Ушедшее

Слабой, дрожащей рукою женщина неспеша открыла  дверь. Длинные, седые пряди наполовину закрыли испещренное морщинами лицо.
 
- Примерещилось… - устало прошептала и повернула ключ в замке.

Мебель в еле освещенной комнате полностью сочеталась с образом ее хозяйки – грязно-желтого цвета диван и два кресла, проваленные от старости, казалось, доживают последние часы, только и ждут, когда же, наконец, от них кто-нибудь избавится. Но избавляться от них никто не спешил, будто об их существовании просто забыли. На затертых обоях, чей облик был под стать облику мебели, остались следы потопа, устроенного когда-то жильцами сверху.

Женщина присела на стул, стоящий у окна. Стул глухо ухнул, явно не одобряя действий своей владелицы. Но делать нечего, это всего лишь стул, и спорить ему не дано. Стерев полосу пыли с оконного стекла, она прилипла глазами к улице. В фонарные столбы света изредка врезались темные фигуры, на миг становясь людьми.

Снег зашел уже слишком далеко, чтобы останавливаться. Крупные снежинки разбивались о стекла фонаря и искрящимися брызгами падали на землю. Снег окутывал всё – тела, мысли, воздух.

Неподвижный взгляд следил за тишиной ночи, отражая в зеркале окна все ее существование…

***

Усталый дождь окропил водой испитое лицо женщины и замер, растеряв последние силы. В первый раз за прошедшие десять дней усмехнулось над избитой ненавистными каплями улицей солнце, обрадованное временному перемирию между землей и небесами.

Мокрые камни снова тихим шуршанием поприветствовали жалкую фигурку, вопросительно согнутую под бременем невидных другим мыслей. Каждая крупица земли могла с точностью определить тяжелую поступь старушечьих ног, которые уже не спрашивали свою обладательницу, куда им идти.
 
Рука ее пыталась вспомнить тепло детской ладони. Раньше эта дорога вела к детсаду, куда она отводила сына почти каждое утро. Теперь этот путь ведет лишь в воспоминания. Маленькие ножки семенили рядом, еле поспевая за быстрым шагом матери, уже опаздывающей на работу. Шум шагов сопровождался звонким смехом. И мать, забывая об опасности выговора, смеялась вместе с сыном. На ладошку села легкая бабочка, вцепившись тонкими лапами в мягкую кожу.

- Это на счастье? – и большие удивленно-выжидающие глаза встретились с нежно прищуренными, материнскими.

- Да, на счастье.

- А почему все всегда «на счастье»? – ответа на этот вопрос мать не знала, поэтому ответила улыбкой, и этого было достаточно…


В течение двадцати лет она думала о слове «нелепость». Когда-то давно оно привязало себя к слову «случайность», и, вместе, они породили Смерть… Физическую и духовную… И обе Смерти вместе… Чуть позже она почувствовала Ее присутствие, и одиночество больше не казалось ей таким ужасным. Она больше не была одна…


Небольшой парк тихо, как всегда, шелестел всем своим растительным многообразием. Гостья села на ближайшую от детской площадки скамейку и, заглядывая в давно ушедшее, стала наблюдать за счастливыми улыбками столь любимых ею людей. Видя их веселую, непринужденную игру слов и жестов, она молила это воспоминание остаться еще на минуту, но, как  и раньше, оно ушло от нее,  оставив легкий укол боли и застывшее где-то внутри рыдание.

В тот день женщина почувствовала удивление. Она не могла представить, что когда-нибудь с ними расстанется. Она не могла представить, что это расставание будет таким долгим и таким сложным.

Цепочка событий и ощущений, которая привела их в тот день в парк – то место, где завершился последний день отца с сыном, – состояла всего лишь из нескольких пунктов: глупая ссора на почве ревности и несколько лишних слов, брошенных в захлопнувшуюся перед лицом дверь. Она не успела задержать его, но, собственно, и не хотела задерживать; она не успела задержать сына, который, рыдая, бросился за отцом.

Цепочка событий и ощущений, которая привела его в тот день в парк, также состояла всего лишь из нескольких пунктов: уход жены, увольнение с работы, приносящей хоть какой-то заработок, и желание вылить свою ненависть и разочарование на весь окружающий мир.

Их тела лежали рядом.  За кровью и обрывками одежды она не могла разглядеть раны, нанесенные им из ружья, в первый раз снятого со стены в маленькой комнате, специально, для этого случая. Выбор Ее пал на мальчика, освободив ребенка от оков жизни. Но Смерть не успела нарисовать на его лице причину своего прихода, оставив на нем отпечаток безмятежности детского сна…


Она жалела, что быстро умер сын… И страдала от того, что долго не мог умереть муж… Каждый день прощалась с его жизнью, которая, жалея его и не осознавая всей своей жестокости, заставляла дышать уже давно бесполезное тело…


Конец пути увенчали серые стены трехэтажного здания больницы, привыкшие скрывать чьи-то страдания, заглушать чьи-то стоны. Теперь на месте ее умершего мужа, в той самой палате, где врачи пытались спасти его парализованное существо, лежал другой человек – мужчина, примерно одного и того же с ним возраста. Как-то, зайдя по привычке в эту палату, вместо ожидаемой пустоты, на больничной койке она увидела изможденную тень своего мужа – впалые щеки, впалые глаза, сквозь тонкую пижаму выделяются ребра. Отдаленное сходство вернуло ее назад, в то время, когда не было ни боли, ни страданий, ни смерти.
Но это не муж, это всего лишь изможденная тень мужа…

***

Мысли о чем-то давно утерянном, о том, о чем она, кажется, позабыла, заставили ее выйти из дома.
 
Улица, где располагался дом женщины, упиралась в старое кладбище. Место на нем осталось лишь для прохода между могилами. На нем уже никого не хоронили. Да и к похороненным приходили редко. Те, кто мог еще здесь хоть кого-то навестить, почти все были преданы земле.

Она часто сюда приходила. Заходила тогда, когда становилось особенно тоскливо, и не было сил рыдать. Здесь ее тоска вырастала во много раз и вместе со слезами выливалась. Выливалась на щеки, на ладони, смачивала землю, уже давно привыкшую к соленой влаге. А после наступало облегчение, возвращалось дыхание. И женщина шла домой, пряча от холодного ветра – частого гостя в этих краях – распухшее лицо.

Черный купол, возведенный ночью, повис над кладбищенской ареной. Женщина почувствовала, как безвольные пальцы только что начавшейся метели схватили ее, закружились вокруг, поднимая в воздух снежный порох.

Она остановилась у одного из памятников, обнесенных оградой, и, склонившись на колени, прикоснулась губами к холодному изображению.
 
И только сейчас поняла, что же держало ее всю жизнь. Привычка любить. Подняв глаза, она, наконец, увидела два лица, два образа, всю жизнь стоявшие у нее перед глазами, те образы, за которыми она всегда шла, не имея сил догнать.
Искалеченная воспоминаниями, женщина замерла, наслаждаясь покоем. И сейчас она была Ей благодарна…