Стёжки-дорожки

В исторической трагедии АСа Пушкина «Борис Годунов» Монах Пимен записал: «Ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя». Вот и мне пора бы закругляться, но...

Служба закончилась, подтверждающая запись в военнике осталась, но туркестанские похождения продолжились. Домой хотелось, хотя что-то держало. И это «что-то» не ошиблось!

Гаврин увольнял тактическим приёмом: брал дембелей, вывозил в штаб мобгруппы, смотрел не прихватили ли лишнего тюка или, не введи во грех, дембельского альбома, кои рвал, едва узрев. Выдавал предписание и отправлял на ж-д вокзал за билетами на поезд. И нужные штампы в военнике ставил после того как билеты привозились в подтверждение – хитро?

Солдата не перехитришь! Тёртые мы, калачи! 29 октября командир провёл процедуру в отношении меня и Сборщикова Серёги, как от сердца оторвав военные билеты за пару часов до отправления. Вроде всё: Миру – мир, солдату – дембель! – но...

Серёгу на поезд я посадил честно: предварительно обнял на прощанье и всплакнул в муслиновый платочек. Словом, скупой проводил слезой, махая вдогонку невыжатой тряпочкой. В Ашхабаде ничего его не держало, а мне пожитки надо собрать, абы не с пустыми руками на родительском пороге появиться. Билет пропал, но его цена несопоставима с тем, что могло сгинуть в небытие со скорым отъездом. К дембелю у меня были прикуплены новомодные по те поры шмотки, припрятанные в каптёрке, на Ключике терпел лишения дембельский альбом со всем сопутствующим, также ожидали отъезда тестер и кое-какие изюминки воинского обмундирования, кои прекрасно сгодятся в мирской жизни. Для походов, охоты, рыбалки и грибалки – панамы, бушлат, сапоги и весьма удобные шнурованные боты сгодятся всегда. Одно было нагло прихватизировано, другое честно выменяно, третье безвозмездно подарено.

Тот же пресловутый тестер, например...

Проживал на вольных хлебах недели две, ночуя попеременно на Ключике, когда барахло ездил забирать, и в каптёрке ремвзвода – Шурик Семишкуров меня знал, доверял, в ночёвке не отказывал. А то у проживавшего на проспекте Свободы Попова Валентина Филипповича, отставного погранца, с которым в своё время меня познакомил Шульц. Андрей перед отъездом домой тоже некоторое время у него перекантовывался.

Были у военпеса дети: падчерица Наталья моего возраста и старший пасынок Андрей, кликавшийся прозвищем «Ношпа». Скорешились с Андреем, я был приглашён на пикник в горах – «Пусть он в связке в одной с тобой. Там поймёшь, кто такой»? Ношпа увлекался здоровым досугом, облазил Копетдаг от Каспия до Кушки, и вместо обычного празднования «Дня 7-го Ноября, красного дня календаря!», решил приобщить к туризму и меня. А как откажешь заманчивому предложению с моей генетической лёгкостью на подъём? Горы манили, а будучи в Туркмении не полазить по скалам – это не оправдывалось ничем!..

Собрались в дорогу вдвоём. Ношпа спрогнозировал, к ночи на месте стоянки обычно мамаево нашествие, но сползается туда каждый своей тропой-секреткой. Туристических принадлежностей набралось на два рюкзака средних размеров, а значит, индивидуальным вещмешком был нагружен и я.

В горы нас доставил пучеглазый ЛАЗ, расписано курсирующий пригородным маршрутом до местечка Фирюза. Среди пути автобус высадил путников на пустую обочину, вытоптанностью и завалявшейся в пыли табличкой полагавшей, что автобусная остановка регламентом предусмотрена. Сойдя с трассы, витиеватой стёжкой поднялись на вершину холма, пропетляли каменные утёсы и скользнули в проходное ущелье. Из него долгим изволоком перевалили поперечный отрог, вошли в широкий мелколесный распадок. Не сказать, что неприметное направление исхожено одними ношпиными ногами – по этой торной тропе аки сорок сороков крестный ход свершало!

А лясы точил, будто секретной тропинкой пойдём...

Бесчисленными перевалами, минуя узкие проймы, осыпи гравия и курумы, мы неудержимо шлёпали вперёд. Украдкой с первых косогоров Ношпа подсматривал, когда начну стонать, но с теми красотами невиданными, ощущениями свобод и пьянящим воздухом гор – я бы и его на горбу тащил не стеная!

Сделали кратковременный привал возле одинокой арчи; её свилеватый ствол был закручен невероятной силой как толстенный канат, крона зонтом виснет на бок. Летом хорошо под нею солнце претерпевать. В паре метров увидел шляпку моховика. Не поверил бы глазам, но поблизости ещё два гриба.

Грибной сезон в Туркмении длится с осени до конца весны, пока осадки. Летнюю сушь грибницы пережидают спячкой. Ношпа грибник никакой, сказал, но в начале мая шёл с Душака и на спуске к шалашу набрёл на россыпь солонух. Сначала хватал подряд, а ниже наткнулся на целую поляну крепких сыроежек – багажника машины мало бы. Высыпал собранные, начал брать только молодые да чистые, напихал во все ёмкости. Положить больше не во что, стащил штаны, штанины понизу завязал узлами и тоже набил. Повесил на шею, двинул на спуск; шлось трудно – проклял к чертям все грибы. Сделал вязанку из одеяла, перекинул через плечо, в город доставил попуткой.

Через пару дней совратил друга снова сходить проверить местечко: притащили на ванну под смеситель. Мама слезилась и чистила всю ночь, не одно блюдо раздала соседям...

Пониже, говорит, где почвы песчаные, собирают сморчки. Целенаправленно за грибами никто не ходит, но есть среди его знакомых знатоки, которые ведают и умеют находить трюфеля. Есть у них места в Дашгала, неподалёку от Каракала (будто я знать должен), набирают до пяти кило на руки. Его угощали – понравилось не особо, похоже на недоваренную картоху.

Ношпа вёл на некие «родники», оговорившись: «Обогнём морковку, выйдем к Чули, там рукой подать!» Оказалось, «родников» всего три – два покажет, до третьего не дойдём. Далеко и «нет в наших планах сегодня на Душак переться!»

Морковка – пролегающий от Чулинского к Фирюзинскому ущелью гребень Копетдага, представляющий единую гору Маркоу. «Змеиная гора» – переводится с фарси. Такие горообразования отслеживаются за многие километры, являясь ориентирами туристических маршрутов и опорным геодезическим пунктом триангуляции местности. Гора Душак – «два рога» на местной чаромути. С глубокой древности обитатели подгорных долин отмечали своеобразную форму вершины, вызывающей схожесть с рогами диких животных, часто встречаемых на склонах хребта. Жаль, но сегодня мне Душак не посмотреть...

Ощупав Морковку взглядом, гид высчитал направление к Чули. В посёлок не пошли: пионерлагеря одни – зачем шастать? Обошли местечко горными протоптышами, вышли на окраину к источнику Козолух. Ношпа окрестил горный ручей:

– Нулевой родник – начало Чулинки, полпути пройдено!

Привалились на минуту. Утолив жажду, ополоснули лица. Покололи грецкие орехи, собранные под увиденным по дороге царским древом, двинулись дальше. Вошли в ущелье, протопали совсем ничего, как Ношпа неожиданно остановился:

– Видишь что-нибудь приметное или знакомое?

– Что может быть знакомо? – оборачиваюсь вперёд-назад: накаты гравия под ногами, извилистые склоны, пара огромных каменных глыб задаёт изгиб тропы, – Я тут первый раз!..

– Посмотри вот с этого ракурса: представь, оттуда выскакивает банда басмачей, под этим камнем пулемёт – помнишь?

– Кино «Офицеры», место, где наши засаду сделали?

– Точно, смотри какой глазастый...

– Мой любимый фильм. Эх, жаль, нет фотика под рукой...

Не заметил, как снова оказались на серпантине вровень гор. Красоты здесь пленительны! Полосатые хребты и перевалы, за хребтами видны останцы и пики, справа и слева ложбины с контрастной растительностью. Идём, вдруг зияет гигантский каньон – глубоченная борозда, острым изгибом к ногам подошедшая и вспять в неизвестную глушь уводящая...

Тропа «пожарка» свела в Барсово ущелье, также именуемое «голубинка». Первопроходец видимо встретил барса, следующие ходоки голубей. Дном гравий, склон понизу выглажен доисторической рекой, папоротник ниспадает лианами, поросли самшита, багульника, дереза, керкав, карагач, эргуан – багряник или иудино дерево, на котором повесился Иуда Искариот. Скалы местами сужаются в ширину раскинутых рук, высота в небо – головы не задрать, синевой полюбоваться, не обронив панаму. Свес камней, завал лезешь в опаске поломаться, извороты, чинки, облыселые кыры, в расщелинах которых наперекор судьбе возрастает дагдан – за прочность древесины дерева зовут «железными», перевод просто патетика – «берущий силу из горы». Ношпа не уставал тараторить. В изножье одной поднебесной скалы «первый родник». Ношпа сказал, ночуем здесь, но сбегаем до «больших колдобин» – хочешь, мол?

А как нет? Вдоль скалы перешли ко «второму роднику» – некто кличет его «барсова щель», спустились ниже. Добрались до белёсых валунов, свалились на привал. Пока добили орехи, огляделся, думая отозрею «колдобины» всем колдобинам колдобины, а тут просто массив гладких камней с углублениями, в которых круглый год стоят лужицы свежей воды. Чудеса природы. Идти дальше – лезть по скале семь вёрст до небес на уровень пятиэтажного особняка, потому желательно снаряжение.

Вернулись на шикарный бивак с позывным «первый родник»: отвесная скала расколота поперечной каверной, под стоянку засижен слегка скошенный, но не страшащий крутизной уступ. Стоянку оттеняют каркасы и мелколистный кустарник, от ветров и осадков скрывает высокий в два человеческих роста каменный козырёк – хочешь в спальнике ложись под сенью скал, хочешь палатки лагерем ставь. Посреди стоянки кострище с образующими очаг булыжниками. Близ каверны выбоина, со скалы сочит природный ключ, пресной водой полня каменную чашу объёмов банной купели. Воды хватает умыться и с лихвой для питья, если дорога выжала соки до сухости гланд.

По обе стороны обжитого для ночного привала местечка раскинут богатый растительностью склон, где можно кеклика для наваристого бульона отловить, коряжник сыскать для костра, наломать арчи и другого сухостоя, ежли обуяла лень спуститься дальше в расселину за жарко пышущим саксаулом.

Засветло бивак собрал человек двадцать путников, такой же неприкаянной молодёжи как я, а на закате гитара бренчала, костерок трещал, искры сыпал, в кундюке вода уже закипала, в тунче чаёк с чабрецом томился и в котелке каша поднималась. Никакого хмельного не было в помине. Все пьянели от осознания, что вырвались сюда из низменных будней.

В компанию свободою пьянённых втиснулся и я. Знакомство завязалось долгими беседами, рассказами и байками под треск горящих сучьев. Как случаем заблудший из центральной России голодный агнец, я скоро оказался в лапах сытых здешней природой волков. Подыскивая повод чтобы не зажрали вопросами, стал гонять байки о вотчине с бесконечными керженскими лесами и разноцветными стрежнями Волги и Оки. Каждый настоящий нижегородец знает: голубоватые днём, иссиня-чёрные в пасмурную погоду плёсы Волги сильно контрастируют с зеленелыми мещёрскими водами Оки. Это прекрасно видно на месте слияния могучих русских рек, называемом Стрелка. Полоса разграничения прекрасно просматривается с гребешка волжского откоса и тянется течением на сотни метров...

Мои новые знакомые бравировали жемчужинами Чули и Фирюза, бахарденскими пещерами и «вратами ада» в Дарвазе. Ворошили фантазию пещерами дэвов, кущами, где обитает вещая птица справедливости и счастья Симург, пылевыми бурями, налетающими на Ашхабад, занося песком – я в ответ сыпал сахар в соль, описывая пушистые снега до крыш, выпадающие в моих краях чуть ли ни ежегодно. Весенние паводки в разговор подключал, смеясь, как в половодье люди в гости на лодках ходят, пацанва на льдинах катается – они пустыню, на первый взгляд, бесцветную, каждой капле радующуюся, всеми цветами радуги закрашивали. Наиболее примечательное превозносили, какие сами чувства прослеживали, какие тому эмоции являли – говорили и слушали, смеялись и переспрашивали, поочерёдно восторгались и неподдельно завидовали...

Пожалуй, самой трогательной была история собаки. Возле одного Ашхабадского кладбища, а может на его территории, что не столь важно, стоит памятник овчарке. Во время страшнейшего землетрясения 1948 года, случившегося глубокой ночью, псина с грохотом распахнула дверь, проскочила в дом, из люльки выхватила грудного ребёнка и потащила на улицу. Хозяева времянки всполошились не на шутку. Впопыхах подумав, что собака заразилась бешенством и сошла с ума, хозяин схватил ружьё и выскочил за псом. Жена следом. Спустя секунды случился первый разрушительный толчок, практически сразу жилище рухнуло. Таким образом, собака спасла семью и многих выбежавших на шум соседей. Курган много лет спустя умершего спасителя благодарный хозяин отметил памятником.

После небольшой передышки, заполненной дегустацией зелёного чая, одна миловидная путешественница вспомнила о ледяных дорожках на тротуарах. Как нравилось на них кататься, скользить и на ногах удерживаться. Видимо когда-то была в северных широтах и не смогла накататься вдосталь. Тут меня было не остановить – я не только о ледянках поведал, которые после первой же оттепели появляются на каждом шагу даже в самую тёплую зиму, но и про бесчисленные катки рассказал, а особо заинтриговал экстремальным зимним футболом.

До призыва в армию, я три года грыз науки в СПТУ № 40 города Горького, попутно осваивая профессии монтажника и слесаря-сборщика радиоаппаратуры и приборов. Группа состояла из девчонок, которых насчитывалось душ под тридцать, но приютила также и нескольких парней. От четверых сначала и до семи под конец обучения. То есть, набиралось как раз на футбольную мини команду, хоть играли мы почему-то только между собой. Делились поровну и на переменах, либо вместо уроков футболили всё, что под ноги попалось – круглых форм, квадратных, цилиндрических, каждый раз доводя спонтанный спортинвентарь до неприглядного состояния...

На территории шаражки стояла добротная хоккейная коробка, снабжённая настоящими воротами и каждую зиму заливавшаяся под каток. Лёд получался чистый гладкий, разметкой не порченный. Не знаю, кто площадку заливал и в каких целях это делал, ибо не вспомню ни единого случая, чтобы на ней кто во что играл. Кроме нескольких охламонов 35-36 группы радиомонтажников, конечно. Нас, то бишь! Играли зимой, заметьте, на свежезалитом льду и не в коньках! Гоняли некое подобие футбола, поскольку в основу названия положенный ball применялся нами гораздо реже заурядных жестяных и полиэтиленовых банок... которые на ногу ровно не ложатся и после удара летят куда вздумается, а не куда посылают...

– Вы видели коров на льду? – спрашивал своих удивлённых слушателей, – На них мы были похожи лишь вначале, со временем же так привыкли к скользкому полю, что равных по зимним футбанкам нам вряд ли нашлось!..

Туристы слушали с разинутыми ртами. Мой вскоре тоже раскрылся, когда пошли рассказы о другом турмаршруте через гору Душак и знаменитых туркменских кяризах, которые я был приглашён повидать на десерт, если рано не сорвусь домой...

В предгорьях Копетдага испокон веков существуют подземные криницы, соединённые сквозными тоннелями, многие столетия поставлявшими в Ашхабад пресную воду с гор. В Каракумах водные запасы большей частью грунтовые, глубина залегания доходит до сотен метров. Местное население рыло штольни, чтобы помочь скапливавшейся в горах влаге просочиться на подгорные низменности, а точно вымученный угол уклона позволял собирать и дождевую воду, в том числе. Подземные лабиринты на глубине плотных глиняных слоёв прочно обложены камнями и древесной арчой, отчего защищены от внешнего воздействия и чрезмерного испарения.

Говорят, по всем окраинам пустыни, занимающей большую часть территории Туркмении, кяризов рассыпано множество. Один такой кяриз в среднем заменяет десятки колодцев. Внушительных величин скважины начинали вручную бурить в подгорьях Копетдага более двух тысячелетий лет назад, в Бахардене они и сейчас предстают в первозданном состоянии.

Мне тоже захотелось посмотреть ещё одно туркменское чудо света воочию, но не сложилось по мало зависящим от меня причинам. К тому времени наличностью я уже изрядно поиздержался, нахлебничать не в моём характере. На последние гроши купил билет, на четырнадцатое число, кстати, и больше с желанием, чем без оного, отбыл в родные края. Ровно семьсот тридцать дней пролетело со дня призыва. Получилось, четырнадцатого ноября восемьдесят шестого вышел из дома юнцом жизнью не целованным, четырнадцатого ноября восемьдесят восьмого года выехал домой ею покусанным. Хоть не до кровей и шрамов, но со множеством попутных заметок...

В дороге до дома со мной произошёл пассаж, достойный отдельных слёз. В поезде, полагаю перед Гурьевым, тиснули у вашего зазевавшегося дембеля небольшой баул со шмотками и непроявленными фотоплёнками. Перед отъездом фотографировал все, что хотел воспроизводить в памяти и прятал плёнки, не проявляя. Думал, дома обработаю хорошими реактивами и в спокойной обстановке напечатаю на качественном материале. В том числе, были спрятаны тройка цветных фотокассет и пара катушек для показа слайдов. Необширный скарб, сложенный под нижним сиденьем плацкарта, остался нетронутым, но вот пропавший баул неразумно запихнул под потолок плацкарта на третью полку. Его уволокли вездесущие жулики. Ехал в армию – шапку на ходу содрали, вертаюсь домой – увели баул из-под носа. Не желала Средняя Азия просто так меня отпускать, не напомнив старую русскую пословицу: вор да мор довеку не переведутся! Не единожды уколола сторонка южная, но отборными выражениями вспоминаю только воришек.

В Москве повстречался военный патруль. Всполошился, и дембельского альбома лишусь, но начальник патруля не сказал ни полслова, узнал, что я дембель, отрешённо проверил документы и отпустил без придирок. Я опасался, вдруг патрулю захочется проверить мою оставшуюся дембельскую поклажу, состоящую из спортивной сумки с экспроприированной амуницией и ещё кое-какими купленными шмотками? А также большого пластикового дипломата с цифровым кодовым замком, защищавшим доступ к фотоальбому и всякой ерунде, и поверх чемодана завёрнутые в газеты нарды. Хоть и плоские в объёме, но имеющие немалые размеры по площади. Придраться было к чему, было бы желание, но к моей радости благополучно пронесло на авось да небось. Свобода вроде, а дриснуть внепланово пришлось очередной раз. Опять же не снимая штанов...

Когда всё кончится?..

Кончилось на закате дня 18 ноября: проводница скорого поезда Москва-Горький откинула подножку тамбура на конечной станции Горький-Московский, где я вышел на перрон. Последний раз отглянцевал сапоги бархоткой, оглянулся вокруг, вздохнул: ничего не изменилось! Ни-че-го! Залежный асфальт перрона, сто лет назад белёные стены снаружи вокзала, затоптанный мрамор внутри – как держала память эти приметы, так не обманула. Советский образ жизни вяло относился к кардинальным переменам и новшествам, поэтому два года моего отсутствия вокзал держался без рукоприкладства. Видимо, чтобы не шокировать так ненадолго, по космическим меркам жизни, отъезжавших путешественников типа меня.

Прямо из вокзала спустился в тоннель – и тут без заметных изменений. Под ногами до боли знакомая осенняя полуслякоть-полугрязь, или полуубранность, тот же приглушённый фон постоянного человеческого присутствия и неистребимая вонь со стороны пока бесплатного общественного туалета.

Метро порадовало: его уже целых три года как пустили, а оно всё ещё чистое, блестящее и свежей побелкой пахнущее.

Утром двадцатого ноября восемьдесят пятого, помню как сейчас, поехал в училище. Ни как обычно пошлёпал к дальней автобусной остановке Стройплощадки. Так в народе называли жилой микрорайон возле одной городской транспортной развязки, возле которой по плану развития города воткнули станцию метрополитена «Пролетарская». Жду автобус тягомотного 46-го маршрута, в сладостном полусне шмыгаю соплями, вдруг наблюдаю бабулю, волокущую по пандусу подземного перехода увесистую сумку на колёсиках, прыгающую между полозьев. Остановившись на промежуточной площадке, бабуля кряхтит, призывает в помощь Бога, разгинается, словно получив новых сил, и уже бодрячком волочёт дальше. Спускаюсь к ней:

– Давай помогу, бабка! Тяжело, небось?

– О, Господи Иисусе, посодействуй, внучок. Хорошо стало ездить, из глубока только подниматься тяжело, мочи нет!

Узнав об открытии нового аттракциона, понял – пропускать грех. Столько лет ждали и вот оно... случилось!

Не помню, сколько времени провёл в метро, потому что не просто катался на поездах – выходил на каждой остановке и рассматривал диковинный дизайн станций. Пусть их было всего шесть, но в училище в тот день так и не попал.

Первый день, народу – никого!.. И такого больше никогда не случалось. Со следующего дня по этим шести станциям стали шнырять толпы не только городских зевак, но и со всей области. Как же – такая диковинка! Не надо в Москву ехать! Электрички заполнялась под завязку, особенно в вечернее время, люди ходили семьями, компаниями, чуть ли не экскурсиями и глазели, катались и снова глазели. Как я двадцатого с утра...

Вечером по телевизору в местных новостях слышал, как трубит о столь важном достижении градоначальник: фанфары, дифирамбы, вспышки фотоаппаратов и полтора журналиста с микрофонами. «Третий в РСФСР!», «поезда последних разработок!», «скоро пустим дополнительные две станции, через скоро ещё две!» – праздник у людей! Что скажешь? – ностальгия...

Доехал до своей станции с пролетарским названием Двигатель Революции, вышел на проспект. Прошибла слеза. Не от первого зазимка и встречных снежинок, тающих на лице, не от ряда знакомых многоэтажек, заканчивающегося тремя твоими четырнадцатиэтажными свечками, до которых осталось пройти последние пятьсот метров, а оттого что наконец-то дома!

Сколько дорог перехожено, но лучшая – домой...

Иду: два девятиэтажных пенала, за ними фанерка киоска «Мороженое». Далее «Спорт» – магазин, с детства называемый «спортик», украсивший унылый жилой массив высоченными освещёнными стеклянными витринами. Потом в упятье двенадцатиэтажка, первый этаж занимает «Кулинария». И вот мои «свечки». Остановился возле телефонных будок, смотрю в окна родной квартиры: на кухне горит свет – мои дома!

Только шагнул, слева грохотнул колёсами трамвай №11 и вдруг, на четырнадцатом этаже вспыхнуло всеми цветами радуги кухонное окно дяди Лёши Баринова. Вот и фанфар, каких есть, дождался! Совпало так, но старый радиолюбитель устроил долгожданную праздничную встречу, включив свою знаменитую цветомузыку именно в момент, когда до дома мне осталась последняя стометровка препятствий.

Шмыгнул сквозь безлюдный вестибюль, удивился в моё отсутствие отгороженному отцом тамбуру, втянул запах преддверья и ткнул кнопку звонка. Дальше немая секундная сцена в переглядках со взбудораженным батей и бросок на шею.

«My army в Туркестане» закончилась в крепких объятиях родителей и вскоре подоспевшей сестры! Долгожданная разгульная жизнь началась сбором друзей и поприездным фуршетом, центром внимания которого оказался вновь испечённый гражданский человек с гигантской пузатой бутылкой, инкрустированной взамен драгоценных камней соцветьем крашеных стекляшек. Знаменитый Туркменский Коньяк был прихвачен из Ашхабада специально для первого праздничного застолья...

Всё, конец связи! · · ; · ;




Начало тут --- http://www.proza.ru/2010/06/03/841 > До-оФормление