С любовью из России

С ЛЮБОВЬЮ ИЗ РОССИИ

Лет двадцать назад в поисках экспонатов для краеведческого музея я колесил по селам и хуторам района. Мало-помалу грузовик отдела культуры пополнялся то старой иконой, то прапрабабушкиной поневой, то книгой с непривычной глазу дореформенной орфографией...
На этот раз вместе с замечательным краеведом Александром Тихоновичем Харыбиным мы завернули на хутор Липовый Лог. Притаившаяся под сенью гигантских верб единственная улочка хутора встретила нас звенящей тишиной. По обе стороны дороги стояли крытые соломой избы, в основном заколоченные. Политика «неперспективных» деревень была в самом разгаре, и приговоренный хутор стал тому свидетелем.
Остановились у колодца, чтобы подлить воды в радиатор. Пока поднимали из немыслимой глубины окованное двумя обручами ведро, сюда подошла старушка. Маленькая, сгорбленная, черная – она отвечала всем требованиям классической русской бабки. Признаться, именно ее и не хватало, чтобы дорисовать картину полузаброшенного хутора.
- Что же ты, мамаша, внуков-то за водицей не послала? – спросило кто-то из нас.
- Так одна осталась.
Старушка охотно подставила свое ведерко под струю, которую мы вылили из поднятой бадейки. Разговорились. Оказалось, Дарья Васильевна Пупынина (так ее звали) была старожилом хутора, значилась тут в числе первых переселенцев из Верхососны. Памятуя о том, что село это богато на приметы старины, я спросил:
- А у вас-то, Дарья Васильевна, не сохранилось ли чего из прошлого, что вам не нужно?
Вместо ответа старушка пригласила нас в свою избу. Мы прошли почти в конец хутора, миновали ничем не огороженный дворик, где сквозь буйные сорняки едва различалась дорожка, и попали в просторную горницу. В отличии от улицы тут была абсолютная чистота. В святом углу полузадернутая рушниками золотилась икона, земляной пол был слегка присыпан свежесорванной травой. Высокая деревянная кровать ручной работы, стол, накрытый клеенкой с веселыми цветочками и патефоном.
Оба мы молча и алчно уставились на почти игрушечную по размерам прялку, что стояла в противоположном от иконы углу. Уж очень красиво был отделан этот атрибут еще недалекого прошлого каждой крестьянской избы. Хозяйка перехватила наши взгляды и несогласно покачала головой:
- Нет, пряху не отдам: одна у меня утеха осталась. Вот разве что из сундука выберете…
И она откинула крышку деревянного короба, который мне сначала и не заметили за громоздкой кроватью. Вся внутренняя часть крышки, как это водилось, была оклеена страницами старых газет. Желтели тут листки выходившей некогда в колхозе многотиражки «Кировец» , районной газеты «Буденовец», куски «Социалистического земледелия» времен становления колхозов.
Сама по себе эта крышка сундука уже была экспонатом. Но и дальше мы увидели много интересного Вот хозяйка достала лежавший сверху старинный женский костюм, ниже свернуто еще что-то из одежды, а дальше...
Дарья Васильевна развернула перед нами штабс-капитанский мундир русского артиллерийского офицера времен первой мировой войны. Погоны с поблекшей позолотой и четырьмя звездочками, офицерский Георгиевский крест с бантом, стоячий воротничок, защитный цвет полотна... О таком экспонате можно было только мечтать.
- Мужа, Петра Васильевича, мундир, - тихо сказала старуш¬ка, и по голосу ее мы поняли, что при жизни она с этим мундиром не расстанется.
А дальше лежали три книжки подшитого журнала «Нива» за 1905-1907 годы, крупная пачка облигаций послевоенного займа и... опять неожиданность: вертикально, вдоль стенки сундука в развернутом виде стоял японский веер. Даже в полумраке ком¬наты он играл невыцветшими красками, а когда Дарья Васильевна повернула его к окну, то мы ясно увидели на веере тонкий рисунок гор, облаков и летящего дракона. Но внимание наше в этот момент привлек не столько веер, сколько лицо старой женщины. Столько щемящей тоски, может быть, скорби было в глазах старой женщины, что мы не могли нарушить молчание пер¬выми.
...Сухо щелкнули бамбуковые палочки, старушка ловко сло¬жила веер и поведала нам историю, которую мы тогда так и не восприняли всерьез. Ведь Дарье Васильевне, по ее словам, шел девяносто третий год.
***
Петр Васильевич Пупынин был вторым денщиком командующего русской Дальневосточной армией Куропаткина. Призванный из состоятельной верхососенской семьи, до службы он успел закончить уездное училище, за что штаб и выделил его из серой солдатской массы. Находясь в услужении у Куропаткина, молодой солдат почти не участвовал в боевых действиях против японцев. Чаще он выполнял деликатные поручения главнокомандующего, отвозя в Россию все, что генерал считал своим личным трофеем.
Однажды утром, принеся в кабинет чай и яичницу, Петр Ва¬сильевич попросил:
- ваше высокопревосходительство, от солдат проходу нет - лакей да лакей. Позвольте поучаствовать в настоящем деле!
- Скоро под Мукденом будет жарко, - сказал генерал, за¬правляя салфетку за воротник. - Позволю повоевать. А ежели после битвы уцелеешь - поедешь в Петербург с моим поручением, Ступай...
Солдаты Восточно-Сибирского полка смогли убедиться, что денщик главнокомандующего - человек не из робкого десятка. Когда во время штыкового удара погиб офицер, все сразу положились на человека, близкого к генералу. И Петр Васильевич вывел полуроту в японский окоп.
А днем позже сибирские стрелки разгромили штаб крупного японского отряда. Рядом со штабом был госпиталь, где еще до пленения самураи сами вырезали весь персонал и раненых. В палатках, когда туда вошли стрелки в лохматых шапках, были лишь трупы.
Здесь-то, под столом походной операционной, и нашел Петр Васильевич живую душу. Сестра милосердая в забрызганном кровью халате, почти девчонка, затравленно глядела на сибиряков, испуганно приседая при каждом звуке.
22 февраля русская армия начала отход. Поражение ее было страшным. Но Петр Васильевич избежал крушения. На госпи¬тальной фуре он вывез в тыл армии и японскую девушку.
Вскоре перегруженный эшелон по транссибирской магистрали вез в Россию урядника Пупынина с поручением генерала и юную японку. На промороженных станциях духовые оркестры выстанывали новый вальс «На сопках Манчжурии», во встреч¬ном направлении паровозы натружено тянули составы с артиллерией, конями и притихшими новобранцами…

Через месяц в столице девушка приняла православие, а по¬том в Верхососенском соборе обвенчалась с Петром Васильевичем Пупыинным под именем Дарьи. Отчество она взяла как у мужа. Урядник уехал в действующую армию, а Дарья осталась невесткой вего семье. Свекор и свекровь, люди хоть и прижи¬мистые, но добрые, души в ней не чаяли. А на селе поговорили о «Петровой татарке», да и умокли. Через два года, когда Петр Васильевич в чине подпрапорщика приехал на побывку, у него уже подрастала дочка Татьяна, а жена вполне сносно говорила по-русски.
В двенадцатом году свекор Василий Савватеевич перебрался из Верхососны на хутор. И земли больше, и хозяйского размаха. А в сентябре семнадцатого пришел домой и Петр.
- Хватит, навоевался, - сказал он жене и подхватил на руки вторую дочку, Варвару.
...Конечно, Дарья помнила Японию, тосковала, но постепенно полудетские воспоминания тускнели в памяти, вытесняли их заботы по дому.

Жизнь свою она считала сложившейся. Хотя муж ушел во¬енспецом в Красную Армию, но после гражданской войны за¬брал ее с дочерьми к себе в гарнизон. В тридцать втором где-то на севере затерялись следы раскулаченных стариков Пупыниных.
А пятью годами позже как враг народа был расстрелян офицер Петр Васильевич Пупынин. Дарья Васильевна не стала накликать беду на семьи замужних дочерей и в день страшного известия уехала на хутор.
Представители НКВД навестили ее лишь в сорок восьмом. Когда открыли сундук для обыска, Дарья Васильевна с ужасом подумала о веере. Это было все, что осталось у нее от родины, от юности, от мужа, но этого было достаточно, чтобы прослыть японской шпионкой.
- Вы русская? - приподняв расписную поневу, спросил лейтенант-особист.
- Из сибиряков, - ответила она (нужную метрику ей выправили еще в штабе Куропаткина).
Лейтенант опустил крышку.
Так и скоротала она оставшийся век. Без семьи, в одиночку. Как все, работала в колхозе, на пенсию ушла после семидесяти.
***
Совсем недавно я вновь переступил порог этого дома. Теперь к выбитой двери не вела никакая тропинка. Густой бурьян едва позволял преодолевать себя.
В избе не было ни иконы, ни кровати, ни сундука. В провалившуюся крышу просвечивалось дневное солнце. Ничто уже не напоминало о Дарье Васильевне… Уже уходя, я поднял узкую золотистую полоску. Погон с дырочками от звездочек.
А чуть в стороне от дверного проема лежал искалеченный патефон. Поднимаю разбитую пластинку. Тщательно протираю этикетку и читаю «Чио-чио-сан. Романтическая история любви лейтенанта американского флота и японской девушки».
Мир вашему праху, Дарья Васильевна и Петр Васильевич.

г. Бирюч. май 1996 г.