Он, она и снег между ними

Тихо-тихо падал легкий пушистый снег. Он сидел на лавочке рядом с елью, медленно покрывавшейся снежной сединой. Его глаза расслаблено смотрели куда-то вдаль. Мужчина не видел ничего вокруг. Мысли плавно скользили из прошлого в настоящее и обратно. Ему не было грустно. Внутреннее состояние скорее было похоже на пустоту или даже на странное белесое небо над головой. Такое же непонятное, бессмысленное, однако полное чего-то непостижимо важного. Он будто тонул в самом себе безвозвратно и беспомощно. И его это ничуть не пугало. Он знал, даже был абсолютно уверен, что эта гибель позволит ему возродиться вновь уже более сильным, более мудрым. Но он хорошо помнил, что уже не раз прибывал в таком же точно состоянии и каждый раз дотронутся до дна «собственного я» у него не получалось. Все время кто-то мешал или что-то мешало. И тогда он словно задыхался самим собой. Словно не хватало какой-то мелочи, чтобы вдохнуть полной грудью. В этом состоянии мужчина находился, наверное, несколько лет. А может быть и всю свою сознательную жизнь. Ему просто необходимо было наконец утонуть. Побыть несколько мгновений мертвым. Несколько долгих, растянутых в целую вечность, моментов. И тогда… Да, это он осознавал совершенно четко, тогда он сможет жить по-другому. Он что-то поймет. Что-то такое, без чего жизнь – только глупый фарс. Вот только бы утонуть, погибнуть, расщепиться на мелкие, мельчайшие частички. Соединиться с летящим трогательно хрупким снегом. Стать одной из этих снежинок. Коснутся вместе с ними земли. Медленно, но непременно, растаять, становясь каплей никому не нужной влаги. Никому не нужной, но все же такой важной и существенной. Проникнуть в глубины бытия, сквозь толщу всяческих запретов и преград. Почерпнуть только то, что так нужно растрепанной, издерганной, измученной душе. А потом, как в замедленной съемке наоборот, возродится, становясь сначала каплей, потом снежинкой, потом… Тут ему подумалось на мгновение, а хотел бы он снова стать человеком? Хотел бы он вернутся в этот угрюмый мир, который несет в себе столько прекрасного и одновременно столько ужасного? Ответ пришел сам собой. Размышления не предшествовали этому внезапному озарению. Просто неожиданно возник вопрос и так же внезапно вспыхнул ответ: «Когда я буду знать то, что должен знать, этот мир не будет более пугать меня. Все встанет на свои места. И я смогу, наконец, найти в этом мире то главное, что ищу всю свою сознательную жизнь».
Неподалеку громко, почти отчаянно, залаяла собака. Мужчина вздрогнул. Его глаза увидели яркое пятно на темном небе. Он несколько раз удивленно моргнул. Пятно сформировалось в яркий круг – плафон уличного фонаря. И одновременно с тем, как глаза различили черную ногу фонаря, пришла волна раздражения и разочарования: «И снова я не сумел достичь дна. Снова я вынырнул, выжил, чтобы мучительно долго терзаться бредовым вопросом «что же там на самом дне моего почти уже больного сознания?» - он встал и медленной неуверенной походкой направился домой.
Дома его никто не ждал. Много-много лет его никто не ждал дома. Он любил одиночество. Но такое одинокое одиночество было уже не под силу. Он никогда и никому в этом не признавался, уверяя близких и друзей, что одиночество – его второе я. Но побыть одному и жить одиночеством – разные вещи. Мужчина уговаривал себя, что каждый в этом мире по-своему очень одинок. Только, наверное, можно уговорить кого угодно, а себя не обманешь.
Он шел, то прибавляя шагу, то почти останавливаясь. Его мозг горел в каком-то адском пламени. На глаза то и дело наворачивались слезы. Он не мог бы уверенно сказать, какие мысли крутились в голове. Это была не жалость к себе и не сожаление о неудавшемся падении. Нет, невозможно было выразить четко те вихри, которые мчались по лабиринтам извилин, и ударяясь о стены тупиков, превращаясь в торнадо, непостижимым образом мгновенно утихали, рождая тем самым все новые и новые. Потом вдруг одним разом все стихло: торнадо, вихри, даже адский пламень потух. Мужчина резко остановился и поднял голову вверх. С неба, будто подсвеченного каким-то рыжеватым огнем, падали большие, просто огромные снежные хлопья. Некоторые величиной были почти в пол ладони. Он, нелепо улыбаясь, смотрел на завораживающий танец этих беспечных красавиц. Исчезло все: боль, страх, сомнения. Исчезла улица, дома, машины. Остался только мир полный чарующих волшебных созданий, будто сотканных каким-то безумным скульптором, который и не пытался понять зачем и с какой целью он создает эти шедевры. В их причудливых формах не было повторений, не было смысла, логики. Их изгибы и изломы были идеальны своей хаотичностью. Именно неправильность, некоторая почти поспешность, иногда неаккуратность автора, превращала его творения в совершенство. Ничего более совершенного мужчина, казалось, никогда не видел. Воздух был немного влажным, но словно в нем витал сладковато-горьковатый привкус счастья. И странная возникшая в голове тишина тоже была не совсем тишиной, а загадочно-знакомой мелодией – приятной и успокаивающе бодрящей.
Сколько прошло времени, пока он, так бессмысленно улыбаясь, смотрел в рыжеватое небо, мужчина не знал. Это было совершенно не важно. Все так же блаженно улыбаясь, он, медленно переставляя ноги, пошел в сторону дома. В его мозгу продолжала звучать непостижимой мелодией тишина. На душе было спокойно. Внезапно улыбка исчезла. Лицо перекосило от боли и отчаяния. Он некоторое время не мог осознать в чем причина. Просто стоял, уставившись на что-то, а душу разрывала тоска. И выразить масштабы этого чувства невозможно было никакими сравнениями. Мужчина практически вечность силился осознать причины, постигшей его перемены. И когда, наконец, до его мозга, дошел весь смысл, он, ужаснувшись, отшатнулся немного назад и бессознательно поднял руку, будто защищаясь от невидимой опасности. Перед ним, темной устрашающе безжизненной глыбой стоял его дом. Будто глядел провалами черных окон и насмехался над беззащитным хозяином.

Она сидела за письменным столом и старательно выводила на бумаге, совершенно непонятные ей, иероглифы. У нее снова не получилось. Ее глаза распахнулись в удивлении, но тут же в них появилось раздражение. Девушка зло откинула листок и, взяв другой, начала все сначала. Врятли она смогла бы объяснить другим (она даже самой себе не могла этого объяснить) зачем так старательно пытается нарисовать чужие и почти бессмысленные для нее иероглифы. В своей жизни она часто делала то, чего никогда не смогла бы объяснить. Найти оправдание своим поступкам – это просто. Но вот смысла у многих из них не наблюдалось. И это при том, что девушка всегда и во всем пыталась найти смысл. Это пожалуй было смыслом самой ее жизни. И вот же парадокс – столько ее собственных поступков совершенно не имеют никакого объяснения. Хотя именно над этим она старалась не задумываться.
Сейчас она сидела, высунув кончик языка, медленно водя кисточкой и изредка макая ее в черную краску, рисовала иероглиф, обозначающий «любовь». «Но разве так должна выглядеть любовь?» - проплывала в ее голове почти безотчетная мысль. А в колонках играла музыка. Один из любимых исполнителей как раз запел на финском языке. Губы девушки тронула странная улыбка. Глаза перестали различать все, что находилось рядом. Душа плыла по волнам красивой мелодии. Ничто в этот момент не имело никакого значения. И даже, так старательно выводимый ею иероглиф, стал только частью какого-то совершенно чужого и ненужного мира. Каждое слово песни проникало сначала сквозь уши в голову, чтобы потом растаять в душе, наполняя все существо девушки каким-то непостижимым светом, заполняя всю ее теплом и нежностью, превращая жизнь в сказку, а окружающий мир в ирреальное отражение самого себя. Она не знала о чем поет этот странный мальчик. Она не понимала ни единого слова. Но, когда она еще только первый раз услышала незнакомые финские слова в какой-то песне, с ней произошло что-то необъяснимое, непостижимо неуловимое. Словно эти слова были давным-давно ей знакомы, но по какой-то нелепой причине навсегда забыты. Что-то беспечное, теплое, доброе и дорогое было в финском языке. Каждое слово каждой новой песни на финском уносило ее прочь из всего того, к чему она привыкла и от чего устала. Слова были легки, как парашютики одуванчика. Они подхватывали душу девушки, начиная медленно вращать ее в завораживающем танце. Унося куда-то высоко-высоко и далеко-далеко, туда, где небо голубее, трава зеленее, воздух чище и звуки слаще. То ли в мечту, то ли в счастье. И казалось в эти моменты, что если бы только удалось ей вспомнить, давно забытое, то открылось бы что-то, что она ищет в этой странно запутанной жизни вот уже не один десяток лет. Пришло бы, наверное, именно с этим воспоминанием осознание того, чего не хватает ей, чтобы вдохнуть полной грудью и начать жить, очнувшись наконец от глупого и ужасающего кошмара. Девушка перестала водить кисточкой. Ее взгляд рассеяно смотрел сквозь бумагу. Мягкий, немного хрипловатый голос продолжал медленно и нежно произносить: «Tahdon rakastella sinua. Tahdotko sinа minua». Вот еще только миг – и она словит всю суть того, что забыла навечно… Резкий, громкий, безумный звук. Она вздрогнула. Непонимающе оглянулась вокруг. Звук повторился. Звонили в дверь. Устало вздохнув, девушка поплелась открывать.
Несколько минут спустя, она сидела в кресле. Иероглиф остался недописанным. Сегодня у нее врятли уже получится его дописать. Она сидела и грустно смотрела в окно. Время шло, пролетали годы, а в ее жизни ничего не менялось. Все шло какой-то однообразной чередой. Все происходящие события были расплывчато бессмысленными. Нет, наверное, в тот момент, когда они происходили, они и имели какой-то смысл, но, спустя время, она понимала, что в них не было того, чего-то самого важного, для чего стоило бы жить, ради чего возможно было бы умереть. Спустя пять-десять лет все пережитое становилось всего лишь подборкой фото в альбоме – не более.
Девушка все еще продолжала додумывать эту мысль, а ее взгляд уже привлекло что-то за окном. Губ коснулась растерянная улыбка, глаза распахнулись в восхищении. И только несколько секунд спустя пришло осознание того, что вызвало такую перемену: с неба огромными – в ладонь – хлопьями летел снег. Небо было необычно рыжеватого цвета. Она выпрыгнула из кресла и, распахнув окно, выглянула на улицу. Ближайших домов почти не было видно. Снег летел густой пеленой. Она разглядывала шедевры природы, будто не могла поверить, что вообще возможно создать такие непостижимые творения. Протянула медленно руку. Огромная пушистая балеринка опустилась на ладонь. Мгновение она будто размышляла над чем-то, а потом резко стала ломаться в самых неожиданных местах и исчезла, оставив в память о себе несколько теплых слезинок.
Сколько прошло времени, пока она заворожено смотрела в окно, девушка не знала. Оставив окно открытым, передвигаясь словно во сне, она подошла к письменному столу и подвинула к себе клавиатуру. Быстро, словно боясь забыть важное и очень нужное, девушка напечатала:
«Хрупкими
сросшимися навек
колкими
ломкими
откровеньями
ни для кого
и все же
для всех
жизнь
всего мгновение
существование
вращение
смерть
даже не лужицей
каплей крохотной
и судьба
одна круговерть
не бессмысленно
хлопотно
но это счастье
дарить себя
зажигать
в душах других
пламя радости
снег
летел
не боясь упасть
без сомнений
и прочей гадости».
Потом, словно оставив на листе Word кусочек своей души, устало вернулась к окну. Снег почти прекратился. Она, будто чтобы убедиться в этом, перегнулась через подоконник, высовываясь наружу, покрутила головой и, разочаровано вздохнув, закрыла створку. Повернувшись к окну спиной, растерянным взглядом окинула комнату. Медленно опустилась на пол и тихо заплакала. По ее щекам текли в несколько струек горячие слезинки. Она смотрела невидящим взглядом. Девушка плакала от навалившегося вдруг отчаяния. Словно тяжелой, неподъемной плитой ее придавило осознание того, насколько она одинока. Она словно впервые увидела пустую, нелепо уютную, непонятно для кого обустроенную квартиру. Почти мертвую, чем-то напомнившую склеп. Смеющуюся звенящей тишиной над собственной поверженной хозяйкой.

Была уже глубокая ночь. Он грустно бездумно перебирал струны гитары. Потом поднялся и в некой нерешительности подошел к телевизору. Несколько секунд покрутил в руках пульт и все же включил этого прямоугольного монстра. На экране возникло лицо его соотечественника и коллеги. Видимо демонстрировали кусочек из недавнего выступления. Мужчина даже узнал место, где оно проходило. Смазливый парень пел довольно приятным, немного с хрипотцой голосом: «Tahdon rakastella sinua. Tahdotko sinа minua». «Может быть и мне сочинить песню на родном языке?» - мелькнула в голове мысль, вызвав косую улыбку. Палец решительно нажал на кнопку пульта и экран погас. Уверенной походкой мужчина направился к столу, на котором стоял ноутбук. Вошел в почту. Просмотрел два новых письма. И устало вздохнул. Потом, не совсем отдавая себе отчет, зашел на давно забытый сайт. Почти по инерции прокрутил бегунок вниз. И вдруг замер. Что-то очень знакомое, непонятно знакомое мелькнуло где-то в строчках. Он вернулся немного вверх и в бессмысленных несуразных английских словах написанных странным столбиком ясно, словно наяву, увидел вдруг тот снег, летящий с рыжеватого неба…
13.03.2011