Давидему-давидем

Ассалом, падарам*!
Я на каждом свободном листочке пишу после имени своего – Точикистон. Словно что-то внутри меня доказывает мне самой по-детски о неравнодушии к Родине. Да и как можно быть равнодушной к Земле, по которой ступают ноги матери и отца? Я когда-то тоже топтала травы родной Земли с той самой поры, когда училась ходить, до последних шагов на площади привокзальной. Не болеете ли Вы, падарам? Под моей подушкой сборник стихов Рудаки. Это книга со мной всегда с тех самых пор, как Вы подарили ее на день моего рождения. Я любуюсь на коротенькую Вашу подпись с пожеланиями счастья и уверенности в себе.
А я знаю, что Вы, падарам, возите в своем портмоне мою фотографию, где я в национальном костюме с суманак**, проросшим зерном в руках. Мне об этом сказала модарам***.
Азизам**** падарам! Я видела столько красивых городов, но, ни один из них не почувствовала родным. Душанбе – это не просто город. Душанбе – это скромное место на Земле, где замоленные духами предков – остаётся в воздухе не долетая до неба то, что было, жило, росло и цвело…
Стоит только закрыть глаза и попытаться услышать не гул машин проезжающих мимо, а то, что ближе к горам. Я так делала ещё в школе, меня научила этому сестра.
Я пыталась проделать этот фокус в европейских столицах, но ничего, кроме ветра не смогла услышать. А мне так хочется встать среди шумной улицы Абумуслима  в Душанбе, закрыть глаза и услышать: вздох терпеливых трав, что растут на склонах памирских гор, стук копыт козерога, зевание улара, дирижерские жесты ласточкиного хвоста, трескающуюся скорлупу от силы птенца и испить с ладоней Ваших, больших – воду молодой реки, у которой сладко – молочный вкус. А еще я хочу увидеть, как шевелятся ледники. Я всегда считала, что они живые! Ледники – живее некоторых людей. А ещё я скучаю. Очень. По дому. По друзьям. По горам. По белым облачкам хлопка. По бабушкиному чаю. По игрушкам своим. Я недавно вспоминала, как Вы и я первый раз ходили в горы. Вы, на берегу одной реки, как-то сказали:
-У рек девичий характер. Зарождаясь высоко в горах – они кормятся тающими ледниками. Так же избалованные отцами дочери – тянут нервы с холодных по природе мужчин.
А еще Вы сказали, что у меня характер – такой же бурный, как у реки Зеравшан. Я смотрела на быстрое течение этой реки низвергающейся шумным и кипящим потоком и смеялась. Мне нравилось быть похожей на Зеравшан. А теперь я далеко от той, на которую похожа. Годы шли и я, в детстве задира и хулиганка стала более спокойной, как и многие реки вступившие на предгорные равнины. И у рек характер меняется. Они разбиваются на протоки и рукава и становятся тише, говорили Вы: Как там моя – Зеравшан?
А теперь мне только снятся кобрезиевые лужайки, мхи и растущие терескены. И мой Точикистон – страна абрикосовых садов. Точикистон – хранитель забытых курганов и могильников, мечетей с арабскими надписями и орнаментальной резьбой, гор прячущих в себе хрусталь, и крошки жженого кирпича, рассыпавшихся оранжевой пылью – там, где были караван – сарай, а теперь  уже возвышаются театры.
Вы, наверное, так же ходите в любимую чайхану, что, напротив, Вашего офиса, в которой многоколонный занавес и на стене картина Ширин. Нет, падарам. Точикистон невозможно забыть. Так же, как Горы Памира – никому не удастся на высоту человеческих колен опустить.
Мне часто снится бабушкин дом в Бадахшане, с окон которого казалось, что ты не на земле, а лежишь над землей. Я помню пятистолпный зал со ступенчатым потолком деревянным и светодымовым люком. Дед возил меня на верблюде туда, где находилась крепость Калаи Рохар, одной из точек Великого Шелкового пути. Помню, что было очень жарко, в лицо дул согретый ветер,  дед читал мне поэмы Джами. А по вечерам в его доме собирались родные и пели макомы. Я училась играть на рубобе, но только дергала его струны. А потом я прыгала по крышам. Дома таджиков в дедушкином селении располагались так близко, что крыша одного дома соприкасалась с другой. Больше я нигде не встречала таких «целующихся» крыш. Когда я смотрю на циферблат часов, то вижу в нем не стрелки и не числа, а детей. Играющих в «дуррадар мех». В этой игре детишки становятся в круг, а один из них – возящий становится в центр круга и вытягивает веревку, а второй конец веревки бежит по кругу. Даже если я вернусь в Точикистон, падарам – я никогда уже не смогу вернуться в детство. Так, где прыгают через костер, бьют друг друга подушками, кружатся с веревочками в руках.
Детство – это родина, которую обязательно покидает каждый, став взрослым и возвращаются к ней только их дети. Язык моей малой родины – детства поймет каждый ребенок Точикистона. Сафедчубак, Шуд-бур, Тубхасак, Бозии флакмон… Только жаль, что дети сначала играют в «Коландози» - бросают камни в цель, а подрастая, становятся злее и бросают камни в свою же тень.
Как бы я хотела снова превратиться в девочку. Играющую в летний день в свою любимую игру «Лолачинакон» - сбор тюльпанов. Я была бы названа именем «Мавлуда», встала бы за воображаемым арыком, а мои подружки, разделившись по трое положив руки на плечи друг друга, передвигались бы в сторону арыка и пели:
-Се духтаракон будем, Лолачинакон будем, Давидему- давидем, Чуй навба расидем. Чуй нава расидем. Чуй нава обаш не Мавлудая тобаш не.
Столько лет прошло, падарам, а я не забыла слова этой песни:
-Жили были три девочки, собирали тюльпаны, Бежали и так до нового арыка добежали, а там воды нет…
В детство я уже не вернусь, но зато у меня есть другая – вечно разрешающая возвращаться и вечно ждущая Родина – Точикистон.
Вы берегите себя, падарам. Передавайте от меня приветы моим и Вашим друзьям. Я, конечно же, живу уже в другом мире, но перед сном насыщаясь красотой таджикских поэм, сны зову, в которых я маленькая и пою: Давидему – давидем…



Ассалом, падарам*! - Здравствуйте, отец (таджикский язык)
Суманак**- праздничное блюдо
Мадарам ***- мама (таджикский язык)
Азизам ****– дорогой (таджикский язык)
Дуррадар мех – детская игра с плёткой
Точикистон - Таджикистан (таджикский язык)