Половинка Арлекина

Вечереет. Городская равнодушная суета подкрашена рекламными огнями, снуют автомобили, люди с каменными лицами – спешат по неотложным делам.
Храм искусства – театр, подсвечен неонами, плакаты и фотографии артистов с перечнем спектаклей украшают окна первого этажа, на всё здание растянутое полотнище кричит о новом спектакле:
Премьера!!! Вильям Шекспир «ОТЕЛЛО»

                Репетиционный зал набит любопытными, мастер класс проводит столичный мэтр. Знаменитость, с явным сарказмом, задаёт вопрос пышногрудой красавице с осиной талией:
– Вы когда-нибудь любили?
Красотка, многообещающе стрельнула ресницами в сторону мэтра и публики:
– И не один раз…
– Так в чём же дело? Проявите ваш жизненный опыт, проживите ещё раз это волшебное чувство! В этой сцене она любит Отелло так, как Джульетта любила Ромео. Это внутреннее состояние, наполненное любовью, диктует ей и тембр голоса, и взгляд и походку – всё! Она, сама любовь воплоти! А вы подходите к нему сексуально, но как шлюха из борделя предлагающая развлечься, я не говорю уже о глазах, – мэтр элегантно поправил узел шелкового кашне на шее.
– Так, теперь Отелло, – на мгновение мастер задумался, глядя поверх очков на лошадиное лицо заслуженного артиста, робко прикрывшего руками оттопыренное брюшко, предательски белеющее из-под рубашки:
– Вам, дражайший, на недельку необходимо сесть на жесточайшую диету, воду и яблоки, скинете килограмм десять – гарантирую. Сейчас вы пародия на Отелло – комедиант: мимикрируете, кокетничаете, кривляетесь, а у вас трагедия! Интриган и паяц –  Яго. Отелло – воин, бесхитростный мавр с открытыми чувствами, любит и ревнует на разрыв аорты, ему плохо удаётся скрывать чувства, поэтому и состоялась авантюра Яго.
Таких людей сейчас нет, к сожалению, перевелись, во всяком случае, в моём окружении. Человеку без компромиссов с открытым сердцем во все времена было трудно: и жить и любить, а сейчас особенно. Всегда найдётся корыстный советник-приспособленец или алчущий друг. Кстати, вас предавали? Вы когда-нибудь ревновали супругу?
Смешливый толстячок стал серьёзным, насупился и сдвинул брови к переносице:
– Было дело, когда ухаживал за ней.
Вот-вот, это внутреннее состояние нужно вспомнить и развивать в себе, взрастить! Вспоминайте и совершенствуйте свою палитру чувств, коллеги. На сегодня всё.

Мастер поднялся и, тут же за автографами, к нему бросилась почти вся труппа, перебивая друг друга вопросами и заискивающе заглядывая в глаза.
Несколько человек направились к выходу, среди них русоволосый мужчина. Пышногрудая красотка преградила ему дорогу:
– Алик, ты подбросишь меня домой?
– Нет Морго, я спешу на съёмку, – откровенно соврал мужчина.
Народный артист с лошадиным лицом смеялся заикаясь:
– Да брось ты. Какая съёмка? Тебя на киностудии давно уже забыли. Или ты опустился до массовки?
– Не слушай заслуженного осла, – вклинилась пышногрудая и заговорила с придыханием, – поедем ко мне, я тебя покормлю, обласкаю, у меня французский коньячок остывает.
Алик высвободил локоть от навязчивых рук Марго:
– Нет, не поеду. Я больше не пью и мне нужно учить текст.
Заслуженное лицо закричало ишаком и разразилось смехом:
– Иа! Иа! И не рассчитывай на Отелло. Иа! Ты назначен третьим составом! Даже не мечтай. Отдайся Марго и Бахусу…Иа!
Алик зло посмотрел на заслуженного:
– Вспоминайте чувства, освежайте палитру коллеги, – и быстро вышел.

Надвинув на брови вязаную шапочку, озираясь как затравленный волк, Алик, пройдя полквартала, взбежал по лестнице и открыл дверь квартиры. В комнате никого. Подойдя к окну, он зябко поёжился и, не раздеваясь лёг на диван, прикрыв голову подушкой. Из кухни вышла женщина, на мгновение остановилась, хотела что-то сказать, не проронив ни слова, подняла брошенные туфли и тихо удалилась. Мужчину знобило, втягивая в бредовое состояние, воображение и память крутили кино …

                Шоссе плавно петляет между ровными рядами молодых берёз и придорожного кустарника. Встречные авто морганием фар предупреждают лихих водителей о передвижных постах автоинспекции. Не обращая внимания на сигналы, по шоссе несётся тонированная «ауди», то ли «крутой» водитель игнорирует их, то ли ничего не видит.
Затуманенный взгляд смотрит перед собой и в себя, а пересохшие губы шепчут, как священную мантру: «Почему. Почему? Почему ты стала такой: чёрствой, равнодушной, и злой – как все. Я сделал тебя такой? Нет. Нет»
В памяти вновь и вновь, как заезженная пластинка, крутится последний разговор с женой.
– Дорогой, ужинать будешь?
– Нет. Не хочу.
– Любовницы накормили?
– Любовницы не кормят, а ждут, чтобы их кто-нибудь накормил.
– Ну-ну. Ты сегодня не тех выбрал?
– Не цепляйся, я устал.
– Бедненький мальчик устал от избытка любви? Что-то новенькое.
– Пожалуйста, не надо так. У меня сегодня был трудный день. Ты знаешь.
Жена подошла к зеркалу и стала подкрашивать губы:
– У меня тоже сегодня был трудный день, – собрала волосы в хвост, кокетливо бросила взгляд в его сторону и послала воздушный поцелуй.
– Мы куда-то идём? – спросил он, не рассчитывая на ответ.
– Нет. Ты никуда не идёшь, – она надела короткое облегающее платье.
– Тогда для чего ты так старательно наводишь саморекламу?
– Просто хочу прилично выглядеть. А ты отдыхай.
– Это всё великолепие для кого-то?
– Спасибо за оценку,– она искренне улыбнулась.
– Не увиливай, дорогая.
– Да. Великолепие, как всегда, для подруг.
Не видя её лица, он понял, что она разозлилась.
– А собственно, какая тебе разница, для кого? Я же не спрашиваю, для кого ты по нескольку раз в день принимаешь душ и меняешь трусы.
– Душ для гигиены, трусы для себя любимого.
Жена резко повернулась:
– Прекрати ёрничать. Ты знаешь, что я знаю – и почему, и для кого. У нас с тобой супружеский нейтралитет? С молчаливого и доверительного согласия сторон, пакт о ненападении и невмешательстве в личную жизнь друг друга?
– Стоп. Стоп! У тебя кто-то есть?
– Чему ты удивляешься?
– Я впервые слышу, что у тебя кто-то…
– Если  хочешь, я тоже буду рассказывать тебе, как я получаю удовольствие с другими мужчинами.
– Ах ты дрянь. Дрянь! – он схватил её за плечи и встряхнул. Она выдержала паузу, от которой у него свело челюсти и скрипнули зубы. Мило улыбаясь, нежно произнесла:
– Дорогой, может, ты меня ударишь, чтобы поставить точку?
Он разжал пальцы и хотел что-то ответить, она опередила его звонкой пощёчиной. Пылающая щека подняла из глубин его ощущений животную злость. Несколько секунд они стояли, молча глядя в глаза, готовые броситься и вцепиться друг другу в горло. Взяв себя в руки, чтобы не натворить глупостей, он пошел к двери, с единственным желанием: уйти, исчезнуть из её жизни, забыть навсегда. Больно резанула фраза, брошенная ему в спину:
– Кисуля ты думал, что все эти годы, ты у меня был единственным? Не обольщайся!
         
                Алик, утопив педаль газа в пол, пронёсся мимо постовых, ошалевших от такой наглости. Стрелка спидометра надёжно остановилась на цифрах сто семьдесят километров в час. Щека горела, мысли блуждали вокруг слова «женщина»: «Истинная женщина остаётся прекрасной во всех проявлениях чувств и состояний? Как бы не так! Женщина в грусти и печали прекрасна? Не видел. В глупости, радости, прекрасна в любовной истоме?! Враньё! Ни одной не встречал. В злости?» – он тронул горящую щеку.
– Это правда. Никогда не видел её такой: злой и красивой. Нет. Вру. Видел.
Перед глазами возник эпизод на юбилее театра. Он с Маргариткой импровизирует эротическое поздравление шефу: специально провоцирует, заводит партнёршу, прихватил её за низ живота, потом за наполовину оголённую грудь и в ритме движений отпускает двусмысленные реплики, а Марго, размахивая черной копной волос, извиваясь, заходится от желания, под аплодисменты коллег.
«Тогда я видел в глазах жены ревность и злость. Она знала, что на гастролях я шалил с Марго, и не один раз. Я сам ей рассказывал, и дополнял смешными нюансами»
– Маргарита, мне говорит, надув губки – "можно, я приму душ у тебя? В моём номере воду отключили".
– Я ей, как джентльмен, –"Конечно, конечно! Пожалуйста!"
– Марго ушла в душ, а минуты через три я слышу, и  понять не могу, как будто где-то маленький поросёнок хрюкает. Центр города, гостиница, и вдруг поросёнок? Я прислушался, заглянул в душ, а там Марго себя надраивает, все места, и хрюкает от удовольствия! Я чуть не описался.
«Жена смеялась до слёз»
            
      
                После ухода мужа Инга присела на пуфик у трельяжа, поправила чёлку, равнодушно осмотрела руки и, остановив взгляд в одной точке, замерла, прислушиваясь к себе. Не было ни боли, ни злости, ни тревоги, ни ревности, ни мучительных вопросов. Всё, что могло, уже переболело; на любые вопросы есть исчерпывающие ответы. Появилось незнакомое ощущение осязаемой пустоты; и внутри, и вокруг. Она подошла к окну,
обняла себя за плечи руками и стала смотреть на полоску горизонта, где небо и земля сливаются воедино. 

      
                Мимо летят длинные вёрсты дороги и чехарда мыслей: «Возможно, я где-то был не прав или не всегда честен? Нет. Я честно рассказывал обо всём, даже о мимолётных увлечениях и шалостях. Мы же вместе смеялись над незадачливыми любовницами? – криво усмехнулся. – Работала глупая детская привычка – я ничего не мог утаить»
В памяти возник давно забытый случай из детства.
Кто-то из одноклассников–первоклашек, принёс котёнка на урок, но учительница сказала:
– Уберите животное из класса! Немедленно!
Котёнка вынесли в коридор, а после урока его нашли в туалетной комнате для девочек, повешенным. Придя домой, Алик не отвечал на вопросы и шутки бабушки, а нахмурившись сидел и сопел носом. А когда ей удалось пробиться сквозь стену молчания, его возмущению не было предела:
– Весь класс наказали! Отменили поход в цирк! За то, что принесли котёнка на урок, и не признались кто принёс! А ещё директорша сказала, что мы все убийцы! Это нечестно!
Бабушка, как могла, утешала:
– Конечно! Они не правы. Наверное, не подумали о том, что все вы были в классе и не могли совершить такого злодейства.
– Да! Да! –  воскликнул Алик,– он такой маленький. Пушистый! – и заплакал.
С тех пор и повелось рассказывать близкому человеку абсолютно всё, что произошло за день.   
            
      
                Раздраженно закричал телефон. Инга перевела равнодушный взгляд на него и стала ждать, когда он закончит свою истерику. Телефон недовольно звякнул и замолчал.
«Наверное, звонила Оля, – подумала Инга, – больше некому. Всё, как всегда: заводные подруги, их очередные ухажеры, разговоры ни о чём, предложения выпить и расслабиться. Спасибо, подружка. Я уже расслабилась»
Взгляд скользнул по комнате, теперь, как ей показалось совсем чужой, и остановился на большой фотографии в рамочке. Три девочки в балетных пачках и пуантах в образе маленьких лебедей, скрестив руки и вдохновенно приподняв подбородки, тянули тоненькие шеи. В этом мгновении было остановлено движение полёта и детского счастья. Инга улыбнулась.
«Милые мои подружки, как быстро летит время и что оно с нами делает» – подумала она и снова отвернулась к окну.

            
          
           «Тел ми уай», – пела магнитола. У Алика пересохло в горле.               
– Скажи, – задал он себе вопрос, – ты бы смог жить иначе? Захотел, чтобы её никогда не было на твоём горизонте? Только честно.
Стрелки приборов запрыгали, замахали руками, как будто хотели остановить ответ.
– Да? Нет. Пусть лучше так, с Ингой, чем совсем без неё или с другой. Выбросив сигарету, остановив машину у обочины, Алик откинулся на подголовник кресла.
– Двести верст за спиной, а мегаполис и сюда дотягивает свои щупальца, – он раздражённо выключил магнитолу, прикрыл глаза и попробовал расслабиться.             
          
      
                Опять телефон впал в истерику. Инга нехотя подошла и взяла трубку. Это была Оля, уже подшофе:
– Подруга, ты куда пропала?! Красоту наводишь?
Сейчас Инге не хотелось разговаривать. Чтобы не обидеть Олю и не распалять её на длинный разговор, она ответила коротко:
– Нет, хозяйством занимаюсь.
Оля пьяно смеялась:
– Бросай ты нафиг своё хозяйство! Тут такая парочка мужчинок нарисовалась, загляденье! Один страшненький, но лапшу вешает профессионально, так и стелет! А другой видный, только потасканный слеганца. Должен ещё один приехать, кстати, при деньгах. Так что собирайся и приезжай, немного потусим и расслабимся. Мы же клуши, падки на всякую всячину, а ты у нас единственная стерва. Кто нам глаза раскроет? Мужчинам мозги прочистит? Повеселит нас? Некому, кроме тебя. Так что, друг, собралась и приехала. Всё!
Инга посмотрела на трубку и положила её рядом с аппаратом.    
            
      
                Расслабиться Алику не удавалось. Крутились обрывки фраз, память в насмешку подкидывала моменты, где он выглядел не всегда пристойно, это только повышало градус эмоций:
«Оказывается, мне тоже может быть больно? Я ревную. Никогда не знал этого чувства и не давал воли чему-то подобному. Наверное, Отелло к Дездемоне чувствовал что-то похожее» Руки непроизвольно сжали руль, как будто это были тонкие запястья жены, и он стиснув зубы, зарычал:
– Мне больно. Инга! Больно! Ты слышишь? Ты меня больше не любишь, я знаю, а мне сейчас необходимо…
Задохнувшись от эмоций, Алик открыл окно, нащупал на соседнем сидении пачку сигарет и, по его щеке потекла слёза. Морозный воздух холодил лицо и мысли: «Так же плакала она, когда я пришел после премьеры спектакля пьяный и весь в губной помаде, даже на спине были чьи-то губы. Я не видел её глаз, и меня раздражали её плаксивые интонации»
– Алька, что ты делаешь со мной? Ты же знаешь, что я волнуюсь. Я всю ночь не спала. Ты не мог позвонить?
– Ну, прости. Прости киса. Я замотался и забыл. Ки-иса моя...
– Опять замотался? Ну, сколько можно! Я не устраиваю тебя как женщина? Я плоха в постели?
– Нет. Ты, самая лучшая,
           самая красивая,
           самая нежная
           и самая игривая…  Всё. Я пошел спать.
Алик посмотрел на своё опухшее лицо в зеркало автомобиля:
«Она была красива даже в слезах...»
            
         
                Инга подошла к шкафу, сняла с себя платье и аккуратно повесила на вешалку. Её внимание привлёк летний комплект; белая блузка и приталенный сарафан с плиссированной юбкой. Она вынула его и повесила на дверцу. Вдруг в её глазах мелькнули чёртики и, она лихорадочно стала снимать макияж, подкрасила чуть-чуть ресницы, конский хвост превратила в собачьи ушки и надела блузку с сарафаном. На неё из зеркала смотрела улыбающаяся двадцатилетняя девушка:
– Невероятно. И сейчас мне всё впору! В груди немножко тесновато, а так, как будто и не было ничего. Какие там тридцать лет!? Симпампуля! Странное ощущение, будто я собралась на танцы в морское училище, – и, напевая, она закружилась в вальсе с воображаемым партнёром, лукаво и многообещающе прикрывая глаза.            
         
         
                Алика бил лёгкий озноб:
– Последний раз, она простила меня в день рождения.
Он вдруг увидел себя со стороны, как на экране, и на него реально обрушилась какофония  звуков. Кричат несколько мелодий в разных ритмах, обезумевшая толпа гостей приветствует новорожденного Нептуна; русалки в нижнем белье и топлес, морские кони в семейных трусах и плавках, с бородками, нарезанными из мочалки, громко орут здравицу, предлагая себя в пленники. Вот он, порозовевший от удачного праздника и спиртного, говорит своим подданным какую-то чушь, они восхищённо слушают его. Только Шемаханская царица, прикрыв лицо вуалью, смотрит без восторга. В её глазах застыли боль, стыд, унижение. Он подмигивает царице и ведёт очередную невольницу в "комнату пыток".
Алик тряхнул головой и потёр лоб:
– Ведь я не любил ни одну из них, и не хотел близости, а получалось само собой. Что меня тянуло в это? Амбиции самца? Желание лидерства? Спортивный интерес? Лишний раз пощекотать нервы? Понравиться? Наверное, всё вместе. Я раньше не был таким. Она была другой.

Чувство тоски, хватаясь за воспоминания, бросило его в летние дни 1978 года, к истокам собственной жизненной истории.

                После окончания института Алика призвали в армию на один год. Молодой, подающий большие надежды артист был оставлен в ансамбле Ленинградского военного округа, ведущим-конферансье. Уважение военного руководства к персоне Алика спровоцировали профессия актера, возможность на халяву приобщиться к культуре, два фильма по центральному телевидению, где он хорошо мелькнул и весёлая общительная натура. Для работы в спектаклях прославленного театра, ему ежедневно давались увольнительные в город, поэтому, войдя в коллектив роты новичком, он быстро стал своим в доску. Алик бескорыстно, мимоходом исполнял просьбы сослуживцев: передавал письма, подарки, водил чужих подруг в кино или просто устраивал коллективные походы родственников в театры Ленинграда и, естественно регулярно приносил вино для желающих расслабиться после отбоя.
Это были «святые» часы ночи, когда вино расслабляло языки и души. Рассказывали обо всём: о родителях, о первой любви, о «боевых крещениях» в уличных стычках, о смешных эпизодах из коротких биографий. Все были молоды и, естественно, для создания авторитета, каждый привирал немного. Алик молча слушал повторяющиеся из вечера в вечер рассказы, иногда острил, чем заводил рассказчиков и заставлял смеяться остальных.
Он прекрасно понимал, что рассказы скоро наскучат и вечерние посиделки превратятся в вечерние попойки, а ему хотелось всегда и везде находиться в творческой атмосфере – институтская привычка, и Алик стал предлагать различные идеи. Так возник юмористический радио альбом «Курилка», конкурсы на лучший рисунок и стихотворение о доме, конкурс на экстравагантную эпиграмму без матерщины. Теперь в казарме после отбоя витал настоящий дух творчества: спорили до хрипоты о реальном воплощении той или иной идеи, играли на четырёх расчёсках песни Битлов, придумывали анекдоты и, в шутку над временем «застоя», вылепили из хлеба и пластилина скульптурную композицию в миниатюре – членов ЦК в президиуме. Чем очень сильно порадовали майора – начальника ансамбля, который, увидев произведение с лицевой стороны, сказал:
– Вот! Наконец-то. Это дело! Теперь сделаем её из гипса и поставим  в ленинскую комнату. Пусть руководство видит, что мы ого-го!!! Не только в трубы дуем! Кто автор?
Но, как только увидел обратную сторону композиции, голые зады и тощие кривые ноги, сначала заржал как жеребец, а потом завизжал как резаный хряк:
– Убрр..Убрра-а-ха-ха-ать! Убрать!!! Уничтожить этот сра-ха-хам! Да я вас под трибунал! На север! Морковку сажать для пингвинов! За оскорбление руководящего состава стра-ханы и партии! Отставить!!! Руками не трогать! Покажу генералу. Пусть он решит, что делать с этим, и с вами заодно. У-у, раздолбаи, – и погрозил тщедушным кулачком. Служить стало интересно.
                Круг общения молодого артиста был широк и разнообразен: солдаты, офицеры, коллеги по театру, кино и телевидению, знакомые из других творческих профессий. Его коронная  фраза в то время, «мои соседи по городу», отражала суть его отношений с окружающим миром. Среди соседей по городу попадались и миловидные соседки. Соседки были без ума от Алика. Бывшие однокурсницы пытались женить его на себе для престижа или прописки – впустую, кто-то получил колкие шутки в свой адрес или эпиграммы, кто-то частичку его тела. В театре то же самое, молодые актрисы сходили с ума от соперничества и желания привлечь его внимание. Им казалось, что их будущее в театре – роли, известность, зарплата – зависят от отношений с Аликом:
– Главный благоволит к нему. Посмеивается над его остротами, даже в свой адрес! Это верный признак, что у мальчика большое будущее.
– Да-да! Только что взяли в труппу, а сколько назначений на главные роли?! Почти в половине репертуара играет! –  поддерживали их матроны театра.
Алика не смущали ни слухи, ни подобные разговоры, в тот период он просто жил, наслаждался профессией, упивался молодостью и славой.
         
       
                Инга, поклоном головы в реверансе, поблагодарила воображаемого партнёра за танец и присела в кресло. Тут же раздался звонок. Машинально она взяла трубку, ей ответили короткие гудки. Звонок повторился. Она подошла к двери и широко распахнула её. Перед ней стояла небольшая компания навеселе, во главе с подругами Олей и Ксюшей.
Оля дурашливо засмеялась:
– Ах! Ах! Какие мы нарядные! Ты детство вспомнила? Нужно ещё гольфики и юбочку короче, чтоб трусики было видно. Инга подняла подол юбки к поясу:
– Так лучше?
Ксюша залилась визгливым смехом. Оля нахмурила брови, повернулась к компании, прикрыв собой Ингу, и изрекла:
– Всем кобелино глаза опустить, дверь сторожить, на коврик и стены не гадить!
Лысый толстячок пытался элегантно пошутить:
– А прилечь на коврик, можно?
– Можно. Только последнюю шерсть на ковре не оставь.
Подружки вошли и закрыли за собой дверь.
– Друг, ты погорячилась, – с укором сказала Оля, – мы тут бьёмся, обхаживаем контингент, рассчитываем на мужеское начало, а она заголила свои стройные ножки, показала краешек бутона, и всё! Мы никому и нахрен не нужны после этого!
Инга смотрела на обидевшихся подруг, и ей стало смешно:
– Простите девчонки. Я без задней мысли, просто отреагировала на шутку.
– Отреагировала она, – уже без обиды сказала Оля, – ты представь, как сегодня вечером, Ксюша покажет мужчинке свои ноги? У неё там кобель проскочит и не зацепится. Или я покажу свои окорочка? Сравнение не в нашу пользу. Мужчины, создания инфантильные, шок и сразу обморок. Бздынь! – и, обе подруги изобразили мужичков в шоке, свесив языки на бок.
– Ну ладно, подруги, мир? – Инга протянула мизинец. Подружки ухватились своими мизинцами, дружно пропели: "Мирись, мирись, больше не дерись",– и радостно рассмеялись.         
            
       
                Лес молчал. Тишина поглотила всё до звона в ушах. Сосны оделись в серебристые  шубки, а лунный свет расписал их в неожиданные цвета; от нежно-сиреневого до тёмно-фиолетового.
Сквозь ресницы Алик смотрел на пейзаж, не замечая красоты.
– Если бы на солдатских посиделках Кузьма не стал рассказывать о своих похождениях на гражданке и подробностях в отношениях с девчонками, ничего бы не было. Может быть, моя жизнь сложилась как-то иначе?
В памяти всплыло, самодовольное лицо Кузьмы. Из желания самоутверждения в глазах сослуживцев и неспособности к творчеству, Кузьма рассказывал много и подробно о том, как легко он, уличный хулиган и заводила, овладевал девками:
– А эту дуру просто поманил пальцем она и легла!
На вопрос Алика уточнить каким пальцем он её поманил, Кузьма снисходительно ответил:
– А, мизинцем.
В голосе Алика прозвучало сомнение:
– Неужели она соблазнилась твоим мизинцем? Ведь мизинец у тебя короткий и кривой…
Громкий хохот, прокатившись по казарме, возвестил о полном и безоговорочном посрамлении Кузьмы. С тех пор за ним закрепилось прозвище Кузьма Кривой, сокращённо Кузяка.

Вечер от вечера Кузяка упорно пытался взять реванш, пускал по рукам фотографии девушек с комментариями:
– Эта так себе. А эта верна как собачонка. Я её и так и так – по-всякому, а она не отстаёт. Ждёт! И эта влюблена как кошка. Названивает каждый день по три раза, а когда я прихожу, что она со мной вытворяет!? О! А! О-о-о!!! Совсем задолбала!
Однажды, распалившись от всеобщего равнодушия и смакуя интимные подробности, пустился рассказывать о тайнах очередной девушки. Алик, молча, подошёл к нему и влепил пощёчину. В гробовой тишине, отдаваясь эхом, прозвучал  спокойный голос:
– Заткнись. Ты не мужчина. Ты тупоголовый ублюдок. Жаль, что она тебя любит, – Алик поднял упавшую фотографию и, не глядя, сунул во внутренний карман кителя.

                Служба шла своим чередом. Походы в самоволки и увольнения, поездки с концертами по гарнизонам и пограничным заставам, парады, смотры и торжественные вечера вносили существенное разнообразие в монотонные армейские будни. Алька уже забыл о конфликте и служил в своём обычном режиме; днём на службе, вечером в театре или на съёмке. Как-то после спектакля, очищая содержимое карманов от лишнего, перебирая ворох бумажек и любовных записок, он наткнулся на маленькую фотокарточку:
– А это ещё кто? Хм. Без подписи, – с квадратика три на четыре на него смотрело личико девушки.
– О! Миленькая девонька.
Светлые волосы в кудряшках, подчёркивали детскую улыбку, кричащую о наивности.
Алик повертел фото:
– А где же сакраментальная фраза? Я Алла, на вашем спектакле бывала. Жду ответа, как подружка Света. Кажется, в записках поклонниц её не было, – он взглядом пробежал несколько записок, но нигде не предлагалась фотография или был намёк на неё.
– У-у! Какая вы таинственная! Даже интересно. Да. Вы симпатичны, и чёлка вам идёт, вот только с глазами у вас проблема, не хотите их показать. Любопытно, и какие же они у Вас? Карие? Зелёные? Жёлтые? Ах! Извините мадемуазель, с золотистым отливом, – сказал он и отвесил мушкетёрский поклон воображаемой шляпой.
– Жаль, что не видно, какие у вас глаза. Ну что ж, томитесь в плену, пока не скажете своё имя.
Собрал бумажки в конверт, выписал сам себе увольнительную, быстро оделся и побежал к метро, собираясь заехать на пару часов к бабуле. Он уже целых два дня не виделся с ней. Бабуля была для него единственным любимым человеком.
         
      
                За лобовым стеклом из темноты в хороводе танцующих снежинок возникло лицо бабушки. Алик прошептал:
– Бабуля, я сильно виноват перед тобой. Прости меня. Я знаю, ты ждёшь меня. Всегда ждёшь. Прости,– и опять закрыл глаза.
Не зная таких слов, как "мама" и "папа", с раннего детства он помнил только её. В детском саду он, конечно, слышал, но думал, что это два имени, и однажды озадачил няню вопросом:
– Почему у всех взрослых одинаковые имена? У тёть – мама, а у дядь – папа? Странные имена у этих взрослых. Вот у моей тёти красивое имя – "бабушка".
Няня замешкалась с ответом, только шмыгнула носом, погладила его по голове и, отвернувшись, краешком платка смахнула слезы.
          
      
                Инициативу в свои руки взяла Оля:
– Так, подруга, сейчас доведём твоё хозяйство до ума и поедем гастролировать по вкусным заведениям. Где твой перчик? Может, его с собой возьмём, для юмора?
В глазах Инги погасла улыбка:
– Нет. Не надо. Он уехал, и сегодня уже не вернётся.
Оля внимательно посмотрела на Ингу:
– Ну и ладненько, обойдёмся без него. Ладно, друг, колись. Что произошло? Опять этот свин нажрался или табун девок притащил?! Где он? Я сейчас сама с ним разберусь. Всей массой моего пышного тела задавлю гада!
Инга подошла к окну и, глядя вдаль, ответила:
– Опоздала, Оленька. Теперь пусть его давит кто-нибудь другой.
– Ты его, наконец, выгнала? Одобряю! Молодец! – Оля обняла Ингу за плечи.
Инга чуть помедлила и повернулась лицом к подругам:
– Нет. Не выгнала. Нахамила и отпустила на свободу.
Ксюша покачала головой и уточнила с сомнением:
– Сколько раз ты его отпускала, а он всё равно возвращается, и опять всё сначала. Добрая ты душа. Вернётся, опять примешь.
– Нет – отрезала Инга, – сегодня отпустила навсегда.
Подружки понимающе переглянулись. Инга вдруг стала весёлой:
– Так. Где вкусные заведения? Где достойные мужчины для свободной женщины? Я готова! Поехали!            
          
       
                Слегка опьянев от свежего воздуха, нежного шепота тишины и видений, Алик дремал.
«Станция Василеостровская. Следующая станция Приморская», – объявил вежливый баритон из динамика.
Алик бежал по эскалатору наверх, предвкушая вкуснейший ужин и десерт – верх блаженства: бабушкины пирожки, булочки и холодный фирменный компот из сухофруктов. В шумной компании девушек и курсантов, спускавшихся вниз, мелькнуло знакомое лицо, но Алик был увлечён мечтами о компоте и булочках.
Вдруг кто-то издалека позвал его по имени:
– Алька! Алька! Пойдём! А то наши уедут!
Неизвестно откуда появился Слава, по прозвищу Колобок, он тащил упакованную в чехол огромную трубу и был похож на персонаж из мультика, такой же лопоухий и улыбчивый хохотун.
Алик не отрываясь, смотрел на Самсона разрывающего пасть льва. Из пасти вырывался нескончаемый поток львиной силы, распадаясь в вышине на радужную пыль. Сколько раз он видел открытие фонтанов Петергофа, и всегда его посещало одно и то же чувство – восторг с радостью, до щекотки у сердца:
– Гармония. Как хорошо, что я могу видеть это с детства, чувствовать, даже прикасаться.
Алик глубоко вдохнул, протянул руку и, радужная пыль стала нежно ласкать ладонь.
– Алька, пойдём. Все наши уже собрались в автобусе.
Пока шли, Слава с восхищением отзывался о празднике:
– Ты представляешь, я чуть мундштук от трубы не проглотил, когда увидел, как забила вода из статуй! Здорово, правда!? Красиво-о! А сколько классных чувих!? Отпад! Когда мы играли, они от меня взглядами просто куски откусывали! А я кай-фо-вал! Нате ещё. Тут ещё никто не надкусил. И тут и тут!– Слава счастливо и заразительно смеялся. Уселись в автобус. Майор пересчитал всех по головам и вышел. Слава всё не унимался, глядя в окно, под дружный хохот ансамбля спрашивал очередных девушек:
– А вы у меня какие кусочки откусывали? Здесь или тут?
Не поддавшись общему настроению, Алик просто смотрел: на прохожих, на аккуратно подстриженные деревья, на чистые дорожки, посыпанные песком. Взгляд непроизвольно остановился на группе молодых парней и девушек. В центре стоял Кузяка, залихватски сдвинув фуражку на затылок, важно что-то рассказывал, иногда вызывая дружный смех окружающих.
«Вот и Кузяка нашёл своих поклонников», – подумал Алик и стал с любопытством рассматривать компанию, вернее, девичью половину. Вспомнились рассказы о девушках.
«Интересно, которая из них? Видимо, та, что висит у него на плече и пожирает влюблёнными глазами? Или нет. Хохотушка с косой. Без причины смеётся только влюблённая по уши. Да. Наверное, она. Что ж, дети мои, вы нашли друг друга. Аминь!»
Алик, уже потеряв интерес, отводил взгляд от компании, как вдруг обернулась ещё одна, её он сначала принял за девочку подростка – чью-то сестру. Она стояла, спокойно пережидая взрывы хохота.
– Она? Она его девушка?!
Её полупрофиль, завиток волос у мочки ушка – мороз по коже. Ещё чуть-чуть поворот головы, припухлые губы с нежным овалом щеки, и не унять дрожи. Полуулыбка и взгляд, брошенный на окна автобуса, остановили сердце, Алик произнёс на выдохе:
– Это она? Она его половинка?! Инга! – угадав случайно имя, из многих, услышанных когда-то.
Она будто услышала оклик сквозь взрывы хохота и автобусное стекло, остановила взгляд на нём и послала воздушный поцелуй. Алик ответил. Она удивлённо послала ещё два поцелуя губами, Алик поцелуями покрыл всё стекло. Она погрозила кокетливо пальчиком и укусила воздух. Он с восторгом стал дурачиться, как молодой щенок: изображать, как он катается по креслу от укуса, зализывает рану, царапает стекло лапой, скулит и, высунув язык, ждёт очередной ласки. Она хлопнула ладошкой по бедру, призывая  его к ноге, он сделал стойку на задних лапах и, наклонив голову набок, смешно свесил ухо.
Эту игру заметил Кузяка, что-то сказал, она резко обернулась к нему и, ничего не ответив, сунула руки в карманы куртки. Кузяка попытался примирительно взять её за локоть, но она отстранилась.               
Вечером, после отбоя, осмелев от вина, Кузяка грозно предупредил Алика:
– Не трогай мою девку, а то, – многозначительно поиграл плечами, – понял?.
– А то что? – с издёвкой спросил Алик.               
– Затопчу и глазом не моргну, – Кузяка демонстративно зашаркал ногами.               
– Мальчик хочет поиграть в корриду? – улыбнувшись, спросил Алик.               
– Чего-чего? – Кузяка замотал головой как бодливый бычок.
– Во-первых, тебя уже испугались, сейчас будут просить прощение во-вторых, и почистят сапоги в третьих. Ты доволен? – громко отчеканил Алик.
Кузяка не понимая смысла слов, но чувствуя, что над ним издеваются, замычал и кинулся на Алика. Алик резко отпрянул в сторону, а Кузяка со всего маху ударившись лбом о перемычку двухъярусной кровати, упал на пол и захрапел.
В гробовой тишине раздался голос Славы Колобка, немного похожий на ведущего программы «в мире животных»:
– Дружок, надо чаще биться башкой о стену. Без вина гарантированно обеспечен вечный кайф и спокойный, здоровый сон.
       
      
                В ресторане гостиницы «Астория» подружки отрывались по полной программе.
Глеб и Артур оказались щедрыми и покладистыми, почти джентльменами, стол ломился от деликатесов и спиртного.
Пока компания активно поглощала натюрморты, Инга час провела на танцполе – от партнёров не было отбоя. Когда она присела отдохнуть, Ксюша и Оля стали бесцеремонно принимать ухаживания одиноких кавалеров со стороны, заставляя  Глеба с Артуром ревновать.
– Я чего-то не понимаю? – высказывал Инге толстячок Глеб, – я к пышечке с душой, а она со мной ни разу не потанцевала? Почему я спрашиваю, она – Глеб помахал перед глазами Инги указательным пальцем, – меня в упор не видит? Что ей не нравится? Лысая башка? Так у меня вся грудь в этом, и спина тоже. Я мохнатый! Сейчас покажу, – он попытался непослушными пальцами расстегнуть пуговицу рубашки на животе, не получилось.
Понимая тактику подруг, Инга успокоила его:
– Вас, оставили на сладенькое.
– Правда? – недоверчиво спросил Глеб,– и всё-таки я чего-то не понимаю,– пробурчал он и, положив голову на руки, уснул.
Артур оказался крепче своего приятеля: сидел за столом прямо, наблюдал за танцующими, разговор не поддерживал. Периодически брал Ингу за руку и, в страстном поцелуе прикладывался к её запястью с возгласом:
– Да. Да! Да!! Согласен.
Инге надоело такое проявление любви, и она вместо руки подала ему свёрнутую в рулончик салфетку. Напор Артура не утратил силу – тот же страстный поцелуй в салфетку, и – Да. Да! Да!! Согласен.    

      
                Промозглый ветер гнал по небу чёрные с проседью барашки облаков. Иногда, закрыв профиль луны оскалившейся в щербатой улыбке, барашки плакали. Морось остывших слёз текла по стеклам машины мелкими ручейками, затейливо преображаясь то в контур Исаакиевского собора, то в Петропавловскую крепость с ангелом на шпиле, то в лицо – её лицо.
Алик любил свой город: его набережные, каналы, Летний сад, Эрмитаж, улочки Петроградской стороны, прямые линии и скверы Васильевского острова, но сейчас любое напоминание, даже виртуальное вызвало раздражение, потому что многое в городе было связано с ней.
Он попытался настроить сознание на любимые места, пробовал вспомнить стихи – безуспешно. Что бы он ни пытался предпринять в полудрёме, упрямая память возвращала его к первому свиданию.

                Дневальный из новобранцев, торчком стоя у тумбочки, дремал с открытыми глазами. Состав ансамбля, после пятичасовой репетиции и короткого ужина, использовал личное время: кто-то записывал сценарий новой идеи, кто-то писал письма, кому-то не повезло, как Кузяке, – готовились заступить в наряд, а некоторые готовились к увольнению в город на двадцать четыре часа.
Алик начистил ботинки, повесил парадный мундир на спинку верхней кровати и приготовился поспать час-полтора перед увольнением.
Предстояла бурная ночь: прощальная вечеринка с однокурсниками, получившими распределение в театры по всему Союзу, так сказать, прощание с Ленинградом.
Как только Алик всем телом ощутил прохладные простыни, предвкушая короткий и здоровый сон, дневальный громко доложил дежурному:
– Тут эта, дочь генерала Черкасова, требует к аппарату какого-то Арлекина.
Дежурный в недоумении переспросил:
– Кого-кого?
Дневальный вытянулся по струнке, пожал плечами и растерянно повторил:
– Кажется, Арлекина.
Дежурный взял трубку и вежливо переспросил:
– Простите, у Арлекина есть фамилия или звание?
Видимо ему что-то ответили не по форме, он поправил фуражку, быстрым шагом подошёл к Алику и почему-то шёпотом произнес:
– Алик, тебя требует к телефону дочь генерала – и, пожав плечами, добавил,– почему ты Арлекин, и зачем она так кричит и ругается, не понимаю.               
Слава Колобок рассмеялся от глупого вида бойцов и крикнул:
– Подъём! Арлекин!
Алик, предполагая, что это очередной розыгрыш однокурсниц, подошёл к телефону и перед застывшей в ожидании казармой стал разыгрывать ситуацию:
– Гвардии рядовой Арлекин слушает! Так точно! Нет. Еще в нижнем белье. На проходной? Уже пора? Десять минут? Есть!
Под вопросительными взглядами сослуживцев он положил трубку:
– Мужики. Я не знаю никакой дочери генерала Черкасова. Голос мне совершенно незнаком, но она в категоричной форме требует явиться к ней бегом, даже если я в нижнем белье.
По казарме прокатился недоверчивый и в то же время ободряющий возглас:– У-у-у-у!!!
Алик неторопливо оделся, слегка раздражая сослуживцев медлительностью, немного постоял перед зеркалом, пытаясь пригладить вихры непослушных волос, одёрнул китель и не спеша направился к выходу. На контрольно-пропускном пункте Алик предъявил увольнительную дежурному, тот посмотрел на бойца с хитрющей улыбкой и пробубнил еле сдерживая смех:
– Ну-ну…Тут тебя давно ждут. Алик огляделся, никого не было.
– Пройди в комнату отдыха, – подсказал дежурный.
Алик, шагнул в приоткрытую дверь.
У окна, спиной к двери, стояла женщина огромных размеров.
Недоумевая, Алик отчеканил:
– Извините. Вы дочь генерала Черкасова?
Женщина резко повернулась к нему. От такого движения по её телесам, снизу вверх пробежала жировая волна и, затерялась где-то под вторым или третьим подбородком.
– Нет, деточка. Я жена прапорщика Сопыркина. Да если бы я была дочерью генерала, да я бы даже через ресницы не посмотрела на этого заморуха, а выбрала бы себе достойного кавалера – из образованных, а то и двух сразу. А вы, деточка, не улыбайтесь, а слушайте мамочку и мотайте на ус.
Последняя фраза явно относилась не в адрес Алика, а куда-то в угол, потому что он и не думал улыбаться, стоял в полной растерянности навытяжку.
Повернув голову в направлении взгляда женщины, он тогда уже больше ничего не слышал, видел только смеющиеся глаза, голубые и лучезарные, и всё; время остановилось, звуки исчезли, даже пропало ощущение собственного тела. Она находилась на расстоянии двух шагов – совсем рядом. Возникло непреодолимое желание коснуться её щеки с ямочкой от улыбки и увидеть её реакцию на ласку. « Она, должно быть, божественно прекрасна» – мелькнула мысль.
– Здравствуйте, Алик, я Инга, – произнесла девушка мягким, голосом.
Он протянул ей руку:
– Здравствуйте, а я Алик.
Она наклонила голову набок и почти шепотом выдохнула:
– Я знаю. Наслышана.
Её маленькая ручка утонула в его ладони. Алику не хотелось отпускать её руки, ему казалась, что если он хоть на секунду отпустит, то произойдёт что-то непоправимое. Она, к счастью, не сопротивлялась.               
                Весь вечер, всю ночь и утро, они, не размыкая рук, бродили по улицам города. Любовались крыльями разведённых мостов, слушали мудрость сфинксов на набережной Невы, дрессировали львов на Львином мостике, на стрелке у биржи рассказывали статуе Посейдона эпизоды из будущей новейшей истории и задавали каверзные вопросы.
Собственно, всё время говорил только он. Инга слушала его рассказы с играющей на лице улыбкой Джоконды, а он позволил себе зачарованно любоваться ею. Неожиданно она спросила:
– Алик, вы действительно подрались с Кузьмой из-за меня?
– Я с Кузякой? – опешил Алик,– бред, он сам упал. Я его и пальцем не тронул!
Инга посмотрела на него пронизывающим взглядом и задумчиво сказала:
– Мне он рассказывал, что вы были зачинщиком драки. Это правда?
Алик покраснел от злости:
– Ну, если Кузяка рассказал, значит, так оно и было.
У Инги в глазах мелькнуло что-то злое, холодное, но она взяла себя в руки и спросила бархатным от нежности голосом:
– Да? Тогда ответьте, за что вы меня так не любите, если наговорили обо мне столько гадостей, что уму непостижимо. Ведь вы совсем меня не знаете! Алик рассматривал её и отметил про себя, что она прекрасна в сдержанном гневе, а вслух произнес:
– Я не знаю, что вам наговорил этот балагур, но сейчас думаю, что я был не прав. В своё время я поскупился и отвесил ему только оплеуху, а надо было набить физиономию.
Инга рассмеялась.
– Разве я сказал что-то смешное? –  удивился он.
– Да, – ответила она, продолжая заразительно смеяться, – обычно говорят "морду", а вы сказали "физиономию". Я увидела, как его лицо вытягивается в длинную физиономию.
Алик взял Ингу за плечи, обнял и поцеловал долгим и нежным поцелуем.
Он целовал её, не закрывая глаз, и видел реакцию – сначала в глазах было недоумение, потом испуг, а потом они плавно закрылись, и она, поддавшись ощущению, засияла в прекрасной женственной истоме, оставляя ему свои губы. Алик покрывал поцелуями её лицо, она не сопротивлялась. В промежутках между поцелуями только шептала:
– Что вы делаете? Так же нельзя. На нас же все смотрят.
Глазами белых ночей на них смотрел только город.

      
                Навеселившись вдоволь, Оля и Ксюша стали приводить в бодрое состояние своих кавалеров. Оля взяла кусочки льда из ведёрка с шампанским, омыла ими лицо и лысину Глеба, а одну ледышку засунула ему в рот. Глеб выпучил глаза от холода, разжевал лёд и стал быстро приходить в себя.
Ксюша поступила проще: насыпала лёд прямо из ведёрка за ворот Артуру и предоставила ему право выбора, как трезветь. Артур встал, обошел вокруг стола и опять присел на своё место. После четвёртого обхода, под дружный смех компании, у него в глазах появилось осмысленное недоумение.
– Ну что, мальчики, бай-бай или продолжим веселье? –  спросила Оля.
Артур изрёк коронную фразу:
– Да. Да! Да!! Согласен.
Глеб его поддержал:
– И я согласен продолжить, основательно.
Подруги подхватили мужчин под руки и направились к выходу.
Инга накинула жакет и пошла за подругами. Ей навстречу из-за стойки бара вынырнул официант с бутылкой шампанского и букетом цветов:
– Девушка, подождите. Это, для вас.
Инга удивилась:
– За что? И от кого?
Официант слащаво ухмыльнулся:
– От компании за столиком у эстрады. Просили передать дословно, если спросите, за красивые ноги, за бюст и за то, как вы элегантно этим управляете. И ещё, они приглашают вас в компанию.
Инга, посмотрела в сторону пригласившей компашки и, направляясь к выходу, ответила официанту:
– Передайте им благодарность за оценку моего тела и за цветы. Я польщена. А шампанское верните обратно, оно им ещё пригодится. На улице подруги ловили такси.
Оля стояла на середине дороги, широко расставив ноги, раскинув руки в стороны, и смачно ругала объезжающих таксистов:
– Ты куда прёшь, козлина безрогая, не видишь что дама на дороге? А ты кастрат, чего ржешь, зубы жмут? Я тебе сейчас поправлю прикус! Всю жизнь будешь жрать через клизму!
Ксюша, повизгивая, смеялась, ухватившись за живот:
– Ой! Умру сейчас. Умру… Оля перестань! А то умру! Ой! Ой! Держите меня семеро!
Мужички стояли, обняв друг друга как, однояйцевые близнецы, глядя с серьёзными лицами на действия подруг. Инга со смехом оттащила Олю на тротуар:
– Подожди, подруга, они тебя боятся.
– И правильно делают! Я им не фифочка, какая-нибудь, могу и ноги выдернуть! – Оля с достоинством поправила свою осевшую грудь.
Инга погладила подругу по плечу:
– Оленька, давай я попробую? А куда вы собрались? Адрес?
Оля немного успокоилась:
– Да к ним, в гостиницу "Октябрьская". О, посмотри на них, стоят два мудожопа, не могут даме помочь. Для них же стараюсь! Посмотрим, какие из них любовники. Ты, друг, тоже сегодня не в ударе; вся в танцульках, не дала поржать от души. Я на тебя в обиде.
Инга поцеловала подругу в щёку:
– Не обижайся, Оля. Сегодня у меня нет желания кому-либо вправлять мозги, тем более им. Не тот контингент.
Инга подняла руку, и сразу остановились две машины с шашечками:
– Молодой человек, отвезите, пожалуйста, две пары  влюблённых к гостинице "Октябрьской". Деньги не проблема.
Таксист закивал головой.
– Мальчики-девочки, давайте загружаться? – предложила Инга.
Подруги и мужчины не заставили себя долго ждать.
– А ты Инуся? – спросила Ксюша.
– Я, пожалуй, пройдусь пешком. Пока! – бодро ответила Инга, и пошла в сторону набережной Невы.   
          
                После первой встречи с Ингой они не виделись недели три. У Алика не было времени вспомнить, задуматься или немного загрустить, плотный график съёмок, спектаклей, концертов не давал такой возможности, и потом Инга всё-таки была чужой девушкой. Поэтому к спонтанному свиданию Алик отнесся, как и подобает, – по-джентльменски, то есть не придал значения и не предал огласке: «Ну, погуляли, подышали свежим воздухом в белую ночь, ну, немножко увлеклись – целовались, но это никого, ни к чему не обязывает»
Правда, при виде Кузяки невольно возникало лёгкое сожаление, что такая девушка влюблена не в него, но ничего не поделаешь: «Любовь зла, полюбишь и Кузяку»
Кузьма, часто возвращаясь из увольнений в подавленном состоянии, то демонстрировал наигранную весёлость или бесшабашность, то безразличие ко всему, то впадал в депрессию –  поглощал вино литрами.
Алик хранил саркастическое молчание, воспринимая игры артиста из самодеятельности как вызов, приглашение к соперничеству, дуэли глупой и бессмысленной. Тем более что у него не было ни желания, ни повода, ни необходимости, но про себя с удовольствием отметил, что рассказы Кузяки о победах на любовном фронте закончились, и сделал вывод, бычок всё-таки немного поумнел.
Однажды у Алика образовался случайный выходной. Он уже мечтал о том ,что просто прогуляется по городу безо всякой цели, а потом поедет к бабушке и, наконец-то, как следует выспится, но неожиданно дежурный по ансамблю позвал его к телефону с комментарием:
– Очередная поклонница тебя домогается, сейчас пузыри пускать начнёт, ты уж не обижай девочку отказом.
Алик взял телефон и просто ответил:
– Я вас слушаю.
Это была Инга. Сначала она спросила, не оторвала ли его от дела, потом поинтересовалась, есть ли у него свободное время, а после ответа Алика, что он свободен как ветер, предложила немного погулять. Алик бессовестно согласился, потому что знал – Кузяка в наряде. Так и повелось: Кузяка в наряд, Алик на свидание с Ингой.

Первые несколько встреч они просто гуляли по городу и разговаривали. Сначала у обоих присутствовала некоторая доля неловкости перед Кузякой и смущение за первую встречу, оба старались не трогать эти темы и всячески обходили их, но постепенно неловкость исчезла.
Во время прогулок говорили обо всём. Алик рассказывал о театре, о съёмках, о службе, потом перешёл к рассказам о себе, бабушке, родителях и много ещё о чём.
Она видела, что нравится ему, и ей льстило, что такой известный и привлекательный молодой артист разговаривает с ней на равных и, главное, старается ей понравиться. Впрочем, его старания имели успех. Инга сначала только слушала, а позже и сама стала кое-что рассказывать. Алик наблюдал за ней и откровенно любовался. Что-то в ней было такое, чего не было во многих девушках, даже в известных актрисах. Удивление вызывало то, как она, будучи одновременно и шаловливой, и сдержанной, и кокетливой, без кривляний и многозначительности могла держать паузу, от которой возникало такое ощущение глубины переживаний и скрытого смысла, что не каждому актёру под силу. Как-то он сказал ей, что из неё получилась бы хорошая актриса. Она смутилась, но тут же стала отвергать даже саму эту мысль – она бы не смогла, ей было бы стыдно, и столько ролей она бы никогда не выучила.

      
                По Вознесенскому проспекту Инга прошла к Исаакиевскому собору, миновала площадь Декабристов, памятник Петру Первому и по Адмиралтейской набережной направилась к Дворцовому мосту.
Настроение было легким и радостным, не огорчали даже мелькающие мысли: «Я теперь одна. Я свободна» – Инга шла и улыбалась. Перейдя Дворцовый мост, она подошла к ростральной колонне с Посейдоном, посмотрела в его пустые глаза и, улыбаясь, шепнула:
– Не огорчайся дедушка, всё будет хорошо.
Немного постояла у парапета, глядя на зеркало Невы, что-то, видимо, вспомнила и быстро пошла к Академии художеств. У дворца Меньшикова её нагнал автомобиль и посигналил. Инга от неожиданности вздрогнула. Баритон из окна ласково пропел с акцентом, растягивая слова:
– Красавица, куда ты так спешишь? Подожди, садись, довезём с ветерком!
Она не останавливаясь, поблагодарила:
– Спасибо, я почти пришла.
– Так может, покатаемся? – предложил баритон.
Инга поняла, что просто так он не отвяжется, остановилась и, глядя в темноту машины, вызывающе ответила:
– Каталка устала и заболела.
Баритон засмеялся в дуэте с фальцетом:
– Ты не волнуйся, когда твоя каталка увидит, сколько здесь зелёной капусты, она сразу выздоровит и обрадуется!– пропищал фальцет.
Инга разозлилась, и её голос стал бархатным:
– Ну что ж, если есть пять штук зелёных, я покатаюсь с вами.
Баритон удивился:
– Тёлка ты не сильно загнула? Тебе цена пять штук деревянными!
Инга засмеялась:
– Можно и деревянными по пять штук с носа. Но, только губами обслужу. Кстати, резинки есть?
– Какие резинки? – спросил фальцет.
– Презервативы, мальчик, – насмехаясь, уточнила Инга.
Баритон взял инициативу на себя:
– Нам, лучше без гандонов, так кайфовее.
Инга многозначительно покачала головой:
– Нет. Тогда ничего не получится. Вдруг кто-то из вас мне понравится, и я его нечаянно укушу?
Баритон, смеясь, ответил:
– Кусайся на здоровье, красавица! Садись!
Инга взялась за ручку двери и, театрально запрокинув голову, трагически произнесла:
– Мужчины, вы должны знать, ещё одного зараженного СПИДом я не переживу! Утоплюсь, а моя смерть будет на вашей совести. Ну, кто первый?
– Подожди, подожди, что ты там сказала про СПИД? – задребезжал баритон, – ты что, больная?
– Совсем чуть-чуть, немножко. Засранцы, не бойтесь и приготовьте бабло, – успокоила его Инга.
– Э-э-эй! Не трогай машину! Иди, иди отсюда, куда шла! – испуганно провопил баритон, и машина джигитов с визгом сорвалась с места попёрдывая глушителем.         
 
       
                Инициатива первого романтического свидания принадлежала ей. После просмотра очередного спектакля с участием Алика она отправила подружку домой и осталась ждать у служебного входа. Он вышел, его плотным кольцом окружили поклонницы.
Алик видел боковым зрением, как она сделала шаг в его сторону, потом остановилась в растерянности, но через некоторое время она уже была сама непринуждённость и легкомысленное кокетство.
Он сделал вид, что не заметил её и продолжал с шутками раздавать автографы, вызывая смех, принимая незамысловатые подарки и цветы от завсегдатаев театра. Ему понравилось, как она ревновала его и не подавала вида. Закончив актёрский регламент – раздачу автографов, Алик, улыбаясь, направился к ней.
Она встретила его улыбкой, полной очарования, и заставила  усомниться в собственной  наблюдательности.
Он подарил ей все цветы и игрушки, что были в его руках, а она отреагировала с юмором:
– Хорошо, что я осталась, а то, как бы ты донёс это всё домой?
Алик хотел забрать часть цветов, но она из упрямства не отдала, а ответила что она лучший в мире носильщик цветов и игрушек.
Получив явное подтверждение её ревности, Алик расцвёл в улыбке будто кактус зимой.
Она взглянула на него и спросила таким тоном, что у Алика побежали мурашки по коже:
– Ну? И куда мы это всё доставим? Диктуйте адрес.
      

                Сладостный полумрак окутал комнату. Живописно освещённый свечами, на журнальном столике разместился натюрморт времён застоя – молодёжный; в центре бутылка португальского портвейна, салат «оливье» в хрустальной салатнице, ваза с фруктами, кабачковая икра в розетках, коробка шоколадных конфет и два хрустальных фужера.
Инга сидя напротив в огромном кресле, поджав ноги, слушала очередную балладу из спектакля в исполнении Алика под гитару и улыбалась. В её глазах отражались искорки дрожащих язычков пламени и ещё что-то таинственное, незнакомое и притягательное.
Эти глаза, улыбка, атмосфера вечера приводили Алика в состояние эйфории, и он был в ударе, пел лучше, чем всенародные любимцы. Внезапно он оборвал пение на полуслове и задумчиво произнёс:
– Я знаю тебя тысячи лет. А ты? Ты, колдунья…


                Машина, сверкнув стоп-сигналами, трусливо исчезла за поворотом. Ингу немного знобило: «Слава богу, Алика не было рядом, а то бы не миновать драки» – подумала она и удивилась тому, как легко и естественно вспомнила о нём.
Подошла к Сфинксам, ей что-то вспомнилось, улыбка тронула её губы и, скрестив руки на груди, как древние фараоны, стоя перед ними, стала мысленно задавать вопросы:
– Вы меня помните? Я одна из многих, кто был здесь счастлив.
Сфинксы ответили молчаливым согласием.
– Скажите мне, почему счастье недолговечно? Почему нежный и любимый человек, постепенно превращается из рыцаря в животное? Кто в этом виноват? – её глаза заблестели.
Сфинксы, устремив равнодушный взор в прошлое, просматривали мгновения её счастья.
– Я чувствовала, что счастливей меня никого нет. Мне казалось, это навсегда. Мы нашли друг друга случайно, но было чувство, что наша влюбленность длится уже тысячи лет, и мы только что расстались. Кто из нас не выдержал испытания временем? – у Инги навернулись на глазах слёзы.
– Последнее время он твердил мне, что сумасшедшей ревностью я всё испортила! Сначала я ревновала его только к театру, но когда он стал рассказывать о своих лёгких романах… – она заплакала навзрыд.
– Я умоляла, просила не вести себя так, он только отшучивался, – «богемная жизнь предполагает и флирт, и отношения, и компании, нужно держать себя в творческом тонусе, иначе тебя забудут, и всё закончится! Не мешай, я знаю, что делаю».
Инга вытерла слёзы и размазала по щекам туш:
– Он не знал, к чему приведёт такой образ жизни: сначала изменилось отношение к нему, потом закончились роли для него, а теперь пошлый флирт и алкогольный туман стали его жизнью, – сказала вслух и ушла, не дожидаясь ответа исполинов. 

      
                Остывший автомобиль, через кондиционер дышал холодом.
Алик, попробовал запустить двигатель, но разряженный  аккумулятор дважды прокрутил стартёр и жалобно затрещал.               
– Вот незадача, твою мать – в сердцах ругнулся он, – забыл выключить ближний свет и нашёл проблему. Собственно, чему удивляться, – попрекнул себя, – находишь проблемы там, где их не может быть по определению. Всё закономерно, проблема – твоё естественное состояние.
Он подышал на покрытое изморозью стекло, растёр образовавшуюся полынью пальцем и попытался осмотреться.
С другой стороны к стеклу плотно прилегал снег, обычное налипание.               
– Видимо, меня снегом присыпало. Что ж, будет теплее, пока аккумулятор наберёт мощность.
Растерев руки и колени, он сжался в клубок, немного согрелся и опять погрузился в дремоту.

                Чем дальше отдалялся день романтического свидания, тем большие подробности, даже мелочи, сейчас становились для него значительнее и ощутимее.
Через неделю Алик уехал на два месяца на съёмки, и закрутилась киношная чехарда, от поклонниц и актрис не было отбоя, выстраивались в очередь. Изредка он вспоминал Ингу, но чем больше он ее не видел, тем глупее и неправдоподобнее ему казалась вся эта история. Его редкие воспоминания о ней уже носили оттенок, когда-то сыгранной роли. Да. Он оправдывал себя и свои отношения с женщинами – нужными людьми:
– Чем больше я на глазах, с ними, тем больше работы. Что пожелаешь, исполняется. Что ещё нужно в этой жизни? Всё само плывёт в руки! Надо брать, пока дают, а там посмотрим.
Редко, интуитивно, возникало некое подобие сомнения:
– Что-то не так, неправильно, – но Алик отбрасывал даже зачатки таких мыслей.
– Всё хорошо! – и опять окунался в водоворот богемной жизни.
После окончания съёмок, довольный и счастливый, он сразу приехал к бабушке. Приведя себя в порядок, и насладившись изысканной кулинарией, с юмором стал рассказывать о командировке. Бабуля слушала, иногда смеялась, иногда осуждающе качала головой, не комментируя действия внука.
– Пускай, пускай погуляет. Перебесится, остепенится, а тут и голова на место встанет. Храни тебя Бог, – с такой мыслью она закончила слушать очередной рассказ внука и перекрестила его.
– Алинька, тут девушка какая-то повадилась, звонила несколько раз, тебя спрашивала, несколько раз приходила. Белобрысенькая такая. Очень грустная. У тебя с ней ничего не было? – она с тревогой посмотрела на внука.
– Бабуль, их было так много, и белобрысеньких, и чернявых, и рыженьких… Ты знаешь её имя?
Бабушка вытерла руки о фартук:
– Она не говорила. Да и я не спрашивала.
– Ну и ладно – махнул рукой Алик и заторопился в часть.
На КПК его остановил начальник ансамбля:
– Здравствуй, Алик.
Алик откозырял.
– Ну, как командировка, съёмки? Скоро мы увидим очередной шедевр? – спросил начальник и тут же, не дождавшись ответа, сказал по секрету, – Кузяку посадили за убийство.
Алик опешил:
– Когда? Кого?
Начальник отвёл его в сторону:
– Подробностей не знаю. Сегодня, находясь в увольнении, какую-то девку ударил ножом в сердце; толи поспорили, толи чёрт его знает. Сейчас еду к следователю в прокуратуру, писать объяснение, и везу положительную характеристику на него. Прочти. Может, поможет?
Алик бегло пробежал глазами по "белой и пушистой характеристике":
– Не знаю. Если не захотят шума, спустят на тормозах, а если всё равно, то, – Алик пожал плечами.
В ансамбле уже все, всё знали. Слава Колобок спросил Алика:
– Ты в курсе?– Алик кивнул.
– Красивая девчонка, жалко – хлюпнул носом Слава.
– Ты её видел? – насторожился Алик.
Слава достал из кармана носовой платок:
– Да. Она, кстати, тобой интересовалась.
Кровь ударила Алику в голову, он в своём воображении увидел сразу всё; и спор между Кузякой и Ингой, и злобное лицо Кузяки, и блеснувшее лезвие ножа. Его залихорадило, сквозь зубы он спросил:
– Ты знаешь, где она?
Слава, вытирая покрасневшие глаза, кивнул:
– В госпитале военно-медицинской академии.

      
                Инга вошла в квартиру, и первое, что она сделала, стала лихорадочно набирать номер телефона. После первого гудка трубку взяли:
– Золотце, я звонила вам несколько раз. У вас всё в порядке?
– Да, бабуленька, всё хорошо, не волнуйтесь, – Инге не хотелось лгать, но, она была вынуждена беречь покой глубокой старости,
– Алька ещё не приехал. У него срочный выездной спектакль в области, приедет утром и позвонит. 
Трубка тяжело дышала:
– Ну и хорошо. И слава Богу. Что-то я сегодня, расклеилась немного. Инусенька, паршивец не обижает тебя?
Инга горько улыбнулась:
– Нет-нет! Теперь, когда он бросил пить, мы живём душа в душу!
Трубка всхлипнула:
– Ну и, слава Богу. Держи его, не бросай, пропадёт дурашка. Я, только на тебя и надеюсь.
У Инги  от слёз, комната поплыла. Раздался нетерпеливый звонок в прихожей. Инга улыбнулась, смахивая слёзы
– А вот и Алик приехал. Я его сейчас позову?
– Нет-нет, – возразила бабушка, – не говори ему, что я так поздно звонила. Опять начнёт ругать меня за несоблюдение режима. Я лучше завтра сама; проснусь, зарядку сделаю, позавтракаю и бодрячком позвоню. Всё, милая моя, спокойной ночи. Храни тебя Господь.
Бросив трубку, Инга подбежала к двери и широко распахнула её. В проёме двери, с пакетом, стоял не Алик. Она испугалась:
– Вы ошиблись квартирой, – и попыталась закрыть дверь.
Мужчина её опередил:
– Нет, Инга. Я не ошибся.
Его лицо, освещённое тусклой лампочкой, повергло Ингу в шок, перед ней стоял Кузьма.
– Ты разрешишь войти? – мягко спросил он.
Она не ответила, вновь распахнула дверь и освободила проход.

                Алик попробовал завести мотор, тот послушно зарокотал. Ухватившись за руль, он вспоминал до мельчайших подробностей не то, что он делал, а что чувствовал тогда.
               
                В госпиталь Алик попал легко. Несмотря на протекцию знакомого врача, в реанимацию его не пустили. От безысходности его охватила тоска, и он разозлился. Вернувшись в часть, с удивлением обнаружил, что Кузяка уже лежит на кровати с видом победителя и самодовольно ухмыляется. Ярость, дальше провал в памяти, и потом фотовспышки искаженного лица Кузяки, с репликами:
– Облом? Всё! Красавчик! Она моя! Навсегда! Тебе не достанется! Можешь убить меня! Арлекин! – и его захлебнувшийся смех в лицо. Алик бил Кузяку смертным боем, молча, никто его не останавливал. Потом обмякшее тело погрузили в "скорую" и увезли в госпиталь.
Седой генерал, только что распекавший начальника и угрожая ему трибуналом, с Аликом разговаривал по-отечески:
– Сынок, ну что же ты, а? Так меня подвёл. Только одного отмазали, а ты туда же? Ну, что мне с тобой делать? Может, сказать, что он сам упал?
Алик молчал, генерал ходил по кабинету:
– Я понимаю тебя. Мужской поступок. Я на твоём месте наверно поступил так же, но не на службе. Подождал бы полгода, уволился, и на гражданке так бы его отделал, – и, сжав кулаки, заскрипел зубами.
– Ну что ж, сынок, вот тебе армейский свод законов, выбирай себе статью, Арлекин, – генерал указал на стеллажи до потолка.
– Жаль тебя, жаль, – сказал он и вышел.
Алик был безразличен к словам генерала, он его не слушал, тогда он был захвачен одним желанием – увидеть её. Здесь и сейчас у него возникло такое же непреодолимое желание увидеть её и покаяться:
– Любимая, я, кажется, что-то понял! – Алик вслепую лихо развернулся на трассе, и машина, подстёгнутая его чувством, понеслась обратно в город.

      
                Кузьма вошел в прихожую, в нерешительности остановился:
– Я, кажется, не вовремя? Инга пожала плечами. Он повернулся к ней спиной, бегло осмотрелся:
– У тебя, кажется, тушь потекла.
Инга взглянула в зеркало и ужаснулась, по щекам до самого подбородка спускались чёрные разводы от слёз.
– Ты проходи на кухню, я сейчас, – сказала она и исчезла в ванной. 
Смыв остатки макияжа, она ополоснула лицо холодной водой, подержала кусочки декоративного льда у глаз, и осмотрела себя в зеркале: «Ну вот. Почти красотка кабаре» – подумала она и прошла на кухню. Кузьма стоял у окна, заложив руки за спину. Повернулся к ней лицом. Где-то глубоко в его глазах пряталась неловкость.
Чтобы разрядить затянувшуюся паузу, Инга предложила:
– Чай, кофе?
Кузьма секунду помедлил:
– Тут конфеты, твои любимые, и пирожные, если ты не изменила своих вкусов.
– Спасибо. Нет, не изменила. Так чай или кофе? – повторила она, глядя ему в глаза.
– Всё равно – ответил он и отвёл взгляд в сторону.
– Скоро рассвет…
Он не дал ей закончить фразу:
– Тогда лучше кофе, для бодрости.
– Хорошо. Ты присаживайся – предложила она и поставила на стол две чашки на блюдцах с ложечками, банку кофе, сахарницу и конфетницу. Он наблюдал за её движениями и у него покраснели уши, она видела это. Поставив чайник на плиту, Инга присела напротив, окинула взглядом стол и предложила:
 – Угощайся.
– Совсем забыл! – воскликнул он, вскочил, засуетился, достал из пакета букет хризантем, – это тебе, а это Алику – и поставил на стол бутылку дорогого коньяка.
Она кивком поблагодарила, облокотилась на стол локтями и уложила подбородок в ладошку.
– Может, Алика разбудим? А то без хозяина, как-то...
Инга не дала ему закончить:
– Альки нет, он на выезде, но скоро будет. Ты не стесняйся. Угощайся.
Пока Кузьма занимался кофе, Инга смотрела на него оценивающе и думала: «Да, Кузьма. Обкатала тебя жизнь, отшлифовала заусенцы; залысины до блеска, брюшко до округлости, глаза, как у побитой собаки. Но в этом есть и что-то хорошее: пропала агрессия, наглое самомненье, появилось хорошее качество – стесняться, а это признак души. Интересно, любит он свою жену? Наверное, есть дети?»
Инга задала вопрос первой:
– Как ты меня нашел?
Кузьма опустил чашку, его уши стали пунцовыми:
– Случайно. Сегодня увидел тебя в ресторане, с компанией, а потом дело техники; поймал такси и за тобой вдогонку. Ты и привела.
Инга улыбнулась:
– Оригинально. Что же ты не подвёз меня? Я бы сказала адрес.
– Я не решался. И потом, я видел, тебя хотели подвезти, а ты отказалась, – Кузьма, вытер ладонью взмокший лоб.
Инга вспомнила ночной эпизод, по телу побежали мурашки:
– Тебе я бы не отказала.
Кузьма немного приободрился:
– Может, чуть-чуть шампанского? За встречу?
Инга согласилась и достала фужеры. Пока Кузьма открывал бутылку, она задала следующий вопрос:
– Ты женат? Есть дети?
Кузьма искренне заулыбался, его лицо засияло гордостью:
– Да. Жена не такая красавица, как ты, но тоже ничего. Пацан у меня хороший. Умный, вежливый, не то что я, дурак. Спортом занимается.
Инга, искренне позавидовала той неизвестной женщине: «С каким теплом он отозвался о них», – и кошка досады царапнула её сердце.
Ей вдруг безумно захотелось простого человеческого тепла, такого же отношения к ней, что слёзы проступили на ресницы:
– Я рада за них. Ты молодец, – и она залпом выпила фужер. 

      
                Окрылённый желанием, Алик мчался домой.
Мозаика оплошностей, глупостей и даже подлостей болезненно складывалась в общую картину «творческого» прошлого. Да, именно мелких подлостей – его душа так оценила длинный ряд событий. Он видел ключевые моменты, в которых нужно было остановиться и пойти по другому пути, и как невидимый монстр в эти мгновения завлекал его иллюзиями на дорогу в никуда, играя на непомерной гордыне и себялюбии:
– Надо было чаще думать и отказываться от лёгких призов, это были уловки, крючки, на которые я попадался. Как я был наивен, глуп и самонадеян.
Вспомнилась фраза молодящейся любовницы режиссёра: «Дорогой, публичная профессия тебя утомила. Необходимо всё отбросить, расслабиться, освободиться! Прекрасно лишь публичное одиночество и творческий порыв!»
Алик лихорадочно курил:
– Лицемерка. Тебе нужно было одиночество со мной, и далеко не творческий порыв. Сколько же было такой услужливой мрази, облачённой в красивые одежды высокой морали и великого искусства? Толпа!
Окинув внутренним взором своё прошлое, в толчее масок с надеждой он искал лицо Инги и не находил.
Теперь он точно знал, кто поможет ему очиститься от пагубной коросты, разбудит уснувшую душу и омоет чистотой:
– Я влюблён в неё, как мальчишка, первой любовью! Вновь подарок судьбы через десять лет совместной жизни. Это потому что она ко мне охладела?
Не давал покоя ещё один вопрос:
– Захочет ли она?
Он стал вслух уговаривать её:
– Инга, любимая, у нас ещё большая часть жизни впереди. Помоги мне, я уже не тот, каким был несколько часов назад. Мне всего тридцать три, и я уверен, что не всё потеряно. Я, каждый день, каждый час, секунду, буду жить по взмаху твоих ресниц, чтобы вернуть доверие. Скажешь – умру. А сейчас дай мне шанс, последний, пожалуйста.
Главное, что он осознал и почувствовал только сейчас, – океан  любви и нежности к жене.
Алик неожиданно ощутил реальность поцелуя. Прошло много лет, и сейчас возникло это ощущение от её губ – привкус молочной ириски, с тонким ароматом только что распустившегося цветка.
Ему вдруг до слёз захотелось её поцеловать, чтобы вновь ощутить всё, как тогда, чтобы не было никого и ничего:
– Только я и она. Это всё, чего я хочу. Начать всё сначала.

         
                Оба немного захмелели. Кузьма весело рассказывал анекдот:
– Заспорили банан и сигарета, у кого жизнь ужасней. Банан говорит:– «У меня! Потому что каждый день, с меня сдирают шкуру живьём!»
Сигарета отвечает: – «Нет, у меня. Каждые полчаса мне поджигают голову и высасывают мозг через попу!»
Инга смеялась. Кузьма взял её руку и поцеловал кончики пальцев:
– Ты совсем не изменилась, такая же, как была тогда.
Инга не отняла своей руки, а с кокетливым прищуром глаз ответила:
– Что ты! Ещё как изменилась. Раньше была наивной девчонкой, а сейчас взрослая женщина.
Кузьма согласился:
– Да. Взрослая женщина. Ты не держишь на меня зла? – спросил он и легонько потянул Ингу за руку.
Он встала, подошла, присела ему на колени и обвила руками шею:
– Зачем ворошить старое?
Кузьма обнял её за талию одной рукой, другую положил на бедро и нежно поцеловал. Инга решительно отстранилась, встала и, быстро разделась догола, Кузьма последовал за ней. Они стояли обнаженные  и смотрели друг другу в глаза, у обоих в зрачках горело желание.
– Ты хочешь меня? – Инга произнесла фразу автоматически.
Кузьма не ответил, а подхватил её на руки. Пока Кузьма, посапывая, трудился над её телом, Инга искусственно постанывала. Она пыталась оправдать и убедить себя в правильности поступка: «Это моральная компенсация. Всё правильно. Это месть. Хорошо, что подвернулся Кузьма, его я хотя бы знаю… Сладкая месть стервы? С другим мужчиной, я бы не смогла. Да. Да. Почему я не чувствую морального удовлетворения? Так и должно быть? Ну, когда же ты закончишь? Всё. Уже хватит. Заканчивай!»
Кузьма тяжело дыша отвалился. Инга, несколько минут лежала и пыталась почувствовать себя в новом качестве, чувства молчали, а в душе осталась гулкая пустота; так называемая месть, не принесла в её сознание, ощущения твёрдой уверенности. Она встала, накинула халатик и ушла в душ.
Под струями воды у неё возникло чувство омерзения к собственному телу; ей казалось, что она насквозь пропитана чужим запахом, и, не жалея шампуня, стала яростно его смывать. Мелькнула мысль: «Алик, каждый раз испытывал такое же чувство? Собственно, какая теперь разница? Главное, что я прошла через это»  Опять возникло гадливое ощущение, и её передёрнуло, как от лимона. Выйдя из ванной, она отметила; Кузьма был уже одет, и посасывает шампанское через соломинку. Повернув к ней довольное, улыбающееся лицо, он засюсюкал:
– Иди скорее сюда, кися. Чистенькая красотка, ароматная, так и хочется тебя скусять. Ам! Ам! Котик хочет…
Инга, подошла к входной двери и широко распахнула её:
– Всё, спектакль окончен. Собирайся.
Кузьма застрял на половине фразы:
– Котик очень… Я не понял, ты меня выгоняешь?
Инга кивнула. В глазах Кузьмы блеснули искры неприкрытой злобы:
– Хорошо. Я уйду. Допью, поем и уйду.
Инга с издёвкой в голосе поддела:
– Проголодался?
Кузьма, не поворачиваясь к ней, прожевывая пирожное, ответил:
– Да, а ты изменилась. У него набралась? Я к тебе с открытой душой, по-человечески, а ты? Сучка. Театральная подстилка, шлюха.
Инга подошла к столу, присела напротив Кузьмы и с ненавистью смотрела, как он дожевывает. Кузьма поднял на неё взгляд, неожиданно схватил нож и воткнул его в стол:
– Что уставилась крыска.
Инга не испугалась, даже не вздрогнула, только чуть прикрыла глаза ресницами. Хладнокровно, расшатала, вынула нож из стола и презрительно, с улыбкой сказала:
– Смотрю, как ты оскорбляешь меня в собственном доме, после изнасилования, угрожаешь расправой. А! Вот и орудие, – она потрогала пальцем лезвие ножа, – я думаю, рецидив  плюс насилие потянут лет на десять. Нужно только оставить ранку.
Инга, распахнула халат на груди и приставила остриё рядом со старым рубцом под грудью:
– Вот здесь будет хорошо?
У Кузьмы от страха округлились глаза и он пролепетал:
– Что ты, что ты! Я даже и не думал. Мне стало обидно, и все! Я ничего такого и не хотел!
Инга презрительно перебила его:
– Не оправдывайся. Что тобой сказано, мной услышано. Видно, не научила тебя  жизнь понимать людей, уважать и любить. Ты только научился  прятать своё истинное лицо. Слушай внимательно, Кузяка. Ты сейчас встанешь, закроешь за собой дверь и навсегда забудешь не только то, что произошло, но и моё имя. И не дай Бог тебе ещё раз мелькнуть в моей жизни, даже тенью.
Кузьма молча встал и, трусовато пятясь, вышел. Инга закрыла дверь на ключ, и её затрясло. Внутренняя дрожь была настолько сильной, что она никак не могла застегнуть халат, пальцы не слушались. Она пошла к зеркалу, увидела своё бледное лицо с трясущимися губами, успела подумать: « Какая я страшная» – и из глаз хлынули не слёзы, а смешанный поток горечи и страха, осквернённой души и тела, неудавшейся любви, тоски, обиды на саму себя и на мужа…
Она сидела на полу, сквозь всхлипы, пытаясь произнести единственное слово, в котором для неё было спасение и очищение:
– Гос… Госпо-ди… Гос-поди…Господи!
          
                Нежданный звонок вывел её из состояния истерики. Она перестала выть, не торопясь встала, подолом вытерла лицо и подошла к двери готовая к любому повороту событий. Замок щелкнул, в проёме открытой двери показалось лицо Ольги. Её было не узнать – волосы взлохмачены, глаза сумасшедшие. Придерживая порванное платье. Ольга, спросила:
– Ты одна? – Инга кивнула, – можно я к тебе? – и,  не дожидаясь ответа, Ольга прошла на кухню. Когда Инга вошла следом, Оля, уставившись взглядом в одну точку, механически  уже доедала пирожное, запивая холодным кофе. Инга присела напротив подруги, вопросительно глядя на неё. Подруга заговорила:
– Опять грабли. В который раз. Ну почему всё так? Господи, сколько можно! Каждый раз надежда рушиться как карточный домик. Я думала Глеб для меня подходящая пара, мужчина  покладистый, непривередливый, добрый,  отмою его, обстираю, будет как игрушка, любить буду и лелеять,  а оказалось такой же кобель как все – только одно и нужно, сунул-вынул и бежать. Я ему естественно отказала, так он от злости платье порвал  и стал обзывать меня коровой и толстой дурой, тут я не выдержала и треснула его кулаком по лысине. Он совсем озверел, я такого про себя наслушалась, что до сих пор в шоке! Оля впервые посмотрела на подругу:
– Ты плакала?
Инга прикусив нижнюю губу, кивнула. Ольгины губы дрогнули, и она заревела белугой.
– Дура я, дура, не надо было слушать мужа и делать аборты каждые полгода, глотать таблетки. Осталась бы  лучше без мужика, зато худенькая  и здоровая, с ребёночком. А теперь кому я нужна такая? Толстая развалина! Мужа след простыл, а ребёнка даст Бог или нет – неизвестно, – и Оля залилась горючими слезами. Инга подошла к подруге обняла её голову и прижала к груди:
– Всё у тебя наладится, встретишь ты своего принца, – а у самой ручьями текли слёзы,– иди, приляг и поспи, утром ещё посмеёмся над…
Оля не дала Инге закончить, подняла зареванное лицо и глядя в глаза подруге, между всхлипами, очень серьёзно сказала:
– Инуся, беременей и  рожай. Хоть каждый год, хоть целый  детский сад, а мы с Ксюхой будем няньками. У нас не получилось стать мамами, ты за нас отомстишь всем этим козлам, – детьми  красивыми и здоровеньким. Инга смеялась сквозь слёзы:
– Хорошо, хорошо, прямо сейчас и начну мстить.
Оля не удержалась и тоже стала смеяться:
– Ладно друг, я пойду и  прилягу, что-то меня кружит немного – Оля тяжело встала и посмеиваясь ушла в комнату.

                Инге что-то послышалось. Она быстро подбежала к окну и распахнула его. Внизу, на середине дороги, стоял Алик махал руками и кричал:
– Инга, я люблю тебя! Люблю! Ты слышишь? Ты моя половинка! Люблю!
Инга опёрлась на край подоконника и крикнула:
– Сумасшедший! Я тоже тебя люблю! Люблю!
Она смотрела в его глаза полные любви и улыбалась. Что-то под её руками хрустнуло и она, раскинув руки как птица, воспарила. Перед ней мгновенно пронеслась вся жизнь, в которой оказалось больше хорошего, значительно больше, чем ей казалось. В последние мгновения в мыслях мелькнул вопрос:
– Как я посмотрю ему в глаза? – а перед глазами черный силуэт машины, высоко подбросивший обмякшее тело мужа…

                Алик открыл глаза, тело застыло в холодном поту, несмотря на одеяла. Укутанный как ребёнок он повёл взглядом. Рядом на кресле, свернувшись калачиком, спит Инга. Он пошевелился, она открыла глаза.
– Уже утро? – спросил он, не слыша собственного голоса.
Она улыбнулась:
– Да.
– Ночью, я видел одну из наших жизней. Мы пережили смерть…
Инга поправила волосы на его лбу:
– Я знаю. Ты кричал и разговаривал.
– Всё перемешалось. Не понятно где граница реального…  Я должен многое сказать тебе…
Инга прикоснулась пальцами к его губам:
– Я всё знаю, – прошептала она, – ты сыграешь Отелло и будешь дышать по взмаху моих ресниц любимый…
В Питерском небе, ниже облаков беременных дождём, царит туман. Белёсое марево, робкой полосой прорезал восход. Начинается новый день.