В мечтах о прошлом, вспоминая будущее

От остановки
до
остановки,
мимо переполненных урн,
мимо оцарапанных стен,
в заплесневелый подъезд
изо дня в день,
изо дня в день.
(Здесь и далее стихи М.Гофайзена)

Дождь. Серое небо скупо роняет мелкие капли на безликие улицы.  Увядание. Депрессия. Тоска. Осень стирает индивидуальность, ее знаменатель – старый монохромный фильм. Яркие цвета бледнеют, словно стесняясь нарушать этот строгий минорный стиль. Солнце зябнет от наступающего холода, кутаясь в толстое пуховое одеяло облачности. Эта осень – словно ошибка создателя, давит на корню мечты.  Что вы готовы отдать ради того, чтобы часовая стрелка планеты вернулась на четверть? Всего четверть оборота, и все будет по-прежнему утопать в зелени и тепле. Я бы мог, но не посмею.
Мне приходилось много путешествовать, я бывал в таких местах, о которых человек может только грезить. Я был среди бесконечных снегов и в удушливых пустынях. Я видел, как люди утопали в зелени садов, и мне казалось, что я нашел затерянный в эпохах Эдем.  Но теперь я  живу в этом слякотном мире, в мире полном абсурда и несправедливости. Я мог бы все исправить. Но я предпочел бездействие. Почему?
Просто я видел места, где дано все и сразу. Я видел насколько безрадостно и неуютно пустое довольство. Я испил эту чашу, и в начищенном до блеска дне я узрел пустоту. Что я вижу здесь? Я вижу надежду, и тоску по уходящему. Именно надежда накрепко связала меня с этой безрадостной осенью. Быть может, кто-то осудит меня, но если Бог оказался слишком жестоким, то только потому, что ему больно не меньше. 

С тоскою в груди он обнял вселенную,
На миг став подобным Богу.
Только мгновение это
немногим короче вечности.

Все произошло одним ноябрьским утром, этой осенью, много лет назад. Город плавал в кисее тумана, тревожно как кафедральные органы гудели провода.  С небес брезжил серо-грязный свет, лишь усугублявший замогильный пейзаж за окном.  Казалось, что даже больничные лампы увязали в этом сумраке, который как неведомый вампир глотал их фотонную кровь.  Система мониторинга мерно отчитывала атомы жизни, регистрируя их коротким писком и зигзагом на дисплее.
Я был с ней до конца. Держа ее ослабевшую руку, с замиранием сердца смотрел в побледневшее лицо. Обезболивающие уже не справлялись, и только усталость  сглаживала ужасающие гримасы агонии. В те редкие моменты, когда она находила силы открыть глаза, я видел в них всё: отчаяние, боль, страх, любовь и тоску. Было в них и еще что-то - словно отблески пространства подавляющих размеров. В этом пространстве правит бал неопределенность, она без труда проглатывает целые миры - человеческие сущности, и растворяет их без остатка, навсегда. Мы отделили этот мир от нас, мы называли его - небытие, но так и не смогли избежать того момента, когда судьба швырнет нас прямиков в эту бездну. Заметив мой взгляд, она пыталась улыбнуться, и легонько сжать мне ладонь – на эти простые движения уходил почти весь запас ее сил, но она снова и снова пыталась подбодрить меня.
Даже сейчас, в болезни, она оставалась красивой. Нет, она уже далеко не та рыжеволосая девчонка, которую я полюбил - годы и недуг стерли с нее краски, так же легко, как сегодняшнее утро забрало их у города.  От шикарной копны огненно-рыжих волос остались лишь  отдельные редкие пряди – такова цена борьбы.
Я знал, что это случится. Я готовился к этому многие месяцы. Бился головой об стены реальности, умолял врачей, глушил свою душу алкоголем и молился богам.  Везде я видел лишь безразличие в отблесках своего отчаяния, и вот этот момент настал.
Она часто задышала. Было видно, что надвигался очередной пароксизм. Из глаз потекли горошины слез, и она почти беззвучно позвала меня. Последние силы ушли на два слова, быть может самые главные слова вселенной: «Люблю тебя». Затем зашелся в вопле монитор - сердце выбило последнее в жизни стаккато, а тело выгнула дугой боль. И последний аккорд рвет струнку в моей душе. Раздается долгий, протяжный визг. Порванная струна со всей силы хлестанула по сознанию. Теперь уже мое сердце остановилось. Вселенная оглушительно схлопывается до ничтожно маленьких размеров. Я припал к ней и зарыдал…
В отчаянии своем, я не заметил, как все вокруг изменилось – исчез электрический свет и обшарпанные стены, не осталось ничего кроме Нас. Мой крик застрял в горле, он распирал мое тело, вырываясь наружу лишь спазмами всхлипов, глаза нестерпимо щипали слезы. В тот момент меня не существовало как личности – я отбросил все человеческие условности, уподобившись животному, безвольно бултыхающемуся в океане боли.
Я все еще сжимал ее в своих объятиях, целовал ее, пытался трясти, умолял проснутся – краем сознания осознавая всю тщетность моей истерики. Я до сих пор не знаю, сколько я так просидел, тихо подвывая что-то из ее любимых песен. Кажется, это был Muse. Я делал, это не для нее, о нет. Пелена безумия уже отступила, и напевал этот реквием лишь для себя, сил плакать больше не осталось. Тогда меня не удивило, что происходило все где-то в безымянном поле средней полосы: вокруг тревожно шепчутся мертвые стебли травы, а над головой собираются серо-грязные тучи, коленями я ощущал сырую землю и вокруг до самого горизонта – ничего, только бескрайнее море пожелтевшей травы.
Закапал противный ноябрьский дождь. А я все сидел и укачивал на руках свою любовь и тихо напевал её любимые песни. На ее лицо падали капли дождя, пробегали свою короткую жизнь, повторяя все изгибы, прежде чем сорваться и упасть вниз в сырую землю. Совсем как люди…
Я похоронил ее там же, среди безымянного поля. Ей бы здесь понравилось - она любила жизнь во всех проявлениях, умела видеть красоту там, где я видел лишь жухлую траву и грязное небо.
Моя минута молчания быть может, продлилась час, или день, или вечность – с того дня, время потеряло для меня всякое значение – был лишь я и моя боль, а вокруг пели псалмы бессчетные гектары травы.
Это было наказание, или дар, или то и иное сразу. Даже сейчас я не знаю ответа. Быть может, дар вытекает из наказания, не в виде награды за страдания, а как естественный ход вещей? У меня было много времени, чтобы обдумать это, ведь время стало абстракцией, а прежде незыблемый мир мягким и податливым. Знаете, как это странно – ощутить себя бесконечной чередой одиночеств, бесконечной нитью на которую нанизаны миры, как бусинки католических четок, которые готовы тасоваться и перемешиваться от одного лишь моего каприза? Я посвятил свою жизнь перебору всей этой бесконечности, в надежде найти когда-нибудь место, где между бусинок примостился деревянный крест - символ конца пути и моей боли.
Но я слишком далеко забегаю.
Сначала это было сложно контролировать, мой разум опаленный отчаянием метался как луч карманного фонарика во тьме, моя вселенная кривлялась, под вспышки стробоскопа, выхватывая из стопки мир за миром, место за местом. Мы любили путешествовать, хоть у нас это редко получалось, сейчас вся наша жизнь, словно кадры семейных фотоальбомов мчалась мимо меня. Я посетил почти все места, где нам случилось побывать. Я вел диалоги с памятью и Богом и неизбежно проигрывал. Снова и снова.
Один момент я все же отмечу. Это место стало поворотной точкой в кривой наших судеб. В то время ей уже поставили страшный диагноз, но болезнь еще не наложила на нее свою печать. Мы пытались гнать тревогу из своих душ, мы так до конца и не верили в смерть. Нам было всего лишь двадцать пять.
Самолет вырвал нас из дождливой Москвы, чтобы унести за океан в сияющий Сан-Франциско. Помню ее детский восторг от величественных небоскребов, от разлета фантазии архитекторов – здания в стиле ар-деко боролись за солнце с модерном и авангардными несуразностями постмодерна. Особенное впечатление произвел на нее всемирно знаменитый мост Золотые ворота. Многим позже, прямо в тот день, когда земля приняла мою любовь, я стоял на вершине одной из опор этого моста. Город был затянут в саван из тумана и смога, а некогда светлое небо грубо замазал какой-то космический маляр смесью извести и грязи, а пролив у основания опоры терялся где-то в белесой мгле. Ветер трепал куртку и силился опрокинуть меня вниз, агрессивно завывая и свистя.
Memento mores – помни о смерти, гласило древнее предупреждение, звучащее для меня проклятием.  Мне ли не помнить о смерти? – зло усмехнулся я, стоя на высоте в четверть мили над водой, за несколько мгновений до того как я узнал, что смерть забыла про меня. И вот я, расставив руки, медленно,с наслаждением роняю себя в объятия гравитации и ветра…

В мире теней и абстракций
реальность как пища сознанья
творится одним лишь словом
на месте усопших цивилизаций,
и сроки хранения этого яства
подобно любви лишены постоянства.

Глаза – зеркало души. Но что делать, если зеркало отказывается отражать? Зеркало против зеркала, метафора против размазанной по стеклу амальгамы - бесконечная анфилада выжженных дотла миров. Я перестал интересоваться своим отражением давным-давно, привыкнув к статичной вселенной, медленно вращающейся вокруг меня по сложной орбите. Демиург, изгой, мессия, проклятый… Бог, - всех имен и не упомнишь.
Там за омутом бесцветных серых глаз, за черной дырой зрачков, по ту сторону зеркальной глади, где-то затерялся я.  Пытаюсь вырваться из-под темного притяжения своего же взгляда, убежать от беспросветного безумия; от безысходности, закутанной в выцветший саван печали.  Я прикасаюсь к своему отражению, сбрасываю морок, провожу рукой по отраженному небритому лицу,   очерчиваю упрямую линию губ. Когда-то, когда они еще помнили, что значит улыбаться и вкус ее поцелуев… Все это ушло, поглощено ненасытным временем, и время было наказано.
Делаю по стеклу стирающий жест, и по зеркальной поверхности змеятся трещины.  Выходя из комнаты, я все еще слышу, как осыпаются на пол осколки. Этот звук преследует меня до сих пор, он смешивается с восторженным страхом стотысячной толпы перед храмом в честь меня. Я Бог, мне возносят молитвы, меня проклинают миллионы. Я никогда не хотел сделать мир лучше, теперь у моих ног лежали все миры.
 Пройти все от саморазрушения, до обожествления, затем вернутся и пройти путь еще и еще раз, каждый раз ища новые грехи. Для чего все это было?  Мне казалось, что где-то найдется мир, где я снова встречу её, но вселенные проходили мимо, оставляя в моей душе безобразные шрамы.  Зеркала бились снова и снова, я пытался воевать с самим собой, словно не понимая, что с бессмертными сущностями воевать бесполезно, точно так же, как не имеет смысла считать бесконечное, если желаешь сосчитать до конца. Бесконечность можно объять, только если она станет точкой, той самой точкой, с которой она и начиналась. Так обрело парадигму безвременье.

Его вселенная
божьей коровкой
лежит на ладони.
Бесприютно
на опустевшем перроне.
И цвет теряют в сумерках цветы,
поскольку тьма
сильнее красоты.


Что есть время? Сущность или движение, процесс или стопка цветных картинок? Мы не знаем этого, мы вынуждены принять этот феномен как должное, включить его в наши паттерны, стать зависимыми, включенными в его размерность и направление. Забери у человека время, и можешь смело назвать его безумцем, в противном случае сам станешь им. Клейми то ,чего боишься, иначе страх заберет твой разум и утащит в сад безвременья. В то место, которое некогда служило приютом для Адама и Евы, в том месте, где откушенное яблоко породило время и бросило двух детей в безвозвратное течение жизни. С тех пор все изменилось, время не пощадило ни альфу ни омегу, оно поставило одно раньше другого. Где-то были цветы, там миллионы лет назад, теперь от них осталась лишь старая пожелтевшая фотография, по которой лишь фантазия может попытаться восстановить их красоту, заставляя жалеть об ушедших мгновениях. Именно такой фотографией и был сад, сомневаюсь, что старый парк был именно тем местом, где бродила нагой та самая Ева. В конце концов, все это просто архетип, абстракция, но здесь я пересек все миры, все реальности и запер их в одном мгновении.
Осень. Кто-то когда-то сказал мне, что цвета осени – цвета ренессанса, этим она словно пытается перечеркнуть грядущее увядание. Или, быть может, спешит оставить о себе хоть капельку доброй памяти, прежде чем пустится в бесконечный плач по уходящему в небытие лету? Или это смерть? Скользкая, мокрая от крови смерть в окопах бесконечной войны.
Люди любят рассуждать о круговоротах и циклах, о смерти и жизни, ведь они неотъемлемая часть их существования. Как они могут не понимать, что отними у них хоть что-то из этого базиса, и они больше не смогут приспособиться, они больше не найдут себя в этом лишенном ориентиров мире. Нет смысла в вечности, если нет смерти; бессмысленны циклы, если они разомкнуты; бессмысленно время, если ты бессмертен - всего лишь старая привычка вечно тормозящего сознания. Цепочка абсурда нарастает, как снежный ком. И ваша вселенная лопается. Раздается негромкий хлопок, и вот вы уже летите с моста в темные воды.
Представьте, что вас лишили чего-то настолько же важного, но при этом не оставили вам права на выход из этой чертовой сингулярности, обрекая вас вечно падать за горизонт событий. И тогда понимаешь, шуршание умирающих листьев – не худшая музыка для всего этого, она успокаивает дух, готовит разум и, самое главное, лишена дешевого пафоса. Отличный выбор! Ничуть не хуже Вагнера, которого Она так любила. И здесь я понял: память - вот главное оружие Ада. Но я сам выбрал этот путь. Это последняя воля моего эгоизма. Вы думаете, во всем виновата любовь? Подумайте о любви, как об эгоизме двоих, единых, но разных. И когда рвется до предела натянутая струна, когда часть тандема преждевременно исчезает – рождается трагедия. И в ней нет ничего хорошего. Ничего. Поэтому я бродил по старому парку в окружении полуголых деревьев и теней и ждал. Чего? Быть может катарсиса?
Сейчас это было, или сотню лет назад или этому еще предстоит произойти? Ничто из этого не имело значения. Все есть здесь и сейчас: альфа и омега, Москва и Сан-Франциско, смерть и рождение. Моя вселенная замерла на ладони.
Я знал, что от брака любви и эгоизма родится ребенок, в генах которого спит Ад. Но если я что-то и понял, пройдя через все его круги, так это то, что не имеет смысла «когда и где», есть только «как и с чем», что рай и ад ничем не отличаются – всего лишь серое безвременье, окрашенное нашим восприятием.
Мой эгоизм привел меня сюда, я не мог отпустить себя по иному пути, не смог смирится с изменившейся парадигмой, думал, что быть Богом легко. Я ошибся - это настолько же сложно, как быть человеком. Моя любовь умерла, пора умереть и нашему эгоизму.
***
"Обилие неизвестных - вот что рождает мистику, а в вопросах судьбы и жизни их миллионы."

Понимание не приходит сразу, истины не всегда проявляются через факты, но самые неявные и горестные из них неизменно приходят через трагедию. Так я познал разницу между обожествленным и божественным.
Сквозь шум листвы ко мне снова и снова возвращается гомон толпы, замершей в религиозном экстазе, причина которого я. Даже сквозь эйфорию я понимаю всю цену их обожания и ненависти – я лишь персонификация их древних инстинктов, но, так или иначе, боль отступает, когда от взмаха моей руки вершатся судьбы цивилизаций. Соблазн велик, он изменяет сознание, искажает суть как кривое зеркало. Над уродливыми отражениями можно только смеяться, пока они не потешились над тобой, но когда тебе не до смеха, остается только бить лживые стекла. Вновь и вновь, без сожаления. Но есть зеркала, которые вы не в силах разбить - это глаза, в которых отражается прошлое.
В самом начале нашего знакомства, за много лет до страшного диагноза, мы гуляли по старому парку. Это было в начале лета, и в каждом листочке, в каждом живом существе пульсировала энергия жизни. Мы лежали на траве, ели клубничное мороженое и разговаривали. Она юна, красива и беззаботна, и только что успешно оставила позади свою шестую сессию в архитектурном ВУЗе. Ну, а я, просто судьбоносная случайность.
Разговор – это крохотная жизнь, и порой в нем случайности перечеркивают какие-либо планы. Ты можешь долгими часами обдумывать свое поведение, но есть люди, с которыми все твои заготовки ничто. Ты просто отдаешься сплошному потоку случайных мыслей, и это огромное благо, когда вам обоим не приходится бороться с его непредсказуемыми течениями.
Для нее совершенство рождалось в лаконичности линий и воплощалось в  изящных конструкциях. Для меня совершенство лишь идеал, рождающий в душах людей надежду и отчаяние. Она - творец, витающий в эмпиреях своего таланта, а я только человек влюбленный в ее совершенство. Я рассказал ей, что через совершенство рождается трагедия. Она рассмеялась, и ответила, что только совершенство толкает людей к жизни, что незавершенность позволяет ей творить и радоваться каждому штриху. Стремление к совершенству – вот кто истинный творец этого мира, утверждала она, обводя руками цветущий парк.
Память порой обжигает сильнее, чем открытый огонь. Она жалит в самое сердце, поражая душу, но иногда память это все, что остается у вас от жизни. Временами какие-то мелочи, какие-то незначительные детали, вытравленные в глубинах наших воспоминаний способны оторвать твой взгляд от иллюзий, и ударить по кривому зеркалу наотмашь, так, чтобы звон стекла явил перед тобой истину.
Нельзя пройти путь не сделав ни единого шага, ни одного движения, и пусть ваши шаги порой ошибочны - они тоже часть выбранной судьбы. Стоя перед развилкой, вспомни свои ошибки, быть может они помогут найти верную дорогу, даже если эти события разделяют целые годы.
Мой выбор плясал в глубинах глаз, я как завороженный смотрел на его танцы с тенями прошлого.  Она - одна из последнего паломничества в мой храм, ее внешность и манеры тешат во мне мысль об окончании моих поисков. Она взволнована и возбуждена, ведь даже в этом полном парадоксов мире, не часто воочию встречаешь бога. И я вынужден играть свою роль, ведь даже боги бывают заложниками своей игры.
Я спрашиваю ее про совершенство. Она удивлена, ее мучают сомнения, но она избавляется от них ментальным лезвием своей религии. Когда твои боги стоят перед тобой, лучше не сомневайся – это правило они запомнили слишком хорошо, ведь у них были жестокие уроки. Она называет меня совершенством, читает наизусть священные тексты, вымаливая для себя и народа мою милость. Я чувствую горечь на своих губах, и она далеко не от вина.
Надежда – сестра совершенства, но мать разочарования. То, что называют реальность, зачастую прорывается сквозь броню ваших надежд и иллюзий, и кусает за мягкую плоть не менее больно, чем может ужалить память. Каждому хоть раз в жизни приходится собственноручно разрушить свои ложные надежды, иначе кривые зеркала уведут с выбранного пути.
Одна деталь разрушает иллюзию, и я нахожу все новые и новые изъяны. Душа и личность этой девушки неизмеримо далеки от того, что я ищу. Разрушение покинуло пределы своей причины. Я понял, что мои методы сами накладывают отпечаток на то, что я ищу, что роль, которую я навязываю этим людям, меняет их личности, меняет естественный порядок вещей. Вселенная словно насмехалась сквозь века, наглядно показывая мне то, что сформулировал еще Гейзенберг, и это определило мой выбор.
Я просто выскользнул из ее реальности. Как я был глуп, как самонадеян и слеп. Как я мог, возомнив себя Богом, надеяться на милость мироздания? Быть может, это и была Она, но все, что я сотворил с их миром, изменило ее, не позволило воплотиться той и только той личности, которую я когда-то любил. Я позволил обожествить себя, я с восторгом вкусил этот изысканный грех.
Вокруг рождались и умирали миры, я слышал их пение: торжественные аккорды рождения; печальный реквием умирающих вселенных; замысловатые композиции токкат живущих – все это воплощенная партитура Музыки Сфер. Я слушал ее всегда, когда уставал от своих странствий, и ее ритмы и обертоны вдохновляли меня и направляли. Сейчас я слышал его финальные аккорды. Музыка затихала под властью моей воли. Вселенные гасли одна за другой, превращаясь в бесцветные призраки. Так продолжалось до тех пор, пока я не остался единственным источником звука. Моя партия представлялась минорным стоном, причудливо заплетенным в нотный ряд мировой души. Ее замысловатые многомерные структуры – это все, что осталось от моего пути. Пути, где Эго , прикрывшись любовью, уничтожило время.

«У бога одиночества нет имени».

Истории ходят кругами, и часто, чтобы достигнуть окончания приходится вернуться в начало. Старый парк стал для меня центром вселенной, почти другом познакомившим меня с Ней. Вокруг проплывали призрачные тени того что было или будет – без времени, все это просто вероятности. Им не дано воплотиться.
Все реальности сжались в крохотный пяточек вечной осени, и замерли на острие, в опасном состоянии – «все и сразу». Все противоречия, возможности и невозможности, мечты и реальность – все здесь, вокруг меня – рукотворный, уютный ад.
И сейчас, сидя на этой скамейке, помнящей наш первый поцелуй, я спрашиваю Вселенную: Разве это справедливо? Разве это по силам кому-либо? Разве есть во всем этом смысл? Смотри, я уничтожил все, до чего смог дотянуться, я погасил музыку сфер, я задушил своими руками время! Разве этого мало?! Остановись, кто бы ты ни был, отпусти, слышишь?!
Тишина. Настоящие боги не утруждают себя ответами. Настоящие боги не утруждают себя существованием. И только теперь я подлинно осознал, что такое отчаяние. Неужели я не заслужил ни второго шанса, ни даже небытия? После такого космического фарса,  ни у кого не останется сил даже чтобы поплакать. Всё величие, всё, что делало из меня Человека – ушло, осталось только дергающееся хнычущее тело. Мое пораженное сознание замерло на грани безумия, лишенное права даже на этот последний шаг.
Я заснул, лежа среди пожухлой травы и бурой листвы, вдыхая аромат увядания и смерти, словно плод в чреве матери, обхватив колени руками. Я больше не видел снов…
Заря разбудила меня, подавленного и разбитого. Я даже не смог удивится солнцу, хотя на то были причины. Прежде парк плавал в море тумана, и свет был везде, окутывая этот мирок вечными сумерками, теперь же солнце светило сквозь грязное покрывало неба, а ветер беспокоил скелеты деревьев. Призрачные силуэты не воплощенных сущностей сгустились, стали почти осязаемыми тенями – мир больше не желал жить по моим законам. 
Я отряхнул с себя листву и побрел по аллеям. Я впервые ощущал в своей голове пустоту - все зарождавшиеся там мысли были мелкими и незначительными. Вряд ли я могу сказать, сколько я так шел, но все закончилось неожиданно, когда меня окликнул женский голос…
Нет, это не была Она, но что-то заставило меня оглянуться.
Странно чувствовать себя снова только лишь человеком, когда судьба сталкивает вас с реальностью по своему усмотрению, а не брыкается в твоей твердой нечеловеческой хватке. Но для меня это стало настоящим откровением.
Пес бежал в мою сторону, виляя хвостом, и это его, а не меня окликала девушка. Пока я с трудом переваривал все эти события, пес вовсю уже обнюхивал меня, тыкаясь холодным носом в мою безвольно повисшую ладонь.
-Простите, не бойтесь его, он не кусается. Тони, ко мне! – Ее голос был для меня эффектнее, чем любая из увертюр музыки сфер.
Мне стоило больших усилий, прежде чем я снова овладел своим языком:
-Да ничего, хороший у вас пес.
Девушка улыбнулась, эта простая эмоция – чистая и искренняя, заставила меня улыбнуться в ответ. Я так давно этого не делал. Вечность.
-Даша, - представилась она.
-Дима, очень приятно.
Никогда не задумывались, что все хорошее в нашей жизни происходит просто? Но на самом деле, так и есть. Самые простые вещи творят реальность, не хуже чем Великие силы, и обычные люди, просто улыбнувшись, становятся чуть-чуть, но божеством. Не забывайте об этом, никогда.
Разговорившись, мы шли по старому парку, впереди бежал пес по имени Тони, и беззастенчиво помечал заснувшие деревья. Незаметно для нас оживал парк. Появлялись прогуливающиеся парочки, вернулся одинокий старик, подкармливающий голубей, а уличный музыкант возобновил свое пение. Броню атмосферы пробили робкие лучи света. В мою вселенную снова возвращалось потерянное время.
И была ночь, и было утро…

Эпилог.
На старой скамейке,в окружении голых деревьев, сидела девушка с белоснежными волосами, казалось, что ее кожа источает свечение, столь неуловимое, что сознание считает это наваждением. Девушка смотрела, как пес бегает вокруг уходящей за пределы парка пары. В ее глазах читалась мудрость, столь редкая, напоминающая противоречивую смесь из печали и радости – светлых, как ее волосы.
-Во вселенной есть много путей, так ведь, Кормчий? Но почему они выбирают именно твои дороги? – Тихо проговорила она.
Никто не ответил ей.
-Наверно из-за этого ты помогаешь им. Я совсем перестала понимать тебя.
Девушка встала, пристально проводила взглядом уходящих людей, потом посмотрела в небо. Первая снежинка упала на ее лицо, отчего она зажмурилась и загадочно улыбнулась.
Через мгновение уже ничто не напоминало о ее присутствии.