Нирвана

– Почему ты говоришь о себе в третьем лице?
– Потому что смотрю на этот глупый мир
 со стороны…


***
– Подними трубку, чёрт возьми! Подними эту чёртову трубку!
Ногти прорезали кожу ладони…
Мелодия звонка стихала… начиналась снова… Короткие гудки… Номер не отвечает…
– Чудовище!!!
Она сползла со стула на пол. Била в пол кулаком изо всех сил… На четвереньках добралась до окна, залезла на широкий подоконник… Было почти два часа ночи… Он мог не поднимать, потому что спал… или потому что подумал, что я дура. Или ему всё равно… Сложно не догадаться, что в два часа ночи  звонят не просто так. В любом случае он не перезвонит утром… Ему плевать. Ему сложно уделить мне пять минут телефонного разговора, чтобы облегчить мою жизнь на ближайшую неделю.
– Дьявол! Ненавижу!
Всё существо хотело бежать сквозь километры, чтобы увидеть его и, о чудо, коснуться руки!.. хотело вырваться из тела… Это потребность наркомана… Потребность в смертельной дозе героина… Ты бьёшь меня по лицу своим молчанием. Ненавижу себя за то, что опустилась до слабости. Из-за тебя. Из-за себя.
Я перевернулась на спину и пыталась выдавить из себя слёзы. Одну удалось выжать из камня внутри. Боль перестала уходить. Она накапливается. Что будет дальше? Может ли быть, что однажды ей во мне перестанет хватать места? Опять началась мигрень… Правая сторона головы невыносимо мучила меня колющей болью. Физическая боль прибавилась к психической и духовной.
Что со мной происходит? Теряю связи с реальностью. Нужно напрячь всё своё воображение, чтобы ощутить себя в ней. Скорее вклеенной в неё. Ощутить реальную тишину, действительность, бьющую ветками дерева в стекло, прохладу пола, жар и сухость натопленной комнаты, шуршащего под плинтусом жука… Возвращение к реальности ощущается нереально. Непривычно, странно… Скучно.
Что происходит со мной?! Надо полагать, у меня стали бывать галлюцинации. И потеря ощущения времени и места. Сидела на скамейке, видела в листве чёрно-белую кошку... Она свернулась клубком, плотно прижавшись к стволу дерева… Я не сводила глаз с кошки! Как вдруг её не оказалось… а в этой же, полюбившейся глазу точке, я удивлённо наблюдала за пустым пространством. Дерево, листья – всё оставалось прежним. В первую очередь подумалось, что если кошки и не было, то почему я не видела сквозь неё? Мне казалось, что иллюзия непременно должна быть прозрачной…
Эти бредовые мысли быстро сменяли одна другую, уложившись всего в секунд десять. Я резко обернулась, обвела взглядом всё вокруг в надежде увидеть животное, возможно непонятным образом умудрившееся сбежать из-под пристального надзора… Кошки нигде не было…
Идентичная ситуация произошла несколькими днями позже. Я шла по улице, приближаясь к стоящему возле лавочки на расстоянии метра автомобилю… Про себя даже выругалась, потому что собиралась присесть именно здесь и убить немного времени, глотая сигаретный дым… Я обошла автомобиль, чуть ли не касаясь его, села на скамейку… Через некоторое время осознала, что… либо он исчез, либо стал до невидимости прозрачным, либо не находился здесь вовсе…
Случаи эти привели меня к неуверенности в существовании чего бы то ни было. В том числе и меня самой.

***
Прошёл уже час, как я лежу на подоконнике… Мне любопытно думать о том, почему я звоню человеку, которого даже никогда не увижу, а на сообщения того, кто совсем рядом, очень близко, перестала обращать малейшее внимание… Он любит и многое терпит, а мне постепенно становится всё равно… Вошедшее в область досягаемого выходит за пределы желаемого и интересного. А ведь он тоже казался богом. И кто-то до него – все со временем стираются из памяти. Каждый раз думается, что наконец наука любви постигнута, но каждый раз появляется новый наркотик, который сменяется другим, каждый раз… Остаётся одиночество в форме проклятой свободы.

***
Она думала позвонить ему снова и всё это рассказать. Но решила вспомнить о том, что гордость бывает полезна. Смотрела на вену, синюю и выпуклую на внутренней стороне локтя. Нажимала на неё указательным пальцем правой руки, ощущая приятную пружинистую упругость… Думала, есть ли в аптечке шприц, сильно больно ли впускать в вену воздух и как это сделать так, чтобы умереть, а не просто – остаться без руки. Эта мысль её рассмешила, и она легла спать. Уже в кровати она снова нащупала вену. Смотрела в вену, бежала в воображении вместе с кровью к сердцу и обратно. Ей казалось, что доплывая в бурном бардово-солёном тошнотворном потоке до сердца, она с разгона ударяется головой о камень… Она уснула…

 Сон
Мне снится, будто мои босые ноги ступают по сухой, горячей, похожей на раскалённый песок, земле, словно выжженной, тёмно-красной. Я иду, не зная куда. Ноги сами ведут меня, и разум подчиняется этому странному непреодолимому желанию. Тишина пронизывает мёртвый мир, окутывающий, сковывающий меня. Вокруг лишь голые чёрные стволы акаций и давно сбросившие листья, уже не цветущие розы, оставившие после себя только острые уродливые шипы. В надежде увидеть синеву неба я подняла глаза к горизонту. Но небо было серым, грязным, словно мёртвым, как и всё остальное вокруг. Вдруг страх, ледяной страх сжал в тисках мою Душу. И, не понимая, что происходит со мною, я побежала… Я бежала, не задыхаясь, не чувствуя усталости и жажды, не обращая внимания на острые шипы мёртвых уродливых деревьев, вонзавшихся, как серебряные иглы, в мои ноги. Но почему? Почему я сразу не заметила, что не слышу биения сердца и того, как горячим алым потоком приливает к нему свежая кровь?.. Я бежала будто от самой себя, будто от ужасной тайны, страшной, непоправимой истины, не зная, что направляюсь в её объятья.
В одно мгновение я остановилась. Вот она – истина, которую я должна, обязана знать, к которой так долго вёл меня КТО-ТО. Под старым одиноким колючим деревом, поросшая мхом и диким плющом, размытая дождями, виднеется заброшенная могила. Не помня себя от волнения, я подбежала к ней, упала на колени у надгробного камня. Стирая с него испачканной кровью рукой въевшуюся грязь, я по буквам прочла выцветшую надпись. Там было моё имя.

***
Она резко вскочила, хватаясь руками за воздух. Ударила правой рукой о стену. Ощутила боль от кончиков пальцев до самого плеча. Более сильную боль, чем должна быть от подобного удара. Немного поморщившись, она взглянула на руку. Ребро ладони припухло и стало сплошным черно-сиреневым синяком. Вчера боль не ощущалась…
Она жалела, что звонила ночью, она вспомнила о письме, которое скоро попадёт в его руки, она понимала, что ничего не меняется вокруг. Только внутри. Она ходила на почту, просила вернуть ей злополучную рукопись, но на неё взглянули презрительно и раздражённо.
– Девушка, письмо уже отправлено!
– Я знаю. Просто нужно же было хоть что-то сделать…

***
Придя домой, на двери своей комнаты я приколола кнопкой тетрадный листок с надписью: «Она умерла». Вскоре в комнату ворвалась мать:
– Что это значит?
– Ничего.
– Что значит ничего?
Глаза её были полны того выражения, которое говорило, что она не поняла бы, даже если бы я стала в мельчайших подробностях объяснять тончайшие оттенки своих душевных движений, растолковывая мотивы своих поступков, чётко расставляя смыслы… Она бы всё равно не поняла. Я молча подошла к двери, зацепила ногтем кнопку, вытащила, смяла лист.
– Всё. Его нет, – проговорила я, спеша обратно на подоконник.
Она ещё какое-то время стояла, беспомощно глядя на меня. Тогда я сделала громче всё это время не смолкавшего Бетховена, и она вышла. Моя жестокость была не оправдана. Но думать об этом мне не хотелось. Потому что моя раздражённая чрезмерно развитая больная совесть создавала перспективу однажды окончательно свести меня с ума.
Я вдруг вспомнила сегодняшний сон. Подумала, что в реальности не упала бы на колени перед могилой. Даже если бы не помнила себя от агонии.

***
Всё же… Однажды я стояла на коленях перед человеком. Жалею и не жалею об этом одновременно. Он был одним из наркотиков, который долго не терял своего эффекта лишь благодаря моему дару самовнушения. Для чего он был нужен мне, до сих пор точно сказать не могу. Ностальгии, тоски по нему я по-настоящему не испытывала даже после расставания. Все чувства придумала. Что касается моей выходки, то, во-первых, было интересно испытать новое ощущение, почувствовать себя в новой роли, роли жертвы, во-вторых, наблюдение за его поведением было не менее занимательным. Он не поднял меня, как я думала, он сделает (думала слишком хорошо о нём), а смотрел на меня сверху вниз и гладил мои волосы. Потом я встала и ударила его по лицу. Он ушёл. Этот вечер мы, пожалуй, так друг другу и не простили. Две самовлюблённые твари, мы друг друга стоили.

***
Она сидела на крыше, свесив с высоты ножки, затянутые в чёрные чулки и лаковые туфельки, пила из бутылки вермут. Кровь текла из продольного пореза на её запястье. В крови были её руки, в крови была бутылка, пятнышко запекалось на щеке возле маленькой кофейного цвета родинки… Нет, она не хотела покончить с собой. Такие порезы вошли в привычку. Сначала, давно, она пыталась себя убить. Потом она делала их, чтобы они заглушали душевную боль. Теперь же – просто так, когда ей было скучно. Она решила, что душевно больна, а значит ей, как сумасшедшей, можно всё.

***
Страдания были настоящими. Их не приходилось придумывать, как любовь, дружбу, людей, себя, отношения, жизнь… Страдания всегда были настоящими.

***
Автобусная остановка. Маленький мальчик разбрасывает палкой собранные в кучи опавшие листья, заливаясь звонким радостным смехом. Рядом с ним бегает большой беспородный неухоженный щенок. С серым полупрозрачным пакетом, до середины наполненным чёрным виноградом, подходит женщина, садится на остановке в метре от меня. Щенок, весело подпрыгивая, лая, подбегает ко мне.
– Мне нечего тебе дать. У меня нет еды.
Он садится передо мной, резко вскакивает, трется о мои брюки, хватает свой хвост и кружится. Смешной щенок. Доверчиво ложится передо мной на спину кверху лапами, обнажая нежный розовый живот, покрытый белым пушком. Глаза его, чернично-коричневые, весёлые, тёплые, детские. У людей очень редко бывают такие глаза. Не видя с моей стороны никакой зримой реакции, щенок переключается на сидящую рядом женщину.
– Фу! Отстань!
Она топает ногой, щенок ещё задорнее лает и игриво покусывает её ботинок. Вдруг он переключается на ничего не подозревающего прохожего, провожает его до перекрёстка, успевает загнать на дерево кошку, скачет назад с какой-то палкой в зубах. Пробегает вокруг меня и снова возвращается к женщине, кружится у её ног.
– Да что же ты ко мне пристал?
Она снова топает ногой. Что щенка это веселит ещё больше, она могла бы уже давно догадаться.
– Вы видимо ему больше всех понравились, – с холодной полуулыбкой проговорила я.
– Да вот, у меня нога болит, а он крутится тут…
Я поскорее отвернулась, чтобы разговор не продолжился. Что за отвратительная привычка у людей – болтать без умолку о своих болезнях? Я посмотрела на её ноги. У щиколоток они выглядели припухшими. Подошёл автобус. Я ехала и думала о том, что доверчивые существа, если не изменятся, погибают в этом мире. Этого щенка наверняка скоро разорвёт стая бездомных собак, или переедет машина, или закидают камнями жестокие тупые подростки... Но хуже всего, что примерно также происходит и с людьми. Человеческое сообщество слишком безразлично и не может принять слабого. Неужели так и нужно?..
1. Слабые не достойны этого мира.
2. Мир не достоин слабого.
Выбрать правильный ответ.

***
– Достань мне какое-нибудь очень сильное обезболивающее…
– Я не могу.
– У тебя же есть доступ! Почему нет?!
– А тебе зачем?
– Голова… Эта боль сведёт меня с ума. Не могу больше.
– У нас всё распределено и подсчитано, мы даже сдаём упаковки от использованных препаратов. И вообще. Тебе нужны антидепрессанты, а лучше – отдых.
– Мне не нужен отдых. Когда я отдыхаю, я слишком много думаю.

***
Я курила, пафосно пуская дым в лицо небу. И вдруг увидела, как он идёт мимо; не сводит с меня взгляда, я оборачиваюсь, он – нет. Заходит в дверь какого-то здания.
Он был во всём чёрном, слегка длинные, торчащие иголками благодаря гелю, чёрные волосы, серебряный гвоздик в левом ухе, белая кожа, невероятные… невероятные!.. зеленоватые глаза… Он был похож на Брайана Молко… Особенный, красивый и немного женственный… Мне показалось, что я всю жизнь искала именно его…
Я подошла к двери: «Дом бытовых услуг». Наверняка он должен сделать какие-то дела и выйти. Стала ждать. Ждала в течение трёх сигарет и решила уйти. Сильно опаздывала, чуть ли не бежала, на полпути повернула и пошла обратно… Одна сигарета, вторая, третья, четвёртая… Любопытство охранника взяло верх над его терпением, он вышел.
– Вы что-то хотели?
– Я жду одного человека…
– Войдите внутрь. На улице сыро – заболеете.
Немного поколебавшись, я вошла. Огляделась. Дежурный, подняв руку, обратил на себя внимание, ожидающе на меня смотрел.
– Сюда вошёл один молодой человек. Я его жду…
– Пожалуйста. Можете присесть и ждать здесь, – сказал он, указывая на стул и как будто немного разочарованно.
Я села.
Минута казалась вечностью. Мне был неприятен его взгляд. Видимо он чего-то от меня ожидал. Я вышла.
Уходя, постоянно оглядывалась.
Этот мальчик… Он так смотрел на меня…
Как всё-таки хорошо вышло…

***
– А ты пиши о том, что ты чувствуешь, и будет легче.
– Я пишу. Веду личный дневник…
– Помогает?
– Немного.
– Можешь что-нибудь мне из него почитать?..
– Вполне.

***
Нетерпеливо давлю на звонок. Нескоро, но всё же открывается дверь, а за нею сонная физиономия моего недавнего знакомого, недовольно и зевающе упрекающая:
– Ещё ночь, между прочим.
– Вот. Смотри. Я хочу, чтобы ты почитал сейчас.
– Почитал что?
– Дневник.
– Ночью?
– Ночь? О… Хм… Извини, я не заметила… Я не спала. Давно не сплю.
– Я прочту и принесу его тебе завтра.
– Можешь делать с ним, что хочешь. Мне всё равно, – крикнула я вслед, уже спускаясь вниз по ступенькам.

Эпизоды из дневника

…Дочь маминой подруги насиловали в городском парке. Было лето. Только стемнело. То есть довольно рано. Тем более летом в это время народ выползает из своих муравейников, чтобы насладиться прохладой вечернего воздуха. Она кричала. Кто-то даже проходил неподалёку… Но ведь всем плевать.…….

…Весенняя депрессия, побочные эффекты амбивалентности, поиски себя, душевная боль… Мне тогда было странно нехорошо… По-особому… По-весеннему…
Я сидела на кухне, чистила картофель… Работал телевизор… Новости.
В новостях был репортаж о профессоре, который шёл после прочитанных им в университете лекций домой, вдруг ему сделалось плохо с сердцем, он присел на скамейку, потерял сознание… Так он пролежал до утра… ночью был мороз… Он лежал так, пока не замёрз до смерти. Никто даже не стал утруждать себя звонком в скорую помощь.
Отец:
– Ты будешь чай?
– Пап, ты что, не слышишь, о чём говорят?
– Не принимай всё так близко к сердцу.
Мне хотелось умереть……...

…В нашем маленьком городке убили юношу. Во дворе, окружённом многоэтажными домами. Его нашли изуродованным. Тело было в порезах и ножевых ранениях, перерезано горло. Наутро многие жители при допросе работниками милиции утверждали, что ничего не слышали, многие просто не открыли дверь, некоторые всё же признались, что слышали крики, но якобы «побоялись звонить в милицию».
Через несколько дней пришла мать несчастного мальчика. И написала под окнами этих домов жёлтой краской на асфальте: «БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ»…

…Я видела, как дети, смеясь, пинали мёртвую собаку…

…Тело парня нашли через двое суток за три километра от города…

………


***
– Тебе понравилось? - спросила она с инфернальной улыбкой.
– Нет. Это жутко и грубо.
На её лице проступили боль непонимания, боль одиночества, мировая боль.
– Зачем ты об этом пишешь?
– Я всего лишь собираю факты. Всё это правда.
– Как ты можешь жить, думая об этом?
– А как ты можешь жить, делая вид, что этого не происходит?..

***
Стемнело. Она шла по парку. На фоне черного неба золотом выделялись купала храма. Она остановилась возле него, охваченная воспоминаниями. Когда-то она ходила молиться в этот храм. Подолгу стояла возле иконы Иисуса. Потом она ненавидела это место. На то было так много причин… Она помнила, что ей хотелось плюнуть на икону, вызывавшую когда-то благоговение в её Душе… И смотреть, как по его «небесному лику» стекает слюна. Но она не посмела бы. Любовь и ненависть смешались в ней. Сейчас она убеждала себя в том, что ничего не чувствует, когда дело касается этой темы. Но возможно, ничто не вызывало в ней такую бурю эмоций и боли, как мысли о боге. Она не прекращала бунтовать ни секунды в своей жизни. Она бунтовала против всех, даже против него. Даже против себя. Иногда она хотела вернуться к нему, но морщилась от одной этой мысли, как от заразы. Она знала, что не вернётся никогда.
–  Бог?.. Почему я не верю в него?.. Ну знаешь ли… Мы с ним когда-то (довольно давно) очень сильно поссорились. Он назвал меня шлюхой, выставил за дверь и выбросил с балкона мои вещи. Я удивлена и огорчена, что он не выбросил с балкона меня, потому что рай в те времена ещё располагался весьма высоко.
Она зловеще улыбалась. Что-то в ней, обычно казавшейся мягкой, тёплой, в такие моменты становилось демоническим, всегда по-детски широко раскрытые глаза сужались, смотрели в упор, с протестом. Она с вызовом, дерзко и гордо подняла подбородок, выжидала, готовая к нападению.
– Ты не имеешь права убивать себя.
– А на что я в таком случае, чёрт возьми, вообще имею право? Жизнь – моя. И Смерть – тоже.
Помолчав немного, она добавила:
– Однажды в какой-то книге… я прочла занимательную фразу,  – и она осветила очередную паузу интригующей улыбкой,  – о том, что ушедший от бога «по пути Истины» уже никогда не вернётся к нему… Конечно, про путь истины – это было смешно, но мне всё равно сделалось безумно интересно… захотелось проверить… поставить на себе эксперимент…
– Зачем?
Снова долгое молчание…
– Если серьёзно… Не бойся, я не буду обвинять бога в том, что он когда-то мне не помог. Так многие говорят, а это пошло. Скорее всего, я решила пойти своим путём. Создать свою философию, свои правила, быть себе хозяйкой, самой решать. Я РЕШИЛА СТАТЬ ГЕНИЕМ.
 – Ты понимаешь, что всё это тебя погубит?
– Конечно, понимаю.

***
Она вышла из автобуса. Рядом железная дорога сотрясалась под тяжестью и скоростью поезда. Поезд шёл вперёд, далеко. В нём вперёд и далеко ехали люди. Ей хотелось ехать в этом поезде. Смотреть из окошка на пробегающие быстро поля и деревья, на отражающихся в стекле пассажиров. Ей хотелось ехать подальше отсюда. Но нужно было идти по улицам слабоосвещённого района маленького провинциального городка, где она еле различала дорогу, вступала в ямы и глубокие лужи, когда шёл дождь, быстро бежала, подворачивая ноги, под звуки сигналящих ей автомобилей. К месту, которое называлось её домом. В городе, где она задыхалась.

***
Я, как обычно, отомкнула ключом дверной замок и раскрыла входную дверь. Мне показалось, что что-то идёт вразрез с обычной схемой дня. Что-то вверху привлекло моё внимание.
Непонятным образом влетевшая в дом птица не переставала с силой, агонией, безнадёжностью биться о стёкла. Она кружила совсем рядом с потолком; разгоняясь, ударялась о стекло и снова делала круг в квадрате комнаты. «Это я. Я!» – думалось мне, – «Я – эта птица!» Мне хотелось помочь ей, взять в тёплые руки, выпустить на Свободу. Но все мои попытки были тщетны. Любое моё движение становилось причиной её нового приступа страха. Дикая, она не подпускала к себе близко. Она улетела на второй этаж. На недостроенный второй этаж, к которому ещё не было лестницы.
– Мам, на второй этаж залетела птица!
– Мы её теперь никак оттуда не достанем. Интересно… как она попала в дом?..
Через полгода я нашла на втором этаже грязные клочки перьев и высохшую лапку.
Интересно… Какого чёрта я делаю в этом мире?

***
Меня поражает иногда возникающее ощущение взгляда на мир, восприятия мира из собственного тела. Не из какого-либо другого тела, не со стороны (как это обычно кажется), а именно из этого тела, что отражается в зеркале. Меня не перестанет поражать это зеркальное отражение, которое всегда неожиданно возникает и неожиданно выглядит, хотя ты и знаешь каждую его чёрточку. Удивительны заявления некоторых личностей, утверждающих, что они знают того или иного человека. Как они могут знать? Ведь они не сосуществовали с ним в одном теле. Один лишь человек, запертый на всю жизнь наедине с собой, может догадываться, кто живёт внутри него. Догадываться. Потому, что скорее всего и он не может познать до конца... Впрочем, это уже вопросы агностицизма… Ты кукла. Все видят оболочку, но им никогда не увидеть, что внутри. Внешние проявления говорят мало.

***
Ребёнок пускает мыльные пузыри. Они летят сначала вверх, подхваченные ветром, потом резко вниз. Лопаются, падая на тротуарную плитку, а некоторые рассыпаются в мелкие брызги, и не долетев до неё. Ребёнок радуется. Маленький бог.
Жизнь – мыльный пузырь.
Человек – мыльный пузырь.
Человек – в мыльном пузыре.

***
Зачем всё это? Для чего? Почему? Боль причиняет не какое-либо горе, не оставшиеся за чертой воплощения мечты и желания. А сама жизнь. Само наличие жизни. Сам факт. Словно кто-то выбросил тебя в чужом месте среди всего чужого, среди всех чужих и оставил навсегда. Вечное ощущение себя слабым слепым новорождённым котёнком, которого бросили под грязным забором в зимний дождь. Ощущение беспомощности и невозможности. Страдания вызывает непрерывность, бесконечность, текучесть жизни. Невозможность взять тайм-аут, передохнуть. Непрерывная работа мысли, от своей непрерывности становящаяся болезненной, мозг, как затёртая на граммофоне пластинка, даёт шумы и сбои. Отдохнуть. Заморозить духовные и физиологические процессы. Впасть в сон без сновидений, мыслей, чувств, ощущений, пробуждений. Без единой возможности пробуждения, продолжения. В том числе и духовного. Замереть. Ускользнуть. Растаять. Отстраниться. Чтобы никто не трогал, не говорил с тобою, тебя не видел. Чтобы никто не вспомнил о том, что ты был когда-то. Им только кажется, что был… Они не видят. Но ты дышишь, ходишь, обоняешь, ожидаешь, выжидаешь… Осязаешь подушечками пальцев вещи, к которым ДОЛЖЕН прикасаться. Обычные привычные вещи. Но кажется, что они режут, что они – лезвия. Только потому, что они – часть того абсурда, который называется жизнью. Бессмысленной нелепости. Сначала ты живёшь, как в тумане, всё кажется странным, новым и интересным. После наступает пора сознательного возраста, и ты думаешь, что всё это нужно для чего-то. Что даже ты – для чего-то. Но ослепшая вера в то, что в этом есть сакральный смысл, постепенно исчезает, оставляя вопросы. Ты начинаешь смотреть вокруг, на всё, везде одинаково существующее, не из себя, не из своего тела, а как бы с бетонной возвышенности, покидая материальное. Стоя в упругой субстанции липкого, как кровь, одиночества, ты наблюдаешь развернувшийся перед тобой во всех своих многоликих проявлениях абсурд.

***
Мужчина шёл по улице. Оборванный, босой, грязный и с палкой. Низким пропитым срывающимся на истерику голосом он кричал. Я услышала его за метров тридцать. Остановилась. Вглядывалась в толпу. Ждала, когда он появится.
– Глазки мои! Мои глазоньки! Верните!
Он медленными шагами подходил ближе.
На месте его правого глаза зияла кровавая дыра, висели клочки живого кровоточащего мяса. Кровь струилась по щеке. Он размазывал её грязной тряпкой.
– Верните мои глазки!
Я жалась к парапету. Пыталась отвернуться. В груди нарастал и давил ком.
– Что с ним случилось?
– Сомневаюсь, что это был несчастный случай.
Кто-то рядом смеялся.
– Я не могу об этом думать!!!
Я шла и читала шёпотом стихи Александра Блока:

Чем больше хочешь отдохнуть,
Тем жизнь страшней, тем жизнь страшней,
Сырой туман ползёт с полей,
Сырой туман вползает в грудь
По бархату ночей…

Забудь о том, что жизнь была,
О том, что будет жизнь, забудь…
С полей ползёт ночная мгла…
Одно, одно –
Уснуть, уснуть…
Но всё равно –
Разбудит кто-нибудь.

***
Она долго пыталась достать героин. Вот он долгожданно желтеет в шприце. Вена, как полагается, выше локтя перетянута… старым ремнём.
– Я не могу обо всём этом думать! Я не могу думать! Не могу! Не могу! – шептала она, протыкая иглой хрупкую кожу.




13.10.2010 – 07.11.2010