гроздь винограда

Что такое ходьба? Борьба за первенство ног? Это борьба за право не упасть, борьба за восстановление равновесия тела. Каждый раз, отрывая ноги от пола, мы падаем, падаем вперед. Так что можно сказать, что ходьба – это череда неудавшихся падений. Врожденные рефлексы не дают нам упасть, и вовремя вынесенная вперед нога спасает нас от слишком близкой встречи с землей.

Когда я шел домой, оп пути от магазина, врятли думал о том, что этот самый рефлекс, это самая инстинктивная привычка как-то может повлиять на мое мировоззрение. Я шагал по камням, немного оступаясь и пошатываясь. Камни мелкие, скользкие и свободные. Их края временами больно врезались в подошвы моих резиновых шлепок. А что поделать? Это самый короткий путь от магазина к дому. Иногда я оступался, тогда мне приходилось болезненно выгнуть лодыжку, чтобы не упасть вбок. В одной руке я нес тяжеленный пакет с продуктами, сверху которого лежал помятый список, который вот-вот рисковал выпасть на камни, подхваченный ветром сопротивления. Другой рукой я держал большую гроздь спелого винограда, светлого, сладкого и сочного. Я нес её на уровне головы и отрывал ягоды ртом.

Не могу я удержаться перед виноградом, до дома не так уж и далеко, а гроздь не влазит в пакет. Остается только её съесть.

Поголовно камни маленькими не бывают. Может, конечно, и бывают, но это если их отобрать, а здесь на широкой тропинке попадаются и весьма крупные экземпляры. Как раз такой большой белый камень я и не заметил. Наверно, оттого, что слишком увлекся смакованием особенно большой виноградины, которые сжевывал полностью, и умел раскусывать так, что даже не ощущал косточек. Казалось бы, этот путь я проходил сотни раз, а может и тысячи, все-таки я целую жизнь живу здесь, но люди слишком самовлюбленны, чтобы оглядываться на какие-то там камни под ногами, другое дело, если бы вместо белых камней лежали драгоценные. Будь я внимательным человеком, и не страдающим обжорством, я, может быть, и сберег себя от правды.

Эффект бабочки. Тогда возле прилавка мой взгляд почему-то устремился далеко влево, там, где лежали ягоды: персики, вишни… В моем длинном списке не было ничего похожего на ягоды, но я все равно оглянулся и вдалеке увидел ту самую гроздь, к которые несколькими минутами позже так беззастенчиво присосался. Она лежала сбоку коробки с виноградом, и я видел лишь несколько ягод. Скупив все, чтоб было мне необходимо, я устремился навстречу этим ягодам, они так соблазнительно блестели на солнце. В моей голове уже настойчиво читала мораль мать, которая строго настрого запретила мне даже приближаться к винограду, потому что дома его навалом, специально для меня. Да, меня можно назвать вииноградоманом, но кто бы знал, что через несколько часов я запишу его в список своих кровных врагов, который будет состоять всего из одного наименования. Я выбрал именно эту гроздь, которая лежала наполовину придавленная собратьями, или сестрами. Продавец не удивился моей прихоти, возжелавший одну из самых дальних гроздей. И вот теперь и шел довольный собой, поедая медовые ягоды.

Этот камень уже ждал меня. Он лежал на краю дороги, у меня было куча путей обойти его, но я упорно шел ему навстречу, как до этого шел к винограду. Он должен был занять то самое роковое место в мозаике моей жизни. А вот и крик. Далеко позади я услышал свое имя, какой-то девичий голос окликнул меня. Яростно оторвав зубами отчаянно сопротивляющуюся ягоду, я обернулся и помахал наполовину облегченной гроздью. Секундой позже я снова повернулся к ней, и видел только следующую ягоду, которая должна была пропасть в мой глотке. Я видел только её, какое мне дело до дороги, до камня.

Это не было ошибкой, ошибок не существует. Ошибки, случай, совпадения – это все названия одно и того же, судьбы. Так и должно было быть, просто нам не понравилось. Судьба не спрашивает нашего одобрения, она делает свое дело, а у нас хватает смелости осуждать её. У судьбы не бывает ошибок, она идеальна. Тогда я так не думал, тогда я лишь ни о чем вообще не думал. Я шел и ел, как последнее животное, уткнувшееся в свое кормушку и не замечающее позади крадущегося охотника. Привычная высота поднятой ноги оказалось слишком низкой, и носок моего шлепка зацепился за острый край того самого камня, что так отчаянно пытался уйти с моего пути, что даже тихо сидел у самого края дорожки. Я полетел вперед. Равновесие было нарушено, а исполнению инстинкта помешал этот чертов камень. Первую минуту я буду винить его, этот подлый кусок скалы специально подкрался, втихаря встал на моем пути. Он все спланировал, однозначно. Этот диверсант ждал меня, может, годами, чтобы отмстить за своих собратьев, что тоннами раскалывались под ногами миллионов человеческих ног. Он сговорился с виноградом и той девчонкой, вне сомнений.
Но факт оставался фактом, я лежал на животе, распростертый на камнях. Гроздь винограда была  всмятку раздавлена мои локтем, и я уже чувствовал как липкий сок набирал мелких колких пассажиров на всю мою руку от локтя до запястья. Пакет лежал в метре от меня, о состоянии продуктов я даже боялся подумать, хотя об этом красноречиво говорила толстая вялая полоска непонятной жидкости светло красного цвета, и выплывший, как египетский фараон на Ниле, лопнувший помидор.

- О боже! – простонал я, уткнувшись лицом в камни.

Я подумал, что надо вставать, пока никто из знакомых не видел мое позорное падение. Я приподнялся на относительно чистом локте и посмотрел назад. Вот он! Торжественно выпятив грудь, на котором невидно сверкал благодарственный значок от ассоциации камней всей вселенной, стоял тот самый камень.

Да, я большой фантазер.

Это движение дало мне понять, что падение не обошлось без человеческих жертв. Пали не только продукты, но и я сам был не в полном порядке. Кожа на локтях была стерта, а с одного локтя на дорожку капал странный коктейль из крови и виноградного сока. Колени были примерно в том же состоянии, в плоские раны уже радостно вклеилась мелкая галька. Я  поморщился от отвращения, столько не от ран, сколько от того, что в свои 18 я так по-детски падаю. Отлично! Просто прекрасно! Хотя может кто-то придет в умиление от моих увечий, стоит только избежать свидетелей. Подбородок тоже саднил, дотронувшись до него пальцем, и увидел на подушечке мелкую каплю крови.

Я опять оглянулся на камень, и что-то привлекло мое внимание. Я посмотрел чуть вверх. Что-то темное во всей яркой картине дня привлекло мое внимание. Я перевернулся на спину, уперевшись локтями в землю. Передо мной вдалеке было несколько домов, они стояли здесь столько, сколько я себя помню. За рваной линией крыш начиналось голубое небо, припорошенное полупрозрачными облаками. Так было всегда, все 18 лет. Крыша и небо, и ничего и не единого лишнего миллиметра между ними. До сегодняшнего дня.
Первой моей мыслью было то, что может у меня сотрясение мозга. Ведь я ударился подбородком и весьма чувствительно, потом болела вся челюсть. А ведь подбородок – это тоже часть головы. Потом я вспомнил, что как бы голова должна кружиться при движении. Тогда и приподнялся еще чуть выше, сильнее напряг руки.

Не иначе сотрясение. А как по-другому можно объяснить то, что я вижу. Небо было на месте, все такое же… или нет? Но дом, он словно накренился назад, будто кто-то толкнул его, или земля под фундаментом осела и теперь он напоминает Пизанскую башню. Но кроме этого теперь между крышей и небом появилась черная полоса. Рваные края неба точно повторяли очертания крыш. Между небом и накрененным домом был промежуток, на глаз будто несколько метров черноты. Я глубоко вздохнул, крепко зажмурился и задержал дыхание на вдохе. Когда я опять открыл глаза, в надежде, что это было странной галлюцинацией, полоска не исчезла и загадочная деформация дома была все такой же.

Я лежал, до дрожи упершись руками в землю, не чувствуя, как болят сморщенная израненная кожа на локтях. Лежал и смотрел на эту полосу, и впервые в своей жизни испугался до полного паралича тела и мыслей. Сердце так застучало, что я слышал его стук в ушах. Мне стало смертельно страшно, и меня на секунду бросило в жар. Это было, как увидеть перед собой стремительно приближающий поезд, если ты лежишь привязанный страхом на рельсах. Хотя нет, это неудачное сравнение. Страх смерти по сравнению со страхом неизвестности ничто. Хотя у людей это примерно одно и тоже. После я так не думал, это далеко не одно и тоже. Я лежал и пялился на эту полоску, которая заняло все пространство на моем горизонте.

Онемение прошло нескоро, и на негнущихся ногах и встал. Дом так и остался стоять наклоненный назад, а полоса не исчезла и мало того, никакого головокружения не наблюдалось. И тут у меня возникло странно чувство, чувство пространства что ли. То есть то чувство, что если ты закроешь глаза, то какими-то органами чувств или всеми вместе ты безошибочно определишь, что находишься в помещении, а не на улице. Так вот, это я ощутил. Я стоял посреди улицы, видел небо, дома и, тем не менее, мне казалось, что я стою в помещении. Я закрыл глаза, и ощущение усилилось. К тому я думал, что это помещение не большое. Я снова открыл глаза и огляделся.

Что-то опять было не так. Опять! В горле пересохло, липкий страх снова накатил волной. Я повертелся на месте в разные стороны. Вокруг меня не было ни одного движения, все замерло, словно кто-то заморозил время. Я видел вдалеке людей, тех, которых я оставил у прилавка с овощами, видел даже ярко-оранжевый фартук продавщицы винограда. Она как раз наклонилась, чтобы поправить яблоки для придания им респектабельного вида, её фартук чуть смялся о коробку с бананами. Она не двигалась, абсолютно точно. Никто не двигался, ничто не двигалось. Автомобиль что съезжал вниз, выходя из крутого поворота, остановился там же. Девочки в сотне метров от меня прыгали на скакалке, две держали ручки, а третья посередине перепрыгивала через скакалку. Она замерла в полете, её копна светлых волос взлетела вверх, она так и осталась взъерошенной.

Я нечаянно сделала шаг назад, и на что-то наступил, на что-то плоское. Испуганно обернувшись, я увидел свой раздавленный виноград. Но он был странным, я присел на корточки над ним и поднял… картонку. На картонке яркими пыльными красками был изображен мой виноград, даже была нарисована вмятина от локтя. Я поднес её к носу, точно пахло вязкой гуашью. Я с омерзением отшвырнул картонку и посмотрел вперед. Пакета не было, как и не было разлитого молока с примесью апельсинового сока, и помидорного фараона тоже не было. Большая картонка лежала на камнях, очень правдоподобно изображавшая все это, весь опрокинутый мной пакет. Я скривился.

Земля уходила из-под моих ног. Меня словно ударили обухом по голове, а я остался в сознании, разбираться со своими ощущениями. Мне не хватало воздуха, внутренности канули в невесомость, и меня затошнило, а по позвоночнику словно прошлись раскаленным паяльником. Я стоял, сжимая в руке картонку с пакетом. Я перевел взгляд на землю и увидел маленькие картонки, на которых были нарисованы размозженные моим локтем ягоды винограда украшенные каплями кровью и пылью с камней.

- Тихо! Тихо… - шептал я, чтобы успокоить самого себя. Хотя волны тревоги, даже цунами
ужаса накатывали одна за одной, и я задыхался. Слабо я пытался остаться на поверхности, но чем больше сопротивлялся, тем больше меня затягивало в черную глубину страха. Я снова повернулся к лавке с овощами. Край картонки с раздавленным помидором больно врезалась в ладонь

Картон. Слишком много картона. Что-то толкнуло меня в спину. Я перевел дыхание, и в нос мне ударил глубокий запах красок. Так пахнет в мастерских художественного лицея, где учиться моя девушка. Краски, растоврители и холсты. Я сорвался с места и побежал к прилавку. Все тело саднило от удара, но я не замечал этого, меня рвало вперед. Воздух вокруг стоял, не двигался за мной, даже не оглядывался мне вслед. Глядя вперед через мокрые ресницы я словно ощущал, как по моему лицо плавно текут молекулы воздуха, нет, не воздуха, этой субстанции, какой я теперь дышал. Что-то застоявшееся, затхлое. Запах красок исчез, исчезло полностью ощущение обоняния. Противные частицы скользили по щекам параллельно земле.

Когда я заметил, что прилавок не приближаеться, отчаянье захлестнуло меня вместе со злобой, тупой злобой дикаря, не имеющего объяснения какому-то явлению или вещи. Я ускорился, но это не помогло. Только разожгло во мне еще более дикую ярость. Я затормозил. Что-то странное опять удивило меня, чувство помещения усилилось, и к нему прибавилось еще что-то.

Я обернулся на дом, и помчался обратно. Бежал что есть сил. Понимал, что земля стала ровной, как доска, и от этого, еще больше вижимал из себя скорости. Это был уже не страх за неизвестное, что произошло и продолжает происходить, чтобы я не делал. Это был ужас того, что я больше не попаду в нормальный мир, где улица будет улицей, где люди будут двигаться, и где не будет этой чертвовой полосы между небом и домом. Я бежал к ней, чтобы ударить. Именно ударить. Заставить исчезнуть. Исправить картонку дома, я был уверен, что это тоже нарисованный пейзаж на оргомном листе картона.

Я не хотел смотреть на солнце. И убеждаться, что это просто лампа в тысячу вольт, и даже не хотел видеть, что небосвод вовсе не круглый, а квардратный или даже треугольный. Мысли путались в голове, как стадо голодный волков на пляске перед умирающей дичью. Глаза совсем ослепли от слез. Но я продолжал упорно выжимать их из себя бегом, полагая, что вот сейчас я их снова закрою, а открыв, увижу мир прежним. Но с каждым разом открывая их снова, мне становилось страшнее. Все во мне выло и болело. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного, настолько реального и ужасного.
Что-то встало между мной и домомй. Я резко влетел в какое-то невидимое препятствие. Отлетел на метр назад и упал снова на свежесодранные локти, и на этот раз спину. Это было не важно. Потому что в следующю секунду я увидел нечто, что заствило мое сердце земереть на секунду.

Дом падал на меня. В буквальном смысле. Он подломился у основания и валился на меня. Тогда я не вспомнил, что он тоже картонный, но огромная глыба картона тоже, согалситесь, не перышко. Оно упало, а за ним настала тьма. Кажеться. На секунду или на вечность я потерял сознание. Очнулся я под каротнный прямоугольником. С трудом приподняв его я заметил маленькие нарисованые окна с замершими солнечными зайчиками от окон соседних домов. С омерзение я увидел даже крошечную фигуру женщины, развешивающей белье. Скрвившись так, если бы на меня упал полусгнивший труп, я отодвинул картонку.
Я не сразу понял, что сижу во тьме. Я протер глаза, но тьма не исчезла, а лишь крошечные размытые нити холодного света прорезали мрак, открывая моего взгляду уродливые картины моей жизни, которую я считал реальностью. Я оглянулся на свет, и увидел окно. А может и не окно, что-то было в черном воздухе вокруг, небольшая прореха. Я медленно встал и подошел ближе. Радость от того, что предмет, к которому я шел, действительно приблизился, осталась незамеченной в виду того, что я увидел в этом окне.
Если вы думаете, что уже ничего не могло испугать меня или довести до полуобоморочного состояния, то вы глубоко заблуждаетесь.

Это был кромешный ужас, ад с читислищем ужесточенный во стократ. Это было огромное пепелище. Здесь не было ничего из того, чтобы я знал на земле. Здесь были уродства и безобраные размытые кошмары. Скрюченные тела, истекающие грязным жиром. Зеленая жижа, в которой они лежали, плавила почву под ними. В пространстве летали фигуры, с искривленными мордами. На крючках воздуха были подвешены куски противного вещества, может когда-то оно жило, но сейчас было ужасающе мертво. Повсюда витала не смерть, а тотальное исчезновение. Жар убийств и жервтопринашений давил на землю, которая источала зловонные соки. Черное небо с каплями грязного света кидало на груборваную землю блики тьмы, еще больше выставляя напоказ всю омерзительность застывшей битвы. Как-будто под светом рамп высвещались вырванные части тел, обугленные трупы, оторваные головы с заствшыми грмасами смеха или презрения. Все были мертвы. Все было мертво. И как-будто не могло здесь никогда быть жизни.

Я не в силах был отвести глаз от этого зрелища. Я медленно оглянулся, и увидел рядом с окном зеркало. Я поднял глаза на него. Сфокусировал взгляд. и увидел темноту, противный отсвет из окна и тонкую линию картона, прислоненного к чему-то. Я не увидел себя. Я видел что было сбоку, спереди и сзади, но то место, где стоял я, пустовало. Отражалась только тьма. Я видел… я не могу сказать этого. Меня нет. Я не существую. Тьма существует, картон, поле брани за окном, существует даже окровавленные ошметки тел, а я нет. Тогда я не могу видеть, слышать и вобще дышать. Но я слышу свое сердце, тьма, там, где была моя грудь приподнималась, когда я вдыхал и опускалась, как выдхзал обратно.
Что происходило со мной? Где я? Где то пространство, в котором я есть? Чем я дышу, где воздух, который я рассекаю руками. Я выставил вперед руку. Гладь стекла была теплой и мертвой. Как я. Может там кто-то за ним тоже есть? Может я здесь не один, в этой тьме. Может здесь находиться куча людей, которые точно также как я ходят, ужасаються и смотрят в зеркало, пытаясь найти себя, найти хотя бы крошечный уголок стекла, где они есть.
Но мне казалось, что я был один. Так одинок, словно нигде больше никто не дышал и не думал. Даже на страх уменя не было места в мыслях.

Я стоял. Опглощенный грузом сознания собственного фальшивого существования. Кто я? Если не тело, то мысли, а ведь мысли не отражаються. Значит я просто атомы мыслей, слов и чувств, которые витают здесь и просто не могут отражаться в зеркале. Но как можно чувстовать без тела? Могут ли мысли чувстовать? И оттого, что я не тело, а сознание в разряженном воздухе, мне стало мучительно тоскливо. Я сотни частиц, плавающих на волнах скорби. Если это так, то сейчас все частицы меня раздроблены вселенской печалью одиноества. Все ноет. Или это воздух во мне мешает мне двигаться?
Я еще раз посмотрел на зеркало, кинул безразличный взгляд в окно. Протянул руку, или только подумал, что протянул её. Это уже не важно, совсем и абсолютно. Опрокинул картонку, другую, третью. Они падали мягко беззвучно, как будто ничто под ногами поглощало их и они исчезали, или разлетались на малейшие частицы. Которые даже я не мог разглядеть. Тьма перестала сущестовать.

Я обошел всю комнату, я просто подумал об этом, и иллюзорные органы чувств представили мне всю картину того, как я  рушу всю свою наросованную жизнь. Думаю, вот на этом двадцать втором картоне была продавщица винограда с оранжевым фартуком.
Я снова обратился к окну. Я подумал полетать, и мое сознание подняло мое тело и поднесло к нему. Я подумал, что неплохо бы увидеть движение. И трупы начали оживать. Один за другим, как фильме ужасов про восстание мертвецов. Части тел задвигались. Лица затрепетали, рты начали открываться, а зрачки вращаться в полуразрушенных черепах. Висельники стали раскачиваться в такт, танцуя передо мной именно так, как я хочу.
Потом все резко замерло.

Я вам все врал. Я смотрел через окно, и видел ничто. Там не было ничего, и было все. Черная дыра раскрылась передо мной, как жерло вулкана, где не видно дна.
Я ничто, совсем ничто. Ни частица. Ни атом. Вокруг меня ничто, и вы ничто, и все, что я пишу здесь, ничто. Меня никогда не было, и вас никогда не было. Жизни нет.
Даже нет того сочного винограда, который я ел с таким наслаждением, спросите вы? А что есть? Иллюзия и вера в неё, которую я потерял.



Я хочу домой. Я хочу свою веру обратно.

02.11.2010