Взасос с КПСС или великолепная гребля

«...не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний
                сам будет заботиться о  своём:  довольно для       
                каждого дня  своей заботы.»
(Матфей:  6, 34)



ВЗАСОС С КПСС,
ИЛИ ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ГРЕБЛЯ

Нам представляется, что как-то не поэтически, слишком буднично описывает и сам Борис Ельцин, и другие его биографы и мемуаристы, ельцинский «роман» с Коммунистической партией Советского Союза, короче, с КПСС. А еще можно – просто партией, потому что наибольший период существования Советского государства никаких других официальных партий в СССР не было, да и быть не могло. В 1952 году, на XIX съезде, последнем сталинском съезде, появилось новое название партии КПСС. До этого она называлась как ВКП(б) – Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков). Всё-таки, согласись, читатель, новое название партии звучит приличнее, без всяких там «б». И дело не в том, что при упоминании буквы «б» применительно к какому-то человеку, особенно к женщине, подразумевается что-то неприличное, хотя и слово «партия» тоже женского рода. Дело в том, что в СССР давно уже была одна партия, члены которой называли себя не только коммунистами, но и большевиками. А если там нет никаких меньшевиков (при разделе с которыми еще в дореволюционное время сторонники Ленина стали называться большевиками), то зачем компартии была нужна в ее аббревиатуре смахивающая на неприличие буква «б»? В общем,  с «большевиками» в партии порешили в 1952 году, хотя сокращение Советского Союза в названии партии тоже было новинкой, какой-то непривычной, напоминающей гитлеровские времена в Германии с ее СС, с ее эсэсовцами. Но, наверное, никто тогда об этом и не думал.
Но для нас это все так, между прочим, потому что наверняка наш Борис Николаевич, подавая в 1960 году свое заявление о своем желании вступить в эту КПСС,  считал, что, пройдя свой кандидатский годовой стаж, станет полноправным членом КПСС. Но о том, что у партии появился новый член, мы уже знаем. Причем, какой член! Взрослый, тридцатилетний, хорошо проявивший себя на трудовом поприще. В общем, КПСС приобрела в Ельцине, как сказал кто-то из знаменитых, совсем не мальчика, но мужа. Наверное, КПСС, по своей наивности и дивному желанию соблюдать чистоту своих рядов, считала, что  Е.Б.Н. будет ее чистым членом и поэтому для острастки, как об этом вспоминает тогда новоиспеченный капээсэсовец, влепила ему строгача (строгий выговор) с занесением в учетную карточку. Но не знала тогда бедная КПСС, что так просто такие номера у нашего героя не проходят. Ельцин продолжал работать, но уже партийных строгачей не получал. Он был настоящим спортсменом не только на волейбольной площадке, но и в самой жизни и хорошо понимал, что «Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка; умейте нападать, умейте выжидать; при каждой неудаче умей давать ты сдачи,  иначе нам удачи не видать». Так, помнится, поется в когда-то популярном фильме «Первая перчатка». Но тогда, вступив в КПСС, Борис Николаевич был далеко не «первой перчаткой» не только в стране, но и в ставшем для него родным Свердловске. Поэтому Ельцину надо было и впредь совершенствовать свою «сноровку, закалку, тренировку», умение выжидать. Он, как тогда казалось, навеки теперь был обручен со своей новой пассией. От ее отношения к Ельцину зависела дальнейшая его карьерная судьба,  судьба не рядового члена, каких было предостаточно, судьба не просто членоплательщика партвзносов, а члена «конюшни» чистопородных рысаков вначале областного, а потом и всесоюзного масштаба.
Многие из бывших членов КПСС, побросавшие в начале 90-х годов в мусорные урны свои партбилеты и объявившие себя «демократами», и глазом не моргнув, объясняли свое бывшее членство в партии тем, что без членства в КПСС они не могли бы сделать свою настоящую карьеру, не могли продвигаться по служебной лестнице, засохли бы на корню, так и не проявив в полной мере свои незаурядности. Да, действительно, большинство беспартийных людей не могло занимать высокие начальственные должности. Но, на наш взгляд, в части собственного проявления своих талантов, если это не касалось политической сферы, то расти можно было в СССР не попутавшись с «родной», «ленинской» партией. И даже в какой-то мере легче было развиваться без партийной зависимости – работай себе спокойно, «выполняя» формальные производственные задания. А в остальном, как говорил беспартийный Владимир Маяковский, «твори, выдумывай, пробуй».  Непартийность этого поэта не помешала генеральному секретарю ВКП(б) Иосифу Виссарионовичу Сталину сказать, что «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей, советской эпохи». Главным было – не лезть в политику партии со своей критикой. Вот здесь надо было уметь себя обуздать. А в общем-то, умело можно было и критиковать деятельность партии, если свое особое мнение выражать не в форме прямых нападок на ее политику, а в виде предложений по совершенствованию ее работы, так сказать, в порядке предложений. Особенно  это не возбранялось после 20-го (1956 год) съезда КПСС. Во все времена можно было реализовать себя, не обязательно «становясь на горло собственной песне». Если не призывать других к свержению существующего строя, то можно было все-таки реализоваться, особенно, если «бросить кость» слишком ретивым цензорам твоей политической благонадежности, процитировав «классиков марксизма-ленинизма», программные документы КПСС или выступления текущих лидеров партии, предпочтительно, первых, разумеется, по должности, лидеров. Все понимали маленькие уловки и дань современности того или иного деятеля науки, техники, литературы, искусства, понимали все-таки, что творческие люди нужны, что без них засохнет в стране любой прогресс и любое творчество. Подчеркиваем, что можно было и в самые тяжелые  времена диктатуры партии развиваться более или менее свободно, но без членства в КПСС стать большим начальником было проблематично.
Поэтому мы вполне можем понять, что двигало Ельциным, когда засидевшись в «женихах» КПСС, в тридцатилетнем возрасте все-таки получил настоящее «свидетельство о браке» с той, которая могла наконец-то стать его настоящей «путеводной звездой» в дальнейшей карьерной судьбе, когда наш герой с гордостью вписывал в кадровых анкетах в графе «партийность» – член КПСС. Но такое вписывание для нашего целеустремленного героя не было простым бумагомарательством, пустым звуком или  «гласом вопиющего в пустыне». Не пустыней была ставшая в полном смысле «родной» партия – в кладезе ее партийных закромов можно было найти, чего только ни пожелаешь, по тем, конечно, эсэсэсэровским меркам. Там были «путевки в жизнь» для особо отличившихся и перспективных членов КПСС с разного рода льготами в части зарплат, благоустроенных квартир, специальных поликлиник, спецсанаториев и домов отдыха, служебные автомашины с шофером впридачу, приличные служебные кабинеты с комнатой отдыха, персональным туалетом, секретаршами и помощниками, спецпайки, правительственные награды за всевозможные успехи, обласканность вышестоящими начальниками… В общем, дух захватывало, если как следует размечтаться о перспективе возможных благ в «супружестве» с КПСС. А Ельцин не только мечтал – он ведь еще в далеком детстве не только дал себе установку, но и поклялся самому близкому человеку: «Мама, несмотря ни на что, я буду начальником». К моменту вступления в КПСС он уже был начальником. Но начальник начальнику рознь, а ступеньки, ведущие к должности самого большого начальника, казалось, уходили в поднебесье. Если вглядеться, хорошо вглядеться, куда они могут привести, то... Но об этом только можно было бы помечтать. «Ищите женщину», – говорят французы.  В этой части КПСС для предприимчивого и не «без царя в голове», жаждущего начальственных почестей человека была именно той «женщиной», которую можно было использовать, как говорят в России, на все сто (процентов, разумеется). Главным здесь было слиться с этой «женщиной» и душой, и телом, или, как еще говорят, слиться с ней в крепких объятиях, зацеловав ее взасос и в губы, и в грудь, и во что только можно. У этой «женщины» было не только громадное и роскошное тело с его атрибутами, но и широкая натура, натура отзывчивая на объятия, на поцелуи, на ласку, на лесть. Но женщина всегда отзывчива, если она не только получает удовлетворение от мужчины, но и видит, знает, чувствует, что она для «своего» мужчины единственная и ненаглядная. Надо только отдаться такой женщине без остатка и без оглядки и, желательно, удовлетворять ее всевозможные женские прихоти и закрывать глаза на ее тоже всевозможные женские хитрости. И наш герой, очевидно и безвариантно был готов на это, был готов служить этой любимой «женщине» по имени КПСС. Это потом, позже, высосав ее всю без остатка в части своих капээсэсовских возможностей и допустив в части деликатного обращения с ней определение промашки, Б. Ельцин поступил с нею как с уличной девкой, или, как говорят в народе, как с б…ью, выскочив из ее объятий в объятия своей новой «демократической» пассии. Но то будет потом, не скоро, спустя 30 лет от начала его романа с КПСС. И, конечно, наивным выглядит Буденный, в одном из анекдотов из коллекции Луки Дундищева в ранее упоминаемой его книге:
«Когда ЧК арестовало писателя Исаака Бабеля, ранее служившего в Первой конной армии Буденного, Семена Михайловича спросили: «Какого вы мнения о Бабеле!». «Смотря какая бабель», – ответил легендарный командарм.»
Конечно, мы понимаем, что маршал слегка растерялся, когда его спросили о Бабеле — если о ком-то спрашивает ЧК, то ясно, что судьба того, о ком этот орган с «холодной головой, чистыми руками и горячим сердцем» спрашивает, уже предрешена. Вот и сыграл в том анекдоте Семен Михайлович под простачка: лучше говорить о бабах, чем о почти что покойнике. Борис Николаевич и без всяких там вопросов и намеков знал, что КПСС – это как раз та самая, очень нужная ему и вполне пригодная для употребления «бабель». Ты, наверное, думаешь, читатель, что мы говорим о какой-то чуши, ерунде, абракадабре. Не знаем, как в других странах, но в СССР долгие годы единственная партия была действительно чем-то вроде нехорошей женщины, проститутки, а то и просто б…ди. Не веришь? А порассуждай сам на эту тему — ведь все так просто, до неприличия просто. Мы совсем не согласны с Маяковским в том, что «Партия и Ленин – близнецы и братья». Не может какая-то шлюха быть не только братом-близнецом, но и даже сестрой вылепившего ее из ничего «скульптора», а также тем же, чем является сам «скульптор». «Партия – передовой отряд рабочего класса»,- тоже несусветная чушь. Просто партия это обыкновенная уличная девка, которая обслуживает группу (или банду) сообщников в достижении той или иной цели и которую можно заставить делать все, что бы не пожелал главарь  группы сообщников – главный «авторитет», «пахан», главарь банды вместе с другими «авторитетами» (что-то вроде политбюро). Если что-то надо провозгласить под видом мнения всей партии, то можно на какое-то время прибегнуть к помощи своей шлюхи-партии, забравшись к ней под юбку и щекоча наиболее чувствительные ее части тела. Девка  тут же заголосит так пронзительно, что подведомственному партии в большинстве своем народу ничего не остается, кроме как скандировать в истеричном порывистом  единодушии и взахлеб: «Народ и партия едины!». После этого девка-партия становится спокойнее, а «пахан» с другими «авторитетами»-политбюристами продолжают при «полном единодушии» свою работу, чтобы как-то дать народу возможность прокормить себя, защитить свой загон-огромную территорию от внешнего врага (как военного, так и идеологического) и «строить светлое будущее», которое некоторые остряки сравнивали с горизонтом, который удаляется всегда ровно на столько, насколько к нему пытаешься приблизиться. Конечно, читатель, мы несколько упрощаем деятельность партии и «авторитетов». Но, согласись с нами, то, о чем мы пишем, тоже имело место. Партия всегда служила интересам народа лишь в той мере, в какой ей это позволяло политбюро ЦК КПСС, можно проще – политбюро КПСС, потому что ЦК формировалось никем иным, как членами политбюро, а еще точнее – лидером (главарем) партии на заседании («базаре») политбюро. А дальше все «принималось» на расширенных сходках  «пленумах ЦК КПСС», а реже – на триумфальных сходках, именуемых съездами партии.
Еще анекдотец из коллекции Луки Дундищева:
«В зале заседаний Политбюро раздался телефонный звонок. Трубку поднял Булганин. Произошло неправильное соединение, слышимость была плохой. Кто-то ошибся, крича в трубку: «Это цирк?». Не расслышав, Булганин ответил: «Да, это ЦК, или, пусть будет по-вашему, Ц и К». «Попросите, пожалуйста, главного клоуна», – не унимался голос с противоположного конца провода. «Это тебя, Никита», — сказал Николай Александрович, передавая трубку Хрущеву».
Никита Сергеевич Хрущев с его нередко доходящими до абсурда новшествами был героем многих анекдотов и не только в роли главного клоуна, но, тем не менее, партия в своем проституционном единодушии поддерживала его, как до него поддерживала и самого Сталина, и самого Ленина. И неизвестно, сколько бы времени употреблял бы ее в своих интересах Никита Сергеевич, покрывая ее юбками свои эксперименты не на цирковой арене страны, если бы вовремя не потерял свою партийную бдительность и бдительность ослабленных им органов госбезопасности. И Хрущева спихнули подсуетившиеся заговорщики. А народ радостно заголосил: «Товарищ, верь, взойдет она, на водку старая цена! И на закуску будет скидка – ушёл на пенсию Никитка». Подсуетился вовремя и Ельцин, вступив в КПСС именно в период хрущевских послаблений режиму  «культа личности». Хрущев был объявлен «волюнтаристом», а партия без колебаний пала, легла в объятия нового лидера и его приближенных. Всем было ясно, что новый «пахан» старых «авторитетов» ничего принципиально нового этой девке-партии дать не может, но если уж его сунули к ней под юбку, то хочешь – не хочешь, а служить приходиться тому, кто тебя взял, подмял под себя. А ты сомневался, читатель, что, по большому счету, партия всего-навсего  большая шалава, огромная проститутка или просто проб…дь большого «пахана». Мы ни в коем случае не бросаем тень на порядочность многих членов КПСС, из членских билетов которых была соткана, скроена, сделана эта многомиллионочленовая девка партия. Там были и вполне порядочные люди, которые вступали в ее «дружные ряды» по идейным соображениям, но то были простачки, наивные люди, верящие, что именно в рядах партии они смогут наиболее активно внести свой вклад в строительство коммунизма.
Один из авторов, гражданин СССР, отказался вступать в партию, формально объяснив это тем, что еще не дорос, а по существу по нескольким одновременно причинам: не понимал, почему под бравурно красивыми лозунгами скрываются очень посредственные, безыдейные и бездуховные люди; не хотел попусту тратить время на общественно-партийную работу; считал для себя постыдным вступать в партию, чтобы делать служебную карьеру (а ему предлагали вступать в партию именно по этим мотивам); не любил «высвечиваться», плавая на поверхности, и т.п. Но ни этот, ни другой соавтор совсем не хотим упрекнуть Ельцина в карьеризме. Как он сам говорит, он был политически подкован, проштудировав классиков марксизма-ленинизма, и особенно свой идеал — Ленина. Как говорят, «большому кораблю большое плаванье». И наш Борис Николаевич, действительно, поплыл, поплыл, казалось бы, вдохновленный «всепобеждающим учением» марксизма-ленинизма. Но Ельцин всегда был сугубо индивидуальной личностью, который, хотя и пользовался энергией коллектива, но никогда не смешивался с ним. Мы уже знаем примеры его неукротимого желания быть лидером и умения стать лидером, несмотря ни на что. И наивным было бы полагать, что, вступив в «дружные ряды» КПСС, он каким-то образом потеряет свою индивидуальность, растворится в юбках своей партии, превратится в хориста, поющего под дирижерскую палочку и по заданным нотам. Таких было много, но начальники — они на то и начальники, чтобы кем-то командовать с учетом личных интересов, не сливая свои личные интересы в общественную яму. Наоборот, плавая по общественным потокам и используя их энергию для того, чтобы суметь доплыть до заветной цели, доплыть до своего заветного берега, выйдя на который, можно расположиться так, как тебе хочется, и делать то, что тебе хочется. Но какой этот берег, к которому придется пристать, в свои тридцать лет новоиспеченный коммунист еще не знал, несмотря на то, что тогдашний гегемон партии Никита Сергеевич Хрущев безапеляционно заявил: «Нынешнее поколение будет и должно жить при коммунизме». Как говорили: «Ура, товарищи!» Хорошо мечталось «нынешнему поколению», к которому принадлежал и наш герой, который был младше «нашего Никиты Сергеевича» (был в конце пятидесятых такой фильм «Наш Никита Сергеевич», который сошел с экрана раньше, чем ушли Хрущева с политической сцены) почти на целых 37 лет.
Каждому человеку, живущему сегодня, всегда хочется знать, куда он плывет, к какому берегу пристанет. А тогда «светлое будущее всего человечества» коммунизм было слишком аморфным, слишком абстрактным. Каждому хотелось дожить до своего, конкретного берега, мечту о котором хорошо выплеснул через свою «Песню о далекой родине», озвученную музыкой Микаэла Таривердиева, великий поэт Роберт Рождественский:
               
Берег мой,
Покажись вдали
Краешком,
Тонкой линией.
Берег мой,
Берег ласковый,
Ах, до тебя, родной, доплыть бы!
Доплыть бы, хотя б когда-нибудь.

И поплыл Ельцин, член КПСС, устойчиво и надежно, на собственной лодке к своему берегу, сливаясь со своей мечтой стать начальником, умело и не суетясь, хотя и не очень быстро, но очень надежно, поплыл уже не против течения, как он это иногда делал в детстве и в юности, а по течению, точно по течению, приноравливая курс своей лодки к течению реки веслами. Не зря же он прожил целых тридцать лет, преодолевая минусы собственной биографии и превращая свои плюсы в карьерные выгоды. Да, Ельцин сидел в надежной лодке, а ее весла были в надежных руках опытного гребца. И Ельцин греб и греб этими веслами. И какая это была великолепная и не всегда спортивная гребля. Но все это было для нашего гребца впереди, а мы вернемся назад к его «Исповеди…» образца 1990 года:
«14 лет проработал на производстве – и вдруг предложение возглавить отдел обкома партии, отдел строительства. Сильно этому предложению не удивился, я постоянно занимался общественной работой. Но согласился без особого желания. Работа начальником комбината у меня получалась: коллектив постоянно выполнял план, в общем, работалось хорошо, плюс была приличная зарплата. Сейчас в Верховном Совете я имею зарплату меньше, чем тогда, 20 лет тому назад. И все-таки пошел. Захотелось попробовать сделать новый шаг. Кажется, я так до сих пор и не могу понять, куда он меня привел».
Да, действительно, 14 лет проработать на производстве — это совсем немало, и некоторые фрагменты из его производственного пути мы уже знаем. Знаем также, что он «переставал здороваться с подчиненными» и, как пишет А. Горюн, «Люди были откровенно недовольны его высокомерием и не скрывали свое недовольство. В конце концов ему публично делали замечания. И, надо отдать должное, Борис Николаевич никогда более не опускался до подобной бестактности».  Горюн выпустил свою «ельциниаду» в 1991 году. Как мы знаем, опускался Ельцин и неоднократно «опускался до подобной бестактности» и еще до больших бестактностей и к отдельным лицам, и к целому народу России.  Но давил Е.Б.Н. того, кого можно было давить, нужных людей он старался использовать. Послушаем снова А. Горюна:
«В институте у Бориса Ельцина имелся приятель Борис Васильевич Киселев. Богатый жизненный опыт (он был много старше своих соучеников, даже воевал в годы второй мировой войны) и большой срок пребывания в партии помогли ему вскоре после окончания учебы быстро подняться вверх по служебной лестнице. В начале 60-х годов он уже возглавлял отдел строительства Свердловского горкома КПСС, то есть ведал всеми кадровыми перемещениями среди руководителей строительных подразделений города.
Именно в это время их прежняя дружба, несколько ослабевшая с годами, возобновилась по инициативе Бориса Ельцина. Они стали часто встречаться в неслужебной обстановке, общаться семьями, бывать друг у друга в гостях.
Трудно утверждать определенно, каким образом сложились тогда отношения двух этих людей, – Б.В. Киселев погиб в 1977 году во время страшного пожара в московской гостинице «Россия». Тем не менее, именно после их повторной встречи карьера Б.Н. Ельцина заметно ускорилась». И мы в это охотно верим. А погиб протежирующий Ельцину Б.В. Киселев, как пишет в сноске А. Горюн,  в бытность свою уже руководителем партийной организации Калмыкии. А наш герой любил и продолжал любить свою партию в лице своих начальников. И не дай Бог, чтобы кто-нибудь не так посмотрел на начальство. И опять Горюн:
«Однако и у Б.Н. Ельцина существовали свои пределы внутренней свободы. В начале 70-х годов, один из его ближайших друзей Е.В. Копылов, позволил себе высказать кое-какие критические замечания, причем абсолютно справедливые, в адрес человека, возглавлявшего тогда областное профсоюзное объединение и являвшегося членом бюро обкома партии. Спустя несколько дней Борис Николаевич, находившийся к тому времени уже на партийной работе, вызвал его к себе в кабинет и сурово отчитал, искренне полагая, что руководителя областного масштаба непозволительно критиковать никому, кроме его непосредственного начальства».
Вот в этом и заключался весь Ельцин «доперестроечной» эпохи, пока потолок начальства, которое было тогда над ним, был еще достаточно высоким. А то морочил нам голову, вспоминая, что на работу в обкоме партии он «согласился без особого желания». Это так, для красного словца и следуя поговорке «на ловца и зверь бежит» заигрывал Е.Б.Н. со своим избирателем. Но тогда, в Свердловском обкоме, ему надо было заигрывать или, как говорят в народе, «лизать жопу», своему начальству.  И  «один из его ближайших друзей» был просто поводом лишний раз подтвердить его, Е.Б.Н., способность не только к лизоблюдству, но и его уверенность в том, что эту свою способность он должен использовать в отношении любой жопы, которая смотрит на него сверху. В общем, как говорят, «пустячок, а приятно». А здесь не только приятно жопе, но и полезно ее лизуну. И совсем не мальчиком тогда был наш Е.Б.Н., далеко не мальчиком, если он тогда, по крайней мере в два раза перекрыл тот возрастной рубеж, о котором гласит народная мудрость: «В двадцать лет ума нет, и не будет». Был тогда у Е.Б.Н. ум, непростой ум, ум хитрый, изворотливый. И ни в чем не изменился он позже, хотя и сменив тактику, но все-таки лепя себя из собственного партийного дерьма. Читатель, запомни, что мы никогда не считали и не считаем, что в КПСС было только одно дерьмо. Мы об этом уже говорили, но, к сожалению, на поверхность всегда легче выплывает именно дерьмо, а не другое содержимое человеческого тела.
На наш взгляд, Горюн как-то слишком мягко описывает «правила игры» Е.Б.Н.:
«Б.Н. Ельцин оставался сыном своего времени, в общем-то несправедливого и антигуманного. Ему действительно был необходим профессиональный рост, ибо он очень быстро перерастал рамки, которыми стискивалась его предприимчивость и деловитость. Однако для достижения своей цели ему приходилось следовать правилам, существовавшим, и существующим по сей день, в нашем обществе. Оправдывает же его то, что он не искал чрезмерных выгод для себя лично и, что важно, всегда соответствовал уровню новых более жестких требований, предъявляемых очередной должностью...
В 1968 году ему предложили стать заведующим строительным отделом обкома партии. Б.Н. Ельцин принял это предложение без колебаний».
А мы о чем тебе говорили, читатель, в отношении  того, что наш Е.Б.Н., как он пишет, «согласился на работу в обкоме «без особого желания»? Может быть «без особого», но все-таки «без колебаний».  А дальше, что было с ним в обкоме? Как пишет Горюн, «В 1975 году он стал одним из секретарей обкома КПСС и вскоре уже считался наиболее вероятным претендентом на пост первого руководителя области в случае вакансии». А до этого, практически о семилетней деятельности нашего героя в должности завотделом обкома партии, мало что известно. Можно предположить, что весь этот период Борис Николаевич занимался рутинной работой, готовясь к большому скачку. Наверняка, ибо даже сам Ельцин пишет об этом в своей «Исповеди…» всего лишь ничего не значащей фразой: «Почти семь лет я проработал завотделом, а затем меня выбрали секретарем обкома». И все. Проработал пока не выбрали на ступеньку выше. Горюн более аналитичен в отношении этого бесцветного периода своего героя:
«У этого феномена (перехода из завотделом в секретари обкома — прим. Авторов), естественно, имелось весьма банальное объяснение: Борису Николаевичу благоволил влиятельный покровитель, без поддержки которого организаторские таланты Б.Н. Ельцина едва ли были замечены когда-либо. Я имею в виду Якова Петровича Рябова, человека, некогда весьма известного, о котором сегодня помнят очень немногие. Однако его забвение несправедливо, ибо в свое время он немало сделал для того, чтобы условия жизни свердловчан стали лучше.
В 1971-1976 годах Я.П. Рябов работал первым секретарем обкома партии. В октябре 1976 года на очередном Пленуме ЦК он был избран секретарем ЦК КПСС. Вплотную придвинувшись к вершине пирамиды партийной власти, он сделал все от него зависящее, чтобы его преемником стал Б.Н. Ельцин.
Они были знакомы очень давно, еще с начала 60-х годов, когда Б.Н. Ельцин был управляющим домостроительным комбинатом, а Я.П. Рябов – первым секретарём Свердловского горкома КПСС. Именно тогда у них установились рабочие контакты, со временем благодаря взаимной симпатии переросшие формальные рамки.
Яков Петрович активно способствовал карьере Ельцина. Именно благодаря его поддержке тот в 1968 году был назначен заведующим строительным отделом, а в 1975 году – одним из руководителей аппарата обкома.
Что связывало этих людей? По крайней мере, наблюдая со стороны, у них можно было обнаружить не много общего. Яков Петрович производил впечатление человека несколько простоватого и излишне прямолинейного.
Борис Николаевич, напротив, казался более сдержанным, собранным, более интеллигентным. (Во всяком случае, в его лексиконе отсутствовали соленые словечки, которыми в недавнем прошлом обычно пестрела речь большинства советских руководителей). Удивительно, как им удавалось, имея схожие характеры, в течение долгого времени поддерживать приятельские отношения».
Нам представляются рассуждения А. Горюна несколько упрощенными, а может быть, даже и наивными. «Что связывало этих людей?» – да ничего серьезного, кроме серьезной установки Ельцина «несмотря ни на что» быть начальником. А Рябов шел по служебно-партийной лестнице, опережая Ельцина, и поэтому очень был нужен ему для его дальнейшего, более высокого начальствования. Рябов был нужен Ельцину — это очевидно. А Рябову тоже был нужен человек, который, казалось, как никто лучше понимал его и как своего начальника, и как человека, как его подпора снизу. А Ельцин, если ему это было надо, мог относиться к соответствующим людям с видимым вниманием и соучастием.
А теперь снова Горюн:
«Я.П. Рябов высоко ценил деловые качества Бориса Николаевича. Выступая по проблемам строительства, он очень часто попросту зачитывал текст, подготовленный ему Б.Н. Ельциным, не внося в него практически никаких поправок. Но более всего ему импонировали решительность и целеустремленность его протеже (подчеркнуто нами – авт.).
Борис Николаевич вполне оправдал репутацию высококвалифицированного специалиста. Справедливости ради следует отметить, что его познания отличались тогда недостаточной широтой. Он оставался строителем, и прежде всего строителем. Не случайно, незадолго до отъезда в Москву, Я.П. Рябов направил своего протеже на учебу в столицу. Однако завершить курс обучения тому уже не удалось...
2 ноября 1976 года Б.Н. Ельцин был назначен первым секретарем Свердловского обкома КПСС!».
Как был «назначен» Ельцин персеком обкома, он сам пишет в своей «Исповеди...»:
«Почти семь лет я проработал завотделом, а затем меня выбрали секретарем обкома. Примерно через год направили на месячные курсы в Москву в Академию общественных наук при ЦК КПСС, а пришлось учиться около двух недель. В этот момент состоялся Пленум ЦК, на котором первого секретаря обкома Рябова избрали секретарем ЦК. На следующий день, во время лекции, к микрофону подходит руководитель курсов Королев и объявляет: Ельцина приглашают к 11 часам в ЦК. А народ все опытный, сразу вокруг меня стал кучковаться, спрашивают, что и как? Я знать ничего не знаю, по какому вопросу меня приглашают. Хотя, конечно, где-то в душе чувствовал, какой может произойти разговор, но старался эти мысли отогнать. В общем, поехал в ЦК.
Сказали зайти сначала к Капитонову – секретарю ЦК, занимающемуся организационными вопросами. Он со мной поговорил о том, как учеба, как то, как это, как обстановка, как взаимоотношения в бюро партии... Отвечаю, что все нормально. Больше он мне ничего не сказал и не объяснил, для чего пригласил. Пойдемте, говорит, дальше, к Кириленко. Опять общий разговор, и тоже кончается ничем. Дальше – Суслов. На этот раз разговор похитрее: чувствуете ли в себе силы, хорошо ли знаете партийную организацию области и т.д., но тоже без финала, странная, думаю, система, и что же будет дальше? А мне говорят: вас приглашает Брежнев. Надо ехать в Кремль. Сопровождали меня два секретаря ЦК – Капитонов и Рябов. Мы зашли в приемную, помощник тут же: «Заходите, вас ждут». Я впереди, они за мной. Брежнев сидел в торце стола для заседаний. Я подошел, он встал, поздоровался. Потом, обращаясь к моим провожатым, Брежнев говорит: «Так это он решил в Свердловской области власть взять?» Капитонов ему объясняет: да нет, он еще ни о чем не знает. «Как не знает, раз уже решил власть взять?» Вот так, вроде и всерьез, вроде и в шутку начался разговор. Брежнев сказал, что заседало Политбюро и рекомендовало меня на должность первого секретаря Свердловского обкома партии.
В тот момент вторым секретарем обкома был Коровин, то есть нарушалась привычная перестановка. Получалось, что рядовой секретарь выдвигается сразу на должность первого, а второй остается на своем месте. Хотя, объективно говоря, Коровин, конечно, для первого секретаря со своим характером не годился. Это понимали все.
«Ну, как?», – спросил Брежнев. Все это было, конечно, неожиданно для меня, область очень крупная, большая партийная организация... Я сказал, если доверят, буду работать в полную силу, как могу. Поднялись, он вдруг говорит: «Только пока вы не член ЦК, поскольку уже прошел съезд, выборы закончились». Я, естественно, и вопроса такого не мог задать, но он почему-то таким оправдывающимся голосом это проговорил. Потом смотрит, а у меня нет депутатского значка верховного Совета, и говорит: «Вы не депутат?» Я отвечаю: «Депутат». Он оглядывается на секретарей с удивлением: «Как депутат?» Я вообще-то совершенно серьезно говорю: «Областного Совета!». Это, надо сказать, вызвало большое оживление, поскольку депутат областного Совета на их уровне за депутата не считался. Ну, в общем, на том и расстались. Давайте, говорит, с пленумом не тяните.
И буквально через пару дней, 2 ноября 1976 года, прошел пленум Свердловского обкома партии, был на нем Разумов, первый заместитель заведующего орготделом ЦК. Все прошло как полагается; Разумов сообщил, что в связи с избранием Рябова секретарем ЦК КПСС, первым секретарем Свердловского обкома партии рекомендуется Ельцин. Я в это время на маленьком листочке написал тезисы небольшого выступления, чувствуя, что это надо сделать. Голосование прошло, как всегда, единогласно. Поздравили, я попросил слово, выступил с короткой тезисной программой на будущее. И главная мысль была предельно проста: надо прежде всего заботиться о людях, а на добро они всегда откликнутся с повышенной отдачей. Это кредо осталось у меня и сейчас, и я в него верю».
Да, красиво говорил Ельцин, исповедуясь перед своими будущими избирателями на пост президента самой большой части разорванного на «лоскутья» одного из мощнейших государств мира.  Думаем, что то «кредо», которое у него было в конце 80-х годов, исчерпало его личный кредит «заботиться о людях». И это он доказал позже, а тогда он с присущим ему примитивным юморком описывал свое «назначение» на роль персека Свердловского обкома – своего рода партийного губернатора области, полновластного хозяина. И хотя бы прозвучала хоть нотка благодарности своим назначителям. Да не будь того определяющего его дальнейшую судьбу события, неизвестно еще, как сложилась бы его последующая карьера. Но тогда, в его задиктовках «Исповеди...» уже не нужны ему были ни Брежнев, ни Суслов, ни Кириленко, ни Капитонов, ни трамплинирующий его Яков Петрович Рябов, который, кстати, совсем недолго задержался в должности секретаря ЦК. Ходили слухи, что Рябов споткнулся на одной из предвыборных встреч с избирателями. Когда кто-то из избирателей сказал: «В политбюро одни старики», и Рябов, не такой хитрован, как его выдвиженец Ельцин, якобы ответил: «Да, старое у нас политбюро». А, как говорят, слово – не воробей. Нужная «сорока» сообщила о «проступке» куда надо, и Рябова тоже переместили куда надо – с понижением в должности, председателем одного из госкомитетов. Рябов тогда не впал в истерику, подобно Ельцину в 1987 году, а продолжал работать. Конечно, разница в тех временах всего 10-11 лет, и Горбачев – не Брежнев, у которого в свое время даже родной брат Яков Ильич Брежнев (1912-1993) угодил «куда следует». Куда и за что? Послушаем отрывки из книги проживающей в Америке с 1990 года Любови Яковлевны Брежневой «Племянница Брежнева»  (в публикации В. Устюжанина «Любочка Брежнева: мой дядя самых честных правил...» в чешском еженедельнике «Крона», № 30 от 28 июля 2000 г.):
«Жена Леонида Ильича Виктория Петровна со своими интригами, доносами и вечной неотступной слежкой за родственниками мужа, и особенно за моим отцом, добилась наконец того, чего добивалась всю жизнь: Леонид удалил брата от себя, а заодно и всех его близких. По своей чисто брежневской близорукости дядя мой принимал все, что преподносила ему жена, за чистую монету. Когда Виктория Петровна в очередной раз отказалась подозвать Леонида к телефону, мой отец сказал ей: «Я ему не холоп, а он мне не барин! Так ему и передай!» Виктория Петровна с удовольствием выполнила его просьбу.
Она позвонила Юрию  Андропову и попросила изолировать Якова Брежнева. Так возникло обоюдное решение убрать его подальше под предлогом возможности быть «завербованным иностранной разведкой».
Ни медицинских, ни социальных показаний, необходимых для неотложной госпитализации моего отца, не было... Ничего противоестественного ни в его поведении, ни в разговорах я не заметила. Лечащий врач отца объявил мне, что «Яков Ильич страдает отрицательным отношением к своему положению брата Генерального секретаря в обществе». «Так это же нормальная реакция здорового человека, – сказала я. – К примеру, я тоже страдаю оттого, что я племянница Брежнева, а не Льва Толстого или Мстислава Ростроповича. Так что, по вашим меркам, у меня мания величия?»
Я решила написать письмо лично Генеральному секретарю. Оно было следующего содержания: «Дорогой дядя Леня! Только крайние обстоятельства, которые  не могут не интересовать также и Вас, заставили обратиться к Вам с этим письмом. Памятуя о Вашей вечной занятости, я все-таки позволяю просить Вас прочитать мое письмо внимательно и принять незамедлительные меры по поводу событий, изложенных в нем. Я абсолютно уверена, что по многим причинам, возможно, из самых благородных побуждений, Вас не проинформировали о том, что Ваш брат, а мой отец Яков Брежнев в настоящее время благодаря хлопотам Виктории Петровны и Анны Владимировны помещен в психиатрическую больницу. Я получила от него обходными путями записку, в которой он просит поставить Вас лично в известность о случившемся и об оказании ему немедленной помощи. Он, в частности, угрожает покончить жизнь самоубийством и дает нам на решение этого вопроса три дня. Надеюсь, Вы представляете всю меру отчаяния человека, посаженного на принудительное лечение в психушку…»
…Через два часа в моей квартире раздался звонок. Меня соединили с Леонидом Ильичом. «Здравствуй, Любушка, – приветливо начал он, — извини, родная, что не могу тебя принять, я сейчас должен выезжать. Расскажи, что там случилось. Только коротко, пожалуйста». Я, заранее подготовившись, быстро и коротко изложила суть дела. Потом зачитала записку отца. Дядя слушал молча, иногда вздыхал по-стариковски и характерно покашливал. Мой рассказ занял не более двух минут. Он помолчал. Потом сказал: «Ты расскажи тому, кто сейчас с тобой будет говорить. Он разберется».
...Я не очень верила в угрозу самоубийства, так как все Брежневы трусоваты, но как раз с трусами иногда такое случается.
На следующий день отец позвонил и сказал, что он на свободе. Когда я увидела его сразу после выхода из психушки, на следующий день после моего разговора с дядей, я была потрясена переменой, произошедшей с ним. Передо мной стоял усталый, безразличный ко всему человек... Когда прошло достаточно времени, и отец мог спокойно рассказать о том, что произошло, он, с присущим ему чувством юмора и заметно приукрашивая свои подвиги, изобразил первый день своего пребывания в клинике и медицинский осмотр. Врач поинтересовался, не было ли в семье шизофреников и алкоголиков, отец спокойно ответил, что есть, и назвал брата: «Мой брат, Леонид Брежнев. Все думают, что он Генеральный секретарь, а он просто шизофреник».
Врач, потеряв дар речи, поспешно вышел из кабинета. Через две недели я стал бушевать, требовать, чтобы меня выпустили. Задыхаться я начал в этой клетке, совсем невмоготу стало. Прибежала какая-то дамочка в белом накрахмаленном халатике. Бровки выщипанные нахмурила: «Мы за вас, Яков Ильич, в ответе. Что вы себе позволяете?» «Кто меня сюда посадил?», – спрашиваю. Молчит. Тут медсестра  подскочила, сделала мне укол. Через несколько минут я уснул...
Когда я спросила отца, почему он мне оттуда НЕ позвонил, он ответил: «Ты что, ненормальная? Там комнатушка, как в твоем общежитии, помнишь, шесть квадратных метров. Я в ней, как зверь в клетке, ходил целыми днями, чтобы ноги не атрофировались. Дверь заперта. На окне решетка в два пальца толщиной. Ни телефона, ни телевизора. Через окно, прорезанное в двери, мне подавали еду и, как сущее издевательство, газеты «Правда» и «Известия». Из этих газет я узнавал новости о моем брате. Из всего этого я заключил для себя, что посадили меня сюда не потому, что я сумасшедший или таковым меня хотят сделать, а потому, что решили изолировать от внешнего мира».
«Да что такое психушка, – думала я после освобождения отца, с трудом приходя в себя после пережитого, — что такое психушка, о которой так много говорят по московским кухням. Неужели непонятно, что вся наша страна — это огромный дурдом во главе с главным сумасшедшим – моим дядей, искренне верящим в правильность направления генеральной линии партии, в свою непогрешимость и в любовь народа? Вопрос, в конце концов, лишь в том, полностью или не полностью мы все сошли с ума».
Вот такое, далеко не исключительное событие произошло с родным братом Брежнева. С Ельциным такого произойти в брежневские времена не могло. Он был всегда себе на уме и отлично понимал, что ему выгодно, а что нет. Его юмор в отношении тогдашних руководителей страны совершенно наигранный. Он был обыкновенным чинушей-партократом, хотя и с опытом хозяйственной работы и годовым опытом обучения рабочим строительным специальностям, но все-таки обыкновенным он был карьеристом-партюгой с особо циничной моралью, когда вслух говорят одно, думают другое, а делают что-то среднее между тем, что говорят и думают. Здесь происходит своего рода не только «раздвоение личности» (медицинский термин советских психиатров), но и даже  растроение. Но такие люди считались нормальными. Один из нас достаточно подробно говорил об этой теме в книге «Кармаэнергетические вампиры» в главе «Охота за ведьмами». А вот еще один пример из жизни нашего современника, лауреата Нобелевской премии  поэта Иосифа Бродского (младше Ельцина где-то на 10 лет), о котором пишет уже цитируемая нами «Крона» (№ 29 от 21 июля 2000 г.) в публикации И. Тумаркиной:
«Я (имеется в виду И. Бродский – прим. Авторов) и не подозревал, что суд надо мной получил международную огласку. Смирился с тем, что горькую пилюлю придется проглотить —  срок отбыть надо. К несчастью – а может быть и к счастью для меня, – приговор по времени совпал с большой моей личной драмой, с изменой любимой женщины. На любовный треугольник наложился квадрат тюремной камеры...  В ссылке, на Севере, я получил в подарок от друзей две или три антологии американской поэзии. В эти томики просто влюбился. Влюбленность в чужую культуру, в чужой мир особенно обостряется, если знаешь, что своими собственными глазами ты их никогда не увидишь. Я читал, переводил, пытался по мере сил приблизиться к оригиналу... и в конце концов оказался в непосредственной близости от своих авторов.
...Мне хотелось, конечно, напечататься. Два или три раза приносил стихи в журнал «Звезда». Человек, который вышел ко мне с бутербродом красной икры, сказал: «Стихи ничего, но взять мы их не можем» ...Потом мне предлагали: если я буду стучать, они меня издадут на финской бумаге. Вообще, система вас угробить может только физически. Ежели система вас ломает как индивидуума, это свидетельство вашей собственной хрупкости. И смысл данной системы, может быть, именно в том, что она выявляет хрупкость эту, сущность человека вообще, наиболее полным образом.
4 июня 1972 года, рано утром, перед выездом в Пулково Бродский написал генсеку КПСС Брежневу: «Покидая Россию не по собственной воле, я решаюсь обратиться к Вам с просьбой... Язык — вещь более древняя, более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятвы с трибуны... Прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе. Думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной… Даже если моему народу не нужно мое тело, душа моя ему еще пригодится».
Вот так без обид расстался со своей Родиной и тогдашним хозяином (а точнее – числящимся в хозяевах) СССР великий русский поэт, расстался, как будто до того ничего и
не было. Как будто не было и ни тюрем, ни психушек,  ни ссылок, ни запрета на любимую работу. Как будто не было, но все-таки было (из той же публикации И. Тумаркиной):
«Когда меня арестовали в первый раз, я был сильно напуган. Ведь берут обыкновенно довольно рано, когда вы только из кроватки, тепленький, и у вас слабый защитный рефлекс. Но самый страшный момент наступает после допроса, когда вы надеетесь, что сейчас отпустят домой, и вдруг понимаете, что вас ведут совершенно в другую сторону. Сдают местному дежурному у двери внутренней тюрьмы. Он вас обыскивает. У вас вынимают шнурки из ботинок. И приводят в камеру. В первый раз мне, между прочим, очень там понравилось. Потому что это была одиночка...
В сумасшедшем доме, на так называемой судебно-психиатрической экспертизе, меня держали несколько недель. Это было самое худшее время в моей жизни. В декабре 1963 года и в феврале-марте 1964-го. И в первую же мою ночь там человек в койке, стоявшей рядом с моей, покончил жизнь самоубийством. Вскрыл себе вены. Я проснулся в три часа ночи: кругом суматоха, беготня. И человек лежит в луже крови...
Кормежка в дурдоме лучше: иногда белый хлеб дают, масло, даже мясо. Но в тюрьме ты знаешь, что рано или поздно тебя все-таки выпустят. В сумасшедшем доме ты полностью зависишь от произвола врачей. Когда я переступил порог этого заведения, первое, что мне сказали: «Главный признак здоровья – это нормальный крепкий сон». Я себя считал абсолютно нормальным. Но я не мог уснуть! Вас там колют всякой дурью и заталкивают в вас какие-то таблетки... Вы лежите, читаете, вдруг входят два медбрата, вынимают вас, заворачивают в простынь и начинают топить в ванной. Потом вынимают, но простыни не разворачивают. И они начинают ссыхаться на вас. Это называется «укрутка»...
С начала процесса было ясно, что ОНИ – хозяева. И поэтому вправе на вас давить. Вы становитесь инородным телом, на вас автоматически начинают действовать все соответствующие законы – изоляция, сжатие, вытеснение. И ничего в этом экстраординарного нет. Я отказывался все это драматизировать!»
Бродский ничего и не драматизировал, как мы это видели, но все-таки нас очень удручает тот вывод, к какому он пришел:
«Мир меня давно не удивляет. Я думаю, что в нем действует один-единственный закон – умножение зла. Удивляет одно: сравнительно частые проявления человеческой порядочности, благородства. Потому что ситуация в целом отнюдь не способствует порядочности, не говоря уже о праведности».
Мы не согласны с Бродским, что «умножение зла» это «один-единственный закон», который действует в мире, так как не только умножение зла, но и умножение добра тоже имеет место в мире, не говоря уж о других законах. И именно исходя из того, что и другие законы существуют, мы хотим внести и свой посильный вклад в то, чтобы большая часть человечества познавала законы мироздания и в своих делах и поступках, например, предпочитала закон умножения добра закону умножения зла. И мы верим в это, в том числе и когда печатаем эту свою книгу, чтобы вскрыть причины и проанализировать возникновение зла и для того, чтобы «ситуация в целом» способствовала и порядочности, и праведности. А если все усилия, которые тратит человечество на умножение зла, направятся на умножение добра, то, представляешь, читатель, что тогда произойдет в мире?
 А мы возвратимся назад, к своему герою, который, получив новое назначение, имел возможность проявить свои способности «умножения добра» в отдельно взятом регионе Российской империи, называемой тогда Союзом советских социалистических республик.
«Кадры решают все!» – этот крылатый лозунг, выдвинутый когда-то Сталиным, как оказалось, для Ельцина тоже был наиглавнейшим. Вот таким образом реализовывал Е.Б.Н. этот лозунг в рамках своих полномочий первого секретаря обкома и по воспоминаниям в «Исповеди...» спустя 14 лет:
«Со вторым секретарем надо было решать, потому что Коровину в такой ситуации работать психологически было тяжело, и через некоторое время на бюро предложили ему место председателя областного Совета профсоюзов, где он проработал с большим желанием. Любые перестановки кадров очень тяжело давались. Каждый раз к такому вопросу я внутренне готовился. Необходимо было серьезно обновить кадры области и чаще всего – на ключевых постах. Например, я предложил  уйти на пенсию председателю облисполкома Борисову.
Роль, которую играл облисполком под его руководством в жизни области, была явно недостаточна. Советам надо было заняться всей сферой народного хозяйства, социальной культурой, строительством, чтобы постепенно эти функции передавались от партийных организаций к советским, а партийные органы занимались бы больше политическими вопросами  (подчеркнуто нами, авторы).
Итак, фраза брошена – хотелось нашему герою заниматься политическими вопросами. Но то ли он действительно был уверен, что какие-то политические вопросы он должен был решать. Он, для которого идеалом был Ленин. То ли он искал для себя более легкой жизни, не отвечая за более сложные хозяйственные вопросы. Какая там политическая работа, которою занималась КПСС под руководством «ленинского Центрального Комитета», во главе с «верными ленинцами» – членами Политбюро. Надо было только «проводить решения» съездов и пленумов в жизнь. А хозяйственные вопросы тогда тоже были в цепкие руках КПСС. Отделы партийных органов практически полностью дублировали соответствующие подразделения так называемых советов. Были и более веселые времена, когда перед уходом на пенсию Хрущева «в связи с преклонным возрастом» Никита Сергеевич разделил парткомитеты и исполкомы советов всех уровней, начиная от областей и ниже, на промышленные и сельские. И были тогда в регионах и советы народного хозяйства, и секретари обкомов и райкомов по промышленности и по сельскому хозяйству, возглавляющие соответствующие партийные организации, и соответствующие обл- и райисполкомы  во главе с соответствующими председателями и аппаратами. Но это было, когда Ельцин занимался строительством, рос по служебной лестнице и начинал свой «служебный роман» со своей партией.  Недавно мы разговаривали с уроженкой бывшего Свердловска Мариной Николаевной Марченко и спросили ее, как жилось там при Ельцине. Она ответила, что при нем жизнь была лучше и свердловчане жалели, что в 1985 году Ельцина забрали в Москву. «В чем именно лучше?» — не унимались мы. Марина  нам сказала, что именно при Ельцине начали строить метро, а также завалили область куриными яйцами и куриным мясом.  Да, действительно, наверное, лучшим периодом в жизни Ельцина были времена его секретарствования  в роли «первой скрипки» в Свердловской области: и курятина, и яичница были на столах у свердловчан, причем, местного производства, и на метро начали ездить. Интересно, почему в период президентства Ельцина в России метро даже в столице стало строиться вдоль и вширь блошиными шажками, а прилавки магазинов стали заваливать импортными продуктами, включая и куриные тушки и «ножки Буша». С его бы тогдашней свердловской хваткой да на хозяйство всей России. Может быть, по тогдашним меркам Е.Б.Н и был на своем месте в Свердловской области, а более высокого полета ему не дано? Скорее всего, так и было. Но было и другое – Ельцину чудить в те времена никто бы и не дал, да и он сам бы даже и не осмелился. К тому же, судя по всему, то, что он имел от своего серьезного союза с недевственной КПСС, его тогда устраивало в полной мере. И ни о какой размолвка  тогда и речи быть не могло. А спросите нынешних губернаторов и мэров, хотят ли они расставаться со своими местами? Как когда-то говорили – «фига с два». Не только не хотят, но и что есть мочи борются за то, чтобы их «не ушли». Их, конечно, не ушли. По тем временам Ельцин был именно губернатором (персек тогда называлась эта должность) и Политбюро ЦК было им тогда довольно, а иначе бы тогда не сделали его ни членом ЦК, ни депутатом Верховного Совета СССР, ни орденов бы ему не дарили. Это потом его проглядели, когда и власть ослабла, и смутные времена настали, когда старая шлюха КПСС слишком уж захворала. Как говорят, «и на старуху бывает проруха». Конечно, и в годы ельцинского расцвета КПСС была уже немолодой, но тогда «старушка» ему еще была нужна. Ой, как нужна, особенно тогда, когда Ельцин уже стал большим начальником, своего рода божком в его областной округе. Как бы сказал Маяковский, «твори, выдумывай, пробуй». Главное было — не ошибиться, не вызвать гнев верховной власти, которая хотя и была довольно далеко — в Москве, но уши которой слышали все, что происходило почти что в любом уголке страны, а цепкие руки могли достать кого угодно и где угодно. Но Ельцину это не грозило, потому что он работал с особым рвением. А впрочем, что было после его организационных перетрясок в аппарате  обкома и облисполкома, вспоминает сам Ельцин в своей «Исповеди…»:
«Так постепенно сложилась своя команда – сильная, творческая. Мощное бюро. Разработали мы программы по главным направлениям – серьезные, глубокие, проработанные. Каждую послушали на бюро обкома партии и приняли к действию. У нас проходили открытые бюро и закрытые. На закрытом было принято, чтобы каждый высказывал те претензии, которые имелись, в том числе — ко мне. Я преднамеренно создавал такую деловую, открытую обстановку, чтобы любые критические замечания в мой адрес были нормальным рабочим явлением, хотя сам я не всегда был согласен с критикой, как-то это задевало самолюбие, но старался себя переломить.
...Постоянно шли споры, дискуссии, но все это носило деловой, конструктивный характер.  Были домашние, человеческие встречи, которые помогали и в работе. Для себя наметил: с учетом того, что область включает в себя сорок пять городов, а вместе с районными и сельскими – шестьдесят три районных и городских образования, обязательно бывать в каждом из них. Притом не реже одного раза в два года. И слово это сдержал. И мои поездки были не просто экскурсиями, а серьезной работой. Я встречался с активом, с различными специалистами, с рабочими, колхозниками, сельскими жителями и т.д. Кстати, как это ни странно звучит, одна из таких традиционных поездок  в году приходилась на день рождения.
В день рождения я всегда прятался от многочисленных поздравлений. Прятался, естественно не дома или в обкоме, там бы все равно нашли, а ехал в какой-нибудь отдаленный район и встречался с людьми на фермах, на полях, в общем, где найти меня было невозможно (непонятно, что делал обкомовский персек «на фермах, на полях» 1 февраля в зимнюю стужу – авторы). Не люблю я этого традиционного проведения дней рождений, когда сидишь за столом, а тебе в глаза говорят о том, какой ты замечательный. Как-то неуютно себя чувствуешь. А уезжая подальше от города, помогая людям, что-то тут же решая на ходу, я получал гораздо больше удовлетворения, поскольку день прошел с пользой. И, таким образом сам делал себе подарок».
Неправда! Не верим мы Ельцину, потому что вся его жизнь в Москве с 1985 года подтвердила, что он очень любит к себе внимание — и цветы по любому поводу, и словословия в свой адрес. Просто он делает вид, что этого не любит, а, находясь среди людей, он всегда смотрит на себя как бы со стороны, пытаясь уловить, насколько красиво он смотрится среди других, насколько значимо другие оценивают его внешность, его дела, его искренность. А все его придумки он делал для того, чтобы произвести впечатление и на «население», и на «вершки», между которыми в России всегда была огромная пропасть. В «народ» наш Е.Б.Н. рвался и для завоевания и упрочения популярности, и для подкрепления собственного здоровья за счет откачивания энергии из «масс». Мы еще не слышали ни от одного человека, который  бы сказал, что чувствовал себя комфортно и уютно в общении с этим мощным энергетическим (и не только) вампиром. Вот он и «Постоянно пытался придумывать какие-то (неважно какие – лишь бы прорваться  в «массу» – авторы) встречи, ярмарки, мероприятия, праздники, чтобы жители ощущали свое единение с городом, чтобы у людей все время возникало чувство гордости за свой родной Свердловск, Нижний Тагил, другие города области».
Насколько показушной была работа Е.Б. в роли персека и как его задевало любое критическое жужжание в его адрес, он и сам не осознавая это, раздевает свою суть донага в той же своей «Исповеди…»:
«Анатолий Карпов в своей книге «А завтра – дальше в бой», после победы над Корчным, справедливо кольнул Свердловскую область, написав, что даже такие большие регионы, как наш, не имеют шахматных клубов. Тогда я с ним созвонился и сказал: давайте назначим месяц, число, вы приедете и к этому времени в Свердловске будет шахматный клуб. Мы договорились. Ну, и началась работа. Освободили старый дом, капитально отремонтировали, пристроили к нему просторный зал с другими помещениями, и получился приличный шахматный клуб. Послал А. Карпову телеграмму, что такого-то числа жду его. Приехал он не один, а с космонавтом Севастьяновым, председателем шахматной федерации страны. Народу собралось много, а когда разрезали ленточку, я говорю Анатолию Карпову: режьте – это вы инициатор. Потом праздник продолжался в шахматном зале. Перед этим я нашим местный шахматистам сказал, чтобы они написали цитату из его книги на листе ватмана, слово в слово, о том, что в Свердловской области нет шахматного клуба. И когда он выступил, ему подносят этот большой лист и предлагают разорвать на клочки и, мало того, просят дать слово, что в следующей редакции книги эту фразу он исправит, и не будет больше лежать такое позорное пятно на области. Он с удовольствием разорвал ватманский лист под восторг присутствующих. Потом я его проводил до границы Свердловской области, и он поехал в свой родной Златоуст».
В общем, повеселился тогда Е.Б.Н. со своим шахматным клубом. Конечно, А. Карпов – личность хорошо известная, неоднократный чемпион мира, человек, к которому благоволила партийная и государственная власть. Таким спортсменом гордилась бы любая страна. Двусторонне драматическими  были его встречи с другим шахматным гигантом Виктором Корчным, бывшим и немилым властям соотечественником. Но дело в другом – как «позорное пятно» воспринимал партфункционер среднего пошиба любое упоминание о том, к чему он имел отношение, с негативным, как ему казалось, оттенком. Но отличника в школе, в институте и в жизни устраивали только «пятерки». Не важно, что ты из себя представляешь, главное, как тебя оценят другие. А ты, наверное, не верил нам, читатель, когда мы говорили, что он прирожденный лизун определенной части тела тех, от которых, как ему мерещилось, зависела его дальнейшая судьба. Пустячок, а приятно. История с шахматным чемпионом полностью выплескивает всю мерзопакостность характера того, кто настоящее свое ничтожество проявил, когда он взял все что мог. Взял любыми правдами и неправдами, повиснув на шее собственного народа как тяжкая колода, ускоряющая его падение в трясину страшной трагедии. Нет, мы не склонны обвинять Е.Б.Н. во всех грехах других людей, которые добровольно отдали ему предпочтение при избрании на высший пост   в «постпересроечной» России. Но в 1996 году, когда с Ельциным было все ясно, зачем надо было этого негодяя вновь опрезидентичать? Мы не собираемся и нам не дано право кого-либо судить, но преемника Е.Б. на посту главы государства опять же большинство пришедших на выборы избирателей приняло из его рук, преемника, взращивающего свой рейтинг под лозунгом «Мочить!»...
А Ельцин продолжал исповедываться о том, как продолжал «личные занятия спортом», как «С самого начала работы Первым стал проводить регулярные встречи с различными категориями трудящихся», добавляя при этом, что «В застойный  для страны период такие встречи были скорее исключением, чем правилом».  Но у Ельцина ничего не было просто так. Он везде проявлял свои особые качества, не всегда логичные. Например, перед «самим» Карповым он, по сути, лебезил, а перед «каким-то» Брежневым он проявил себя вроде бы как его начальник — просто приказывал, что тому делать, причем приказывал в хамоватой манере:
«А вот еще один пример из жизни руководства страны того периода. Нам надо было пробить вопрос о строительстве метро – всё-таки уже миллион двести тысяч в Свердловске, а для этого нужно было решение Политбюро. Поэтому решил пойти к Брежневу. Созвонился. «Ну, давай, приезжай», – говорит. Я, зная стиль его работы в тот период, подготовил на его имя записку, чтобы ему оставалось только наложить резолюцию. Зашел, переговорил буквально пять-семь минут – это был четверг, обычно последний день его работы на неделе, как правило, в пятницу он выезжал в свое Завидово и там проводил пятницу, субботу и воскресенье. Поэтому он торопился в четверг все дела закончив побыстрее. Резолюции он сам сочинить не мог. Говорит мне: «Давай, диктуй, что мне писать». Я, естественно, диктую: «Ознакомить Политбюро о строительстве метро в Свердловске». Он написал то, что я ему сказал, расписался, дает мне бумагу. Но зная, что даже при этом документы потом где-то терялись, пропадали, я ему говорю: «Нет, вы пригласите помощника». Он приглашает помощника, и я говорю: «Дайте ему поручение, чтобы он, во-первых, зарегистрировал документ, а во-вторых, официально оформил ваше поручение: «Разослать по Политбюро». Он тоже молча все это сделал, помощник забрал бумаги, мы попрощались, и скоро Свердловск получил решение Политбюро о строительстве метро.
Пример этот показателен. Брежнев, по-моему, в последний период жизни, вообще не понимал, что он делал, подписывал, произносил. Вся власть была в руках его окружения. Он и этот документ о свердловском метро подписал, не задумываясь над смыслом того, что я диктовал. Ну, хорошо, в результате этого было сделано доброе дело. А сколько проходимцев, нечестных людей, в конце концов, просто преступников, окружавших его, использовали Брежнева для своих грязных дел? Сколько он тихо и бессмысленно начертил резолюций, которые принесли обогащение одним и беды, страдания другим. Страшно представить!..
Никогда ни друзья, ни родственники, ни близкие или дальние знакомые – никто даже не пытался прийти ко мне, первому секретарю обкома, с просьбой помочь в каком-то личном деле. Сейчас хорошо известно, каких масштабов в годы застоя достигли протекционизм, коррупция, разлагавшие буквально всю систему власти. Мнение первого секретаря – закон, и вряд ли кто посмеет не исполнить его просьбу или поручение. И этой властью пользовались нечистоплотные партийные работники и их окружение бесконтрольно. Зная мой характер, ко мне с таковыми прошениями не заходили. Даже трудно представить, что бы я сделал, как бы отреагировал на подобную просьбу.
Да, власть Первого – практически безгранична. И ощущение власти опьяняет. Но когда пользуешься этой властью только с одной целью, чтобы людям стало жить лучше, выясняется, что этой власти – недостаточно: чтобы область хорошо, по-человечески накормить, чтобы всем нормальные квартиры дать... Ее хватает только на то, чтобы кого-то на хорошее место устроить, кому-то прекрасную квартиру выделить и подобными благами одарить свое окружение. Так и происходило, да и сейчас происходит, – несколько десятков людей живут как при коммунизме, а народ доходит до последней черты.
А вообще, конечно же, в те времена первый секретарь обкома партии — это бог, царь. Хозяин области... Мнение первого секретаря практически по любому вопросу было окончательным решением. Я пользовался этой властью, но только во имя людей, и никогда – для себя. Я заставлял быстрее крутиться колеса хозяйственного механизма. Мне подчинялись, меня слушались и, благодаря этому, как мне казалось, лучше работали предприятия».
Да, мы знаем уже Ельцина не только как «писателя-критика», но и воспроизводителя «собственных» идей. Выражаясь его словами, «страшно представить!» не столько то, о чем он «как на духу» вырисовывал в своей «исповеди», но и то, насколько лжив, лицемерен и опасен этот лицедей в законе. Жалобно скуля о том, что его безграничной власти  (бога, царя и хозяина области) было недостаточно, «чтобы область хорошо, по-человечески накормить, чтобы всем нормальные квартиры дать...», а «хватает только на то, чтобы кого-то на хорошее место устроить, кому-то прекрасную квартиру выделить и подобными благами одарить свое окружение», когда «народ доходит до последней черты», а «несколько десятков людей живут как при коммунизме», эмоционально критикуя масштабы «протекцонизма, коррупции, разлагавшие буквально всю систему власти», а также множество «проходимцев, нечестных людей, в конце концов, просто преступников, окружавших» Брежнева и использовавших его «для своих грязных дел»,  наш Е.Б.Н. довел все это в период своего президентского царствования до крайнего, гиперкритического состояния, «критическая масса» которого если и не довела страну до состояния, аналогичного взрыву мощнейшей атомной бомбы, но прорвала оболочку этой огромной бомбы и стала растекаться по всей стране  радиоактивными ручьями, уничтожая на своем пути все живое.
Конечно, и в водевильном стиле описал автобиограф свой визит к Л.И. Брежневу в связи со строительством метро в Свердловске. Ну, в общем что-то вроде «храброго портняжки» или Санчо Пансо, или, как говорят, «пришел, увидел, победил». Если он перед шахматистом Карповым на брюхе ползал и провожал его до границы... Свердловской области, то можно себе представить его «смелость» в кабинете Брежнева, когда он «решил пойти к Брежневу», «созвонился», «зашел, переговорил», продиктовал, а Брежнев «написал то, что я ему сказал, расписался», в общем, «молча все это сделал».  Конечно, мы понимаем, цитируя нашего Е.Б.Н. в том, что «власть Первого – практически безгранична», а «ощущение власти опьяняет», хотя из дальнейшего текста понимаем, что «ее хватает только на то, чтобы кого-то... устроить, ...кому-то ...выделить и ...одарить свое окружение», но все-таки даже сильное  «опьянение» от всего этого не дало бы такому человеку как Ельцин одуреть до такой степени, чтобы так нагло и беспардонно, как он описывает, командовать персеку самим генсеком. Если для родного брата Брежнева  была уготована психушка, то такого «смельчака», как Ельцин, или бы вышвырнули со всех постов, или бы тоже упрятали лечиться от «ощущения власти», которая не только «безгранична», но и «опьяняет». Известно также, что Ельцина тогда опьяняла не только власть, но и прямые возлияния горячительных напитков. Но к этому мы еще вернемся, а тогда, несмотря на «опьянение», Ельцин был вполне здравомыслящим человеком в части того, что он совершенно твердо знал: что для его завоеванного положения хорошо, а что плохо. А теперь вновь слово Андрею Горюну – несколько выдержек из его книги «Борис Ельцин – свет и тени»:
«– Когда Борис Николаевич пришел в обком, он был «нулевым» партийным работником, – рассказывает Ф.М. Елохин, в течение многих лет работавший заведующим организационно-партийный отделом Свердловского обкома КПСС. – Со временем, уже возглавив парторганизацию области, он, конечно, набрался кое- какого опыта, однако сущность его осталась прежней.
Б.Н.Ельцин действительно не обладал соответствующим объемом знаний, необходимым для политика. Впрочем, сам он в связи с этим не испытывал никаких проблем. От него вовсе не требовалось иметь какую-то теоретическую подготовку. Ведь даже высшее партийное руководство в то время в политическом отношении было абсолютно безграмотным. Большинство членов Политбюро довольствовалось набором простевших идиом, доставшихся ему в наследство от сталинской эпохи, оставаясь абсолютно невосприимчивым ко всем обществоведческим новациям. Известный советский политолог Ф.М.Бурлацкий отмечал: «Во времена Сталина, Хрущева, Брежнева мы видим картину все большего убывания партийной интеллигентности в высших эшелонах власти». Он же не без иронии подчеркивал, что даже «Хрущев с его «незаконченным высшим» выглядел могучим утесом интеллектуализма на фоне таких людей, как Брежнев, Подгорный, не говоря уж о Черненко» (Литературная газета», 1989, 19 июля). Так что в данной компании Б.Н.Ельцин не мог чувствовать себя ущербным».
А чтобы не быть «ущербным» на своем месте, надо было не только стараться работать, но и постоянно допинговать и демонстрировать свою верность партийным идеалам, что Ельцин и делал, несмотря на его всяческие оговорки и шуточки в отношении  высшего партийного руководства, когда он уже позже исполнял роль борца с партийными привилегиями. А тогда, когда его опьяняла власть главного областного партийца, он и при таком опьянении не ослаблял засоса своего раболепия перед теми, от кого зависела его судьба. И снова А. Горюн:
«В июне 1982 года Б.Н.Ельцин выступил на очередном пленуме обкома партии с докладом, посвященным принятой накануне ЦК КПСС Продовольственной программе («Уральский рабочий», 1982, 9 июня). В его речи содержалось столько восторженных эпитетов, адресованных Л.И. Брежневу, что многие недоумевали».
Многие недоумевали тогда, а мы недоумеваем сейчас, оглядываясь назад и все-таки не понимая, как такая ничтожная личность, как Ельцин, могла одурачить многих и дорваться до высшей власти. Как? Мы считаем, что главным в нем была его  установка : «несмотря ни на что, я обязательно буду начальником». Ельцин выхохатывал Брежнева опосля, когда он уже был в гробу.
Конечно, мы не склонны думать, что что-то такое выдающееся содержится в этом стихосплетении, но, на наш взгляд, иронии своей этот автор не скрывал еще при жизни упомянутых там персонажей.  И не только он. Мы уже говорили о слухах в связи с «убытием» протежировавшего Ельцину Я.П.Рябова из секретариата ЦК КПСС. Сейчас перед нами несколько уточненная информация по этому вопросу из книги А. Горюна:
«I февраля 1979 года в Свердловск прибыл Я.П. Рябов. Целью его визита являлась регистрация в качестве кандидата в депутаты Верховного Совета СССР.
....Рабочая часть поездки была завершена, можно было расслабиться. И поэтому решено было на ночь отправиться в загородный «охотничий домик». Якова Перовича сопровождал Б.Н. Ельцин, который был рад встрече с давним приятелем, и несколько ответственных работников обкома партии.
Беседа, подогреваемая возбуждающими напитками, текла легко. Но вдруг высокий гость, вспоминая о Л.И. Брежневе, неожиданно для всех заявил: «Этому дураку давно пора на пенсию».
О неприязни к Генеральному секретарю, которую испытывали в то время многие  молодые партийные лидеры, было хорошо известно. Однако говорить об этом вслух, тем более смущать окружающих соответствующими признаниями публично, было опасно. Любая подобная фраза в конце концов оказывалась услышанной в Кремле, и кары могли последовать незамедлительно. Это, видимо, хорошо понимал и Я.П. Рябов, но, увы, допустил неосторожность. Он ведь никогда не был сдержан на язык».
Но Я.П. Рябов (1928 года рождения) тогда легко отделался: 17 апреля 1979 года на очередном пленуме ЦК КПСС его освободили от обязанностей секретаря ЦК «в связи с назначением его первым заместителем председателя Госплана СССР».  Потом он работал председателем Госкомитета по внешним экономическим связям, заместителем председателя Совета Министров СССР и даже послом во Франции.
Но Ельцин – не Рябов и подобных «глупостей» не делал – наоборот он усердствовал в своем почтении. Тот же А. Горюн в своей книге о Ельцине описывает и такие верноподданнические художества своего героя:
«...другие решения первого секретаря обкома сразу получили однозначную оценку общественности. В данном случае имеется в виду прежде всего разрушение так называемого Ипатьевского дома.
Это здание примечательно тем, что в  1918 году в нем провел свои последние дни российский ииператор Николай II, здесь же, в подвалах, он был расстрелян вместе с семьей и прислугой. Конечно, от тех давних времен к концу 70-х годов сохранилось немногое, но сами стены оставались немыми свидетелями той давней трагедии. Их-то и решено было снести в преддверии 60-летия Великого Октября. «Это было решение Политбюро, подписанное Брежневым, — рассказывал Борис Николаевич в интервью газете «Советская молодежь». – На снос дома давалось три дня. Тогда же я был самым молодым первым секретарем обкома, и зубки, хотя уже начали прорезываться, но все еще были молочные... Словом, в одну ночь (выделено мною. – А.Г.) срыли и на том месте закатали асфальт» («Советская молодежь», Рига, 1990, 4 января).
Конечно, никто не возлагает ответственности за этот варварский поступок на Б.Н.Ельцина, возмущает только то, что он сам так и остался совершенно безучастным к происшедшему. Спустя девять лет, рассказывая об этом событии (Встреча 12 ноября 1986 года), он перепутал многие факты, ошибки в дате, в названии улицы, на которой стоял дом, являющейся, между прочим, одной из центральных в городе... И это — при его великолепной памяти! (Нередко в беседе он мог свободно оперировать четырех- пятизначными цифрами производственных показателей, что в свое время производило сильное впечатление на Л.И. Брежнева). Он попросту вычеркнул из памяти происшедшее, ввиду его малозначительности...
Нельзя не сказать и о том, что Б.Н. Ельцин ни разу не обмолвился о страшном событии, имевшем место в Свердловске в 1979 году. Тогда, по мнению независимых экспертов, один из районов города оказался заражен смертоносным вирусом, выведенным в лабораториях исследовательского центра министерства обороны (так называемым «19-й городок»). От распространившейся в результате выброса инфекции погибли более семидесяти человек... Однако до сего дня военное ведомство отрицает свою причастность к возникновению эпидемии.
Об этих событиях Борис Николаевич не мог не знать, и его слово в сегодняшней ситуации стало бы решающим. Но он проделает хранить молчание.
Можно ли, учитывая все это, с доверием относиться к его словам, сказанным в одном из интервью: «В кампании возвеличивания «гения» Брежнева в Свердловске отыскали дом, где он в 1928-1929 годах работал землеустроителем. Стали на меня жать – почему в этом доме нет музея?.. Вот тогда, наверное, я первый раз проявил непослушание – не подчинился решению ЦК… Так провалилась идея с созданием в Свердловске музея Леонида Ильича»? («Советская молодежь», 1990, 4 января).
Конечно, нельзя относиться с доверием к словам Ельцина. Итак ясно, что он был добровольным цепным псом «паханов», все время ложившихся под нового главаря проститутки-партии. И вот еще пример его преданности новому лидеру КПСС Ю.В. Андропову (по А. Горюну):
«В июле 1983 года, выступая на очередном пленуме обкома партии, Б.Н.Ельцин подчеркнул: «Специальные службы империализма все больше внимания уделяют идеологической диверсии, расширяют ее географию, используют разные каналы: радиовещание, культурный и научно-технический обмен, туризм, религию, засылку антисоветской литературы...». Обрушился он и на политических противников, находящихся внутри страны: «Критический анализ произведений литературы и искусства, созданных в  последние годы, показывает, что среди них появился ряд произведений без четко выраженной классовой позиции... Предметом художественного исследования становятся маленькие, неинтересные люди, искусственно выпячиваются теневые явления. За камерностью сюжетов, бытовыми мелочами нередко вырисовывается широкий социальный фон, в котором превалируют в гипертрофированном виде негативные черты, возводимые в общественные явления» («Уральский рабочий», 1983, 7 июля). Читаешь такое, и становится не по себе, словно вновь поднялся из могилы незабвенный А.А. Жданов.
Но Б.Н.Ельцин не ограничился словами, за ними последовали дела. Вскоре на бюро обкома партии разгромной критике была подвергнута работа свердловского литературно-художественного журнала «Урал». Ну как здесь не вспомнить о том, что послевоенное массовое физическое истребление советской интеллигенции началось также с критики журналов «Звезда» и «Ленинград».
Так вел себя Ельцин при Андропове, который пробыл у власти I год и 3 месяца, а при Черненко, возглавлявшем формально высшие партийные и государственные посты, Ельцин был единственным из секретарей обкомов, кто стал членом Президиума Верховного Совета СССР. Наверное, не за критическое отношение к тем, кто стоит над ним, выше его. Да и сам Борис Николаевич признает в своей «Исповеди», кем он был в те времена:
«Я воспитан этой системой. И все было пропитано административно-командными методами руководства, соответственно вел так себя и я. Проводил ли какие-то совещания, вел ли бюро, делал ли доклады на пленуме — все это выливалось в твердый напор, натиск, давление. Но в то время эти методы давали свой результат, тем более, если руководитель обладал определенными волевыми качествами. Но постепенно чувствовалось: все больше и больше вроде бы хороших и правильных постановлений бюро при контроле оказывалось невыполненными, все чаще и чаще слово, данное первым секретарем райкома, горкома партии, председателем исполкома, хозяйственными руководителями, оказывалось невыполненным. Система явно начала давать сбой.
Конечно, к концу десятилетия, когда, казалось, мы выложились полностью, все методы перепробованы и все пути известны, стало труднее искать какие-то новые подходы. Хотя по-прежнему мы специально, как и каждый год, в начале января собирались с членами бюро, чтобы найти новые формы работы, которые необходимо внести в жизнь партийной организации области. И все-таки я почувствовал, хотя в этом никому не признавался, что удовлетворенность стала падать. Те формы и методы, что были в запасе, оказались исчерпаны. Тем не менее на этом чувстве внутренней усталости, что ли, тупиковости, я себя поймал.
Хотя дела в области по-прежнему шли неплохо».
Последнее цитирование Ельцина характеризует обстановку дел не только в области, но и во всей стране. Мы не согласны только с тем, что «система начала давать сбои». Система начала сдавать обои очень давно, а в тот период, о котором говорит Ельцин, система уже практически развалилась, хотя именно Ельцин был среди тех, кто всеми силами пытался предотвратить  окончательное крушение той системы, потому что он не только был  «воспитан этой системой», но и сам явился порождением той системы, и именно при той системе сбылась его мечта-клятва стать начальником, большим начальником, номенклатурным начальником, допущенным к тем благам, часть которых он увидел своими жадными, голодными детскими глазами, пробравшись в спецраспределитель в свои 11 лет.
А теперь еще немного о том, что происходило и в Свердловской области и в стране в целом в то время, когда «удовлетворенность стала падать» у нашего героя. Опять А. Горюн:
«...Свердловская область оказалась в числе первых, где были введены талоны на продукты питания... В начале 1981 года каждый свердловчанин получил право приобретать по 400 граммов сливочного масла, 800 граммов вареной колбасы ежемесячно, дважды в год — по 1 килограмму говядины или свинины. Кроме того, родители, имевшие грудных детей, ежедневно могли покупать по одному литру молока... Это трудно понять тем, кто не пережил подобного!
Но не будем спешить с выводами. Ведь прежде, до Б.Н. Ельцина, ситуация была еще хуже.
Старожилы помнят, как в начале 70-х годов в Свердловске организовывались «однодневные экскурсии» (их так стыдливо называли) в соседние областные центры. Они пользовались неизменной популярностью среди населения, поскольку для многих представляли практически единственную возможность приобретения мяса птицы, куриных яиц, других продуктов...
А спустя десятилетие все это в избытке производилось в области. Свердловская птицефабрика стала лучшей среди аналогичных предприятий страны.
И все-таки, что же заставило, ввести талоны, систему, унижающую человеческое достоинство? Неужели не было иного выхода? Какую роль в этом сыграл лично Б.Н. Ельцин?
Как известно, в конце 70-х годов советскую экономику поразил жесточайший кризис. Официально данный факт не признавался вплоть до 1986 года, однако не увидеть его мог только слепой. Практически прекратился прирост производительности труда, промышленность и сельское хозяйство топталось на месте. Чтобы сбить нарастающую волну недовольства населения ухудшением материального положения, правительство стало стимулировать рост зарплаты, не заботясь о его товарном обеспечении. В итоге люди, в буквальном смысле изголодавшиеся за предыдущие годы, в первую очередь начали приобретать ставшие для них более доступными высококачественные продукты питания, ресурсы которых в стране были и без того ограничены. Закупки за границей (с 1970 по 1980 год импорт мяса увеличился в пять раз, а масла – и того более) не помогли решить проблему.
В Свердловской области ситуация складывалась еще более сложно, нежели в иных частях страны. Дело в том, что сельское хозяйство региона в силу объективных причин оказывалось неспособным полностью обеспечить местное население продукцией животноводства. Традиционно снабжение ею осуществлялось из государственных фондов. Но правительство весьма неохотно выполняло взятые на себя обязательства.
Понимая, что ситуация  выходит из-под контроля, Б.Н. Ельцин откровенно рассказал обо всем жителям области и попросил у них поддержки. Пусть и горькие, но правдивые слова встретили горячее одобрение – с людьми ведь никогда прежде руководители не разговаривали на равных... только получив согласие в ходе своеобразного референдума, он решился ввести эти злополучные талоны...»
Но все-таки, понимая Ельцина во всех его новациях, нам хотелось бы подчеркнуть, что он был активнейшим партийным служакой, проявляя особое рвение в выполнении указаний сверху. Об этом говорится и в уже цитируемой ранее книге «Борис Ельцин, политические метаморфозы» симпатизирующих ему Владимира Соловьева и Елены Клепиковой (с. 192):
«Отметим, однако, исполнительское рвение Ельцина – дом Ипатьевых был снесен немедленно по получении кремлевской директивы, и только потом, задним числом, Ельцин оформил все необходимые для этого документы. Скорее всего, он и не подозревал, выполняя указание политбюро, о том, что необходимы еще какие-то юридические основания для сноса здания. Оказалось, к примеру, что дом Ипатьевых официально находился под охраной государства как памятник истории и архитектуры, другими словами, для того чтобы его уничтожить, необходимо было предварительно снять с охраны, что и было сделано 3 августа 1977 года специальным постановлением Свердловского горисполкома, когда на самом деле дома Ипатьевых уже неделю не существовало. А спустя еще полтора месяца, 21 сентября, тот же самый Свердловский горисполком принимает официальное решение о сносе уже снесенного дома Ипатьевых. Чтобы придать хоть какое-то правдоподобие всей этой чехарде дат, в официальных документах указано, что дом Ипатьевых был снесен не в одну ночь, как это произошло на самом деле, но с июля по сентябрь 1977 года».
Наверное, оглядываясь назад и оценивая деятельность Ельцина, выражаясь словами Коржакова, «От рассвета до заката», мы считаем, что наиболее лучшими и плодотворными его годами именно те годы, когда он мог был проявить себя в своей полной красе, когда его желание стать начальником реализовывалось в полной мере, взасос с КПСС, низко преломляясь перед высшей властью и разгибаясь в полный рост перед теми, над которыми он парил в одном из наиболее значительных княжеств государства Российского, переживающего агонии и взлеты в «поэтапном» строительстве социализма, коммунизма, развитого социализма-застоя, перестройки и ускорения и просто перестройки. Все это «строительство» происходило нервными рывками и сопровождалось истерией с появлением того или иного нового лидера в адрес своего предшественника. Единственным исключением здесь был Сталин, который не охаивал Ленина. Каждый новый лидер более или менее активно проклинал прошлое, говорил о светлом будущем.  Казалось, этому не будет конца, потому что никто не думал о том, а что делать сегодня. Да что там казалось. Сегодня тоже ничего не изменилось. Но тогда были некоторые надежды, что нерядовые члены КПСС  могут не только сами войти «с кувшинным рылом в гостиный двор», но и жизнь послушного в подавляющем большинстве своего «стада» смогут улучшить. Переместимся в это время, назад, вместе с нашим резвым скакуном перемен туда, куда его в числе первых пригласили «на свою голову» архитекторы и подмастерья «перестройки».

Из книги «Ничтожный государь: Власть». С. 145-181.

http://www.proza.ru/2010/07/12/958