В 7 ему позвонили

Давно открытое окно роняло слёзы на холодный пол в черную шашку. Едва дувший ветер развевал голубые кружевные шторы. На улице не прекращался дождь. Осень. Влекомая. И увлекающая. Увядшие цветы и чернеющие неохотно деревья.
Он называл это смертью. Называл волшебным веселым концом. Называл это свободой. «Называл» - в прошедшем коварном времени. Называл прямо – глядя в глаза. Вернее в точку, между ними, не отводя взгляда.
Так уходят не прощаясь. Как будто на миг. Но этот миг – жестокое «навсегда». Он вдохнул последний раз и, закатив синхронно остывшие ледяные серые глаза, упал на пол, согнувшись дугой и застонав, выдохнул. В последний раз. Забыв закрыть окно. Забыв уснуть. Забыв, что жил. Лишь тонкая ледяная корка у его рта напоминала о его молчании. О том, что не было слов тогда, а теперь – они не нужны. После него – тишина. С ним – пустота. И пара неотправленных писем.
Осень. И четкие  линии дорог. В открытое окно входит воздух. И тянется тусклой пеленой туман седеющего утра. Утра без него. Утра, которое он никогда не увидит. Забившись в углу навсегда от тех, кто его не понял. В темноте. Молчании. И тоске. Он умер. Так.
В 8 – постучат в дверь.
В 10 – еще раз.
В час – скажут его имя.
И лишь через двое суток дверь с треском распахнется. На пол упадет кусок стены. Войдут люди. Заткнув лицо тряпкой. И увидят его. Замершего и замерзшего. Вокруг будут лежать  бутылки, пустые и разноцветные. Опрокинутые ножи и грязные вилки. Открытое окно покроется инеем, как и его лицо.
Последним войдет мужчина. Закрыв лицо платком, он наклонится к телу.  Долго будет вглядываться в закрытые глаза. Словно вслушиваясь в тихую музыку. Дернет едва заметно плечами и, взглянув резко вверх и в окно, развернется и выйдет отяжелевшими шагами вон.
А мёртвое немое тело останется лежать, неестественно изогнувшись на полу. Сжав судорожно и навсегда кулаки. И не дыша холодным воздухом той осени, среди которой в метаниях души он умер. Навечно. Насовсем.