большую значимость, могли помочь его вере или ослабить ее. Не так уж легко, «забывая заднее, простираться вперед». Аврааму на это потребовалась ночь. К утру он был готов. И он пошел...
«Клятву даю, изреченную Сущим, из-за Которого ты приготовился совершить дело, не щадя сына единородного: потомков твоих прославлю, сделав великими, как звезды небес; благословляя, умножу детей твоих, подобно песчинкам пределов морских; они завладеют вратами противника; народы земли преклонятся пред Семенем, Который есть награда за то, что ты был послушен призыву».
1 Псалтирь, струнный щипковый инструмент.
2 Храм, культовое сооружение.
3 «В начале сотворил Бог небо и землю».
4 «Я — Бог Всемогущий, ходи передо Мной и будь непорочен».
ЕЛИСЕЙ
Собственными силами человек может стать трагическим героем, но только не рыцарем веры.
C. Кьеркегор, «Страх и трепет».
Елисею, сыну Сафатову, приснился сон.
Огромное пространство вокруг наполнено тишиной: не подвальной, глухой, но чуткой, как тончайшая струна, не поглощающей, но длящей звуки – до бесконечности... Он стоит перед пропастью, чье дно потерялось в тумане. Пальцы ног ощущают острый кремнистый край, но страх где-то очень далеко, гораздо ближе – радостное предчувствие неведомого праздника и сделать шаг навстречу так просто, и он летит в млечное никуда, навстречу ветру, все выше, все светлее, все радостнее... захватывает дух и забываешь обо всем, когда вокруг тебя, со всех сторон – святые небеса!..
«Чтобы прыгнуть в небо, нужно, чтобы оно оказалось внизу».
От этих слов Елисей проснулся.
Начинался новый день. И его следовало начать правильно.
«Утренняя молитва – первенец в жертву. Посвящение любви. Глубокий вдох ныряльщика. Глоток воды погонщика верблюдов. Подарок Богу. И подарок Бога. Река живой воды. Благоухание, которого не будет слишком много никогда. И пусть летит она, как птица, в небеса, и будет долгою, как волосы Самсона, и никогда да не иссякнет источник силы тайный».
Благодарю Тебя, Владыка вечный, отворяющий врата откровения в сердце моем, приходящий неслышно, присутствующий незримо, наполняющий светлым торжеством, любовью и силой мой дух. Мне это нравится, мне так хорошо переживать Тебя, Господь, в глубоком поклонении, прославить Тебя, сказать о своей любви и услышать ответное признание Твое. Есть присутствие, есть взгляд, а есть прикосновение! Прекрасное начало благословенного дня сына Живого Бога. Я не хочу играть роль, но просто прийти и поклоняться Тебе, Отче, как возможно дольше. Сейчас я пойду за Тобой туда, куда зовешь меня Ты, Господь, в это удивительное и увлекательное путешествие. И я буду говорить. И река живой воды потечет. И дождь прольется на иссохшее. Прямо сейчас. Все, что мне нужно знать, Ты открываешь мне в свое время, открываешь предо мною дверь, когда я готов войти. Если я не верен Тебе в исполнении воли Твоей ближайшие полчаса, стоит ли ожидать, что Ты откроешь мне будущее на год вперед? Если ближайшие полчаса я должен молиться и поклоняться Тебе, я буду делать это и я буду в том, что делаю, и не позволю мечтаниям сердца уводить себя с пути. А сейчас Ты желаешь, чтобы я был с Тобой столько, сколько захочешь Ты. Повседневные суета и нужды пусть не мешают мне общаться с Тобой. Мир мой, покой мой – в Господе моем. Жертва уст – путь на высоты Твои, Бог, творящий незыблемое. Что есть один час молитвы? – лишь вступление к настоящему поклонению в огне Духа Твоего, прелюдия к вдохновенному полету на крыльях Твоей любви, тук на жертвеннике, воспламеняющийся неистовой славой, невероятной хвалой и захватывающими откровениями. Час молитвы – подготовка перед победной атакой. Начать и не останавливаться! Учи меня, Господи, поклоняться Тебе непрестанно, быть в присутствии Твоем непрерывно, молиться Тебе постоянно.
«Не желающий стать первым в поклонении Богу станет первым в грехе».
Наступает момент, когда можно сказать «аминь». Но можно поступить, как Авраам. Он не спешил говорить «аминь», никогда не спешил. Он не гонялся за откровениями о Содоме. Ему было жаль расставаться с Тем, Кого он так любил. Еще немного побыть рядом, ведь просто стоять на коленях и благодарить Тебя – это так много. Суета осталась за дверью. Моя комната наполнена вечным Божьим присутствием. Я дышу воздухом вечности. Время идет, но это ни о чем не говорит. Без напряжения, без усилия я погружаюсь в вечность. Я зову мою первую любовь, первую любовь!
«Это так просто: ожидай и она вернется. Только не спеши уходить, не дождавшись. Дождись. Она обязательно придет, твоя первая любовь».
Нет ошибок. Нет поражений. Нет преград. Беспредельная слава в несравненном помазании.
«Главное – не напрягаться, стараясь удивить. Становись этой водой вокруг тебя. Не бойся раствориться. Течь, став потоком. Любить, став любовью».
Мы боимся услышать, не готовые исполнить. Торопливо отчитываемся, заканчивая на полуслове.
«Птицу бьют на взлете! Взлетай! Выше! Не давай суете срезать тебя на взлете! Выше!»
Это – вера, взмывающая ввысь! Дерзновение, сокрушающее вековые темницы! Жажда, пронзающая пространства!.. Течь, став рекою... Любить, став любовью... Светить, став светом... Пусть молитва станет бесконечной.
«Не думай о себе. Думай обо Мне. Новое вино – сейчас. Не сохраняй на завтра. Новое – только сейчас».
Вечное Божье Царство пришло. И каждый звук – это слава. Каждое слово – благоухание. Каждый удар сердца – первый и последний. Первый и последний. Даже несовершенное становится прекрасным.
«Растворись во Мне, как звук в тишине. Как капля дождя в реке».
И снова наступает момент, когда можно сказать «аминь». Снова выбор. Господи, что мне до них, я хочу следовать за Тобой! И снова – ввысь, в бесконечный полет. Я знаю, Ты ничего не скажешь мне, если я уйду. Ты не упрекнешь. Ты не разочаруешься. Не обидишься. Именно поэтому я так не хочу уходить от Тебя, Господь мой и Бог мой. Безусловная победа любви. Боже мой, насколько Ты можешь быть ближе, чем любой человек. Твоя любовь не кончается, не иссякает никогда... Бездонны воды премудрости Твоей, часто кажется, что дно так близко, верно, оттого, что вода так чиста. Ты питаешь меня и хранишь, как настоящий друг, общаешься со мной и я нуждаюсь в Тебе – лежу ли, отдыхая на траве молодой, иду ли к водам, месту моего покоя – обновляется жизнь на пути, верном имени Твоему. Всегда есть возможность поступить по Духу. Я не буду тороплив, послушаю. Погружение в тихие воды... восхождение в светлые небеса... Глядя в мрачные глубины, таящие гибель, я утешен, ибо грядет племя тех, кто поразит нечестие и отомстит угнетателю! Ненавидеть, не боясь. Проходить сквозь двери, прожженные пожирающим огнем. Жезлом пробивать себе путь. Не меня ведут, но я иду войной на унижение, безысходность, депрессию, черную тоску... и когда зло не просто прикасается ко мне, но пытается разорвать меня в клочья, я рву руками и зубами это зло, идя навстречу, лоб в лоб, лицом к лицу, на таран... потому, что знаю: оно не выдержит первым и свернет в сторону, и унесется прочь в тот самый момент, когда будет казаться, что столкновения не избежать. Стол накрыт предо мной и противники видят изобилие и избыток, голова моя истекает свежим помазанием, чаша переполнена и я насыщаюсь Твоим хлебом, обретая крепость, маслом – и лицо сияет, новым вином, сладким и чистым, оставляющим сознание незапятнанным – и веселится сердце! Твоя пища проста, но это именно то, что нужно. Помазанному не о чем беспокоиться: глаза, сердце, дух – видят, чувствуют, знают – благость и милость Твою, Господь, что, как река, не иссякают, обновляются, неся чистые струи из вечности в вечность. К счастью праведности, к радости благодеяния, к надежности постоянства устремляются долгие дни жизни обитающего в доме Твоем. Молитва продолжается. Это не та нить, которую так легко оборвать, если я этого не хочу. Молитва – это лучшее. Это – Ты Сам, Бог.
«Любящий молитву исполняет первую заповедь».
Как хорошо плыть в этой реке, говорить с волнами ее, следовать за Тобой. И пусть скажут, что это всего лишь – плыть по течению. Это течение направляется туда, куда нужно, в обители святые, в судьбу святую. Зачем бороться против своего блага?
«Всегда есть нечто большее, чем ты имеешь сейчас. Просто – следуй за Мной».
О, Господь, благодарю Тебя за прекрасные дни, они уже близки!..
«Молитва – это дождь на землю».
Дождь на землю. Так долго не было дождя, ни одного. Дни проходили за днями, следующий тяжелее предыдущего. Листья скручивались, солнце сжигало их. Месяцы сменялись, становилось невыносимо, но дождя не было. Реки мелели, превращаясь в ручьи с горько-соленой, как в море, водой. Рыба гибла. На месте ручьев оставались безводные русла с высохшими, почерневшими прядями водорослей. Воздух был так сух, что по утрам не выпадало росы. Животные потеряли страх перед людьми, антилопы забредали в селения, точно домашние козы. Ночью было опасно выходить за двери жилища: ночные звери, чуя воду, обезумев от жажды, подходили совсем близко. Наступал голод. Берега высохших озер, утопавшие некогда в зелени, дарившей прохладу и свежесть, теперь остро щетинились кристаллами соли и кое-где белели изглоданные козами остатки молодых деревьев и кустов. Постоянно вспыхивали пожары, хотя казалось, что уже нечему гореть, и дым стлался над землей, и солнце светило сквозь серую мглу. Леса стали похожи на кладбища, птицы и животные, не успевшие погибнуть от соленой воды и истощения, покинули эти края в поисках пищи и водопоя. Куда ни глянь – буровато-серые холмы. Пустыней стала цветущая земля.
«Наступил день Господень, жестокий, с ликом, пылающим яростью, чтобы опустошить страну и уничтожить грешных. Обличил Он – и иссохли озера, и в реках рыба смердит, в воде умирая от жажды. Облеклись небеса во мрак, оделась земля в рубище нищего».
Антилопы устремлялись к воде, их было так много, что места не хватало и прибежавшие позже сталкивали в воду и топили прибежавших первыми, и захлебывались они, до крайности ослабев от голода и жажды, едва в силах передвигаться на ногах. Самое страшное было то, что пить воду из такой реки, заваленной раздувшимися от жары трупами было нельзя. Но больше пить было нечего. К колодцам, из которых не ушла вода, круглые сутки охраняемым воинами, издалека приходили люди, выстраиваясь в длинные скорбные колонны. Некоторые оставались здесь навсегда под грудами камней, которыми заваливали человеческие трупы. Тучи пыли носились днем и ночью, заметая дороги, стирая межи и никто уже не мог сказать, где кончалась его земля и начиналась земля соседа, умершего три месяца тому назад.
«Когда замолкает молитва, наступает поражение».
Иезавель. Жена Ахава, седьмого царя Израильского, дочь жреца Астарты, ставшего царем Сидонским, Ефваала. Властная интриганка, она сказала слова, ставшие известными во всем народе: «Да исполнят боги, и да продолжат исполнять: завтра в эту пору будет душа Илии, где души убитых им». Но где боги ее, где ничтожества, на которые надеется властолюбивая, похотливая царица, оскверняющая святую землю кровавыми мерзостями? Нет, жив Бог в Израиле! Я помню это, мне не забыть, и я вижу, как потянулись к старым грехам, не успели воды Киссона унести кровь лжепророков, не успели ребра немногих уцелевших коров обрасти жиром. Но я, даже если останусь один, буду славить только Тебя, Отец всех людей. Если единственный сын остается верен Тебе, это больше, чем тысячи тысяч предателей!
А потом пошли ливни, каких не помнили старики. Точно небо стало океаном и этот океан обрушился на землю.
«Веселится пустыня иссохшая, кричит радостно необитаемая страна, расцветая лилиями, пуская ростки молодые, прорастая нежной зеленью травы, и цветет, цветет ликуя, восторгом исполнясь, великолепием украсившись!»
Из широкого круга гармоний, наплывающих друг на друга, сливающихся и разделяющихся, непрестанно смешивающихся, незаметно переходящих одна в другую, рождающихся и угасающих, сгущается тема, роняющая последние капли случайных звуков, восстающая из потоков и струй импровизации силуэтом неуловимо простым, как росчерк каллиграфа, как изгиб увенчанного затаившим благоухание тугим бутоном стебля, как взмах орлиного крыла, как строка пророчества, сорвавшегося с уст. И забыты шаловливые шелковистые волны, принесшие бесценный дар. Пусть струны под моими пальцами плачут и поют о Тебе. Гармонии, под которые привык молиться, пророчествовать, взлетать в Духе Господнем: когда слышишь их, сердце наполняется вдохновением, изливающимся из уст сокровенными тайнами Божьими. Звуки рождаются. Звуки замирают. Эхо тает снежинкой на ладони. Уходит и возвращается, угасает и разгорается вновь – песня, которую Ты подарил мне этой ночью. Простота – то, в чем можешь Ты творить. Тебе нравится простое, безыскусное, непосредственное, искреннее. Простоте чужда ложь, высокомерие, самолюбование. Простота смотрит в глаза и этот взгляд чист, как капля росы на лепестке хризантемы. И самые изысканные цветы, и самые непостижимые стихи, и самые пронзительные откровения – просты.
Становилось по-дневному светло. Нужно было входить в этот новый день. И Елисей вошел.
Сполоснув лицо ледяной водой из потока, Елисей присел на траву, густую и тонкую, как шерсть медведицы. Потемнели от пота спины быков. Над землей дрожал воздух. Заросли тростника скрывали Иордан. Смесь запаха речной воды и свежевспаханной земли. Ощущение особой легкости в теле после тяжелого труда на земле: то, что было вчера и то, что ждет завтра, если будет угодно Тебе, Отец. Опустив веки, начинаешь видеть: пара опытных быков, сопя, тянет без рывков и остановок; деревянное острие плуга, вонзающееся в мягкую, влажную землю, порождает волну, мгновенно застывающую; белые вены корней; сухие сучки; обломки пустых стеблей, легких, как перо; глиняный черепок, напоминающий о кувшинах воинов Гедеона, о победе без единого удара меча... топот бегущей толпы, крики и стоны растаптываемых в панике, хриплый рев верблюдов, визг лошадей: это было где-то здесь.
Тонкая трель призывает открыть глаза: у этой птички лапки – тоньше травинок. Взглянув на дорогу, Елисей увидел одинокую фигуру в темном длинном плаще. Это было немного странно. Кто бы это мог быть? Путник в это время ищет ночлега в городе, а не удаляется от него. Скоро стемнеет, а до Беф-Сана по меньшей мере два часа ходьбы.
Илия шел по дороге вдоль Иордана. Незабываемый взгляд выразительных карих глаз, длинные волосы, прикрывающие плечи, кудрявая, уголь с серебром, борода, плащ, туго перехваченный широким кожаным поясом, простые добротные сандалии: живая легенда, светильник Божий. Справа перешептывались тростниковые стебли, плескалась в камнях порогов речная вода, быстрая на перекатах. Остались за спиной Гаризим и Гевал, примирение и поругание, благословение и проклятие, так близко, как «алеф» и «бет», но немного выше казалась гора Гевал... Ну, это с какой стороны посмотреть! Брод через поток Вади-эль-Малех. Не снимая кожаных сандалий, пророк прошел по скользким камням и быстрая вода смыла пыль с его ног. Справа, за крутой излучиной показалось селение. Авел-Мехола. Сейчас это случится. Бог сказал и это произойдет раньше, чем солнце скроется за горными вершинами. Он пойдет. Он не сможет не пойти. Но следует все сделать правильно. Строения остались позади, на полосе свежевспаханной земли виднелись крохотные фигурки людей и чуть побольше – пятнистые комочки быков. Илия шел по дороге, не давая себе замедлить шаг и не ускоряя его, и дорога вела его прямо к этим людям с их быками. Силуэты становились отчетливее. Слышались голоса, резкие окрики, мычание животных. Его заметили. Мгновение спустя его узнали. Непринужденные реплики, шутки мужчин, привычно уставших после жаркой работой наполненного дня растворились, как пригоршня соли в ручье.
- Наби идет!..
- Сам Илия. С миром ли?
- Что ему нужно здесь?
Он исчезал неизвестно куда и вдруг появлялся внезапно. Он мог передвигаться со скоростью колесницы. Он с дерзновением говорил царям слово от Бога. Его молитву на горе Кармил народ помнил наизусть.
«Сущий Бог Авраама, Исаака и Израиля! Явись ныне, Бог Израиля, рабу, исполнившему слово! Ответь, Господи, откликнись! Вразуми народ, Владыка Боже, обрати сердца!»
Его взгляда искали. Его взгляда боялись.
Видя приближающегося Илию, грозного «наби», распространявшего сияние благоговения повсюду, где бы он ни появлялся, Елисей испытывал такое чувство, словно в его сердце всходило солнце и его свет растекался внутри него, как в комнате сквозь широко раскрытые на восток окна, проникая повсюду, и в священном трепете перед неумолимым рассветом таяло тело.
«Это восход: Господь господ приходит. И нет пути назад. И тени прошлого растаяли бесследно в неприступном свете».
- Колесницы Израиля всадник...
И вот, он приближается. И вот, он рядом. Конечно, это должно было произойти. Ведь Бог сказал. И солнце, оседая в дрожащем от угасающего зноя воздухе, еще не коснулось расплавленным краем своим черных зубцов, когда взгляды встретились, скрестились клинки – острие к острию. Уста к устам. Глаза к глазам. Сердце к сердцу.
Рука Илии распахнула верхнюю одежду и взметнулась ткань, шелестя, осенив землю мимолетной тенью, точно крыло большой птицы, и застыла темным холмиком на обочине каменистой тропы, подняв легкое облачко пыли.
Тишина вокруг.
Тишина внутри.
Чуткая бесконечная нить.
«Возьми мантию и подай».
Пыльный плащ, пропахший потом пророка.
Мантия, от удара которой расступались реки. Знаменитая мантия великого пророка.
«Меч Духа, острый с обеих сторон. Молю. - Тяжких трудов просишь. Как бы сильной боли при родах. - Быстрее падающего стрижа, бушуя пламенем, с ревом обрушился небесный вихрь! И вознесся Илия. И был взят. И принесен. И принят. Как благоухание всесожжения. Как дым фимиама. Как аромат благовонный. «Отец! Отец! Колесницы Израиля всадник!..» Мантия, хранящая дыхание тела, сброшена на землю. Еще теплая».
Темный холмик на обочине каменистой тропы.
Елисей разделился надвое. Он понял, что сейчас предстоит перечеркнуть свою жизнь, чтобы все начать сначала.
Время остановилось, как воды Иордана.
Не мир, но разделение.
Он сделал шаг.
Потом еще.
Кремнистый край.
И небеса за млечной дымкой.
«Я, Господь, говорю тебе: иди. Другим может быть так же хорошо, как и тебе. Бросай своих волов, ибо Мое помазание на тебе. И никогда не сочиняй пророчества. Слово Мое – удар меча. Я благословляю тебя, иди и не бойся, и не смотри на то, что осталось позади. Ты не один. Я с тобою, сын Мой».
Шаг последний.
Рука коснулась ткани осторожными пальцами.
Разгладились складки.
Осыпались невидимые песчинки.
«Всевышний да поставит тебя, как Ефрема над Манассией».
Растоптанный голодной толпой сановник. «Дайте народу есть: насытятся и еще останется». Черные брызги на белой стене и конский бешеный храп. «Знатный из неприятелей обратится, очистившись, а нищие из народа твоего, не очистившись, благовествовать будут». Засохшая между камней кровь лжепророков. «Бойся большего, чем видят глаза твои и увидишь невидимое, а враги твои будут поражены слепотой».
«Ты и не подозреваешь, как увлечет тебя то, что Я повелю сделать тебе, пусть это совсем не понравится тебе поначалу. Ты даже не подозреваешь в себе тех возможностей, которые выявит Мое повеление и поможет реализовать Мое вдохновение».
«Отец, отец! Колесницы Израиля всадник!»
Еще не поздно было как-то все уладить. И люди вокруг приветливо смотрели на него, вдруг неожиданно подобрев. Потеплев. И плуг еще был цел. И вол был жив. И в его глазах было животное равнодушие к происходящему. Решение. Когда ты подходишь к краю, за которым пропасть – прыгнуть?! – и полететь! или разбиться... или повернуться к краю спиной и пойти, медленно, чувствуя, как постепенно утихает дрожь в коленях и сердце начинает биться ровно, как всегда. Как обычно. Обычная жизнь, которая так похожа на смерть. Обычная смерть, которой никто не заметит. Обычный человек, о котором забывают раньше, чем... Решение. Сейчас. Плуг – дрова. Вол – мясо. Жертва. Решение. Сейчас. И ни секундой позже! Это – прыжок! Прыгай! И ты летишь! И пламя взмывает до небес! И крылья раскрываются за спиной! И дух захватывает полет. Это вера твоя спасла тебя! Дерзай! Ты что-то понял! Дерзай! Ибо имя Его – Верный!
«Пока ты не мог сказать Мне «да», Я не предлагал тебе. Но если Я предлагаю тебе, значит ты можешь сказать Мне «да».
Это случилось в конце дня.
Было время жертвы вечерней, когда запылало дерево плуга.
Сожженный плуг. Изжаренный и съеденный бык.
«А ты допаши, урожай собери, родителей досмотри, детей вырасти, дом построй, и вот тогда, может быть...»
«Послушай, не спеши. Тебе дадут еще два плуга, две дюжины пар волов и в три раза больше земли. Подумай: сорок восемь волов – и все твои! А? Не делай глупостей, Елисей, ты всю жизнь будешь корить себя».
«Невозможно служить двум господам. Это – твой выбор. Причина неуверенности, хромоты, разочарований и преткновений. Кому ты хочешь служить? И кому ты служишь? Избери жизнь и будешь жив. Тебе надоело делить между святым и нечистым, Богом и миром, миром и войной, светом и тьмой? Следуй за Мной. Служи Мне. Живи для Меня. Вовеки веков. Аминь».
«Зачем ты это делаешь? Зачем бросаешь надежное, безопасное, спокойное – ради чего?! Чтобы скитаться, рисковать жизнью, быть в поношении, идти на конфликты?»
Но мантия Илии... разве мог я сделать вид, будто ничего не произошло? Разве не шел я к этому всю свою жизнь? Разве я мог иначе?! Какие-то козлы... то есть, волы. Что значит это по сравнению с Божьим призванием?! Когда идешь за упряжкой, зная, что должен идти за Господом, когда нет сил даже для отчаяния, внезапно приходит Он. И ризы Его наполняют храм. И решение оказывается таким простым. Я не раз ошибался в своей жизни, но я знаю, есть судьба, которую Ты начертал на ладони Твоей, есть путь, который Ты приготовил для меня еще до моего рождения и настало время ступить на него. И пойти. Когда-то это обязательно должно было произойти.
- Погоди, я только поцелую отца с матерью. Пусть они благословят меня. Я знаю, они поймут. И благословят. Я скоро. Подождешь?
- Пойди. Возвращайся. Служи.
Чуть растягивая слова, пророк смотрел Елисею в глаза. И в этом взгляде Елисей отчетливо увидел то, что не вязалось с вялым и вязким тоном, со скупыми словами, с обыденностью и скудостью обстановки, увидел то, что чувствовал сам сегодня утром, когда небесный свет наполнял его дух – радость, невероятная рвущаяся наружу радость, переполняющая сердце, растворяющая разум, за собой уносящая шипящим пенным потоком, лопочущим сотнями веселящихся струек, радость. Стрекот кузнечиков в тихом вечернем воздухе. Облако – как ладонь, зачерпнувшая воду. Медвежий оскал. Слюна на листьях куста. Почему этот комок в горле? «Никто да не пренебрегает именем Моим». Он сказал это? Он сказал: «служи»?! Глядя зимой на ветви яблони, ломкие, промерзшие насквозь, не скажешь, что через несколько месяцев они покроются бархатистыми листьями, среди которых появятся большие красивые плоды, вкус которых непередаваемо прекрасен. Однажды наступает момент, когда открываются двери и Тот, Кто открыл их предо мною, никому и никогда не позволит закрыть их! Ибо, подобно натягиванию тетивы лука, проходит время между откровением о служении и началом его, и чем сильнее натянута тетива и точнее выверен прицел, тем успешнее выстрел. Когда чувствуешь себя стрелой, которую наконец-то выпустили из лука, уже не о чем беспокоиться: Тот, Кто натягивал тетиву и прицеливался, позаботился о том, чтобы попасть в цель: пробуждение народа Божьего. Но почему именно я? «Потому, что ты всегда жаждал спасения народа Моего». Господь, неужели я буду служить Тебе? Неужели это случилось? И в моей жизни наступил этот момент! И моя жизнь стала сплошной песней! Моя жизнь – крик радости! Хэээй! С этого момента и навсегда! На-всег-да!
И бежал Елисей домой, не чувствуя слез на своих щеках. И была краткой их встреча. И было драгоценным и чистым, как роса утренняя, слово.
- Благословен и прославлен Господь, хранящий нас. Я рад за тебя, сын. Я горжусь тобой. И мама тоже... конечно... по-своему. Не плачь, жена, кому в Израиле еще такая честь?.. – не замечая прячущихся в морщинах слез, сказал Сафат. – Милость Божья будет светом в пути твоем. Мира в сердце, здоровья и безопасности тебе, сынок. Святой с тобою. Всегда и везде.
- Спасибо, отец. Спасибо, мама, за все. Я старался быть хорошим сыном. И я постараюсь хорошо служить нашему Господу. Прощайте. Мир Божий в сердца ваши. Илия ждет меня. Я люблю вас. И Бог любит нас.
Короткие объятия. Последний поцелуй.
Звезды на синем небе. Едва различимый силуэт на обочине каменистой тропы. И путь длиною в вечность.
Мысль вернуться к волам была нестерпима.
Невыносима.
Я люблю мой народ, но если я буду продолжать ходить за волами, я не смогу ничем помочь людям и любовь сожжет меня изнутри. Бывало, я пытался служить, думая, что делаю все правильно. Но Ты учил меня: «Отложи самое главное в твоей жизни, научись покоряться и смиряться перед человеком, каким бы ничтожным он ни был в глазах твоих». Я принял это и, скрепя сердце, продолжал заниматься обыденным. И когда утвердился в обыденном, перестав остро ненавидеть его, когда сросся и смирился с обыденным так, что огонь ревности по делу Божьему стал едва теплящейся искрой под толстым слоем пепла, тогда пришел наби Илия, ставший мне отцом. Ставший мне другом. Научивший меня служить Тому, Кому служить не так просто, как кажется.
Чаша масла на остывающие угли костра.
Начало пожара.
Начало пути.
Начало служения пророка Бога Всевышнего, Елисея, сына Сафатова.
Слава, Тебе, Боже, за Твою мантию!
В эту ночь Сафат и его жена не спали. Их сына Елисея не было с ними.
ТРИ ВОИНА
Она не считает часов и дней, никого не делая несчастным. Она вечная и всегда новая. Проникает глубоко, как ничто другое. Дает первой, никогда не требуя взамен. Не сводит счетов, но имеет отличную память. Она так внимательна – ничто не ускользнет от ее проницательности, но никто и не подозревает об этом. Ведь она все покрывает, всему верит, всего надеется и все переносит. И никогда не перестает.
Небо, которое непрерывно рисует величайший из художников, опрокинулось глубокой стеклянной чашей над головами друзей, над головами врагов. Оно не играет красками заката и не искрится ночными звездами, медленно раскаляясь добела.
Аромат нагретых солнцем кипарисов и кустов лавра, смешиваясь с запахом свежей воды, струится между стволов и стеблей, мягко трогая листья невидимыми ладонями, ласкает обоняние. Небольшая, густая роща хранит прохладу рядом с пропеченной, пыльной, мелкими камушками усыпанной тропинкой, что скатывается одним концом к Вифлеемской дороге у самых городских ворот, а другим – карабкается крутыми изгибами к пещере Одоллам и теряется среди мощных утесов и валунов. Неподалеку, возле старой смоковницы с искусно врезанным в ее ствол безухим трехногим кумиром, перед которым часто останавливаются приходящие набрать воды изящные девушки в длинных ниспадающих одеждах, испрашивая благополучное потомство, колодец, окруженный каменным кольцом, дарит ледяную отраду. «Сладка холодная влага для жаждущих в летнюю пору». После дневного перехода, напившись вволю, сидеть, дыша полной грудью: что нужно еще? Прислоненный к стволу ясеневый дротик поблескивает медным острием и кольцом из золота вокруг него. Изредка падает перезревшая смоква. Голоса, плеск воды, шорох шагов, шелест листьев, жужжание пчел, щебет птиц то умолкают, то звучат вновь, смешиваясь, уступая друг другу: эту музыку можно слушать бесконечно. В городе работает невидимый кузнец, изготавливая золотой щит с серебряным ремнем для одного огромного и сильного, как трое укротителей коней потомка Рефаимов, который мог свалить быка одним движением мощной руки.
Отряд филистимских воинов, расположившись на теплой земле, стерег источник воды. Их доспехи и оружие наполняли мирные зеленые заросли острым запахом металла и пота. Широкий пурпурный плащ, свидетель многих подвигов, ниспадал складками двойной ткани, небрежно сброшенный на угловатый камень. Сверху лежал юношеский шлем из воловьей кожи, без гребня и оловянных блях, ни разу не побывавший в серьезной схватке. Внутри он был перепутан ремнями, наружу торчали четыре ряда белых клыков вепря: спереди, по бокам и сзади. Лук, искусно изготовленный из рогов дикой серны, покрытых золотом – стрела, пущенная из него, могла насквозь пробить тело льва. Щит с выпуклыми металлическими бляхами. Щит трехслойный – медь, золото и олово. Щит из воловьей кожи, проплетенной по краям золотыми прутьями, с кованным листом меди по центру. Пращи, скрученные из верблюжьей шерсти. Шлемы с конскими гривами, с хвостами густыми, с высокими, устрашающими гребнями, делавшими воинов выше, с отверстиями для глаз в забрале. Свирепая пика. Тяжелая секира с остриями в обе стороны. Сбоку – закрытый крышкой колчан.
Воины, приученные к боли и смерти с детства. Мальчиками не знавшие, что значит стать на колени. С нежного возраста привыкшие к жесткой дисциплине и жестоким лишениям, обычным на войне.
Народы, населявшие эти края, боялись их. Это было нормально и привычно.
Двое играли в кости.
- Их предводитель Давид, говорят, отличный музыкант и певец.
- Плохой кашевар лучше, чем хороший музыкант.
Позванивая ремнем с передником, обшитым медными пластинками, десятник объявил:
- Ставлю огонный треножник, стоивший мне десять волов.
- Пленницу за четыре вола и навязь*.
Певец пел, аккомпанируя себе на лире, изящно урашенной серебром, рассеянно щипля звонкие струны. Могучий длинноволосый воин стоял рядом, слушая – увлеченно, закрыв от наслаждения глаза, облокотившись на скалу, склонив голову, захваченный звуками, во власти ее чар. На плечах его висела шкура убитого им льва. Поблескивал на пальце перстень со скарабеем: память о Египте.
Седеющий, покрытый боевыми шрамами пехотинец не спеша полировал до зеркального блеска оловянные поножи, смыкавшиеся серебряной застежкой, медные латы, защищавшие грудь, чтобы они ослепляли врага:
- Хорошие доспехи подобны крыльям – не отягчают, а поднимают воина.
Юноша внимал. Ему было у кого поучиться. Наставник вспоминал.
- Мы налетели на них, каждый из нас – как коршун на стаю гусей! Эта толпа перед остриями наших копий – точно пичуги, бросающиеся врассыпную пред ястребиным клювом! Они рассеивались и гибли! Они падали еще до того, как их касалось наше оружие!
- У этих трусов сердца оленей.
- Что с них возьмешь, даже снять нечего.
- Тот, кто боится смерти, тяготится жизнью. Презирать смерть – путь к свободе. Клянусь богами.
Кто-то всхрапнул, прислонясь к кипарису.
- Кому нужны солдаты, которые храпят громче, чем кричат.
- Разбудите его, в следующий раз выпьет меньше вина.
Сидящий неподалеку солдат, протянув ветку, попытался ткнуть ею спящего, но не достал.
- Если меч слишком короток, сделай еще один шаг.
Проснувшийся посмотрел по сторонам и, увидя насмешливые улыбки, нашелся:
- Нужен тот, кто способен устоять на месте, а не тот, кто быстро бегает.
Поправил меч, по рукояти которого сверкали золотые гвозди, в серебряных ножнах, придвинул поближе свой щит, очень тяжелый, дорогой. Десять концентрических ободов с двадцатью оловянными бляхами были на нем, а посредине – одна, черная, из сплава меди и железа, с изображенным на ней ужасным ликом. Ни одна, даже самая тяжелая пика не могла пробить этот щит. Хранимый богами может спать спокойно.
Кто-то заметил цепочку людей у черного зева пещеры.
- К евреям подоспело подкрепление.
- Тем больше убьем.
- Больше славы будет!
В глубине пещеры Одоллам, на каменном уступе, в темноте, едва прорежённой слабыми отблесками дневного света, сидел Давид, сын Иессеев, из Вифлеема Иудина.
«Несмотря на то, что Ты все знаешь, Тебе интересно слушать мой лепет. Иногда мне кажется, что Ты смеешься, слушая меня. Почему же Тебе нужна моя молитва? «Человек, ты нужен Мне. Если бы ты не был нужен Мне, Я никогда не создал бы тебя. Я нуждаюсь в тебе. Люби Меня, Мне нужна твоя любовь, Я скучаю по тебе, Мне одиноко без тебя. Великому и Всемогущему нужен ты – маленький и слабый, но драгоценный человек. А если ты чего-то не понимаешь в Том, Кого любишь, любовь от этого не убывает, она верит и покрывает». Я могу сказать Тебе прямо сейчас: «Господь, Ты любишь меня», – и Ты отвечаешь: «Да, это так, дитя, дитя Мое, люблю». Мед и вино наполняют сердце, когда я действительно понимаю, с Кем говорю. Я люблю Тебя, Господи. Я люблю Тебя, Господи. Я люблю Тебя, Господи мой, Господи! Ты сильнее всех и любящих Тебя делаешь непобедимыми. Наступает момент, – как жду его! – когда уже не прошу, не пророчествую, не размышляю, но плыву в славе небесной, в чудесных, радостных, неземных волнах благоволения и любви. В моей жизни, в моем сердце пусть течет эта река славы Твоей! «Ты можешь преткнуться и о песчинку, если нет любви, покрывающей горы». Этот миг первой любви, когда сердце растаяло. Этот миг первой любви, когда сердце стало другим. Только этот миг. Вечный святой миг. «Люби. И тебе не будет больно». Все, что я имею или могу иметь – это ничто по сравнению с вечной любовью Творца. И если я потеряю все, эта любовь останется со мною – навсегда. Где вспыхивает любовь, сгорают аргументы разума. Если не боишься, еще не значит, что любишь. Но если любишь, никогда не боишься. В славу Твою Ты примешь меня и новую дашь мне одежду, и я не спрошу Тебя ни о чем, я все прочитаю в Твоих очах. Можно иметь полноту знания, но не действовать. И никто не заметит, что ты имеешь знание. Никто не заметит тебя, как будто тебя нет. Дух Господень, сойди так сильно, чтобы забыть обо всем, кроме Тебя, Господи, обо всем, кроме Тебя. Пусть Твоя великая слава, пусть Твое неземное блаженство, пусть Твоя святость сделают меня самым счастливым прямо сейчас. Счастливым, как никогда. Великая сила в Тебе, великий мир – и он приходит, когда всё против, когда все – против! Приходит небесный шалом. Приходит небесный шалом. Есть слова – не для всех. Есть слова – устами к устам. Есть слова, известные лишь двоим. Говори, мой Бог, говори. Услышь меня, Господь мой, услышь. Пусть уста произносят слова, когда сердце наполнено до краев. Господь, Ты не просто любишь, стоя в стороне, Ты действуешь, Твоя любовь действенна! Я часто задаю этот вопрос: за что, Господи, за что?! Ты так просто любишь все во мне, любишь все, кроме греха. Искупаешь вину того, кто доверчивой душою ищет убежища у Тебя. Есть лишь любовь. Все остальное – маски ненависти, которая рядится в личину приличия. Но я не хочу – прилично! Я хочу – так, как только могу! И прямо сейчас я хочу говорить, говорить, говорить Тебе: люблю, люблю, люблю – и хочу любить сильнее и говорить то, что хочу и так, как хочу – Тебе, Тебе, Тебе, дерзновение сердца моего, Всемогущий! Кружится голова от знания, но сердце расширяется от любви. Есть похоть и есть отвращение. Любовь не между. Любовь не над. Любовь – под».
Израильтяне были в ловушке. Их заперли. Их не могли достать, но и они не могли уйти. Единственный путь, через Вифлеем, был отрезан мощным отрядом филистимлян. У израильтян кончились запасы воды. Хлеба почти не осталось. Неподалеку, в долине Рефаимов, воины в шлемах с конскими гривами раскинули шатры. В ясную погоду отчетливо видны были кони – холеные, раскормленные ячменем, носились, увлекая легкие колесницы, взлетавшие на буграх, поднимавшие шлейфы пыли, в которых едва видны были возница и стрелок, ободы колес из согнутых тополей, окованных медью, золотые и оловянные украшения на корпусе; стройные ряды воинов с сомкнутыми щитами, шлемами и копьями, похожие на волнующуюся поверхность моря. И каждый день – жертвоприношения.
- Почти как у нас, только их боги – ложь, а наш Господь небеса сотворил.
Под сенью дуба, приведя быка, приготавливались. Совершив очищение серным дымом и омовение рук, ячменем и солью обсыпали жертву, задирали ей голову, закалывали в горло, отсекали бедра, покрывали их обрезанным жиром и сжигали, окропляя вином, для богов. Остальное мясо жарили, нарезав кусками, на вертелах, посыпав угли священной солью, для себя. Женщины месили тесто. Жрицы со священными повязками на голове и ветвями в руках – знаком покровительства богов – посыпали душистыми травами огонь жертвенника. Пророки, селлы, не моющие ног, спящие на голой земле зимой и летом, фимиамогадатели, колдуны, волхвы, астрологи, тайноведцы, мудрецы, волшебники, прозорливцы, чародеи, заклинатели, ворожеи сходились в предвкушении празднества еды и юноши, растворив цельного вина, обносили их чашами, начиная справа. Пели верховному Богу войны и Подателю радости. Особые приношения – солнцу и земле: белый и черный агнцы, с воздеванием рук в молитве. Козьи мехи с вином и водой пустели. Приносили друг другу «клятву верности»: немного вина проливали на землю и соединяли руки.
- У них небеса медные – так они сами о себе говорят. Это же проклятие! «Небеса вверху – медь, земля – железо».
- Жить, чтобы убивать. Вот их цель, брат.
- Да, убивать они умеют...
За спиной израильтян неприступные скалы, перед ними – подавляющие силы врага, который стережет днем и ночью, разводя костры с наступлением темноты, меняя часовых. Скоро с Давидом будет покончено. Навсегда.
Снаружи послышались звуки шагов, мелкий щебень осыпался с крутой тропы и у входа показались трое вооруженных людей. Они были слишком известны. Поэтому они не представились, а просто вошли. От нагретых доспехов обдало жаром, как от углей костра. Трое из тридцати лучших сотников Израиля. Исбосеф, Елеазар и Шамма.
- Ну и пекло, – сказал Елеазар.
Кто-то из людей Давида молча кивнул.
Вслед за вождями начали входить люди их отрядов. В пещере становилось все теснее и жарче, каждый вносил немного зноя.
Давид вышел навстречу из темной прохладной глубины. Трое приветствовали его. Исбосеф выразительно посмотрел Давиду в глаза, поворачивая к выходу. Тот понял и оба вышли из пещеры, где не утаится даже тишайший шорох. Коротко переговорили. Потом немного постояли, молча глядя вниз. Подошли Елеазар и Шамма.
Давид смотрел на родной Вифлеем, белевший внизу. Казалось, виден был даже дом, в котором он родился и вырос, где пророк Самуил помазал его на царство. Вот поле, где его прабабушка Руфь собирала колосья. Поодаль – купол гробницы, где похоронена Рахиль. «Родное, наше – в руках врагов».
Мучала жажда. Жажда, когда думаешь только о воде, о том, как, погрузив лицо в студеную толщу, не дыша, глотаешь, глотаешь, и каждая клетка тела пропитывается свежестью, несущей жизнь. Пить, чтобы напиться допьяна – водой. Блаженнейшее опьянение.
«Боже мой, как же хочется пить». Так, что готов почти на все. Язык стал похож на вяленую смокву.
И проговорил Давид, как размышляют обычно вслух, ни к кому не обращаясь:
- Напиться бы воды из источника у ворот, да кто достанет из этой преисподней...
И, чуть помолчав, добавил совсем тихо:
- Какая там вода – как вино.
Трое переглянулись. Трое поняли друг друга без слов.
Белесое от зноя небо. Нестерпимо сияющее солнце. Самый жаркий, жестоко жаркий час. «Они спят в шатрах. Самое время». «Нужно пойти и взять. И принести». «Мы пойдем и возьмем. И принесем». «Лучше смерть, чем позор. Мы сделаем это! Для Давида. Во имя Господа Саваофа». Они знали сердце своего царя и сердце Царя царей. «Идите, ибо Я пошлю ужас впереди вас и сделаю так, что их боги будут служить вам». И они пошли.
Солнце полыхало в раскаленном небе, предметы не отбрасывали теней, когда трое шагнули вниз по каменистой тропе. Сквозь кожу сандалий горячие камни грели стопы. Они шли по прямой: удар меча, прыжок льва, атака орла. «Только вперед, подобно молнии, подобно порыву ветра. Кто остановит ветер? Кто молнии противостанет?» Путь веры прям. Враг стремится искривить его, заставляя терять время, направление, силу и, наконец, саму веру. «Адонай, с Тобой нечего бояться удара ножом в спину! С Тобой в самом жутком месте – свет, любовь и мир». Три капли, слитые воедино – так шли трое.
Тяжелый острый меч дремлет в ножнах. Скоро он пробудится. И с тихим шелестом вынырнет из гладкого кожаного убежища. И устремится неумолимо по начертанной невидимой рукой траектории, ведь воин, сжимающий в ладони рукоять, тоже орудие. И чья-то жизнь окончится. С мечом не шутят. Мечом убивают.
«Пусть руки будут простерты к Тебе, насколько это возможно и еще выше! Это жажда. Она не знает приличий. Она не считается с условностями. Она презирает комплексы. Жажде безразлично мнение людей. Жаждай! Наслаждайся жаждой! Ищи ее. Гонись за ней и настигай ее. Жажда – это твое спасение. Жажда – это твоя сила. Жажда – это твоя победа. Жажда – это твой полет. Возжаждай и взлетай!»
Филистимские воины, грузные от сладкого ханаанского вина, отдыхали в своих палатках.
- Эй, брат, посмотри, что там за шум?
- Это трое сумасшедших идут сюда. Им надоело жить.
- Чего им надо? Хотят попросить у нас холодного вина? Э-ээ, – челюсти выворачивала зевота, пот заливал глаза. Хотелось спать, но как уснешь в такую жару?
Трое подходили к роще и почти поравнялись с первой палаткой. Перед ними стоял вооруженный филистимлянин.
- Вам захотелось умереть?
Исбосеф посмотрел на солдата тем взглядом, который видит не врага, но победу.
- Нет, нам нужно набрать воды. Мы наберем воды и уйдем.
Рука воина потянулась к ножнам. Но выхватить меч он не успел. Исбосеф не повторил удара. Воин умер мгновенно и бесшумно. Внезапно, как лев из засады, прыгнул навстречу, из-за палатки, визжа, вооруженный топором с двумя лезвиями, весь в красном: рубанул наискось, проломил щит Шаммы и был сражен коротким, точным ударом под ребра. Руку не задело, но щит пришлось выбросить. Продолжая сражаться, взяв меч обеими руками, Шамма сразил появившихся с разных сторон троих филистимлян одним непрерывным движением и не встретил клинок клинка. Если бы их окружили и остановили, о плене не могло быть и тени мысли.
«Помни об ослепленном судье Самсоне».
«Мы расшвыряем их, как ветер солому».
«Помни о тысячах, пораженных Самсоном, помни Ен-Хакорей**».
Они не спешили, действуя молниеносно, без легковесной суеты, но с быстротой и мощью вихря. Они были готовы пронзить самое сердце ада. Их путь был усеян остриями мечей и копий. Они оставляли за собой капли пота и поверженных врагов.
- Зачем бросаться всем сразу? Для троих достаточно троих. Ведь мы не женщины.
- Ставлю свой щит против твоего перстня, что эти безумцы не пройдут и ста шагов.
- Пятидесяти!
- Ладно, лучше пойди и порази их, чем болтать.
- Я слишком хорош для них. Много чести. В аиде они будут утешаться тем, что погибли от моей руки.
- Всегда пустословишь. А меч твой молчит. Ты хочешь доказать, что твой меч острее твоего злословия?
- Мы здесь, значит не будет – их! Во имя богов.
- Убей хотя-бы одного из них и царь даст тебе новую жену из тех, что захвачены в плен два дня назад.
- Я посвящаю их богам прежде, чем убить.
- Их что, еще не убили? Странно. Значит я убью их. – И выскочил из палатки с коротким копьем наперевес, блеснув на солнце широким бронзовым наконечником, острым с обеих сторон, как бритва. Он оказался прямо перед тремя воинами, так близко, что еще мгновение – и ворвался бы между ними. Со свистом описав сверкающую дугу, его копье рассекло ремешок на шлеме Исбосефа, оцарапав шею и едва не задев ключицу. Пронзенный сразу тремя мечами, он упал перед входом в свою палатку.
Елеазар, увидев летящую пику – тяжелую, с огромным острым жалом, – пригнулся и она вонзилась глубоко в землю, дрожа.
- Их Бог что, сильнее наших богов?
- Их руки сильнее наших рук. Их сердца тверже наших сердец.
- Перестань, ты же знаешь, что сила рук не поможет там, где нужна сила богов.
- А ты забыл: «не приложивши рук, богов не призывай»?
- Наше будущее – на коленях богов.
- Спасение – в наших руках, долой слабость духа!
- Они одержимые! Это безумцы! В них вселился демон!
- Кто сразится с хранимым богами, тому беда.
- Особый трепет сердца говорит мне: боги отнимают у нас победу.
- Сразиться с этими дерзновенными мужами и победить их – честь для воина, а погибнуть от их руки – не позор.
- Нет достойнее смерти, чем умереть в бою.
- Хороши те, кто ради победы готов умереть. Но побеждают те, которые убивают.
- Все раны на мне будут спереди!
- Вперед, дети мои! Спасайте честь, спасайте жен и детей! Храмы отцов и гробницы предков – за спинами вашими! – воскликнул старый жрец с ликом хамелеона. Жрец богов и жрец демонов. Очень авторитетный человек.
Взметая ногами пыль, они добежали до каменного кольца вокруг отверстия. Кипарисы и кусты лавра. Полетело в темноту кожаное ведро, увлекая влажную веревку. Всплеск. Свист стрелы. Дробь осколков. Несколько пращников подходили с разных сторон и камни летели, пущенные метко, в голову, в спину, в ноги того, кто склонился над отверстием, лихорадочно выбирая веревку. Но друга надежен щит и верен меч его.
Налетевший с тяжелым медным топором великан упал с пронзенным горлом и бессильный металл зазвенел на камнях, и алый фонтан, шипя, брызнул на одежду, лица, землю.
- Клянусь храмом и прорицалищем! Они одержимы злым демоном! Это демон-мститель послал их на нас!
У одного лучника лопнула новая тетива:
- Бог сокрушил... демоны вредят нам!
Несколько стрел, просвистев, вонзились в щит Исбосефа, которым он прикрывал себя и наклонившегося над колодцем Шамму, тугие звуки их ударов на миг заглушили плеск воды. Ярость врагов вскипела, как ярость диких псов при запахе крови.
- Схватить их и высечь, как дерзких мальчишек!
- Остановите их или умрите. Уничтожьте их или себя!
Небольшой бурдюк наполнен. Теперь – назад. К колодцу, подобно подъему на гору, пробились без особых осложнений, с разгона. Но назад, когда проснулись все, спавшие в полуденный зной, когда дерзкая пощечина ударила током каждого, тогда пробиваться стало куда труднее. И это было похоже на спуск с горы.
- Воины, не допустите позора, чтобы нас сочли слабыми женщинами!
- Если они боги, мы не боимся их, ибо не согрешили, а если люди – тем более.
- А если они призраки, им придется умереть дважды!
- Взять их и отсечь им уши! Нам нужны сильные рабы.
Нашлось два десятка богатырей в хвостатых шлемах с высокими гребнями, вознамерившихся наказать наглецов. Но богатырям пришлось умереть. Давида мучала жажда. Светильник Израилев изнемогал от жажды и он во что бы то ни стало должен был получить воду. И он ее получил.
Схватив мокрый от крови топор, Елеазар швырнул его в набегавшего с копьем наперевес пехотинца. Не прижимаясь друг к другу, но и не давая дистанции увеличиться, трое быстро шли по прямой и было легко предугадать их продвижение, но нелегко помешать этой убийственной машине, ощетинившейся остриями мечей и прикрытой сомкнутыми куполами щитов, тяжелых и прочных, самых тяжелых и самых прочных во всем Израильском войске.
- Мы не позволим этим рабам, сынам беглых рабов, насмехаться над нами! Смерть израильским собакам!
Группа из пяти человек устремилась навстречу, но была разбросана, а трое даже не замедлили шаг.
- Дерзай! дерзай! Их наследство да разделят чужие!
- Мой меч поразит их и да отправятся души их в мрачный Эреб!
Трое слышали, как за спиной одного из них плещется в бурдюке вода. Благословение для Давида. Вожделенная влага для его иссохших губ. «Хотя-бы один из нас должен дойти». И ужас летел перед ними. И смерть на остриях мечей их. И огонь пожирающий во взгляде неумолимом. И слабела рука, поднявшая на них меч. И камень из пращи летел мимо. И копье колебалось, как тростник. И топор робко склонял щербатую пасть.
Выбегая за вражеский стан, трое видели, как пытаются враги растянуть сеть, чтобы поймать диковинных птиц и отрезать им крылья, и выколоть им глаза. И сеть, прочная, ломающая ноги коню, делающая льва бессильным, как ягненок, взметнулась от земли и крики выбегающих из шатров, выхватывающих сверкающие мечи, натягивающих луки и – раз! два! три! – свистнули тетивы и с мокрым, тяжелым звуком вонзились стрелы в щит. Исбосеф почувствовал, как глубоко они вошли, одна рядом с другой, едва не достав до плеча. Он срубил их мечом, чтобы не мешали. Белые ячейки сети – совсем рядом, враги умело охватывали полукольцом, с двух строн заходя наперед, смыкаясь в цепь, чтобы добивать, добивать, добивать, сквозь ячейки втыкая копья в трепещущую живую плоть.
- Отправьте их на берег той реки, водой которой клянутся боги.
Вдвоем растянув сеть, дать третьему с одного удара рассечь ее, как паутину и слиться каплями щитов, сверкнув окровавленными остриями.
Цепь филистимлян – та, что зашла спереди – попыталась оттянуться и окружить, некоторое время трое двигались в облаке пыли, в топоте, криках и звоне клинков, когда, сбившись в клубок вокруг них, как муравьи вокруг упрямо ползущего жука, враги вплотную бились с цветом войска Давидова и каждый из них, дерзнувших броситься в атаку, испытал точность и силу ударов Исбосефа, Елеазара и Шаммы. В этот момент стрелы и камни не летели в них, лучники и пращники не решались, боясь попасть в своих и ближний бой, самый трудный, решал все. Меч против меча. Лицом к лицу. И если ты не побеждаешь одним ударом, второго тебе сделать не дадут. И нельзя ни на миг забывать о том, чью спину ты прикрываешь, и о том, кто прикрывает тебя. Каждый – страж каждого: только так останешься в живых, пройдя сквозь строй врага, как игла проходит сквозь сукно – туда и обратно, выскользнув из острых когтей, из щелкнувших зубами челюстей.
Последние метры – самые трудные. Ты готов расслабиться, ведь вот она – финишная черта, но ждет стрела врага, ярость которого утроила силу выстрела, именно здесь – его последний шанс избежать поражения и позора, и он готов платить кровью за каждый твой шаг – своей и твоей кровью, лишь бы остановить тебя, лишь бы остановить – и победить, или умереть, но не жить в позоре, кажущемся неотвратимым.
Рукоять меча и ремень шита стали скользкими от пота и крови. Руки изнемогали.
Позади – умирающие мучительной смертью враги, скрипя зубами, вонзали скрюченные предсмертной судорогой пальцы в кровавую грязь. Окровавленные латы. Побелевшие от пыли волосы павших.
Сражайся. И победишь. Если же позволишь рукам своим опуститься – падешь. На войне есть только жизнь и смерть. Поэтому – сражайся. И не умрешь. И сама смерть отступит перед тобой. Воины – это те, кто умеет отдавать свои силы до полного опустошения, это те, кто уже не шутит, это те, кто видел смерть лицом к лицу много раз, и они привыкли к лицу ее, и смерть привыкла к лицам их. Они приручили смерть. Они укротили ее, как дикую лошадь пустыни. Когда они встречаются вновь, смерть первая отводит взгляд в сторону. И меч быстро делает свою работу. Привыкшие действовать, они немногословны. Умеющие повелевать, они спокойны. Воины Господни презирают смерть. И она убегает от них. Она прячется, когда не ищут ее. Если ты не боишься смерти, смерть боится тебя. Враг бросается прямо в глаза, его ненависть прожигает насквозь. Лютая, беспощадная ненависть, от крика которой душа трепещет, готовая разорваться на части. И остается только одно: закричать сильнее и ринуться навстречу этому огненному взгляду. Если умирать, то лицом к врагу. Если жить, то побеждая.
- Вы такие могучие и сильные воины, вы подобны богам!..
«Плох тот пес, что виляет хвостом перед чужаком», – и удар мечом.
Трое были, как три ангела Бога отмщений: небеса сошли на землю сражаться за них.
Внезапно в строю врагов – просвет. Трое одновременно бросаются вперед. Все ближе родной стан. Страшнее всего стрелы и камни, пущенные вдогонку, в спину, не прикрытую щитом. Все реже попытки остановить их победное возвращение. Несколько стрел вдогонку. Камень, прелетевший через их головы. Свист. Проклятия. Все дальше. Тише.
И – рев навстречу, и визг, и гогот, и все, что только может издавать человеческая голотка, и топот, и рукоплескания восхищенных зрителей, наблюдавших, затаив дыхание, забыв о камнях обжигающих.
- Господь есть Бог! Жив Бог в Израиле! – неслось ураганом.
- Благословен! Благословен!
- Аллилуия! Бог царствует! – летело с горы на вифлеемские холмы лавиной, сотрясающей землю, и воздух редел, и пустела даль, окутанная сиреневой дымкой.
Чтобы добыть живой воды, нужно, по меньшей мере, не умереть самому. Защищаясь не победишь, но наступая познаешь вкус победы. Наноси удар первым прежде, чем враг начнет атаковать тебя. И если хочешь побеждать – будешь побеждать. «Не думай о поражении, Я приготовил тебе победу!» Сегодня день победы! Ягве царствует! Сильный Господь воцарился! Прими силу от Него. Сила – это не то, что ты чувствуешь, но то, что не дает тебе упасть. То, что дает тебе победу. Если ты умер, сражаясь, это и есть победа. Но если ценою предательства купил жизнь, это – хуже, чем смерть.
- Мы принесли воды, Давид.
- Они не смогли остановить нас. Подайте кто-нибудь чашу.
Так тихо здесь не бывало даже ночью, когда спали все, кроме часовых. Казалось, не дышал никто. Тихий звонкий плеск, нежный, как лепет младенца во сне.
«Теперь – напиться. Даже не верится. Сон».
Давид смотрел на полную чашу в руке Исбосефа.
Все остальные смотрели на Давида.
Обеими руками Давид принял чашу. Закрыл глаза.
«Они совершенно не думали о себе. Только о том, что ты умираешь от жажды».
«Владыка Сущий, я-то кто, что ради меня пошли герои на смерть, воды мне принести, чтобы меня возвеличить? Ведь это Ты, Господи, с ними пошел... и как смогу пить я воду эту, я же не кровопийца. Это милость Твоя, Господи, это Твое благоволение ко мне, Твое сердце – в этих горячих сердцах. За что это мне, Господи?! Они не говорили о любви, но явили, не рассуждая, но любя. Они мне, как Ты судье Самсону, дали напиться, чтобы ожила душа моя. Отец наш, Владыка благий, прими эту воду, как возлияние от лозы виноградной, как елей чистый, как кровь беспорочного агнца. Прими, Отче. И прости за то, что устами моими согрешил и послал верных твоих на погибель, но милость Твоя, Господи, сохранила сынов Израиля! Господь – близ разбитых сердец, сокрушенных духом хранит. Пусть эта чаша будет моим признанием в любви – Тебе и воинам Твоим. Слишком дорого, чтобы принять. Свято. Перед лицом Твоим прошу, чтобы сегодня до заката смог напиться каждый, кто изнемогает от жажды здесь вместе со мной. Слава Святому».
- Да не будет, Господи, сделано это... Тебе, Господи, кровь храбрых, души свои пославших на смерть ради меня. Во имя Господне!
Ледяная струя упала на землю, сверкнув драгоценными каплями.
Чаша была пуста.
Солнце жгло нещадно.
Пар – невидимый, легкий, поднимаясь от пролитой воды, тонким, свежим благоуханием возносился в небеса.
Три воина, от которых пахло кровью убитых только что врагов, смотрели Давиду прямо в глаза. И слезы стояли в этих глазах, и небо стояло в этих слезах. Словно сам Самуил возлил кровь ягненка перед всесожжением: слава Божья сошла. И никто уже не видел и не слышал ничего и никого – кроме Него. Ведь когда Бог приходит, когда Он в самом деле приходит, неожиданно и неслышно, когда – вот, Он уже здесь! – тогда никто и ничто не имеет значения, только колыбель вечности, тихо колышащая тебя, тихо шепчущая понятное лишь тебе.
Вода быстро высыхала. Светлели камни, солнечные лучи выпивали влагу из мельчайших трещин.
«Боже мой, как же хочется пить».
«Ягве – заступник мой, острие меча моего и крепость щита! Уповая, спасусь могуществом Его! Избавит и сохранит на высоте безопасной от убийц, не знающих жалости. Воскликну Господу благословенному – и поможет, и избавит. Окружили волны смертоносные и потоки нечестия, сети шеола вокруг, смерть подстерегает. В бедствии призвал я Господа, Бога моего. И услышан в святилище Его крик мой, вопль мой услышан! Содрогнулась, затрепетала земля от бушующего гнева небес воспламененных, вознесся дым негодования и угли горящие из уст огненных, дотла сжигающих. Небеса распростертые низверглись, накрыв землю мглою, как шатром, и устремились колесницы херувимов, сияющие пламенем опустошающим. Взревело небо Господне мощным голосом и послало стрелы молний истребительных. Показалось дно морское, обнажилось основание земли пред грозным обличением негодующего Духа Владыки. Господь – светильник, Господь сияет во мраке! Руки мои учит войне и мышцы натянуты, как медный лук. Преследую врагов и, уничтожив их, возвращаюсь; препоясан мужеством ратным и падают на колени восставшие на меня: сметаю их, как пыль, как грязь топчу. Благословен Бог живой! Высок Господь, дающий силу низвергать народы, выступающие против меня. Славу возношу и поклоняюсь Господу! Да воспевают племена, да поют и возвеличивают имя Царя спасения, творящего благодеяния и милости помазанному Давиду и роду его вовек! Ты начал благословлять, Бог наш, так благослови же славно окончить дело! Мы ворвемся на их плечах в наш город! Сегодня – наш день! Сегодня – день Господень, великий и страшный!»
И пошел весь народ, бывший с Давидом, и напали на гарнизон филистимский в Вифлееме, и поражали, вломившись в стан их, как прорвавший плотину поток, и взяли город.
И пил Давид, и люди его с ним воду из колодца Вифлеемского.
Самая отчаянная храбрость, даже бесстрашие одержимого не сравнится с любовью, исполненной силы и самоотверженности. Это лед, ставший огнем. Первая – или никакой: любит всё, любит всех. Это – как вино. Как весна. Открытие. Откровение. Небеса небес, воцарившиеся на земле в человеческом сердце. Возможно ли спорить с нею? Ее нельзя поразить, восставший на нее уже поражен. Она не рассчитывает, но никогда не ошибается, она не ставит условий, будучи всегда жертвенной, обезоруживая – побеждает неоспоримо и необратимо, ненавязчива, но в состоянии опровергнуть все. Она непоколебима. Она не говорит ничего, кроме: «Я люблю тебя», и не считает твоих ошибок и слабостей, но покрывает их так, как будто их нет. Только она делает сильнее. Не боится потерять, приобретая лучшее. Стирает все границы, сокращает дистанцию – до нуля. Что проще ее? Но и нет ничего, что было бы глубже, сильнее, непостижимее. Любишь? Сражайся за тех, кого любишь! Любовь сражается за тех, кого любит. Безусловно прощать, безусловно любить, безусловно служить – это и есть путь, истина и жизнь.
* навязь – широкий пояс из ткани, обшитый медными пластинами.
** букв.: источник Взывающего.
Пять рассказов
© Copyright: Сергей Проуторов, 2011
Свидетельство о публикации №211031700712
Свидетельство о публикации №211031700712
Рецензии