Невязка гл. 18

  XVIII.  НЕВЯЗКА
                1
Немногим больше трёх с половиной месяцев прошло с того момента, когда подводная лодка вышла в океан. Всего три месяца и три недели позади, но хочется домой, к родным берегам, семьям, любимым, как будто позади целая вечность. Как надоело ежедневно видеть одни и те же лица, есть одну и ту же консервированную пищу и считать шаги, куда б ты ни шёл. Хотя куда здесь можно, собственно сходить? Да куда угодно, лишь бы не сойти с ума от ежеминутного  ощущения дежавю.  Четыре раза на день по двадцать семь шагов до кают-компании во втором отсеке, чтобы принять пищу и столько же шагов обратно. Три  раза по девятнадцать шагов до гиропоста на средней палубе, чтобы отдохнуть после вахты и столько же  обратно, чтобы вернуться на вахту. Один раз в двое суток тринадцать шагов, чтобы вымыться в душе пятого отсека во время всплытия на заряд батареи и такой же путь обратно в гиропост. Ещё несколько шагов до мест для раздумий ; вот и весь ежедневный моцион.
 Много различных событий произошло за это время, много разных испытаний пришлось преодолеть экипажу Б-224 и не всегда эти события были приятными и желанными, но подводники в большинстве своём ; народ оптимистический, а потому, что бы плохое или непредвиденное в их жизни не происходило, всегда считают, что ; это в последний раз. Вот и вчера, всплывая ночью на сеанс связи, когда все ждали распоряжение от управляющего  командного пункта на начало перехода домой и не получили его, все решили, что это безобразие случилось с ними в  последний раз. А сегодня это предположение подтвердилось.  На очередном всплытии под перископ пришло таки долгожданное распоряжение, согласно которому лодке предписывалось всплыть западнее острова Альборан и начать надводный переход  в пункт постоянного базирования. Радости было так много, а эйфория столь необъятной,  что многие подводники так и не смогли уснуть после всплытия лодки в надводное положение.
Дербенёв поднялся на мостик, чтобы покурить и заодно визуально опознать берега,  если их будет, конечно, видно. К великому сожалению никаких берегов он не обнаружил, да это и не удивительно ведь до пролива Гибралтар оставалось ещё целых двенадцать часов.
– Что, штурман, на испанское небо решил глянуть, или на остров Альборан? Поздновато  встрепенулся, звёзд ещё не видно, а остров уже уплыл в темноту.  – Чуйков пребывал в хорошем расположении духа и поэтому был разговорчив.  Дербенёв, напротив, был немногословен.
Александр пристально осмотрел небосвод. Низкая облачность застлала всё небо клочками грязной ваты, а свежий усиливающийся ветер ощущался даже в ограждении рубки.
– Погода меняется к шторму, товарищ командир, а нам завтра пролив форсировать…
– Так, днём же, штурман, и в надводном положении. Прорвёмся…
– Придётся «прорываться», деваться-то всё равно некуда. Не погружаться же заново.  – Задумчиво произнёс Александр, приподымаясь над козырьком ограждения рубки. – Что это, товарищ командир, там смотрите, прямо по курсу? – Дербенёв рукой показал командиру по направлению движения лодки.
Чуйков, доселе смотревший на штурмана, повернулся вперёд и замер от удивления. Впереди слева и справа от лодки вдруг выросли  берега, причём так отчётливо, что Дербенёв заметил огни маяков  Европа и Карифа на испанском берегу, а Чуйков обнаружил маяк Альмина на марокканском побережье. Не веря глазам своим, Дербенёв стал считать проблески огней маяков, а потом припал к пеленгатору, чтобы определить место по ним. Испанские горы просматривались настолько отчётливо, что по огонькам далёких селений можно было посчитать количество домов в них.
 – Что у вас с местом, штурман? Мы что входим в пролив Гибралтар? – взволнованно спросил командир и, не дождавшись ответа, потребовал у штурманов уточнить место лодки.
Дербенёв быстро спустился к радиометристам, но и там все пребывали в замешательстве. На экране РЛС, как по волшебству, вдруг стали отображаться берега пролива Гибралтар, причём на дистанции меньше двенадцати миль.
Получив информацию от радиометристов, полностью совпадающую с визуальной, Чуйков не удержался и переспросил у Башмакина:
– Штурмана, а не пора ли нам тревогу объявлять для прохода узкости, если визуально и на РЛС одна и та же картинка?
Башмакин метался у космического навигационного комплекса,  подстраивая его для определения места по уходящему спутнику, но почему-то произошёл сбой, и аппаратура место не определила.
 Потапков в ручном режиме «насиловал» приёмник радионавигационной системы «Dekka» высасывая из эфира еле улавливаемые сигналы, а Дербенёв в это время колдовал над приёмоиндикатором системы «Loran-C», но ни у кого толком ничего не получалось, вся аппаратура как взбесилась и показывала неизвестно, что?!
– Вы ещё живы, дети подземелья? – не успокаивался Чуйков, ; хоть кто-нибудь что-нибудь, доложит сюда, на мостик?
Первым не выдержал Потапков:
– Владимир Артемьевич, аппаратура глючит!
– А радиолокация?
 – А РЛС явно врёт, поскольку последнее место по спутникам было сорок минут назад и оно полностью совпало с расчётным местом, подтверждённым предыдущими  определениями по другим системам навигации. Не могли мы сто миль за тридцать минут пролететь. Не на самолёте же.
– Оно-то так, но как тогда прикажешь понимать то, что мы все наблюдаем?
– Не знаю, может быть, мираж или какая-то сверхпроводимость, давайте подождём немного, может нам что-то удастся высосать из эфира.
Из динамика корабельной трансляции прозвучал голос разведчика, который доложил, что в радиосетях противника чётко прослушиваются переговоры таксистов с диспетчером города Сочи. Чуйков посмотрел на Манишевича и тихонько пропел себе под нос:
– А я сошла с ума, а я сошла с ума…
– Может быть штурмана и правы, товарищ командир… – из ограждения рубки донёсся голос Картавина, поднимающегося наверх, чтобы лично убедиться в правдоподобности происходящего. – Ведь основное предназначение нашего радиолокационного комплекса ; это обеспечение автономным целеуказанием ракетного комплекса благодаря использованию явления тропосферного рассеивания сверхвысокочастотных   радиоволн.
– Ну, да, перезрелый вундеркинд, ты ещё расскажи, что и я, и все мы здесь видим огни и горы вокруг нас с использованием СВЧ радиоволн, а впрочем…– командир замолчал, потому, что горы вместе с селениями и Гибралтар вместе с маяками вдруг исчезли, так же внезапно, как и появились.
Картавин бросился вниз и уже через минуту доложил:
– Мостик, товарищ командир, на всех диапазонах РЛС пусто, нет больше берегов. 
Море Альборан ; самая западная часть Средиземного моря. Оно расположено непосредственно перед Гибралтарским проливом и достигает в длину около 400 километров, а в ширину 200 километров, характеризуется глубинами от 1000 до 2000 метров в самой восточной его части. Название моря идентично названию небольшого островка вулканического происхождения площадью около семи квадратных километров, находящемуся в этом море и происходит от испанского «albor» (рассвет, белизна, начало).
Если допустить, что море Альборан «умышленно» продемонстрировало подводникам картинку, которую они должны были увидеть только на рассвете, то можно констатировать, что оно вполне соответствует своему рассветному названию.
                2
 Двое суток бушевала стихия, показывая свой неукротимый нрав. Шторм, начавшийся в Средиземном море, только окреп с выходом лодки в Атлантический океан. Теперь во всю свою силу заклокотали «ревущие сороковые» широты.
Вода вдруг расступалась, оставляя лодку на гребне в невесомом состоянии, потом бросала её вниз, разгоняя, словно машина на американских горках, что бы утопить в своей пучине, а после того как субмарина, подобно поплавку, выныривала на поверхность, набрасывалась на неё с такой силой,  что, казалось, хотела переломить корпус пополам. И кое в чём стихия преуспела. С выходом в океан  волны сорвали любимое детище боцмана ; трап, изготовленный на ПМ-26, а вместе с ним, так невзначай,  часть лёгкого корпуса, и теперь в корме Б-224 зиял пролом размером с самосвал, как будто туда попал вражеский снаряд или даже ракета.
Все двое суток наверх никого не выпускали, и только вахтенные офицеры, сменяя друг друга, несли вахту на мостике, пристегнувшись цепями к корпусу, чтобы не быть смытыми за борт. При закрытом верхнем рубочном люке не ясно было, в каком положении находится лодка: в надводном или подводном. Шторм  валял субмарину с борта на борт, а волны с грохотом, как скорые поезда, пролетали по надстройке и сквозь неё. Очень сильной оказалась бортовая качка, что совсем не радовало штурманов. За два дня им удалось принять только три сеанса от космических спутников, а Потапкову,  визуально, через перископ, только один раз посчастливилось засечь огонь маяка Сан-Висенти.
 – Как у нас с местом? – поинтересовался Дербенёв, прибыв в штурманскую рубку на смену своего начальника.
– С местом хорошо, без места плохо…– безрадостно ответил Башмакин. – За всю вахту только один «Цикадовский» спутник выдал место и то четыре часа назад, а сейчас одни радиомаяки слышно. Вот тебе место, вот запись в журнале, расписывайся.
– А это что? – Дербенёв приложил палец к навигационному журналу в том месте, где красовалась запись, сделанная старшим штурманом об определении места командиром. – Чуйков же спит сейчас.
– Слушай, праведник, ты вахту  принимать будешь или как? – повышая тон разговора, Башмакин пристально посмотрел на Дербенёва.
– Ты не ответил на вопрос! – упорствовал Александр.
– Вам что, товарищ лейтенант, – Башмакин уподобляясь привычке старпома, перешёл на «Вы», – необходимо разъяснять требования руководящих документов, согласно которым командир периодически обязан контролировать местоположение лодки лично, причём способами, отличными от тех, которые используют штурмана?
– Но здесь зафиксирована откровенная «липа». В месте, где мы сейчас находимся, невозможно визуально наблюдать маяки мыса Рока и мыса  Сан-Висенти. До них, по меньшей мере,  50 – 60 миль.
Дербенёв развернулся от автопрокладчика и включил радиопеленгатор, чтобы определить место по радиомаякам. Терпение Башмакина заканчивалось.
– Итак: курс лодки ноль градусов, ход шесть узлов, ветер двести сорок градусов, море пять баллов… Ты принимаешь вахту или нет? – почти прокричал Башмакин.
– Принимаю, но только после того как лично определю место лодки в океане.
– Ну, товарищ… тогда я пошёл отдыхать! – махнул рукой напоследок командир штурманской боевой части и ретировался из рубки.
– Что у вас здесь за вопли? – поинтересовался Манишевич, когда старший штурман вышел из отсека.
– Да так, всё нормально. Просто Юрий Александрович половину вахты тараканов колол на карте, а вторую половину в зубах ковырялся, в результате места нет…
– Как нет, а это что? – Манишевич показал запись в навигационном журнале.
– Это, Юрий Михайлович, очковтирательство!
– Значит так, – Манишевич, также как и Башмакин перешёл на «Вы», – если вы, товарищ лейтенант, ещё раз негативно отзовётесь о своём начальнике, я для начала отстраню вас от штурманской вахты, а по возвращении домой спишу с подводной лодки! Вам ясно?
– Ясно! – промычал Дербенёв.
– А коли так, определяйте место и как можно чаще, чтобы дурные мысли в голову не лезли, – старпом вышел из рубки, но потом вернулся и, не заходя обратно, добавил со сталью в голосе: –  Не забудьте за меня определить место и записать в журнал.
Александр не ответил.
Немного повозившись с АРП-53Р , Дербенёв не смог подстроиться на радиомаяки Рока, Порту, Ла-Корунья и Сан-Висенти. Место лодки получилось не очень надёжным, а всё потому, что три из чётырёх маяков находились практически на одной линии. Но именно эти три пеленга и четвёртый отсекающий показывали с большой вероятностью, что ветром лодку сносит к португальским берегам, и сейчас она находится значительно восточнее того счислимого места, которое Дербенёв принял у Башмакина по вахте.
Дербенёв заглянул в журнал пролёта навигационных спутников. До очередного сеанса было ещё два часа. Александр посмотрел на карту: «Если верить моему месту, то курсом ноль, с учётом дрейфа от ветра мы через четыре часа окажемся в территориальных водах Португалии, а может быть и в самом Лиссабоне, – размышлял Дербенёв, – надо срочно что-то предпринимать».
 – Мостик, – Александр нажал тангетку переговорного устройства, – предлагаю изменить курс влево и лечь на курс триста сорок  градусов.
– Что так много, штурман, у нас такого курса не было запланировано? – уточнил Хомичев, несший вахту на мостике.
– Нас сильно дрейфует, Александр Иванович, да и место пока не очень уверенное.
– А ты Юрию Михайловичу доложил?
– Нет, он, кажется, задремал в центральном посту, – стушевался Дербенв.
– Добро, ложимся на курс триста сорок, но ты доложи всё-таки Манишевичу, как только он того, понял?  – согласился вахтенный офицер.
– Обязательно доложу, а пока я попробую визуально, через перископ определиться. Сейчас должен открыться маяк Синиш. Как только возьму крюйс-пеленг, сразу же доложу!
На всякий случай Дербенёв повертел ручки настроек корабельных приёмоиндикаторов КПИ-5Ф и КПФ-5, но сигналы станций подстроить для определения места не удалось. Александр направился к зенитному перископу. Припав к окуляру и поворачивая перископ в разные стороны, то увеличивая, то уменьшая кратность, Александр пытался отыскать заветный огонёк, но не найдя в кромешной мгле ночного штормового океана ни одного визуального ориентира, он вернулся в штурманскую рубку.
– Мостик, вахтенный офицер, Александр Иванович, глянь через  пеленгатор в секторе 85; ; 100;, не наблюдаются ли какие ни будь огни?
– Что-то мигает, штурман, по пеленгу 92; периодически, но не постоянно, на маяк не похоже.
– Офицер Хомичев, а ты хочешь покурить табачку «загармоничного», сладкого? – лукаво поинтересовался Дербенёв.
– Ты на что намекаешь, душа твоя карандашная? – обрадовался командир мино-торпедной боевой части.
– Выпусти наверх, буквально одно место определить по непонятному береговому ориентиру, и табачку получишь.
– Ладно, змей;искуситель, поднимайся, открываю люк, но только на пять минут. – Хомичев спустился к верхнему рубочному люку принимать штурманёнка.
Дербенёв поднялся на мостик, отдал Хомичеву припасённую на самый парадный случай ещё в Тобруке вишнёвую сигарку с пластмассовым мундштуком и припал к окуляру пеленгатора.
Действительно, между волнами в нужном направлении периодически проблёскивал какой-то огонёк, но без опознания характеристик огня определить место было невозможно. Александр, просчитывая характеристики столь желанного маяка, всё вглядывался и вглядывался  в полуночную темень, ожидая появления очередных проблесков. И вот они, снова: один, два, теперь затемнение. Одна секунда, вторая, третья. Очередная волна в режиме литерного экспресса, без остановок подоспела с кормы и, заполняя собою все пустоты, двинулась сквозь межбортное пространство. Высота её оказалась соизмеримой с высотой ограждения рубки, а скорость ; немногим больше скорости лодки. Легко, играючи, волна догнала субмарину, также легко перекатилась через её корпус, с не меньшей лёгкостью  подхватила Дербенёва, пристально всматривавшегося вдаль через пеленгатор и также легко, без особого напряжения выбросила его за борт. Поднятый неведомою силою и отнесённый ею же за пределы ограждения рубки, Дербенёв почувствовал себя пушинкой, холодок страха вдруг пронзил его тело изнутри, но было слишком поздно, поскольку сейчас он видел родную лодку уже со стороны. Вот перед ним промелькнул мостик, вот Хомичев курит, глядя на него из-под ограждения рубки, а вот медные поручни ограждения рубки медленно уходят вдаль…
В какой-то последний миг, между прошлым и будущим, Александр ухватился за те саамые поручни и повис на них, как  вяленая норвежская треска. Волна также резко схлынула, как и пришла, оставив болтаться лейтенанта за бортом до следующего её пришествия.
Хомичев от удивления выронил сигарету и не мог ничего толком сообразить. Вот только что штурман стоял перед ним, а теперь его нет, как будто никогда и не было. И только неугомонный ветер надрывался соловьём-разбойником, выдувая странную заунывную мелодию из резервной антенны под названием «Леер».
Минёр бросился на правый борт, но железная цепь, которой он был пристёгнут к ограждению рубки, далеко его не отпустила. Машинально Хомичев отстегнул карабин и выглянул за ограждение: «О, ужас!» – Дербенёв висел с внешней стороны и что-то кричал, но сквозь шторм его не было слышно.
Очередная волна также бесцеремонно, как и предыдущая, ударила лодку в левый борт, субмарина  вздрогнула и сильно накренилась, Дербенёв не удержался и одна рука его соскользнула с поручня. Понимая, что  товарища сейчас поглотит штормовой зев ночного моря, Хомичев быстро наклонился через поручни и ухватил штурманёнка за брюки. Дербенёву вновь удалось обеими руками вцепиться в спасительную перекладину. Напрягаясь из последних сил, минёр дёрнул Александра на себя и… взял вес.
Маленький, толстенький, дряхлеющий от отсутствия каких-либо физических нагрузок, Хомичев вдруг обнаружил в себе недюжинные тяжелоатлетические способности, ранее никем не замеченные, и радовался теперь как чемпион, выигравший олимпиаду. Именно так и никак иначе потому, что человек весом в семьдесят килограммов, в рывке взявший вес в сто шестнадцать кило, не может по-другому себя ощущать.
Оба подводника свалились в ограждение рубки, какое-то время молчали. Потом долго истерично смеялись, а после, немного придя в себя, славно и от души объяснялись с помощью идиоматических выражений, трудно переводимых на литературный язык. Особенно хорошо это получилось у Хомичева, который сокрушался не столько по поводу случившегося, сколько  по поводу испорченного удовольствия от недокуренной сигареты. Причитая о том, что Дербенёв больше никогда на его вахте не поднимется на мостик, минёр с удовольствием запихнул Александра в прочный корпус.
Потрясённый случившимся, не осознавая ещё, что на самом деле произошло, Дербенёв спустился в штурманскую рубку.
– Не забудь нанести точку на карте и дату обвести в календаре, – голос Хомичева из динамика, как глас  из ниоткуда, вернул Александра в реальность.
И хотя Дербенёв не знал, что в сходных условиях, ровно год назад, выполняя задачи боевой службы в полярных широтах, погиб его товарищ – лейтенант Игорь Ходасевич, ему стало не по себе.
Немного погодя, отыскав где-то в глубине души капельку мужества и самоиронии, Александр прозаически отшутился:
– Всё равно оба дня рождения в июне…
               

                3
Нанеся на карту значения драгоценных, добытых  и не растерянных в экстремальных условиях пеленгов на маяк Синиш, Дербенёв получил подтверждающее место корабля и окончательно убедился в том, что правильно рекомендовал безопасный курс лодки в обход тервод Португалии.
 – Гиропост, гиропост…– Дербенёв несколько раз бесперспективно нажимал кнопку переговорного устройства, чтобы вызвать подчинённых на связь, но никто не отвечал. Александр открыл лючок, соединявший штурманскую рубку с гиропостом, и голосом окликнул вахтенного штурманского электрика ещё раз, но в ответ опять тишина. Желая разобраться с обстановкой на вахте и заодно переодеться после непредвиденного «купания», Дербенёв вышел в центральный пост, где к этому времени уже бодрствовал Манишевич.
– Что с нашим местом, штурман? – как ни в чем ни бывало, уточнил старший помощник.
– Получено место лодки по радиомаякам и визуальным ориентирам. Как вахтенный штурман докладываю, что курс, рекомендованный  Башмакиным, вёл  корабль к опасности столкновения с берегом или, как минимум к нарушению территориальных вод Португалии. Поэтому я рекомендовал вахтенному офицеру изменить его, теперь мы следуем курсом триста сорок градусов.
– А почему вы не доложили мне об этом?
– Но вы, товарищ капитан третьего ранга, в это время…– Дербенёв замолчал.
– Что я в это время? Баб любил по полной схеме или водку пьянствовал и с тобой не поделился? – Манишевич поднялся из кресла и теперь, «выйдя из берегов», бушевал не хуже стихии за бортом. – Где Потапков?
– Ещё отдыхает, ему на вахту через полтора часа.
– Будите его немедленно, я отстраняю вас от несения этой вахты, а командир проснётся, примет дальнейшее решение. – Манишевич не умолкал. Жестикулируя длинными руками, эмоционально и очень красочно он рассказывал всем офицерам, мичманам и матросам в центральному посту, какое место среди человекоподобных обезьян занимают такие особи, как Дербенёв.
Палуба и без того шаткая под ногами лейтенанта сейчас  куда-то совсем уплыла. Дербенёв попытался контролировать свои чувства, эмоции, но это получалось слабо. Он сник, втянул голову в плечи, горький комок обиды подкатил к горлу. Лейтенант молчал, глядя в пустоту перед собой, тихо ненавидел себя и жалел всех, кто когда-либо, участвовал в его судьбе, за понапрасну потраченное время.
– Разрешите спуститься в гиропост? – зачем-то уточнил Дербенёв.
– Идите,  – машинально ответил старпом.
Александр направился на среднюю палубу.
                4
Войдя в гиропост, Дербенёв увидел изумительную по своей простоте и душевности картину. Вахтенный штурманский электрик матрос третьего года службы, которому по сроку положено было уже два месяца куковать у маминой юбки, спал безмятежным сном и в таком «боевом» положении контролировал работу навигационного комплекса, обеспечивающего  безопасность плавания корабля и успешность применения оружия. Но самое главное то, что ноги этого доблестного защитника Отечества, очевидно для большей уверенности в себе, были сложены крестиком на белоснежной подушке Дербенёва вместе с обувью, которая была на них надета.
Как было не обрадоваться лейтенанту столь замечательному и безупречному по храбрости и достоинству несению вахты во время выполнения боевой задачи в мирное время его подчинённым? Как не возгордиться результатами собственного труда и воспитания?
Действительно, гордости, радости и самое главное терпения сейчас Дербенёву и не доставало. Стараясь не разбудить остальных честно отдыхавших подчинённых, Дербенёв взял графин с питьевой водой и подошёл к вахтенному матросу. Гиропост, нужно заметить, вмещал помимо единственного штатного диванчика ещё четыре нештатных места отдыха, одно из которых размещалось в шахте астронавигационной системы «Лира-Н» и считалось, чуть ли не «VIP-каютой», поскольку было оборудовано собственной системой микроклимата.
– Смирно! – прошептал на ухо матросу лейтенант, но в ответ услышал только сладкое посапывание вперемешку с почмокиванием.
Скорее от безысходности, чем от злости  Дербенёв поднял графин над спящим «героем» и, жертвуя дефицитной влагой, вылил содержимое матросу на лицо.
– Встать, мерзавец! – не выдержав, срывая голос, закричал Дербенёв.
Обалдевший спросонья матрос сначала вскочил, не понимая, что произошло, но увидев лейтенанта с графином в руках, над своей головой выпалил:
– Я не мерзавец, я человек, а вы за неуставные отношения ответите, это я вам обещаю. Сегодня же доложу обо всём замполиту.
– Докладывайте, господин сукин сын, хоть Верховному главнокомандующему, только не забудьте доложить, что вы спали во время боевого дежурства, причём не первый раз за автономку.
Александр захотел выйти из гиропоста, но матрос превратно расценив движение офицера, принял боксёрскую стойку. Дербенёв не удержался и влепил своему подчинённому звонкую  пощёчину. На крик матроса проснулись все «жители подземелья». Матрос держался за покрасневшую щёку и причитал, а лейтенант,  молча сел за рабочий стол штурманского электрика и принялся писать рапорт командиру с просьбой отстранить его от командования группой за неумение руководить подчинёнными и допущенные неуставные отношения, а за непрофессионализм Дербенёв просил командира лишить его допуска к несению штурманской вахты с последующим списанием из подплава.
Ивашников, через плечо лейтенанта прочитавший опус Дербенёва, в сердцах назвал сие творение «бредом воспалённого сознания юного подводника на пятом месяце беременности ума в ходе длительного автономного плавания».
– Товарищ лейтенант, бросьте вы дурить. Всё у вас будет нормально, просто ещё иммунитет в вашем организме на автономки не выработался, а вы себя под расстрельную статью подводите!
Но Дербенёв был непреклонен. Написав рапорт, он тут же отправился к командиру.
Чуйков, внимательно изучил официальный документ и, выслушав подчинённого, сделал простой, но мудрый вывод:
– Переутомление, дурь лейтенантская, которую можно объяснить хотя бы тем, что не каждому под силу вот так, сразу, за первый год службы, сходить на две боевые службы подряд, – потом подумав, добавил ещё, по-отечески, – забери-ка ты, Александр Николаевич, эту бумаженцию свою, пока Каченко о ней не знает.
Не поддаваясь на простые жизненные рекомендации командира, Дербенёв настаивал на своём. Чуйкову в этой ситуации ничего не оставалось и он, действительно,  на сутки отстранил Александра от штурманской вахты, дав возможность лейтенанту немного отдохнуть. В это же время командир отдал распоряжение старшему помощнику и штурману Потапкову провести разбирательство по всем указанным в рапорте Дербенёва вопросам.
Но, как бывает в жизни: к лейтенантскому несчастью добавилось ещё одно  ; невезение. В командирскую каюту, пока Чуйков отдыхал, всё же заглянул замполит.
                5
Вечерний чай для Дербенёва оказался совсем не сладким. Как только лейтенант зашёл в кают-компанию, Каченко задвинул обе входных двери и, огласив состав присутствующих, начал импровизированный суд чести офицерского состава. В своей обвинительной речи замполит упомянул не только то, что случайно узнал из лежавшего на командирском столе рапорта, но также и недостойное поведение коммуниста Дербенёва в отношениях с уважаемым и заслуживающим всяческих похвал офицером Улитиным, заслуги которого высоко оценены командованием, в связи с чем последний назначен с повышением на должность заместителя начальника политотдела Нахимовского военно-морского училища.
«Воистину мафия бессмертна», – молча и с досадой, констатировал Дербенёв.
 – Что по этому поводу вы нам хотите сообщить? – прервав своё обвинение, уточнил Каченко.
– Вам лично, Василий Иванович, я не желаю ничего сообщать, а командиру в рапорте мною изложено всё, причём исчерпывающе.
– И вы, конечно же, считаете, что теперь вам всё с рук сойдёт?
– Я так не считаю, но и напраслину лить на себя не стану. Тем более, что разбирательство по этому поводу не закончено, а люди, назначенные для его проведения, здесь не присутствуют.
– Мне как замполиту, прошедшему не одну боевую службу, и так всё ясно, безо всяких разбирательств. Нет места в наших рядах офицеров и коммунистов таким людишкам как вы! Предлагаю проголосовать офицерам за эту резолюцию нашего походного офицерского собрания. Кто «за»?
Галльский, Суворкин и ещё один прикомандированный  офицер-механик подняли руки.
– Кто «против»?
Хомичев, Щербатов и Сафонов оказались на стороне Дербенёва.
– А остальные? – не ожидая столь пикантной ситуации, уточнил Каченко.
– Остальные воздержались! – прокоментировал Картавин, отвечая за всех, и вышел из кают-компании.
– Хорошо, но я этого так не оставлю…– процедил сквозь зубы замполит.
За Картавиным, уступая место следующей смене, потянулись на выход и остальные офицеры. Шторм, бушевавший за бортом несколько суток,  закончился, а страсти в прочном корпусе только разгорались. Суда товарищей своих Дербенёв не боялся, но его очень страшила несправедливость, которая  грозовым облаком нависла над ним. Правда, в юности все невзгоды  быстро забываются. Немного отдохнув, Александр уже мечтал о штурманской вахте, о своей работе,  о звёздах, таких далёких, но таких нужных в штурманском деле и о доме, где его обязательно ждут. А впереди были ещё Бискайский залив с его «мёртвой» зыбью, мелководный Ламанш с его туманами, узкие балтийские проливы с паромными переправами поперёк фарватера, такие же неизменные, как известные с давних времён на Руси дороги и дураки поперёк судьбы..