У Кабацкого пруда

1

   Недавно Жоржу Ряхлову приятель-краевед подарил книгу. Ценным презент оказался не переплетом фолианта под «старину», а содержанием – как раз о тех березопольских местах, откуда Жорж родом, куда в детстве часто ездил в гости к бабушке с дедушкой. В прекрасно иллюстрированном томе поразила фотография Кабацкого пруда на предпоследней странице. И, кажется, это его снимок.
Решил проверить, достав из тумбочки, на которой стоял телевизор, самый первый из одиннадцати, в потёртом бархатном переплёте, фотоальбом с черно-белыми снимками. Цветные, и напечатанные не им самим, а в магазинном отделе «Кодака», появились лишь с восьмого альбома.
   Ага, вот и нужный снимок. Тот, что в подаренной книге, лучше, в нём даже рисунок наличников на вторых этажах домов, что на берегу пруда, чётко виден. Ясно, что сделан не «Сменой», а у Жорика в то время была именно та примитивная, для школьников, камера.
   Рядом другая фотография: он, в чёрной, с короткими рукавами, рубашке и в остро отглаженных брюках, обнимает за плечи девушку Лиду в сарафане с подсолнухами, она же держит в своих руках свободную руку парня, оба стоят, а остальные сидят на завалинке у дома Вальки-цыганки. Кроме Валькиной дочери, по прозвищу Фурцева, была тогда министр культуры с такой фамилией, все городские, а фотографировал его «Сменой», выходит, друг Волька. 
   На следующей странице ещё одна фотография, сделанная в те же дни в деревне. На переднем плане высоченная ветла у пруда. На заднем –  Волькин дом в три окна. Но главное в снимке не это, а чёткое отражение той ветлы в глади светлой воды. Как раз это первый его снимок, опубликованный в районной газете, и он, семиклассник, получил свой первый в жизни гонорар...
   Поступил в столице в полиграфический институт на заочное. Знающие люди отговорили сдавать трудные экзамены в МГУ, но всё же на память сфотографировался около него. Работал после окончания редакторского отделения в Волго-Вятском книжном издательстве, потом, разведясь с первой женой, устроился в столичный журнал, напечатал в нём три рассказа, снова издательство, но уже столичное, помогла вторая супруга. С её же помощью опубликовал повесть в своем бывшем журнале, потом повесть вышла в издательстве, удачно вписавшись в серию книг с таким же историческим уклоном, поскольку герой повести лицо не вымышленное, а реальное. И много лет спустя эту же книгу выпустило его бывшее Волго-Вятское издательство, уже давно ставшее частным, даже соизволило заплатить хоть и небольшой, но гонорар, хотя продажа повести шла туго – время стало не читающим, а капиталистическим. А рядом с фотографией, где он сидит на лавочке у высотки главного университета страны с абитуриентами полиграфического, ещё один снимок Лиды. Чудесный, по грудь, портрет.
   «Ах, Лида-Лида, почему мы больше с тобой не встретились?! Ведь я успел полюбить тебя за эти каникулы в Крутихе. Вспоминал часто и в юные годы, и иногда в пожилые, приехав как-то в Богородск, специально прошёл по её улице на берегу Кабацкого пруда, надеясь на чудо. Может, она тут и не живёт вовсе, а, может, он её и не узнает, растолстела, поди, с мужем каждый день лается. Нет, зачем плохо думать о Лидочке, она не такая». Да-а, вот на какие мысли навело разглядывание фотографий в старой бархатной фотокниге. И Жоржу ещё желаннее захотелось увидеть ту Лиду, узнать о её дальнейшей судьбе. Сколько же с тех пор времени прошло, неужели пятьдесят!

2

   В деревне Крутихе детей летом было как гороха. К своей босоногой ребятне чуть ли не в каждую избу приезжала к дедушкам-бабушкам, дядям-тетям городская поросль. И через неделю гостей от чумазых аборигенов не отличить: на воле, без родительской опеки, у всех были одинаковые цыпки и непричесанные вихры.
   Городские потом тоже гонялись по пыльным тропкам в трусах и майках, а у пруда обходились и без оных. Только те, кто постарше, соблюдали некоторые  культурные привычки. Поэтому и выходила Лида Лучникова по вечерам каждый раз в другом сарафане, а Жорка Ряхлов, когда надо было идти в соседнее село Хвощевку в клуб, майку менял на рубашку и обязательно гладил брюки бабушкиным утюгом, куда ссыпал горячие угли из самовара.
   Киномеханик жил в Крутихе в примаках у Вальки-цыганки, деревенские первыми узнавали о новом фильме, читая повешенные на трёх каменных амбарах-палатках типографские афиши. Названия фильма в них были намалёваны от руки кисточкой. Ниже указано тем же цветом начало сеанса и приписка – по московскому времени: деревенские по привычке всё ещё жили, коровушек при утренней дойке жалко, по горьковским часам.
   Пацанва в клубе занимала первые ряды, а то и, если народу было много, устраивалась перед ними на полу. Жорка и Лида, всё же из всех городских на год постарше, усаживались рядышком, лишь бы не соседствовать хоть с одной стороны с хвощевскими или макарихинскими, с краю третьего ряда. Дальше располагались уже совсем взрослые парни и девки, остававшиеся после фильма на танцы.
   И домой, чтобы не смешиваться с мелкотой, возвращались, отстраняясь от шумной ватаги. Но обязательно смыкались с ней, когда нужно было спускаться в темноте по извилистой узкой тропке в овраг, пройти песчаное высохшее русло ручейка с полуметровой высоты берегами, появлявшегося только после дождей, потом утомительно и круто подниматься вверх. Затем можно снова отстать, поскольку деревня была уже через десяток минут ходьбы, издали чернея высоченными вётлами и, если подойти ближе, темными избами. Редко в которой тускнел свет от керосиновых ламп.
    А в эту ночь Крутиха засияла во всех домах электрическими лапочками: наконец-то пришёл ток в груши, которые нельзя скушать, уже неделю висевшие под потолками в каждой избе. И на следующее утро помирились все шабры, разругавшиеся из-за того, что у кого-то столбы, на которые монтёры, обув «кошки», натянули провода, были ближе к соседскому дому. Оказывается, зря подозревали хозяев в своей выгоде, которые, якобы, за самогонку просили сельэнерговских монтёров выкопать ямы под столбы именно у своего жилища. Выгоды, выходит, и не было.
   И вообще в это лето в деревне было много новинок: закрыли из трёх комнат начальную школу, что была у конного парка, поскольку в Хвощевке с осени  откроется огромная двухэтажная десятилетка. В бывшей школе уже разместились молокоприёмный пункт и руководство крутихского отделения только что созданного совхоза «Хвощевский», который скоро будет давать молодым механизаторам и дояркам квартиры в трёхэтажных домах, возводить которые намечено через год-другой. Возле конного парка заведена силосная яма, в ней сырую  траву, играя, утаптывала ребятня по просьбе бывшего  колхозного председателя, Волькиного отца, теперь начальника отделения. На понижение в должности он ни сколько не обижался, куря махорку у силосной ямы, рассказывая детям, что он и в войну был отделенным командиром и что в их Крутихе почти каждый мужик уже побывал в председателях.
   В конце июля Лида собралась на два дня в родной Богородск навестить маму с папой и привести оттуда бабушке с дедушкой гостинцы. Жоре почему-то сразу сделалось скучно, поэтому он тоже вдруг надумал на это же время съездить в свой город, что на тридцать километров дальше Лидиного. Вот и договорились уже подружившиеся подростки встретиться в понедельник.
   - У Кабацкого пруда, - уточнила Лида.- Я там живу в двухэтажном доме, ты встань около водопроводной колонки, фонтала по-нашему, я тебя в окошко увижу и выйду. Поможешь мне нести корзину с гостинцами. Да и до базарной площади, откуда ходит в Хвощевку грузотакси, идти нам всего чуть-чуть. Знаешь, где у нас Кабацкий пруд?
   - Знаю, маленький что ли! Найду. Давай ровно в десять. А почему пруд так назвали?
   - Так тут много купцов жило, вон какие двухэтажные дома понастроили в своё время. И много кабаков было для пьяниц. А начало нашей улицы раньше называли Заманиха.
   - Чтобы  выпивох заманивать?
   - Молодец, догадливый.
   - Ты, Лид, не сомневайся, я вовремя у фонатала буду. И вообще ты мне нравишься, - неожиданно даже для себя сказал Жора.
   Ехали не вместе, поскольку Лиду захватил с собой на грузовике-полуторке её дядя, Волькин отец.
   В понедельник, как и обещал, Жорж ждал Лиду напротив её двухэтажного дома. Девушка в красивом желтом сарафане, украшенном подсолнухами, вышла с легкой корзиночкой, покрытой белым платком. Жорж в новой черной рубахе с короткими рукавами, впервые набриолиненные волосы с пробором, начищенные ботинки – просто жених! Не сговариваясь, взялись за руки, корзиночку, естественно, понёс ухажёр.
   На базарной площади грузотакси, почти новенький бортовой грузовик с тентом, ожидало не так и много народу. Сидячих мест хватило всем, но молодым велено перебраться на скамейку у заднего борта. Ясно почему – всю дорогу пылища, если такси останавливалось по просьбе пассажиров, она нагоняла машину, так что рубашка у Жоржа стала серой. Припорошены и другие соседи, на Лиду и её сарафан, жалко было смотреть. Отряхнулись, от остановки все триста метров до деревни шли, взявшись за руки.
   В августовскую жару уборочная началась рано. Лида стала помогать вязать соломенными жгутами, сама же их и скручивала, снопы тётке Тае, остальные женщины жали рожь серпами, Жоржу в этом бабьем царстве делать было нечего. Уставшая от цельнодневной работы, Лида в этот вечер на уложенные брёвна, где встречались все деревенские одногодки, не вышла.
   На следующее очень раннее утро назло ей и ради интереса Жорка напросился, друг Волька вовремя позвал, с его старшим братом, подрядившимся на это лето быть подпаском, сходить до вечера со стадом по оврагу  в дальний загон, заодно  земляники набрать и про орехи разведать. Старший пастух в тот день отпросился по делам. А Жоре просто  интересно,  уже в четырнадцать лет готовился стать писателем, понаблюдать за пастушечьей жизнью, вдруг да пригодится потом в каком-либо описании. Вытерпел беготню в тяжелых сапогах за коровами до выгона их на стойло, куда пришли бабы на дневную дойку. Пообедал с товарищами принесёнными теткой Таей, её был черед питать пастухов, яйцами, хлебом и молоком, чуть остывшей в чугунке картошкой, решил, поспав в кустах, раз набрался сил, остаться с Волькой и его братом до вечера. Поужинали у тетки Таи, особо ему понравились вынесенные на загладку в общей большой чашке молоко с раздавленной малиной и ещё каждому в отдельном гранёном стакане сметана с голубикой. Хорошо, что изба тети Таи через двор от бабушкиного – заснул, едва лег на койку.
   Утром разбудил прибежавший в хату Волька:
   - Вставай быстрей, соня! К нам в совхоз комбайн привезли, вся ребятня на пшеничном поле за ним гоняется!
   Дали туда стрекача. Пришлось ждать очередной остановки невиданной ещё в Крутихе техники на выгрузку в полуторку зерна из бункера. Пацаны тут же забрались на верхотуру, Жорка спрыгнул в уже опустевший бункер, Волька довольный сидел, пока комбайнер курил с шофёром, в кабине, осторожно трогая тёплые рычаги и штурвал.
   Додымив, комбайнёр шуганул всех, кроме Вольки:
   - Давай, не робей, прокатись со мной, а ты, городской, беги девок щупать.
   ...Грудки у Лиды оказались маленькие, но приятно мягкие. Жорка быстро, пока ещё ни кто не заметил его такого нахальства, убрал ладони с сарафана, а Лида и не шелохнулась, словно и не возражала. Хорошо, что уже вечер, в конце августа темнело быстро. Через день-другой все городские начнут разъезжаться.
   Чувствуя расставание, Жора и Лида два последних дня были вместе, а чтобы остальные ни чего не заметили, уходили, часто целуясь, гулять подальше от Крутихи. Какое было счастье в их робких и нежных прикосновениях! В один день дошли до Поспелихи, что за пять, наверное, километров, в другой, уже не по дороге, а напрямик, до Шарголей.
   А вот и последний вечер на бревнах. Тогда ещё частушки были в большой моде, дети вслед за взрослыми на своих гулянках тоже заворачивали похабные песенки. Самая лёгкая припевочка ещё с военных, прошло-то от Победы десять лет, времён.

   Полюбила лейтенанта,
   А потом политрука.
   А потом все выше, выше.
   И дошла до пастуха.

   Это уже намек на Вольку, который ещё пару раз помогал своему старшему брату. А хитрый Волька, видно что-то всё же приметил, глядя на тесно сидящих рядом Жорку и Лидку, пропел, подражая большим пацанам, ядреное:

   Дождик мелко моросил,
   Я у  залеточки просил.
   Дождик мелкий перестал,
   Она давала – я не стал.

   Вошли в круг и начали сыпать дробью деревенские девчата. Лида дёрнула за рукав Жорку и направилась в сторону вётел. 
   - Какая дрянь. А у нас на улице вот как одну частушку переделали. Послушай!

   Мы с милашкою гуляли
   У Кабацкого пруда.
   Нас лягушки напугали,
   Не пойдём больше туда.
 
   Утром Лида дала ему свой домашний адрес:
   - Буду ждать письма!
   - А я твоего ответа, как соловей лета!
   - Жор, ты на следующие каникулы приедешь? Жаль, что только в последние дни мы вдвоем оказались.
   - Я вот, Лид, тоже об этом думаю, два месяца рядом, а вот друг друга узнали  только недавно, мне кажется, что и нацеловаться не успели.
Лида взяла его за обе руки.
   - Милый, пиши обязательно, встретимся летом. Я как седьмой класс закончу, то попрошусь сразу в Крутиху.
   - И я тоже. Вон Волькин отец за тобой идёт, тебе хорошо, в кабинке грузовика поедешь, а я сейчас вещи у бабушки соберу – и в Хвощевку, ждать машину у чапка.
   В первые дни сентября Жорка написал письмо Лиде, не дожидаясь ответа, отправил второе, через два дня и третье.
   Вот, наконец, и конверт из Богородска. Мятый какой-то, словно и не девочка писала. И действительно – мальчишка. Притом малограмотный, при повторном чтении Ряхлов насчитал много ошибок. «Бальше Лучниковой Лидке сука ты не пиши. Она об этом знат. И ей рожу намылу и тебе приеду по Адресу харю утру. Привет тебе сука она не передает меня лубит».
   И четвертое письмо осталось без ответа. Ряхлов надеялся следующим летом встретиться с Лидой в Крутихе. Неделю купался с Волькой в пруду, все прошлогодние городские уже приехали, а Лиды ещё нет. Жорж спросить о Лиде её деревенских родных не отважился, в деревне без неё тоска. Решил пока уехать домой, в Богородске всё равно пересаживаться на автобус в свой город, можно и пропустить один рейс, пока ходит к Кабацкому пруду. У знакомого фонтала подкараулил мальчишку, выходящего из Лидиной двухэтажки, спросил про Лучникову. Оказывается, уехала в пионерлагерь.
   В Крутиху вернулся через три недели. Лиды всё нет. В этот раз решился поинтересоваться о ней у её дяди и тети. Оказалось, что она недавно приехала отдыхать в село Оранки, за десять километров отсюда, к дедушке с бабушкой, а к ним даже и не заглянула.
   Последнюю попытку встретиться с Лидочкой сделал в сентябре, учился уже в восьмом классе. В первое же воскресение на утреннем автобусе поехал в Богородск, за ивой, что недалеко от той  колонки, часа три ждал, вдруг Лида выйдет за водой. И ведь повезло! В стареньком домашнем халате она вышла с вёдрами, без коромысла, за водой. Даже издали видно, что стала ещё красивее, чуть полнее, округлились груди, русые волосы уложены косой вокруг головы.
Жорик бросился к ней.
   Лида покраснела, оглянулась на окна дома, не став наливать воды, кинулась во двор, бросив на ходу:
   - Больше не приходи! Ни чему всё это!
   Служил рядовой Ряхлов в стройбате. Отделения в роте из одних новобранцев сформировали по землячествам. Так вот из третьего отделения, в котором все были из Богородска или района, как и двоюродные братья Шиловы из деревни Шилово, что недалеко от Крутихи, ни кто про Лиду Лучникову и не слышал. Даже мордастый блатяга Витька-заика по прозвищу Булька, который хвалился, что в городе всех знает.
   Уже в пенсионерском звании, когда что-то потускнели мысли, не стало тем для новых рассказов, решил Жорж Васильевич Ряхлов за впечатлениями съездить по боевым местам детства.
   В Богородске давно появилась современная автостанция, до Хвощевки ежечасно ходили автобусы, ни какой тряски по асфальтовому полотну. И на этом завершились хорошие перемены, начались иные, впрочем, присущие большинству периферийных мест.
   В Крутихе даже летом пустовали половина изб, зимой, как потом узнал от Борьки-пьяницы, именно так он сам представился, дымят только три хаты, в том числе и его, Борьки. Жорж почти беззубого Борьку еле вспомнил, тому же тогда было лет семь, он всегда купался голышом, потом, позабыв одеться, так и бегал по пыльной дороге. А в Хвощевке, сказал он, из крутихских живут только братья Мельяновы. Нужно подойти к трёхквартирным домам, там любой скажет, где живут Иван и Сергей Таисины. Это их деревенские прозвища – то есть сыновья тетки Таи. Жорж сразу вспомнил мальчишек-погодков и их маму, она так вкусно готовила молоко с малиной или сметану с голубикой, не чета нынешним йогуртам, про которые она и не слыхивала.
   - Иди лучше к Ваньке с Веркой, они приветливые, не как Сергей с супругой. Жадины, - шепеляво напутствовал Борька-пьяница, схватив грязной пятерной протянутую  ему на пиво бумажную десятку.
   Иван с Верой встретили гостеприимно, как же, помнят, помнят городского Жорку, вроде даже, как почти все крутихские, дальние родственники. Тут же  пригласили на кухню, которая по площади была побольше одной из комнат.
   - Вот какие квартиры давал совхоз механизаторам,- хвалилась Вера, доставая из холодильника всё вкусненькое для угощения.- А потом Ваня, когда я сказала ему, что надоело стирать промасленные и пропахшие тавотом и бензином спецовки, ушёл в электромонтеры.
   - В совхозе тогда было не худо, - возразил Иван, - я даже одно время хотел снова, когда заработки увеличили, пересесть на комбайн, да началась горбостройка. У нас в конце-концов, это уже при Ельцине-Немцове, получилось ОАО, потом СПК, затем ООО. Земли и живности стало раз в пятнадцать меньше. Теперь за дело взялся приезжий частник, переименовав остатки хозяйства в «Зарю».
   - А люди, - засмеялась Вера, - переиначили в «Закат».
   Супруги про Лиду Лучникову совсем и не помнят, она же в Крутихе и гостила-то у дяди с тётей  лишь одно лето. Иван предложил назавтра сгонять в Оранки, может, там что скажут. Всё равно на своей «Ниве» туда ехать, теперь и это село попало в его зону обслуживания, поскольку тот сельсовет и ещё Ключищинский  присоединили к Хвощевскому, а следить за утроенными электролиниями всё равно досталось ему одному, молодёжь не идет на такую зарплату.
   И в Оранках, как Иван высказался по-современному, получился облом. Лучниковы давно тут не живут. Один двухоконный домик, что неподалеку от восстанавливаемого монастыря, купил бородатый городской художник, серо-зеленую крышу второго, других Лучниковых, с черными глазницами окон, ещё много лет назад придавила упавшая ветла. Только и толку от поездки, что Жорж осмотрел монастырь да окунулся в мужском отделении крытой купальни на роднике с ледяной водой, а полы-то с подогревом.
   На следующее утро в Богородск Ряхлов выехал с первым автобусом, чтобы пешком пройти по городу, заглянуть и к Кабацкому пруду. Вышел на первой же остановке за окружной дорогой. Попал на старое кладбище, где, похоронен его крестный дядя Роман, могилы не нашёл, но зато приметил красивый памятник   Витьке-Бульке, в одном взводе служили. Да-а, время-время...
   А вот и поворот к Кабацкому пруду. Остановился на берегу недалеко от знакомого дома. Напротив него когда-то высокая ива развалилась почти до самого корня надвое, но ещё держится, крепится. К колонке с пустыми вёдрами, без коромысла, вышла девушка в желтом, с васильками, халате. Навстречу ей из-за ивы, как это Жорж его раньше не приметил, подбежал вихрастый парнишка. Его пассия, поставив у фонтала ведра, прижалась к парню, ещё больше взлохматив его волосы.
   «Вот и у меня тогда если бы так получилось, многое, наверное, в жизни пошло  по-другому» – завистливо подумал Ряхлов, незаметно отходя от берега, чтобы не мешать парочке, которая на него даже и внимания не обратила. Направился в сторону автостанции. «Первая любовь, юные года, не повторяется такое никогда» - так, кажется, поется в одной из современных песен.
   Была в этой поездке у Жоржа ещё одна цель – не поискать ли в этих местах себе, если хватит денег, дачный домик, чтобы в жаркие месяцы отдыхать тут от суетливой столицы. Именно в небольшом городе, где он всё же будет приспособлен к почти привычной жизни с газовой плитой, разнообразными, в первую очередь продуктовыми, магазинами, а не в деревне наподобие Крутихи и даже не в Хвощевке с её уже во многом удобным укладом жизни.
   Но и Богородск, выходит, не подойдет, его всегда будет тянуть к Кабацкому пруду, где, возможно, когда-нибудь да встретится с Лидой, разочаруется, увидев старую жирную, в неопрятном халате с грязным передником, женщину, в своей мечте-памяти. Первая любовь, юные года...
   Вечером приехал в соседний город, откуда был призван в армию и в который потом приезжал всего пару-раз: за родителями, чтобы перевести их в Москву, и  на свадьбу к племяннику. У него и остановился, прихватив в ближайшем магазине  две коробки конфет: супруге и дочери племянника.

3

   Поездка оказалась безрезультатной: ни темы для рассказа не нашлось – об ускоренно пустеющих деревнях писано-переписано, ни дома для дачи не присмотрел – цены, оказывается, даже на убогое жилье на окраине города не по его карману.
А в московской четырехкомнатной квартире в Староконюшенном стало тесно, хотя, после смерти супруги, должно бы быть ожидаемо просторно. Почти год тяжело болела жена Елена. Жорж очень признателен ей, своей второй супруге -  и в доме оказалась заботницей, и, благодаря замминистерской должности отца помогла мужу и с работой, и с изданием повести.
   Но давно не советское время на дворе. Из издательства, день в день, как наступил срок, Жоржа Васильевича торжественно выперли на заслуженный отдых. Заодно, экономя на расходах, сократили и последнюю корректоршу, ещё не пенсионерку: пусть заказчики теперь сами отвечают за грамотность своих трудов-сочинений.
   Сын Станислав со снохой, да и оба внука,глядя на родителей, косо смотрят на отца, который теперь дома с утра до ночи, им кажется, что он от безделья постоянно лезет во все их дела со своими стариковскими советами, ещё незамужняя дочь Наташа, придя с работы, почти не выходит из своей комнатёнки.
   - Пап, тебе письмо, - в кои веки с ним заговорил Станислав.
   Из Богородска – удивился Жорж Васильевич, взглянув на обратный адрес. Вот те на! От Лидии Лучниковой!
   После первого быстрого прочтения Жорж спустился с третьего этажа во двор, уселся на лавочке под тополем, и медленно начал смаковать сообщение из юности.
«Недавно я из окна видела мужчину, очень похожего на тебя, да и брюки теперь так остро не гладят, как ты. А на следующий день случайно в библиотеке, я там беру только толстые журналы, увидела книгу с твоей фамилией на обложке. Прочитала, позвонила в Нижний по указанному телефону в издательство, там мне дали твой адрес. Коротко о себе. Была замужем, муж давно, после тюрьмы, умер от туберкулеза. Дочка в Тюмени, две внучки. Если желаешь, приезжай в гости. Я живу в том же дома, когда муж умер, сразу ушла от свекрови. Много раз вспоминала о тебе, но ещё в начале того сентября со мной случилось страшное обстоятельство, если  интересно, расскажу, хочется личной встречи. А, может, две недели назад у Кабацкого пруда это был ты? У вас в Москве у всех сотовые телефоны, вот и я вчера купила мобильник. Если хочешь, если тебе ни что не мешает, позвони по этому номеру».
   Прочитал письмо в третий раз. Домой возвращаться не тянуло, пошёл по Староконюшенному переулку, через две улицы нашел дешёвую, для работяг, пивную, поел там горячих пельменей, не допив кружку «Окского», вернулся на лавочку под тополем, просидел там до вечера, твёрдо решив утром позвонить в Богородск. Лиде тоже шестьдесят четыре, вряд ли она работает. Уснул, ворочаясь, лишь с рассветом.
   Лида обрадовалась ожидаемому звонку, а Жорж, нарушив весь план ещё с ночи задуманного разговора, торопливо сказал, что раз приглашает, то он обязательно, хоть завтра, приедет. Через час набрал её номер снова: выедет ночным поездом, утром будет в Нижнем, тут же пересаживается на местный дизель-поезд, пусть встречает.
   Ни сын, ни сноха даже не поинтересовались, куда это он собрался с полной сумкой.
   Поезд и из столицы, и дизель из Нижнего шли по расписанию. Ещё в окно вагона Жорж увидел на перроне Лиду, почти такая же худенькая, как помнилась, только в плечах пошире, волосы тускло-русые, видно, не любит их красить, с сединой. И Лида заметила у окна Жоржа, идя вровень с замедляющим ход вагоном, махала ему рукой. 
   На втором этаже в её однокомнатной, за перегородкой ещё кухня, квартире чисто, скромно, уютно. Обстановка давних лет: белые занавески, хороший вид на Кабацкий пруд, ещё советский телевизор с ручкой-переключателем, диван и два кресла с однотонными покрывалами, круглый стол с жёлтой клеёнчатой скатертью. Из новой мебели только высокий, на семь полок, без стёкол, книжный шкаф, но по соседству этажерка, какие модны были в шестидесятых годах, с выточенными стойками.
   Обедали на кухне. Лида выставила припасённые для гостя вкусности и водку. При тосте за долгожданную встречу пригубила, тут же раскрасневшись. Сама налила по второй и чуть отпила из рюмки, это, видно, придало ей смелости для нелегкого рассказа.
   - Посмотри, Жорик, на календарь. Двадцать первое августа. Как раз в этот  день мы пятьдесят лет назад поцеловались, уйдя от всех с брёвен на крыльцо дома Вальки-цыганки... Получила я потом четыре письма, а ответить боялась. Боялась Мишки-соседа. Он на два года меня старше, работал грузчиком на кожевенной фабрике, уже выпивал. Когда я приехала из Крутихи, отец и мама были во вторую смену, я прилегла, задремала, а двери мы никогда не запирали – все же свои, шесть семей. О тебе что-то грезилось,  будто стал ласкать мои груди, а это Мишка навалился на меня...
   Лида не сдержала слез от той давней-давней горести. Жорж нежно взял её руки в свои, потом пересел к ней ближе, обняв за плечи.
   - Мне было бы перед тобой очень стыдно, что уже не девушка, времена, ведь помнишь, строгие были, не то, что ныне, да и Мишка, случайно наткнувшись на письма, пригрозил, что и меня искалечит, и тебя найдёт, показав большущий молоток. Так по принуждению и стала встречаться с Мишкой, через два года поженились, думала, что постепенно всё наладится, но первый ребёночек оказался мертвеньким. С тех пор Мишка бил меня часто. Потом родилась дочь, а битьё не прекратилось. Однажды накинулся с ножом, порезал руку, я заорала так, что сбежались все соседи. Его посадили. Это он только со мной был героем, в тюрьме спал у параши с такими же обиженными... Вернулся с тяжелой формой туберкулёза, наверное, поэтому и отпустили раньше положенного. Через месяц умер в закутке за пивнушкой при автостанции. Дочь в Тюмени с мужем живет счастливо, внук и внучка, два раза гостили у меня.
   Лида сходила в зал и принесла пачку фотографий.
   - Сама я после девятого класса дальше учиться не стала, была беременна. Потом  работала на кожевенной фабрике, шила сумки из кожзаменителя. Вот и всё о себе. А ты как жил?
   Разговоров хватило на весь день. Свет не включали до самой темноты. Пришло время стелить на разложенном  диване.
   - Лид, я тебе не всё рассказал. С супругой  ещё до её смерти года два не спал. Было как в анекдоте: если не стоит, то и не стоит, как один раз пошутила, расставляя правильно ударения, моя Елена, я даже «Виагру» покупал, но помогло лишь раз... Ходил к врачу. От тяжелой формы простатита избавился, зато вот видишь – растолстел, аж пиджак не застегнуть...
   - Да ведь этого мне и не нужно. После Мишки и не хотелось вовсе, да и с ним  в последние годы не особенно часто. Наверное, из-за его насильства я и была такой бесчувственной. Как он ко мне ложится, так и все у меня сухо сжимается. Бабы в раздевалке не раз хвалились приятными ощущениями, а у меня такое случилось лишь однажды... Я  в ту ночь тебя почему-то вспомнила, а тут Мишка полез, и в этот единственный раз словно на облако поднялась, неожиданно вскрикнула, а потом зубами палец прикусила... И больше такого не было. Давай просто ляжем, обнимемся сладко. Мне ведь сейчас главное, как Татьяна Овсиенко поёт, был бы милый рядом. И больше ничего не надо! Ведь по шестьдесят четыре нам с тобой, Жорж Васильевич!
   - А ей-то как раз и надо...
   - Я, Жорик, признаться, даже шуток на такие темы не люблю.
   Три недели в Богородске для Жоржа прошли незаметно: днём пешие прогулки по предлинной улице Ленина, по магазинам, вечером совместная готовка ужина, чего не делал ни разу в Москве, чистил картофель или лук, ночью – счастливые нежные прикосновения к белому телу любимой. И больше ничего не надо! В первое время даже засыпали в тесных объятьях.
   Эту пожилую парочку, всё время ходившую под ручку, стали примечать не только у Кабацкого пруда. Как-то зашли в гости к Лидиной племяннице на улицу Первомайскую, она-то потом и рассказала всем знакомым о том, как сошлись Лидия Николаевна и Жорж Васильевич.
   - А что тебе, Жор, из Москвы дети не звонят?
   - Выходит, не нужен. Кстати, нам с тобой надо туда съездить.
   - Мне-то зачем?
   - Во-первых, с детьми познакомлю, во-вторых, моя очередь по примечательным местам тебя водить, в-третьих, у меня денежки заканчиваются, а второпях я свою электронную карточку дома оставил. Да и пенсию, надо написать заявление, чтобы на неё переводили, а не носили, как всегда, на дом.
   - Что-то не хочется мне в твою Москву нагонять тоску. Суета там одна, да и «чёрных» полным полна коробочка, у нас вон как мило-спокойно.
   - С этим согласен – спокойно.
   - И вообще, Жорж Васильевич, я на полном серьёзе предлагаю остаться здесь. Твои дети всё равно на меня станут смотреть как на захватчицу их всей будущей собственности, а нашей комнатёнки на век хватит. Может, ещё и работу какую у нас найдешь.
   - Да какая работа! Я уже четвертый год без неё, несколько рассказов написал, два даже напечатали. После нашей позавчерашней поездки в Оранки и Крутиху у меня ещё две темы проклевываются. Наконец-то снова желание появилось заняться любимым делом! Я могу и на бумаге ручкой, всё равно черновики таким дедовским способом пишу, изложить – и про отшельника-художника, поселившегося близ монастыря, и про вспомнившиеся рассказы тетки Таи и Волькиного отца о довоенной жизни в Крутихе. Но всё же домашний мой ноутбук нужен, окончательный текст набирать, а править его вообще очень удобно, да и электронной почтой по адресу отправить легко. И издательства набор теперь только компьютерный принимают.
   - Вот в чём дело. Ну, дня на три я согласна. Вместе и вещей больше увезем.
   - Да. И ноутбук, и одежду, особенно зимнюю, книги, словари нужные...
   В Староконюшенном у сына и снохи глаза на лоб. Оба с места в карьер, едва «молодые» плащи сняли.
   - Прописать к нам эту женщину не позволим!
   - Она и не собирается тут жить. Погостим мы несколько дней, часть вещей заберу, да и уедем. Но и я выписываться не собираюсь. А дочка Наташа где?
Через три дня с четырьмя огромными сумками уехали в Богородск.
   Спустя месяц позвонила Наташа:
   - Пап, мне с тобой надо поговорить, если приеду, вы меня с тетей Лидой примите?
   - Ну, конечно, и спрашивать не надо. Захвати все черно-белые фотоальбомы, это для меня важно – как летопись минувших шестидесятых-восьмидесятых лет в картинках. Мы тебя встретим, а в Нижнем  только и надо, что с первого перрона по подземному переходу на четвертый перрон попасть. Ждем, дочка!
   Оказалось, что теперь брат с женой и два племянника стали её вообще из квартиры сживать. Не разговаривают, на кухню не пройти – всё время они там сидят, жуют. До ругани дело доходит. А недавно Станислав ей сказал, что может купить у неё комнату по высоким расценкам центра столицы за квадратный метр.
   Лида пригласила Жоржа сходить с ней в магазин – организует праздничный обед, поэтому надо сделать много покупок. Ясно, что посекретничать надо.
   - Да пускай к нам переезжает, не стеснит. А если с деньгами всё будет так, как брат обещал, так у нас она и квартиру купит, да ещё и на новую обстановку останется, и на дальнейшее житьё-бытьё. И с работой можно решить. Сын подруги наше районное управление Пенсионного фонда возглавляет. Вместе туда и сходим с Наташей. 
   Когда начальник того фонда узнал, каким направлением занимается Наташа в Московском городском отделении в должности рядового специалиста-эксперта, то тут же предложил ей создать и возглавить такой отдел –  как раз это новое  направление областное начальство велело внедрять в районах. Через месяц у Наташи с покупкой дома уладилось, хватило и на всю обстановку, и на  современный телевизор отцу с тетей Лидией.
   На следующее лето появился у Натальи и жених – вдовый, чуть её постарше, сорок всего, заместитель директора  кожевенного завода. Да ещё с машиной. Так что вчетвером съездили и в Оранки, и в Хвощевку, и купаться на Кудьму, остановившись у ракитового берега.
   А Жорж Васильевич в тот год четыре рассказа написал, два опубликовано в столичном альманахе, один - в местной газете. Лида нет-нет да интересные вырезки из различных изданий охотно складывает ему в особую папочку: наклёвывается, сказал он, рассказ о трудной женской судьбе. Для будущего произведения обязательно пригодятся, посчитала Лидия, две последние вырезки. Одна – о всеми забытом документе первого послереволюционного года, о так называемом мандате на женское тело, это про предполагаемый декрет о национализации женщин, вторая – из «Московского комсомольца» - о том, что в Чернигове женщина родила с помощью искусственного оплодотворения в 65 лет.
Лидия Николаевна, ещё раз перечитала «комсомольскую» заметку и, подумав, сказала:
   - А что, Жорж  Васильевич, может, и мне поступить так?! Вот и будет у нас ребёночек!
   - Как так?
   - Как на это хохлушка Вера Подвербная решилась. Малыш получился в три килограмма и здоровый.
   Жорж  внимательно проштудировал ту статью «Годы родам не помеха».
   - Во-первых, нужна заоблачная сумма, во-вторых, прочитай сама тщательнее, эта пенсионерка забеременела лишь с третьего раза, а в-третьих,  спасибо, что ты веришь в меня. Вряд ли что получится. Лучше пусть наша Наташка рожает, вот и появится у нас забота о внуке.
   - Или внучке. А что, разве тебе дочка ни чего не говорила?
   - Нет.
   - Так она уже на третьем месяце!
   - Вот и славно.
   - Конечно, славно. Нам же и придется дитем заниматься: отец – большой начальник, маму недавно в её фонде до заместителя повысили... Мы ведь с ней и это уже обговорили. После родов месяца через три-четыре будет выходить на работу, а мы с тобой, дедушка, станем помогать.