Белый

Легко задумываться о смысле жизни,
Когда тушь немного размыта.
Легко задумываться про счастье.
Тоже макияж виноват, в том,
Что разбитое корыто
Никогда не обретет очертания человеческой тризны.

Легко, когда, знаете, такое бывает…
Музыка в плеере сменяется удачными композициями,
И ветер лица не обрывает.
И вокруг на улице тоже
Не ссохшиеся лица.

И вот на такой оптимистической ноте,
Где-то между Бахом и Чайковским,
Ты бежишь за солнечной баней,
За пресловутыми «бабочками в животе»,
Сворачиваешь на Чайковского…

Там особенное солнце, понимаете.
Нет, не от того, что в честь великого композитора.
Вообще не от того, что дело в названии.
Никогда не интересуйтесь званием, знаете.
Лучше уж пошлиной на моральный транзит.

Потом на Неву ринуться сломя бошку:
Как-то зашевелится и странно сердце забьется.
И вот с горячей сосиской в тесте
Выходишь на асфальтированную дорожку
И созерцаешь сердце и солнце.

И, кажется, будто не о том пришел сюда.
И почему-то бежать захочется еще сильнее.
Я не просила взамен на свое спокойствие ничего.
И скорее всего от того не смею
Ничего говорить тебе в след. Ничего.

И когда эта мысль приходит в голову,
Понимаю, что хватит писать тебе слишком чаще,
Чем надо в процентном соотношении:
Не слишком робко, не сильно кричаще.
Все равно… в незавидном таком положении.

И как будто отрубит. От холода или от мыслей
О чем-то пошло-вычурно-нежном,
Я забуду зачем на Неву рванула,
И зачем, чертес два, я стою тут и мыслю,
Когда это не нужно, не можно, несвеже.

Знаете, это так интересно всегда слоняться.
Наобум выбирать маршруты, людей, маршрутки.
Ехать мимо холодного неба и даже в вечер,
Понимать, что не знаешь, где будешь на утро.
Или место, где хочешь на ночь остаться.

И так сильно горит в голове квинтесенция
Всех пятерых чувств у берега морской глади,
Что какого-то черта, я опять вспоминаю прошлый.
Этот глупый год на краю легато и скерцо.
Этот глупый, ненастный и очень пошлый.

Этот год.
Из скерцо в легато.
Этот год.
От двадцатого до двадцатого.