Легенда о состоявшейся жизни

1 ОСОБЕННЫЙ ПОСЕЛЕНЕЦ

                Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
                И синий кругозор.
                Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
                И выси гор.
                Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море
                И пышный цвет долин.
                Я заключил миры в едином взоре,
                Я властелин.
                К.Д. Бальмонт 


В некотором царстве, в некотором государстве, может быть и в том, в котором мы живём, жили-были розовые поросята с голубыми глазами. И был среди них поросёнок самый розовый и с самыми голубыми глазами по имени Хавроня. Никто не играл так забавно, как Хавроня, никто не выдумывал таких беспечных, таких бесшабашных проделок, какие проделывал он – розово-голубое существо с неказистым щетинистым рыльцем.

Стоило солнцу пробудиться и освежить огненным румянцем бледное небо, как тут же с весёлым похрюкиванием и повизгиванием выбегал на вольные луга удалой Хавроня. Задрав свою башку, вытаращив любопытные глазенки, он, дрыгнув всем телом, взвизгнув необычайно звонко и задорно, давал стрекача по медвяным травам, сколь было сил в его неуклюжих лапах.

Большие прелестные бабочки, причудницы небесного света, которые имели обыкновение после легкого завтрака капелькой нектара, позабыв обо всем на свете, в сладком упоении порхать, кружиться в аромате распускающихся цветов, слегка бранили не совсем приличного Хавроню. Ну зачем он как угорелый носится среди тех же цветов? Как будто его вовсе не смущает лик прекрасных созданий: ведь и он розовый и голубой, правда, несколько увалень и восторженно-дик.

Хавроня бегал до тех пор, пока не утихал в нем порыв, что очаровал его, полусонного, утром и увлек навстречу чудесным неожиданностям. Вдруг появлялось утомление и легкая резь в животике: Хавроня был чрезвычайно прожорлив, и голод всякий раз заставлял возвращаться назад, к своим братьям и сёстрам – потому-то, может быть, он никак не мог добраться до главного места, где, верилось, сокрыта обитель самой важной сути, иначе почему столь прекрасно кругом и столь молчаливо.

Возвращаясь в своё селение, которое он с закрытыми глазами узнавал по своеобразной вони, гвалту и пыльному едкому воздуху, Хавроня с удивлением отмечал, как непонятная грусть овладевала им: меркло и тускнело в глазах, уши не различали отдельных звуков, кожа немела. Одно лишь ожидание вкусной еды, какую он непременно найдет в своем доме, слегка утишала и чуть радовало. И то была сермяжная правда, что в царстве этом, поедание пищи: разжевывание, переваривание и опорожнение – было первой заботой и главным развлечением.

Придя домой, Хавроня тотчас же ел, ел и снова ел и вряд ли бы наелся, но живот опускался вниз до земли, и сытый поросенок уже не шел – плыл как корабль на воздушной подушке. Хавроня валился на бок, придирчиво оглядывал своих братьев и сестер.

Прелюбопытная картина являлась его затуманенному взору. Одни сородичи чуть поодаль нежились в луже приятной ласковой жижи. Один брат, сунув рыло поглубже в эту жижу, пропускал сквозь её толщу тот воздух, что был в легких, другие лениво толпились кругом, несколько захваченные зрелищем, подбадривали, и, если бульканье получалось особенно потешным, весело и живо хлопали в ладоши. Сам герой был страшно доволен содеянным, польщен аплодисментами и изрыгал звуки благодарности. В другом месте поросята дерзновенно соревновались одним махом кашлянуть, свистнуть, пукнуть и встать на голову. «Забавники!» – бурчал Хавроня, морщился и, поскучав еще немного, снова убегал на вольные луга.

Так день за днём шли годы, взрослел Хавроня, мужал, толстел. Уже и резвости поубавилось и пора бы поумнеть, а он каждый божий день уходил и уходил к своим безмолвным друзьям: цветам и травам, стрекозам и бабочкам, не пропускал великолепия красок вечерней зари, бывало, молил у вешнего цветка открыть загадку дивной и редкой красоты, воплощенной в хрупком соцветии.


И так однажды, бредя в печальной задумчивости, вдруг замер, ослепленный вспышкой фантастического цвета. Клубы голубого дыма с красными, желтыми, зелеными, синими прожилками, взвиваясь выше гор, размётывая снопы искр, обнажили загадочные видения: череда призраков дней минувших и дней грядущих заполнила воздух, странным образом переместившись из огненного жерла. Один из призраков в королевской мантии, седой и юный, грозный и нежный, уронил мановением властной длани один из тысячи тысяч бриллиантов своей короны. Земля содрогнулась – во мраке исчез хвост кометы призраков.

Место, куда упал бриллиант, обуглилось, пламя уходило внутрь земли, оставляя спекшуюся трубку с дымящейся воронкой. Хавроня спешно приник к ней головой, силясь разузнать: куда же запропастился  бриллиант – редкостный подарок судьбы – он крутился та и эдак… Напрасно! Утомившись, Хавроня уподобился стражу загадочной воронки: присел, обмяк и задремал.

Толи сон был, толи явь – а увидел он как величественный блеск бриллианта, с которым по красоте ничто несравнимо на свете, вдруг пропал и сам кристалл начал терять устойчивую форму чистейшего, прозрачнейшего камня – его чудесная метаморфоза вылилась в рождение живого растения. Пробиваясь сквозь грунт и, пробившись наконец, оно явило солнцу пламенный цветок.

Здесь Хавроня был ослеплен: цветок брызнул нездешним светом и выжег, ворвавшись в тело через изумлённые глаза все смутные думы и неясные мечты, оставив навечно отблеск своего пламени и способность видеть только подобие этого пламени, другое – мертво и чуждо. Волшебное превращение пронзило Хавроню сладкою болью, он вскрикнул подобно струне под искусной рукой мудрого настройщика. Звук, что невольно исторгли уста, коснулся ушей. В мгновение было понято, что с ним произошло что-то небывалое, что избавляет от скопившихся тревог и странной тягости чуть выше живота.

Новая сладкая боль, между тем, торопит с продолжением. Новая страсть испытать её снова и снова полонила Хавроню. И хотя эта боль была сладка, но настолько сильна, что повторить её снова казалось невероятным. И самое главное – она лишила бедного поросенка  немалого куска памяти: пока боль не утихла, он как будто бы растворялся в ней. Когда же Хавроня очнулся, одним лишь воспоминанием остался звук: у!ю!-бубую! – умение повторить пережитое не осталось.

Хавроня тихонько побрел домой, стараясь понять: откуда это и что это – у!ю!-бубую! Что таится в этом звуке, какой радостный мир он обозначает и заключает в себе. Скажет тихо: «У!Ю!-бубую!» – прислушается; крикнет вовсё горло: «У!Ю!-бубую!» – прислушается.

Шел он час, шел он два часа; голову увенчал холодный пот, а непонятное у!ю!-бубую! оставалось непонятным. Он громоподобно выкрикивал: «У!Ю!-бубую!»; с робкой надеждой ожидал: не отзовётся ли кто, не услышит ли он долгожданного ответа. Вот он уже на своей кривой улочке – и рыльце сомкнулось в брезгливой гримасе.


Он, печальный и усталый, отворил ворота осточертевшей хижины и было шагнул в её мрачный покой, как вдруг увидел неподалёку свою соседку, молодую поросюшку Хрюню. Эта была очень забавная особа. У неё размер живота равнялся бидону с похлёбкой, а сердце обросло таким слоем жира, что кроме собственного стука оно ничего более не слышало. В хитрющих глазёнках Хрюни с самого рождения свербел один вопрос: «А ты чем меня накормишь?» Кроме как покушать Хрюне безумно нравилось, когда чужеродное копьевидное тело вторгалось в её внутренности и делало там фурор.

Хрюня сидела на ступеньках крыльца своего дома и, обхватив лапками бедную головушку, едва заметно вздрагивала. Хавроня подошел и осторожно спросил:
– Что с тобой, Хрюня?

Она подняла голову, слабо улыбнулась, из глаз у неё выкатились две довольно крупные слезинки, судорожно всхлипнула и сказала:
– Ой! Я несчастная, несчастная! Ну ничего-то ладом не получается, хоть в затвор садись. Хотела-то немножко, думаю: дай побалуюсь, всем можно, а мне нельзя, что ли…И объелась как последняя дура.
– Э, нашла, о чем горевать! Что же мне тогда делать с моим несчастьем!... Не плачь, Хрюня: все пройдет и будет хорошо.

Он дотронулся до её рыльца и бережно вытер её слезы. Хрюня выпрямилась, взглянула доверчиво и глаза её просияли благодарным блеском. Хавроня продолжая касаться её рыльца, вдруг ощутил её тепло и неожиданно выкрикнул: «У!Ю!-бубую!»

Дикая радость вмиг захватила Хавроню. Он заскакал точно ретивый конь на привязи, завопил, да так, что Хрюня со страху залезла под лавку. Хавроня исполнил танец шамана и разом обмяк, утихомирился. Взгляд прояснился и пал на Хрюню. Они оба стали глядеть друг на друга, ничего не понимая и будто впервые встретились. Через мгновение вновь великое волнение нашло на Хавроню. Он задрожал и засверкал вновь обезумевшими глазами, исторг прерывающимся гортанным голосом: «Люблю! Люблю! Я люблю!» Вот что мне не хватает!
– Что это? – опамятовался он.
– Ты орал как сумасшедший на каком-то иностранном языке.
– Как!?
– Сначала: У! ууу! У!Ю!-бубую! У!Ю!-лубую! Улю-блю-блю!… Потом как-то переставил и соединил звуки в один звук, это на разный лад ещё кричал, потом спокойно и внятно вдруг произнес: «Люблю…Люблю. Вот что не хватает».
– Люблю. Люблю, – задумчиво повторял Хавроня, пробуя как звучит это слово и снова вскричал словно ужаленный – Хрюня! Это я тетя люблю! Люблю – слово красивое и мелодичное, и обозначает оно какое-то новое радостное чувство. Люблю – это наше с тобой сочинение.

Хавроня с веселым хрюком исполнил диковинный танец, прыгнул на Хрюню и принялся тискать её, обнимать и целовать. Хрюня перепугалась не на шутку, замахала лапками, отбиваясь и отбрыкиваясь от неожиданного кавалера.
– Кыш, нахал!  Кыш! Кыш! – смущенно проговаривала она. – Фу, как не стыдно! Ай, как не стыдно! – однако слово, оглашенное соседом, заинтересовало, также как и его редкая взволнованность.
– Правда твоя, Хавроня, всё это необычно, но мне ничего это не напоминает: я ничего не чувствую.

Хавроня сбивчиво, сильно волнуясь, взялся объяснять о неведомой силе, посетившей его, о драгоценном камне, о пламенном цветке, о великом волнении, после которого осталось воспоминанием: «У!Ю!-бубую!», и как частица того же волнения пришла, когда он коснулся её.
– Врешь ты всё! – холодно оборвала его Хрюня. – Ты известный хвастун и фантазер. Сходи и принеси мне тот цветок. Может быть, и я переживу сходное с тем, о чём баешь, и будем тогда радоваться вместе. А лучше тащи драгоценный камень. Да поищи получше: может быть, он там не один. Вот тогда заживем с твоим новым словом в обнимку.
– Как же найду! Все великое приходит одиножды. Разве мало моего рассказа.
– Мало! Тащи камень или цветок! И я допущу тебя к себя: целуй и тискай, сколько сможешь и хочешь.
– Эх, ты! Скоро сама себе перестанешь верить, – обиделся Хавроня и потопал восвояси, да и поискать тот самый цветок.


Идет лесом, идет полем, день идет и ночь идет. Зашел – невесть куда. Глядит по сторонам и видит алый всплеск, радуга сомкнулась в шар, багровый вихрь кружит и веет над блистающим оттенками шаром. Страшно стало Хавроне. Крадучись и пугливо озираясь, он пробрался поближе. Осмотрелся уже посмелее и увидел, что он в расщелине у подножия горной гряды, которая поминутно меняла свой лик, точно каменные истуканы – огромные, хмурые и грозные стражи менялись рядами, выказывая так всю силу и мощь доблестной рати, стоящей на страже трепетно колыхающегося красного шатра. Шаг за шагом Хавроня подошел поближе, уразумев, что он скорее гость, чем жертва.

– Эй, кто там в тереме живет? Отзовись и покажись! – набравшись духу, браво выкрикнул Хавроня.
Молчание было ответом.
– Эй, ну что ты в самом деле, покажись же!
Но молчаливо было здесь. Громко-громко и много-много раз возмущал царственное безмолвие Хавроня. Умаявшись в этой скорбной стези, он впервые горько заплакал, чем был очень удивлен, и, недоуменно растирая горячие капельки влаги, стекающие по рыльцу, пробовал их на вкус – солёные! И тут-то вдруг всё, что было кругом: и гряда оживающих и каменеющих истуканов и зыбкий шатёр пришло в великое движение. Чей-то повелительный глас громоподобно воззвал троекратно. Разлилась чёрная темень. Вспыхнула молния. Снова посветлело и свет был невыразимо чудесен. Шатёр медленно стал раскрываться как раскрывается цветок, согретый солнечными лучами. Хавроня зажмурил глаза – столь медленно и торжественно было это действие – когда же разом открыл жадные глаза, увидел, что шатер опустившимися лепестками тюльпана обнажил тщательно сберегаемое таинство, большое и мохнатое…Сначала Хавроня не поверил глазам своим, ударил себя копытом по голове, присел подавленный увиденным: в чашке раскрытого цветка стояла самая обычная корова.

Корова важно посмотрела на потрясенного поросенка и по-матерински, тепло и радостно, замычала. Хавроня присел еще ниже, глаза раскрыл еще шире.
– Бедная коровка, как ты туда забралась? Кто полонил тебя? Кто посадил туда? За что и для чего? Побегай болезная оттуда! – произнес растерянно Хавроня.
– Я волшебная корова! – с важностью молвила она.
– Да брось ты молоть чепуху! Уж прямо и волшебная. Не белены ли объелась? – сказал Хавроня просто и задушевно, подошел поближе и ласково погладил по удлинённой пучеглазой головушке.
– Я волшебная корова! – тем же непоколебимым тоном ответствовала она.
– Зачем ты говоришь неправду?
– Я прощаю тебе твоё невежество, – она топнула ногой и из каменной гряды вычленился самый грозный страж.

На доспехах его Хавроня со страхом прочитал, что это супер-кибер, – безжалостная машина разрушения и уничтожения, созданная великой коровой Вегой, которая и повелевает им. Хавроня поднял лапы вверх: он сдаётся на милость великой и благой силы.

– Я помогу тебе – велеречиво объявила волшебная корова, – Мне известна твоя печаль и твоё несчастье. Возьми ведерко и вымя моё выдаст тебе микстуру. Её выпьешь ты и твоя Хрюня. После этого твоя Хрюня будет думать также как и ты, и перед вами встанет вопрос такой большой величины, что решать его по силам только вам обоим вместе, соединив все свои силы.
– Она просила цветок.
– А я тебе дам напиток из этого цветка. Я каждое утро прогуливаюсь по горным долинам, где и растут эти дивные цветы – растут для меня – я их попросту ем. Вечерами из меня можно выдоить целебнейший напиток, иначе микстуру. Он сохраняет аромат цветка.
– Значит, кто-то есть главней тебя?
– Есть, но это великая тайна. Тебе её не дано уразуметь…К делу: бери микстуры и спеши к Хрюне. Помни, что тебе надлежит развеять её недоверие. Простой совет таков: сделай Хрюне приятность, и повторяй до тех пор, пока это не войдет у неё в привычку. Потом приостанови делание приятности и дай ей поскучать, чтобы радость и огорчение она отныне находила только в тебе. Всему началом послужит моя микстура.

Едва Хавроня дотронулся до розового соска волшебной коровы, ведерко мигом наполнилось чудодейственным снадобьем. Изрядно поблагодарив волшебницу, он пустился в обратный путь. «Что за микстура?» – размышлял Хавроня. Любопытство росло, и он, не утерпев, лизнул чуточку. Как только капелька чудесной жидкости оказалась внутри, в голову ворвался страшной силы вихрь, в глазах его окружающее стало терять привычные очертания: поплыло, закрутилось и исчезло. Белая пелена возникла перед ним, через мгновение белизна также исчезла, окружающее возникло в привычных очертаниях, но ничто уже более не смущало взор холодностью и отчужденностью. Сам Хавроня сделался беспечен и весел. Лапы стали казаться крылышками – он полетел к своей болезной подруге.


Мелькают поля, луга и рощи, вот крыши родного селения. Вот хижина Хрюни. Он рванулся в дверь – заперто! Крылья снова стали лапами, которыми он и принялся барабанить по дощатой двери. Вот дверь отворила мама Хрюни, дородная, тертая жизнью Хрюня большая.
– Хрюня маленькая дома? – спросил потускневший поросёнок с ведерком в лапе.
– Она больна. Вчера у нас были гости. Мы угощались горохом. Знаешь ли как аппетитен и вкусен горох в эту пору! Я думать забыла о Хрюне; она забыла, что как бы не был хорош горох, кушать надо зная меру. Не представляю, на что рассчитывала Хрюня, что её взбаламутило (может быть весна на дворе!?), набила себя им по самые уши, да еще выпила много сладкой воды. Ночью вода и горох свершили пакостное дело: горох разбух, разбухла и Хрюня. Ей это ново – она ещё никогда не страдала, не мучалась, ведь она еще не знает как малы наши возможности, как могут быть велики наши желания и как коротка наша жизнь. Вчера впервые приняв, испытав страдание, она не справилась и тяжко заболела. Ей все видится гадким и мерзким. Не знаю, как она переживет отвращение к тому что может быть как радостью, так и горем, к тому, что из чего состоит наша жизнь, трижды проклятая и трижды прекрасная наша жизнь, как сможет не потерять веру и надежду в хорошее и доброе. Это моя вина. Я её посадила за стол к большим и взрослым, не научив правильно кушать. И самое главное, не научила правильно переносить постыдную боль от пищи, которую не по силам нам переварить, но наша гордость ли, ненасытность ли все же заставляет хватать её безрассудно, после чего, кто из нас начинает мучаться вечным расстройством пищеварения, кто делается калекой. Вот какая у нас беда милый друг Хавроня.
– А можно… можно взглянуть на больную Хрюню маленькую.
– Что ж, взгляни – разрешила Хрюня большая.

Хавроня с трепетом переступил порог хижины. В углу на деревянном лежбище храпела возлюбленная его. Не смея тревожить сон, Хавроня сел рядом и стал рассматривать. Она сильно потолстела, особенно живот – он раздулся до богатырских размеров и стал столь несоразмерно велик, что голова смотрелась складкой жира. Хавроня устремил горящие глаза на эту складку и сердце его дрогнуло, замерло, заныло. На мордочке Хрюни было выражение болезненной мертвенности, лишь слабо розовевший румянец говорил, что кровь еще не остыла, что внезапной болезни – злому коварному врагу – не удалось заледенить милое сердечко!
– Я здесь, Хрюня! Я здесь у тебя! Со мной лекарство! Его мне дали волшебники! – вскричал Хавроня.

Хрюня открыла глаза, шевельнула губами и явила свету несколько звуков… Чудо! Болезнь как первое страдание изменило голос: нежность и мелодичность звучали в нём, когда как ранее голос был резок и груб.
– Это ты!...Ах, ты опоздал. Я ждала тебя, ждала, что принесёшь блаженство, которое пригрезилось тебе, в которое ты поверил и добивался, чтобы оно никогда не покидало тебя. Помнится, что я раз или два имела сладкие грёзы о далёком царстве, где божественно хорошо. Я помню тот странный день, твой восторг о цветке, помню как отозвались вслед былые удивительные желания: несмелые мечты ли это? или это называется не так – что-то подобное тому, уже забываемого, я испытала при последней встречи с тобой. О, несчастье! Что нам помешало!? Почему я послала тебя за цветком? Почему не поверила сразу?... Я бы дождалась тебя, если бы не этот вечер с подобием праздника. Они пришли шумной компашкой. Всем было радостно, весело. Мне чуточку захотелось пожить этим весельем, пока ты не вернёшься с подлинной радостью. О, как я ошиблась! Я посчитала то радостью, что было в сущности дрянью. К тому же, я снова объелась и, наверное, это одна из причин тех перемен, что случились во мне: тьма маленьких гадёнышей, что именуются микробами и которые обитают в непритязательной простецкой пищи, в моей утробе размякли, отогрелись, оживились и с жадностью набросились на грубое кушанье, сожрали его в два счета, размножились и выделили какое-то вещество (токсин, гормон?). Вот результат наяву. Смотри, какая я стала. Зачаток души моей уже перестал недоумевать, как можно лопать горох, когда растут где-то ананасы, ну и что же если горох валяется под ногами, а чтобы скушать ананас, нужно немало ума и терпения. Как будто стопудово известно: обжираясь горохом делаешься дурилой, когда как добывание и поедание ананасов облагораживает натуру. Получилось у меня раздвоение: у сердца одно на уме, у желудка – другое. Хрюня большая объяснила, что это естественно, что это так положен, так заведено, что к этому приходят все, когда их перестают кормить старшие, и мы вынуждены корм искать сами. Такое раздвоение называется по-разному; кому грусть от этого, кому печаль, у кого – жёлчь и злость. Чтобы глушить подобный негатив, нужно не обжираться, а просто-напросто порою надобно уделять часы на разные потехи: песни, музыку, танцы…Спой лучше песенку миленький хорошенький Хавроня. Спой песенку сначала грустную, потом весёлую. Зачем мне твоя волшебная микстура? Скоро я поправлюсь и снова начну питаться горохом, только с умом: мы будем кушать горох и воображать, что едим ананасы. И обжираться больше не буду! Для большей убедительности и правдивости обзаведёмся шоу-музыкантами с гитарами и барабанами, разовьем воображение шоу-представлениями. Несчастный горох дополнит самая потешная и прикольная музыка. Вот он наш залог веселья и радости, – и все то заботы миленький мой.
– Я хочу, чтобы сама жизнь превратилась в великолепную и возвышенную музыку, но не потешные и прикольные напевки. Ничего иного я не приму: не могу и не желаю. Ты жестоко обманута Хрюня!
– Что поделаешь, так заведено, так живут все. Нам надо слушать старших, миленький и хорошенький Хавроня. У них же опыт, знание традиций. Веками копится умение правильно жить, оттачивается оно и шлифуется из поколения в поколение. Отбрось свой гонор и иди к нам, к нашим наставникам. У них стопудовый опыт и они однозначно научат: чего добиваться и с чем мириться, чему радоваться и как веселиться, как добавлять неизбежную скуку и печаль. Когда-нибудь и под нашими окнами будут расти ананасы и наши пра-прадетки будут кушать их – верь в это, поскольку никакой веры больше и нет.
– Не хочу! Не хочу, не хочу, не хочу! Я сам хочу есть ананасы, я сам хочу жить в том царстве.
 
Тут Хавроня сильно разволновался, разгневался и начал громко кричать, топать лапами и реветь навзрыд. Хрюне большой пришлось выпроводить расшалившегося гостя от болезной дочки. Сопротивляясь, Хавроня выронил ведерко с волшебной микстурой. Жидкость мигом разлилась по полу, вспыхнула голубым огнем и бесследно исчезла.

Хавроня в ужасе сжал голову и бросился бежать семимильными шагами, жаждая покинуть место, где рухнула надежда. Бежал, чтобы найти что-то недостающее себе самому…Он бежал долго-долго, пока измученный не свалился наземь. Из последних сил пополз дальше, словно в этом отчаянном движении была какая-то надежда. Уже когда ползти было вроде бы и невмочь, и он уже не понимал: ползет ли он, или как рыба, выброшенная на берег, машет плавниками, зарываясь глубже и глубже в гибельный песок…


Песчаная земля, сухая и теплая, пахнула близким и родным. Хавроня распластался бесформенным пятном и устремил печальные тускнеющие глаза на далёкий горизонт. Там вдали, чернел лес: дивный свет покидал его и, пламенея, собирался на краю неба. Опять этот сказочный свет!!!  Он возносился в небесные кручи, как ровно вдохнул новую суть в белые очертания облаков, которые тут же вспыхнули карнавальными огнями и приобрели облик неведомого царства со стольным градом грёз.

Хавроня вытаращил глаза на это диво дивное,  исчезла боль от утраченного ведерка с волшебной микстурой. Вскоре очертания небесного града стали столь ясными и четкими, что запросто можно было прогуляться по его улицам, если бы не настораживало странное движение, озаряемое короткими, но мерными как движение маятника часов, вспышками ослепительного света. Хавроня пригляделся и различил в том движении загадочное шествие золотых, мраморных, деревянных фигур в грандиозных одеяниях  и величественных масках.

Не успел Хавроня подумать: вот бы и мне туда, как с небес свесилась лестница, сплетённая из золотых волокон. Облако, которое было ближе к земле, приобрело вид человеческой руки с оттопыренным указательным пальцем. Мигом палец удлинился и ткнул в ошеломлённого Хавроню. Небесный перст согнулся, поманил и указал повелевающим жестом на сверкающую лестницу: лезь! се есть дорога страждущих! «Угу-угу» – согласно замотал головой Хавроня, спохватился, стряхнул оцепенение и неуклюже потопал к лестнице.

Вдруг неведомо откуда неведомая сила подхватила Хавроню и понесла всё выше и выше. Вот уже земли не видно и холодный ветер засвистал в ушах. Леденящий страх охватил бедного поросёнка. Он истошно закричал: «Убей меня скорей грозная сила! Немало страданий выпало на мою долю. Зачем ты несешь меня? Куда и зачем? Кто ты? Я не игрушка, не опавший жухлый лист, не комок грязи. Со мной разве можно поступать как вздумается?!» «Ха-ха! – раздался добродушный смех. – Я Ангел желаний, твой Ангел. Держись крепче! Я отнесу тебя в царство, где я собрал подобных тебе. Все они в детские и отроческие годы выдумывали что-то своё, вместо того, чтобы прилежно усваивать опыт старших, а повзрослев, заскучали в родных краях, воззвали меня…Что ж я им помог. Я развязал им руки: дал им волю и полный простор, поместил их на землю, которая уж точно требует переделки. Им уже незачем спрашивать себя и других: отчего нет спокойствия, отчего не находят места, когда вокруг в краю родном и весело и тепло и сытно. Держись крепче. Осталось перелететь через горы, там и будет твоё новое царство».

Хавроня плохо различал слова – ветер свистал в ушах, да и страшно было. Пролетели они по вершинам белых высоченных гор. Скользнули бледно-желтые лучи солнца. Хавроня камнем полетел вниз. У самой земли Ангел подхватил его мягким и сильным крылом, опустил и исчез в облаках.


2 ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ
               
                Суть стремления к мудрости заключается
                в следующем: начать с чего-нибудь столь
                простого, что оно кажется недостойным
                формулирования, и закончить чем-нибудь
                настолько парадоксальным,
                что никто не готов в это поверить.
                Бертран Рассел

Долго ли, коротко ли лежал неподвижно Хавроня, уткнувши рыльце в землю, неведомо никому. От холода и сырости съёжилась кожа и сузились глаза. Он привстал,  огляделся и увидел такое, что поперхнулся, протер глаза и вновь вперил изумленный взгляд: нет, не померещилось, так оно и есть. Перед ним предстал окрест чрезвычайно мерзкого обличья. Земля гнила болотами. Воздух, настоянный на смрадном духе, намок от нескончаемого дождя, точно само небо рыдало, глядя на прогнившую землю и на то, что отваживалось сопротивляться смрадному тлению. Тяжелые тучи грозили пролиться свинцовым дождем, а пока едва тащились по низкому небу, заволакивая его безобразными невыносимо серыми очертаниями. И настолько уныл был их ход, что довлело опасение: тучи вот-вот рухнут на землю и погребут её своей слизью, слякотью и мокротой – в самом деле, толи небо было приплюснуто, толи тучи, отяжелев от здешнего воздуха,  вонючего и сырого, повисали над самой землёй, сокращая путь унылому дождю.

Хавроня встал и, превозмогая неприязнь, пошагал по новому краю, где суждено было родиться заново. Через малое время он промок насквозь, до самых косточек. В носу защекотало – он зачихал и закашлял. Его здоровый организм отторгал вдыхаемый губительный воздух, но другого воздуха не было. Так, чихая и кашляя, он добрался до широченного канала. Через канал был переброшен подвесной мост, по которому Хавроня быстренько перебежал и ступил на землю значительно суше и благовиднее, чем по ту сторону канала.

Впереди открылась большая площадка распаханной земли. Прямо посредине из преобразованной каким-то неведомым способом земли в твердые аккуратные одинаковые по размеру камни, были сооружены несколько высоких и опрятных теремов, где, по-видимому жили неведомые живые существа. Подойдя поближе, он разглядел, что копошащаяся масса у терема и есть эти существа. Подойдя еще ближе, он уже точно определил  их род: это были его сородичи, отличающееся от него лишь цветом – тут были чёрные, коричневые, полосатые поросята (тёмный цвет преобладал), но не было поросят розовых с голубыми глазами. Подойдя вплотную к ним, Хавроня осмелился поприветствовать их. В ответ он получил сдержанные кивки, на пару с изучающим колким взглядом и едкой насмешкой.

Столь холодное обхождение слегка озадачило, Хавроня смутился и скороговоркой выпалил: кто он и откуда. В ответ лишь ухмыльнулись и послали в терем, чуть поменьше первых, но гораздо красивее, и стоящего в стороне от дорог среди тенистых деревьев и клумб с цветами. В этом величественном, изнутри, тереме какой-то очень важный поросёнок расспросил Хавроню очень подробно, сделал учетную запись о вновь прибывшем, вручил лопату, позволив таким образом новичку попробовать себя в копании ямы, нужной для постройки очередного терема, с чем и поздравил велеречиво и назидательно.

Целый день трудился Хавроня, едва не надорвался; вечером похлебал из обшарпанной миски невкусную похлёбку; на ночь завалился спать на жестком топчане. Наутро что-то сильно загудело, все повыскакивали из скудных жилищ и гурьбой попёрли на работу колыхающейся несметной толпой-лавиной. Следующий день совершенно было невозможно отличить от предыдущего, так же как и следующий месяц от предыдущего. Несколько раз в месяц, по вечерам, открывался уютный теремок, где гремела радостная музыка, полыхали разноцветные огни, где подавались изысканные кушанья и веселящие напитки, где танцевали, кому как вздумается – здесь получали то, что называется relax, в котором растворялись впечатления серых дождливых будней и усталость изнуряющей работы.

Хавроня после нескольких месяцев жития в этом царстве вдруг шибко загрустил. Ему было грустно и на работе и после работы, даже по ночам ему снились грустные сны. Ни с одним поросёнком не смок он подружиться – да и как: здесь был каждый сам за себя и сам по себе. У каждого были свои дела как терпкий плод свободы. Все жители, вольные и гордые,  ходили хмурые и сосредоточенные, приложив палец ко лбу – думали. От такой постоянной манеры жить и впрямь голова выдавала что-то небывалое. Тогда сей творец вскрикивал победоносно: «нашёл!» и бежал во всю прыть главному и очень важному поросёнку докладывать, какой плод нынче вызрел в его головушке.

Попробовал было и Хавроня чего-нибудь выдумать: с этой целью он регулярно принуждал башку свою думать, также как и все прикладывал палец ко лбу, так же хмурился – и никогда ничего стоящего не выходило. При рассмотрении его выдумки очень важным поросёнком оказывалось, что соискатель вельможного одобрения что-то не учел, упустил, просмотрел или, напротив, предлагал сложное и путанное. После ряда неудач Хавроня понял причину: он чересчур был старателен, слишком доверял сомнениям, и, добиваясь наибольшей схожестью с идеальным, никак не мог удовлетвориться полученным – улучшал до тех пор, пока не заходил в тупик, отчаивался и терпел неудачу.

Новые братья досконально изучили несостоятельность Хаврони в практических делах и чрезмерную отвлеченность в теоретических изысканиях – хмыкнули, красноречиво покрутили копытцем у виска  и настоятельно попросили Хавроню покинуть их терема и теремки.


Ранним утром Хавроня вышел из терема, чтобы больше обратно не возвращаться. Пошел куда глаза глядят. А глядели глаза то налево, то направо: так он и бродил целый день по царству налево и направо, бесцельно и бездумно. Под вечер лег под куст и проспал как будто целую вечность. Проснулся от холода, и обнаружил, что весь запорошен снегом, что страшно голоден, что грудь его хрипела и скрипела на всевозможные лады, что все конечности были чуть теплее снега. Когда он попробовал встать, голова закружилась и его стошнило. Он медленно опустился под тот же куст и из последних сил стал звать на помощь. Силы кончились…он провалился в странное небытие. Три недели  и три дня корчила ужасная болезнь забавника Хавроню и убила в нем всё, кроме желания жить, несмотря на все казусы реальной жизни. «Life is nice!» – неожиданно сказал Хавроня, с трепетом постигая, что именно эта фраза и твердое желание жить поборола болезнь. Он стал немного картавить и своё имя уже произносил как «Хавлен».

«Уж теперь, – подумал Хавлен, – самую великую радость буду находить лишь в удовлетворении собственных желаний». Первым желанием его стало насытиться и он, увидев шедшую куда-то Курицу, нахально объявил:
– Эй ты, Курица, поворачивай вправо! Бегом ко мне! Я удостаиваю тебя чести быть съеденной мною.
– Что ты! У меня малые цыплятки: сиротами оставишь, пропадут они без всякой пользы,   взмолилась Курица. 
– Ух ты! Ещё и цыплятки есть! Тогда неси цыплят, сперва их съем… хотя, наверное, костлявые.
– Не хорошо, уважаемый Хавлен, обижать тех, кто слабее тебя.
– Что значит нехорошо? Что ты мне такое талдычишь? Сама, небось, только что червячков налопалась, а у них, поди ты, тоже есть и детки, и жизнь свою какую ни есть ползучую тоже любят. Ты их ешь, я тебя съем, и меня, не ровен час, лишат жизни. Что делать, Курица, такие в этом царстве порядки.

Была та Курица – мудрая Курица, подошла она к Хавлену – не побоялась, а когда он разинул пасть, чтобы слопать её…
– Тсс! – с вящим достоинством Курица сказала, прыгнула на раскрытую ладонь Хавлена и снесла туда яичко  – Вот, Хавлен, скушай это, оно вкусное и полезное.
Хавлен мигом слопал яйцо вместе со скорлупой.
– Пойдет! – довольно сказал он. – Давай ещё!
– Для нового яйца надо прежде накормить меня. Тебе легче, чем мне разыскать корм для меня и для моих деток – за это мы будем исправно приносить яички.

Хавлен рассудил, что действительно легче искать корм для Курицы и получать от неё яички, чем съев Курицу, назавтра искать на обед другую Курицу, и заключил с этой  Курицей союз. С этой поры они стали неразлучны. В царстве посмеивались, глядя на приземистого Хавлен, подпрыгивающую Курицу и семенящих вслед крохотных цыпляток. А им – лишённым внешнего лоска и удачно счастливых вместе – нипочем были и кривотолки, и смешки-насмешки, и горделивое чванство.

Дружеский союз с Курицей сделала Хавлена сытым на долгие-долгие годы. Пища была  хоть и однообразная, однако здоровая и питательная. Но вот беда: насытившись и накормив своё куриное семейство, Хавлен не знал куда себя деть, чем занять себя ещё – и маялся в безделье. От долгой неподвижности он впадал  в мертвящую скуку: не было как живых впечатлений, так и мечтательной томности – убийственный хлад сошел на сердце.

Сама Курица уже не раз говорила сердито:
Чего лежишь как мешок, шел бы погулять: растрясти, на худой конец, вонь свою. Чего сам себя старишь, черви заведутся, оттого что сиднем сидишь. Иди же, балбес, развейся! Али срамишься?
– Я то!?... да ты знаешь ли кто я и откуда я, сколько претерпел, что видал и к чему прикоснулся, что выше, драгоценнее всего, что ты видала и видишь. Я знаю наизусть их глупую жизнь наперед на тысячу лет. О, как жалки и ничтожны вы, как глупы и самонадеянны!
– Всё-то ты знаешь, а вот как друга себе найти и как дружить с ним – этого ты не знаешь! Балбес! Олух! Размазня! Ненормальный!
– Это я-то?! Это всё относится ко мне!?
– Ты-то – съязвила Курица!

Обида, как трубач, повела на бой не на кровь, но на смерть: бой, из которого выходят или отвоевав достойное имя, или погибают непокоренные и верные своей мечте. Ровно год и один день искал Хавлен место схватки и того или что, с кем или с чем сразиться – не нашел. Сила была в нём – он это чувствовал – и мучался распознавая её смысл и назначение. Он путался в объяснениях, строил целые философские системы, изучал чужие языки, невидимую жизнь растений, казалось вот-вот великая тайна жизни откроется ему.


Как-то раз утром Хавлен лежал у порога своей лачуги и по привычке размышлял: не тождественна ли тайная суть его жизни абсолютной тайне той жизни, которой живёт вся огромная земля. Ему уже удалось нагромождение мыслей привести в стройное ясное соответствие, не хватало одного маленького штриха…Вдруг от теремов послышался странный шум. Хавлен не поленился подняться на пригорок и взглянуть в подзорную трубу: что за переполох он видит! Поросята побросали работу и собрались у главного терема  в плотную колыхающуюся массу. Чтобы узнать подробности, Хавлен заспешил в отвергший его город теремов. По дороге ему повстречался унылый неказистый поросёнок.
– Что там у вас такое? Шумите, галдите, меня, хуторянина, шумом своим досаждаете.
– Добрые волшебники ниспослали царству сладостный дар – несравненнейшую, прелестнейшую, очаровательнейшую  Хрюлен. Идет, по простому говоря, дележ: куму она достанется.

 Так и было. У главного терема стояла золотая карета, в её полу растворенных дверцах виден был, в самом деле, несравненнейший, прелестнейший, очаровательнейший силуэт  Хрюлен.

Рядом с каретой была поставлена трибуна, с которой поросёнок-секретарь зачитывал документ, свидетельствующий, что такой то поросёнок решил такую-то проблему, а тот – другую, за что первому  была вручена такая то медаль, второму – иная, Медали, как знаки отличия, дают право на такие-то жизненные блага, что этакий поросёнок на диво силён и ловок, другой же забавен своим рылом и т.д. и т.п.

До позднего вечера зачитывался этот документ и, когда были оглашены замечательные особенности всех поросят, Хрюлен оставили одну, чтобы она подумала и отдала предпочтение одному поросёнку, особенность и достоинство которого выше, на её взгляд.

Как стемнело, Хавлен подкрался к золотой карете и стуком вызвал Хрюлен. Она была заспана, позёвывала, не глядя на осмелевшего тревожить её, спросила на какой хрен явился в столь поздний час. Хавлен простодушно и доверчиво заявил:
– Полюби меня, Хрюлен!

Хрюлен едва заметно улыбнулась, бросила быстрый и внимательный взгляд прекрасных очей своих на наивного смельчака (соискателя), спросила:
– Что ты можешь?  С чего вдруг я должна полюбить тебя?
– Просто так!
– Ты нахал?...Сотни тебе подобных не просят – добиваются моей благосклонности. Устраивают состязания, конкурсы, битвы и сражения, а ты хочешь взять меня просто так. Интересное предложения!...Однако, прежде чем с кому-то доверить своё сердце и лапу, я должна быть уверена, что он сможет, во-первых, защитить меня, во-вторых мои нежные лапки не созданы для кирки и лопаты, а значит ты должен обеспечить дом наш достатком, в третьих, мне нужны изысканные развлечения, в четвертых, запросы мои могут поменяться. Скажи, всё-таки, что ты можешь делать хорошо?
– Я?...Я могу лить слёзы в три ручья!
– Нашел чем хвалиться! Фу!
– Подумай сама, Хрюлен: это большое искусство  лить слезы в три ручья. Из двух глаз – три ручья – не каждый сможет.
– Ну попробуй!

Хавлен обратил свой взор во внутрь себя, воскресил в памяти многочисленные свои неприятности, всё отчаяние, что пережил он – не прошло и минуты, как Хавлен улился слезами, ровно из земли неожиданно вырвался мощный фонтан.
– Довольно! Довольно! Смотри и меня ещё замочишь. Зрелищно получилось. Ты где этому научился?
– Жизнь научила!
– Мама мия! Мне тебя жаль! Неужели только этому ты и смог научиться?
– Чему же ещё?
– Посмотри на собратьев, позавидуй их успехам, проникнись стремлением быть первым. Найди и в себе дело по нраву и превзойди в нём других.
– Моё искусство лить слезы в три ручья это результат того, что моё ощущение вашего мира острее, глубже и проникновеннее. Я  умею чувствам находить новую форму жизни. Наверное я то, что называется Поэт, а поэзия – есть «лучшие слова, поставленные в лучшем порядке». Для меня ваши почести, медали – мишура, фиговый листочек, чтобы прикрыть срамное место. В тебе я вижу великую тайну, которую хочу разгадать, поэтому и прошу: полюби меня, будь со мной под одной крышей.
– Заладил своё…,а вот если нет.
– Тогда я превращусь в гейзер, весь изольюсь слезами.
– Что за мерзости у тебя на уме! Поэт должен быть великолепен, блистать как бриллиант…Слушай: я, быть может, и полюблю тебя, так и быть, вижу я, что ты нежен и добр, ты не такой как все и с тобой интересно. А за это, за мой выбор тебя, как маленькую любезность сделай вот что…
–Что?!!
– Не перебивай. Вот что: убей Льва, поймай Сокола, обмани Лису… Не вздумай хныкать. Иди и исполни. Я жду тебя три дня.


Домой Хавлен вернулся очень грустный, остаток ночи провёл в неизбывной грусти и в грусти этой сочинил стихотворение. Вот оно:
Выше неба взлететь я желал!
Но вот грудью в воздушный шар
Воздуху я не нагнал.
И теперь я тоскуя,
Скорбно смотрю на мой шар.
Сколько силы потратил
На горячих исканиях средства,
Чтоб раздуло меня как Вселенную нашу!
Чтоб потом я вдохнул её жар
В мой прекрасный великий шар!
Вот тогда бы взлетел!
Ах, как я бы взлетел
Вышла осечка: не срослось и не выросло
Что-то во мне.
И теперь я повис
Над землей на два метра,
И гляжу как пустынник
То наверх, то на низ,
И не там и не здесь
Разобрать не могу, что твориться, что течёт, что кричит.
О, Создатель! – знаю есть ты – услышь!
Всё же жить я хочу,
Полюбить я хочу.
Встретилась Хрюлен – прекрасна она,
Но чужая, чужая как на небе звезда!
А ведь кто-то ласкать её будет…
Почему ж это сделать не мне?!
Как проникнув в неё, мою Хрюлен,
Сковать наши души и лапы
Жемчужною цепью?
В той лачуге, где я долгие годы
Готовил, лелеял создание
Воздушного шара,
Пусть бесценная Хрюлен
Свой чинный чертог построит!
Я согласен отдать
свой последний алтын,
Лишь бы Хрюлен
Стала вечно со мной.
Ставлю точку и жду,
Когда глас твой Создатель
У меня во груди зазвучит
Пусть и так, как от Солнца Луна горит.

Как ни странно, от сочинительство сего Хавлен заметно приободрился, что и нужно было, поэтому само стихотворение осталось без внимания: где-то рифмы не сошлись, запятых маловато, в согласовании и в управлении есть прорехи – пусть пока так. Хавлен не стал раз за разом перечитывать стих и править ошибки в стиле и грамматике – сунул исписанный листок в письменный стол и, просветлённый, однако недоумевающий: как быть? – пустился взглянуть на своих соперников.

Первым делом направился он ко Льву.
Лев, или для друзей Лёва, страшилище, надо отметить, какого свет не видывал, сидел напротив зеркала, напомаженный и расфуфыренный, и любовно разглядывал самого себя. На каждый мускул, удавшийся по величине, рельефности, мощи, не жалел ласковых слов, от которых мускул счастливо подрагивал, а Лёва счастливо улыбался: он супермен! А когда-то был немытый смешной поросёнок.

Хавлен сравнил себя с Лёвой и, конечно же огорчился, поборол свою гордость  и сказал искренне, от чистого сердца:
– Какой вы сильный, Лева! Какой импозантный! – и тут же, сглупил вследствие своего необыкновенного простодушия и правдивости, заметив вскользь:
– Был у меня хороший знакомец, тоже силач необыкновенный, рылом валуны двигал больше его в несколько раз. Смотрю на вас и вспоминаю его.

Льву не по нраву пришлось последнее замечание. Он свирепо рыкнул для устрашения, так что Хавлену осталось быстро смекнуть, что лучше убраться восвояси, что он незамедлительно и сделал. Уязвлённый первой неудачей, однако несломленный, не павший духом, он направился к Соколу.

Сокол был у себя, правда, спешно готовился к полёту: прилаживал и чистил крылышки, помадился, приглаживал, привскакивал, припрыгивал. Он – супермен! А когда-то был немытый смешной поросёнок.
– Сокол, здравствуй! Я пришёл к тебе затем, чтобы подсказать, что тебе не хватает. Признайся, ведь тебе всегда чего-то не хватает? Вроде бы всё у тебя есть, а вот чего-то ты всё ищешь, ищешь.
– Гм! Не совсем верно, но, действительно, я всегда в полёте, всегда ищу.
– Тебе больше ничего не надо искать! – торжественно выпалил Хавлен. – Взгляни на меня. Что ты видишь?
– Гм!... неуклюжего поросёнка.
– Ещё, ещё что видишь?
– Право, затрудняюсь.
– Ты видишь друга!
–Кха-ха-ха! – взрыв смеха потряс Сокола. – Ты или спишь, или сбежал из дома дураков. Я оскорблюсь, если найдутся основания считать тебя другом. У тебя нет даже намёка на изящную красоту. Где изысканность линий, где элегантность, где…Я бы умер от позора, обнаружив сходство с тобой. Ступай, недоделанный, отсюда, поищи друзей в другом месте. Пшел вон!
– Я друг твой, друг… – дрожа от обиды, повторял как заклинание Хавлен, – когда-нибудь и ты поймёшь, ежели сумеешь взлететь за небесную кручу, как там неуютно и тоскливо, и что надо совсем другое.
– Иди, иди…Проваливай. Пророк нашёлся.

Повернулся Хавлен и побрёл восвояси, вспомнил о Лисе, почесал свою бедовую головушку и направился к ней, оставаясь печальным и задумчивым.

Лиса еще издали углядела Хавлена, обрадовано вскричала:
– Ай, кто к нам идёт! Неужто сам Хавлен! Какая честь, какая радость! Дорогуша ты наш, как мы соскучились по тебе! Это надо же: есть слух, что живёт в нашем треклятом царстве замечательный Хавлен, где-то обитает, влачится. А к нам, кто ждёт от зари до зари, не смыкая глаз, ни весточку не подаёт, ни на чашечку чая не пожалует вечерком испить, ни поболтать просто так по душам. И вот сбылась мечта: Хавлен ненаглядный идёт ко мне. Великий праздник наступает! Подожди патефон заведу – с музыкой встречу!
 
Хавлен, смущённо улыбаясь, облобызался с ласковой Лисой. Как она его угостила! Он будто провалился в сладкую яму. Наутро проснулся в незнакомом месте и совершенно голеньким. Его зелененькие трусики, где были нарисованы пушистые желтые цыплята пропали! Стал он вспоминать, вспомнил и прегорько зарыдал. «Ах, Лиса ты Лиса…» – хотел договорить, и не смог, лишь выплюнул смачный ошмёток желчи, сдобренной слюной, накопившейся от трёх неудачных встреч. Вскочил ровно ошпаренный и бегом домой.


Своей верной Курице он излил горюшко своё: как жестоко его прогнали, обманули и раздели. Слушать утешения Курицы, дескать, выше головы не прыгнешь – не стал. Он отмылся, приоделся и уже шагом более мужественным дошел до Хрюлен и сказал ей:
– Пропади пропадом проклятое это зверьё. Ни стыда ни совести, ни души ни ума. Каждый уверен, что он лучше другого. Мы одни в этом царстве, криком даём знать о себе, пряником приваживаем в гости, кнутом заставляем работать. Предлагаю, Хрюлен, покинуть царство, тут всё злокачественно: земля, небо, пища, звери – ничего нет без примеси яда. Едем, Хрюлен, пока мы чистые, пока нас не тронула проказа.
– Куда? Кругом одна земля, всё тоже ты увидишь и за теми горами, и за далёкими морями.
– Тогда давай создадим своё собственное царство, где всё родно и мило. У меня достаточно сил отвоевать-откупить клочок земли. Выстоим терем, какой нам по нраву. Пусть попробуют сунуть пакостный нос к нам! Будет нам скучно или гости, званные на пир, обильный и роскошный, учуяв запах гари, повернутся спиной к нашему терему, тогда…скажу тебе по большому секрету…нет лучше шепну на ухо: «Ты знаешь, Хрюлен, проживая многие годы в этом царстве, я изучил язык мудрого черного ворона, который какой уже век с самого высокого дерева взирает на плодящийся порок, то бишь на нас, точнее на них. Я свёл с ним дружбу. И когда мы останемся совсем одни – мы не будем одни: я познакомлю тебя с его сочинениями, и ты найдёшь в них много прелести…».

– Нет, не хочу! – гневно возразила Хрюлен. – Ты своими вольнолюбивыми мечтами о чём-то большом и прекрасном засадил себя в свой терем как в тюрьму, и меня туда же хочешь упрятать, и пичкать пыльными сочинениями старого отшельника – не бывать этому! Пусть сочинения твоего друга мудрые – мне этого мало! – я не смогу жить без впечатлений сегодняшнего дня, без свежего воздуха, без живых друзей. Я не требую отречься от дружбы с Вороном, напротив, здесь есть некая пикантность, пусть дружба остается и крепнет. Когда всё в меру – это хорошо! Однако прежде иди и исполни, что я велела: докажи, что свои лучшие мгновения я переживу только с тобой, что можешь превзойти тех, от кого хочешь отдалиться.

Ночь Хавлен не спал, утром не завтракал, день ходил туда-сюда глубокою думой объят. К вечеру предстал перед Хрюлен и сказал:
– Хрюлен! Сегодня я доподлинно установил: у меня есть еще один орган наподобие глаз, ушей. Не могу точно определить его нахождение, потому что я весь, от макушки ушей до самых пяток, порой попадаю под власть его. Догадываюсь: орган выделяет импульс подобно мысли, который подчиняет себе. Я пробовал словом определить суть органа, как дополнительного канала информации, но такого слова не нашёл. Он чужой мне. Я кожей чувствую холод и знаю, как от него избавиться, предостеречься от переохлаждения. Я ушами различаю раскат грома – и прячусь дому. Этот же незнакомый орган заставляет чувствовать холод иного рода, и я не могу взять в толк, сообразить, как обезопаситься. Представь: иду я по дороге, услышу плачь – тотчас плачу сам, нахмуренность вижу – нахмурюсь и я, радость на физиономии увижу – радостно и мне. А ведь это всё чужое. Почему же чужое горе и чужая радость трогают меня, как словно бы это собственное моё горе и радость? Как же так, если слёзы и смешинка возникают не во мне, тревожат меня сильнее даже? Разве я забыл, что мне надо убить Льва, поймать Сокола, обмануть Лису? Чужие слезы и радость ведь оттого, сумели они победить своих Льва, Сокола, Лису. Выходит я – вор! Зарюсь на чужое счастье, точно хочу поживиться им, в тоже время соглашусь ли я заполнить чью-то пустоту, если меня там хорошенько не накормят…
– Хавлен, короче. Что ты надумал?
– Представь себе, ничего!
– Оп-ля-ля! Как ты неразумен! Ай-ай! Думай проще: чтобы убить Льва, надо стать Львов, чтобы поймать Сокола, надо стать Соколом, чтобы обмануть Лису, надо стать Лисой. Вот и вся наука! Иди же и исполни, россказней мне твоих не надо, и слушать их больше не буду.

Делать нечего, Хавлен потопал снова восвояси, и вот – чу!– сошло как наитие необыкновенное волнение, и исполнение желания Хрюлен обрисовывалось ясно и законченно.



Хавлен твердым чеканным шагом вторгся в жилище Льва и сказал:
– Лева, прыщ ты цыплячий, надавышь гнойный, тебе не стоит сегодня выходить на охоту. Нынче охочусь я!
– Да ну! А ну как я тебя тресну, будешь знать, кто в этом царстве хозяин в лесу и на лугах.
– Хорошо, только не здесь. Зачем мне размазывать тебя, мохнатой тупое чучело, по стенам твоего же жилища… Давай зайдём вон в тот перелесок, за ту груду камней. Там никаких свидетелей: только ты и я.

В том перелеске, за грудой камней сидел Сокол, которому Хавлен пообещал достать мазь, смазываясь которой изо дня в день, Сокол становился бы глаже, чище, аккуратнее, гламурнее. Безобразные когти превратились бы в лакированные остро отточенные коготки. Дурманящий аромат мази сделает Сокола неотразимым добытчиком, великолепным летуном и знатным кавалером. Несомненно, Соколу натерпелось заполучить такую мазь. И всего лишь за то, чтобы Хавлен смог чему-то поучиться у него...

Лев и Хавлен зашли за груду камней. По дороге Хавлен не жалел обидных слов, преспокойно и с превеликим удовольствием дразнил Льва. От сих оскорблений у Льва поднялась грива, округлились и выкатились глаза, и готов был прорваться громоподобный рык: как же смеет невнятный поросёнок гневить его, некоронованного короля загородных джунглей, переулков и улиц. Лёва воинственно возвысил кулак-молот, грозно потрясая им у самого носа Хавлена – тот был спокоен и тверд, блистал остроумием и знанием отборных ругательств.

 Как зашли за камни, Хавлен крикнул: «Сокол, держи скорее мазь! Лёва хочет отобрать её у меня!» Сокол в изящном прыжке было метнулся к Хавлену. В эти мгновения Хавлен успел обрушить смачный плевок в расширившуюся харю Льва. Вспышка гнева застила глаза Льву: кулак-молот вознесенный на Хавлена с потрясающей силой шмякнул по Соколу.

Удар вышел в самый раз, то что и надо было: Сокол, оглушенный и покалеченный, обмяк. Его Хавлен быстренько затолкал в прочный мешок, завязал крепким узлом и оттащил в кусты…

В канун нового года на рынке продовольствия взлетели цены на мясо. Хавлен смекнул, что Лиса, в прошлом успешный биржевой маклер, откуда её погнали за неприкрытую аферу, продолжала промышлять также и тайной продажей мясопродуктов. Таким маклерам все равно что продавать, хоть навоз в упаковке конфеты. Хавлен пришёл снова к Лисе и сказал, что первый приход его был проверкой: правда ли то, что Лиса преуспела в искусстве обмана; познав на себе, что это так, Хавлен мог уже без боязни, что компаньон окажется несостоятельным, заключить сделку. Затем он поведал Лисе какая удача может свалиться им на руки, если они объединят свои силы и словят на убой, потом – на продажу, не мелкого зверька, а самого Льва – невероятную гору чистейшего белка. Притом как поднимется её авторитет в воровских кругах! Лиса тут же согласилась: она и сама об этом подумывала и выдумала хитроумную ловушку, да вот беда – помощника хорошего не было. Хавлен для неё подходил как никто другой. Его никто не боялся, никто не мог и предложить, что он способен учинить жесткий волевой поступок. О нём в книге учёта было когда-то отмечено: «…прибыл в царство такого-то числа поросёнок по имени Хавроня, воплотил в себе слюнявость, сопливость, плаксивость и тому подобные качества, ничему не обучен и ни на что не годен».

Между тем, Лиса была тонким знатоком своих сородичей, посему в Хавлена она могла заприметить нарождающийся бунт против недружелюбных собратьев. Она заключила с ним сделку и поведала хитроумную затею: за лесами и долами у груды камней есть полу обвалившийся ствол шахты, который со временем стал потаенной ямой пятиметровой глубины. На дно ямы они крепят самодельное взрывное устройство с дистанционным управлением; яму прикрывают ветками, и такими, чтобы могли выдержать Хавлена и рухнуть под тяжестью Лёвы. Так они и сделали.

В назначенное время Лиса сидела поодаль ловушки и поджидала ещё бегающее и рычащее мясо. Курьёзное, как будто бы самочинное, вплетение Сокола в их замысел её весьма озадачил. Она нахмурилась и решила, что вышла какая-то нелепость, проволочка, которая не сможет повредить тщательно разработанной операции.

После того, как Лев шмякнул лапищей по Соколу, тут же взвыл от боли, закружился волчком, потому что Сокол, защищаясь, успел выставить когти – цапнуть, пробуравить ему нос.

Хавлен бесстрашно прыгнул на прикрытую яму, молодцевато крикнул Льву: «Лёва, ко мне! Ко мне-е-е отстойное рыло!» Лёва, рыча на все лады, обезумев от боли и злости, бросился в яму. Хавлен тотчас же стрелой умчался с места, где был заложен мощный боезаряд – и правильно сделал: несколькими мгновениями позже Лиса привела в действие взрывное устройство.

Оглушительной силы взрыв раздался позади Хавлена. Он кувырком покатился за откос, но сумел спастись, не покалечиться, и увидеть потрясающее зрелище: взрывная волна подняла высоко камни, песок, обмякшую тушу Льва. Потом всё это рухнуло на груду острых камней. Самый острый камень вонзился в голову Льва, другой прошил сердце некоронованного короля. Лёва погиб позорной смертью. Полёт Льва из ямы был точно рассчитан Лисой, которая слыла еще отменным математиком.

На взрыв из-за пригорка выбежали поросята. Им Хавлен заранее сумел втолковать, что в царстве назревает самочинство, голод, грядет очередной финансовый кризис, что пока они строят свой светлый город теремов, такие как Лиса вовсю творят свои темные делишки, отягощая царство и голодом и раздором.
 
Поросята действительно испытывали в тот год постыдную нехватку продовольствия. В будущем это могло бы стать причиной гибели царства. Было много сделано верховным правителем царства, чтобы поправить положение с кормёжкой, однако, мало что изменялось. Тяжёлое положение с продуктами питания постепенно обращалось в безвыходное, безнадёжное, что омрачало общее настроение и давало повод к сомнениям в правильности установленного порядка в царстве, что могло привести к тайному брожению умов, могущего вылиться в братское кровопролитие.

Неизвестно, что могло бы случится, не доведись Хавлену добиваться любви Хрюлен. Как раз Лев, Сокол, Лиса стали сосредоточием злого начала и стали тем, с чего начался развал царства, ибо подражание им было гибельным. И как раз самолюбие Хрюлен было поколеблено троицей безмерно влюбленных в себя таких же четвероногих существ, уже начавших тешить свою гордость хамством, грубостью, паскудством, переподчинением себе сограждан по царству.   

Хавлен исполнил веление Хрюлен – все трое были посрамлены.

Посмотрев, что творит Лиса, поросята и обрадовались, что, наконец, обнаружилась одна из причин тяжёлого положения в царстве и разгневались на Лису, повезли её судить. Здесь подъехала золотая карета Хрюлен, которой о победе сообщила верная Курица.
Хрюлен подъехала в тот самый момент когда связанная Лиса зло кусала веревку, Лев бездыханный валялся на груде камней, Сокол трепыхался в мешке. Поросята превозносили Хавлена до небес, рукоплескали, несли дары, пели ему гимны. Хавлен, завороженный внезапно пробудившейся любовью сограждан, сиял восхищёнными глазами и не мог сдвинуться с места.

Хрюлен робко позвала его раз, два раза, три раза. Но Хавлен ничего не слышал – он был упоён победой и с наслаждением вдыхал садкий аромат лавровых венков. Кто знает, куда бы завела льстивая победа? Кабы не верная Курица, которая одна знала подлинную боль и грусть Хавлена, взяла да и пребольно ущипнула клювом. Хавлен ойкнул, опустил глаза и увидел невзрачную, всеми забытую Курицу, и сейчас скромно подбиравшей зернышки – он похолодел от разом воскресших воспоминаний, когда был брезгливо отвергнут.
– Ко-ко-ко! Хрюлен ждёт – сказала Курица.

Хавлен спрыгнул с постамента, куда его уже успели увлечь, чтобы в камне и бронзе оставить на вечную память потомкам, подхватил Курицу, прижал её близко к сердцу и, спасаясь от толпы поросят, сменивших отчуждение на любовь, мигом добежал до кареты, прыгнул в неё – карета, взвивая вихрь пыли, помчалась в неведомую даль.


…Там, в неведомой дали, они выстроили чудесный терем. Хрюлен родила пятерых прелестных малышей, стала их воспитательницей. С Курицей она крепко подружилась. Хавлен тем временем из грёз своих юных и пылких лет, загадочных видений и откровений, ставших доступным только ему, творил сказания, которые выражали замечательную и прекрасную жизнь, какой бы желал прожить всякий, и какая должна быть вокруг нас. Эти сказания, как и в прежние годы и века, возвращались в треклятое царство и становились из года в год, из века в век его бытом, сначала по частицам и по капелькам.