Глава vii-viii

                Глава VII

   Женя привел солдат. Троих из добровольцев поставил на посты. Остальным предложил отдыхать. Василий попал в отдыхающие и, так как за эти дни порядочно оброс, взял свечку, мыло и станок - Санин подарок, пошел в умывальник бриться. Там уже кто-то брился. Вася стал рядом, поставил на умывальник свечку. Его соседом, к Васиному удивлению, оказался сам министр обороны Ачалов, также в трико и опять без охраны. Васина свечка осветила зеркало с другой стороны, и он сказал:
- О, теперь вообще замечательно! Побрившись, он ушел. Василий еще долго продолжал скоблиться с непривычки, так как все время он пользовался электробритвой, а сейчас она лежала в сумке без дела. После пошел в столовую.
   В столовую он шел всегда с удовольствием и вовсе даже не из-за предстоящей трапезы, а потому, что туда приходили довольно знаменитые личности из числа депутатов. Встреча с ними оставляла свои впечатления. И он не ошибся. Очередь за ними заняли человек пять депутатов, среди них Зюганов.  Василий пытался всмотреться в его широкое волевое лицо.   Но тот глянул на него вскользь холодным осуждающим взглядом и отвернулся, беседуя с одним из пришедших. Видимо, он сразу определял, кто коммунист до конца своих дней, а кто нет.
   Конечно, по большому счету, он прав. Всякий уважающий себя человек должен быть верен своим идеалам, в особенности, если много лет им служил.  Поэтому наш украинский Черновил, хоть и считал Василий его своим идейным врагом, заслуживает, даже и как враг, уважение, в отличие от всякого рода перевертышей типа Кравчуков, Шиварнадзе, Шушкевичей и прочих. И позор для любого народа, если ими правят перевертыши.
   Что касается таких, как Ельцин, Яковлев, Бурбулисы им подобные, то они просто скрывались в тот период под обличием коммунистов и умышленно делали компромат существующему режиму и всему коммунистическому движению, чтобы второй раз после революции 1917 года сделать новую революцию. И национальные богатства, конфискованные у князей и потомков национальных героев в ту революцию, уже в эту революцию 1990 года передать людям “избранного Богом народа”.
   Только если в семнадцатом шли под лозунгом за светлое будущее коммунизма, против капитализма и царизма, то сейчас, наоборот - за светлое будущее капитализма, против коммунизма. Все честные коммунисты свято верят, что они, борясь за идеи марксизма, борются за социальную справедливость. Но сама идея коммунизма как идея социальной справедливости была создана искусственно и поэтому легко уязвима, а значит, опасна как для государственного строя, так и для общества. И не безызвестно, что наш великодушный русский народ согласился с идеей социальной справедливости братства народов в ущерб прежде всего себе.
   Более того, ради равенства и справедливости для всех народов он отдал на алтарь жертвоприношения все самое дорогое и святое, что создавал веками.  Ради идеи он отдал на растерзание инородцам своего законного царя вместе с его семьей, отдал все богатство страны и, самое главное, ради блага всех отказался от самого святого - своей веры.
Широта души нашего народа позволила раздарить себя ради блага других. Он смиренно соглашался с разрушением святынь, уничтожением элиты нашего общества. Он радушно принимал всех изгнанников, защищал их ценой громадных жертв, отдавал им лучший кусок - и все ради идеи социальной справедливости, равенства и братства.
   Но те, кто просил наш народ принять эту идею, не остались верны этой идее. Они совсем не отказались от своей веры. Наоборот - под видом борьбы с опиумом народа не только не уничтожили, но и усилили базу своей веры, создали подпольную, хорошо законспирированную эшелонированную структуру масонства, которая превратилась в чудовищную, мощную, отлаженную машину государства в государстве. Не только вакантные места, но и все ключевые посты управления государственной структурой были надежно “схвачены”.  А  когда созрела обстановка для очередного развала нашего государства, то оплевать идею государства социальной справедливости не составляло большого труда, так как она самими же ими была искусственно создана.
   И, глядя на Зюганова, он с жалостью вспоминал тех немногих его знакомых, очень порядочных людей, настоящих коммунистов, готовых лечь под танки за идею социальной справедливости, но обреченных в догмах марксизма. Ведь те Гайдары и прочие “перестроившиеся” потомки тех, которые в свое время убедили народ на борьбу с буржуями, имеют богатый опыт и легко убедят народ, что вина во всех грехах мирских лежит на “коммуняках” в лице оставшихся верными идее красного знамени.
   Потому Василий, безгранично уважая людей, оставшихся верными идее, но в то же время, сознательно выстрадав, не разделял их марксистских убеждений и только в одном принципе, без всяких марксистских догм считал себя в одном строю с коммунистами. Этот принцип выражен словами дорогого его сердцу человека Владимира Семеновича Высоцкого: “Если Родина в опасности - значит, всем идти на фронт!”
   Видимо, смысл принципа витязей древней Руси имел такое же значение.  - Этот принцип и у витязей современной Руси - возрождающегося казачества, идеи которого он сознательно воспринимал больше, чем другие, видя, как молодой красивый казак-приднестровец, в отличие от своего соседа по столу, такого же молодого офицера-добровольца, на удивление всем, перед тем, как приступить к завтраку, по русскому обычаю, медленно, широким жестом, перекрестился.
   Василий познакомился с тем казаком в первый день, когда ждал своих внизу на лестничной площадке. Небольшого роста житель г. Тирасполя в погонах старшего лейтенанта и нашивками о ранениях, с первых дней нападения Молдовы на Приднестровье, вступил добровольцем в ряды, создававшегося под пулями агрессоров, казачества.
   Сделал это он потому, что понял в те страшные дни: - Только организация, идеологической основой которой является вера предков, может защитить свой народ. И он не ошибся.
   А той осенью 1918 года, прадеды этого приднестровца, сменив веру своих предков на веру в “светлое будущее рабочих и крестьян”, на бронепоезде “Стальная черепаха» отбыли из родного Тирасполя в Воронежский край защищать Советскую власть.
   До последнего снаряда и патрона приднестровцы защищали милый Васиному сердцу посёлок Таловая от атаки казачьей конницы армии генерала Краснова. А когда снаряды закончились, дали пары, чтобы на полном ходу пустить свой боевой состав со всем экипажем через разобранный белогвардейцами путь под откос. Плен они предпочли страшной, но геройской смерти.
   Не суждено было им знать, что все богатства, которые они отвоевалив 1917 году у помещиков и фабрикантов для трудового народа, в 1990 годах незаметно станут собственностью кучки ловких дельцов
                Глава VIII

   Когда Василий пришел назад, его ждали две новости: во-первых, все перебазировались в новый кабинет. Салават сказал, что он договорился с кем-то, чтоб нам уступили один из пустующих кабинетов комиссии по делам женщин.
   Макашов с удовольствием согласился перейти туда, так как кабинет был удобен тем, что находился в торце здания, там, где сходились в полукруг оба коридора. Кабинет имел просторную приемную. Да и вид из окна был не во двор, а прямо на гостиницу “Украина”.
Второй новостью было то, что взамен выбывших к ним пришли двое, в которых Василий не без радости признал земляков с Украины. С ними он познакомился в первый день внизу на площади. Один из них, Николай, был моложе его, другой, Олег, - старше. ( Оба 3 октября ранены в Останкино, Олег - тяжело) Оба из Киева.
   Всей группой быстро перетащили ящик с автоматами, сумки, кто, с чем приехал. Пришел Макашов, принес пачку чая, варенье, предложил позавтракать, но с чаем они “пролетели”, так как электричества не было. И поэтому все достали сухие пайки из своих нехитрых саквояжей и то, что еще оставалось 55 из дома. Пока они все это готовили, Альберт Михайлович попросил станок и пошел бриться. Вскоре он пришел чисто выбритый, поблагодарил за бритву и сел с ними.
   Василий за компанию продлил свой завтрак, а за едой опять невпопад влез со своими предложениями. Он предложил достать цемента и делать что-то вроде дотов в оконных проёмах, применяя, как арматуру, и листовое железо, и просто кирпич и даже мешки с песком. Но генерал, дав высказаться ему, немножко помолчав, сказал, что не случайно все нетабельное оружие, что было у казаков, сдано в соответствии с указом Генерального прокурора Степанкова. 
   И поэтому еще раз повторяет, что армия дала слово соблюдать нейтралитет, а он, как генерал-полковник, официально доводит до их сведения: своих обещаний армия никогда, ни при каких обстоятельствах нарушить не может. Иначе это будет позором для офицерской чести мирового значения, и до этого армейцы никогда не опустятся, кто бы на это их ни толкал. Что касается народа, он, сами видите, на нашей стороне. И единственное, что нам угрожает, это неожиданный рывок отряда спецназа.
- И еще,- подумав, сказал он, - всякие разговоры о возможности применения против нас танков - надо пресекать.
   Все, безусловно, поняли, что Альберт Михайлович очень деликатно отчитал Василия, как бы не зная, от кого идут эти разговоры, но делали вид, что все нормально.
- Ну, да ладно, - снисходительно сказал генерал и ушёл.
   Вскоре в кабинет Макашова пришли еще два пожилых генерала, которые постоянно были то с ним, то вместо него, принимая посетителей. Кто они - Василию было даже неинтересно, у него возникли свои проблемы: хоть его злоключения прошедшей ночи и закончились благополучно, но это было только внешне. Он заметил, что даже солдаты, которые стояли за дверью во время его дежурства в приемной, и те стали относиться к нему как-то не так, а негласная роль провокатора с его разговорами о танковых атаках на Белый дом тенью летала над ним.
   И, несмотря на то, что он снова сидел на входе, на втором посту  лестничного вестибюля, со своим же автоматом. А тот грузный мужчина, с бледным большим лицом, из личной охраны Министра обороны, который вместе с другими обезоруживал его, сейчас извинялся перед ним  (как бы с радостью видя, что тот свой). Он долго жал Василию руку, говоря: “Пойми, сейчас всё, далеко, не так просто”.
   Но всё равно, дневальный, один из его солдат - Васин помощник по посту, стоя напротив, глядел куда-то мимо него. Должно быть, подполковник провел с солдатами большую разъяснительную работу, заклеймив Василия, как пьяницу и к тому же паникера.
   Эта обстановка не придавала ему настроения. И когда из стеклянных дверей площадки перед ним появилась молодая, очень обаятельная иностранная корреспондентка с магнитофоном и саквояжем и попросила пропустить ее в Министерство обороны, чтобы взять интервью для демократической западной прессы он, явно превышая свои полномочия, вместо того, чтобы послать дневального доложить в приемную, совсем недружелюбно сказал:
- Никаких интервью, министр занят.
  Женщина медленно, с красивым акцентом подбирая слова, стала ему объяснять, что такая секретность вовсе не в их пользу и что она вынуждена, будет писать о том, что они здесь вынашивают и тщательно скрывают свои милитаристские намерения, а две-три минуты встречи с министром обороны разрядили бы обстановку.
- Все равно. Вы покажете, как обычно, не то, что есть, а то, что Вам нужнее, - ответил Василий.
  Она некоторое время стояла, поджав нижнюю губу, затем вдруг неожиданно попыталась юркнуть у него под руками в дверь, но Василий успел задержать её.  Женщина дружелюбно заулыбалась и начала опять просить пропустить ее. Он не менее дружелюбно отказывал ей; она перестала улыбаться и, поджав губы, осуждающе смотрела на него, окончательно осознав его бескомпромиссность.  Он также стоял напротив, холодно глядя на нее. Ему было немного совестно, что “срывает” свое нехорошее настроение на этой симпатичной иностранке, тем более что последнее время по некоторым западным радиостанциям  проскакивали довольно часто неодиозные передачи, а его двоякое отношение к ним в данный момент было на стороне плюса.
  Эта амплитуда оценки у него постоянно колеблется в зависимости от процента правдивости этих “независимых передач”. Причем, отношение это сложилось у него еще много лет назад, потому что, как ни странно, но одним из предметов его “хобби” с самого подросткового периода было прослушивание и анализ иностранных радиопередач.
  У него в доме был маленький, но технически неплохой для того времени радиоприемник “Рекорд-61”, и он до глубокой ночи увлеченно слушал все передачи. Сверял между собой явно противоположные трактовки одних и тех же событий Запада и ТАСС, выводил среднее, отмечая очередное событие на громадной географической карте Мира, которую он приспособил над своей кроватью вместо ковра.
  Его увлечения вначале пугали отца: он начал беспокоиться, что Василь станет ярым антисоветчиком. И только то, что это все же помогало Васе в изучении общественных предметов (к примеру, географию он знал, не открывая учебников), отец не прибегал к решительным мерам.     Вначале Василий, в душе и на самом деле, не стал верить никому и нечему советскому. Но по мере дальнейшего его духовного созревания, применяя свой метод анализа, он все же понял, что все эти “голоса” работают далеко не ради правды на Земле.
  И более того, со временем, уже без труда, можно было определить, что большинство из этих голосов небеспристрастны, и даже немецкие станции, по большому счету, работают на Израиль. И уже тогда он понял, что большинство стран Мира бесшумно оккупированы изнутри.  Но в целом вся западная пресса сейчас ему была далеко не чужда и, глядя на ее представителя, он не испытывал неприязни, хотя восторга тоже, в добавок к его настоящим настроениям. Он уже собрался послать дневального в приемную МО, но женщина вдруг демонстративно резко повернулась и ушла. 
  Василий опять уселся на свой стул, продолжая нести службу, безучастно поглядывая на Баркашовцев, постоянно выбегающих покурить на лестничную площадку. Некоторые удивленно смотрели на него, видя вновь с автоматом, а один коренастый парень пытался даже заговорить с ним, спросил как бы извиняясь:
- Ну, ты на нас не обижаешься? В ответ он съязвил ему, сказав, что на бестолковых вообще не обижается. Парень смутился и ушел.             Вообще обижаться ему на них ни к чему, нормальные ребята, готовые безропотно сложить свои  буйные головы за правое дело, а что касается личных обид, то нужно быть выше их. И, конечно, партия Русского национального единства - это пока единственное, на что еще можно надеяться в серьезной схватке с оккупационным режимом.  Но дело в другом. Если они выстоят и победят как единственная сила, что тогда? Смогут ли они пожертвовать своей победой ради общего блага людей всех национальностей нашей Родины?
  Не получится ли так, как в той притче, убивая дракона, сами не превратятся ли в дракона? Этот вопрос его мучил еще задолго до этих дней! Полгода назад, приехав в Москву, Василий обходил много патриотических организаций, считая долгом любого гражданина в тяжелое для Родины время быть участником политического движения, имел беседу и с Баркашовцами.
  Он понимал, что русский национализм возник не искусственно, а стихийно, как средство защиты от чудовищных форм проявления национализма других народов, подогреваемых прорабами перестройки.
  Без сомнения, русских не любят очень многие, прежде всего за их величие. Но величие Руси Великой не надумано и не искусственное творение.  Это фактор исторический, вышедший из глубины веков и умноженный трудом многих поколений. И величие Руси - это не ранг политики нашего государства:
  Свойственное русским беспредельное великодушие всегда превышало его величие. Может, в этом и трагедия русского народа. Только великодушие к другим народам в ущерб своего национального достоинства позволило оседлать себя неправедной политической властью.
  Конечно, терпение народа временами заканчивалось, а гнев всего великого всегда был велик и страшен.
  Любой грамотный человек, конечно, знает, что свастика на рукавах Баркашовцев - это вовсе не фашистский знак, а знак гнева с православной иконы. И Василий не хотел, чтобы этот гнев был по-русски великий. Как сделать так, чтобы благородные воины в порыве великого гнева не превратились в палачей, пусть даже врагов народа. Ведь война списывает все, и “ярость благородная” при потере родных и близких перерастает в ярость звериную. История нашего народа в большой мере написана кровью несчастных, испытавших нечеловеческие муки в застенках обеих сторон баррикад гражданской войны.
  Потому, проводя ночь пленником у Баркашовцев, всматриваясь в их суровые не по их вине лица, он задавал себе один и тот же вопрос:
- Если бы на его месте был не он, а настоящий враг, скажем, боевик из “Бейтара”, - молодежной еврейской военизированной организации, которая активно принимала участие в конфликте на стороне Ельцина? Конечно, он враг и подонок. Логика такова, что все враги - подонки.        А после того, как люди из охраны Ельцина вчера изуверски избили Терехова - председателя Союза офицеров, смогли бы они, с захваченным пленным обращаться в полной мере в соответствии с конвенцией международного права? Ответа на этот вопрос Василий дать себе не мог.
  Поэтому, хотя в этот тяжелый для Родины момент он был готов вместе с ними отдать жизнь за общее дело, их радикальная теория для него оставалась, не понята.И в своих мыслях он опять останавливался на наших истоках - на православии. Да, конечно, история знает, что и православные казаки зверствовали, но это уже не правило, а исключение, это грех, отступление от теории православия: “милость к падшим прояви”.
  Мысли его прервали двое, идущих с лестничной площадки. Один - небольшого роста, в черной кожанке и черных очках, средних лет мужчина, другой - молодой, кудрявый и долговязый, еще совсем мальчуган. По всему видно, тоже корреспонденты.
  Василий с недружелюбным видом встал и пошел им навстречу, в плане своей выбранной “доктрины” заранее оповещая, что уделить время им никто не сможет. Но мальчишка, по-детски радостно улыбаясь, с каким-то многозначительным восторгом, глядя через плечо первого, оповещал Василя:
- Это же Лимонов! Ли – мо - нов...! Первый достал удостоверение и показал. “Эдуард Лимонов”, - прочитал Василий. Затем тот снял черные очки, обнажив худое, остроносое и бледное лицо. Он смотрел в упор холодным, пронзительным взглядом. Да, это был он, Лимонов.      
  Василий пристально всматривался в его лицо, пытаясь хоть как-то понять внутренний мир этого известного писателя - эмигранта, гражданина Франции российского происхождения. Ему в нем непонятно было все, прежде всего его литературное лицо, и его политическое лицо тоже.
  Василь послал дневального за дежурившим на первом посту Андрюшей, потому что читал статью Лимонова в его “ЛИМОНКЕ” про случай недавнего ареста Андрюши властями. Лимонов увидел Андрея, обрадовался ему, как старому знакомому, и они пошли, разговаривая, по коридору, к первому посту.