А это- мой Пушкин! Глава XXII. Предначертала муза

Энгельгардт, разрешив воспитанникам отлучаться из лицея, как и было задумано им,  позаботился и  о том, чтобы несколько семейств распахнули свои двери перед лицеистами. Первыми  стали придворный банкир  барон Вельо, управляющий Сарского Села Ожаровский, лицейский учитель музыки и пения Теппер де Фергюсон. Лицейские, в своих синих мундирах, сначала стесняясь и сдержанно, а потом смело и свободно, часто  замелькали в этих домах.
 
Но Сашка особенно полюбил бывать у чудаковатого оригинала - барона Вильгельма  Теппера  де Фергюсона. Этот  обедневший сын банкира прожил жизнь, полную потерь. Говорили, что он  был богатым человеком, но, после гибели отца пропало  и все его богатство. Это случилось  во время революции в Польше, когда сам  он путешествовал. Но Теппер  не растерялся -  дал объявление, что дает уроки музыки - не зря же  он восемь лет жил в Австрии! Теперь ему пригодились эти знания…

 В те годы он был знаком с Моцартом, Сальери, Бетховеном, с последним даже брал уроки музыки у одного и того же  учителя. Вот почему в Вене и в других городах Европы барон стал известен, как превосходный пианист и композитор. А Россия ему стала второй  родиной -  переселился сюда и жил с семьей.

Теппер был  приятелем Энгельгардта и, как только  его  назначили директором лицея, пригласил  и Теппера - обучать музыке воспитанников. Музыкант обрадовался и  даже  согласился обучать их совершенно бесплатно.

Лицеистам   Теппер понравился, он оказался  человеком с великолепным музыкальным дарованием, обладал обширными знаниями. Но главное - был  благородным и добрым и он пришелся по душе им даже больше, чем директор. А раз полюбили, то  и часто  посещали, найдя в нем второго Малиновского, незабвенного своего первого директора, чувствуя  себя у него  в его доме совершенно свободно: болтали обо всем, распивали чаи, музицировали.

Играли все - и  сам хозяин, и его гости. Сашка  и Тося Дельвиг,  Николай Корсаков,  Модинька Корф,  Сеня Есаков, Мишка Яковлев, как-то раз  встретили у него остроумную, миловидную вдову  - Марию Смит,постоянно жившую  в семье  Энгельгардта. Она приходилась ему дальней родственницей. Она, как и все они, стала главной  посетительницей в  гостеприимном домике.

Обратив на молодую вдову внимание еще тогда, когда  все его помыслы были заняты  Катенькой Бакуниной, Сашка прозвал её Лилой. Но теперь, часто встречаясь с  ней, влюбился в нее и  стал посвящать только ей свои стихотворения,называя ее то Лилой, то Лидой.
 
Кроме нее у  Теппера часто бывали и  другие юные барышни, постоянно распевающие  под звуки фортепьяно не только модные романсы, но и  Сашкины стихи. Признаться, это ему льстило немало. Романсы на его стихи, переложенные на музыку Мишкой  Яковлевым и лицейским «трубадуром»  Корсаковым, звучали  в домике Теппера  постоянно. Но он понял, что больше всего  нравились  его стансы «К Маше».

Он их  написал маленькой  сестре Тоси Дельвига, когда она, еще  в восьмилетнем возрасте, с матерью приезжала в лицей.

   Вчера мне Маша приказала
   В куплеты рифмы набросать
   И мне в награду обещала
   Спасибо в прозе написать…

Куплеты получились очень напевными, с повторяющимся припевом  и их часто распевали все. Лицеисты  увлеклись куплетами. «Теперь, раз в неделю, именно в субботу, несколько лицеистов - поэтов и рифмачей,  садятся  в кружок, и  выпивая чашку чая, читают маленькие стишки-куплеты, на предмет, или на слово, заданное в прежнем заседании». - Так отчитался   в  письме  к своему дядюшке Франт - Горчаков, тоже, как и Олося Илличевский, любитель эпистолярного жанра.
 
 Это - в субботу. А по воскресеньям собирались у Теппера. Тоже - на куплеты. Но здесь, где  царило веселье, непринужденность в обращении, простота, куплеты сочинялись  на французском. И Сашка блистал всегда. Все утверждали, что  его французские стихи всегда самые изящные.

В одном из таких вечеров  он  написал стихи, которые переводятся с французского  так: «Когда восторженный поэт читает вам свою оду или поздравительные стихи, когда рассказчик тянет фразу, когда слушаешь попугая, не находя чему посмеяться, засыпаешь, зеваешь в платок, нетерпеливо ждешь минуты, когда можно сказать: «До свиданья».

Эти куплеты так восхитили Марию-Лилу, что она в ответ написала  ему свои:

Мне с вами хочется, не скрою,
На рифмах копья обломать,
И я бы не сдалась без боя,
Но Феб судил мне замолчать,
Сказал, что тщетны упованья,
Что я рискую проиграть.
Что ж! Остается написать
В своих куплетах: «До свиданья!».

    Но  Саша  не огорчился, уже сознавал силу своего таланта: «Как я счастлив, что у меня есть муза, которая скрашивает  мне  жизнь божественным даром! Я мог бы  жить  тихой жизнью  в деревне, наслаждаясь  творчеством!..»  -  Но тут же испугался этих мыслей, вспомнив о пирушках с корнетами, наслаждениях с  актрисками…  Да-а-а, он чувствовал - все чаще  в нем спорили  мечты о сладострастии легкой жизни с проблемами литературного творчества."Надо изменить этот порядок... так дальше нельзя!

Ну, что там у меня?..»,- в очередной раз он  заглянул в свой дневник, куда,  еще в декабре  прошлого года,  записал:

«Летом напишу  я Картину Царского Села.
1.Картина сада.
2.Дворец. День в Царском Селе.
3.Утреннее гулянье.
4.Полуденное гулянье.
5.Вечернее гулянье.
6.Жители Сарского Села».

Вздохнул. За суетой он не выполнил  данного себе  обещания  начать, не то что-то написать. Но все же  не забывал о здешних жителях, особенно тех, кто содержал  в порядке все село. «Хоть и легко схожусь с людьми, но, признаться, особый интерес у  меня вызывают именно те жители Сарского Села,  та вышколенная многочисленная дворцовая челядь,  те самые,  трудолюбивые, умелые  рабочие,  руки которых кормят, поят, ублажают  царскую семью;  те, которые содержат  в порядке дворцы и сады... Сколько интересного они могут поведать мне... -  Перед глазами возникли  приятели и знакомые среди всех сословий ремесленников, лицейской прислуги, дворники тех домов, куда он вхож, которых   с неослабным интересом он слушает часами.  - Забавно! Житье-бытье какой-нибудь маленькой старушки  может занимать меня чрезвычайно... А  таинства придворной жизни, а  жизнь  царскосельских знакомых!.. Нет! Я хочу все знать! - Закрыл с сожалением голубую тетрадь. - Потом!..»

А пока!.. Пока он вместе с друзьями  будет наслаждаться беззаботной жизнью. Жанно, Тося, Граф, Паяс  и многие другие  ходят к Энгельгардту, где к их услугам все: книги, краски, музыкальные инструменты, карандаши... Каждый там  может свободно заниматься всем, чем хочет.

Не сказать, что и он не любопытствовал - тоже посещал дом директора несколько раз с Тосей Дельвигом. Но внезапно перестал ходить. Жанно  теперь допытывается:"Скажи, что происходит между  тобой  и директором, Француз?".

А все просто: он попросил Марию Смит достать из стола Энгельгардта  характеристику на себя и прочел строки, которые полностью отвратили его от него.  Эти слова врезались ему в память: «Его  высшая и конечная цель - блистать, и именно посредством поэзии. К этому он сводит все и с любовью занимается всем, что с этим непосредственно связано. Все же ему никогда не удастся ("посмотрим!") дать прочную основу даже своим стихам, так как он боится всяких серьезных занятий и сам его поэтический дух не сердечный,  проникновенный, а совершенно  поверхностный, французский,  дух... И все же это лучшее, что можно о нем сказать, если это можно сказать хорошим. Его сердце холодно и пусто( "это мое-то сердце холодно и пусто?!"), чуждо любви и всякому религиозному чувству и не испытывает в нем потребности».

 Прочитав эти  бездушные строки всеми любимого директора, считающего себя настоящим педагогом, Саша  впал в бешенство. Он потом кричал ошарашенному Жанно:
-  И это он обо мне, сердце которого переполняет любовь к Катеньке, привязанность к сестре Оленьке, к Жуковскому, Карамзину, Чаадаеву, к моим  милым друзьям!.. Знаешь Жанно, твой  Энгельгардт - сам  близорукий, бездушный  и ограниченный человек! И еще делает вид, что относится ко мне ласково и внимательно! Все - фальшь. Я не люблю и не уважаю его и не  хочу с ним никакого общения!

 Вот после чего  и решил  избегать директора - зачем ему общение с таким педагогом, который заранее поставил  на его судьбу жирный крест? "Поверхностный?!" И это тогда, когда слава его так далеко распространилась, что Нелединский-Мелецкий, известный  поэт, которому императрица Марья Федоровна поручила написать стихи на обручение великой княжны Анны Павловны с принцем Оранским,  лично сам приехал  к нему, чтобы заказать пьесу!  Он же, Энгельгардт,  и привел  его к нему. Почему - не к Тосе Дельвигу? Или к Олосе Илличевскому? Непонятно...

  Сашка вспомнил жеманного поэта-лирика,который с непонятными ужимками   обратился к нему:
-Мне, молодой человек, рассказали, что для этого вам нужно не больше  часа…

На самом деле, ему ничего не стоило накропать эту оду. И сочинил  он ее через сорок минут. Переписав  на голубом листе с  водяными знаками, отдал заказ старенькому гостю. А директор при этом почему-то преисполнился напыщенной гордости и попытался его даже похлопать по спине... Он не позволил, отодвинувшись.
 
 Пока  писал  оду, Нелединский-Мелецкий приютился  в гостиной у Энгельградта. "Что же любезный директор  наговорил обо мне  известному поэту?  Что  я  теперь опустился до  заказных поэм? Так,  что ли? А между тем все знают, и сам директор  видел, как известные светские поэты Вяземский, Шишков шлют мне свои стихи и комплименты, и я отвечаю им, как равный.  Дмитриев и Карамзин  выражают высокое мнение  о моем даровании - дядя Василий Львович не раз писал мне  об этом... А с Жуковским, который после смерти Державина считается  первым поэтом, я уже сотрудничаю. Взять хотя бы «Боже царя храни!»,где теперь есть и мои строчки... И кого, как не меня в журнале «Русский Музеум», в стихах под названием «Пушкину», меня  объявляли бессмертным поэтом?!

  Пушкин! Он и в лесах не укроется;
  Лира выдаст его громким пением,
  И от смертных восхитит бессмертного
  Аполлон на Олимп торжествующий.

Хоть под  этими стихами стояла одна подпись «Д», я  понял, что это Тося так высоко оценил мое  творчество."

  Растрогавшись  до слез, тогда он отвечал ему тоже стихами:

  Спасибо за посланье,
  Но что мне пользы в том?
  На грешника потом
  Ведь станут в посмеянье
  Указывать перстом!..
  О, Дельвиг! Начертали
  Мне Музы мой удел;
  Но ты ль мои печали
  Умножить захотел?

Выражая эти чувства, Саша видел перед собой фальшивую улыбку, наклеенную  на полное, круглое лицо директора.
Но, если бы узнал, что член тайного общества офицер Лунин писал французскому писателю Ипполиту Оже такой о нем отзыв, что бы он  сказал: «Русский язык должен быть первым, когда он, наконец, установится… Карамзин, Батюшков, Жуковский, также и наше восходящее светило - юноша Пушкин - уже сделали  некоторые попытки для обработки его». - Но пока он этого не знал. Потом только Жанно расскажет ему про этот окрыляющий отзыв.

 Получая письма и участвуя в беседах маститых писателей и поэтов, Сашка понял, что на него ими возлагаются большие надежды. И, как только выпало свободное время, он вновь  достал все  записи и начал пересматривать. Вот начатая комедия «Философ», вот несколько унылых элегий, которыми он увлекся последнее время - под впечатлением стихов друга Жуковского.
Сам же удивился :" Как непохожи эти элегии на мои  прежние стихи - веселые, задорные, полные жизни и огня! Что  же со мной случилось? Почему я стал писать элегии, где воспеваю несчастную любовь, разлуку, страдания, печали?..»

 В этот вечер он сидел долго, переоценивая свою жизнь:

   Не вечно нежиться в прелестном ослепленьи:
   Уж хладной истины докучный вижу свет.
   По доброте души я верил в упоеньи
   Волшебнице-мечте, шепнувшей: ты - поэт,-
   И, презря мудрые  угрозы и советы,
   С небрежной легкостью нанизывал куплеты,
   Игрушкою себя невинной веселил;
   Угодник Бахуса, с веселыми друзьями,
   Бывало, пел вино водяными стихами,
   В дурных стихах дурных писателей бранил.
   Иль дружбе плел венок, и дружество зевало
   И сонные стихи впросонках величало.

Нет, так не должно быть!" - Долго он сидел, сортируя свои оконченные и не оконченные стихи. Взял лист и стал писать список тех произведений, которых включит  в свой сборник. "Он обязательно будет!  Итак, есть два романа - не оконченных; две комедии;  одна поэма эпическая и  одна - описательная... Много стихов: около сорока, среди которых последние  - элегии. Не мешает мне и подумать над созданием крупного, значительного по замыслу и содержанию произведения – к окончанию лицея. Надо бы закончить поэму «Монах»... Эх, «Бову»  тоже не закончил...  Еще только начал поэму "Руслан и Людмила". Закончу ли? Нет,  надо мне меньше бывать у гусаров и больше времени заниматься своими неоконченными  произведениями. Не зря меня Олося ругает «непоследовательным»!.."

В итоге  у него  набралось  больше сорока произведений для сборника. Обязательно хотел приурочить  его выход  к выпуску  из лицея. Но для этого надо собрать все стихи, переписать их набело!.. Вызвались помочь Жанно, Матюшкин Федя, Мишка Яковлев, Корсаков Коля,  Есаков Сеня, Олосенька Илличевский. Даже Масоедов-Осломясов   переписал одно стихотворение!

 А сам все это время  продолжал  бегать то к гусарам - на их пирушки. Не удержался! То к Карамзиным, которые  снимали домик  на Садовой улице. Сашка к ним  ходил вместе с  Сергеем Ломоносовым. Крот, как они его прозвали,  любил бывать у них в основном из-за их детей, которых обожал. Но  сам он влюбился в Екатерину Андреевну с первого взгляда и, чтобы никто об этом не догадался, носился с ними наперегонки, затевая веселые игры.
 
 Но большой интерес в нем вызывал сам хозяин. Сашка видел, что  все окружающие отзываются о Карамзине с благоговением. И было от чего: он - первый в российской прозе заговорил изящным, легким языком... "Только  никак не могу взять в толк - почему Николай Михайлович, создав такие успешные произведения, как «Письма русского путешественника», «Наталья- боярская дочь», «Бедная Лиза», которые в свое время имели огромный успех, бросил заниматься литературой, стихами, и засел за историю? «Постригся в историки», - как назвал это князь Вяземский?".

Вернувшись вечером домой, недолго думая, сочинил на Николая Михайловича эпиграмму:

  "Послушайте, я сказку вам начну
  Про Игоря и про его жену.
  Про Новгород и Царство золотое,
  А может быть, про Грозного царя…»
  - И-и, бабушка, затеяла пустое!
  Докончи нам Илью-богатыря».

Знал, что у Карамзина была  неоконченная поэма «Илья-богатырь». Но сомневался, что поступил правильно, в чем и признался Жанно, что, написав эту эпиграмму, кажется, он в очередной раз обидел Николая Михайловича, тот возмутился:

 - Француз! Ведь те, кого ты, походя, обижаешь эпиграммами,  старше не только по возрасту, но и по жизненному  опыту,  служебному  положению! Как ты можешь делать  такое с друзьями?

 - Я и сам иногда не понимаю, зачем игнорирую  эту разницу, - смущенно отвел глаза, вертя пуговицу на мундире. - Знаешь, что я однажды Карамзину сказал в пылу спора, при Чаадаеве? Я, дурак, ему ляпнул: "Итак, вы рабство предпочитаете свободе!". - Карамзин, конечно, тогда вспыхнул и назвал меня своим клеветником. Но что же мне делать? Мой язык впереди моего ума бежит!

-  Вот видишь, ты  допускаешь  бестактность не только по  отношению к нам, но и в отношении своих взрослых друзей. Ладно, мы-то притерпелись, а они  не так близко и хорошо тебя знают, как мы, чтобы сносить твои выпады...

 Сашка посмотрел на Жанно сумрачными глазами,будто говоря: «Знаю это за собой, но что теперь делать?..».- В душе он и сам  понимал, что все  его дружеские связи далеки от равенства. Взрослые друзья – почти всегда и учителя ведь его. Одни учат его гражданской твердости  и  стоицизму, как, например, Петр Чаадаев  или Федор Глинка, а другие наставляют  в политической  экономии, как Николай Тургенев. Третьи же... третьи приобщают к тайнам гусарских  кутежей.-  Усмехнулся: - Как  Каверин  или Молоствов…"

 Карамзин необыкновенно ему интересен. Особенно его труд  по истории. "Ведь это история моего отечества, воссозданная талантливым  писателем, с дотошностью описывающим предметы быта, имена, старинные названия предметов… Когда  Николай Михайлович читает  главы «Истории» своим глуховатым голосом, в уюте своего кабинета, я чувствую, что не могу оторвать от него горящих  глаз - впитываю все. Но не со всем согласен - Карамзин в своей "Истории" пытается доказать, что единственно возможная для России форма правления - самодержавие, то есть,  ничем не ограниченная царская власть. Не зря ведь я поклоняюсь Куницыну! И хорошо помню словарь Кюхли, где написано: «Для гражданина самодержавная верховная власть – дикий поток, опустошающий права его...»

Ещё  не знал, что не только эти расхождения  явились причиной настороженности Карамзина к нему, которого тот видел человеком  с кипучей энергией и бешеным темпераментом. Благосклонный интерес историка к "маленькому Пушкину", как они между собой называли Сашку, смешивался с досадой, непонятной ему самому. Корни этого явления он никак  не мог понять.

 Полюбив его семью, и глубоко уважая самого Николая Михайловича, Сашка все-таки  чувствовал, как  тот  настороженно относится к нему. «Неужели он догадывается, что я влюбился в Екатерину Андреевну?», -  не раз  он  мучился вопросом…

 В  конце сентября Карамзины переехали в Петербург, и Сашка так и не узнал о  смешанных чувствах Николая  Михайловича к нему.









* Стихотворение Жуковского "Боже, царя храни..." - вольный перевод начальных строк английского гимна («Если на троне была королева») - было написано в  четырнадцатом году и адресовано Александру I:

Боже, царя храни,
Славному долги дни
Дай на земли,
Гордых смирителю,
Слабых хранителю,
Всех утешителю
Все ниспошли.

Осенью 1816 для торжества по поводу пятилетия Царскосельского лицея возникла идея исполнить полный русский текст, и для этого еще две строфы к тексту Жуковского Сашка дописал по просьбе лицейского руководства:

Там - громкой славою
Сильной державою
Мир он покрыл.
Здесь безмятежною
Сенью надежною
Нас осенил.