Кибальчиш

                Кибальчиш.       Философско - фантастическая притча

          Мальчик не случайно выбрал этот мол. Ещё в детстве он любил приходить сюда. Здесь было хорошо, потому что никто не мешал. Только ты и море. Он уселся на изъеденный волнами и временем серый бетон. Как ни странно, он был тёплым на закате дня, и солнце, своим красно-медным диском уже тянулось к кромке моря. Было тихо, только шумел ветер, да шум волн у волнореза. Над морем кружились чайки, выискивая себе добычу.

           Одна чайка села совсем недалеко от него и как - то особо внимательно рассматривала его седую голову. Мальчик поменял позу от застоявшейся в ногах крови, но чайка не испугалась, а наоборот, подошла ещё ближе, и склонив набок голову, внимательно смотрела на него. 

      Неожиданно он узнал в этом взгляде что-то неуловимо знакомое и прошептал сквозь шум ветра:
- Кибальчиш?
- Да, это я... - ответила не открывая клюва чайка.
- Но ты-же...
- Да, я теперь чайка в этой жизни - продолжая смотреть на него в упор, сказала птица. -Ведь не только люди верят в реинкарнацию душ. Мы все в этом мире едины.
- Но, я слышал, - cказал Мальчик - что в чайках живут души погибших моряков.
- Правильно, - сказал Кибальчиш, отведя взгляд на резвящихся возле мола своих собратьев, - 
- посмотри на них. Я много мог бы тебе рассказать про жизнь чаек.
- Да, я знаю... - перебил Мальчик.
- Да ничего ты не знаешь про их жизнь, потому что даже про свою ты знаешь лишь не больше того, чего тебе полагается знать - тоном похожим на учительский вторил ему Кибальчиш. Взгляд его был устремлён на море, и ветер легонько шевелил пёрышки на его шее.
- Кибальчиш, а сколько тебе лет? - неожиданно спросил Мальчик.
- А какое это имеет значение? - сказал Кибальчиш, в упор посмотрев на него.
- Это не имеет никакого значения, как не имеет никакого значения тело того молодого голубя, которое лежит в коробке под деревом.

       Мальчик хотел что-то сказать в своё оправдание, но понял, как сейчас это будет выглядеть глупо, и только жадно сглотнул слюну.
- Что это со мной происходит? - подумал он. - Может быть я схожу с ума?
- Не беспокойся, - как будто ответила на его мысленный вопрос птица, - то, что ты видишь меня сейчас - это тоже не имеет значения, потому что сейчас ты разговариваешь не со мной, а с собственной совестью.
- Так значит тебя нет? –  с облегчением спросил Мальчик. Он точно знал, что птицы, также как и кошки,  улыбаться не могут, но, то  что, он увидел, поразило его. Он никогда бы не смог этого объяснить; но сейчас он явственно увидел, а может даже почувствовал, что птица улыбается.
- А как бы тебе хотелось? - спросила она.
 Мальчик замялся, он не знал, что ответить, настолько этот вопрос был провокационным.
- Да я...
- Ладно, можешь не отвечать, я всё равно знаю, - сказал Кибальчиш и резко хлопнул крылом - ведь я - твоя Совесть.
- Тогда зачем весь этот цирк? -  машинально, не контролируя своих мыслей, подумал Мальчик. И тут же получил ответ:
- Ты сам и есть цирк - цирк в самом тебе, не более.
- Послушай,  - сказал Мальчик, стушевавшись, - я знаю, что ты хочешь сказать. Ты думаешь, нет, ты считаешь, что это я тогда убил тебя?
 Кибальчиш перестал улыбаться, он смотрел на море и ветер шевелил его хохолок:
- Никто не говорит этого. Ты не убивал меня, - сказал он, сделав паузу, а потом добавил -  но ты ничего не сделал, чтоб не дать мне умереть, что, в общем, не одно и тоже, того же результата.
- Но Мама, говорила, - начал было Мальчик, но Кибальчиш его прервал:
- Ладно, не надо об этом, всё это было очень давно, много воды утекло с тех пор.

            Они оба молчали, и каждый из них думал о чём-то своём, но Мальчик отчётливо понимал, что ход их мыслей идёт в том же порядке, но может быть с небольшой разницей понимания вопроса.

- Я хотел спросить тебя,  - неожиданно сказал Кибальчиш, - тогда в переходе, когда ты сломал ногу, помнишь? Так вот, если бы этого не случилось, ты бы действительно предал бы своего друга, того самого, с машиной?

 Мальчику стало совершенно жутко, потому что он сам почему-то только что подумал об этом. Мысли бешено крутились в его голове. Он не мог найти объяснения нахлынувшим чувствам.

- Но тогда какой же может быть критерий твоим поступкам? - спросил он.
- Твоя жизнь, Грей (так Мама называла его в детстве), твои поступки делают твою жизнь, и никогда ты не сможешь очистить её какими-либо мифическими индульгенциями, которые сам - же для себя придумываешь во имя своего спасения. Ты можешь доказать любому, что в этой ситуации ты поступил единственно верно и правильно. Ты даже как бы самого себя вроде уже убедил в этом. Но, оставшись один на один со своей совестью, ты понимаешь, что это не так.
- Но как же узнать, что должно быть так, что нужно сделать, чтоб тебя не мучила потом Совесть? 
- Этого никто точно не знает, ни Убийца, ни Праведник. Ты делаешь свою жизнь, а жизнь делает тебя, твои поступки, твоё отношение к ним. Это всё взаимосвязано и происходит в динамике, и не может рассматриваться в отдельности.
- А как же тогда Десять Заповедей и другие нравственные критерии?

 Кибальчиш улыбнулся опять.
- Ты помнишь, как Мама учила тебя ходить? Ты помнишь, как твоя учительница музыки говорила тебе, что эти гаммы нужно играть всеми пальцами, потому что так надо, и для твоего же удобства специально проставлена аппликатура, которой ты должен придерживаться, но ты говорил, что для тебя намного проще и легче делать это только тремя пальцами. И при этом ты можешь  играть так быстро и виртуозно, что даже ни одна душа из экзаменационной комиссии не заметит отступление от Канонов.
- Да, - сказал мальчик, - она сказала, если ты Можешь Это, то ты можешь делать Это во своё же благо.
-  Или когда ты учился правильно бросать мяч в корзину - продолжал Кибальчиш - и все учили тебя единственно правильной технике постановки ног и рук, но ты продолжал делать Это, как твоё тело говорило тебе. И все смеялись от твоей неуклюжести, но ты Знал, что Это - единственно правильный для тебя способ, и твои мячи стали один за одним попадать в корзину. Это к твоему вопросу о Десяти Заповедей, - сказал Кибальчиш и потянулся на лапках
- Так кто - же тогда Главный Дирижёр этого оркестра, называемого Жизнь?
- Да ты сам, Я, ветер и чайки над морем, Маяк и заходящее Солнце, вся твоя Жизнь.
- Как просто, и в то же время, как сложно, - сказал Мальчик.
- В этой жизни вообще всё очень просто. Не надо напрягаться для того, чтоб найти объяснение для твоих мотиваций, - говорил Кибальчиш, переступая лапками, - Просто надо делать это сразу, как тебе подсказывает твоя Совесть, как бы ты это сделал для себя, для твоего самого дорогого человека.
- Которого я тоже Предал! - перебил его Мальчик.

- Ну не всё так просто, как я только что тебе сказал. Иногда ты должен нести наказания за свои поступки, сделанные необдуманно. Карма работает вне категорий нравственности и твоих истинных желаний. Я не могу тебе Это объяснить, потому что я и сам не знаю Это. Этого никто не знает, - сказал Кибальчиш - Ты помнишь, в твоей любимой опере "Иисус Христос - Суперзвезда", когда Иуда сознавая, что он делает грязное, неправедное дело, предавая и продавая за деньги Христа, он обращается к нему виртуально и спрашивает: "Почему, Почему Ты Так сделал чтобы Я Это сдела?" Он знает и понимает, что идёт на предательство. Он даже знает, что вовлечён в Это помимо его воли. - Он делает Это! А теперь вообрази, что-бы было, если бы Он не сделал Это?" "Наверное мы бы сейчас с тобой об этом не говорили бы," - Доставая сигарету ответил Мальчик. Кибальчиш повернул голову и уже другим более домашним голосом сказал: "Не надо, Мальчик, пожалуйста убери сигарету. Я хочу тебя видеть таким, каким ты был тогда, много лет назад, с твоими пытливыми глазами и ободранными коленками." По щекам Мальчика текли слёзы. Он крепко зажал в кулаке сломанную сигарету. "Но ведь этого уже не вернуть!" - Сквозь слёзы с надрывом крикнул он. "Да не вернуть," - Ответил Голубь. "Может быть разве что в другой жизни," - Задумчиво добавил он. "Так что - же тогда делать?" - В отчаянии сквозь слёзы спросил Мальчик. "Да просто жить. Жить так, чтоб не надо было мучиться и переделывать что-то. Надо просто Жить!" Они стояли молча и смотрели на море. Седой, немного сгорбившийся мужчина лет пятидесяти и красивый белый голубь стояли в лучах заходящего за горизонт красно - бордового солнца. А море всё также шумело у волнолома и чайки кружились над водой, то и дело стремительно падая к пенящимся бурунам, чтоб выхватить оттуда рыбу. Маленький, натруженный буксирчик, неуклюже покачиваясь на волнах, медленно возвращался после трудового дня домой. Его протяжный гудок эхом прокатился по акватории порта, пока не слился с монотонным шумом прибоя.

                Baltimore  05. 07. 10.  MRDCC