Списать за счёт министерства

     Капитан Буркин, отслуживший около десяти лет в частях ПВО на дальневосточных рубежах, долго добивался перевода к своим больным родителям в Краснодарский Край. Его не хотели отпускать под различными причинами, мурыжили, одним словом. В отличие от многих  сослуживцев, он не стал связывать себя семейными узами, холостяковал, но к службе относился уважительно, видно, поэтому и не отпускали на Запад. Но всёже осенью 1967 года он получил новое назначение, согласно которому его направляли  для дальнейшего прохождения службы в комендатуру железнодорожного вокзала Ростова-на Дону на должность заместителя коменданта военных сообщений. Офицеры-однополчане по-белому завидовали и были рады за капитана, потому как мужик он был хороший и ни разу за всю свою службу никому подлянок не подкидывал и дорогу не перебегал. Крупный южный город, тёплое местечко,  равнозначная должность, что ещё надо для нормальной службы и старики теперь под боком. Женись, разводи детишек, живи и радуйся.
     Больше недели добирался Буркин до пункта своего назначения. Прямого сообщения не было и билетов на самолёт тоже не оказалось. Пришлось заделаться транзитным пассажиром. Ему осточертел и надоел уже этот стук колёс, пересадки с поезда на поезд, долгие ожидания на вокзалах.  Но наконец утром объявили, что его состав подъезжает к Ростову-на Дону. Капитан наскоро и почти что насухо побрился, чуть не порезавшись при этом, и, почистив остатками засохшего гуталина сапоги, собрал свои нехитрые пожитки и подготовился к выходу на перрон. Город встречал его осенним теплом и, как показалось ему, с улыбкой.
     В приподнятом настроении Буркин  вышел из вагона и направился искать комендатуру. Заметив на одной из дверей вокзала табличку «Военный комендант», капитан подошёл к ней и слегка приоткрыл её. В щель он заметил, что за столом сидел средних лет низкого роста, круглый, как колобок майор, и что-то писал.  Наверное это и есть комендант, - подумал капитан и, стукнув три раза по двери, смело вошёл в кабинет.  Отрапортовав коменданту о своём назначении, Буркин представил ему личные документы.    
- Где остановились? - недовольным тоном спросил комендант, просматривая предписание, удостоверение личности и бросая на высокого капитана исподлобья снизу вверх искромётные взгляды.
- Нигде..., товарищ майор, только с поезда и сразу к Вам.
- Оно и видно, - укоризненно произнёс комендант и, не стесняясь в выражениях, добавил, - вид у Вас затрапезный, как у пугала огородного, таких обычно мы задерживаем и направляем в городскую комендатуру. Если документы в порядке, то на строевом плацу им объясняют, что такое внешний вид и строевая подтянутость офицера.
- А чем мой вид Вам не нравится? - вызывающе спросил Буркин.
- Ничем..., обмундирование Ваше помято, изношено, сапоги не чищены, требуют ремонта, каблуки и подошвы сношены, погоны потёрты, орденские планки носите неправильно, не бриты.... Я думаю, этого достаточно..., - спокойно парировал комендант.
- Я с дороги..., в поезде не было воды и утюгов тоже, а ехал я 8 суток на перекладных, на вокзалах тоже с удобствами было неважно. 
- Много говорите..., учтите, товарищ Буркин, Вы мой заместитель, при наличии всех Ваших прошлых боевых заслуг с сегодняшнего дня только образцовый внешний вид, исполнительность  и высокая личная дисциплинированность будут определять и весь Ваш дальнейший рост по службе. А теперь зайдите к своим будущим подчинённым, представьтесь сами, у меня срочные дела... Они Вам подскажут, где снять комнату и как обмундироваться и починить обувь. А теперь ступайте и приведите себя в порядок. Даю сроку Вам на это три дня... и сразу к делу! -  отрубил комендант и уткнулся в служебные документы на столе, давая понять, что капитан его больше не интересует.
- Есть! - ответил Буркин и, повернувшись как положено кругом, вышел из кабинета майора.   
     Настроение от встречи с комендантом сразу испортилось. Майор ему явно не понравился. Лащёный индюк, чинодрал, - рассуждал Буркин, - весь блестит, от сапог до лысины, важности на десятерых, насиделся тут в тылах, отрастил задницу, теперь поучает. В то же время он понимал, что майор по-своему прав, видок у него действительно не того... И оправдываться меньше надо, распустился совсем, капитан, умничать стал... Ну что ж, зайдём-ка к своим коллегам, что они мне скажут, чем помогут, чему научат окопного офицера.   

               
     В просторном кабинете сидели два младших офицера и старшина. Буркин представился и поздоровался с каждым из них. Он отметил у всех лоск внешнего вида, опрятность и подогнанность обмундирования. Особенно понравились ему сапоги, которые явно отличались от выдаваемых на складах. Ага, - понял капитан, - они же у всех пошиты,- и позавидовал про себя, - окопались тут в тылу, салаги..., бобруете, лосьонами попахиваете, маникюры разводите... Но ему было всёже как-то неловко перед этими сопляками, не познавшими окопной жизни. Оправдываясь за свой небрежный вид, и что он только с дороги, капитан напрямую спросил:
- А что, ребятки, не поможете мне с устройством и получением обмундирования?
- Поможем, товарищ капитан, - ответил сразу молодой  вышколенный лейтенант и, доставая какой-то бланк из ящика стола, попросил заполнить его и пояснил, что это рапорт на место в общежитии, где комнаты на двоих офицеров.
- Понял, сейчас я его непременно заполню, а дальше что?
- Дальше, я подпишу Ваш рапорт у коменданта и отвезу его вот по этому адресу, запишите его, комендант уже дал мне это распоряжение.
- Так, с жильём всё понятно, - повеселел Буркин и мысленно поругал себя за несправедливое отношение к коменданту, - а как быть с обмундированием?
- Надо срочно идти на гарнизонный вещевой склад, сегодня как раз он работает..., он здесь поблизости и я Вас провожу туда, - подсказал старшина и попросил показать вещевой аттестат.
- Если Вам положены сапоги, то лучше брать кроем, мы так все делаем и потом заказываем  шитьё у одного сапожника, -  вмешался третий сотрудник старший лейтенант и показал при этом, как на нём смотрятся недавно сшитые сапоги.
- Отличная работа..., а как мне найти его? - спросил Буркин.
- Найти проще простого. Как получите крой, идёте с ним прямо на проспект к памятнику маршала Будённого и переходите сразу на правую сторону от центра на первую улицу или в переулок и спросите у любого аборигена сапожника Матвеича. Фамилию знать необязательно, а зовут его Иваном Матвеевичем, или просто Матвеичем. Каждый там знает его, всякий пацан почтёт за честь проводить  к нему в мастерскую любого, тем более военного, или указать как пройти.
- А что он за мужик-то..., как в смысле оплаты, какие сроки?
- Мужик он что надо и мастер отменный, но... со странностями.
- А что за странности?
- Понимаете, их у него две. Первая — человек он очень даже пьющий... Для его профессии это вроде не удивительно.... Иногда напивается, как говорится, в стельку..., в общем, как самый обыкновенный сапожник, ну это нормально, но, что многим заказчикам не нравится, так это его запои. Пока всё заработанное не пропьёт, не просыхает. И главное тут, встрять вовремя, обычно в тот момент, как только деньги у него кончатся. Потом он, смотришь, опять стучит своим молоточком или шьёт обувь с песнями. Клиентуру это почти не отпугивает, потому что лучше его сапоги всё равно никто ни шьёт и берёт он недорого, да и сроки терпимые, а если будет в настроении и не в запое, то и за день сшить сможет.
- Ну, а вторая особенность?
- А вторая..., иногда он авторитетно всем представляется коноводом самого Будённого, у которого якобы служил в гражданскую войну. Мы в это верим мало, так посмеиваемся про себя, ну и что, мол, подумаешь. Кто ты, а кто Семён Михайлович. Ты сапожник-пьяница, а он - Маршал аж всего Советского Союза. Если б он действительно знал тебя, неужто он тебя заслуженного ветерана, своего коновода и боевого друга забыть бы мог. Да ты бы сейчас в Кремле был самым первым сапожником... Короче, Вы ему поддакивайте, кивайте в такт его словам, он это любит и сапоги Вам за это справит быстрее.  А если будете его подкалывать, усмехаться, шутить, он начнёт на себе старенькую гимнастёрку рвать, грамоты показывать, перед Вашим носом какими-то пожелтевшими бумагами вертеть, а кончится это всё тем, что бросит он Ваш крой прямо Вам в лицо.
- Псих, ваш коновод!
- Нет не псих, горяч - да, как любой вояка..., но мужик он в общем-то не злой... И вот ещё что, товарищ капитан, никаких задатков и авансов ему не давайте, как бы он не просил. Пусть в грудь себя бьёт, умоляет, мамой клянётся, на колени встаёт..., не давайте, иначе...
- Что иначе?
- А то..., пропьёт он все Ваши задатки и сапоги в срок не  сошьёт.
- Ну, спасибо, что предупредили.
- Шейтесь на здоровье, товарищ капитан!
      
               
     Отыскать Матвеича особого труда не составило. Действительно помогла его известность. В бодром состоянии духа Буркин незаметно вошёл в небольшую обувную мастерскую. В полутёмной комнатушке среди нелепых столов и разнообразных приспособлений на них, а также разбросанной везде обуви и всякого хлама он едва заметил в дальнем углу возле верстака с настольной лампой пожилого мужчину. Тот ловко орудовал молотком, вбивая им мастерски гвозди в каблук находящегося на лапе ботинка. Несмотря на возраст, в руках его чувствовались твёрдость и настоящая мужская сила. Залихвацки закрученные усы с рыжеватым отливом говорили о том, что этот мужчина ещё не равнодушен к женскому полу. Буркин подошёл ближе к сапожнику, поздоровывался с ним и вежливо спросил:
- Вы, Иван Матвеевич?
- Да, это я, товарищ капитан, - ответил сапожник и прислонил лапу с ботинком к столу, а молоток положил на верстак.
- Мне Вас порекомендовали как мастера пошива обуви..., мне бы хотелось пошить у Вас сапоги, крой у меня с собой.
- Кто Вам обо мне сказал?
- Мои товарищи из комендатуры.
- А-а, тогда Вы попали по адресу, товарищ капитан! Да Вы проходите, присаживайтесь, -  радостно произнёс сапожник и пододвинул Буркину табурет.
- Спасибо. Мне бы хотелось обговорить цену и сроки.
- Да погодите Вы, разве так поступают…, я к таким наскокам не привык, хотя и сам тоже когда-то военным был..., расскажите вначале о себе, раньше я Вас что-то у себя не примечал.
- Ну, хорошо. Я здесь совсем недавно, служил на Дальнем Востоке, теперь вот буду здесь в комендатуре..., поизносился малость, хотелось бы сшить хорошие сапоги и поскорее.
- Ну вот, теперь мне всё ясно, товарищ капитан, всё сделаем в лучшем виде. Я ведь тоже был военным, в гражданскую ещё, в Первой конной..., у самого Семёна Михайловича в коноводах служил, слыхали про Первую конную-то?
- Не только слышал, но и читал, Иван Матвеевич.
- Во-во, вот Вы читали, это хорошо, а я всё это пережил...и не в одном бою. Бывало скажет мне Семён Михайлович, ну что Иван, как дела? Нормально, говорю, воюем, товарищ командарм, а он улыбается...А мне-то на душе сразу светло делается от такого обращения и хочется сделать для него ну всё, даже самое невозможное.
- Прекрасно, Иван Матвеевич! - поддакнул Буркин.
- Во-во, а то как же. Ему за всю армию думать надо, а он ещё и для таких, простых коноводов, как я всегда время находил и заботу проявлял. И награждал меня и сколько одних только благодарностей объявил, не сосчитать. Как-то помню убило под ним гнедка, а он запечалился надолго. Подвожу я к нему нового  коня и говорю, мол, Вы бы побереглись Семён Михайлович, а он смотрит на меня как то отрешённо..., печально что ли, видать по гнедку своему горюет. Да-а, война, ба-ра-т, всех жалко … и животину тоже.
- Иван Матвеевич, Вам только позавидовать можно, с таким легендарным человеком воевали.
- Да ладно, чего уж там, давайте небольшой задаток и по рукам.
         И вот тут-то наступила неловкая пауза. Буркин вспомнил о задатке, который давать не следует, что об этом его специально предупреждали и, немного помедлив с ответом, заявил:
- Иван Матвеевич, давайте поступим по-другому, деньги за работу я отдам Вам тогда, когда я получу уже готовые сапоги и даже не скуплюсь на премиальные за качество и срочность, а сейчас, извините, денег дать не могу.
- Ты что, капитан, мне не веришь, бывшему бойцу Первой конной армии?
- Верю, и прежде всего, в Ваше мастерство, а задаток не дам.
- Нет, товарищ капитан, я не ожидал от Вас такого поворота, Вы всё-таки не верите мне, может думаете, что я Ваш задаток профукую, а сапоги не сошью, так?
- Верю, не верю — это разговоры для младенцев, а мы люди взрослые.
- Да ты пойми, я же совсем немного прошу, всего 5% от всей стоимости, но за это обещаю, что готовые сапоги будут ждать тебя завтра к вечеру, мамой клянусь.
     Слова «мамой клянусь» прозвучали как выстрел. Это о них предупреждал старший лейтенант, что если он так скажет, то тем более задатка не давать ни в коем случае. Однако желание получить готовый товар уже к вечеру следующего дня оказалось сильнее и Буркин неуверенно спросил Матвеича:
- А десяти рублей хватит?
- Хватит, товарищ капитан.
- Значит, я должен буду Вам отдать завтра вечером оставшиеся 50 рублей и забрать свои сапоги, так?
- Точно так, товарищ капитан!
- Ну что ж, тогда вот Вам, Иван Матвеевич, 10 рублей и до завтрашнего вечера.
- До завтра, дорогой! - произнёс радостно Матвеевич, взяв задаток, и проводил Буркина на улицу.

               
       Вечером следующего дня Буркин застал Матвеича в полнейшей депрессии, при этом от него изрядно попахивало какой-то борматухой, отталкивающей даже собак. На вопрос «готовы ли сапоги», тот ответил не жмурясь, что очень устал, было много срочных заказов «от начальства», из-за этого не успел выполнить всю работу целиком и сшил пока только один сапог. Другой сапог будет готов завтра к вечеру. У Буркина зародилось сомнение в сказанном и он спросил Матвеича:
- А можно посмотреть на этот мой сапог?
- Э-э, нет, дорогой мой, а вдруг ты сглазишь из-за него оставшуюся мою работу..., мы сапожники — люди очень суеверные и никогда не показываем заказчикам недоделанной работы.
- Мне кажется, что завтра повторится сегодняшняя история, -  произнёс Буркин, с укоризной посмотрев на сапожника.
- Нет, дорогой капитан, не повторится, обещаю точно... приходи, я все, какие были  заказы на завтра отменил... и только ради тебя.
- Ну, хорошо, я приду завтра!
- Да..., ты дай мне в счёт работы ещё 10 рублей, а то дома совсем жрать нечего..., голова кружится. Будешь должен 40 рублей.
         Буркин нехотя достал Бумажник, отсчитал 10 рублей и вручив их сапожнику, быстро вышел из мастерской, громко хлопнув дверью на прощанье. Но вечером следующего дня ситуация с сапогами стала вообще неопределённой.  Вместо обещанных сапог капитан увидел на входной двери болтающуюся на одном гвозде помятую записку с одним лишь словом «заболел». На следующий день дверь также была закрыта..., а от записки остался всего лишь маленький обрывочек бумаги. Видимо кто-то сорвал её, может быть даже в злобе. Капитан тоже не на шутку разозлился и стал долбить в дверь своими огромными кулаками. На стук из соседнего подъезда вышла недовольная женщина с папироской во рту и закричала на капитана:
- Ты чего это, военный, долбишь в дверь словно дятел..., разве не понятно, что там никого нет...
- А где он может быть?
- Я бы сказала где, да воспитание не позволяет..., запил он.
- А Вы не знаете всё же, как его найти?
- Дай-ка огоньку,  а то, видишь, папироска погасла!
- Извините, не курю я.
- И не пьёшь?
- Ну почему же, всё зависит от обстановки...
- Тогда, может зайдёшь на рюмочку..., я дома одна и всё об этом коноводе обскажу.
- Нет, не могу, я на службе.
- А-а, на службе, ну тогда адью... ищите его у дружков-собутыльников, а здесь он появится не раньше недели..., я же сказала..., в запое он, а в дверь так громко больше не стучите, здесь люди живут, а не дятлы!- отрезала на прощанье женщина и скрылась в подъезде.   
        Буркин, не солоно хлебавши, усталым и подавленным поплёлся на вокзал в свой кабинет. Погода соответствовала настроению капитана. По лицу его неприятно хлестал холодный осенний дождь, а старые разбитые сапоги начинали хлюпать. Всё было отвратно.
        Через неделю он снова пошёл к сапожнику. Надежды получить у него свои новые сапоги не было никакой, но уж очень хотелось посмотреть в глаза этому герою Первой конной и устроить ему приличный разгон.  На этот раз  Буркину удалось всёже застать сапожника в мастерской. Матвеич, как ни в чём ни бывало, сидел возле того же верстака и постукивал молоточком.   
- Я пришёл за своими сапогами..., надеюсь они сшиты!? - гаркнул  с  порога Буркин.
        Сапожник медленно приподнял и повернул голову в сторону капитана. Его взгляд, выражаемый полнейшее равнодушие к вошедшему, и молчание говорило о том, что они будто бы и не знакомы вовсе..., то есть, видятся впервые. Неловкую паузу нарушил всё тот же вопрос капитана, интонация которого превратила этот вопрос в команду. Матвеич резко встал со стула и, отбросив с грохотом инструменты, нацепил на голову видавшую виды военную фуражку, подошёл к Буркину и выпалил:
- Пошли!
- Куда?
- Иди за мной, узнаешь!
        Слова сапожника, сказанные каким-то таинственно-магическим тоном, гипнотически подействовали на капитана, который, беспрекословно повинуясь им, последовал за Матвеичем. Коновод, как одержимый боец Первой конной шёл по кривым тротуарным дорожкам словно в атаку, совершая перед невидимым противником только ему понятный манёвр, петляя и часто меняя направления движения. Капитан еле поспевал за ним. Мелькали подъезды и окна, дома, деревья и кустарники, маленькие переулочки и казалось этой бешенной ходьбе не будет и конца. Но наконец они оба вышли на проспект прямо к памятнику Будённому.
         Коновод подошёл ближе к постаменту и глаза его яростно загорелись, а лицо стало серьёзным и суровым. Капитан, ничего не понимая, но продолжая оставаться во власти ауры Матвеича, тоже подошёл поближе и встал с ним рядом, только чуть левее и немного сзади. Коновод неожиданно и крепко схватил в свою левую руку правую ладонь капитана. Буркин вздрогнул и тут же  очнулся. Он сразу заметил, как вокруг памятника стали как-то быстро собираться люди. Уж что-что, а толпы ратозеев, если есть что-то или на что посмотреть, образуются у нас в один момент.  Буркину стало ясно, что это они, нелепо стоящие перед бюстом полководца и взявшиеся за руки старик-ветеран в выцветшей гимнастёрке и стройный высокий капитан вызывают интерес у окружающих, а не памятник. Очевидно, со стороны, эти двое представляли собой сцену, в которой пожилой будёновец приводит своего взрослого сына, уже ставшего офицером, к присяге либо к какому-то клятвенному обещанию полководцу.  Люди, как заворожённые наблюдали импровизированный немой спектакль и с нетерпением жаждали развязки представления.  Понимая своё дурацкое положение, капитан попытался вырвать свою ладонь из руки Матвеича и как можно быстрее смыться с этого места. Но не тут-то было. Мозолистая сильная рука сапожника, натренерованная постоянной работой с грубой кожей, крепко до боли сдавливала ладонь капитана.
        Приняв положение «смирно», коновод приложил правую свою пятерню к фуражке, отдавая воинскую честь памятнику, и громко так, чтобы все вокруг слышали его слова, торжественно отрапортовал:
- Товарищ Маршал Советского Союза! Докладывает верный Вам коновод Первой конармии Иван.  Получил от капитана крой на сапоги и деньги в размере двадцати рублей на их шитьё и всё пропил. Виноват! Готов понести любое наказание или искупить свою вину кровью...,  но не знаю вот, как быть с кроем и деньгами товарища капитана?
        Памятник, как и положено памятнику, безмолствовал. Но толпа молчать не желала. Она буквально взорвалась от хохота. Матвеич, чувствуя, что капитан вот-вот вырвет свою руку, сделал вид, будто получил ответ полководца и в скором темпе озвучил его:
- Ага, понял..., значит списать за счёт Министерства обороны!... Слышал? - обратился Матвеич к капитану, отпуская его побелевшую руку.
- Да пошёл ты!... - прорычал капитан и под оглушительный смех толпы рванулся от памятника прочь и быстро зашагал по проспекту в сторону центра.
         
               

        Буркин был в бешенстве от проделанной над ним шутки. Он никогда ещё себя не чувствовал таким одураченным... и не помнил, что бы так от стыда горели его лицо и уши. Всего лишь несколько минут назад он готов был устроить приличную выволочку сапожнику, но не смог сделать этого потому, что перед ним был жалкий пожилой человек. И вот этот ничтожный человечек сумел преобразиться в настоящего лицедея-прохиндея, обожаемого публикой, и ловко выкрутиться из самого щекотливого положения. Да, этот шельмец и пройдоха выбрал, пожалуй, из всех способов своей защиты единственный и невероятный, мастерски превратив его, капитана Буркина, без вины виноватого в самого настоящего козла отпущения собственных же грехов. Теперь по городу  наверняка поползут слухи, которые непременно дойдут и до его сослуживцев. Они и так уже наверняка посмеиваются над ним, периодически спрашивая «как там дела у Вас с сапогами».  «Простота хуже воровства»  - вот она классика, вот она  истина..., знать знал, а ум потерял, - подумал Буркин и разразился диким хохотом так, что прохожие на тротуаре стали шарахаться от сбрендившего капитана. Но постепенно, с окончанием истерики как-то незаметно стали проходить злость и ненависть к Матвеичу. А ещё немного позже к капитану пришло неистовое желание  напиться и забыть всю эту историю раз и навсегда. Хорошо, что в крупном городе ресторан или кафе чуть ли не на каждом углу. И он так и сделал. Когда Буркин, прилично захмелевший, попросил счёт, в квитанции оказалась цифра, близкая к сорока рублям. Мистика. По сути это были деньги, которые предназначались Матвеичу в окончательную уплату за сапоги. И получилось так, что он их все пропил. А может не рассчитываться и сказать официанту, чтобы списали за счёт Министерства обороны, - подумал капитан, вновь громко рассмеявшись, и посмотрел весело на юношу, стоявшего перед ним с подносом. Официант удивился внезапному и громкому смеху капитана и стал как-то поёживаться, недоумённо вращая головой. Нет, ты не похож на артиста, у тебя абсолютно нет никакого таланта, способностей, а главное... ума и куража, -  сказал про себя Буркин и положил на поднос сороковник.

               
      Прошла неделя. Так получилось, что комендант попросил капитана поздним вечером проследить за прохождением одного важного воинского эшелона и Буркин решил остаться у себя в кабинете и заодно поработать с документами в спокойной обстановке до утра. Ночью кто-то тихо постучал в дверь. Капитан подошёл к двери и открыл её. На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял  Матвеич с вещмешком.
- Это я, товарищ капитан, извините коли сможете, -  тихо сказал он, - сапоги вот... принёс, значит..., мерьте... если впору..., - и стал развязывать вещмешок.
      Буркин буквально силой втащил в свой кабинет Матвеича, вырвал у него вещмешок и вытряхнул его. Удивительно..., но на пол выпали новенькие, блестящие и ещё пахнувшие свежей кожей сапоги. Скрывая свой восторг, он снял старые сапоги и умело натянул на ноги новые. Сшитые сапоги оказались по ноге в самый раз и смотрелись, ну просто, обалденно.
- Сколько я Вам должен!? - спросил строгим тоном Буркин.
- Двадцать пять рублей.
- А что так мало, должно быть сорок, не так ли?...
- Так-то оно так, но пятнадцать рублей я списал с Вас за счёт как бы министерства...
- Что-о-о... Опять министерства!?
- Ну-у это вроде неустойки..., товарищ капитан, но за мой счёт, короче... наказал я себя за свои же выкрутасы...
- Понятно...,- успокоился Буркин, - но у меня на руках всего лишь пятнадцать рублей.
- Ладно, остальные донесёшь, когда появятся, а сапоги твои старые давай-ка я заберу с собой..., на ремонт..., подмётки совсем прохудились..., нужны новые и косяки поставлю, а завтра вечером их заберёшь.
- Как завтра вечером? Опять завтра вечером!? А не свистишь!? - присвистнул негромко Буркин, искривив губы, и впервые улыбнулся, весело подмигнув Матвеичу.

                Москва,  21.03.11,
                Фото памятника С.М. Будённому
                в Ростове-на Дону из интернета