1969 г. Первый спектакль Тартюф

Я называю его первым спектаклем, который видел, хотя думаю, что к этому времени уже побывал на каких-нибудь детских или кукольных представлениях, потонувших[ во мраке беспамятства по их незначительности. Ведь детям, по большей части, стараются впихнуть, либо полную глупость, либо откровенную халтуру, прикрываясь тем, что «Они все равно ничего не понимают». Скажем так - «Тартюф» был первым спектаклем, который я запомнил. Ведь он был ВЗРОСЛЫЙ! Конечно и о нем остались обрывочные воспоминания, но ведь ; остались ; значит действительно замечательный был спектакль.

Хорошо помню, как мать гордилась, что достала эти билеты. Она говорила, что спектакль совершенно новый и очень-очень модный, что это Таганка и это - Любимов. Посему я решил, что смотрел его в 1969 году, поскольку премьера состоялась в 1968 году. Что такое Таганка я тогда плохо представлял, хотя песню «Таганка ночами полная огня...» знал, а Любимова мой детский слух переделал в любомого. И я недоумевал - кто любимый? Чей любимый? Спектакль? Театр? Но у матери спрашивать не стал.

Как, где и каким образом она достала билеты ; не представляю. Может их ей подарил какой-нибудь кавалер. Она тогда только, что развелась, имела, пусть однокомнатную, но отдельную квартиру, да и сорока ей еще не было, поэтому около нее вертелось много ухажеров. Хотя возможно, что их распределили и на работе. В ту пору мать служила в войсковой части, будучи там одной из двух вольнонаемных женщин. Военные люди, как известно, в цирке не смеются и в театры не ходят, поэтому могли отдать билеты женщинам. На их месте, уверен, что поступил бы точно также.

В те годы, билеты на спектакль были таким же дефицитом, как джинсы или стиральные машинки. Ведь музеи, театры, кино и книги были единственным доступным развлечением советского народа. Путешествия в те годы попросту не существовали, кроме дикарства с палатками и спальными мешками. Цивилизованный отдых был привилегией руководящей верхушки. Ювелирные изделия, антиквариат, живопись, мебель, одежда, рестораны, хобби ; непомерно дороги. Коренные москвичи помнят поговорку - «Хочешь разорить родственника - подари ему фотоаппарат». Концерты (кроме тоскливо-народных завываний) ; запрещены. Даже за игру в карты на улице можно было очутиться за решеткой.

А что же оставалось рабочему и служащему с их грошевой зарплатой? Читать книги. Ходить в кино и театр. Тем более, что на «интеллигентные» формы развлечений «сверху» насаждалась мода. Надо было развести людей по разные стороны «железного занавеса». У вас там низкие «попсовые» вестерны, рок и буги-вуги, а у нас, коммунистов, высокое искусство ; театр со допотопными пьесами, заунывная народная музыка и пресная классическая литература. Вся современность сводилась к, ставшей притчей во языцех, производственной и военной тематике.

Все!

Никаких приключений, детективов и даже простейших «женских романов» советская литература не знала. Логика сводилась к тому, что «чем скучнее искусство, тем оно выше».

К тому же, в хрущевские времена, усиленно раздувался культ ученых и учености. Везде – и в литературе, и в кино, и в спектаклях. Ученые были необходимы «холодной войне», чтобы превратить ее в «горячую». Хиросима показала, что механическое оружие уже больше не оружие, а так ; устройство самообороны. А настоящее оружие, способное уничтожать целые армии и страны, сводится к фундаментальным открытиям в области физики и химии, а особенно ядерной физики. Туда необходимо было затащить как можно больше народа, поскольку в этих весьма опасных отраслях, мелкий персонал вымирал с очень высокой скоростью. Поэтому труд ученого романтизировался и превозносился. Ну, а какой ученый без книг? «Любите книгу ; источник знаний!» ; самый известный лозунг коммунистического периода, в котором, правда, забыли указать, источником каких ; плохих или хороших знаний является книга. Поэтому, несмотря на культ книги, советская власть вела ожесточенную борьбу с книгами. Книги запрещались, на границе отбирались, а некоторые книги приводили в лагеря, причем надолго.

Но, отбросим размышления и продолжим вспоминать.

Яркое впечатление ; бой с билетершей ; невысокой старушкой в синем пиджачке, наотрез отказывавшейся пропустить меня в зал, ссылаясь на то, что спектакль взрослый, а мне еще нет восемнадцати лет. Мать долго препиралась с ней, стараясь не повышать голос. Я стоял как оплеванный и уже начинал внутренне злится на мать за то, что она выставила меня на всеобщее осмеяние. Мимо нас проходили люди, предъявляя свои билеты, косились на нас и заходили в зал. Кто-то, даже очень откровенно, с усмешкой, таращился. Хорошо, хоть пальцами не показывали, а то бы я не выдержал и, как положено всем трусам, ударился бы в бега.

Не знаю, чем бы все это закончилось, но тут появился мужчина, точно помню, что крупный мужчина в черном костюме и сказал билетерше такое, что я могу только очень отдаленно передать, поскольку его речь была довольно витеиватая - непривычная для моего простонародного детского слуха. Смысл сказанного я понял - он сводился к тому, что если не дать детям Мольера, то возвратится тьма. Потом он сказал ей еще какую-то фразу, которую моя память, к сожалению, не сохранила, хотя моя мать, потом уже, дома, повторила ее несколько раз, рассказывая бабке о происшедшем. Видимо очень непонятная была, для моего детского разума, эта фраза. Они охали и вздыхали ; как это он осмелился ей так резко, прямо в глаза. Я помню, что, услышав это, билетерша, как-то охнула, завертелась на месте, отвернулась и… пропустила нас. Кто был этот «черный человек», который смог всего одной фразой урезонить зарвавшуюся служку, был ли он зритель, или работник театра ; не знаю, не знаю...

Удивительная и отвратительная реальность того времени ; зависимость индивидуума от мнения, а чаще всего просто от настроения, ничтожной, по своему социальному положению, личности, в обязанности которой входило как раз обслуживание того самого индивидуума. В числе примеров, уборщица, которая могла в поликлинике, разогнать больных, заставив встать со стульев, потому что «я здесь мою!», продавщица, которая могла не продать вам товар, поскольку: «а ты вчера уже покупал!», врач, который на робкий стук больного в дверь, кричал: «как вы смеете! Я занят!»

Мне хорошо запомнилась пустая черная сцена со стоящими на ней портретами, через которые выходили персонажи. Мать трактовала это так - от людей той эпохи костей-то даже не осталось ; только лишь одни портреты, вот мы как бы и видим ожившие портреты.

Самого спектакля я не запомнил, поскольку действия, как такового, не было, ведь у Мольера главное ; искрометные диалоги, игра словами и со словами. Я, к сожалению, оценить это тогда, по малости лет, еще не мог. Запомнилась сцена, как Тартюф пытается овладеть хозяйкой дома. Построено это было в гротескной манере и, как мне показалось, слишком гротескной и слишком затянутой. У рампы стоял то ли стол, то ли комод – не помню совершенно. В общем, Тартюф валил ее за этот предмет и начинал размахивать руками, разбрасывая по сцене предметы женского туалета. Причем делал это довольно долго и их было слишком много. Все дико хохотали. А мне это смешным не показалось. Нет, не то, чтобы я не понял смысла происходящего, что ты ; сексу детей учить не надо, это тебе не математика. Такие вещи понимаются в любом, даже самом малом возрасте. Я не нашел в этом жонглировании тряпками ничего юмористического. Вот момент входа Оргона, который увидев это дело, как заведенный, повторял: «Он хотел … мою жену», вызвал у меня смех. Этот момент мне, как будущему мужчине показался очень пикантным, но, отмечу, что я никогда в такой ситуации не был. Уж не знаю ; к счастью или к сожалению, но ; не был. Предпочитал разведенных или одиноких женщин.

Остальное скрыто мраком времен. Про то время теперь, через полвека, тоже можно сказать: остались только портреты, да, только портреты и больше ничего.