Я, снова Я и Давид

Давид медленно ходил по бордюру на крыше восьмиэтажки и о чем-то рассуждал в полголоса, прижимая к груди кожаный ежедневник. Лора любила его красивый еврейский профиль, чуть приподнятый подбородок и зеленые глаза, в которых перманентной грустью словно таилась тоска всего еврейского народа. Девушка сидела в углу, прижавшись спиной к бордюру и обняв колени. В голове Лоры прокручивалась сотая картинка гибели друга – вот он делает неверный шаг, нога срывается с бордюра, и он летит вниз. Она даже слышит звук от удара его тела об асфальт и крик какой-нибудь бабульки. Кровь вокруг, правая нога неестественно согнута и вывернула в колене, и в воздухе кружат исписанные листочки его дневника.
Лорик вытянула из плоской пачки тонкую сигарету и прикурила. Давид повернулся к ней лицом и безразлично посмотрел на серый клубок дыма. И вот снова кадрами замелькали картинки его падения... Он спрыгнул бордюра и подошел к Лоре.
- О чем ты думаешь?
- Ни о чем…
- Такого не бывает, ты всегда о чем-нибудь думаешь.
- Я думала о Мел, - соврала девушка, - она улетает завтра вечером. Хочу ее проводить. Ты не против?
- Разве я могу тебе запретить?


Лора лежала на боку в позе зародыша и прижимала к животу маленького щенка.
- Привет, - сухо произнес Давид у нее за спиной.
- Слушай, я так люблю его. Так сильно, что мне хочется прижать его к себе крепко-крепко. Мне бы хотелось, чтобы он был внутри меня, был как бы частью меня.
- Лора ты говоришь странные вещи.
Девушка резко обернулась и посмотрела на своего друга. Внезапно ее захлестнула еле сдерживаемая ярость.
- Давай, - прошептал голос в голове, - встань и врежь ему.
Лора сжала ладонь в кулак, ей хотелось бить Давида по лицу, пока кровь не пойдет носом. Она уже чувствовала ее теплые густые капли на своих руках. Ей хотелось расцарапать его печальные глаза, сбить с лица маску грусти, навсегда освободить себя от его боли...

<- Разрешите представить. На манеже нашего цирка ваши любимые клоуны-фрики - Лорлекино и Давьеро, - раздался эхом голос в голове Лоры.
Девушка увидела огромный красный манеж и двух испуганных мимов в самом его центре.
- Давай, Ларлекино - подбадривал знакомый голос, доносящийся из ниоткуда, - тебе нужно просто бить этого нытика на радость публике.>

Лора отвернулась от Давида и еще крепче прижала щенка к груди. Нужно просто успокоиться, она же не станет бить своего самого лучшего друга, только из-за того, что он сказал что-то не так.



Что это за звук? Динь-динь-динь… как будто стучат ложкой по пустой каструю. Лора открыла глаза и долго смотрела в грязную серую стену. Динь-динь-динь… неужели Давида опять положили в психбольницу? Она обернулась, на соседней койке сидела женщина средних лет, и, глупо улыбаясь, мешала железной ложкой воображаемый сахар в воображаемом чае. В палату вошла мама Лоры.
…
- Мама? Мамочка забери меня от сюда… мама, скажи, а где же Давид? Что они с ним сделали?
Глаза мамы покраснели и стали блестящими, она посмотрела куда-то за плечо Лоры и виновато улыбнулась.
- Прости, девочка, ты же знаешь, никакого Давида нет…
- Как нет?
Картинки хороводом замелькали перед глазами девушки – она в пустой комнате сжимая шариковую ручку мелким кривым подчерком строчит прыгающие строчки; прижимая кожаный дневник, ходит по краю крыши; лежа на кровати, разговаривает с пустой комнатой… Давида нет, это не он болен, это больна Она…