31-ая

Нью-Йорк

В 1991 году посмотрел фильм «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и наслушался одноименной композиции в исполнении Фрэнка Синатры. Мне так понравилась песня, что я захотел обязательно попасть в Нью-Йорк, хотя ничего для этого не делал. Пошел в аспирантуру в лесотехнический, а не в Массачусетский. Устроился на работу в московский банк, а не в Силиконовую долину, женился на девочке из Питера, а не на афроамериканке из Бостона.
Но все это время я, напевая одноименную песенку, каждый день, каждую минуту, каждую секунду  мечтал попасть в Нью-Йорк. Он мне представлялся громадным и угрюмым, полным небоскребов и соблазнов. По его мостовым бродили поэты, музыканты, скульпторы и гомосексуалисты. Вели философские беседы, пили виски, сочиняли стихи, играли на банджо и гитаре.
В 2009 году из Нью-Йорка вернулся мой друг, кандидат физико-математических наук Володя. Он много рассказывал о мегаполисе, воздевал руки вверх и кричал: «Понимаешь, там шесть миллионов жителей!»
«Господи, в Москве 20», — подумал я, и моя мечта навсегда рассеялась. Я больше никогда не вспоминал Нью-Йорк и не напевал одноименную песенку.

Килька

С Килькой я познакомился на свадьбе. Моя жена привела ее в качестве свидетельницы, хотя в 1996 году свидетелей отменили, и никакого их присутствия при росписи не требовалось. С моей стороны было четыре друга: Каменский, Илюша, Алексис и Валерик.
Пока мы с женой не сводили друг с друга глаз, Килька царила за столом: порхала, пела песни под гитару, жеманно курила сигарету через длиннющий мундштук, закидывала нога на ногу, обнажая белые, утонченные икры в ярких зеленых колготках.
Все мои друзья, выпив на четверых две бутылки коньяка «Ани», в нее влюбились и чуть не передрались за то, кто будет Кильку провожать.
На протяжении следующих пятнадцати лет подвыпившие друзья по очереди звонили к моей жене и требовали выдать телефонный номер Кильки. Наташа честно рылась в своей «Нокиа» и высылала номер по sms. Но, похоже, у каждого их друзей ничего не выходило, потому что звонки повторялись снова и снова.
Вчера, в  час ночи, подшофе позвонил Алексис, но попал не на Наташу, а на меня и попросил телефон Кильки. Мне было жалко будить жену, и я сказал, что номер утерян. Мол, меняли телефон и не сохранили в памяти.
Алексис в замешательстве молчал в трубку, а я шепотом произнес:
— Леша, уже пятнадцать лет прошло, она давно не Килька, а Елена Сергеевна, у нее двое детей, мальчик и девочка, муж-богатырь, а сама она работает завучем в Люблинской школе № 12.
Алексис ничего мне не ответил и только опустил трубку.


Девушка

Одному моему товарищу Гере Издательство выпустило книжку. Он как-то раз едет в метро и видит: его детище читает прекрасная, молодая, цветущая девушка. Гера подошел к девушке и представился, как автор, показал паспорт, а девушка встала и поцеловала его в губы.
Теперь, когда Издательство выпустило и мои опусы, я хожу по метро и смотрю: не читает ли какая-нибудь очаровательная нимфа мои истории. Может она меня поцелует.

Раздача книг

Когда в Издательстве вышла моя книжка, мне выдали пять бесплатных экземпляров, и я роздал их друзьям. Но друзей оказалось так много, что я стал за свой счет покупать книги в Интернет-магазине и отдавать их знакомым. Теперь курьер, когда приносит мне заказ, ржет. На обложке и в накладной покупателя стоит одна и  та же фамилия.

Мания величия

В субботу утром, когда издали книжку, я встал, почистил зубы, побрился, принял душ, поел, сходил на почту и отправил телеграммы родственникам, позвонил на Камчатку одноклассникам, выпил разливного пива у ларька, купил продукты в супермаркете, пришел домой и сел за стол.
— Ну и какие у тебя планы? — спросила жена.
— Написать «Войну и мир», — закатил я глаза.
— Вообще-то я спрашивала про планы на вечер, — засмеялась Наташа.

***

С годами моя жена считает, что у меня что-то было со всеми знакомыми женщинами.

Полный идиот

Сергей меня встретил у касс, но билеты мы не купили, а полезли через забор на платформу. Я чуть не порвал штаны. Спрыгнул на землю и стал их осматривать, но вроде дырки не было.
Мы сели в середину поезда и всю дорогу оглядывались, не идут ли котроллеры. Где-то в районе Родников народ посыпался в проходы и стал выбегать в тамбур. Мы с Сергеем тоже рванули. Стояли толпой и сквозь стекло наблюдали за контролерами, которые вошли и стали проверять билеты, а вагон опустел.
Тут электричка остановилась и все выбежали на платформу, чтобы оббежать котроллеров по улице, ворваться в двери соседнего вагона, который уже проверили контролеры.
Народ бежал плотно, а я упал под ноги, но машинист электропоезда выглянул из окошка и показал мне рукой: мол, вставай-вставай, я тебя подожду. Тут кто-то сердобольный дернул стоп-кран.
— Я щас кому-то дерну, — заорал машинист и закрыл двери, но я успел.
Дальше до Куровской поехали нормально. Контроллеры ушли, и все достали пиво.
В Куровской же пришлось снова лезть через забор, и я опять осматривал свои штаны, но дырок не нашел.
Теперь, когда я покупаю билет на электричку, то чувствую себя полным идиотом.


Собаки

1.
В пять лет я гонял ивовой удочкой вислоухого щенка Амура по двору дедовского дома, выложенного струганными досками. Бедный щенок прятался под баню, под летнюю кухню, под курятник, но я все равно доставал его тщедушное черно-коричневое тельце и больно тыкал острым концом прямо под ребра.
Поэтому когда Амур вырос в мощного, задорного и умного кобеля, то первым делом меня покусал. Я, будучи второклассником, после трехлетнего перерыва снова приехал с Камчатки на летние каникулы.
Амур сразу вида не подал, потому что я был в окружении деда, бабки, мамы и тети. Но вечером, когда я выбежал из дома в туалет, который находился в углу огорода, он выскочил из будки и молча цапнул меня за ляжку так, что проступили свекольные пятнышки крови.
Я истошно закричал, в доме загорелся свет, и вся родня в исподнем высыпала на крыльцо, чтобы меня спасать. Амур получил сапогом в морду и был заперт в сарае, где хранились старые неносибильные вещи, кованая немецкая трофейная детская коляска и мотоцикл Урал, выкрашенный едкой зеленой краской.
С тех пор я боюсь и не люблю собак.

2.
Возле работы, в автомастерских живет три собаки: две суки и пес. Если выйти покурить, то какая-нибудь из сук обязательно вылезет из гаража и деловито облает. Только кобель никогда не брешет. Иногда даже подходит и мокрым носом утыкается в колени курильщиков.
Кормили их в основном автослесари, но иногда приходили и поварихи из столовой, и гастарбайтеры с рынка, изъясняющиеся на южном, бухающем языке, и молоденькие медсестры из ближайшего военного госпиталя по улице Брянской. Я же опасливо обходил собак и, как правило, дымил не в курилке, а за зданием, на лавочке.
Но однажды автомастерские закрылись. Хозяин продал под строительство землю, на которой стоял гараж. Сначала собаки недоуменно тыкались мордами в закрытые ворота, пытаясь пролезть в узкую щель. Потом они тщательно обнюхали асфальт в поисках привычных запахов бензина и автомобильной смазки. Потом они оббежали всю округу  и кобеля даже видели у Киевского вокзала, где он вступил в перепалку с железнодорожной собачьей стаей.
Когда собаки устали, то легли на снег, повернув острые морды к щели. Они то ли спали, то ли дремали и иногда, забыв что охранять уже нечего, задавались тревожным и требовательным лаем, что пугало не только меня, но и сослуживцев.
Через две недели в ворота пролез желтый, ощерившийся экскаватор. Своим ковшом, под ор и мат рабочих в оранжевых спецовках, он оставил от гаража загаженный пустырь, мусор с которого на Люберецкую свалку вывезли узкоглазые и нагловатые Камазы.
Утром после погрома собаки вошли в распахнутые ворота и ничего не узнали: не было синего, обшарпанного гаража, не свербил водой рукомойник, не гудела, как обычно, простуженная вентиляция. Даже улетели юркие и настырные воробьи.
Кобель постоял пару минут в проеме, поводил головой из стороны в сторону, развернулся и поплелся в сторону Кутузовского проспекта. За ним, опустив морды к асфальту, потрусили суки.

Не понимаю

Никогда не был в Венеции, но люблю залезть в Интернет и рассматривать ее фотографии. Смотрю и думаю, что Бродский в ней нашел.


31-ая

В этот день в метро было много милиции. Сразу на платформе стоял наряд в серо-голубой форме, у ног лежала черно-рыжая собака в кожаном наморднике, вальяжная, сытая и добродушная, и было непонятно, как она схватит нарушителя или набросится на террориста.
За собакой, вдоль станции, опираясь на мраморные стены и мраморные колонны, теснились по двое и по трое молодые, безусые курсанты милицейских училищ. От матерого мента их отличала детская растерянность при виде пассажирских толп, ломящихся на выход. Иногда они вскидывали вверх головы или что-то говорили друг другу. Но лица ничего в этот момент кроме грусти не выражали, словно слова жили отдельно, ничего не значили и ничего не меняли.
Когда Саша вышел из метро, то попал в плотный, тягучий поток. Люди шли, прижавшись телом к телу, и подталкивали друг друга локтями. Понять, отчего это происходит было невозможно, только откуда-то из центра площади Маяковского раздавался протяжный гул и иногда доносилось: «Тридцать первая».
Саша остановился и повернул голову в сторону памятника, но кто-то сзади зашикал и выдавил: «Чё встал?» Потом толпу неожиданно развернуло, его вынесло в сторону, к самой обочине. Саша уперся грудью в железные барьеры, а голова его торчала между двумя омоновцами с щитами и в касках. Он попытался вернуться в фарватер, но сзади так нажимали, что не удавалось даже как следует пошевелить руками.
Посреди площади стояла сцена, на которой громоздились люди. Их лица были узнаваемы лишь слегка, как будто когда-то в прошлой жизни все они что-то значили для Саши, а сейчас прошло столько лет, что все стерлось. Память, ненадежный конвоир, выплевывала какие-то мелкие детали. Все эти люди когда-то, лет десять-пятнадцать назад,  были обличены властью, или отягощены славой или мелькали в телевизоре. Хотя это неправда. Были и совсем незнакомые молодые люди. Их даже было большинство, и вели они себя раскованно и убежденно, как ведут себя любые молодые люди.
Они – юноши и девушки числом в пятьсот человек — окружали сцену. Попадались пенсионеры. Именно молодежь и пенсионеры составляли нестройную малочисленную толпу. Над ними вились знамена «Левый фронт» и красные полотнища с изображением серпа и молота.
В оцеплении стояло тысячи четыре милиционеров и омоновцев. Где-то сбоку, торцом, стыдливо и нелепо красовались пустые пазики. Около передних колес крайнего автобуса  высился седой подполковник и монотонно и устало вещал в громкоговоритель: «Граждане, ваш митинг несанкционированный, вы все будете привлечены к административной ответственности!»
— Сволочи.
— Кто сволочи? — машинально переспросил Саша и повернул голову в сторону говорившего.
Маленькая, фигурная, крашеная блондинка в джинсовом костюме, похожая на цирковую обезьянку, каким-то непостижимым образом курила в толчее и выпускала дым аккуратно между омоновцами. Те радостно и смущенно ловили дым носами. Похоже, им в оцеплении курить было запрещено.
— Все сволочи, — ответила она, — одним дома не сидится, а вторые все проходы закрыли.
А на сцене  выступала совсем уж старушка, сгорбленная и седая, со стрижкой каре. За микрофоном ее не было видно, но звук разносился на всю площадь:
— Соблюдайте свою конституцию.
Старушка закашлялась, а в воздух взмыли плакаты с цифрой 31.
Но, оказывается, в толпе были какие-то пришлые демонстранты. Они без осмотра прошли через металлоискатели, стоявшие в левом углу площади, ходили и рвали плакаты, кое-где возникали потасовки, а милиция никак не реагировала.
От увиденного у Саши захватило дух. Это было смешнее, чем «Камеди клаб». Он даже забыл, что прижат к барьеру и что спешил в книжный. Саша наклонился поближе к происходящему, насколько позволяли омоновцы, и, косясь на блондинку, полез в верхний карман рубашки за сигаретами.
А в это время к стычкам бежала пресса. Коренастые, мускулистые операторы юрко лавировали среди толпы и снимали самые выдающиеся моменты. Блюстители порядка закрывали рукой камеры, но те вырывали их из лап омоновцев и направляли в гущу событий. В конце концов, милиция и ОМОН решили зачищать собрание. Выборочно выискивали жертву в толпе, брали ее за руки и ноги, волокли по асфальту к автобусам. Первых выдергивали, как правило, лидеров, а потом хватали буйных.
— Нам нужна другая милиция, — вдруг кто-то закричал в толпе, а на другом конце площади раздалось:
— Милиция должна быть с народом.
Соседка оказалась Леной. Она стояла рядом и громко комментировала события, указывая на того или иного персонажа пальцем.
— Смотри, голова бьется по брусчатке.
— Не, ну так можно и  морду разбить.
— Гляди, старушенция зонтиком дерется.
Лидеры, предчувствуя скорый исход, сами пошли  к милиционерам и стали раздавать конституции. Маленькие сине-красные брошюрки они почти насильно всовывали в огромные лапы подмосковных мужиков, но большинство отнекивалось. Хотя нашлись и такие, которые взяли литературу и даже рассматривали ее, листали прилюдно на глазах у высших чинов, искали 31 статью.
Через какое время на площади тут и там валялись конституции, раскрыв свои страницы, как сине-красные, тропические птицы. По ним уже ходил ОМОН, а одна, влекомая ветерком, подползла к ногам Саши.
Лена угомонилась, к тому же у нее закончились сигареты. Народ рассосался, и она пошла к ближайшему табачном у ларьку. Саша наклонился к асфальту, не сразу, а только со второй попытки поднял брошюру, аккуратно свернул её и положил во внутренний карман пиджака.