Бааль абайт иштагеа

Шук* Кармель ощущаeтся издалека, по увеличению количества фалафельных, шуармы, пиццерий, киосков по продаже тунисских сэндвичей и бейгале. У каждой точки толкутся жаждущие дешевой насыщающей снеди. И шум, неповторимый рыночный шум выдает его близкое присутствие так же, как рокот волн говорит о близком море. Потом на общем шумовом фоне различаются отдельные выкрики, и бросаются в глаза горы картонных коробок из-под овощей, штабеля деревянных поддонов.
- Бааль абайт иштагееаа!!!* - пoет хороший баритон.
- Ой-ёй-ёй, - вторит ему с левантийской негой тенор.
- Хайом бе шайм, бе штайм*, - убеждает бас.
Оглянись, ты уже на рынке!

- Бой , геверет!* - кажется, обращаются ко мне - но нет, то продавец бананов и хурмы зазывает покупательниц. Никогда не слышала звукового сопровождения у сырных прилавков. Похоже, у каждого есть постоянные клиенты. Когда-то я приходила на базар для того, чтобы пробовать. Мне важно было определить свои предпочтения среди местных продуктов. И как же было удивительно узнать, что одни и те же по названию сыры в разных лавочках различаются по вкусу, запаху, консистенции.
Вот прилавок с пыльными, видимо ворованными в придорожном пардесе*, апельсинами. Старик-бухарец просит за них два шекеля, но горячая марокканская старушка и тут торгуется:"Шекель!"
- Ладно, шекель! Бери и уходи!
Я брожу по шуку, отдаваясь движению толпы, рассматриваю китайские игрушки и дешевую детскую одежду, щупаю ткань,на глазок определяю качество, прицениваюсь. Смятая в кошельке единственная двадцатишекелевая бумажка заставляет мозг работать непрерывно и с таким же звоном, как арифмометр. Забрела в мясные ряды. В охлажденных прилавках бесстыдно расставили ножки куриные тела, на крюках висят ободранные телячьи и бараньи туши. Амбре, скажем так, крепчает.
- Девачка, иды суда! - грузинский парнишка явно кривляется, подделываясь под базарных аборигенов. Это он мне, что ли? Нашел "девачку"!
На рыбном прилавке замечаю присыпанных колотым льдом крабов . Может, купить?
Не сегодня, решаю я.
Ощущение свободы и способности самой управлять своей жизнью мало-помалу возвращается в душу.
Худой араб-офеня в традиционных усах сует мне под нос связку погремушек.
- Гверет, бе золь, бе золь!*
Я выбираю погремушку, придирчиво проверяя ее на предмет безопасности для ребенка, так что араб теряет терпение и начинает горячиться, но мне все равно. Откладываю в сторону арабский товар и ухожу, спиной чувствуя взгляд продавца. Ивритские проклятья пополам с русским матом летят вслед, но отскакивают, не задевая, как от бронежилета.

За несколько километров отсюда ждет крошечная девочка, подарившая мне свое детство, и это не имеет рыночной цены .