Сумасшествие

Ковалева и Серегин вошли в просторную комнату с кафельным полом, белыми стенами и желтоватыми лампами на потолке. Иван Серегин уже три года проходил лечение в психиатрической лечебнице города N, где еще совсем молодая Екатерина Ковалева занимала должность главврача. Иван Серегин, 27-и лет от роду, до того, как попал в психушку, работал на N-ском металлопрокатном заводе программистом и считался очень перспективным сотрудником. Проживал он в благополучном,  низкокриминальном районе города в комнате, которую снимал у двух симпатичных сестер-бабулек. Ни сослуживцы, ни бабульки не могли даже предположить возможную причину его душевного недуга.

В комнате с белыми стенами Ковалеву и Серегина встретил высокий моложавый мужчина с трехдневной щетиной и живописным шрамом на брови. Это был доктор Буле – восходящее светило французской психиатрии. Он окинул взглядом вошедших, безошибочно определил, кто из них шизофреник, и поздоровался с доктором Ковалевой по-французски: «Бонжур, мадмуазель Ковалева!» (Он с трудом выговорил фамилию и сделал ударение на последнем слоге). Ковалева ответила: «Банжур!» На этом ее познания во французском исчерпали себя и она с обольстительной улыбкой предложила вести дальнейшую беседу на немецком.

На письменном столе в центре комнаты, стоял компьютер. Монитор излучал голубоватый свет. А вокруг в полном беспорядке стояли и лежали на полу, подоконнике и  полках, висели на стенах самые разнообразные предметы: чашки, коробки, компакт-диски, носки, игрушки, монеты, презервативы, слесарные и столярные инструменты, фломастеры, гуашь, цветная бумага, и многое другое. Кроме того в углу стояла особняком зеленая канистра с наклейкой «Warning! Extremely flammable!»

Буле и Ковалева уселись в кожаные кресла и стали беседовать по-немецки, обсуждать историю болезни пациента и сетовать на то, что Мишин опаздывает. Из открытого окна доносилось пение французских птиц, ветер заграницы кружил голову, и Ковалева уже начала жалеть о том, что пришла на встречу в брюках, ведь в мини-юбке она была бы гораздо привлекательней. Ее соблазняла перспектива завязать отношения с иностранцем, а так, как девушкой она была неглупой, то уж точно нашла бы способ сохранить и укрепить эти отношения, привязать к себе симпатичного доктора Буле и навсегда уехать из засраного N в предместье Парижа, выйти замуж за перспективного психиатра и т.д. и т.п.

Тем временем Серегин, познания которого в немецком исчерпались еще на слове «бонжур», осмотрел комнату и направился к компьютеру. В глазах его заблестел дьявольский огонь. Его не волновал волнующий воздух Франции, до его воспаленного мозга не доносилось чарующее пение птиц, он вообще толком не понимал, где находится, возможно, он думал, что все еще пребывает в N-ской лечебнице. Единственное, что его заботило… Да Бог его знает, что его там заботило. По этому поводу даже врачи не могли сделать хоть немного обоснованных предположений, поскольку до сегодняшнего дня он вообще никак не реагировал на действительность. В общем, решили, что случай сложный и запутанный, больной никак не поддавался лечению, а только с каждым днем все более замыкался в своих эфемерных мирах. Одолевший его недуг быстренько оформили, как производственную травму, и N-скому металлопрокатному заводу пришлось оплатить лечение вместе с поездкой во Францию, которая, откровенно говоря, нужна была не столько Серегину, сколько Ковалевой. Французские коллеги приняли Ковалеву на должном уровне, а Серегина – с осторожной учтивостью и до неприличия чрезмерным сочувствием. Впрочем, он-то как раз этого и не заметил. Работать совместно с Ковалевой было поручено Буле, который, хотя сначала и относился к этому делу без особого энтузиазма, теперь явно стал его проявлять. Излишне упоминать, что Серегин был едва ли не последней причиной его оживления.

Ну, пока суть да дело, шизофреник уже пристроился на крутящемся стуле за компьютером, долбанул кулаком по огоньку на сетевом фильтре, отчего питание компьютера, естественно, отключилось, затем больной вперил взгляд в черный квадрат монитора, с остервенением вцепился в мышь и стал яростно долбить по клавишам, видимо, усматривая в своих действиях какой-то смысл.

Буле уже откровенно заигрывал с Ковалевой, то и дело слышался ее заливистый смех, но она все еще не выпускала из рук папку с историей болезни и даже время от времени предпринимала вялые попытки ее открыть, но Буле был начеку. И вот когда уже почти совсем… в общем, в самый неподходящий момент, в дверь постучал, а затем и вошел, Мишин.

Петр Мишин был высоким и стройным молодым человеком, изящно курящим дорогую сигариллу. Кроме того он имел крупную долю акций N-ского банка «Прометей», а по совместительству оказался единственным родственником Серегина. Мишин был также приглашен во Францию (за счет N-нского металлопрокатного), честно говоря, неизвестно для чего. И уж совсем непонятно, почему он принял приглашение и приехал. Он поздоровался с докторами, предложил дорогие сигариллы (Буле отказался, Ковалева не устояла), внимательно посмотрел на Серегина, окликнул его пару раз, на что тот ответил: «Да это все потом…» Мишин, не особенно огорчившись, подсел к Ковалевой и Буле и принял активное участие в их разговоре.

И вот через каких-то полчаса молодая главврач уже серьезно сомневалась, а не поехать ли ей обратно в N, вместо парижского предместья. На нее обрушился поток комплиментов, приглашений на вечер, соблазнительных предложений, от которых кружилась голова, оба уха были напряжены до предела: в одно Буле на ломаном немецком настойчиво упрашивал о чем-то, в другое Мишин шептал что-то на русском (то есть бессовестно пользовался знанием этого языка, как явным преимуществом над конкурентом). В общем, вечер обещал быть интересным, насыщенным, познавательным, и рано или поздно должен был превратиться в оргию. Наконец, когда все уже окончательно забыли о Серегине, шизофреник дал о себе знать. Он схватил с ближайшей полки какой-то стеклянный шарик и запустил им прямо в пепельницу на столике. Пепельница подпрыгнула, разбилась о кафельный пол, окурки, осколки и пепел полетели в Ковалеву, Мишина и Буле, которые вскочили от неожиданности, замолкли и уставились на душевнобольного. Серегин тут же принял образ многоопытного профессора всех наук мира, подобрал с пола и нацепил на нос оправу без стекол, снова уселся за выключенный компьютер и сказал: «Ну вот, господа, вы наконец-то собрались. Пожалуй, начнем».

Он стал вполне осознанно водить мышью по столу, щелкать по клавишам, очевидно представляя, что работает в какой-то программе, затем он начал все более и более возбуждаться, стал сопровождать свои действия подробными комментариями, типа: «Вот посмотрите, как я легко выполняю эти элементарные операции», «А что это у нас? А это я ошибся. Посмотрим, как я буду исправлять ошибку», «А вот это очень интересная программа!». Потом он перешел на подробную детализацию, вплоть до того, что говорил, каким пальцем он собирается нажать клавишу «shift». Это становилось невыносимо, Серегин бесил уже всех, даже бесстрастного Буле. Ковалева решила, что пациента надо как-то отвлечь, иначе он перенервничает, и ему, не дай Бог, станет еще хуже. Она начала гладить руки Серегина, говорила: «Ваня, успокойся. Посмотри, сколько всего интересного вокруг. – Она стала по очереди хватать различные предметы, разбросанные по комнате  и совать их под нос Серегину. – Хочешь чашечку? Хочешь носочек? Хочешь пластинку?» Серегин долго ничего не хотел, но потом заметил что-то в углу, встал, проговорил: «А теперь, господа, изучим некоторые другие явления!» - и направился прямиком к зеленой канистре. Он отвинтил крышку, понюхал содержимое, поставил на канистру ногу и начал новую пространную речь, на сей раз она была о каких-то химических процессах, о прогрессе науки и о ее «разрушительном факторе». Все решили немного передохнуть, Мишин опять предложил всем дорогие сигариллы, Буле достал зажигалку. И вдруг послышался оглушительный удар канистры о кафель и плеск керосина. Серегин тоже рухнул на пол, прямо в маслянистую лужу, привстал и начал собирать ладошками керосин, пытаясь залить его обратно в канистру. Весь испачканный и вонючий, он что-то бормотал и охал, постоянно поскальзывался и падал, неуклюже плескался в керосине и снова пытался встать…

Буле сжимал в руке горящую зажигалку. Мишин скрипнул зубами. Ковалева прищурилась на Буле, затем на Мишина и снова на Буле, поймала его взгляд, едва заметно кивнула в сторону Серегина, встала и вышла из комнаты. Буле и Мишин тоже поднялись с кресел. Буле подбросил горящую зажигалку, она медленно пересекла комнату и приземлилась у ног Серегина. Сумасшедший издал нечеловеческий вопль, одежда на нем вспыхнула, Буле и Мишин быстро вышли из комнаты, Буле запер дверь на ключ, и они, весело толкая и пиная друг друга, наперегонки бросились догонять Ковалеву.

Серегин горел, как огромный факел, он метался по комнате и орал диким зверем. Полыхал компьютер, полыхали кресла, стол, полки, чашки, коробки, компакт-диски, носки, игрушки, монеты, презервативы, слесарные и столярные инструменты, фломастеры, гуашь, цветная бумага, и многое другое. Кроме того полыхала зеленая канистра с наклейкой «Warning! Extremely flammable!»

Ковалева держала под левую руку Буле, а под правую Мишина. Они втроем направлялись к автомобилю, припаркованному в двух кварталах от белой комнаты с кафельным полом. В общем вечер обещал быть интересным, насыщенным, познавательным, и рано или поздно должен был превратиться в оргию.