Ангелы и скрипка

© Dmitriy Karateev & Constantin Mohilnik

Фрагмент романа ДУНАЙ-ДУНАЙ


АНГЕЛЫ И СКРИПКА

Склоняется солнце над Дунаем, над холмами, прячется за чёрный цилиндр, что стоит на сцене-палубе. Вот и спряталось, вот и началось представление. Но прежде – грянули светом два прожектора, так что и солнца не надо. И увидала толпа, что толпилась на берегу: стоят – или парят? – по обе стороны цилиндра ангелы в белом: стоят – парят – молчат. И заговорила скрипка: протяжно, извивисто, высоко и спокойно. Говорит скрипка – парят-молчат ангелы. Говорит-парит скрипка – поют ангелы, женственно поют, альтово. По-болгарски поют, а кажется – по-ангельски. Потому что не вслушивается публика-болгарка в слова, а сама уже не столь стоит на берегу, сколь парит над берегом. А ведь трёх минут не прошло, как скрипка заговорила, двух минут – как хор поёт: а что же через пять минут будет? – а так и растворится всё через пять минут, как вечернее солнце в просторе заречном.
Но не сама говорит скрипка – скрипач разговорил. Не видит скрипача толпа, да и не надо, она его слышит. А скрипач стоит за чёрным цилиндром, головою головку скрипки к плечу прижимает, смычком-бичом укрощает-дрессирует.
А в каких-то шагах от скрипача – клетка, в клетке зверь располосованный, будто бичом исстёганный, к прутьям мордой притиснулся, укротительницу просит: мяса дай! сейчас дай! не надо потом, дай теперь, не то не пойду!
И словно капризному ребёнку терпеливая мама, улыбается тигру Флориану хозяйка:
– Нет, дружок миленький, пойдёшь как миленький, да ещё попрыгаешь, а как же!
Рычит Флориан в усы: вот и не буду! пока не наемся!
– Нет-нет-нет, – вертит головою Коталин, сама в тигровой горжетке, тигровом набедреннике, тигровых унтах до колен, в остальном – парадно обнажена:
– Нет-нет-нет, как так – наемся? Наемся, а потом баиньки? А потом – хр-рапака на весь кор-р-рабль? А через обручи попрыгать? А на задних лапах попрохаживаться? А публику попугать-посмешить? Мы с тобою артисты – это наш хлеб.
И щёлкнула бичом для закрепления. Понял Флориан, но отвернулся, обиделся. Тогда хозяйка ему:
– А кто у нас такой умный? кто в труппе самый талантливый? кто у Коталин самый любимый зверь? он будет послушным, он такой понятливый, его никогда не стегают, он потом у нас мяска получит – во-о-от такой кусок! А потом ещё один. Потому что умница послушный.
Повёл ухом Флориан, фыркнул, глазом сверкнул, ушёл от решётки. А Коталин знает: так оставлять нельзя, ничьей игра со зверем не кончается, последнее слово всегда за хозяйкой, и это – бич. Подняла, занесла… и сама, как под бичом, вздрогнула…
Что такое, Коталин? Не знаю, послышалось…
Не послышалось – это скрипка перекричала хор, и замолкли ангелы, осталась одна скрипка. Нет, не одна: это скрипач-укротитель её дрессирует. Хочет воспротивиться косное, немое вещество – да куда там! Приданы ему женственно-полукруглые очертания, натянуты-напряжены четыре струны, режет-истязает их смычок – продолженье руки, продолженье души. И откликаются отчаянно четыре нерва на каждый малый поворот орудия. И такое выпевают четыре нерва, словно потеряли терпенье на допросе и сами, пыткою вдохновясь, всё рассказать готовы, что было, и самим уже того мало, что было. И радостно измышляют нервы то, чего не было: и себя, и знакомых, и незнакомых, и вовсе нерождённых оговаривают. Но мало этого потерявшему холодную голову палачу: он перебивает давно разговорённую жертву и неистощимо подсказывает ей новые извивы сюжета. И подхватывает их, с тени намёка понимая, гением вдруг озарённая партнёрша-скрипка, и пламенное соитие рождает неслыханную ещё на земле правду. Так работает музыкант: смычок – не нож: души не вынет, а правду скажет.
Слушает Коталин правду-музыку, и слышится ей в резких перестанываниях на дыбе растянутых струн: а кто у нас такая красивая, такая хищная, такая грозная? кто здесь такое чудовище огненное, такая поджигательница? да как она стройно ступает, как звонко бичом бьёт над ухом зверя, над ухом зрителя! это ради тебя, Коталин, таким концертом скрипка разразилась, что и ангелам спеть больше нечего.
Стоит Коталин, бич опустила > свесила > уронила.
Стоит народ на берегу – стоит-толпится-множится-ширится. Когда ангелы пели, ещё можно было глазом охватить окрашенную закатом отару. А теперь в начинающейся ночи, когда весь городок высыпал на набережную, больше стало в великом поголовье голов, чем звёзд на небе, которых ведь не так уж много, как с первого вскида головы кажется. Особенно ранним вечером, когда их всего-то дюжины полторы самых ярких, а другие разве к полуночи соберутся, и на цирк опоздают.

См. http://proza.ru/2011/04/01/719