Рассказ счастье

                СЧАСТЬЕ
               
                Что смерть?- лишь ты не изменись
                душою – смерть не разрознит нас
                М.Ю.Лермонтов

    Савелий Карпыч, доживающий восьмой десяток лет, сидел за столом: крошил хлеб
в горячий бульон, трясущимися руками подносил к бесформенному зияющему отверстию в седой бороде ложку с размокшим, пропитавшимся легким, для старцев, куриным бульоном кусочки хлеба.
    Не только старость, но и дряхлость подступила к некогда здоровому, крепкому телу:
маленькие, тускло-ледяные глаза, под мохнатыми, густыми и седеющими бровями по-
стоянно слезились, глубокие морщины на лбу, щеках, возле носа, где нет густой поросли
волос причудливо двигались в такт медленных жевательных движений. Жизнь неимовер-
ными усилиями цеплялась за это изношенное тело.
    Возле печи, сноровисто ворочалась маленькая, сухонькая старушка, в длинном серо-
мышиного цвета платье в клеёнчатом в мелкий цветочек фартуке, который местами обильно замазан, затёрт сажей и жиром. Верхней губы у старушки как бы не было, и казалось, что нос острым углом сразу переходит в нижнею массивную челюсть.
    Кухня не представляла никакой особенности: русская печь с цветной занавеской, деревянная бочка для воды, ухваты, и конечно «потёмкинский трофей»- диван 30-х
годов прошлого века с большими круглыми цилиндрами в качестве подголовников. 
В комнате, единственной в этом доме, кроме кровати, «горки»- шкафа для посуды, стоял
круглый стол, да несколько с жестким сиденьем «венских» стульев. Кровати обычно были закрыты полинявшими от многочисленных стирок бледно-синими покрывалами. На столе- единственный источник информации – старенький радиоприёмник.
    Анфиса Сидоровна, именно так звали и величали супругу Савелия Карпыча, задвинув чугунок в печь, поставила ухват в угол, по привычке вытерла руки о полотенце, висевшее
возле печи на большом гвозде, обратилась к супругу, закончившему трапезу, уже пьюще-
му чай из блюдца с каким – то особым пришвыркиванием, протягивающющем струйки горячего чая через волосяную сеть усов и бороды.
    - Слышь, Савелий, погода-то опять метёт… У  дома целый час отгребалась…
    - Дурна погода.- Вторил супруге он.- Спуталась… Раньше своим шла порядком…
Нынче нет… Морозам надо быть, так нет метель. То-то собаки воют…
    - Чой им не выть, Клашка Петрова – то, как два дня уже представилась… Твоя зазноба,
- с некоторой долей ревности, то ли тайного глубокого непонятного недовольства отметила она, и тут же как бы в укор себе сказала:
    - Надо идти: помочь в стряпне…
    - Она ведь, Физа, меня года на два моложе… Крепкая девка была… Ноги, как белые стройные берёзки… Всё ждала раскулаченного Гаврю Карпухина… Не дождалась…
Вышла в войну за безногого Прошку… Хватила с ним лиха…
    - Ты счастья хватил, смотри - ко…- Возразила ему из обычного чувства противоречия
или опять из ревности Анфиса Сидоровна, - в лагере побывал – побывал, немало лесу
повалил, всю войну прошёл, ранен дважды – калека калекой… После войны одни из-
гибы да вывихи. Домик справили, дети пошли… Белый свет не видел… Чего нажил?
Ничего!
    - Может и не нажил… Так мы вдвоём были… Всё у нас хорошее и плохое на слад было… Ты в жизни ловкая бабёнка была, верная, не капризная…
    - Ну-ну опять разнюнился, как бы укорила его супруга. – Посиди немного, часа три…
Клашу провожу…
    - Брось и за меня на гробик земельки…- Хлюпая носом, роняя слёзы, шаркая обрезан-
ными валенками, называемыми странным названием: чуни, он лёг на диван, прикрывшись
шерстяным пледом.- Ты уж закрой, Физушка, меня на замок… Что – то мне не можется.
    Вскоре скрипнула дверь, брякнула накладка. Стало тихо.
    Обрывки мыслей носились в отяжелевшей голове Савелия Карпыча: логического начала и конца у них не было, только отрывки и не более…Странные, яркие, грустные, порой совсем непонятные…
    Внезапно вспомнил он ребят – детей своих, но не больших, а ещё маленьких, когда
старший – Павля только в школу пошёл, Ната, с волосами белыми, как снег, перебирала землю на завалинке, приготовляя из грудок пыли «пирожки», Димка – второй сын, ходит,
косолапя, не выпуская соски изо рта, и постоянно держась за подол матери… На четвер-
том ребёнке мысль оборвалась… Вспомнил вдруг Маргарет Тетчер… Сильная была, но
ушла… У нас министры не уходят самостоятельно – крепче видно… У англичан нет
пролетарской цепкости. Хоть с кем-то, хотя бы с Димкой о политике поговорить…
Много чудного творится… Вот Карька, всплыл в памяти, мерин, удобная и сноровистая
была лошадь… Любил, ох как любил с ним пахать… Земля была с терпким, вкусным запахом… Вот Кешка Хорёк: согнал всех с земли… Сам не работал и другим не дал…
Командовать любил. Что теперь- то с землей будет?..
    Тяжело, резко вздохнул, он неожиданно понял, что ему уже безразличны и Тетчер и
Ельцин и Кешка Хорёк, и даже своя милая родная деревенька, которая, казалось всей плотью, духом вошла в него. Пустой, равнодушный взор обратился на какое – то мгновение к окну, где он различил слабое белое очертание. Что это? Смотри, улыбается и пальчиком манит…
    Вот и легко, как легко: нет болезней, старческой немощи. Необъятный простор. Кружусь по воздуху…Какое необычно приятное состояние. Это что? Неужели у меня была такая безобразная оболочка, я носил это? Как странно: лежит нечто… Плакать
будут не о чём, а я свободен, свободен… Только Физу жаль… Предупредить надо…
    Заскрипел снег: вот постукали валенками о крыльцо: звякнула накладка. Клубы холодного воздуха ворвались на кухню.- Дремлешь, Савва..?
    - …
    В это время он попытался её успокоить, обнять, чтобы не тревожилась попусту…
Но странно: она вскрикнула, бросилась к этой безобразной «оболочке», упала ей на
грудь и разрыдалась…
    Рыдает, плачет… Совсем смешная… Неужели не понимает, что здесь лучше, куда
приятней, вот даже ангелы и серафимы на иконах улыбаются, как живые, живые,
живые…
    - Физа, Физа!- Он поманил её рукой… Без слов, без длинных диалогов они поняли
друг друга.
    - Савушка,- кричала она.- Мы вместе… Танцуем!..
    - Танцуем… Смотри какое прекрасное многоцветное поле,- отвечал ей супруг.
Они забыли в этой радости всё. Танцевали как в юности, счастье такое внезапное,
неожиданное, пришедшее как искупление за земные трудности, захватило их…
Они без остановки кружились, летали и уже мечтали о другом, о не земном…
    На следующий день, соседи отметили, что у Прохоровых даже снег от крыльца не
отгребли. Решили проверить. На стук не ответили – взломали дверь… В кухне, на
старом диване лежали обнявшись уже закоченевшие супруги. Долго после этого, в
деревне ходили разные пересуды о случившемся, но все отмечали: не мучались, умерли
вместе…
    К этим разговорам многие неизменно добавляли, что три ночи подряд видели два светящихся силуэта над домом умерших, которые самым замысловатым образом прыгали, танцевали, летали, то поднимаясь высоко в небо, то кружась таинственным вальсом
над крышей обветшавшей избушки.