Глава 5. Кузницы офицеров флота СССР

Новоиспечённым курсантам выдавалась форма высшего военно-морского училища. Кроме этого полагались проездные документы до города, в котором располагалось нужное высшее училище. Предварительно мы в течение месяца находились в отпуске и радовали родителей (у кого они были). Если в рижском нахимовском начальник училища строго придерживался правил приема детей, у которых хотя бы один из родителей погиб на войне, то в ленинградском были нахимовцы, устроенные по блату. Иногда это были дети высокопоставленных начальников, как, например, сын работника секретариата ЦК КПСС Н.Пегова. Иногда были блатные по другим причинам, а в детстве это быстро и просто замечается. В Севастополь из Ленинграда были направлены 12 бывших рижских нахимовцев и несколько ленинградских. Из Тбилиси получил направление нахимовец Вадик Бородулин, с которым мы вскоре познакомились и подружились. Вскоре эта команда миновала проходную ВВМУ им. Нахимова. Прибытие отмечали у дежурного офицера. Далее ни один из нас не попал в расположение (как это положено) роты нового набора. Не сговариваясь, мы собрались в освободившихся старых палатках. Новобранцев, к этому времени перевели в кубрики, и над ними тренировались (точнее измывались) будущие сержанты пехотной школы.
 
В наших палатках стояли металлические кровати без матрацев и одеял. Изнеженностью мы не страдали и решили продлить себе вольную жизнь, тем более, что в заброшенные палатки никто не заходил. Курсанты училища находились на практике или в отпусках, новобранцы под руководством будущих сержантов проходили курс молодого краснофлотца. Офицеры отдыхали. Мы стали налаживать быт, а организация у нас за шесть лет была достаточно отработана. Меня выбрали казначеем, и все сдали имеющуюся в карманах наличность. Сумма получилась очень даже небольшая с учетом окончания отпуска, но за свободу всегда надо платить. За каменным забором располагались двухэтажные дома семей офицеров училища, и при них действовали продуктовые и овощные палатки. Двое дневальных перелезали через забор, приобретали продукты и готовили на всех еду. Меню практически не менялось: помидоры, подсолнечное масло, белый хлеб, временами чай. После завтрака отправлялись купаться и загорать на море, на территорию соседней артиллерийской части, где до нас никому дела не было. Обед, он же ужин, был как у англичан, часов в пять. Такой распорядок у нас продолжался две недели. Наша рабочая одежда давно требовала стирки, хотя по дороге на море одежды на себе мы с каждым разом оставляли все меньше и меньше.

В таких живописных нарядах по дороге на обед нас застал  заместитель начальника училища по строевой части капитан I ранга Хулга, бывший старпом с крейсера. Остановить нас ему не удалось, догнать – тоже. Правда, вскоре с помощью дежурного офицера он обнаружил нас в палатках. Гневу его не было предела – такого, по его словам, он еще не видел. Уже через час мы были в распоряжении командира роты нового набора, капитана Гуськова. Похоже, его одолевали какие-то болезни, он был худой и желчный человек. И видно было, что наша компания ему не очень нравится, и это мы вскоре почувствовали на себе. А для начала он построил всю роту – новобранцев из пехотной школы младших командиров вместе с нами – по ранжиру, то бишь, по росту. И это была его тактическая ошибка. Все 12 рижских нахимовцев (тяжелое детство, безотцовщина, плохое питание) попали в мелкорослый четвертый взвод, и составили половину этого взвода. На следующий день четыре будущих сержанта, командующие четвертым взводом, с удивлением увидели, что среди их новобранцев половина носит бескозырки с ленточками, а на плечах погоны курсантов. Скоро они поняли, что командовать (верховодить) этим взводом совсем не просто, и попросили капитана Гуськова избавить их от курсантов. Командир роты Гуськов равномерно раскидал нахимовцев по всем взводам и решил, что теперь будущие сержанты справятся. Так я оказался  на шкентеле (левом фланге) гренадеров первого взвода. Тут вскоре наступило время приема новобранцев в курсанты, и будущие сержанты с радостью покинули наше заведение. Мы тоже радовались этому прощанию.

Помимо усиленной строевой подготовки будущих курсантов понемногу приобщали и к морской практике. За время нашего двухнедельного отдыха новобранцев обучали гребле на катерах и баркасах. При нас началось обучение управлению парусами. Обучение проводил флотский мичман начальник водной станции. Взвод усаживался на баркас, и на веслах выходил в море из Стрелецкой бухты. Первый выход на парусные занятия четвертый взвод сделал, когда в его составе еще присутствовали 12 рижских нахимовцев. Мичман очень удивился, когда команда быстро и ловко поставила две мачты и подняла паруса, и спросил, откуда такие умельцы. Когда я рассказал ему, что мы нахимовцы и шесть лет ходили под парусами на разных судах, то мичман приказал сесть на руль, а сам расположился отдохнуть на сланях. В течение четырех часов мы катали новобранцев под парусом, и в конце пришли на водную станцию в Стрелецкой бухте. Позже я имел возможность неоднократно убедиться, что самое правильное обучение будущих офицеров парусному делу и другим необходимым флотским премудростям было в рижском нахимовском у Безпальчева. А сравнивать мне было с чем: ленинградское нахимовское, Севастопольское и Калининградское высшие училища, и служба на Каспии. Большинство офицеров не умели, а некоторые и боялись по разным причинам выходить на шлюпке под парусом со своими матросами. Абсолютное большинство курсантов, с которыми я оканчивал училище, не умели вязать морские узлы и пользоваться флажным семафором. Такую же картину я наблюдал и среди офицеров. В Интернете мне приходилось читать домыслы какого-то автора, утверждавшего, что Безпальчев в Рижском нахимовском готовил барчуков и белоручек. Считаю своим долгом полностью не согласиться с мнением этого бессовестного вруна. Из пострадавших в войну пацанов, и часто хулиганов, капитан первого ранга Безпальчев воспитывал достойных людей, как он это понимал и умел, а умел и понимал он многое. Он неоднократно внушал нам, что знания основных положений Уставов поможет нам в дальнейшей службе, и позже – в воспитании подчиненных. Эти внушения большинство из нас старательно мотало на ус. Тех, кто пренебрегал этим советам, дополнительно учил боцман мичман Гуляев. Правда мичман делал акцент на Корабельном Уставе, и учил, что каждый нормальный морской офицер должен знать Корабельный Устав, как «Отче наш...». Старания этих двух незаурядных педагогов не пропали даром, и часто выручали нас в годы службы.

Начинался новый учебный год в новом училище. Начальником нашего штурманского факультета был Герой Советского Союза (героя получил в войну, будучи капитан-лейтенантом) капитан 2 ранга Великий. По заведенным порядкам, командирами взводов и отделений первого курса становились курсанты выпускного четвертого курса. Очевидно, здесь закладывались азы «дедовщины» в среде будущих офицеров, хотя и не все этим злоупотребляли. Командиром моего отделения был нормальный курсант, а вот командир взвода  оказался из любителей поизмываться над подчиненными, и служба мне медом не казалась. Заставить меня пресмыкаться перед ним он не смог при всем его желании. Наряды он мне отпускал не жалея. Особенно ему нравилось заставлять меня драить ротный гальюн (туалет), когда он заступал дежурным по роте или факультету. Возражать было бесполезно. Когда рота отходила ко сну, я  опрокидывал на кафельный пол два обреза (таза) воды и старательно наводил порядок. Мой садист, заступив дежурным по роте или факультету, имел право лечь спать через полтора часа после общего отбоя. За это время он раза три – четыре браковал мою работу, и я безропотно выливал два таза воды на кафельный пол туалета. Перед тем, как идти спать, он оценивал мою работу на удовлетворительно и разрешал мне по завершению идти спать. Тут он конечно ошибался. После его ухода я садился на подоконник и засекал время на час или два. Когда моего садиста навещали сладкие сны, я будил его, докладывал, что его приказание выполнено, и я прошу принять мою работу. Не могу дословно воспроизвести его слова, но очень скоро драить гальюн я перестал. А вскоре мой взводный, благодаря моей воспитательной работе, вообще перестал давать мне лишние наряды, и у нас началась нормальная служба.
 
Вообще «воспитательных» приемчиков было много. Один из них мне особенно запомнился. Мой комвзвода рядом с ботинками у ножки кровати ставил удобные тапочки, в которых он бежал умываться за час перед общей побудкой. Ночью тапочки прокалывались шилом и прикручивались к полу шурупами. Утром дневальный заранее будил всех командиров и мой садист, спросонья, сунув ноги в тапочки, хлопался носом в паркетный пол. Вскоре он понял, что ломать характеры дело хлопотное, а все мы будем офицерами. Эту задачку мы и решали общими усилиями, как могли.
 
В конце октября 27 числа капитан Гуськов построил роту и скомандовал нахимовцам выйти из строя, и остаться дневальными и дежурными по роте. Дальше воспоминания идут со слов моего друга Бори Сиротина. Рота двинулась в Стрелецкую бухту, где была посажена на буксир, который должен был доставить  молодых курсантов на легкий (бывший итальянский) крейсер «Керчь» для короткого ознакомления с корабельной службой. Прохождение в Севастопольской бухте мимо боевых кораблей мероприятие торжественное и красивое. Курсанты не уставали ворочать головами по сторонам. Капитан буксира подогнал свое судно к трапу крейсера «Керчь» по левому борту, чем вызвал гнев вахтенного офицера, который кричал, что это адмиральский трап и буксиру надо перейти на правый борт. Капитан буксира игнорировал команды вахтенного офицера и выгрузил курсантов. На палубе оробевших курсантов встречали командир и замполит корабля. Командир крейсера приветствовал курсантов и пошутил, что их первый заход на борт военного корабля по адмиральскому трапу – это хороший знак, и быть им всем со временем адмиралами. Ни один из нашего выпуска, похоже, так и не стал  адмиралом. После командира обучением морской корабельной службе стали заниматься старшины.

Роту разместили в носовом кубрике, где мы должны были провести ночь в подвесных койках. Дело это не совсем простое. К каждому взводу приставили усатого старшину, который начал обучать курсантов необходимым флотским премудростям. Осваивались три упражнения: 1 – как влезть в подвесную койку,;2 – как вылезти из нее без травм; 3 – как увязать пробковый матрац и подушку в аккуратный тюк длиной не более одного метра. На палубе кубрика стоял рундук, в который должны были поместиться три тюка. На рундуке спал счастливчик. Над каждым рундуком в два яруса размещались две подвесные койки похожие на гамаки. Процедуру залезть в подвесные койки освоили относительно быстро, а слезть, и не упасть на палубу, было сложнее. Почти вся команда крейсера дружно хохотала над нашими попытками. Только отбой прервал бесплатное представление для команды крейсера. Многие курсанты даже не ходили ночью в туалет, чтобы не грохнуться в темноте с койки. Но к отбою система вылезания была освоена тройками по следующей схеме. На рундуке спал Витя Белов, на первом ярусе спал Саня Сидоркин, на втором – Боря Сиротин. Первым вставал Белов и с рундука помогал вылезти Сидоркину. Потом они вдвоем с рундука вынимали из койки Сиротина. Утром 28 октября на крейсере сыграли побудку, и опять толпа матросов собралась в носовой кубрик смотреть «цирк», но на этот раз большого удовольствия они не получили. Дальше состоялось торжественное построение на подъем Флага и Гюйса. Позже сыграли команду «Корабль к бою и походу изготовить». Крейсер покинул свою стоянку и вышел в море. Поход проходил вдоль берегов Крыма. Вначале нами осваивались нижние помещения крейсера и только на траверзе Ялты пошли экскурсии на верхней палубе. У торпедного аппарата старшина экскурсовод спросил, у кого есть вопросы. Отличился курсант Стецюренко, который спросил, как торпеда стреляет по самолетам, чем очень насмешил старшину. У 37-мм зенитного автомата матрос делал приборку, и попросил курсантов отодвинуть автомат, чтобы прибрать под ним. Расторопный Саня Кубицкий схватился за станину и позвал всех помочь ему. Все расхохотались. На траверзе Алушты легли на обратный курс и после обеда все курсанты вольно шлялись по кораблю. Около 17 часов на траверзе мыса Херсонес легли в дрейф, чтобы пропустить в Севастополь флагман ЧФ линкор (тоже бывший итальянский) «Новороссийск», который возвращался в базу после артиллерийских стрельб. В Севастополь «Керчь» заходила уже в темноте, и прошла мимо впечатляющей громады «Новороссийска», который стоял на бочках у морского госпиталя. «Керчь» встала на бочку за сухим доком, и курсанты решили хорошенько рассмотреть флагман Черноморского флота утром. Никто не мог предположить, что этот боевой корабль нам больше не удастся увидеть никогда.

Подводный взрыв в носовой части линкора произошел в 1 час 30 минут 29 октября 1955 года. Судя по огромной пробоине, взрыв был страшной силы, но наши курсанты на «Керчи» его не слышали. В 5 часов утра они собрались на баке и могли наблюдать огромное днище перевернувшегося корабля, который почти 3 часа после взрыва находился на плаву. После завтрака к трапу правого борта подошел буксир и доставил курсантов нашей роты в Стрелецкую бухту. Длительное время трагическая гибель линкора и сотен моряков замалчивалась командованием Флота и руководством страны. Все это оказывало самое неблагоприятное влияние на состояние и поведение матросов и офицеров Черноморского флота. Тяжело переживали эту трагедию и жители Севастополя.

К моменту взрыва командир линкора находился в отпуске. Его обязанности исполнял старпом кап. 2 ранга Хуршудов, который вечером 28 октября сошел на берег, оставив старшим на корабле старпома кап. 3 ранга Сербулова. После взрыва линкор приобрел дифферент на нос, который все время увеличивался. Сербулов, выполняя распоряжение зам. нач-ка штаба флота кап. 1 ранга Овчарова, начал буксировку корабля кормой к берегу. Выполнению этого разумного мероприятия помешали славные адмиралы. К этому времени на борт тонущего корабля прибыла команда высших начальников ЧФ: командующий ЧФ вице-адмирал В.А.Пархоменко, нач. штаба ЧФ вице-адмирал С.Е.Чурсин, член военного Совета вице-адмирал Н.М.Кулаков, исполняющий обязанности командующего эскадрой контр-адмирал Н.И.Никольский, а также начальники особого отдела и прокуратуры. Перед этими специалистами стояли две задачи: 1 – спасать линкор (а значит свои шкуры и должности), 2 – провести немедленную эвакуацию не занятого в работах личного состава. Специалисты стали решать первую задачу. Вице-адмирал Пархоменко приостановил начатую буксировку и решил вести борьбу за живучесть корабля, который тонул. Когда Пархоменко понял бессмысленность своей затеи и отдал приказ о возобновлении буксировки, корабль уже прочно сидел носовой частью на грунте. Все это время на юте толпились около тысячи не занятых в спасательных работах моряков, которым не давали команды на эвакуацию. В результате более 600 моряков погибло, а около 200 было ранено и покалечено.

В годы войны пренебрежением к жизни подчиненных в большой степени отличались действия адмирала Трибуца на Балтике и адмирала Октябрьского (Иванова) на Черном море. Они не ценили личный состав, и пытались в первую очередь спасать корабли, за гибель которых они могли иметь личные неприятности от Сталина. В Севастополе в 1955 г. даже траурные мероприятия не были должным образом проведены. Приближалась дата 7 ноября, город собирался посетить Хрущев, и никто не решился отменить празднование и парад. В результате гибели «Новороссийска» был снят с должности адмирал В.А.Пархоменко. Чуть раньше Хрущев снял с должности и понизил в звании адмирала Флота и Главкома ВМФ СССР Н.Г.Кузнецова, поставив на его место адмирала Горшкова, который в течение 1954 – 1955 годов катал по Черному морю знатных иностранных гостей нашей страны. Н.Г.Кузнецов имел свои взгляды на перспективы развития и строительства флота после войны, которые расходились с взглядами Хрущева. «Большой стратег» Никита Сергеевич считал, что ракета, пущенная с подводной лодки (или даже с катера), способна поразить любой большой военный корабль. И поэтому, в силу своей уязвимости, большие корабли стране и флоту СССР не нужны. Имеющий свое мнение и отстаивающий свои взгляды Кузнецов, очень не нравился Хрущеву в отличие от покладистого Горшкова.
 
А в славном ЧВВМУ им. П.С.Нахимова жизнь шла своим чередом, все курсанты занимались учебой и обсуждали разные слухи по поводу гибели линкора «Новороссийск». Выводы официальной правительственной комиссии нас не убеждали. Еще меньше они убеждали корабельный состав Черноморского флота. Принимаемые меры командованием флота нам не были известны. Для курсантов  зам. нач-ка училища по строевой части кап. 1 ранга Хулга устроил зрелище под названием «открытый ринг». Бокс ему нравился, и он носил титул почетного судьи. Попутно он решил выяснить способности роты нового набора, а старшекурсники решили принародно набить морды курсантам нового набора. От нашей роты 1 курса удачно выступали на открытом ринге Гена Хазанжиев и бывший нормальный севастопольский хулиган и мой большой друг Боря Сиротин. В противники ему попался разрядник с 4 курса, который хотел перед всем училищем уничтожить жалкого первокурсника. Он недооценил, что Боря Сиротин был не только нормальный хулиган, но и занимался боксом в спорт. обществе ЧФ у Михаила Макеева. К большому огорчению четверокурсника, бой он Сиротину проиграл, а у нас в роте, благодаря победам Бори Сиротина и Гены Хазанжиева, стала формироваться довольно серьезная  команда боксеров. Помимо бокса приходилось осваивать и другие дисциплины.

Мне запомнился замечательный преподаватель по высшей математике Сагомонян. Майор медицинской службы Селиванов читал курс оказания первой медицинской помощи на поле боя. По началу к этой дисциплине я, как и большинство курсантов, относился без должного уважения и читал художественную литературу на задней парте. В какой-то момент майор Селиванов вызвал меня к столу и предложил сделать повязку на груди курсанта, условно получившего сквозное ранение. Смотреть на эту повязку даже мне было противно. Майор Селиванов, похоже, для меня лично рассказал, что 60 процентов погибших в первый год войны на юге, погибли из-за неграмотно и несвоевременно оказанной медицинской помощи. На следующем занятии я сидел за первым столом с открытым ртом и все внимательно слушал. На сегодняшний день среди своих друзей я с гордостью ношу неофициальное звание «боевого санитара». Могу сделать себе и другим сложный укол, а повязки делаю так, что медсестры могут отдыхать. Запомнился мне и преподаватель химии (звание и фамилию, к сожалению, не запомнил), курс которого включал в основном БОВ (боевые отравляющие вещества). С химией у меня с детства были нелады, и моя учительница в нахимовском просто мучилась со мной, и мне было ее откровенно жаль. В высшем училище офицер мучиться со мной не собирался, и после первого вызова к доске я получил свою двойку. Далее, когда мы перешли к лабораторному получению БОВ, на перемене я самостоятельно приготовил вариант боевого отравляющего вещества и класс целый час не мог заниматься в этом помещении. Я получил заслуженный кол, но на преподавателя был совершенно не в обиде. Он был большой оригинал с развитым чувством юмора. Не оценил этого только мой командир роты капитан Гуськов. Ему нужны были положительные показатели учебы по всем дисциплинам у всех курсантов, и он упрашивал моего химика вызвать меня еще раз. Химик меня вызвал, поставил двойку и перед всем классом сказал, что он ставит мне оценку по сумме двух попыток, и поставил тройку. Все были очень довольны, включая моего преподавателя по химии. Справедливости ради надо отметить, что по всем остальным дисциплинам учился я вполне прилично, как и все нахимовцы. Причина и в том, что основная масса курсантов привыкла делать уроки в спокойной домашней обстановке, а в училищном классе одновременно гудят более двадцати человек и привыкаешь к этому не сразу. Тем более, что люди в роте подобрались самые разные. Большая часть новобранцев, желающих стать морскими офицерами, была набрана в Крыму и на Украине. Были представители и других районов страны. Игорь Пелинский из Белоруссии. Один из моих лучших друзей Ромик Панченко школьные годы провел в городе Львове, где его отец военный медик после войны получил очень хорошую квартиру. Солнечную Грузию представляли Вахтанг Зедгенидзе и тбилисский нахимовец Вадик Бородулин. Своеобразный город Одессу представлял, очевидно, потомок иностранцев Коля Фонгельген.
 
В занятиях совсем незаметно прошел старый год и наступил новый 1956. Для нас нахимовцев было очень необычно, что нет снега. Но елка в зале была и танцы с приглашенными девушками тоже. Никто из нас и представить себе не мог, что принесет в наши судьбы этот 1956 год, но жизнь показывала, что даже простые люди в силу разных обстоятельств могут быть причастны к большим событиям. Для нас курсантов это были гибель «Новороссийска» и опала адмирала Н.Г.Кузнецова. Позже, когда стала доступной часть государственной информации и немного развилась способность к самостоятельному анализу событий, оказалось, что мы жили в эпоху больших событий и больших перемен. И в какой-то мере были к этому причастны. Еще в нахимовском мы гордились тем, что страна, благодаря стараниям советских ученых (много позже узнали, что использовались и старания нашей разведки и организаторские усилия Л.П.Берия), сумела изготовить свою атомную бомбу и смогла конкурировать с США.Весной 1953 года СССР получил приглашение прислать военный корабль на празднование коронации Елизаветы Виндзорской. Решено было послать новый послевоенной постройки крейсер "Свердлов" проекта 68-бис. Таких крейсеровпо программе утвержденной еще Сталиным было построено 14 единиц. В отличие от КР "Киров" корпус нового крейсера был цельносварной водоизмещением около 17 тысяч тонн. Длина корпуса 210 м.;ширина 23 м.; осадка 7,3 м. Скорость 32 узла. Вооружение четыре трехорудийные башни, 12 орудий калибром 152 мм. Командиром корабля был назначен капитан 1-го ранга Олимпий Иванович Рудаков (возраст 39 лет, рост 1,9 м.), который после похода в Англию стал известен на всю страну. Три месяца экипаж усиленно тренировался и 7 июня крейсер без помощи лоцмана влетел на рейд Портсмута, где стояли 250 английских судов и более 20 иностранных кораблей.Выучку экипажа высоко оценили чины английского Адмиралтейства, а мастерство и лихость командира оценила и английская королева. Все эти люди и понятия не имели, что в ноябре 1942 года во время сильнейшего шторма у эсминца, на котором помощником служил Рудаков, оторвало корму и погибло 32 человека. Решением суда, который подписал Главком Кузнецов, большая часть офицеров корабля попала в штрафбат. Воевал Рудаков на Карельском фронте и по ходатайству командующего СФ адмирала Головко был возвращен на флот. Войну закончил командиром ЭМ "Доблестный" в звании каптри, имея 6 боевых орденов. Такой командир был на КР "Свердлов". Первый вальс на торжествах королева подарила Рудакову. Он же из ее рук первым получил памятную медаль по случаю коронации. По возвращению в Союз Рудаков получил звание контр-адмирал и орден боевого Красного Знамени.   Через год после американцев 12 августа 1953 года СССР на полигоне в Семипалатинске испытал и свою водородную бомбу, но это уже после смерти Сталина, за «наследство» которого в Кремле развернулась малоизвестная нам в то время жестокая битва за власть между Берия и Хрущевым. Хрущев оказался более расторопным и по его команде был застрелен Берия. Победил сильнейший, вернее хитрейший, и мы начали изучать новую историю страны. Время было непонятное, но интересное. Мы, как простые люди, вдруг оказывались причастны к масштабным событиям страны и мира. Радея о народе, Н.С.Хрущев с участием Брежнева в 1954 году начал поднимать Целину, да так удачно, что через год-два в столовых можно было есть хлеб бесплатно, и нас курсантов это тоже касалось. После этого решил Хрущев дать своему народу помимо хлеба еще и зрелищ. В феврале 1956 года он провел знаменитый (закрытый) XX съезд КПСС, на котором выступил с резкой критикой И.В.Сталина и его зверств. Участники съезда поделились информацией с соседями, и советский народ был в шоке, включая и нас курсантов. В шоке был не только советский народ, но и заграница. В конце 1956 года произошли волнения в Польше, восстание в Венгрии. Были крепко испорчены отношения с Китаем, Албанией и другими странами. Сразу после XX съезда Хрущев снова отправился в Англию на крейсере «Орджоникидзе». Советские моряки снова показали отличную морскую выучку и попутно утопили знаменитого английского подводника – диверсанта капитана 3 ранга Лайонела Креббса (по слухам он был в определенной степени причастен и к гибели линкора «Новороссийск» в октябре 1955 года).
 
В такой обстановке мы курсанты штурманского факультета ЧВВМУ им. П.С.Нахимова летом 1956 года заканчивали первый курс, и не догадывались о своей дальнейшей судьбе. В июле нас, вместо практики на кораблях флота, отправили в отпуск. По возвращению почти весь август мы занимались бестолковыми работами: мели, скребли территорию, закапывали канавы. Наконец 25 августа в 16 часов нас доставили на вокзал, где погрузили в три товарных вагона с построенными нарами. Нас провожал училищный оркестр и родители некоторых курсантов. Состав двигался медленно и останавливался на безлюдных полустанках, где мы принимали пищу и дружно бегали по окрестностям, которые выполняли роль туалетов. На третий день 28 августа поздно вечером состав прибыл в город Калининград. На вокзале нас ждала колона автомашин, которые доставили нас в БВВМУ.  Поездка по ночному городу произвела на нас сильное впечатление. Было ощущение, что война в этом городе еще не закончилась. Вокруг стояли остовы разрушенных домов. Утром оказалось, что здания училища (бывшие казармы войск СС) очень неплохо сохранились, возможно потому, что находились на окраине города. Да и сам город при дневном свете смотрелся не так мрачно. В училище был свой штурманский факультет, который возглавлял кап. 2 ранга  Иван Иваныч Блик, который сыграл очень нехорошую роль в моей судьбе и судьбе моего друга Ромы Панченко.  На втором курсе оказалось две роты штурманов. У калининградцев ротой командовал бравый каплей Саня Покровский, а нам севастопольцам достался тихий кап. 3 ранга  В.В.Данилов, который  получил кличку «Шарик». Вскоре, очевидно не без участия нового Главкома Горшкова, к нам добавились и курсанты-штурмана из бакинского ВВМУ имени Кирова. Флот, как и все вооруженные силы страны, делал акцент на подготовку ракетчиков. Как оказалось впоследствии, одновременный выпуск трех рот штурманов был перебором. Столько кораблей для новых штурманов у Горшкова не было. Решили делать ракетчиков и из части штурманов, и для этого среди нас проводилась крутая и продуманная агитация. Но это было потом, а пока с 1 сентября мы начали учебу на 2 курсе нового училища.

Зам. начальника училища по строевой части кап. 1 ранга Прусаков Б.И. оказался тоже большим поклонником бокса. На открытый ринг наша рота выставила целую команду боксеров во главе с ассами Борей Сиротиным и Геной Хазанжиевым, при участии Ромы Панченко, Игоря Пелинского, Коли Потапова, Коли Макеева и меня Бориса Жеглова. Наше профессиональное мастерство росло с каждым годом, а мое личное еще и благодаря стараниям калининградца Лени Мелкого (вес он имел не по фамилии тяжелый), который для отработки реакции любил проводить спарринги с легковесами. Если у меня реакции не хватало, и я не успевал увернуться, то от его удара я летел в канаты как теннисный мячик. Зато от начальника училища контр-адмирала А.И.Богдановича в разные годы я получил две грамоты за первое место по боксу в своем весе. Грамоты адмирала были не так весомы, как расположение к боксерам со стороны кап. 1 ранга Б.И.Прусакова. По его команде сборной училища по боксу предоставлялись всякие поблажки, и в том числе, походы в баню (парилку) по рабочим дням. Ежу понятно, что часть этих походов мы использовали для посещения девушек в Калининградском пединституте. На территории училища был открытый 25 метровый бассейн. Сформировалась группа энтузиастов-лентяев, которым очень не нравилось бегать утром по плацу на зарядке. С разрешения начальства и медиков этим людям разрешили утром плавать в бассейне. Часть этих энтузиастов просто стояла в шинелях за раздевалками, а часть добросовестно закалялась. Когда бассейн стал по утрам покрываться льдом, первую часть сачков выловили и отправили заниматься зарядкой, а остальные стали называться моржами и свое увлечение продлили до окончания училища. Это увлечение позволило мне позже свободно плавать в холодных горных озерах на Кавказе. Из всех преподавателей училища мне запомнился только полковник (или подполковник?) В.Ф.Белевич, который преподавал гидрометеорологию. Он не только знал блестяще свой предмет, но и умел красочно его преподнести. А еще он был известен своим джентльменским поступком. Как-то в магазине он стоял в очереди за курсантом Борей Сиротиным, который покупал две бутылки водки. Водку Белевич изъял, но вернул курсанту деньги. Слушать лекции этого преподавателя было одно удовольствие. Как красиво он рассказывал о форме и названии разных облаков! А еще он учил нас определять предстоящую погоду по внешним признакам. Эти знания я часто использовал во время своей службы на Каспии, где официальный прогноз погоды из Москвы, принятый по радио, часто не соответствовал реальной погоде. Заканчивался первый учебный семестр в новом училище. В октябре 1956  на Черном море, которое мы покинули, Хрущев показывал Тито стрельбу крылатой ракетой с хорошо знакомого нам мыса Фиолент, а в начале декабря мы узнали о высадке на Кубе революционера Фиделя Кастро. События эти горячо обсуждалось в кругу моих друзей.

Постепенно подошел новый 1957 год. Курсантов отпускали на неделю на зимние каникулы, если дорога к родителям занимала меньше суток езды поездом. А народ в нашей роте был в основном севастопольский, и мне пришлось просить начальство отпустить моих друзей в Ригу. Моя многострадальная мама была человеком душевным и неизлечимой оптимисткой (часть этой «болезни», очевидно по наследству, передалась и мне). Кроме того, она была отличной портнихой, которая обшивала своих многочисленных подруг и знакомых по самой низкой цене в Риге. Поехали со мной хорошие друзья: Сиротин, Панченко, Потапов, Сидоркин, Бородулин. Был еще Эдик Зейферт, игру которого на скрипке я с удовольствием слушал на 1 курсе в Севастополе.  Мама, привыкшая к моим друзьям из нахимовского училища, стойко встретила появление целого отделения молодых курсантов. Разместились спать в двух комнатах, в основном на полу. Утром два человека с рюкзаками под руководством мамы пошли на рынок за простыми продуктами. После завтрака я обошел в доме родственников и знакомых и раздобыл для ребят гражданскую одежду. Некоторым даже достались галстуки. Вечером мы были на танцах в клубе под названием «Баранка». Неделя пролетела быстро, и полные впечатлений мы вернулись к учебе в Калининград.

По окончанию учебы корабельная практика проходила в порту Балтийск (у немцев он назывался Пилау) и в Таллине на тральщиках. В Балтийске мы не могли не отметить качественное обеспечение военно-морской базы, которое осталось еще от немцев. На причалы подавалась вода, тепло и электроэнергия. Очень немногие наши советские ВМБ были так хорошо оборудованы. Бригада траления, на которую мы попали в Таллине, в том году занималась боевым тралением мин, оставшихся со времен войны. Дело это непростое и даже опасное. Опасными делами занимались в это лето и высшие эшелоны власти в СССР. К 1957 году большие урожаи целины вылетели в трубу вместе с пыльными бурями. Хлеб снова пришлось закупать в Канаде. В июне 1957 года заклятые друзья Хрущева в Политбюро собрали Пленум и семью голосами против четырех потребовали отставки Хрущева. Позже этих людей назовут антипартийной группой в составе: В.М.Молотов, Г.М.Маленков, Л.М.Каганович и «примкнувший к ним» Д.Т.Шепилов. Никита Сергеевич порядком струхнул, и только вмешательство Г.К.Жукова спасло его. В «благодарность» к концу 1957 года Хрущев снял Жукова с поста Министра Обороны. То, что Хрущев гнусно обошелся с Жуковым, нас не очень удивило. Раньше в такой же манере он снял Главкома ВМФ СССР адмирала Кузнецова. Удивило и покоробило нас то, что боевые соратники Маршала Победы не только не выступили в его защиту, но некоторые и поливали его грязью вместе с Хрущевым. Офицерский корпус страны Советов гнил на глазах и, как гласила известная пословица, гнить начал с головы.
 
Наше участие в боевом тралении закончилось благополучно и часть курсантов, и я в том числе,  ненадолго вернулись в училище, чтобы потом продолжить практику на легком крейсере «Адмирал Макаров». Основная часть нашей роты, как вспоминает мой старый друг Боря Сиротин, пароходиком была доставлена из Таллина в город Кронштадт, где стоял в ремонте крейсер «А.Макаров». В порядке приобщения к флотской службе, курсанты участвовали в многочисленных корабельных работах, в том числе и чистили от сажи трубки в котлах. В большей части подобных работ бывшие нахимовцы прошли достаточную практику. Однако наиболее тяжёлых и грязных работ большинству будущих офицеров флота удалось избежать. Это погрузка угля на зиму в угольные трюмы крейсера «Аврора». К борту крейсера осенью подгонялась баржа с углем и плавкран, который своим ковшом валил уголь на палубу «Авроры». Деревянная палуба и ближайшие надстройки покрывались густым слоем угольной пыли. Настоящий ад был для тех, кто кантовал гору угля в огромном угольном бункере крейсера. Через 30 минут работы угольная пыль всех превращала в настоящих негров. В конце работы все старательно отмывались в корабельном душе. На следующий день грузчикам предоставлялся полный отдых, а угольная пыль отхаркивалась еще несколько дней.
 
На втором курсе, до наступления корабельной практики, я познакомился в пединституте с девушкой, свидание с которой я всегда ждал с нетерпением, и которая впоследствии стала моей женой. Роман наш развивался бурно, но мешала служба, а тут я снова попал в Калининград, и конечно же сбегал в самоволку. Предстоящий поход на «Макарове» препятствовал развитию наших отношений. Я решил немного продлить свое пребывание в городе, симулировал простуду и с температурой лег в санчасть.

Мне стало известно, что для штурманской практики мичман с кафедры навигации через неделю должен доставить на крейсер кучу карт, циркулей, транспортиров, линеек и прочего оборудования. С мичманом (замечательный человек) я быстро подружился и обещал через неделю помогать ему доставить все необходимое штурманское барахло в Балтийск. Это нас обоих устраивало. Конечно, всю неделю я ходил из санчасти в самоволки, но подошло время службы, и мы с мичманом отправились в Балтийск на крейсер «Макаров». На крейсере, как положено, наше прибытие было отмечено в вахтенном журнале. Мичману выделили небольшую каюту и рядом подсобку для штурманского имущества. Меня определили в носовой кубрик, куда я благополучно не прибыл, расположившись в подсобке. До вечера я читал лоции, а утром отправился на встречу со своими курсантами и начал знакомство с кораблем, благо от приборок по заведованиям, впрочем, как и от завтрака, я был избавлен. Легкий крейсер «Макаров» (у немцев он назывался «Нюрнберг») представлял собой современный времен войны корабль, не чета нашим. Он был способен в кратчайшие сроки на дизелях 12 узловым ходом выйти из гавани по фарватерам. За это время поднимались пары в котлах и крейсер на основных двигателях (турбинах) мог идти полным ходом. Помимо орудий главного калибра, по бортам у него стояли универсальные 88-мм орудия, спаренные в башнях, имевших гиростабилизацию. Наш легкий крейсер «Киров» подобными ТТД не обладал. Обедал и ужинал я на разных бачках, где ели с матросами и наши курсанты. Единственное от чего я себя не освобождал, это штурманские вахты. Так постепенно мы вышли в Северное море, дошли до определенной северной широты, которая давала право на получение значка «За дальний поход», и повернули обратно. Из Балтийска мы вернулись в Калининград.
 
Моя любимая девушка после учебы уехала на каникулы в Литву к своей маме. В отпуск в Ригу собирался отправиться и я, но мои планы изменились под влиянием азартного и увлекающегося друга Жоры Самолиса. Правительство СССР уже два года готовило в Москве международное шоу для пропаганды успехов страны Советов под названием «международный фестиваль молодежи и студентов». Жора Самолис быстро и без труда убедил меня, что такое событие мы пропустить не можем. Шестой Международный фестиваль молодежи и студентов с большой помпой открылся в Москве 28 июля 1957 года. На фестиваль собралось 34000 гостей из 131 страны мира, а мы с Жорой находились в Калининграде. Проблема заключалась в том, что в столице вся неблагонадежная публика была выдворена за 101 километр, а билеты в Москву кому попало не продавались. Военный совет решил, что у нас на вооружении есть форма курсантов ВВМУ, молодой задор и страстное желание попасть на фестиваль. К тому же у меня с нахимовских времен имелся набор ключей проводника. Атаку поезда Калининград – Москва решили проводить с разных вагонов. Я выбрал полную женщину с большим количеством чемоданов, которые мне пришлось заносить в несколько приемов. Проводница благосклонно отнеслась к курсанту, провожающему женщину с большим багажом. В купе я объяснил женщине, что я не совсем провожающий, а  хотел бы доехать до Москвы на багажной полочке в ее купе. Разрешение со смехом было получено, и я в коридоре соседнего вагона передал ключи Жоре Самолису. До Москвы мы оба добрались благополучно, только форма была несколько мятой и не очень чистой. Перед самой Москвой мы срезали погоны, чтобы не попасться военному патрулю, и спрятали в чемоданы свои бескозырки. В таком виде мы стали похожи на курсантов гражданской мореходки. Разместились на жительство мы в общаге какого-то учебного заведения, где сердобольная женщина-комендант, выслушав нашу разукрашенную одиссею, разрешила нам спать в ленкомнате на подшивках газет. В Москве проживала в однокомнатной квартире с двумя дочками мать моего друга Юры Терешкина, с которым мы вместе учились в рижском нахимовском. Юра в это время служил на флоте, но дома в отпуске был его младший брат Вадим, который учился в ленинградском нахимовском училище. Вадима мы с Жорой использовали, как проводника по Москве. Время, проведенное на фестивале, было интересным и насыщенным. Знание английского, полученное в рижском нахимовском, позволяло мне довольно свободно общаться с представителями разных стран. Девушка англичанка как-то попросила показать ей дорогу до английского посольства. В разговоре выяснилось, что ее папа капитан может позволить себе оплатить учебу в университете только одной из двух своих дочерей. Нас это очень удивило. Надо отметить, что разговаривать с настоящими англичанами было сложнее, чем, например, с индусами или киприотами. Как-то на ВДНХ мы заметили молодого человека в окружении красивых и веселых московских девушек. Оказалось, что это парень из Кипра, и он пытался наладить общение с девушками на английском. Переводила случайная молодая женщина, и общение шло с трудом. Мы постарались оказать свою помощь. Через некоторое время киприот сказал, что мой перевод лучше, а женщина при этом критиковала мой английский. Лихие московские девушки высказали предположение, что женщина является учительницей английского, чем ввели ее в сильное смущение, и она вынуждена была покинуть компанию. Дальше мы втроем водили киприота по Москве. В культурной программе было и посещение Третьяковской галереи. В нахимовском обучение английскому шло с некоторым морским уклоном, поэтому из-за недостаточного словарного запаса объяснять содержание разных картин мне было сложновато. Особенно трудно было описывать картину Иванова «Явление Христа народу». Я старательно морщил лоб, пока киприот почти на русском закричал «Езус Христос!». Больше переводить и не надо было. Экскурсию мы закончили и пошли дальше по Москве. Со временем захотели перекусить, и мы зашли в маленькую забегаловку, где все круглые высокие мраморные столики были облеплены местными завсегдатаями. Мне удалось объяснить пожилой уборщице этого кофеюшника, что с нами представитель иностранной делегации, и она очень оперативно освободила один из столиков. Заказали бутерброды и графинчик водочки, из которого были налиты четыре довольно емкие рюмки. Киприот начал говорить, что он слышал, что русская водка очень крепкая. Я объяснил ему, что это национальный русский напиток и его пьют у нас даже дети, и показал на Вадима. Под тост «За мир и дружбу» юный нахимовец бодро опрокинул в себя свою рюмку. Мы с Жорой последовали его примеру. Наш киприот решил не отставать от нас, но осилил только пол-рюмки, и из глаз его потекли слезы. Постепенно дело и у него наладилось, и мир с дружбой значительно окрепли.

Встреч с гостями фестиваля было много, и все они были интересными и очень душевными. Повстречали мы как-то молодую супружескую пару из Финляндии. С ними говорить по-английски было легко и просто. Легко и непринужденно было и пить «За мир и дружбу», все-таки финны. А когда они предложили обменяться адресами, то пришлось дать адрес мамы в Риге, т.к. наши замполиты старательно оберегали нас от контактов с иностранцами. Впечатлений от этих встреч оказалась масса и по возвращению в училище, после отпуска, мы делились ими долгое время со своими друзьями. Жора Самолис своими впечатлениями решил делиться не только с курсантами, но и писать заметки в местную военную газету «Страж Балтики». Позже это его увлечение окончательно определило его судьбу. Еще в училище Жора начинает собирать материалы о биографии знаменитого лейтенанта Шмидта, о котором позже он выпустит книгу. Увлекающийся максималист Жора всегда готов был обсуждать любые интересные проблемы вплоть до мировых. Беседовать и спорить с ним было интересно. В конце года мы узнали, что командиром бывшего нашего ЧВВМУ им. П.С.Нахимова назначен, бывший командующий ЧФ и руководитель обороны Севастополя в годы войны, адмирал Октябрьский (Иванов). Эта новость живо обсуждалась среди нас, и мы горячо сочувствовали курсантам этого училища, считая, что образцом для подражания будущим офицерам флота этот начальник вряд ли может быть.

Мы перешли на 3-й курс, и наше обучение стало ближе к делу, которому мы себя посвятили. На кафедре артиллерии нас учили руководить стрельбой орудия 90-К, которое давно устарело. На кафедре минно-торпедного оружия мы выходили в учебную атаку подводной лодки по эхо-сигналу гидроакустика. На этой кафедре преподавал интересный офицер армянин по фамилии Бабаян. Про него ходила присказка – самый хитрый из армян Минреп Торпедыч Бабаян. В целом офицеры-преподаватели свое дело знали и старательно передавали свои знания нам. Конечно, в первом приближении штурману эти знания вроде и не нужны, но если хочешь стать адмиралом, то нужно знать все. Помимо учебы мы регулярно посещали танцы в пединституте. Так незаметно закончился 1957 год.  Весной 1958 состоялось первенство училища по боксу, на котором очень удачно выступили севастопольские курсанты. Мне тоже досталась грамота начальника училища контр-адмирала Богдановича за первое место в легком весе. Летом 1958-го большая часть моих друзей проходила практику в г. Балтийске на эсминцах. Это были новые современные корабли, и мы старались серьезно их осваивать. Для меня память не оставила названия моего эсминца, а наш курсант Володя Пономаренко запомнил, что он проходил практику вместе с курсантом Абрамушкиным на ЭМ «Неустрашимый». Через 50 лет два полковника в запасе свою практику на эсминце «Неустрашимый» вспоминали по-разному. Оба помнят, что этот эсминец в компании с крейсером совершил поход в Североморск, но один утверждает, что возвращались обратно на кораблях, а второй уверен, что в училище возвращались поездом через Ленинград. Это еще раз убедило меня, что для памяти нужно все записывать. Это нужно для себя, своих друзей по училищу и главное – для детей и внуков. Мой эсминец в дальние походы не ходил, но служба на нем шла, как положено. Как-то готовились к стрельбам главного калибра. Штурман, чтобы я не мешался под ногами, отправил меня на ЗШП (запасной штурманский пост). Подготовка к стрельбам шла долго, и я решил прикорнуть на брезентах под штурманским столом. Курсантский сон крепок, а мой в те годы был просто непробудным. Орудия калибра 130- мм. отстрелялись, но меня не разбудили. Когда я проснулся, то увидел, что металлический абажур настольный лампы от выстрелов глубоко врезался в линолеум стола. Похожий казус случился со мной и зимой на 2 курсе, чему свидетелями была вся рота. Сыграли подъем. Все вскочили, бегают, шумят, а я сплю. Шутники вместе с койкой вынесли меня в оружейную комнату и отправились на зарядку. Прибежали с зарядки – я сплю. Тут шутники очень сильно расстроились, тем более, что им пришлось помогать мне нести койку обратно в роту.
 
Формальный переход на выпускной 4 курс состоялся осенью 1958 года после возвращения из отпусков. Многим были присвоены звания старшин первой и второй статьи с назначением командирами взводов и отделений не только нашей роты, но и младшего курса. Гена Хазанжиев был назначен старшиной нашей выпускной роты. Курсантам выпускникам были выданы палаши, с которыми мы ходили в увольнение и участвовали в первомайском параде. Если мы шли на танцы в пединститут, то палаши были сплошной обузой. Надо было найти комнату в общежитии у надежных девушек, которым мы оставляли холодное оружие, т.к. оно очень мешало танцевать, и не только, во время подготовки к параду неосторожный  курсант Катилов чуть не отхватил свое ухо.
Главным занятием, конечно, была учеба, хотя на 4 курсе она не была очень обременительной. По некоторым дисциплинам, таким например, как тактика ВМС, были заведены специальные секретные тетради, которые выдавались специально назначенными секретчиками только на время лекций. Секретность дело хорошее, чтобы враг ничего не знал о нашем оружии, но в это же время ходили слухи, что все тактико-технические данные (ТТД) наших кораблей доступны для английских курсантов в специальной открытой литературе. Запомнить все ТТД было практически невозможно, но выход всегда находился. Когда  подобные экзамены сдавал наш класс, то дежурным по классу мы всегда ставили лихого авантюриста Рому Панченко, и он с удовольствием и мастерством исполнял эту обязанность. Он должен был следить за чистотой и порядком. Обеспечивать графин с водой (которую иногда удавалось подменить пивом) и чистыми стаканами на столе у преподавателя. Следить, чтобы у готовящихся за столами курсантов была чистая бумага и карандаши. Стирать с доски после ответа очередного курсанта и вызывать следующего. Бумагу Панченко приносил курсантам чистую, а карандаши с наколками, которые содержали ответы по билету ТТД. Были и другие маленькие хитрости по преодолению экзаменационных трудностей. За плохую  учебу с 4 курса не отчисляли.

Приближался Новый 1959 год. Командование училища разрешило группе художников-энтузиастов вместо вечерней прогулки готовить памятные персональные альбомы для лейтенантов флота восьмого выпуска БВВМУ. В состав этой редколлегии вошли Ратмир Давыдов, Альберт Логвинов, Валентин Нога, Жора Самолис, Вадик Литвиненко, Стас Кондратьев. Сейчас, заглядывая в этот альбом, приятно вспомнить строки из песни «когда мы были молодыми». Молодость беспечна, и мы часто попадали в ситуации, которых хотелось бы избежать.. Количество самоволок к любимым девушкам с приближением весны резко увеличилось. Случилось так, что в начале апреля я был пойман командиром роты при возвращении из самоволки, и получил от него пять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. За все в жизни надо платить. Сопровождал меня на гауптвахту старшина нашей роты Гена Хазанжиев. На мне была рабочая одежда, шинель без ремня и рабочие ботинки, или как мы их называли – «гады». Гена, сопровождая арестованного, был при параде, в хромовых ботиночках и с оружием. В трамвае с оружием ехать было нельзя, и мы топали пешком. Днем тротуары подтаивали, а ночью покрывались ледком. «Гады» на этом льду вели себя устойчиво, а Гена Хазанжиев в хромовых ботиночках неоднократно скользил и падал. Пришлось арестованному взять конвоира под руку, и так дружненько мы дошли до комендатуры. Здесь Гена отпустил мою руку, сдал меня дежурному офицеру, а перед этим настоятельно просил меня не терять спортивную форму, т.к. скоро предстояло первенство училища по боксу. На гауптвахте я убедился, что армейский завтрак кардинально отличался от флотского. На первое давалась каша с селедкой, на второе – чай. К такому завтраку я не привык, и пошел со всеми арестованными строиться для развода на работы. На обед всех арестованных привезли на гауптвахту. На обед были щи и каша. Ел я, как приучили в нахимовском, не очень быстро и по возможности красиво. За эту неторопливость еще в Севастополе получил прозвище «пунктатор», что в переводе означало – медлитель. Арестанты в столовой быстро справились с едой и смотрели на меня с явным неудовольствием, а потом стали роптать. Идя на поводу у недовольной толпы, разводящий сержант скомандовал: «Встать из-за стола!», а я продолжал сидеть. Назревал конфликт уже с разводящим. Толпа арестантов с интересом ожидала развязки. Сержанту я объяснил, что по Уставу на прием пищи отводится вполне определенное время, которое я еще не превысил, и прошу вызвать дежурного офицера. Ссылка на Устав (еще раз спасибо нашему бате Безпальчеву) произвела на разводящего должное впечатление, и он побежал за офицером. Толпе арестантов я предложил сесть за стол и объяснил, что травить анекдоты за общим столом интереснее, чем сидеть по камерам. Объяснение возымело действие, и толпа загудела одобрительно. Пришедшему дежурному офицеру я кратко пояснил ситуацию и, посмотрев на часы, сказал, что время вышло. Сержант развел нас по камерам и оставшиеся дни прием пищи, а точнее анекдоты и разбор работ на воле, шел по моим часам.

Спортивную форму я старался не терять, и 16 апреля за подписью начальника училища получил очередную грамоту за первое место по боксу в своем весе. Попутно выяснилось, что переносица у меня сломана, и перемещать нос можно только в правую сторону. Таковы издержки увлечения боксом. После нового года портные из ателье начали примерки на пошив лейтенантской формы. Командование училища, по распоряжению сверху, стало готовить «примерку» желающих служить в престижных и новых ракетных войсках. В качестве конфеты им обещали производство в лейтенанты сразу после сдачи экзаменов. И мытьем, и катаньем нужное количество желающих было набрано, и необходимые письменные рапорта получены.
Подробности сдачи экзаменов за второй курс очень живо описал мой друг Боря Сиротин, с некоторой корректировкой от Ромы Панченко. Перед экзаменами создавались две команды: «медвежатников» в составе курсантов Панченко и Сиротина, и «аналитиков», которых представляли Юра Прудников и Вова Чернов. Первая команда вскрывала в учебной части сейф, узнавала содержание билетов, их номера и расположение в конверте. Вторая команда изготавливала билеты на такой же бумаге, и в первоначальном порядке вкладывала их в конверты. Дальше они старались разложить свои билеты в том же порядке, как это делал экзаменатор. Потом в бой шли зубрилы-отличники, которые должны были тащить крайние билеты слева и справа. Этим подтверждалась система. А дальше дело техники, и общий результат сдачи экзаменов не менее 4,8 баллов. Такому результату радовался командир роты, а еще больше радовались мы. Разумеется, на ГОСы такая практика не распространялась,  они сдавались честно.

До 10 июня  Государственной Экзаменационной Комиссией под председательством контр-адмирала Румянцева всем были выданы дипломы об окончании училища и присвоении квалификации офицер – штурман надводного корабля. Где-то в это время с кандидатами в ракетчики начальник училища контр-адмирал Богданович проводит собрание, на котором присутствует представитель ГУК МО (главное управление кадров министерства обороны) полковник Попов. Он объявляет, что будущим ракетчикам придется сменить черную флотскую форму на общеармейскую, зеленую. Некоторые моряки впали в уныние и после собрания побежали к Богдановичу с просьбой оставить их на флоте. Начальник училища удовлетворил просьбу только одного курсанта Золотухина, который был первый в очереди. Всем остальным было отказано. Мой друг Панченко, который тоже оказался в добровольцах ракетчиках, пошел другим путем. Пригласил, как он рассказывает, с собой на дело медвежатника Сиротина (тоже кандидата в ракетчики), но тот отказался из партийных соображений. Рома Панченко легко открыл ключом сейф в кабинете командира роты Данилова, и изорвал в клочья свой рапорт. Когда Данилов обнаружил это безобразие, его чуть кондрашка не хватила. Он кричал на всю роту, что Панченко преступник, и его надо отдать под суд. Положение спас наш курсант Коля Потапов, который согласился добровольно заменить Панченко. Ракетчиков одели в лейтенантскую форму, выдали дипломы и кортики, дали три дня на сборы и отправили в отпуска по домам с условием после отпуска прибыть в Москву в ГУК МО. Штурманам спешно присвоили звания мичманов и отправили в Балтийск на корабли для прохождения стажировки перед присвоением офицерского звания. Форма новоиспеченных мичманов от курсантской и матросской отличалась только фуражкой вместо бескозырки, и широкой лычкой золотистого цвета на маленьких погонах.